Отражаясь в людях: почему мы понимаем друг друга

Экзистенциальная

нейронаука и общество

ЗЕРКАЛЬНЫЕ КЛЕТКИ В ТЕБЕ И ВО МНЕ

На протяжении большей части этой книги я подробно описывал эмпирические исследования зеркальных нейронов и говорил о выводах, которые можно сделать из их результатов. Мы видели, что зеркальные нейроны в мозгу обезьяны участвуют в контроле за определенными фундаментальными действиями, принадлежащими к моторному репертуару животного, - такими, как хватание предметов, откусывание пищи и коммуникативная мимика. Они также обладают удивительной способностью разряжаться, когда обезьяна не движется вовсе, а только видит, как подобные действия совершает кто-то другой. Зеркальные нейроны, кроме того, реагируют на звуки таких действий, как разламывание арахиса, даже когда они совершаются вне поля зрения. Зеркальные клетки разряжаются и в случае, когда действие видно не целиком, и они способны проводить различие между двумя одинаковыми хватательными движениями, выполненными с разными намерениями. Вместе взятые, эти клетки, судя по всему, зеркально копируют, воспроизводят в мозгу обезьяны-наблюдательницы действия и намерения других особей.

Опираясь на исследования обезьян и работая с ними параллельно, ученые, изучавшие человеческий мозг с помощью нейровизуализации и магнитной стимуляции, обнаружили у людей свою зеркально-нейронную систему, выполняющую те же функции, что и у обезьян. У людей, однако, ее имитационная роль еще более важна, ибо имитация имеет фундаментальное значение для нашей неизмеримо большей способности к обучению и к передаче своего культурного достояния. Зеркальнонейронные области человеческого мозга, кроме того, представляются важными для эмпатии, самосознания и речи. Мы изучаем зеркальные нейроны всего каких- нибудь пятнадцать лет, но уже увидели, что эти клетки, весьма вероятно, жизненно важны для нашего понимания человеческого мозга и разума в целом, а следовательно, для понимания нами самих себя.

Все это - следствия «простого» механизма: зеркальные нейроны разряжаются не только при наших собственных действиях, но и при наблюдении за такими же действиями других. Зеркально-нейронная система, можно сказать, осуществляет внутреннюю проекцию (психоаналитик сказал бы: интроекцию) этих других в наш мозг. В какой мере эти открытия должны нас удивлять? Один из моих коллег - нейрохирург Ицхак Фрид, который осуществил технологический прорыв в исследовании мозга эпилептиков с помощью глубинных электродов перед хирургическим вмешательством, - рассказал мне на конференции, где мы оба присутствовали, одну историю. Ицхак оперирует пациентов не только в Лос- Анджелесе, но и в Израиле. Пару лет назад, будучи в Израиле, он увидел по телевизору репортаж о вручении премии знаменитому израильскому актеру. В благодарственной речи актер упомянул о зеркальных нейронах. По словам Ицхака, он сказал, что нейроспециалисты открыли мозговые клетки, разряжающиеся как при собственном телесном или мимическом действии, так и при виде чужого такого же действия, - словом, описал их базовое свойство. А после этого заметил, что нейроспециалистам, которые сочли это свойство необычайным, следовало бы спросить «нас, актеров», которые всегда знали - или, лучше сказать, «чувствовали», - что, по крайней мере, в актерском мозгу такие клетки есть! Когда я вижу у кого-то на лице гримасу боли, сказал артист, я чувствую эту боль внутри себя¹⁵⁷.

Израильский актер, если подумать, безусловно прав. Во многих случаях высказанная им мысль почти самоочевидна. Когда мы заглядываем внутрь себя, мы находим в себе это мгновенное воспроизведение чужих действий и эмоций. Так почему же тогда нейроспециалисты считали (и считают) зеркальные нейроны такими необычайными клетками? Я думаю, это связано с постулатами (мы обсуждали их в начале этой книги), на которых мы все склонны строить свою оценку наблюдаемых явлений. Доминирующий взгляд на человеческое сознание - по крайней мере, в западной культуре - основан на мировоззрении, восходящем к французскому философу Декарту, которое считает отправной точкой сознания и личности человека одинокий, индивидуальный, приватный мыслительный акт, знаменитое cogito («мыслю») в изречении cogito ergo sum («мыслю - следовательно, существую»). Некоторые философы указывали, что, если принять эти предпосылки, возникают всевозможные проблемы, включая знаменитую «проблему чужого сознания», которая фигурировала здесь в разных контекстах. Однако ряд других философов, в том числе Витгенштейн, некоторые экзистенциальные феноменологи и некоторые японские мыслители, оспорили мнение, что «проблема чужого сознания» так уж трудна, подчеркивая непосредственность нашего восприятия чужих внутренних состояний. Вспомним высказывание Мерло-Понти: «Я живу в мимике другого человека и чувствую при этом, что он живет в моей мимике». А теперь послушаем Витгенштейна: «Мы видим эмоцию... Мы не заключаем по выражению лица, что человек испытывает радость, горе, скуку. Мы мгновенно характеризуем лицо как печальное, радостное, скучающее, пусть даже мы не способны при этом как-либо описать его черты»¹⁵⁸. Зеркальные нейроны, похоже, доказывают правоту Витгенштейна и экзистенциальных феноменологов.

