Отражаясь в людях: почему мы понимаем друг друга

Саймон говорит

¹

Когда людям позволено делать что им вздумается, они обычно копируют друг друга. ЭРИКХОФФЕР²³

КЛЕТКИ-ИМИТАТОРЫ

Имитация не ограничивается играми вроде «Саймон говорит». Наша потребность в имитации, судя по всему, активно проявляется с самого рождения и никогда не угасает. В XIX веке считалось, что имитация присутствует в животном мире чуть ли не повсюду, вплоть до дарвиновских пчел, но сейчас этот взгляд ушел в прошлое. С другой стороны, ее порой воспринимают как настолько распространенный элемент человеческого поведения, что некоторые авторы разработали теории, отводящие имитации центральную роль. Пожалуй, решительнее всех высказывается Сюзан Блэкмор, утверждая в своей книге «Мем-машина», что фундаментальный признак, отличающий человека от всех иных животных, - не речь, которую обычно удостаивают такого почетного наименования, а способность к имитации.

В 1970-х годах американский психолог Эндрю Мельцофф положил начало радикальным изменениям в психологии развития, показав, что новорожденные инстинктивно имитируют некоторые простейшие гримасы и движения руками. Младшему из детей, изучавшихся Мельцоффом, было сорок одна минута от роду. Каждая секунда жизни младенца была задокументирована, чтобы не возникало подозрений, что он уже видел движения, которые Мельцофф совершал в ходе эксперимента. И тем не менее ребенок подражал этим движениям. Следовательно, утверждал Мельцофф, в мозгу новорожденного изначально присутствует механизм, обеспечивающий рудиментарное имитационное поведение. Это были революционные результаты: ведь до них господствовало мнение, что дети осваивают имитацию только на втором году жизни (такое представление восходит к работам Жана Пиаже - вероятно, самой влиятельной фигуры в психологии развития). Школа Пиаже, по существу, подразумевала, что дети учатся имитировать, но результаты Мельцоффа наводят на мысль, что на самом деле они, возможно, учатся посредством имитации²⁴.

Разница, конечно, колоссальная, и гипотеза, что мы учимся с помощью подражания, дает ученым, работающим с зеркальными нейронами, прекрасный шанс заполнить пробел в аргументации. Поскольку мозг новорожденных не располагает изощренными когнитивными навыками, тот факт, что они способны имитировать, означает, что в основе этой способности должны лежать сравнительно простые нейронные механизмы. В 1970-х, когда Мельцофф сделал свои открытия, зеркальные нейроны еще не были обнаружены в мозгу ни у обезьян, ни у людей - до их открытия оставалось целых пятнадцать лет. Когда мы кое-что узнали об этих нейронах, у некоторых из нас возникла мысль, что они могут участвовать в имитационных движениях младенцев, но как, спрашивается, собрать необходимые для подтверждения этой гипотезы данные о работе мозга? Наши приборы, обеспечивающие визуализацию нервной деятельности, требуют, чтобы испытуемые лежали неподвижно; от младенца этого добиться, прямо скажем, непросто.

Вспомним обсуждавшийся в главе 1 эксперимент, когда обезьяна, игравшая с кубиком, проявляла больший интерес к экспериментатору, который имитировал ее движения, чем к тому, который совершал другие действия. Мы называем такой уровень понимания имплицитным, и мы не должны удивляться тому, что нечто подобное свойственно и человеческим младенцам. Маленькие дети приходят в восторг, когда взрослые принимаются их имитировать. Первое, что я делаю, придя в гости к друзьям, у которых есть маленький ребенок, - подражаю действиям ребенка. И моментально становлюсь в его глазах самым главным взрослым (после, конечно, родителей). Младенцы очень любят играть в имитационные игры. Очевидно, кроме того, что между родителями и грудным ребенком то и дело происходит взаимная имитация. Возможно, этот особый вид подражания, основанный на взаимной симпатии, является одним из главных факторов, которые формируют и укрепляют систему зеркальных нейронов в развивающемся мозгу. Я буду обсуждать эту гипотезу в одной из последующих глав.

Взаимная имитация чрезвычайно активно идет и у годовалых детей. Психолог развития Жаклин Надель облегчает спонтанную имитацию такого рода, помещая в игровой комнате всевозможные предметы в двух экземплярах. Зрелище выходит поистине поразительное. Один надевает шапку - другой надевает вторую шапку; один добавляет к своему убранству солнечные очки - другой следует его примеру. Один берет зонтик - другой берет второй зонтик. Один начинает крутить зонтик - другой тоже. Первый зонтик летит на пол - второй за ним; малыш берет шарик - другой малыш берет шарик. Имитационная игра идет без конца. Копируются даже мелкие помахивания кистью руки, которая держит шарик. Другой специалист по психологии развития, Кэрол Эккерман, продемонстрировала сильную связь между имитацией и вербальным общением у детей. Когда взаимодействуют годовалые дети, еще не умеющие говорить, они, как правило, играют в имитационные игры. Чем больше малыш такого возраста играет в эти игры, тем лучше у него будет развита речь год или два спустя. Имитация, судя по всему, является прелюдией и облегчающим фактором вербальной коммуникации у маленьких детей²⁵.

Повзрослев, мы не утрачиваем детской тяги к подражанию и продолжаем этим пользоваться. Имитационное поведение развито у взрослых весьма сильно. Обеспечивая передачу социальных практик и обычаев от поколения к поколению, оно сотворило по всему миру широкий спектр различных культур. За десятки тысяч лет такое поведение породило также тысячи языков, и оно по сей день продолжает создавать региональные диалекты.

Ключевое слово «мем» для названия своей книги Сюзан Блэкмор позаимствовала у Ричарда Докинза (уместно ли будет сказать, что она Докинза сымитировала?). Со своей стороны, Докинз, который ввел это слово в употребление около тридцати лет назад в знаменитой книге «Эгоистичный ген», хорошо понимал роль подражания в передаче особенностей поведения, обычаев, идей и даже целых мировоззренческих систем. Он использовал (опять-таки сымитировал!) идеи биологии и генетики, проведя аналогию между наследованием генов от поколения к поколению и передачей стереотипов поведения. Придуманный им термин (который сам является мемом) прижился так хорошо, что включен теперь в Оксфордский словарь английского языка со следующим определением: «Элемент культуры, который можно рассматривать как передающийся негенетическими средствами, в особенности через имитацию».

