Отрицание цивилизации: каннибализм, инцест, детоубийство, тоталитаризм

4.1. Необычные преступления тоталитаризма

Тоталитарный режим в наиболее бесчеловечных и жестоких формах представляет собой возврат к тем далеким и, казалось бы, навеки ушедшим временам, когда вся жизнь строилась на грубой силе и расправе (или угрозе ее), когда любой неугодный власти человек мог быть схвачен и убит, когда уничтожались целые национальные, религиозные и иные группы. О том, по каким механизмам, как и почему происходит возврат к диким временам и нравам, я попытаюсь рассказать ниже. Здесь же я попытаюсь доказать, что преступления тоталитарной системы и другие ее наиболее типичные проявления представляют собой воссоздание многих важных особенностей древнейшего общества.

Говоря о наиболее бесчеловечных тоталитарных системах, в первую очередь следует иметь в виду нацистскую Германию и большевистский СССР, коммунистический Китай и Кампучию под властью красных кхмеров. Именно они являют собой возврат к древнейшему человеческому опыту. Конечно, тоталитаризм существовал (и продолжает существовать в некоторых странах) не только в наиболее кровавых формах. В достаточно цивилизованные одежды он был облечен в СССР при Брежневе и сменивших его краткосрочных властителях, оставаясь, по-существу, тоталитарным, этот режим, тем не менее, был весьма далек от кровожадной практики своих большевистских предшественников. Такого рода тоталитаризм здесь мы рассматривать не будем, остановимся только на том, который в XX веке сотрясал сами основы существования человечества и даже порождал сомнения в целесообразности жизни, причем эта система начинала господствовать в годы, когда, казалось бы, цивилизация расцветала.

Назвав преступления тоталитаризма необычными, я имел в виду не только и не столько их жестокость (древние режимы отнюдь не были менее суровы), сколько тотальность, всеохватность, масштабность репрессий, применение средств массового уничтожения (например, газов), преступное проникновение власти и ее идеологии во все слои культуры и в самые потаенные уголки человеческой жизни, в том числе в интимные отношения, истребление людей только потому, что они иначе думают, хотя не все их мысли могли причинить вред системе, уничтожение культурных и духовных ценностей. если они оценивались в качестве враждебных. Тоталитарные режимы с преступной жестокостью расправлялись с любыми организациями (даже созданными по интересам), если они не получали благословения свыше.

С. Московичи писал: «В современном мире появился феномен, причину которого безуспешно искали: власть некоторых вождей сопровождается каждодневным террором. Она требует жертв миллионов людей по классовым или расовым мотивам в немыслимом ранее масштабе. И власть этих вождей, что достаточно известно, держится волей народа. Несмотря на такую жестокость, они были окружены — и это продолжается — почтением и даже безграничной любовью. Во многих случаях любовь и почитание неразрывно связаны с ужасом, в совокупности напоминая болезненные приступы»[50]. Здесь все верно, кроме одного — что власть держится волей народа, народ-то никто и не спрашивает, и в этом тоталитарный строй отличается от демократического, и в этом он тоже отрицает цивилизацию. С. Московичи прав, говоря, что «жизнь в обществе, как ее понимает психология толпы, является результатом регрессии и содержит значительный истерический элемент. Это одна из многочисленных причин наличия архаического и галлюцинаторного»[51].

Чудовищно велико количество жертв тоталитарных режимов. В Германии за годы нацизма и особенно в период агрессивных войн в концлагерях было замучено 11 млн людей других стран и народов. Немецкие нацисты применяли самые страшные, самые изуверские методы истребления: бесчеловечные пытки, газовые камеры, массовые расстрелы у специально вырытых рвов, сжигание вместе с жителями целых деревень, зверское истребление военнопленных, уничтожение людей голодом, холодом, непосильным трудом, сооружение фабрик смерти, садистские опыты над живыми людьми. С особым остервенением действовали нацисты против евреев и народов временно оккупированной территории нашей страны. По отношению к завоеванным народам, особенно славянским, по существу было введено рабовладение.

А как же в отношении своего народа? По нацистским данным (заниженным, как считают советские историки), в июне 1941 г. было брошено в тюрьмы 8817 немецких антифашистов, в сентябре — 11 609, в октябре — 10 776. В 1940 г. казнено 306 человек, в 1941 г. — 1146, а в 1942 г. — 3393. Неудавшееся покушение на Гитлера 20 июня 1944 г. повлекло за собой массовые репрессии — было казнено до 50 тыс. человек.

Большевистский террор против народов других суверенных стран (например, Латвии, Литвы, Эстонии, Чехословакии) тоже, конечно, имел место, но он не носил, как у немцев, характер массового геноцида, одним словом, не было планового уничтожения «иного» населения, в том числе германского. Проводились отдельные карательные акции советской охранки, в том числе очень крупные, такие, например, как уничтожение 15 тысяч польских офицеров в Катыни, наблюдались отдельные вспышки жестокости со стороны военнослужащих во время Великой Отечественной войны, были эксцессы и очень часто со стороны тех, кто потерял во время войны родных и близких. Что касается родного народа, казалось бы, столь любимого, то зверства против него превзошли все мыслимые рамки: по подсчетам отечественных специалистов, за годы сталинского правления было уничтожено около 30 млн человек. Как раз в отношении населения СССР и имел место геноцид — массовый и плановый.

В период коммунистического тоталитаризма, по данным историка В. Н. Земскова, страна была превращена в огромный концлагерь, а население обращено в рабов: к началу войны число заключенных в лагерях и колониях ГУЛАГа составляло 2.3 млн человек, в сентябре 1948 г. — 2 258 957 человек, т. е. их численность оставалась стабильной. В это число не включены лица, проходившие проверку и фильтрацию в спецлагерях НКВД, переименованных в феврале 1945 г. в проверочно-фильтрационные лагеря. С момента их организации в конце 1941 г. и до октября 1944 г. через них прошло 421 199 человек. По состоянию на 1 января 1945 г. в этих спецлагерях проходили проверку 71 398 человек. Кроме того, значительное количество людей содержалось в тюрьмах: на июль 1945 г. там было 263 819 заключенных, на январь 1947 г. — 304 386. За 1939-1951 гг. (нет сведений за 1945 г.) в тюрьмах умерло 86 582 человека. В 1947 г. в лагерях и колониях ГУЛАГа находилось 14 530 детей заключенных женщин и 6770 беременных женщин.

Террор против собственного народа был развязан большевиками сразу же после установления своей диктатуры в октябре 1917 г. По данным Ю. И. Стецовского, в результате красного террора с 1917 по 1920 г. население Москвы уменьшилось на 40%, Петрограда — на 50%, Киева — на 28%; число рабочих в стране сократилось с 3,6 до 1,4 млн человек[52].

Между тем никто не знает точного числа казенных за годы большевистской диктатуры. Председатель КГБ СССР В. Крючков утверждал, что в 1937–1938 гг. было расстреляно 600 тыс. человек, а по подсчетам Д. Волкогонова — около миллиона человек. В Комиссию же Президиума ЦК КПСС из УГБ СССР поступил документ, согласно которому с 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было уничтожено 7 млн «врагов народа»[53].

О масштабах репрессий в СССР можно судить и по таким данным: в 1918 г. было арестовано 58 762 человека, осуждены 20 689, в том числе приговорены к лишению свободы — 14 404 человека, расстреляно — 6185 человек; в 1937 г. арестовано 936 750 человек, осуждены к лишению свободы — 412 392 человека, расстреляны 353 074 человека; в 1953 г. — арестованы 12 448 человек, осуждены к лишению свободы — 11 998, к расстрелу — 300 человек[54]. Однако и эти данные весьма приблизительны.

С 1917 г. расстреливали не только по приговору суда, но и по решению отдельных должностных лиц, местных внесудебных органов и т. д. Огромное число людей погибло из-за невыносимых условий жизни, главным образом голода и холода, неоказания медицинских услуг. Жертвами были не только узники концлагерей, но и так называемые раскулаченные, ссыльные и др. Все жертвы большевистского террора можно разделить на следующие группы:

— действительные враги ленинско-сталинского коммунизма, в тех или иных формах боровшиеся с ним;

— возможные враги — те, которые когда-то совершили необдуманные поступки, но гораздо чаще это были люди, которые принадлежали к дворянам, помещикам, купцам, предпринимателям и вообще богатые или зажиточные люди (например, так называемые кулаки);

— мнимые враги, которых надо было жестоко наказывать, в том числе смертью, чтобы реализовать указания центрального руководства или местных властей по борьбе с врагами народа и контрреволюционерами;

— те, которые не совершили ничего предосудительного, но их нужно было репрессировать, даже уничтожить, чтобы запутать других;

— те, с которыми «просто» сводили личные счеты местные начальники, завистники, враги.

Понятно, что основную массу репрессированных составляли люди из четырех последних групп. Гигантская репрессивная машина — важнейшая часть государственного тоталитарного механизма — уничтожала потому, что она существовала, это была форма ее бытия.

За годы гражданской войны в Китае погибло 1,5 млн человек, а после захвата власти Мао Цзедуном — 2 млн; в период «большого скачка» и «народных коммун» — 1 млн, в период кампании против национальных меньшинств — 500 тыс., во время «культурной революции» — 15 млн человек (по другим подсчетам 25 млн) были уничтожены в «школах перевоспитания».

Ярким примером возврата дикого прошлого являются сравнительно недавние трагические события в Кампучии. В 1975 г. там к власти пришли кхмерские коммунисты во главе с Пол Потом и Иенгом Сари, которые за пять лет уничтожили около 3 млн (из восьми) своих соотечественников, в первую очередь интеллигенцию. Практически все городское население было насильственно депортировано в сельскую местность, где из них и местных жителей создавали «коммуны» (общины) и «трудовые армии», а по существу — концентрационные лагеря.

Всех кампучийцев разделили на касты (категории) по степени лояльности к режиму. Вместе с частной собственностью была отменена и личная, деньги изъяты из оборота, а торговля стала носить характер натурального обмена. Были ликвидированы все учебные заведения, кинотеатры, телевидение, на всю страну выходил один официозный информационный листок, население было полностью изолировано от внешнего мира.

Уничтожались ценнейшие произведения искусства и архитектуры, в том числе старинные, национальная библиотека и музеи превращены в склады, пагоды — в хранилища. Не стало почты, телеграфа, общественного транспорта. Книги и архивы сжигались. Экономика и культура были разрушены полностью. Столица и провинциальные центры превратились в города-призраки. В Пномпене проживало около 3 млн человек, кхмерские коммунисты выселили оттуда практически все население, оставив там 16–20 тыс. чиновников властвующего режима.