В этой заключительной главе я обращусь совершенно непосредственно к теоретическим следствиям из открытия зеркальных нейронов - два из них я считаю особенно важными. Первое касается интерсубъективности, которая уже породила обширную теоретическую литературу Второе следствие обсуждалось гораздо меньше, хотя я полагаю, что оно может оказаться еще более существенным, чем первое. Оно связано с ролью нейронауки в формировании нашего общества и в изменении его к лучшему.

ПРОБЛЕМА ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТИ

Интерсубъективность, то есть обмен смыслами между людьми, всегда рассматривалась как проблема классического когнитивизма. Упрощенно говоря (очень упрощенно - этой теме посвящены толстые книги): если я имею доступ только к своему собственному внутреннему миру, находящемуся в моем частном владении, то как я могу понимать внутренние состояния других людей? Как я могу делиться с другими своим миром, как они могут делиться со мной своими переживаниями?

Имеется классическое решение этой проблемы, основанное на «аргументации от аналогии», и выглядит оно так. Если я проанализирую мое сознание и его состояния в соотношении с моим телом и его функциями, я увижу, что между сознанием и телом есть некоторые связи. Если я нервничаю, я могу вспотеть, хотя вокруг не жарко. Если мне больно, я могу вскрикнуть. Пока все правильно, и теперь, вооружившись этим пониманием, я могу посмотреть на другого человека и поискать аналогию между его телом и моим телом. И если она существует, то может найтись и аналогия между телом другого человека и его сознанием. Поэтому если я, например, вижу как другой человек потеет, хотя вокруг не жарко, я могу заключить, что он нервничает. Если он вскрикнул, я могу понять, что ему больно. По аналогии я прихожу к выводу, что по его поведению можно каким-то образом судить о его эмоциях и о том, что у него на душе.

Хотя такие аналогии не позволяют мне быть совершенно убежденным, что я правильно понимаю чужие внутренние состояния, и не позволяют мне разделять чужие переживания и ощущения, они, безусловно, дают мне возможность с разумной долей уверенности делать заключения о сознании других людей, считая его подобным моему.

Убедительная модель? Для кого как. Ряд мыслителей подвергли этот взгляд резкой критике на том основании, что построение таких логических конструкций по поводу внутренних состояний других людей выглядит как весьма сложный процесс, в то время как мы, судя по всему, воспринимаем их постоянно, быстро, естественным путем и без особых усилий. О подобной трактовке понимания чужих внутренних состояний, ставящей во главу угла умозаключения (о «теории теорий»), я уже говорил во главе 2.

Есть и другой критический довод против «аргументации от аналогии» (он приводится менее часто, но я нахожу его весьма убедительным). Он указывает на переоценку в этой модели нашего знания самих себя. Как мы видели в главе 9, мы имеем отнюдь не такое хорошее представление о наших собственных умственных процессах, как нам бы хотелось думать. Вспомним о явлении трансляционной диссоциации, о котором говорилось в главе 9, или об эксперименте, демонстрирующем слепоту выбора, когда испытуемые в буквальном смысле выдумывали аргументы, почему они выбрали определенную женскую фотографию, тогда как на самом деле они выбрали другой снимок! Разве мы можем распространить свой опыт понимания себя на других, если мы знаем себя так плохо? По логике вещей, не можем - и тем не менее множество раз за день успешно предсказываем и объясняем чужое поведение. Судя по всему, позволяет нам это делать некий иной процесс, нежели построение умозаключений, основанных на абстрактной аналогии между собой и другими.