Поскольку слово «мем» имитирует слово «ген» и обозначает, подобно гену единицу передаваемой по наследству информации (но в поведенческой сфере), возникло и понятие «меметика» (по аналогии с генетикой), обозначающее целый подход к эволюционным моделям, основанный на имитационных механизмах передачи информации²⁶. Мемы и меметика вдохновили множество авторов и породили широкий круг идей, касающихся эволюции и даже относящихся к сфере философии разума²⁷. В частности, Дэниел Деннетт в книге «Объяснение сознания» утверждает, что мемы сыграли важнейшую роль в эволюции человеческого сознания. Он считает, что оно является продуктом взаимодействия между ме- мами и мозгом. «Гавань, - пишет он, - от достижения которой зависит судьба всякого мема, - человеческий разум, но сам этот разум является артефактом, творимым мемами, перестраивающими человеческий мозг, чтобы он становился для них более подходящей средой обитания». По мнению Сюзан Блэкмор, мемы - «само вещество нашего разума. Наши мемы есть то, что мы собой представляем». Звучит как нечто опасно близкое к попытке ограничить наше представление о свободе воли. Если так, то подобное встретится в этой книге и дальше. Я поведу ниже разговор о том, что наши исследования зеркальных нейронов могут привести к пересмотру понятия о свободе воли.

Подхватывая выдвинутую Ричардом Докинзом идею «эгоистичности» генов, Блэкмор и другие считают одним из важнейших свойст мемов способность реплицировать себя посредством «заражения» мозга многих людей. Яркий пример очень активных мемов - вездесущие современные мифы. По иронии судьбы, один такой живучий современный миф - причем интернациональный - касается именно открытия зеркальных нейронов. Помните неопределенность, связанную с первыми счастливыми находками, приведшими к обнаружению зеркальных нейронов в пармской лаборатории Джакомо Ридзолатти? Одна из многочисленных историй, обошедших научный мир, гласит, что нейрон в мозгу обезьяны, соединенный с электродом, разрядился, когда Витторио Галлезе на глазах у животного лизнул мороженое. Я слышал эту историю неоднократно в разных местах и в какой-то момент поверил в нее сам. Более того, я стал одним из переносчиков этого мема, поскольку рассказывал историю с мороженым на семинарах и даже в интервью, посвященных зеркальным нейронам. Я собирался включить ее в эту книгу, но решил вначале спросить Ридзолатти и Галлезе, правда ли это. Увы, оказалось, что нет. Никто не знает, как возникла эта история и почему; так или иначе, она очаровательна, она западает в память, рассказывать и слушать ее - одно удовольствие.

Размышляя о смысле своих загадочных открытий, Ридзолатти и его коллеги по пармской группе уже были знакомы с теорией мемов, и, составив воедино всю цепь умозаключений, они поняли, что свойства неведомых до той поры зеркальных нейронов великолепно укладываются в эту теорию. Открытые ими весьма специализированные клетки выглядели идеальными инструментами мозга, обеспечивающими возможность имитации и других видов нашего социального поведения. Пришла пора узнать больше, распространив исследования зеркальных нейронов с обезьян на людей с использованием поразительных, неинвазивных (и дорогостоящих) технологий нейровизуализации, имеющихся сегодня в распоряжении ученых.

Эта новая работа стала продолжением небольшого количества экспериментов на людях - экспериментов, уже принесших очень интересные результаты. Благодаря одному такому эксперименту, проведенному несколькими десятилетиями раньше, два психолога получили результаты, в которых можно увидеть первый намек на деятельность зеркальных нейронов у людей. Ученые измеряли мышечную активность испытуемых, наблюдавших в первом случае за состязанием по армрестлингу, во втором - за читающим вслух заикой. С помощью электродов экспериментаторы измерили у наблюдателей активность мышц лба, ладоней, губ и рук. В свете наших сегодняшних знаний результаты абсолютно предсказуемы. Наибольшая активность в мышцах губ была зафиксирована при наблюдении за заикой, в мышцах рук - при наблюдении за единоборством!²⁸ Подобно тому, как некоторые объекты в экспериментальной физике при внешнем воздействии с определенной частотой входят в резонанс и начинают колебаться, те или иные мышцы наблюдателей словно резонировали при виде интенсивной мышечной работы участников.

Кроме того, были «протоэксперименты» с нейровизуализацией, где применялась позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ) - технология, использующая радиоактивное вещество для регистрации изменений кровотока и других физиологических параметров мозга. Испытуемых просили брать руками предметы, наблюдать, как другие люди это делают, воображать взятие предметов и просто смотреть на предметы, которые в принципе можно взять. Первые два случая - «брать» и «наблюдать» - были, конечно, очень близки к нейронным экспериментам с макаками на клеточном уровне, и результаты показали, что две зоны человеческого мозга, анатомически сходные с областями мозга макак, содержащими зеркальные нейроны, активны и при реальном хватательном движении, и при наблюдении за ним, и даже при воображаемом хватательном движении. Таким многообещающим был первоначальный результат²⁹. К нему добавилась другая ранняя (середина 1990- х) попытка получить данные, подтверждающие наличие зеркальных нейронов в мозгу человека. Она была задумана и организована Лучано Фадигой, членом пармской группы нейрофизиологов. Эта работа, использовавшая транскраниальную магнитную стимуляцию (ТМС), была для того времени столь искусной, что я хочу остановиться на ней чуть подробнее. К тому же она в определенном смысле сходна с тем гораздо более давним экспериментом, когда измеряли «мышечный резонанс» при наблюдении за армрестлингом.

Во время основного эксперимента к голове бесстрашного испытуемого приближали специально сконструированную магнитную катушку, обмотанную пластиком. (Насчет «бесстрашия» я пошутил. Аппаратура только на вид пугающая, на самом же деле она абсолютно безвредна.) Электроды, подсоединенные к кисти правой руки, регистрировали в ней любую мышечную активность. Испытуемому показывали либо хватательные движения экспериментатора, либо те или иные меняющиеся образы, никак не связанные с кистью руки, - например, меркнущий свет. В любом случае по катушке в это время шел небольшой переменный электрический ток; он создавал магнитное поле, которое индуцировало электрический ток в поверхностных областях мозга. Этот ток, в свой черед, вызывал фоновое возбуждение в клетках первичной моторной коры, на которое затем накладывалось специфическое возбуждение при наблюдении за событием.