Сотни тысяч кампучийцев под наблюдением вооруженных охранников работали от зари до зари. Семьи ликвидировали, женщины и мужчины жили порознь, супругам разрешали побыть вместе лишь раз в десять дней. За тяжелую, изнурительную работу никакой платы не полагалось, лишь выдавали три раза в день по чашке риса. Широко эксплуатировался детский труд. Солдаты убивали и потом даже ели детей. Детям старше 6 лет не разрешали жить с родителями, их заставляли пасти скот и собирать коровий навоз. Детям старше 10 лет приходилось выполнять тяжелую работу вместе со взрослыми, особенно на строительстве плотин и гидротехнических сооружений. Им не разрешалось ходить в школу и играть. Детей моложе 15 лет насильственно вербовали в армию и мобильные отряды. Из них часто делали палачей. Одно из общих правил гласило, что продвигается, делает карьеру в Кампучии тот, кто больше убьет.

Убивали людей и по плану и по желанию местных властей, даже по случаю «праздников». Солдаты могли убивать, грабить и насиловать в любое время. Свирепо преследовались национальные меньшинства. Дети таких меньшинств подлежали безусловному истреблению. Религиозные чувства населения грубо попирались, священнослужителей убивали, буддийские статуи и алтари уничтожались. Была ликвидирована медицина, врачей убивали.

Кампучия — страна древнейшей культуры — была превращена коммунистами в выжженную пустыню. Это фактически был полный возврат в первобытное общество, при котором не могли существовать никакие ценности культуры.

О том, что воссоздавалось именно первобытное общество, свидетельствует не только глобальное уничтожение культуры, но и такая весьма характерная деталь: людей обычно убивали лопатами и мотыгами — этими примитивными древними орудиями труда. Объясняли это тем, что, якобы, экономили пули, однако такое объяснение не выдерживает никакой критики, поскольку страна была набита оружием китайцев. Дело в том, что огнестрельного оружия в первобытном обществе быть не могло, поэтому в качестве орудия расправы оно психологически было чуждо коммунистам XX в.

Еще одна красноречивая подробность: кампучийские коммунисты запретили в Кампучии любовь, она стала считаться серьезным «преступлением», а за все проступки было одно наказание — смерть. Однако здесь есть своя логика — любовь (как и промышленность, религия, медицина и т. д.) совсем не свойственна тому периоду человеческой истории, который они пытались воссоздать. Именно поэтому она отторгалась ими и за нее карали столь жестоко. Проведем параллель: если кхмерские коммунисты считали любовь «серьезным» преступлением, то германские нацисты отнюдь не относили изнасилование к числу тяжких преступлений. Оно и логично — в диком человеческом стаде изнасилования быть не могло, поскольку все принадлежали всем.

Тоталитаризм как отрицание цивилизации проявляется, конечно, не только в этих кровавых «деталях», сколь красноречивы бы они ни были. Необходимый атрибут кровавой диктатуры — вождь, всегда сосредоточивающий в своих руках необъятную власть, как, например, кампучийский главарь Пол Пот.

Функции государственного терроризма — излюбленного оружия нацизма и большевизма, отнюдь не ограничиваются наведением страха на противника, в том числе потенциального, и созданием атмосферы всеобщего ужаса. Кровавое насилие придает особую торжественность, значимость, судьбоносность тем мерам, которые реализует тоталитарный режим. Ведь это жертвоприношение, а древний человек их совершал не по любому поводу, а только для достижения жизненно важных целей. Современный человек преступной толпы тоже ощущает, что если приносятся человеческие жертвы, то это делается ради чего-то великого, и он, сопричастный к действу, приобщается тем самым к мировой истории. Тенденция к сопричастности подобным путем была вначале инстинктивно, а затем более осознанно и точно оценена Лениным, Гитлером и Сталиным. Казни, как ни парадоксально на первый взгляд, придают тоталитарной эпохе тот самый героический и романтический ореол, которого так не хватает обывателю в его серой жизни.

Тоталитарные правители, которые решительно уничтожают противника, отнюдь не представляются массе кровавыми злодеями. Напротив, это сильные, мужественные люди, настоящие вожди, железной рукой наводящие порядок, беспощадно расправляющиеся с врагами родины, и поэтому им следует подчиняться. По сравнению с ними демократические, либеральные лидеры слабы и никчемны (особенно те, которым предшествовали сильные люди), они довели страну до хаоса и распада. Другого пути массовая психология не видит.

В приведенных выше высказываниях отчетливо звучат апокалиптические мотивы разрушения и распада, уничтожения яростно ненавидимой цивилизации, носителями которой в первую очередь являются живые люди. Стоит вслушаться, с какой ненавистью и непримиримостью звучат, например, такие фразы из «Манифеста Коммунистической партии»: «Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал… Это может, конечно, сначала произойти лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения»; «коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией».

«Классики» прекрасно понимали, что слава «вырвать у буржуазии… весь капитал при помощи деспотического вмешательства» и «насильственное ниспровержение» могут означать только одно — разбой, кровь и смерть тех, кто владеет хоть каким-то капиталом, кто как-то связан с ним, хотя бы и психологически, кто верит в современные ему духовные и нравственные ценности и не представляет без них своей жизни, кому дорог именно такой строй, такой образ жизни, а не какой-нибудь другой, такие, а не иные отношения между людьми. Всем им не предоставлялось никакой альтернативы, кроме подчинения новому господству, никаких переходных ступеней, никакого смягчения. И хотя сейчас иногда пишут, что Маркс и Энгельс имели в виду совсем не то, что сделали большевики, что они призывали достичь благородных целей всеобщего счастья только гуманными средствами, что коммунизм и большевизм — совсем разные вещи, подобные утверждения абсолютно беспочвенны. Маркс и Энгельс призывали именно к грабежу, насилию и убийству, причем делали это исключительно талантливо, а большевики претворили эти призывы в жизнь. В этом и заключается сущностная связь между теорией и практикой марксизма-ленинизма.

Не совсем так, как пожелали того основоположники, реализовались и их призывы к тому, чтобы «господствующие классы содрогнулись перед Коммунистической Революцией». Революция и ее последствия заставили содрогнуться не только господствующие классы, но и всю современную цивилизацию. Но как зловеще звучит сама ничем не скрываемая смертельная угроза: «пусть содрогаются»!? Это же прямой призыв к кровавому насилию! Воистину «Манифест Коммунистической партии» стал «Песнью песней» марксизма, как назвал его Ленин.

Ненависть, которую сеют вожди и идеологи высокого уровня и авторитета, обычно дает обильные всходы, находя множество подражателей (от очень талантливых до очень глупых), формирует общий фон и отношения между людьми, активно способствует откату общества далеко назад. Например, один из объектов нападения — родственные, семейные, дружеские связи, втаптывание в грязь которых является непременным условием благоденствия фашиствующего государства. Собственно, такие связи чужды тоталитарному обществу, они — не его качество, они не близки и не понятны его далекому, но кровному родственнику: самому древнему укладу жизни и мироощущению, первобытному образу жизни и образу мышления. А тоталитарное общество как раз и является носителем древнейшего уклада жизни, мышления и мироощущения. Тоталитаризм по-своему вполне логичен, преследуя родственные контакты, стремясь перестроить их по-своему или в лучшем случае — просто игнорировать их, и в этом слышится внятный зов предков.

Поэтому красно-коричневое государство требовало доносительства одних членов семьи на других, не признавало свидетельского иммунитета для близких родственников и супругов, практиковало публичное обличение родных и близких, признанных «врагами народа», «всенародный» разбор и оценку семейных конфликтов. Чем меньше в семье было своих тайн и интимностей, чем больше она была открыта, даже до неприличия, тем выгоднее было тоталитарному режиму, поскольку такими семьями было легче управлять и манипулировать ими. То, что казалось возможным лишь в первобытном становище дикарей, было реализовано в тоталитарном обществе несмотря на все запреты цивилизации.

4.2. Табуизация жизни

То, что большевизм представляет собой откат к дикости, понимали многие. Ю. И. Стецовский приводит письмо академика И. П. Павлова, написанное им в Совнарком СССР в 1934 г.: «…мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия… Я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских дикарей. А у нас это называется республиками. Как это понимать? Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, произошедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовольствием приводят это в исполнение, едва ли возможно оставаться существами, чувствующими и думающими человечно. В то же время, те, которые превращены в забитых животных, едва ли смогут стать существами с чувством собственного достоинства»[55].

Г. Раушнинг в своей книге «Зверь из бездны» называл нацизм демоном разрушения. Он утверждал, что при нацизме возникает страстное желание, внезапно перерастающее в огромную потребность, избавиться от любви к дому и семье, отбросить все ограничения, налагаемые цивилизацией. Это — дискомфорт среди достижений ненавистной цивилизации, но в более грубой и жесткой форме. Не надо обманываться — стремление к возврату в первобытные формы ощущается не только немцами. Это сильнейшее желание освободиться от оков и обязанностей высшего гуманизма охватило массы во всех странах.

Тоталитарные вожди достаточно отчетливо представляли себе, что совершают бросок далеко назад, признавая это в той или иной форме. Например:

Маркс и Энгельс («Манифест Коммунистической партии»):

«Пролетариат самый низший слой современного общества, может подняться, не может выпрямится без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев образующих официальное общество».

Гитлер («Моя борьба»):

«Современная так называемая цивилизация в моих глазах скорее всего является прямым врагом подлинной культуры, ибо на самом деле это в лучшем случае есть псевдоцивилизация, если вообще уместно здесь говорить о какой-либо цивилизации».

Ленин («Государство и революция»):

Диктатура пролетариата есть неограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией пользующееся сочувствием и поддержкой трудящихся и эксплуатируемых масс»

Сталин («Об итогах XIII съезда РКП (б)»):

«Старые навыки и привычки, традиции и предрассудки, унаследованные от старого общества являются опаснейшим врагом социализма. Они, эти традиции и навыки, держат в руках миллионные массы трудящихся, они захлестывают иногда целые слои пролетариата. они создают иногда величайшую опасность для самого существования диктатуры пролетариата. Поэтому борьба с этими традициями и навыками, обязательное их преодоление во всех сферах нашей работы… — являются очередными задачами нашей партии».