Последний критический аргумент против «аргументации от аналогии», также приводимый не очень часто, но, безусловно, убедительный в свете того, что мы знаем о зеркальных нейронах, - это указание на недооценку нашей способности проникать в чужое сознание. Как мы видели, наш мозг без всякого волшебства способен получать доступ к внутреннему миру других людей благодаря нейронным механизмам зеркального копирования и «симуляции».

Термин «симуляция» я употреблял неоднократно, говоря о том, что происходит в мозгу наблюдателя чужих действий, и он широко используется в нашей области науки, однако я этим словом не вполне доволен. В моем понимании «симуляция» предполагает некоторую степень сознательного усилия, в то время как львиная доля зеркально-нейронной активности, судя по всему, связана с основанным на опыте, дорефлексивным и автоматическим проникновением в чужие внутренние состояния. Отец феноменологии Эдмунд Гуссерль назвал это явление (не упоминая, конечно, о зеркальных нейронах) «спариванием». Этот термин мне нравится, хотя, возможно, в данном случае слово слишком уж сильное, поскольку предполагает, что две личности становятся одним целым. Вспомним обсуждение в главе 5 данных нейровизуализации, показывающих, как наше «чувство агента», ощущение принадлежности нам наших собственных действий поддерживается - «вопреки» зеркально-нейронным функциям - посредством усиления сигналов обратной связи, которые мы получаем от наших тел. Вспомним также особый класс зеркальных нейронов - зеркальные супернейроны, - обнаруженные, как было рассказано в главе 7, в ходе обследований неврологических пациентов на клеточном уровне: эти клетки увеличивают интенсивность разрядки при собственных действиях человека и уменьшают при наблюдении за чужими действиями. Эти два нейронных механизма позволяют нам создавать внутренние образы себя и остальных, в определенной степени независимые друг от друга, хоть и связанные явлением зеркальности.

Таким образом, роль зеркальных нейронов в интерсубъективности, вероятно, более точно, чем термином «спаривание», описывается словом «взаимозависимость». Мы видели, что благодаря зеркальным нейронам мы можем понимать намерения других людей, тем самым предсказывая (по-прежнему дорефлексивным способом) их будущее поведение. Взаимозависимость между «я» и другими, обеспечиваемая зеркальными нейронами, формирует социальные взаимодействия между людьми, при которых конкретная встреча человека с человеком обретает общий для них экзистенциальный смысл, создающий между ними глубинную связь.

НОВЫЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

Свои лекции о зеркальных нейронах я часто заканчиваю утверждением, что наши исследования стоило бы называть экзистенциальной нейронаукой. Я говорю так потому, что темы, поднимаемые исследованиями зеркальных нейронов, сильно перекликаются с темами, постоянно возникающими в экзистенциальной феноменологии. Студенты и коллеги весьма положительно реагируют на феноменологическую часть этого уподобления, но гораздо сдержаннее - на экзистенциальную его часть. Дело, видимо, в том, что экзистенциализм имел много противников на пике своей популярности - в 1940-х и 1950-х годах - и у него много противников по сей день, вероятно, из-за его предполагаемой связи с идеями страха и отчаяния. Однако экзистенциальные темы, о которых я думаю в связи с исследованием зеркальных нейронов, не имеют ничего общего ни со страхом, ни с отчаянием. Если уж на то пошло, это оптимистические темы, которые можно использовать для построения более эмпатического общества, проникнутого взаимной заботой¹⁵⁹.

Безусловно, феноменология уже потому хорошо стыкуется с исследованиями зеркальных нейронов, что лишь возвращение «назад, к самим вещам» позволило моим пармским друзьям обнаружить эти клетки. Даже те из теоретиков, что весьма красноречиво провозглашали близость или тесную связь между «я» и другими, никогда не предполагали существования таких натуральных объектов, как зеркальные нейроны. Что интересно, в среде ученых некие предвосхищающие представления о зеркально-нейронной системе до того, как она была открыта, возникали не столько у тех, кто занимался теорией или пассивным наблюдением, сколько у тех, кто что-то конструировал. Робототехник Майя Матарич из Южнокалифорнийского университета сказала мне, что, думая над созданием роботов, способных учиться на собственном опыте и имитировать людей, она пришла к чему-то подобному зеркальным нейронам. Других робототехников также посещали подобные инженерные «фантазии», которые, как теперь выясняется, попадали точно в цель.