Фадига рассуждал так: если у людей есть зеркальные нейроны, то эти клетки, вероятно, расположены в премоторной коре - части мозга, играющей важную роль в планировании моторного поведения и аналогичной области F5 мозга макак, где были обнаружены зеркальные нейроны. Поскольку премоторная кора связана с первичной моторной корой, возбуждение зеркальных нейронов в премоторной коре при наблюдении за хватательным движением экспериментатора должно вызвать возбуждение и в первичной моторной коре, результатом которого будут сигналы, посылаемые мышцам кисти, и, следовательно, их непроизвольное слабое сокращение. С другой стороны, меркнущий свет не должен вызвать столь сильного возбуждения зеркальных нейронов, и поэтому подергивание в мышцах кисти, вероятно, будет менее выраженным. По сути дела, Фадига и его сотрудники интересовались лишь этой разницей в интенсивности мышечных сокращений при наблюдении за хватательными движениями и за меркнущим светом. Кроме того, эти более интенсивные сокращения фиксировались лишь в специфических мышцах кисти, участвующих в хватательных движениях, а не во всех прочих многочисленных мышцах той же кисти. Хотя испытуемые пребывали в полной неподвижности, их мозговые моторные системы подспудно воспроизводили («симулировали», как говорит большинство ученых) действия, за которыми люди просто наблюдали³⁰.

Результаты всех этих трех ранних экспериментов полностью соответствовали данным, полученным в ходе опытов на обезьянах, и весьма убедительно свидетельствовали о наличии системы зеркальных нейронов в мозгу человека. И вот в середине 1990-х пармская группа решила привлечь к этим важным исследованиям самые новые технические средства. С этой целью Витторио Галлезе, член группы, который использовал в исследовательской работе свое понимание трудов Мерло-Понти и феноменологии, организовал и возглавил международный исследовательский проект, финансировавшийся в рамках научной программы «Человеческие рубежи» (Human Frontier Science Program Organization). Эта организация финансирует совместные международные научные проекты, соединяя лаборатории разных стран, а порой (как в данном случае) и разных континентов. Идея в том, чтобы работать над одной проблемой с помощью разных методик, попутно развивая международное сотрудничество и культурное взаимодействие между лабораториями.

В проекте Галлезе участвовали семь лабораторий в пяти странах на трех континентах. В трех лабораториях изучались обезьяны. В Парме итальянцы продолжали исследования с использованием глубоко вживляемых электродов, измеряя активность отдельных нейронов у макак. Другая европейская группа, работавшая на живописном средиземноморском острове Крит, исследовала систему зеркальных нейронов у обезьян не с помощью электродов, а посредством нейровизуализации. Третья группа, изучавшая обезьян, находилась в японском городе Киото и имела доступ к одной из крупнейших колоний обезьян во всем мире. Ее целью было составление своего рода каталога или базы данных коммуникативных выражений лица обезьян, что должно было стимулировать дальнейшие эксперименты для изучения реакции их мозга на изменения в выражении лица.

Две другие группы занялись исследованиями системы зеркальных нейронов у человека. Одна, работавшая в Хельсинки, использовала магнитоэнцефалогра- фию (МЭГ); другая, в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, членом которой я был и остаюсь, применяла главным образом функциональную магнитно- резонансную томографию (ФМРТ). Последние две группы - это, во-первых, лос-анджелесские специалисты по вычислительной нейронауке, разрабатывавшие модели системы зеркальных нейронов, и, во-вторых, инженеры итальянского города Кальяри, создававшие используемую в экспериментах виртуальную среду.

В итоге семь лабораторий, финансировавшихся по программе «Человеческие рубежи», провели серию экспериментов, которые очень сильно расширили наше понимание систем зеркальных нейронов как у обезьян, так и у людей. Проект также способствовал увеличению числа ученых, работающих в этой новой области. Всего десятилетие назад о зеркальных нейронах было известно лишь очень немногим исследователям, а за пределами этой «центральной» группы специалистов их большей частью игнорировали. За десять лет, как ни трудно в это поверить, они стали самыми «популярными» из всех мозговых клеток.

РЕЗОНИРУЮЩИЕ ТЕЛА

От макак, которые принадлежат к семейству мартыш- ковых, вверх идет несколько эволюционных ступеней: шимпанзе (человекообразные обезьяны), гоминиды (вымершие предки человека) и, наконец, человек. Как менялась система зеркальных нейронов с каждым из этих многочисленных шагов эволюции? Какие функции она поддерживает у людей, но не поддерживает у макак? На эти вопросы мы хотели получить ответы в результате экспериментов в Калифорнийском университете в Лос- Анджелесе.

Первым, на чем мы сосредоточили внимание, была имитация. Наша гипотеза состояла в том, что зеркальные нейроны участвовали в эволюционном развитии от обезьян (наделенных, как мы видели в главе 1, имплицитным пониманием имитации) к людям - чрезвычайно искусным имитаторам. Для проверки этого предположения мы наладили сотрудничество с пармской группой, открывшей зеркальные нейроны у обезьян, а также с Марселем Брассом и Харольдом Беккерингом, сотрудниками мюнхенского Института психологических исследований имени Макса Планка. Брасс и Беккеринг к тому времени уже провели ряд поведенческих исследований имитации у детей и взрослых, основанных на идеомоторной модели человеческих действий. Эта модель существенно отличается от более популярной сенсорно-моторной, согласно которой исходным фактором человеческих действий является сенсорное раздражение в той или иной форме, а действие - лишь реакция на это первоначальное раздражение. Идеомоторная модель, напротив, предполагает, что в основе наших действий лежат связанные с ними намерения и сами действия следует большей частью рассматривать как способы реализации этих намерений³¹.

Идеомоторная модель была независимо друг от друга разработана двумя философами XIX века - немцем Рудольфом Германом Лотце и американцем Уильямом Джеймсом, которые размышляли о произвольных действиях и их последствиях. Они считали, что для произвольного действия необходим образ того, что должно быть достигнуто, - образ, с которым не вступает в конфликт никакая противоречащая ему идея. Когда эти два условия выполнены, образ, соответствующий намерению, способен напрямую активировать действие. Каким образом? Согласно идеомоторной модели, это происходит потому, что мы, люди, обладаем знаниями о результатах наших действий. Например, если я уже узнал, что после нажатия определенной кнопки на моем компьютере он начинает работать, сама по себе мысль о включении компьютера активирует в моем мозгу образ движения пальца, которое необходимо для включения³². Тезис, выдвинутый двумя философами XIX века, представляется очень хорошим описанием функционирования зеркальных нейронов. Ведь, по той же логике идеомоторной модели, наблюдение за чужими действиями и их последствиями должно активировать у меня в мозгу образы моих собственных действий, обычно имеющих те же последствия (например, при виде другого человека, включающего свой компьютер, должен активироваться образ движения моего пальца при включении моего компьютера).