Очень красочно, более того, очень цинично сказал о сущности коммунистической революции и ее деятелях Троцкий (отнюдь не осуждая их) в своей книге о Сталине: «Революционный катехизис предписывает отказаться от всякого личного интереса, личного чувства, личной связи, порвать с цивилизованным миром, его законами и условностями. Признавать только одну науку, именно науку разрушения; презирать общественное мнение, ненавидеть установленные нравы и обычаи, быть беспощадным и не ждать пощады к себе, быть готовым умереть, приучиться переносить пытку; задушить в себе всякое чувство родства, дружбы, любви, признательности, чести; не иметь другого удовлетворения, как успех революции; уничтожать все, что препятствует этой цели, ценить товарищей только в зависимости от их пользы для дела, проникать во все круги общества, включая полицию, церковь и двор, эксплуатировать высокопоставленных людей, богатых и влиятельных, подчиняя их себе посредством овладения их секретами, усугублять всеми средствами беды и несчастья, от которых страдает народ, дабы исчерпать его терпение и толкнуть его на восстание. Наконец, соединяться с разбойниками, подлинными революционерами в России.

И. Фест, один из самых глубоких исследователей гитлеризма, справедливо считал, что намерения Гитлера нацеливались на некое внутреннее обновление, где компонентами были кровь и потемки души, т. е. не на политику, а на высвобождение инстинкта. И вызванный им мощный резонанс, конечно же, объясняется еще и тем, что он искал Утопию там, где, если следовать естественному движению человеческого духа, только и мог находиться во всех его ипостасях тот самый утерянный рай — в архаической, мифической первобытности. Доминирующий страх перед будущим, писал И. Фест, усиливал тягу к перенесению всех апофеозов в прошлое. Во всяком случае в фашистской «консервативности» проявлялось желание революционным путем повернуть историческое развитие вспять и еще раз вернуться к отправной точке, в те лучшие, определяющиеся природой, гармоничные времена до начала вступления на ложный путь[56]. В одном из писем 1941 г. Гитлер пишет Муссолини, что последние четырнадцать столетий были ничем иным, как паузой, а теперь история собирается «вернуться на прежние пути». И даже если в его задачу не входило восстановление допотопных порядков, то, по словам Гитлера, восстановить их систему ценностей, их мораль перед лицом врывавшихся со всех сторон сил распада ему хотелось.

Уход общества в пучину далекого прошлого часто знаменуется возвращением древнейших обычаев и поверий, многие из которых более чем странно, даже дико выглядят на фоне современной цивилизации. Можно полагать, что в иных условиях об этих обычаях и поверьях не вспомнили бы, а если у кого-нибудь и появилось бы желание следовать им, то оно скорее всего осталось бы желанием.

И. Фест правильно полагал, что Гитлер побаивался будущего и был обращен в прошлое. Вместе с тем он считал, что только с Гитлером в Германии завершился XIX век, отрицание им современного мира проходило как раз под знаком современности, а своему аффекту он придал черты духа времени[57]. Однако с этим можно согласиться лишь в том случае, если поверить в то, что ему удалось уничтожить традиционную немецкую сентиментальность и лиризм. Его можно назвать революционером, как это делает И. Фест, если понимать под революцией лишь разрушение, лишь аффект, направленный против цивилизации, тягу к стихийности и хаосу, безудержную эстетизацию насилия. Когда Гитлер называл себя освободителем человечества, он имел в виду ничтожество отдельно взятого человека, как, впрочем, и главные теоретики марксизма.

Своими психологическими корнями тоталитаризм уходит в чувство кризиса современной ему эпохи. Поэтому он уходит от нее, рисуя невероятно глобальные картины будущего, но всегда в прошлое и очень далекое. При этом он активизирует и актуализирует все грозные тайные влечения человека. Люди толпы, идущие вслед за вожаками, преклоняются перед их силой и подчиняются их демагогии, что помогает им преодолеть бессознательное ощущение своей ничтожности и ненужности.

Известна точка зрения (об этом писал и К. Г. Юнг), что первобытный человек управлялся главным образом своими инстинктами, в отличие от его «рационализированных» современных потомков, научившихся себя контролировать. В тоталитарном обществе мы находим удивительное возрождение инстинктов, которые, не сдерживаемые культурой, начинают господствовать и на государственном уровне, и в жизни отдельного индивида. Во-первых, инстинкты диктуют насилие как наилучшее средство от надвигающихся отовсюду опасностей. Во-вторых, человек, ощущая себя не связанным никакими моральными путами, полностью отдает себя первозданным потребностям и влечениям, делая то, что считает нужным. Особенно страшно это в действиях лица, облеченного властью, и я думаю, что слова Э. Фромма об инфантильности Гитлера можно понимать и как абсолютную власть над ним древнейших инстинктов. Он действовал, как хотел, не принимая во внимание никакие обстоятельства, подобно дикарю, который требовал все, что ему нужно, невзирая ни на какие законы природы.

Однако инстинкты проявляют себя и на совершенно ином полюсе — среди несчастных жертв терроризма, которые покорно раздеваются и становятся на край рва, которому суждено стать их братской могилой.

Любое общество, думающее о своем будущем, заботится о соответствующем воспитании подрастающего поколения. Однако содержание, формы и способы воспитания зависят от того, что данный строй из себя представляет, какие ценности исповедует и к каким целям стремится. То, как делают это тоталитарные режимы, убеждает меня, что здесь имеет место возвращение к первобытному невспоминаемому прошлому, а именно — к древнейшим обрядам и ритуалам инициации, посвящения юношей в мужчин, девушек — в женщин.

В варварские времена посвящением занимались жрецы, вожди или жрецы-вожди, одним словом, по большей части лица, наделенные властными полномочиями и напрямую заинтересованные в передаче своих знаний, опыта и жизненных ориентации молодому поколению. В современных цивилизованных странах представители высшей государственной власти давно не принимают прямого участия в том, что может напоминать посвящение в мужчин (женщин) и представляет собой необходимое для этого испытание.

Уже не первое столетие этим занимаются общественные организации, учебные заведения и церковь. Иное дело — тоталитарные страны. Гитлер, Сталин, Муссолини непосредственно руководили молодежными организациями и направляли их, выступали перед молодежными аудиториями, давали им свои имена. Так, высшим покровителем организации итальянских подростков до 18 лет «Балилла» был лично дуче; в СССР имя Ленина носила Всесоюзная пионерская организация, а Коммунистический Союз молодежи, естественно, именовался ленинским; в Германии был организован Гитлеровский союз молодежи (Гитлерюгенд). Ни в одной из западных нетоталитарных стран мы подобного не найдем.

Легенды и мифы, наблюдения историков и этнографов наших дней убедительно свидетельствуют, что посвящение в мужчин в первобытные времена носило суровый, а подчас и жестокий характер. Оно преследовало цель сформировать важного воина и охотника и вызывалось, конечно, тяжелыми условиями жизни племени или рода в те далекие годы. Однако аналогичные обряды и ритуалы существовали в фашистской Италии, нацистской Германии и коммунистическом СССР, в которых молодежные организации были максимально милитаризованы, детей с 12–13 лет начинали обучать строевой дисциплине и обращению с огнестрельным оружием. В СССР проводились всесоюзные, в высшей степени военизированные игры (например, «Зарница»), такие же мероприятия организовывались в отдельных регионах, и все они, как в далекой древности, отличались тем, что требовали от молодых участников колоссального напряжения физических и нервных сил. В пионерском лагере «Артек» в Крыму нагрузки на подростков были столь велики, что многие из них убегали из этой «школы мужества». Все красно-коричневые режимы пытались сформировать сильных, мужественных молодых людей, в первую очередь умеющих воевать, презирающих комфорт и уют, нерассуждающих, готовых сражаться за государство (за государство, но не за Родину!) и его идеалы.

Среди первобытных народов участие в инициации было строго обязательным, избежать ее не мог практически никто. Если же и находились отдельные смельчаки, способные бросить вызов казалось бы непоколебимым традициям и обычаям, то они обрекались на изгнание и даже гибель. Ничего такого нельзя встретить в современных цивилизациях, но строгая обязательность и жесткие санкции за уклонение от посвящения были во все времена во всех тоталитарных странах. Так, вступление в «Итальянскую дикторскую молодежь» формально было добровольным, но, по сути, уклониться от этого было практически невозможно. К тому же членский билет этой организации служил для молодых людей и подростков своего рода удостоверением личности. В СССР тот, кто уклонялся от членства в пионерской и комсомольской организациях, медленно, но верно (в сталинские годы — сразу) становился изгоем и наказывался гражданской смертью, в большевистские годы — не только гражданской. Напротив, активное участие в их деятельности (а подростков и юношей — в военизированных играх) открывало весьма широкие и прельстительные возможности для хорошей карьеры.

Как мы видим, и здесь цивилизация отступала под ударами тоталитаризма. Воспитание разрушителей становилось первостепенным государственным делом, как и в доисторические времена.

Жизнь первобытного человека детально регулировалась различного рода табу — запретами и ограничениями, строгими правилами, требовавшими определенного поведения и каравшими за отступление от них. К ним относились табу на пищу и питье, обнажение лица, выход из жилища, остатки пищи, железо, острое оружие, кровь, отдельные категории людей (на вождей и правителей, на носящих траур, на женщин во время менструаций и родов, воинов, убийц), голову и т. д.[58]. В последующие эпохи запреты и ограничения, разумеется, остались, но их стало значительно меньше, особенно с приходом современной цивилизации и утверждением прав человека. Изменился сам характер запретов и способов их осуществления. В глубокой древности многочисленные табу преследовали цель обеспечить жизнедеятельность как отдельного человека, так и племени или рода в целом, охранить их жизнь, здоровье и имущество, обезопасить от злых сил, помочь достигнуть успеха в делах и т. д.

Торжество тоталитаризма в современном мире неизбежно приводило к табуизации общества. В СССР существовало множество запретов: на занятие определенными видами деятельности, поощряемыми во всех цивилизованных странах (например, на частнопредпринимательскую деятельность), на места проживания и свободу передвижения, на высказывания и намерения, вообще на свободную мысль, на отношения с другими людьми, особенно с иностранцами (табу на общение с иноплеменниками было весьма широко распространено среди дикарей), на браки с иностранцами, в том числе на отдельные виды сексуальных контактов (гомосексуализм преследовался в уголовном порядке) и т. д. Была установлена мелочная опека над повседневной жизнью людей в многочисленных коммунальных квартирах и общежитиях, а также в общественных местах, для чего разрабатывались подробные и нудные правила поведения для пользования транспортом, посещения театров, кинотеатров, спортивных сооружений, библиотек, учебных заведений и др. К чести советского народа надо сказать, что его правовой нигилизм, образовавшийся в ответ на неисчислимые запреты, приводил к неисполнению значительной, если не большей, части правил. Более того, люди их обычно не замечали.