Со своей стороны, экзистенциализм побуждает нас принимать тот смысл, что имеется в этом мире, в мире нашего опыта, а не искать его на каком-либо метафизическом уровне, вне нас¹⁶⁰. Зеркальные нейроны - это те мозговые клетки, что делают наш опыт, большей частью состоящий из взаимодействий с другими людьми, глубоко осмысленным. Вот почему я называю исследования зеркальных нейронов своего рода экзистенциальной нейронаукой. Это определение, возможно, звучит как оксюморон, поскольку дихотомия между аналитической и континентальной (включая экзистенциальную) философией традиционно приписывает аналитической школе отстраненное гиперрациональное и научное мышление, а континентальной и экзистенциальной школе - повышенное внимание к поэзии, литературе и художественной культуре вообще. Однако один из уроков, которые мы должны извлечь из открытия зеркальных нейронов, состоит в том, чтобы не доверять жестким дихотомиям (вспомним о восприятии и действии) ¹⁶¹. Экзистенциалисты неустанно напоминали нам, что наше существование, состояние человека - вот что в первую очередь заслуживает понимания и познания; что участие и вовлеченность следует предпочесть отстраненной позиции. Зеркальные нейроны - те мозговые клетки, которые, судя по всему, специализируются на понимании нашего собственного экзистенциального состояния и нашей связи с другими, нашей вовлеченности в их жизнь. Они показывают, что мы не одиноки, что мы так биологически спроектированы, так эволюционно сотворены, чтобы существовать в глубокой взаимозависимости.

Есть и другая экзистенциальная тема, которая хорошо стыкуется с зеркально-нейронными свойствами, восходя к человеку, которого считают первым экзистенциальным мыслителем, - к Сёрену Киркегору. В «Страхе и трепете» Киркегор утверждает, что наше существование обретает смысл только благодаря нашей подлинной, искренней приверженности к конечному и преходящему - приверженности, которая определяет нас. Зеркально-нейронный резонанс между «я» и другим человеком, по моему мнению, воплощает в себе эту приверженность. Наша нейробиология - наши зеркальные нейроны - вот что связывает нас с другими. Зеркальные нейроны выявляют глубинный механизм человеческой взаимосвязи и взаимопонимания: они показывают, что мы созданы для эмпатии, и это должно вдохновить нас на новые шаги по формированию нашего общества с тем, чтобы людям в нем лучше жилось.

НЕЙРОНАУКА И ОБЩЕСТВО

¹⁶²

Взаимодействуя, мы делимся эмоциями и намерениями. Мы глубоко связаны друг с другом на базовом, до- рефлексивном уровне. Это мы теперь знаем, и этот факт представляется мне главной отправной точкой для социального поведения, которое во многом игнорировалось аналитической традицией, делающей упор на рефлексивном поведении и на различиях между людьми. С другой стороны, прямо перед глазами у нас есть и другой факт - зверское в буквальном смысле состояние мира, когда каждый день наполнен жестокостями, и это несмотря на встроенный в нас нейробиологический механизм эмпатии, зеркальности и обмена смыслами. Почему так получилось?

Отвечая на этот вопрос, я выделю три главных фактора. Во-первых, как мы видели, рассматривая явление имитационного насилия, те же нейробиологические механизмы, что облегчают эмпатию, могут при некоторых обстоятельствах при определенном окружении вызывать поведение, противоположное эмпатии. На данный момент это скорее гипотеза, однако чрезвычайно правдоподобная. Если она подтвердится, этот нейро- научный факт должен будет повлиять на формирование политики. Но повлияет ли? Сомневаюсь по двум причинам. Во-первых, наше общество далеко от готовности к использованию научных данных для коррекции политики, особенно в таких областях, как политика в отношении имитационного насилия, где сложно переплетены финансовые интересы и представления о свободе слова. Это сложный политический вопрос, не имеющий простых ответов, и я не думаю, что его решению можно способствовать, ограничивая сферу существования науки вообще и нейронауки в частности башней из слоновой кости и рынком, применяя нейронаучные открытия в основном к разработке фармакологических методов лечения мозговых заболеваний и лишь крайне редко - к повышению благосостояния общества в целом. Я бы хотел, по крайней мере, видеть открытую дискуссию по поводу утверждений, что достижения нейронауки могут и должны реально воздействовать на политику. Мало кто сегодня об этом думает, хотя думать, я уверен, необходимо.