В Лос-Анджелесе, проводя наш первый эксперимент с нейровизуализацией, касающийся роли человеческой системы зеркальных нейронов в имитации, мы исходили из результатов работы Брасса и Беккеринга, основанной на идеомоторной теории. В техническом плане мы использовали ФМРТ - большую установку, производящую мощное магнитное поле. Способ, которым ФМРТ измеряет собственно активность мозга, сравнительно прост. Предположим, вы хотите пошевелить пальцами правой руки. Для этого клетки вашей моторной коры создают потенциалы действия, благодаря которым посылаются электрические сигналы спинному мозгу и мускулам пальцев. На такую нейронную разрядку тратится энергия. Чтобы снабдить клетки мозга кислородом, необходимым им для разрядки примерно так же, как мотору вашей машины бензин, в моторную кору интенсивно вливается церебральная кровь, содержащая белок оксигемоглобин. Клетки мозга забирают из этого белка кислород, превращая его в дезок- сигемоглобин (то есть гемоглобин без кислорода). Ключевой факт для ФМРТ состоит в том, что оксигемоглобин и дезоксигемоглобин отличаются своими магнитными свойствами и по-разному ведут себя в поле, создаваемом магнитом MPT-сканера. Кроме того, приток крови в активированную область мозга (в данном случае - моторную кору) избыточен, и поэтому относительное содержание оксигемоглобина и дезоксигемоглобина в крови в результате этой активации локально меняется. Активированная область содержит большую долю оксигемоглобина, и, следовательно, уровень насыщенности крови кислородом - хороший показатель активности в здоровом мозгу. Такое сочетание естественных обстоятельств дает нам прекрасную возможность с помощью ФМРТ неинвазивно следить за активностью всего мозга, в то время как испытуемый выполняет различные задания. При этом ФМРТ абсолютно безопасна и дает сразу полную картину мозга. Она обеспечивает хорошее, хоть и не идеальное, пространственное и временное разрешение. В пространственном плане это разрешение составляет несколько миллиметров мозговой ткани, что, конечно, намного превышает размеры одной клетки, за которой способны следить имплантированные электроды в опытах на обезьянах; во временном плане ФМРТ засекает события длительностью минимум примерно в одну секунду (при исследованиях на клеточном уровне счет идет на миллисекунды). Тем не менее сочетание всех факторов обеспечивает большие успехи ФМРТ в сегодняшней нейронауке.

Единственное серьезное затруднение при работе с ФМРТ - необходимость практически полной неподвижности испытуемого. Движения головой по понятным причинам разрушают всю картину Легкие движения, правда, допустимы (программное обеспечение их улавливает и вносит необходимые поправки), но в целом требуется неподвижность. Кроме того, полая трубка, куда погружена голова испытуемого, имеет ограниченный размер: лицо от «стенки» отделяют всего несколько дюймов, и поэтому там не помещается ни стандартный компьютерный монитор, ни киноэкран. Если по ходу эксперимента требуется (а обычно так оно и бывает), чтобы испытуемый наблюдал за той или иной сценой или подвижным изображением, на него надевают высокотехнологичные очки с двумя крохотными жидкокристаллическими мониторчиками высокого разрешения. Как правило, испытуемый занят в течение часа - но это не значит, что он проводит целый час в полной неподвижности. Ему часто дают передохнуть и немного пошевелиться. Эксперимент вместе с подготовительным этапом и анализом результатов обычно длится несколько недель, а то и два-три месяца. А осмысление его итогов, разумеется, может потребовать не одного года размышлений и обсуждений.

В ходе нашего первого эксперимента с нейровизуализацией, посвященного роли человеческой системы зеркальных нейронов при подражании, испытуемые совершали определенные движения кистью руки, повторяли их и просто наблюдали. Мы рассуждали так: во время имитации испытуемые, по определению, наблюдают за повторяемыми действиями и также совершают их. Поэтому мы ожидали, что уровень активности в областях мозга, содержащих зеркальные нейроны, будет при имитации примерно равен сумме активностей при совершении действия и наблюдении за ним. (До начала эксперимента нам необходимо было понять, как транслировать данные опытов над обезьянами на клеточном уровне в ожидаемую картину активации областей человеческого мозга с зеркальными нейронами. Результаты пармских экспериментов ясно показывали, что зеркальные нейроны обезьян при их собственных хватательных движениях разряжались примерно вдвое энергичнее, чем когда они просто наблюдали за хватательными движениями чужой руки. Поэтому мы рассчитывали, что при совершении действия зоны человеческого мозга с зеркальными нейронами тоже будут активироваться приблизительно вдвое сильнее, чем при наблюдении за действием.) И мы действительно нашли две области с таким характером активности, и анатомически они четко соответствуют тем двум зонам мозга макак (области F5 в лобной доле и области PF в теменной доле), где в Парме были обнаружены зеркальные нейроны.

Эти анатомические соответствия, показанные на рис. 1, демонстрируют эволюционную преемственность между системами зеркальных нейронов у макак и людей. Мозг макаки гораздо меньше человеческого и обладает более простыми очертаниями. Тем не менее крупные извилины и борозды у них во многом похожи. Поэтому проводить сравнения между мозгом одного и другого вида сравнительно просто. Оба мозга разделены на левое и правое полушария; на рисунке изображены правые полушария, так что передняя часть мозга находится справа. Две хорошо узнаваемые, анатомически сходные области мозга макак и людей, содержащие зеркальные нейроны, находятся в лобной доле и в теменной доле позади нее. Что важно, область левой лобной доли с зеркальными нейронами - это поле Брока, главный центр речи в мозгу человека, и это говорит в пользу эволюционной гипотезы о том, что зеркальные нейроны, возможно, являются ключевыми нейронными элементами для эволюции речи.

ДЕЛАЙ ТО, ЧТО Я ГОВОРЮ,

А НЕ ТО, ЧТО Я ДЕЛАЮ!