В целом же я убежден, что «первобытная» регламентация во все времена типична для малообеспеченных в материальном и духовном смыслах сообществ, в которых к тому же наличествуют глубокая нравственно-психологическая неустойчивость и высокий уровень тревожности. Вследствие этого существовали не только запреты, но и предписания осуществлять определенные действия.

Именно по этой причине доходящая до идиотизма регламентация существовала и в фашистской Италии. Там среди фашистов были отменены рукопожатия, женщинам запрещалось носить брюки (как одно время и в СССР), для пешеходов устанавливалось одностороннее движение — по левой стороне улицы, чтобы они «не мешали друг другу». Фашисты обрушились на «буржуазную привычку» пить чай и пытались запретить употребление личного местоимения женского рода третьего лица «Lei», использовавшегося в качестве вежливой формы обращения. Считалось также, что «женская форма обращения» чужда «мужественному стилю фашистской жизни». По решению правительства все итальянцы независимо от возраста, социального положения и пола должны были по субботам заниматься военно-спортивной и политической подготовкой. Вспомним: политические занятия с населением были любимым делом коммунистов всех коммунистических стран.

Число запретов и предписаний обычно увеличивается в ходе войны, и что в общем естественно для каждой страны. Но в тоталитарных странах это приобретает чудовищные формы. Так, во время разбойничьего нападения Италии на Эфиопию, в обстановке националистического угара детям запрещалось петь иностранные песни и использовать в разговоре слова иностранного происхождения, книги можно было читать только на итальянском языке, покупать и носить только итальянские вещи.

Нельзя придавать теоретическим построениям и движению общественной мысли, прослеживаемой даже на протяжении веков, самодовлеющее, полностью независимое от живой жизни значение. Конечно, социальные и политические учения отражают действительность, но в то же время развиваются по своей логике и подчиняются собственным закономерностям, оказывая существенное, а порой огромное влияние на реальность, особенно когда они облачены в идеологические и, тем более, в догматические одежды. Тем не менее только знание и оценка названных учений (разумных, ошибочных или. лживых) самих по себе, их сопоставление между собой и критический анализ не дают возможности в полной мере понять движущие силы социального развития, сущность и природу данного общественного строя, его смысл и перспективы. Даже отдельные, но весьма важные особенности тоталитарных сообществ не могут быть удовлетворительно объяснены лишь на основе конкретных социальных или политических учений либо других идеологических схем без связи с конкретными условиями жизни людей.

Одной из главных черт черно-красно-коричневого тоталитаризма является табуизация практически всех сторон социальной жизни и магическое отношение к ней, что подтверждает гипотезу о порождении такого общества древним человеком. Видный современный философ К. Поппер, который самым внимательным образом исследовал формирование идеологической базы тоталитаризма, писал, что табу жестко регулирует все стороны жизни и господствует над ними. Табу не оставляет никаких лазеек. При такой форме жизни практически не существовало никаких проблем, и не было ничего даже отдаленно сходного с моральными проблемами. «Я не хочу сказать, что от члена племени никогда не требовались большой героизм и стойкость, чтобы действовать в соответствии с табу. Я имею в виду, что он редко попадал в положение, вынуждавшее его сомневаться, каким образом действовать. Правильный путь определен заранее, хотя, следуя по нему, и приходится преодолевать трудности. Он определен табу, магическими племенными институтами, которые никогда не становятся объектами критического рассмотрения… Табу, которые устанавливают некоторую форму групповой ответственности, могут быть признаны разве что предтечами того, что мы называем личной ответственностью, но они фундаментально отличаются от последней. Наш образ жизни все еще перегружен табу — пищевыми табу, табу вежливости и многими другими. И все же между нашими и племенными обществами есть существенные различия. В нашем образе жизни между законами государства, с одной стороны, и табу, которые мы привычно соблюдаем, — с другой, существует постоянно расширяющаяся область личных решений с их проблемами и ответственностью… Личные решения могут привести к изменению табу и даже политических законов, которые более уже не представляют собой табу»[59].

Тоталитарное общество по исследованному здесь весьма существенному признаку радикально отличается от цивилизованного, демократического общества и максимально идентифицируется с племенным. В первых стабильно существует постоянно расширяющаяся область личных решений с ее проблемами и ответственностью, а это может привести к изменению табу и даже основополагающих, конституционных законов, их отмене. Ничем не стесняемое обсуждение существующих правил и предложений по их совершенствованию в связи с новыми проблемами составляет коренное отличие двух названных систем общественного устройства.

Иными словами, подлинная цивилизация предполагает рациональную личную ответственность, пусть даже неправильно понимаемую или неразумно реализуемую. К. Поппер называет магическое, племенное или коллективистское общество закрытым, а общество, в котором индивидуумы вынуждены принимать личные решения, — открытым. По мнению этого ученого, переход от закрытого общества к открытому представляет собой одну из глубочайших революций, через которые прошло человечество. Эту революцию начали греки, но они все еще находятся в стадии перехода к открытому обществу, как полагает К. Поппер. Я думаю, что сердцевина революции — движение в пользу признания личности, индивидуальной инициативы и самоутверждения центром мира.

Можно согласиться, что названная революция еще не завершена и даже так называемая западная цивилизация находится на стадии перехода от закрытого к открытому обществу. Если это так, то время от времени естественны лихорадочные и кровавые броски назад, к закрытому обществу, в котором народ испытывает иллюзию защищенности от социальных и природных напастей. Если это не так и мы уже ушли из закрытого общества, то все равно нет ничего неожиданного в том, что цивилизацию хватает и тянет назад рука из прошлого. Подобное может быть объяснено и тем, в частности, что движение вперед осуществляется рывками. Однако трудно согласиться с К. Поппером в том, что закрытое общество чуть ли не снимает проблему трений между классами. Такие трения всегда сохраняются, но при тоталитаризме они скрыты, замазаны, загнаны внутрь демагогией и насилием. Не случайно Гитлер и Муссолини на всех углах кричали о том, что в их странах процветает сотрудничество классов в рамках корпораций, т. е. определенного вида хозяйственной деятельности. На самом деле такой идиллии, конечно, не было. Но даже нахождение западной цивилизации на стадии перехода от закрытого к открытому обществу предполагает изрядную долю оптимизма, поскольку переход заключает в себе возможность прогресса.

Закрытое общество, в понимании К. Поппера, есть, в сущности, тоталитарный общественный строй, представленный в нашем веке фашизмом и коммунизмом, которые обладают такими качествами, как революционность. Революционность. по мнению некоторых исследователей (К. Лукач). определяется совсем не радикализмом целей и даже не характером средств, применяемых в борьбе. Революционность есть тотальность, целостность по отношению ко всему акту жизни. Революционер тот, кто каждый совершаемый им акт относит к целому, ко всему обществу, подчиняет его центральной и целостной идее. Для революционера нет раздельных сфер, он не допускает дробления и автономии мысли по отношению к действию и автономии действия по отношению к мысли. Тоталитарность во всем — основной признак революционного отношения к жизни. Русские революционеры и в прошлом всегда были тотальны. Революция была для них религией и философией, а не только борьбой, связанной с социальной и политической сторонами жизни. И должен был выработаться русский марксизм, соответствующий этому революционному типу и этому революционному тоталитарному инстинкту. Это — Ленин и большевики, которые объявили себя единственными ортодоксами, т. е. тоталитарными, интегральными марксистами, не допускающими дробления марксистского мировоззрения и принятия лишь отдельных его частей.

Построенное в соответствии с этими схемами общество, я полагаю, неизбежно должно было стать коллективистским и племенным, где каждый не только зависел от каждого, но и все должны были ощущать себя лишь частями целого. Это целое уравнивало основную массу населения, которая становилась серой и безликой, как в древнейшей истории.

Анализируя личность Ленина, Н. А. Бердяев отмечал, что он всю жизнь боролся за целостное, тоталитарное миросозерцание, которое необходимо было для борьбы и должно было сосредоточивать революционную энергию. Из этой тоталитарной системы он не позволял вынуть ни одного кирпича, он требовал принятия ее целиком. Ленин был революционер до мозга костей именно потому, что всю жизнь исповедовал и защищал целостное, тоталитарное миропонимание, не допуская никаких нарушений этой целостности. Отсюда же непонятные, на первый взгляд, страстность и яростность, с которыми он боролся против малейших отклонений оттого, в чем видел марксистскую ортодоксию. Он требует революционных, ортодоксальных взглядов на познание, на материю, на диалектику и т. д. от всякого, кто хочет служить делу социальной революции. Если вы не диалектический материалист, если вы в чисто философских гносеологических вопросах предпочитаете взгляды Маха, то вы изменяете тоталитарной целостной революционности и должны быть исключены. Особая забота о целостности и незыблемости учения, нежелание в идеологическом и теоретическом плане идти на какие либо уступки были сохранены отечественными коммунистами до конца.

Итак, очень важной характеристикой тоталитаризма является целостность, к которой имманентно и бессознательно стремятся и сам строй и его вожди. Но почему так, в чем смысл подобного стремления? Прежде всего, целостность обеспечивает сплоченность, а следовательно, надежность и безопасность деспотической системы, которая постоянно ощущает свою ущербность и неустойчивость, даже гибельность для самой себя. Значит, тенденция к целостности есть показатель слабости названной системы и ее лидеров. Но это не целостность цивилизованного общества, достигаемая открытым волеизъявлением граждан, которые тем самым принимают на себя личную ответственность. Это скорее первобытный монолит, скрепляемый страхом и конформностью населения.

Точно так или почти так ощущал целостность своего мира и первобытный дикарь. Он полагал, что малейшее отступление от нее грозит обвалом всему зданию, а под обломками погибнет и он.

4.3. Уход в магию

В литературе о германском фашизме достаточно много работ, в которых рассказывается о распространенности различных оккультных и мистических учений, активно питающих фашизм и фашистскую мифологию, о приверженности главарей рейха, и прежде всего Гитлера, мистике и магии. Отдельные авторы (например, Д. Х. Бреннан) даже убеждены в сверхъестественных способностях фюрера и его даре ясновидения, хотя это никак не увязывается с полным и безоговорочным крахом не только его самого, но и всей созданной им империи. В целом же приводимые факты о названных учениях весьма информативны и многое говорят о природе и идеологии немецкого фашизма, о причинах и механизмах событий в Германии тех лет, личности и поведении ее руководителей, одним словом, о многом, но далеко не обо всем.