Вторая причина сопротивления идее о желательности влияния нейронауки на политику связана с ощущением угрозы нашему понятию о свободе воли - с ощущением, очевидным образом имеющим отношение к дискуссиям об имитационном насилии. Результаты исследований зеркальных нейронов приводят к мысли, что наша социальность, будучи, возможно, высшим достижением рода человеческого, вместе с тем ограничивает нашу автономию как индивидуумов. Тут необходим серьезный пересмотр давно устоявшихся воззрений. Биологическому детерминизму в отношении личного поведения традиционно противостоит взгляд на человека как на существо, способное подняться над своим биологическим устройством и сформировать себя на основании своих идей и социальных принципов. Исследования зеркальных нейронов, однако, показывают, что наши социальные принципы во многом продиктованы нашей биологией. И что нам делать с этим новообретен- ным знанием? Отвергнуть его, потому что нам трудно с ним примириться? Или использовать его для формирования политики и улучшения нашего общества? Я, разумеется, за второй вариант.

Вторым обстоятельством, снижающим благотворное воздействие нашей базовой нейробиологической потребности понимать других и испытывать эмпатию, является уровень, на котором эта потребность большей частью существует. Вспомним, что зеркальные нейроны - это премоторные клетки, не имеющие прямого отношения к нашему рефлексивному поведению. Такие проявления зеркальности, как «хамелеонство», носят во многом имплицитный, автоматический и дорефлексив- ный характер. Между тем очевидно, что общество зиждется на эксплицитном, сознательном и рефлексивном дискурсе. Имплицитные и эксплицитные умственные процессы редко взаимодействуют между собой; более того, они могут даже резко разойтись. Однако открытие зеркальных нейронов, совершенное нейроспециалистами, высветило дорефлексивные нейробиологические механизмы зеркального копирования, связало их с пониманием нами других людей на рефлексивном уровне. Надеюсь, что книга, которую вы читаете, не пропадет даром в этом плане. Люди, похоже, наделены неким интуитивным представлением о работе зеркально-нейронной системы. Когда рассказываешь о ней, слушатели, по моим наблюдениям, быстро схватывают суть. Они могут наконец сформулировать то, что уже «знали» на до- рефлексивном уровне. Взять, к примеру, использование в повседневном языке слова «растрогать» в значении «возбудить какие-то чувства». Такое словоупотребление свидетельствует о понимании корней эмпатии на дорефлексивном уровне. Люди говорят о грустном фильме, что он их «растрогал до слез»; а кто-то может испытывать радость, потому что он «растроган» видом собственного сына, торжествующего после бейсбольной удачи. В некоем буквальном смысле подобные впечатления действительно трогают, прикасаются к чему-то внутри нас. Глядя на других, мы повторяем в мозгу их движения, и это похоже на физический контакт. Люди, видимо, чувствуют интуитивно, что это «касание» лежит в основе эмпатии, а следовательно, и морали. Моя надежда состоит в том, что более явное и эксплицитное понимание нашей эмпатической природы когда-нибудь станет фактором сознательного, рефлексивного дискурса, формирующего общество.

Третье обстоятельство, препятствующее положительному воздействию на нас зеркальной сети, связано с мощными локальными эффектами зеркального копирования и имитации, способствующими формированию разнообразных человеческих культур, которые зачастую слабо связаны друг с другом и потому вступают в конфликты, что мы видим в наши дни сплошь и рядом по всему миру В экзистенциально-феноменологической традиции делается отчетливый упор на имитационное воспроизведение местных традиций как на очень действенный фактор формирования личности¹⁶³. Мы - наследники традиций своей общины, своего сообщества. С этим невозможно спорить. Однако те же самые могучие нейробиологические механизмы зеркальности, отвечающие за эту передачу местных традиций, могли бы также открывать различные культуры друг другу, будь подлинная встреча между ними возможна. В жизни мы, увы, видим прямо противоположное. Подлинные межкультурные контакты практически невозможны из-за влияния мощных религиозных и политических систем верований, которые беспрерывно действуют наперекор фундаментальной нейробиологии, связывающей нас между собой¹⁶⁴.

Я верю, что мы подошли к такому моменту, когда открытия нейронауки могут существенно повлиять на наше общество и на наше понимание самих себя, вызвав реальные перемены. Настало время серьезно рассмотреть такую возможность. Наше знание могучих ней- робиологических механизмов, лежащих в основе человеческой социальности, является бесценным ресурсом, способным помочь нам снизить уровень насилия, увеличить эмпатию, открыться иным культурам, не забывая своей собственной. Мы созрели для того, чтобы установить друг с другом глубокие, прочные связи, и наше осознание этого факта может и должно способствовать сближению людей между собой.