Имитация очень мощно формирует человеческое поведение. Нам всем следует об этом помнить - и особенно тем, у кого дети еще не выросли. Я замечаю, что взрослые обычно говорят своим детям правильные вещи: никогда не выходи из себя, всегда учитывай точку зрения другого человека и т.д. Но возникает вопрос: ведем ли мы себя так, как говорим? Иной раз я ловлю себя на том, что подаю дочери пример именно такого поведения, какое запрещаю ей! В подобных случаях, боюсь, она более восприимчива к тому, что я делаю, чем к тому, что я велю делать ей, - ведь детский мозг, настроенный на имитацию, очень хорошо усваивает именно поведение других людей. (По мере взросления человека формы имитации у него становятся намного более сложными, чем те базовые ее проявления у младенцев, о которых шла речь выше, и более сложными, чем те виды подражательного поведения у детей постарше, что будут описаны в последующих абзацах. А на сложных, «высших» формах имитации я подробно остановлюсь ниже.)

Даже маленькие дети чрезвычайно восприимчивы к цели чужих действий. Это продемонстрировал остроумный эксперимент с дошкольниками, который провели Харольд Беккеринг и его коллеги в мюнхенском институте имени Макса Планка. Детям было сказано, что взрослый просто поиграет с ними. Правила игры были простые: «Делай то, что делаю я». Иногда взрослый дотрагивался до своего левого или правого уха соответственно левой или правой рукой (ипсилатеральное движение), иногда - противоположной рукой (контралатеральное движение). Иногда взрослый одновременно прикасался обеими руками к ушам на тех же сторонах, иногда - на противоположных сторонах. Дети порой делали ошибки, большей частью - когда надо было прикасаться одной рукой к противоположному уху В этих случаях они часто дотрагивались до правильного уха, но неправильной рукой - расположенной с той же стороны, что и ухо.

Не объясняется ли это проблемами с движением руки, пересекающим среднюю линию тела? Нет, потому что при имитации движений двумя руками дети практически не ошибались, даже когда эти движения были перекрестными. Очевидно, дети не испытывали трудностей с поднесением руки к противоположному уху, - и тем не менее, когда надо было трогать ухо одной рукой, возникали ошибки. В чем же дело? Этот вопрос заинтересовал ученых. Ошибки детей можно было объяснить только тем, что они устанавливали приоритеты, создавали своего рода иерархию, вырабатывали оценку того, что наиболее значимо при подражании другому человеку. Судя по всему, важнее всего, с точки зрения детей, была цель движения руки, а именно - прикосновение к данному уху. Сосредоточенные на этой цели, они прикасались именно к тому уху, к которому нужно было, но не той рукой - вероятно, потому, что неправильная рука была ближе к предполагаемой цели. А когда взрослый дотрагивался обеими руками до обоих ушей, детям не нужно было сосредоточиваться на определенном ухе (ведь прикасаться надо было и к тому, и к другому), и вместо этого они могли сосредоточиться на движениях рук.

Для дальнейшей проверки гипотезы о том, что ключевое значение для детей имеет видимая цель действия, Беккеринг и его сотрудники провели еще один эксперимент. В нем они ограничили движения рук прикосновением только к одному уху. Одним детям показывали только прикосновения к левому уху другим - только к правому Тем самым, рассуждали Беккеринг и его коллеги, для детей снимается проблема выбора уха. Теперь главной целью игры для них должно стать движение правильной рукой. Так и произошло. Когда в игре участвовало лишь одно ухо, дети имитировали движения экспериментатора почти безупречно, пользуясь то одной, то другой рукой. Контралатеральное движение руки к противоположному уху через среднюю линию тела было в данном случае ровно тем же, что порождало ошибки первоначально, но во второй, более простой версии игры цель действия была всегда одинакова, и это повышало точность имитации.

Последний эксперимент для проверки гипотезы Беккеринг с коллегами провели на другой группе детей, снова изменив условия игры. На этот раз они решили выяснить, как повлияет на правильность имитации одного и того же движения руки перемена в представлении ребенка о цели действия. Теперь взрослый сидел по одну сторону стола, ребенок по другую. Совершая ипси- латеральное движение, взрослый поднимал либо левую, либо правую руку и дотрагивался до определенного места на столе напротив той же половины своего тела. Совершая контралатеральное движение, он поднимал руку над столом и дотрагивался до определенного места на нем напротив другой половины своего тела. И вновь детям просто было сказано: «Делай то, что делаю я». И они с успехом имитировали оба типа движений как левой, так и правой рукой. Пока что - никаких проблем. Но во второй половине игры на столе появились два красных кружка - ровно на тех же местах, до которых взрослые дотрагивались в первой ее части. Они опять стали делать такие же движения руками, прикасаясь на сей раз к красным кружкам. И дети стали ошибаться, когда должны были имитировать контралатеральные движения. Ошибки были точно такого же характера, как при имитации прикосновений к ушам в самом первом эксперименте. При необходимости совершить контралатеральное движение ребенок дотрагивался до правильного красного кружка, но не той рукой.

Теперь объяснение напрашивалось само собой. Появление кружков изменило цель этой странной игры - она превратилась в «закрой кружок», и самым простым способом сделать это было использовать руку, находящуюся напротив кружка. А в первой части игры, когда кружков еще не было, целью наблюдаемого действия было движение руки как таковое, и поэтому дети справлялись с имитацией безошибочно.

Эти имитационные игры, придуманные Беккерин- гом и его коллегами, показывают нам, что имитационным поведением у дошкольников управляет в первую очередь кодирование цели наблюдаемого действия. Вероятнее всего, такое подражание, ориентированное на цель, обеспечивается активностью зеркальных нейронов - даже у детей. Беккеринг с сотрудниками начали затем исследовать взрослых и провели с ними эксперимент, похожий на тот, в ходе которого красные кружки на столе заставляли ошибаться дошкольников. Взрослые, конечно, ошибок не делали (и слава богу!), но вот что интересно: анализ времени реакции взрослых дал картину, сходную с распределением ошибок у детей, а именно выявил небольшое отставание контралатеральных движений. И это показывает, что кодирование целей и у взрослых является первичным фактором, управляющим имитацией³³.

Какое отношение эти эксперименты имеют к зеркальным нейронам? Самое прямое, потому что эти нейроны, судя по всему, больше всего подходят для осуществления имитации, основанной на восприятии целей. Как мы видели в главе 1, даже у макак зеркальные нейроны, похоже, гораздо больше направлены на цель действия, чем на само действие.