Между тем надо выяснить, о какой магии идет речь, что, собственно, вкладывается в это понятие применительно к идеологии и практике тоталитаризма. Обобщая посвященные этому вопросу работы, можно сказать, что некоторые авторы имеют в виду, во-первых, необычные, выходящие за рамки привычного, личностные достоинства вождей, их умение воздействовать на других людей, по своему усмотрению и по своей воле направлять события, в том числе исторические, быть их источником и т. д., а во-вторых, знание тоталитарными главарями мистических и оккультных материй, древних мифов и тайных учений, опору на них при формировании соответствующей идеологии, психологии и символики. Другие под магией понимают все таинственное и потустороннее, и в этом ракурсе последняя даже выступает в роли скорее мистического, если под магией понимать то, что понимал Д. Д. Фрезер и его последователи.

Я считаю магией то древнейшее отношение человека к природе и к самому себе, когда он наделял себя или чаще кого-то избранного из своей же среды способностью воздействовать на окружающий мир и тем самым обеспечивать наилучшие условия жизни. Это были счастливые детские времена, когда мир казался простым и ясным, нужно было только хорошо знать его закономерности, когда индивид еще не разуверился в своих «неограниченных» силах. Потом, постепенно разочаровавшись в себе и в своих возможностях изменять течение природных событий и создавать себе наилучшие условия существования по собственному желанию, он делегировал эти возможности Богам и титанам, возложив на них реализацию своих несбывшихся мечтаний. Это, одним словом, был этап, когда не было не только цивилизованной религии, но даже и достаточно сформированной языческой.

Понятно, что и в языческой, и в цивилизованной религии немало магического, как и языческого в цивилизованной, в частности христианской. Более того, магическое достаточно полно представлено и в нашей повседневности. Магия тесно переплетается с примитивными верованиями, поклонением перед душами умерших и другими достаточно могущественными силами.

Я связываю кровавые деспотии XX века именно с этими давно ушедшими годами и попытаюсь доказать, что магия в тоталитаризме представлена тем, что коммунофашизм придавал магический смысл и магическую значимость своим учениям, символам, идеям, ритуалам, вождям, даже своей повседневной практике. Именно так и никак иначе, не только через мистику и оккультные силы — это лишь внешнее — они связаны друг с другом. Эта связь — одно из самых важных доказательств того, что нынешние диктатуры порождаются взрывами, казалось бы, давно ушедшего человеческого опыта. Можно, следовательно, утверждать, что красно-коричневые и иные деспоты призваны обеспечивать возврат к дорелигиозным временам.

Мы знаем, что в первобытных магиях, как потом и в древних религиях, особое значение придавалось жертвам, которые приносились в дар высшим силам. Гитлер, подобно древнему магу считавший, что он установил связь с такими силами и что ему дано то, чего лишены все другие, совсем не скупился на такие жертвы. Так, планомерно истребленные им миллионы людей вполне можно представить себе как гигантское жертвоприношение. Неважно в данном случае, по какому принципу выбирались жертвы — национальному (евреи, цыгане, славяне) или состоянию здоровье (психически неполноценные). Впрочем, никакого принципа и не было, поскольку Гитлер готов был уничтожить и весь немецкий народ.

Уничтожение гитлеровцами 750 000 цыган, наверное, не имеет никаких иных причин, кроме магических. Гестаповец Сиверс был назначен исполнителем, священным палачом, ритуальным убийцей, осуществлявшим это жертвоприношение. Гитлер и высшие ответственные лица Германии массовыми казнями пытались победить безразличие Сильных, привлечь их внимание. В этом заключался магический смысл человеческих жертв от майя до нацистов. На Нюрнбергском процессе вызывало удивление равнодушие верховных главарей к убийству. Его ритуал возбуждал, но жертвы тотчас же забывались. В этом нацистские и другие такого же рода убийцы ничем не отличаются от обычных. Психологическое изучение мною последних показывает, что многие из них в момент преступления находились в состоянии, близком к экстатическому, когда их психика как бы переходила в другое измерение. Потом все забывалось, сожаление о содеянном и раскаяние почти никогда не появлялись, и создавалось впечатление, что преступник внутренне удовлетворен успешным выполнением кем-то и зачем-то поставленной перед ним задачи, смысл которой ему обычно неизвестен.

Массовые человеческие жертвоприношения фашизма представляют собой попытку глобального изменения состава населения земли ради неких мистических целей, но эта попытка отнюдь не нова в истории. С самой глубокой древности известны многочисленные факты уничтожения мирного населения, что внешне часто представлялось совершенно бессмысленным и не находило никакого рационального объяснения — вспомним, например, Тамерлана. Большевики тоже приносили массовые жертвы — они назывались чистками, ликвидацией кулачества, врагов народа и т. д. Собственно, сама идея жертвоприношения заложена в марксизме-ленинизме — уничтожение класса так называемых эксплуататоров.

Человеческие жертвоприношения по своему глубинному смыслу восходят к первым дням жизни человека на земле, когда в жертву приносились люди, чтобы заслужить милость и расположение могущественных потусторонних сил. Этих целей можно было бы успешнее достичь, если отдавать этим силам самое дорогое — других людей, их жилища и поселения, часто и собственных детей. Поэтому есть веские основания думать, что массовые человеческие жертвоприношения XX в. — это убедительное подтверждение бессознательного обращения к древнейшему опыту.

Мистические идеологи нацистского режима (Горбинер, Гаусгофер) утверждали, что после многих ступеней возрождения на западе родилась другая цивилизация, оторванная от своего сказочного прошлого, ограниченная во времени и пространстве, цивилизация людей, измельчавших и ищущих утешения в мифах, изгнанных из мест своего зарождения и не сознающих величия судеб живого, связанного с великими космическими движениями. Человеческая, гуманистическая цивилизация — иудо-христианская цивилизация. Она безнадежно мала и остаточна. По мнению этих идеологов, мы приближаемся к другой эпохе. Произойдут мутации. Будущее протянет руку отдаленному прошлому. Земля вновь увидит великанов, будут новые потопы, новые апокалипсисы, и новые расы придут к власти.

Мощный бросок далеко назад немецкого фашизма был начат тогда, когда обрел и вторую жизнь такие древние культы и учения, как например, легенды о том, что земля полая (напомним, что в ранних цивилизациях в ее недра помещали души умерших, ад, драконов и т. д.), что где-то на Крайнем Севере был когда-то остров Туле (он затем исчез), который населяли существа обладавшие огромным запасом сил, способных вернуть Германии главенство над миром. Созданное общество Туле стало магическим центром нацизма и пыталось освоить многие духовные ценности Центральной Азии и буддизма. В качестве одной из главных эмблем была избрана свастика (ее предложил Гаусгофер) — символ солнца, источника жизни и плодородия, или грома — демонстрации божественного гнева. Самый древний след свастики был обнаружен в Трансильвании и восходит к концу эпохи неолита. Ее находят в остатках Трои, она появилась в Индии в IV в. до н. э., в Китае — в V в. н. э., в Японии — во время введения буддизма. Это исключительно арийский знак, ставший позднее символом чистой крови для нацистов, а для всего мира — символом войны, насилия, уничтожения цивилизации.

«Посвященные» из общества Туле опирались на древнюю тибетскую легенду, согласно которой 30–40 веков назад в Гоби существовала высокая цивилизация. Вследствие катастрофы Гоби превратилась в пустыню, и спасшиеся эмигрировали — кто на северную окраину Европы, кто на Кавказ. Бог Тор из северных легенд был одним из героев этой миграции. Мигранты из Гоби составили основную расу человечества и были родоначальниками арийцев. Поэтому их потомки должны завоевать всю Восточную Европу, Туркестан, Памир, Гоби и Тибет.

Обращение к древним культам и мифам характерно для критических периодов истории многих стран. Например, на коммунистической Кубе, которая переживает острый кризис, в 1992–1993 гг. всеобщее распространение получил древний культ африканского народа йоруба и черная магия того же происхождения. «Всеобщее» — здесь не красочная гипербола, поскольку этот культ начали исповедовать высшие должностные лица режима и даже ее лидер Ф. Кастро, который стал появляться в белых культовых одеяниях и совершать обряды религиозного омовения и очищения от всяких грехов. И это в стране с безраздельным господством ортодоксальной коммунистической идеологии, стране, где атеизм давно стал государственной политикой!

На первый взгляд непонятно также, почему возродилось не христианство, а, казалось бы, давно позабытые африканские верования. Конечно, христианство — это и церковь, следовательно, определенная организация со всеми присущими ей особенностями, а поэтому совершенно недопустимый конкурент для фашизма или ортодоксального коммунизма. Несколько другое дело культы далекого континента, но ведь, оформившись, культ тоже станет организацией. Здесь, я полагаю, не потеря бдительности, а попытка спасти систему и себя любой ценой, а «седовласые» магии и легенды можно не только подчинить себе, но и активно использовать для упрочения своего господства, как это делал Гитлер.

Возрождение древних легенд, мифов и магий в Германии (и на Кубе, причем я уверен, что подобные же примеры можно найти и в других странах) свидетельствует, во-первых, о том, что это происходит только в эпохи кризисов, охватывающих все стороны жизни общества, которое стоит перед необходимостью жизненно важного выбора. Во-вторых, активное культивирование старинных верований представляет собой некую идеологическую, культурную и психологическую проработку или подготовку, а в некоторых случаях и оправдание предстоящих практических решений. Философия Ф. Ницше, музыка и драматургия юдофоба и националиста Р. Вагнера вполне могут быть оценены с этих позиций, но, разумеется, ни того, ни другого нельзя напрямую связывать ни с фашистской идеологией, ни, тем более, с фашистской практикой. Однако они, как и многие другие философы и искатели истины, в том числе полубезумные, не только возвестили о могучем нашествии Тени коллективного бессознательного, но объективно облегчили его приход.

Примерно об этом же применительно к большевизму сказал А. Солженицын в речи по поводу присуждения ему премии Национального клуба искусств (США) в 1993 г.: «В России импульсы авангарда предшествовали самой разрушительной революции в истории XX в. Перед тем как выплеснуться на улицы Петрограда, революция ворвалась на страницы художественных и литературных журналов столичной богемы. Здесь впервые раздались призывы к разрушению российского и европейского строя жизни, к уничтожению религиозных и этических кодексов, к разрыву с культурными традициями».

Возвращаясь к нацизму, следует подчеркнуть недопустимость недооценки в его формировании мистики и оккультизма, древних мифов и тайных учений. Это были источники, активно питавшие гитлеризм как определенную идеологию и психологию, как свое особое видение мира и способов решения его проблем. Поэтому идеологами фашизма так активно использовались писания Е. Блаватской, X Чемберлена, Г. Листа, П. Гобино, Либенфельса (Й. Ланц) и других оккультистов и мистиков.

Известно, что многие тиранические государства активно, с жесткой последовательностью боролись с религией, церковью, ее учреждениями и служителями. Но так поступали не только современные диктаторские режимы. Например, монтаньяры, наиболее радикальные деятели Великой Французской революции, развязавшие в стране свирепейший террор, пытались заменить христианство нелепым культом некоего Верховного Существа. Преследовали христианскую церковь и во время революции 1910–1917 гг. в Мексике. В этой стране неумолимая пропаганда атеизма, оскорбление чувств верующих, основную массу которых составляли невежественные, суеверные крестьяне, гонения на священнослужителей вплоть до убийства последних, особенно усилились в годы правления в этой стране президента Кальеса (1924–1928). Постоянно конфликтовал с католической церковью атеист Муссолини. Но наиболее упорно преследовалась религия немецкими нацистами и большевиками.

Немецко-фашистские главари вынашивали планы полной замены христианства древнегерманскими культами, предпринимали меры к возрождению древне-германского культа Бога Вотана, причем его выбор отнюдь не является произвольным и тем более случайным. К. Г. Юнг в статье о психологии нацизма писал, что Вотан является фундаментальным атрибутом немецкой души, иррациональным психологическим фактором, воздействующим на область высокого давления цивилизации подобно циклону и развеивающим его без следа. Вотан для немцев — это данность первостепенной важности, наиболее истинное выражение и непревзойденное олицетворение того фундаментального качества, которое особенно присуще немцам. Непостижимые глубины вотановского характера способны объяснить национал-социализм лучше, чем экономические, политические и психологические факторы в совокупности. Вотан исчез, когда пали его дубы, и появился вновь, когда христианский Бог проявил слабость, не сумев спасти христианский мир от братоубийственной бойни.

Человек, отмечал К. Г. Юнг, издревле персонифицировал автономные душевные силы в качестве богов и описал эти силы в мифах с величайшей тщательностью. Это стало возможным благодаря существованию устойчивых исконных типов или образов, врожденных бессознательному многих рас и оказывающих на них прямое влияние. Поскольку поведение расы черпает свою специфику из присущих ей фундаментальных образов, мы можем говорить об архетипе Вотана. Как самостоятельный психологический фактор Вотан воздействует на коллективную жизнь народа и тем самым выявляет свою собственную природу[60].

Вотан может не только «просто» воздействовать, но и торжествовать. Веку Гитлера он подходил более всех других потусторонних кумиров, и уж конечно, не было никого лучше, кто противостоял бы Христу. Если Иисус пытался заставить людей заглянуть в глубины собственных сердец, чтобы узнать, что именно грозит их душевной жизни, то Вотан делал то же, но совсем с иной целью: люди должны узнать лишь свою биологическую природу, лишь свои стихийные силы, и ничего больше. Вотан — Бог неуправляемой ярости.

Его возвращение в общество есть, по существу, воцарение германского тоталитаризма со всей его деструктивностью, а стало быть, этот образ несет в себе разрушительное начало. Но при этом возникает очень сложный вопрос: если Вотан — непревзойденное олицетворение присущего немцам фундаментального качества и этот архетип полнее всего объясняет национал-социализм, то является ли стремление к уничтожению отличительной чертой этого народа? Разумеется, это не так, поскольку немцы создали целый ряд иных мифологических персонажей, которые могут быть противопоставлены Вотану. Он есть носитель не германской души вообще, а только гитлеризированной.

По-видимому, свои «Вотаны» имеются и у многих других народов, и научная задача заключается в их поиске и описании. Если германские нацисты стремились к возрождению культа Вотана, то, значит, они очень точно, хотя, возможно, и интуитивно, угадали, какому божеству им следует поклоняться. Но я все-таки думаю, что Вотан — не столько извечный Бог немцев, сколько созвучие того момента в их истории, который наступил с приходом национал-социализма. При этом ни в коем случае нельзя думать, что нацизм был навязан вопреки желанию немцев, равно как и большевизм в России. Напротив, и тот и другой режимы устанавливались при активном участии масс, которые сами и даже с радостью накинули на себя удавки.

Масса, толпа созидает тоталитаризм бессознательно, не вникая в его глубинный смысл и даже не ставя перед собой такой задачи. Она не понимает, к чему это приведет.

Очень важной составной частью тоталитарной магии является культ вождей-магов, перед которыми благоговели, но рядом с благоговением стелился страх, однозначно управлявший человеком еще в первобытные времена, еще до того, как он научился отделять добро от зла и вообще находился по ту сторону нравственности, задолго до того, как появились первые идеи прощения и милосердия. Но страх самым парадоксальным образом укрепляет силу и авторитет Отца, и то же время порождая разрушительные потоки массовой истерии и мании. Создается невероятный мир как плод больной фантазии, ставшей реальностью, мир, в котором гибнут извечные ценности и интеллект капитулирует перед низменными инстинктами, мир, который погружается во тьму первичного хаоса.

В бесчисленных речах, статьях, рассказах, романах, стихах, песнях, лозунгах, портретах, символах и т. д. к Ленину, Гитлеру, Сталину, Мао Цзедуну и другим тоталитарным вождям высказано не просто восхищение ими и преклонение перед ними, но и безусловное признание в них магов, т. е. существ, обладающих необычными, из ряда вон выходящими способностями, могущих сделать то, что не под силу простым смертным, в первую очередь, повернуть ход истории, подчинить ее своей воле. Признание магических качеств вождя очень ярко проявилось в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., особенно в первый катастрофический период. Тогда, в условиях всеобщего крушения и хаоса, безоглядная вера в Сталина стала острейшей потребностью людей. Она помогла остановить бегущих с фронта солдат, пресечь панику, организовать оборону, вселить веру в конечную победу, вдохновить на героические поступки. Поэтому отношение к Сталину как к магу в данному случае имело положительные последствия, как, впрочем, и вера в Гитлера в той же войне, если иметь в виду, конечно, германские интересы.

Признание магических свойств Сталина и Гитлера не всегда делалось открыто, во всяком случае прямо от об этом говорилось относительно редко, да и сама эта мысль четко и осознанно вряд ли многим приходила в голову. Тем не менее об их необыкновенных способностях убежденно говорили не только не умеющие аналитически мыслить обыватели, не только ближайшие соратники и придворные льстецы, но и вполне уважаемые и талантливые писатели, военачальники, ученые, общественные и политические деятели, в том числе зарубежных стран.

«Кто признает МЕНЯ, тот призван», — говорил живой человек Гитлер, и в этих словах явственно звучит неистребимая вера в свое магическое могущество, в свои необыкновенные силы и способности. Тот, кто признает его, получает особое знание и предназначение, но уже не принадлежит себе. Однако не нужно думать, что человек всегда вынужден подчиняться власти, ломая себя. Нет, если он верит во власть и в вождя, эта вера дарует ему огромную уверенность в себе.

Еще большей фанатической верой в собственное могущество насыщены следующие слова Гитлера, сказанные им вскоре после захвата Польши в 1939 г.: «Решающий фактор в этой борьбе — это я сам! Никто не может заменить меня! Я верю в силу своего интеллекта. Никто и никогда не достигал того, чего достиг я! Хоть мир и ненавидит нас теперь, но я веду немецкий народ к высочайшей вершине. Судьба Рейха зависит только от меня. Я же буду действовать соответствующим образом. Я не остановлюсь ни перед чем. Я уничтожу каждого, кто будет противостоять мне!»

Не только психологический раб Геббельс безмерно верил в великого мага и мессию Гитлера. Также относились к нему невротик Гесс, о котором не без оснований говорят, что он страдал шизофренией, фотограф-порнограф Штрейхер и многие другие приближенные этого нацистского пророка, и вообще миллионы людей. Гесс, например, говорил: «С гордостью мы видим, что есть один человек, который находится за пределами критики. Это — фюрер. Все мы чувствуем и осознаем: он всегда прав и всегда будет прав. Наш национал-социализм зиждется на полной лояльности и молчаливом исполнении его приказов. Мы верим, что фюрер повинуется высшему зову, требующему изменения германской историй».

Штрейхер, описывая выступление своего идола на митинге, утверждал: «Каждый чувствовал: этот человек говорит по зову божьему, как посланец небес». В «посланца небес» многие поверили сразу, еще в 1923 г. английский мистик и оккультист Хьюстон Чемберлен, зять Рихарда Вагнера и один из теоретиков нацизма, после встречи с ним писал: «Вам предстоят великие свершения… Моя вера в германизм нисколько не пошатнулась, хотя, должен признаться, мои надежды пребывали в упадочном состоянии. В один момент Вы сумели изменить мое душевное состояние. Тот факт, что в нужное время Германия произвела Гитлера, доказывает ее жизнеспособность».

Неизменно верил в свои магические способности и мессианское назначение Муссолини, который всячески поощрял создание своего культа и мифологизацию фашизма. Еще в 1922 г. он писал, что «сейчас время мифов и только миф может дать силу и энергию народу, кующему свою судьбу». После его прихода к власти особое внимание уделялось мифу о могуществе и всесилии вождя. В 1924 г. после того, как Муссолини наблюдал за извержением вулкана Этна, официальные газеты поместили сообщение, будто поток огненной лавы и пепла остановился под сверкающим взором дуче. Когда этот бред показали вождю, он нисколько не удивился.

Гитлер, Ленин и Сталин были магами не потому, что обладали мистическими способностями по своему усмотрению изменять природу и общество вопреки их законам, а потому, что им, как и первобытным вождям-магам, приписывались такие качества и в эти качества, не раздумывая, верили. От них ожидалось соответствующее поведение, и они сами верили в свое магическое могущество, о чем, к примеру, свидетельствуют приведенные выше слова Гитлера. Несомненно, в это же верил Сталин, хотя он никогда и не говорил громких слов в свой адрес. Но его поступки, манера держаться, непреклонность тона, твердость и упорство в насаждении своего культа и другие признаки говорят именно об убежденности в своих огромных магических возможностях.

Как и применительно к древним магам, магические действия красно-коричневых лидеров можно рассматривать не просто как инструментальный акт, а как действие, которое является эффективным уже в силу того, что оно совершено именно данным лицом. Так, эмоционально насыщенные выступления Гитлера или появление Сталина на трибуне Мавзолея во время парадов и демонстраций сами по себе имели магическое влияние на других независимо от того, какие конкретные цели они преследовали в каждом отдельном случае.