Моя группа в Лос-Анджелесе, вдохновленная результатами имитационных игр с детьми, завязала сотрудничество с Беккерингом и одним из его коллег - Андреасом Волыплегером, чтобы провести эксперимент с нейровизуализацией на взрослых. Как и в описанных играх, наши испытуемые наблюдали и имитировали ипсилатеральные и контралатеральные движения пальцем; в некоторых случаях палец дотрагивался до красного кружка. Испытуемым просто было сказано, чтобы они наблюдали за движениями указательного пальца и имитировали их. О красном кружке не упоминалось. Наша гипотеза состояла в том, что мозг испытуемых будет кодировать «дотронься до кружка» как цель действия. Поэтому их зеркальные нейроны, больше «интересующиеся» целями, чем действиями как таковыми, будут более активны при имитации тех движений пальца, что заканчиваются прикосновениями к кружку. Так оно и оказалось: область лобной доли с зеркальными нейронами, соответствующая полю Брока, была намного активнее при имитации движений пальца к красному кружку, чем при имитации его движений без красного кружка, хотя сами движения были идентичны³⁴.

Затем мы обратились к другой особенности подражания, тоже весьма характерной для маленьких детей, как показали почти сорок лет назад психологи Сеймун Уопнер и Леонард Сирилло. В ходе этого исследования один из экспериментаторов давал группе детей обычное указание: «Делайте, пожалуйста, то, что делаю я». Затем он поднимал правую руку Младшие из испытуемых - скажем, первоклассники - поднимали левую руку, имитируя взрослого так, словно стояли перед зеркалом. У детей постарше (лет с двенадцати) этот инстинкт к зеркальному копированию пропадает. Они поднимают «анатомически правильную» руку. Мы в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе рассуждали так: если зеркальные нейроны играют ключевую роль в подражании - и особенно в ходе развития юного организма, - то даже у взрослых они должны демонстрировать «предпочтение», свойственное не старшим детям, а младшим. Даже в мозгу взрослого человека они должны по-прежнему проявлять поведенческие тенденции, присущие маленьким детям. Для проверки мы поставили эксперимент с нейровизуализацией, в котором взрослые испытуемые должны были имитировать движения пальца - но только правой рукой. В некоторых случаях, однако, им приходилось имитировать правой рукой наблюдаемые движения пальца левой руки - то есть копировать эти движения зеркально. Мы предположили, что в этих случаях зеркальные нейроны будут намного более активны. И оказались правы. При зеркальной имитации они активировались в четыре раза сильнее, чем при анатомически правильной имитации, хотя движение пальца было в обоих случаях одно и то же³⁵.

Итак, имитация у маленьких детей ориентирована на цель и происходит «словно перед зеркалом». Это было установлено. Но возник вопрос: как концептуально совместить эти два аспекта имитации? Проще говоря, какова цель имитации «словно перед зеркалом»? Можно заметить для начала, что два человека, находящиеся лицом к лицу и копирующие друг друга, словно перед зеркалом, используют один и тот же участок пространства. Если мы с вами стоим лицом к лицу и имитируем друг друга, моя правая кисть расположена в том же участке пространства, что и ваша левая кисть. Мы «делим» это пространство и благодаря этому становимся в прямом смысле ближе друг к другу. Я думаю, что, может быть, действительно одна из первичных целей имитации - способствовать выраженной в телесных формах близости, «интимности» между «я» и другими в ходе социальных взаимоотношений. Присущая имитации и зеркальным нейронам тенденция возврата к такой интимности может свидетельствовать о некой первичной, исходной, младенческой интерсубъективности, из которой постепенно вычленяются «я» и другие (подробнее я поговорю на эту тему ниже).

Эти выводы подтверждаются результатами исследований бессознательных форм имитации в процессе взаимодействия людей в естественных условиях, полученными задолго до открытия зеркальных нейронов. Психолог Марианна Лафранс, исследуя человеческие позы, наблюдала за положениями рук и торсов студентов и преподавателей во время обычных учебных занятий. Имитирующие позы она разбила на две категории: мимикрические (то есть анатомически верные, например, правая рука преподавателя - правая рука студента) и зеркальные (левая рука преподавателя - правая рука студента). Соотнеся общий уровень взаимопонимания в аудитории с характером бессознательного копирования студентами преподавательских поз, Лафранс увидела, что чем выше этот уровень, тем чаще встречается зеркальная имитация и тем реже - мимикрическая. В другом исследовании наблюдаемая зеркальность при взаимодействиях людей лицом к лицу также была истолкована как выражение большей солидарности, вовлеченности, близости. Участникам этого эксперимента показывали пары картин, изображающих подобное взаимодействие лицом к лицу, при котором в одном случае тела людей были наклонены противоположно (например, каждый наклонился в левую для себя сторону), в другом - одинаково (один влево для себя, другой вправо для себя). Изображения людей, наклонившихся одинаково, были оценены испытуемыми как выражающие большую близость³⁶.

И вновь, хотя получить данные нейровизуализации в таких естественных условиях практически невозможно, напрашивается гипотеза об участии зеркальных нейронов в спонтанном «зеркальном» поведении людей - особенно в свете полученных нами данных нейровизуализации, касающихся имитации, ориентированной на цель, и зеркальной имитации. Близость между «я» и другими, которой способствуют подражание и зеркальные нейроны, может быть первым шагом к эмпатии, являющейся, как мы увидим в главе 4, строительным элементом, «кирпичиком» социального познания. Исследования детского развития тоже говорят о том, что имитация имеет прямое отношение к развитию важных социальных навыков - например, к пониманию того, что у других людей есть свои мысли, убеждения, верования и желания. Если имитация играет в развитии этих социальных навыков ключевую роль, то столь же значимы для них должны быть и зеркальные нейроны, делающие имитацию возможной³⁷. В главе 1 я обсуждал результаты изучения клеток мозга обезьян. Из них следует, что зеркальные нейроны кодируют намерение, связанное с наблюдаемым действием. Рассмотрим теперь данные нейровизуализации у людей, подтверждающие этот вывод.