Тоталитарные вожди в качестве магов, т. е. лиц, ощущающих себя таковыми или приписывающих себе магические свойства, не могли не придавать огромного значения слову. Во-первых, сознательно или бессознательно с помощью слова они рассчитывали на желательные для себя изменения в окружающем мире, на должное направление событий и, надо признать, очень часто добивались этого. Однако они надеялись на слово даже тогда, когда их расчеты были в прямом противоречии с уже известными закономерностями. Во-вторых, слово способствовало упрочению их авторитета и влияния, но оно же могло причинить им и существенный вред. Особую опасность в этом плане представляло слово, произнесенное соперниками или врагами, многие из которых, как предчувствовалось, тоже могли обладать колдовской силой.

Подобное отношение к слову, восприятие его в качестве могучего магического инструмента имеет, по-моему, самые страшные последствия для общества. Обильная сталинская жатва по «знаменитой» ст. 58.10 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. («Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы такого же содержания») во многом была как раз вызвана страхом перед чужими словами, которым приписывались вредоносные свойства. То, что в те годы очень и очень часто подвергались самым суровым наказаниям за самые безобидные слова или даже шутки, подтверждает высказанное выше предположение о страхе перед чужим словом. Уголовная ответственность за «опасное слово» была сохранена коммунистами и в Уголовном кодексе 1960 г. Репрессии не были столь уж жестоки, как в сталинские годы, но, тем не менее, соответствующая статья достаточно активно применялась.

Рассмотрим теперь некоторые моменты магической практики в тоталитарных странах.

У нецивилизованных племен и народов цель поста заключалась в вызывании экстатических состояний для сверхъестественного общения. «Кибеты», или заклинатели индейцев-аборигенов, считались у туземцев способными причинять болезнь и смерть, исцелять всякие недуги, узнавать близкое и отдаленное будущее, вызывать дождь, град, бури, тени умерших, оборачиваться в ягуаров и пр. Претенденты на это звание должны влезть на старую иву, свешивающуюся над каким-нибудь озером, и воздерживаться от пищи в течение нескольких дней. Малаец, желая застраховать себя от ран, уходит на три дня в лес для уединения и поста и, если на третий день к нему является во сне прекрасный обликом дух, считает, что цель достигнута. Зулусский врач готовит себя к общению с духами путем воздержания от пищи, а также лишений, страданий, бичевания и уединенных странствований. Все это продолжается до тех пор, пока припадки или глубокий сон не приведут его в непосредственное общение с духами. Эти туземные прорицатели постятся вообще очень часто и доводят себя голоданием, продолжающимся иногда несколько дней, до состояния полного или почти полного экстаза, в котором они начинают галлюцинировать. Связь между постом и общением с духами считается у зулусов столь тесной, что у них есть поговорка: «Постоянно сытый не может видеть тайных вещей».

Вера в эти ожидаемые или достигаемые результаты поста сохраняются и у сравнительно культурных народов. Поэтому неудивительно, что в индусской сказке царь Васавадатта со своей царицей после торжественного покаяния и трехдневного поста увидел во сне Шиву, милостиво беседующего с ними. Неудивительно также, что индусские йоги по сие время доводят себя постом до состояния, в котором они будто бы способны видеть богов телесными глазами. У греков жрецы-оракулы признавали пост средством вызывать пророческие сны и видения. Сама дельфийская пифия постилась для вдохновения. Спустя века обычай этот перешел в христианство.

«В жирного пророка они никогда не уверуют» — вот та магическая формула, которая пришла из первобытного варварства и продиктовала «великим» вождям упорное стремление распространять о себе легенды: о необычайной умеренности в еде, о единственных брюках-галифе и жесткой солдатской койке для короткого сна, о постоянной перегруженности в работе, о сексуальной сдержанности и прочей белиберде. Вот почему личная жизнь преступных правителей была возведена в ранг государственной тайны — народ должен был знать только легенду.

Известно, что Гитлер часто доводил себя до экстатического состояния, устраивал истерики, одним словом, впадал в буйство, в том числе на больших сборищах. Вот как описывает Д. Толанд одно из выступлений Гитлера еще до прихода его к власти: «На митингах он выступал как никогда страстно, люди слушали его, затаив дыхание. По свидетельству одного из очевидцев, Гитлер напоминал вертящегося в экстазе дервиша. Но он знал, как разжечь людей — не аргументами, а фанатичностью, визгом и воплями, повторением и каким-то заразительным ритмом. Это он хорошо научился делать, эффект получался волнующе примитивным и варварским».

Но поступая таким образом, Гитлер отнюдь не был оригинален. Точно так же вели себя его далекие предшественники — первобытные маги. Э. Б. Тайлор пишет, что по самим приготовлениям кандидата в жрецы или колдуны у гвианских индейцев к отправлению священных обязанностей можно судить о его физическом и умственном состоянии. Приготовления включают суровый пост и самобичевание, пляски до обморока, употребление питья, вызывающего страшную тошноту и кровавую рвоту. Такой режим соблюдается изо дня в день, пока кандидат не доходит до конвульсивного состояния. Тогда из больного он делается врачом.

Чтобы вызвать духа Лембей, жрецы альфуров на Целебесе поют, а главный жрец, гримасничая и трясясь всем телом, возводит глаза к небу. Лембей входит в него, и он со страшными кривляньями вскакивает на возвышение, хлещет вокруг себя пучком листьев, скачет, пляшет и поет легенды о древнем божестве. Его сменяет другой жрец, который поет уже о другом божестве. Это продолжается непрерывно в течение пяти суток, затем главному жрецу отрезают кусок языка и он падает как мертвый, без сознания. Придя в себя, снова начинает бурный, но уже бессловесный танец, пока не заживет язык и не вернется способность речи.

К числу первобытных пережитков современной Индии видный этнограф Д. Косамби относит гондали — профессиональную касту священнослужителей, которые специализировались в исступленном танце, сопровождаемом музыкой и пением во время исполнения особых ритуальных церемоний.

У древних майя пророки — чиланы (по сообщению известного историка Р. Кинжалова), пользовавшиеся, кстати, особым почетом, для того, чтобы пророчествовать, уходили в комнату своего дома, приводили себя в состояние экстаза, после чего ложились на пол и, как считалось, вступали в беседу со своим духом-покровителем, который спускался к этому времени на крышу дома («Культура древних майя»).

От вождя (царя), наделяемого магическими свойствами, древние люди ожидали всяческих благ и верили в его неограниченные способности приносить обильный урожай, богатый приплод скота, выздоровление от болезней и прекращение стихийных бедствий, удачу на охоте и победу на войне. В этом своем качестве вожди-маги идентифицировались с природой, олицетворяли ее, тем более, что примитивный человек не умел отделять естественное от сверхъестественного. Следовательно, чтобы успешно выполнять свои прямые обязанности, т. е. властвовать над природой, «монарх» сам должен быть здоровым и физически сильным. Поэтому одряхлевший предводитель терял доверие и изгонялся, а иногда его убивали, в силу чего он был кровно заинтересован в том, чтобы убедить соплеменников в своем отменном здоровье.

В цивилизованных странах одряхлевшему или заболевшему высшему должностному лицу ничего подобного, конечно, не грозит. Везде в таких странах давно проработаны принципы и механизмы смены властей. А вот в тоталитарных государствах… там диктатор занимает руководящее кресло навечно без малейшего желания уступить его кому бы то ни было. Понятно, что чем более физически здоровым предстанет он перед своими подданными, тем прочнее себя чувствует, тем больше у него сторонников и тем меньше у противников шансов избавиться от него. Поэтому красно-коричневые маги, подобно своим первобытным предшественникам, время от времени демонстрируют свою физическую силу и бессмертие.

Муссолини категорически запретил газетам писать о своем 50-летии и возрасте вообще, ибо желал оставаться вечно молодым. Обычно в конце военных парадов он становился во главе полка берсальеров и с винтовкой наперевес пробегал с ними перед трибуной. Дуче организовывал и активно участвовал в заплывах через Неаполитанский залив, в беге с барьерами и скачках на лошадях. На пляже он демонстрировал перед фотокамерами обнаженный бронзовый торс и, как заправский культурист, играл накачанными мускулами рук и тела. Когда у него ослабло зрение, велел изготовить специальную пишущую машинку со шрифтом в три раза больше обычного, чтобы на публике читать текст без очков. Так же поступил и Гитлер, считавший, что вождь «тысячелетнего» рейха не может быть в очках.

Мао Цзедун 16 июля 1966 г. в возрасте 71 года, желая продемонстрировать свою неувядающую физическую мощь, проплыл 9 миль по реке Янцзы за рекордный срок — 65 минут. Китайские журналисты сообщили, что Мао даже задержался на дистанции на некоторое время, чтобы показать какой-то молодой женщине свой прием плавания. Обозреватели на Западе, правда, полагают, что китайцы засняли на пленку дублера Мао. Считают, что в документальном фильме о заплыве Мао сфальсифицированы и длина дистанции, и время. Впрочем, это не имеет значения, так как и в том, и в другом случае цель была одна.

Гитлер и Сталин, увы, не обладали могучими бицепсами и не участвовали ни в заплывах, ни в забегах. Сообщения об их личной жизни строго дозировались, а тема здоровья почти никогда не затрагивалась. Бывшие руководители СССР Брежнев, Андропов и Черненко в последние годы своего правления были тяжело больными людьми, и это было известно всем, однако официальные власти и советские средства массовой информации делали вид, будто ничего такого они и ведать не ведают. Сокрытие состояния здоровья первого лица государства опирается на охранительную логику их архаичных предшественников. Дело в том, что у отдельных первобытных народов известен обычай, согласно которому вождя лишали жизни при первых же признаках немощи. Так, у африканского народа сунди вождя в этих случаях душили, а у племени мпангу — пронзали горло копьем. К тому же правитель как символ и средоточие системы и власти всегда должен быть здоров, поскольку тогда будут «здоровы» и система, и власть.

Особенностью тоталитарного вождизма является культ не только конкретного лица, но вождя как такового, т. е. культ его ведущего места в иерархии, занимаемого положения и должности, следовательно, превознесение, обожествление вождя, окружение его истерическим восторгом, как Сталина и Гитлера. В тоталитарном государстве есть культ не только личности, но и власти, представляющий собой непременный и очень важный атрибут такого государства. После ухода одного кумира тоталитарная система, если она сохраняется, тут же порождает нового, даже если он не очень подходит для этой роли. Смена коммунистических лидеров в СССР достаточно хорошо подтверждает последнее положение, причем легко заметить, что магические, интеллектуальные способности каждого нового вождя неуклонно слабели, полностью сопутствуя ослаблению самой системы и отражая эту тенденцию.