ГАРРИ ПОТТЕР И ПРОФЕССОР СНЕГГ

10 января 2006 года журналистка Сандра Блейксли опубликовала в газете New York Times статью о зеркальных нейронах. Статья называлась «Клетки, умеющие читать мысли». Видимо, автору или редакции газеты хотелось подчеркнуть одно из поразительных следствий открытия зеркальных нейронов. Обладая сравнительно простыми физиологическими свойствами, они, тем не менее, позволяют нам понимать внутренние состояния других людей, то есть наделяют нас способностью, которую всегда считали в известной мере неуловимой. В обыденной жизни ее называют «чтением мыслей». Я считаю, однако, что это выражение изначально нагружено специфическими и неверными предположениями о процессе, который мы пытаемся понять. Говоря о «чтении мыслей», мы неявно исходим из того, что для нашего понимания внутренних состояний других людей необходимы умозаключения или символическое мышление. И действительно, таково было преобладающее мнение ученых, интересовавшихся нашей когнитивной способностью к пониманию внутренних состояний других людей.

Согласно этому широко распространенному взгляду, мы уже с детства используем для понимания чужих внутренних состояний тот же подход, что и ученые для понимания природных явлений. Понаблюдав за поведением других людей, мы выстраиваем теории, касающиеся их внутренних состояний, как, например, физики строят теории о физических системах. Затем мы ищем данные, подтверждающие нашу теорию. Если данные ее не подтверждают, мы подправляем теорию, а то и заменяем ее новой. К примеру, если мы видим, как некто, упав, плачет, мы делаем теоретический вывод, что плач является выражением боли. Позднее, однако, мы можем увидеть человека, плачущего после получения престижной награды, и это заставит нас пересмотреть свою теорию плача и связанных с ним душевных и эмоциональных состояний. На научном жаргоне эта модель понимания чужих внутренних состояний называется (возможно, не слишком удачно) «теорией теорий», поскольку в ее рамках выработка такого понимания в чем-то сходна с построением научной теории: переживания других людей напрямую не наблюдаемы, но их поведение можно предсказывать, основываясь на законах причинности, связывающих между собой восприятие, желания, убеждения и верования, решения и действия.

Мне всегда казалось, что эта модель понимания чересчур сложна и отнюдь не случайно подозрительно схожа с характером мышления тех, кто ее предложил (я имею в виду, разумеется, ученых-теоретиков). Мои сомнения по поводу «теории теорий» основаны на непосредственном житейском наблюдении: мы вникаем во внутренние состояния других людей почти беспрерывно, зачастую не особенно это осознавая. На своих семинарах, когда я высказываю предположение, что природа, вполне возможно, сотворила куда более простые, куда менее трудоемкие способы понимания внутренних состояний наших собратьев, я иллюстрирую эту мысль диалогом между Гарри Поттером и профессором Северу- сом Снеггом в пятом томе саги - в книге «Гарри Поттер и орден Феникса». (Как, полагаю, большинство родителей, я начал читать эти произведения по просьбе дочки и вскоре увлекся ими сам.) Речь в этой сцене идет о том, что лорд Волан-де-Морт, чрезвычайно зловредный маг, стремится проникнуть во внутренний мир Гарри, чтобы добыть оттуда важные сведения, необходимые для реализации его, Волан-де-Морта, губительных планов. Профессор Снегг должен научить Гарри искусству окклюменции - то есть защиты собственного сознания от вторжения извне.

«Темный Лорд весьма сведущ в легилименции... Это умение извлекать чувства и воспоминания из чужого ума», - говорит Снегг.

Гарри весьма удивлен и взволнован: «Он умеет читать мысли?»

«В вас нет тонкости, Поттер... Только маглы рассуждают о “чтении мыслей”. Ум - не книга...»

Совершенно не будучи поклонником Снегга, я должен, тем не менее, признать, что его ответ Гарри адекватно отражает мою позицию в вопросе о понимании чужих внутренних состояний. Ум - не книга. Я не думаю, что мы «читаем» чужие умы, и нам следовало бы перестать использовать выражения, в которых изначально заложены смещенные представления о процессе. Окружающий мир мы действительно «читаем», но мы не «читаем» чужих умов в том обычном смысле, какой вкладывается в эти слова.

Мне не кажется, что нам приходится перегружать мозг сложными умозаключениями о том, почему люди делают то, что они делают, и как они собираются поступить в следующий момент, - особенно если речь идет о более или менее непрерывном понимании простых, обыденных действий других людей. Мы окружены людьми постоянно. Мы не могли бы справляться со всем этим, если бы нам нужно было на каждом шагу быть Эйнштейнами, анализирующими все подряд. Я не одинок в своем несогласии с «теорией теорий». Когда она была доминирующей моделью в психологии развития (задолго до открытия зеркальных нейронов), среди специалистов образовалось меньшинство, предложившее альтернативную «теорию симуляции». Согласно этой теории, мы понимаем чужие внутренние состояния, в буквальном смысле вживаясь в них. Имеются два варианта этой идеи, один из которых более радикален. Умеренный вариант предполагает, что это вживание является когнитивным, осознанным процессом, требующим усилия; в радикальном же варианте мы, как считается, «симулируем» происходящее с другими людьми автоматически и более или менее бессознательно. В этом вопросе я принадлежу к радикальному лагерю, ибо автоматическая, бессознательная «симуляция» хорошо согласуется с тем, что мы знаем о зеркальных нейронах³⁸.

После открытия зеркальных нейронов популярность «теории теорий» как объяснения нашей способности проникать в чужие внутренние состояния резко уменьшилась. Тех, кто принимает «симулятивное» объяснение, стало во много раз больше. До недавнего времени, однако, отсутствовали эмпирические данные о том, что зеркальные нейроны кодируют намерения, связанные с наблюдаемыми действиями. Первым исследованием такого рода стал совместный эксперимент моей лаборатории и пармских нейрофизиологов с участием Джакомо Ридзолатти и Витторио Галлезе. Идея зародилась у нас довольно давно - осенью 1999 года, во время одной из наших первых встреч, которая произошла на Крите. Статья, рассказывающая о результатах эксперимента, вышла в 2005 году. На его планирование ушло немало времени: ведь намерения трудноуловимы, их непросто исследовать эмпирически. В какой-то мере вы с этим экспериментом уже знакомы: я кратко упомянул о нем в начале книги. Мы возвращаемся к чайным чашкам.

КАК УХВАТИТЬ ЧУЖОЕ СОЗНАНИЕ

Концептуально наш подход был близок к описанному в главе 1 эксперименту Лео Фогасси на обезьянах с хватанием-чтобы-съесть и хватанием-чтобы-переложить (наш эксперимент с нейровизуализацией, надо сказать, предшествовал эксперименту Фогасси и послужил для него стимулом). Наша исходная идея состояла в том, что одно и то же наблюдаемое действие можно соотнести с разными намерениями. Взять рукой чашку можно по многим причинам. Самые вероятные из них, видимо, две: чтобы попить и чтобы положить в посудомоечную машину. Ключ к тому, какое намерение самое вероятное, часто дает наблюдателю окружение. Например, если мы с женой только начали завтракать и я вижу, как она берет чашку, весьма вероятно, что она будет из нее пить. Однако если мы уже кончили еду и она, вставая, тянется за чашкой, то, скорее всего, она намерена положить ее в посудомоечную машину. Да, не исключено, что она хочет сделать последний глоток. Но это объяснение менее вероятно, чем вариант с посудомоечной машиной, если принять во внимание окружение, общую ситуацию, в которой жена совершает свое действие.

Если зеркальные нейроны реагируют только на хватательное движение, то в какой обстановке оно совершается - не важно. Не важно даже, есть ли оно. Хватательное движение есть хватательное движение, в окружении или без. Если, однако, зеркальные нейроны реагируют и на намерение, связанное с наблюдаемым действием, как они делают у обезьян, то окружение должно влиять на активность этих клеток. Руководствуясь такой логикой, мы придумали эксперимент с нейровизуализацией, во время которого испытуемым был показан ряд видеоклипов. Видеоклипы первого типа, который мы назвали «Действие», демонстрировали руку, берущую чашку, без какого-либо окружения. Были сняты различные виды хватательных движений, но всякий раз вне окружения, и что происходило после того, как рука брала чашку, не показывалось. В видеоклипах второго типа, получивших общее название «Окружение», была снята обстановка, включавшая в себя различные предметы: чайник, печенье, кружку и т.п. (мы внесли в окружение итальянскую черточку, включив в него банку с нутеллой - вкусной итальянской ореховой пастой). В одном варианте «Окружения» все было аккуратно расставлено для предстоящего чаепития. В другом варианте стол выглядел весьма неопрятно: крошки печенья, грязная салфетка - создавалось впечатление, что чаепитие едва окончилось. Больше ничего в видеоклипах «Окружение» не происходит: никакого действия, только обстановка. В видеоклипах третьего типа, который мы назвали «Намерение», мы соединили элементы первых двух типов. Испытуемые видели руку, берущую чашку, как в клипах «Действие», но на сей раз хватательное движение происходило в том или ином окружении из клипов второго типа - аккуратном или неопрятном.

Прогнозы возможных результатов эксперимента были сравнительно простыми: если зеркальные нейроны всего лишь кодируют наблюдаемые хватательные движения, то уровень мозговой активности в областях с зеркальными нейронами при просмотре клипов «Действие» и «Намерение» должен быть одинаковым. Если же зеркальные нейроны кодируют и намерения, связанные с наблюдаемыми действиями, то активность в этих областях мозга должна быть выше для клипов «Намерение», чем для клипов «Действие», и, возможно, различаться в зависимости от характера окружения в клипе «Намерение».

Результаты подтвердили гипотезу о том, что зеркальные нейроны кодируют намерения. Активность в передней области с зеркальными нейронами при наблюдении за хватательными движениями в том и другом окружении была выше, чем при наблюдении за такими же движениями вне всякого окружения. Зафиксирована, кроме того, более высокая активность при наблюдении за хватательными движениями в обстановке, подразумевающей чаепитие, чем в обстановке, намекающей на уборку. Этот результат также осмыслен, ибо намерение пить гораздо более первично, чем намерение наводить порядок³⁹.

Эти результаты, безусловно, говорят в пользу симуляционной модели нашей способности понимать чужие намерения. Мозговые клетки, которые активируются при реализации наших собственных намерений, разряжаются и в том случае, когда мы проводим различия между намерениями, соотносимыми с действиями других людей. Та «симуляция», что осуществляется с помощью зеркальных нейронов, видимо, представляет собой более или менее автоматический ее вариант, не требующий от человека усилий. Зеркальные нейроны расположены в той части мозга, что важна для моторного поведения, поблизости от первичной моторной коры, посылающей электрические сигналы нашим мышцам. Клетки этого типа, судя по всему, не имеют отношения к сознательному, требующему усилий, когнитивному стремлению поставить себя на место другого человека.

Но как зеркальные нейроны в реальности прогнозируют действие, которое должно последовать за наблюдаемым? Как они позволяют нам понять намерение, стоящее за действием? Моя гипотеза такова: мы активируем цепь зеркальных нейронов, в результате чего эти клетки «симулируют» целую последовательность простых действий: рука тянется к чашке, берет ее, подносит ко рту. Так происходит «симуляция» в нашем мозгу намерения человека, на которого мы смотрим. Важнейший для этой гипотезы подтип зеркальных нейронов составляют «логически связующие» клетки, о которых я говорил в главе 1. Они разряжаются не при выполнении и наблюдении одного и того же, а при действиях, логически связанных между собой, - например, при хватании рукой и поднесении ко рту в экспериментах с обезьянами. Вероятно, это ключевые нейронные элементы для понимания намерений, связанных с наблюдаемыми действиями. Я вижу руку, берущую чашку точным захватом, и мои зеркальные нейроны точного захвата разряжаются. Пока что я «симулирую» только хватательное движение. Если, однако, окружение подразумевает чаепитие, следом разряжаются и другие зеркальные нейроны - а именно «логически связующие», кодирующие поднесение мною чашки ко рту Активируя подобные цепи зеркальных нейронов, мой мозг способен «симулировать» чужие намерения. По выражению Галлезе, «другой человек словно бы становится твоим другим “я”». Или, как сказал Мерло-Понти, «намерение другого лица словно бы поселяется в моем теле, а мое - в его»⁴⁰. Зеркальные нейроны позволяют нам воспроизводить у себя в мозгу намерения других людей, что наделяет нас глубоким пониманием их внутренних состояний.

Могут ли эти мозговые клетки также способствовать нашему общению с другими людьми, облегчая распознавание и понимание жестов, сопровождающих нашу речь? А может быть, зеркальные нейроны сыграли еще более важную для нашего общения роль, будучи эволюционными предшественниками нейронных систем, позволяющих нам разговаривать и понимать, что говорят другие? Ответ на оба вопроса утвердительный, как мы увидим из следующей главы.