Итак, тоталитаристский современный божок — это, по существу, маг, как его понимал Д. Д. Фрезер, причем не частный маг, который с помощью магических обрядов и заклинаний хотел принести пользу или нанести вред отдельному человеку. Фашистский идол — это возвращение того общественного, по словам Фрезера, мага, который практиковал на благо всей общины, а поэтому становился как бы общественным должностным лицом. Образование такой категории лиц имеет большое значение для развития общества в политическом и религиозном плане, колдун становится уважаемым человеком и без труда может добиться ранга вождя или королька. Неудивительно, что этот род занятий, сулящий почет, богатство и власть, привлекал внимание наиболее честолюбивых членов общества. Способнейшие представители этой профессии становятся более или менее сознательными обманщиками, а наиболее проницательные и разборчивые в средствах, к тому же внушающие страх, добиваются наибольшего почета и наивысшей власти. Их авторитет зиждется и на тех значительных материальных благах, которые они смогли накопить в результате своей магической деятельности.

Д. Д. Фрезер справедливо обращал внимание на то, что карьера мага не только сулит мастеру своего дела великие блага, но она полна западней, в которые всегда может попасть его неумелый или неудачливый собрат по профессии. В то же время положение занимающегося общественной магией очень непрочно: народ твердо уверен, что в его власти вызвать дождь, заставить сиять солнце или созреть плоды. Поэтому естественно, что засуху и недостаток съестных припасов также приписывают его преступной небрежности или злонамеренному упрямству. Он несет за это должное наказание. В Африке вождя, которому не удалось вызвать дождь, часто изгоняли или убивали.

В прошлом коралловым островом Ниуе, или Диким Островом, правила царская династия. Но так как ее представители были одновременно верховными жрецами и, как считалось, способствовали росту съедобных растений, то в голодное время народ приходил в гнев и убивал их. Когда, наконец, после серии убийств никто не пожелал занять трон, монархическому правлению пришел конец. Когда сохли посевы племени латука (район Верхнего Нила) и все усилия вождя вызвать дождь оказывались безуспешными, ночью на него обычно совершали нападение, грабили имущество и изгоняли его. Часто дело доходило до убийства.

Подобных примеров можно привести великое множество. Но так происходило не только в очень далекие годы изначальной дикости, но и среди современных первобытных племен. Разве не бросается в глаза полная схожесть судеб неудачливых царьков-магов с судьбами, например, Гитлера и Муссолини? В годы их полного господства и триумфа их встречали восторженные толпы, их славословили, им протягивали для благословения своих детей, их обожествляли и приписывали им сверхъестественные способности, тогда они обеспечивали своим народам сравнительно высокий уровень жизни и самооценки, тогда они завоевывали другие страны и удовлетворяли самые эгоистические националистические инстинкты, вселяя в население полную уверенность в том, что немцы и итальянцы, потомки соответственно славных древних германцев и славных древних римлян, лучше, мудрее, могущественнее всех остальных. Но как только эти кумиры начали терпеть поражение за поражением и внутреннее положение в странах резко ухудшилось, число их сторонников заметно поубавилось, так же как и вера в их всесилие, а неумеренные восторги исчезли вообще. Более того, 28 апреля 1945 г. Муссолини без суда был расстрелян, а 20 июля 1944 г. на Гитлера было совершено покушение, и он чудом остался жив. Его конец известен.

Согласно логике первобытного человека и современного примитива, здесь все справедливо и адекватно: дуче и фюрер, подобно неудачливым микромонархам с Дикого Острова, перестали выполнять возложенные на них функции. Другое дело — Сталин, он не обманул ожиданий и поэтому умер в почете и всенародных слезах.

Примечательно, что после краха нацистского рейха в Германии не было никакого подпольного, тем более партизанского сопротивления. Народ сразу и бесповоротно забыл о Гитлере и гитлеризме, они оказались ему ненужными. Народу открылось, что можно иным путем решать свои проблемы, не проливая чужую и свою кровь. Потом пришло покаяние.

В отличие от других, нетоталитарных правителей, Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини постоянно и очень много прорицали, и есть все основания утверждать, что это была одна из их основных функций. Собственно, без прорицаний, которым посвящены многие письменные труды и устные выступления, составляющие вершину их экономических и идеологических концепций, без прорицаний, которые всегда и тесно связаны с обещаниями, эти фигуры просто немыслимы. Причем они прорицали и до прихода к власти, и после ее получения, нередко пытаясь охватить своим предвидением и другие страны, что обычно выдавало их высокую агрессивность. Разумеется, ни один крупный политический деятель не может обойтись без анализа существующего положения и без обрисовки того, что могут дать планируемые им шаги или к чему приведет реализация мер его политических противников. Но это другой, всегда частичный и всегда ограниченный во времени прогноз. Коммунно-фашистские же вожди мыслили только глобально, только тотально, в масштабах всего общества и даже всего мира, определяли пути развития навечно и для всех народов.

В этом своем качестве они опять-таки выступают как древние маги, в то же время мессии, пытаясь по своему желанию сотворить историю, и очень напоминают гадальщиков, которые, по мнению английского этнолога В. Тэрнера, играют заметную роль в традиционных (примитивных) обществах. В. Тэрнер отмечал, что значительная часть гадальщиков должна иметь параноидальные наклонности и относиться к маргинальным личностям. Когда в жизни людей происходят кризисы, то гадальщики представляют ясную, хотя и иллюзорную систему, которая, по выражению В. Тэрнера, переводит в культурные понятия ментальные структуры паранойи. Сеансы отгадывания тайных причин великого несчастья приносят своего рода восстановление нарушенных социальных отношений, но это восстановление происходит посредством возбуждения всеобщей ненависти.

Поскольку тоталитарное общество является магическим обществом благодаря учениям, которые лежат в его основе, и вождям, которые им руководят, выполняя функции магов, оно должно крайне негативно относится к религии, которая исторически пришла на смену магии. Тоталитаризм, как мы хорошо знаем, так и относится к религии: ненависть к ней есть одно из убедительных доказательств того, что тоталитаризм есть отрицание цивилизации.

4.4. Торжество примитива

Доказательством того, что тоталитаризм есть бурное действие негативных сторон далекого исторического прошлого, являются постоянные попытки деспотических режимов вернуться к примитивному, первобытному обществу с его упрощенной структурой и соответствующими отношениями людей, с примитивной системой понимания мира и своего места в нем. Эти режимы пытаются воссоздать примитивного человека с присущим ему мышлением и мировосприятием, резко ограничив, сведя до минимума духовные потребности, обезличив личную жизнь до убогой серости. Примитивность есть низшая ступень и исходная точка исторического развития личности, которая на современном культурном этапе представляет собой не только продукт биологической эволюции и развития в детском возрасте, но и результат указанного исторического процесса.

Подобно тому, как взрослый человек на бессознательном уровне иногда стремится к психологическому возвращению в детство, когда он испытывал наивысший эмоциональный комфорт и защищенность, так и тоталитарное общество желает вернуться к тому, что позволило бы ему создать себе наилучшие условия существования. Фашизму, нацизму и большевизму совершенно не подходят чуждый им современный культурный мир с его социальными и политическими институтами и нравственными ценностями, со всей сложностью его искусства и духовного мира, а главное — отношениями между людьми. Поэтому красно-коричневые диктатуры от всего этого обязательно должны избавиться. Проявляемая при этом нетерпимость и особая жестокость есть свидетельство того, что современная культура не только чужда, но и глубоко враждебна тоталитаризму, поскольку она несет в себе смертельную угрозу его существованию. В этом смысле можно сказать, что фашизм и его тоталитарные «сестры» вынуждены уничтожать культуру и живых ее носителей, что они и делали. Тоталитаризм видит мир только в черно-белом изображении. Отсюда, например, отвергание всех усложненных форм искусства и призывы к тому, чтобы оно всегда было понятно народу, отсюда и пожелание Ленина, чтобы кухарка управляла государством.

Центральной идеей тоталитарного сознания является убежденность в простоте мира, в том, что любое явление может быть просто сведено к легко описываемому, наглядному сочетанию нескольких первичных феноменов. Если мир в основе своей прост, то вся работа ученых попросту не нужна, тем более если их выводы не укладываются в прокрустово ложе всегда готовых идеологических схем.

Но мир не только прост, но и непонятен, а поэтому любое непонятное есть злонамеренное запутывание стройного, не таящего никаких существенных тайн мира. Ученый, да и любой грамотный человек, самим своим существованием отрицает эту примитивную «победу разума», и поэтому режим относится к нему как к врагу. Отсюда гонения на кибернетику, социологию, генетику и другие науки, на абстрактное искусство.

Л. Гозман и А. Эткинд указывают на то, что вера в простой мир ответственна за принятие катастрофических по своим последствиям управленческих решений. Носители этой веры не способны увидеть явление в единстве его положительных и отрицательных черт и тяготеют к однозначным решениям, которые далеко не всегда уместны. Если уж что-то плохо, оно во всем плохо, если хорошо — то тоже во всем. Следовательно, любое социальное событие или природный феномен должны быть объектом всемерной поддержки или бескомпромиссной борьбы. Если мир прост, то действия, направленные на его улучшение, должны быть также просты, если не технически, то по идее. Нехватка воды решается поворотом рек, недостаток денег — печатанием новых, демографические проблемы — запрещением абортов, распространение инакомыслия — помещением в психбольницы[61]. Добавлю — и уголовным преследованием.

Вполне закономерно, что из всех возможных решений тоталитарная власть, за редким исключением, с завидным постоянством выбирает наихудшие. Здесь нет злого умысла — критерием выбора служит ориентация на простой вариант, не превышающий по степени сложности сложность картины мира тех, кто принимает решение. За простыми решениями стоит примитивное представление как о причинах проблем, так и о последствиях действий властей.

Иллюзия простоты создает и иллюзию всемогущества. Любая проблема может быть решена, достаточно лишь отдать верные приказы, такие же простые, как и объект их воздействия. Результат, правда, обычно противоположен тому, к которому стремились, но и тут есть объяснение — козни врагов, которых поэтому надо уничтожать, что тоже в общем очень простое решение. Простая картина мира касается не только природы, но и общества. Она диктует особый способ решения социальных проблем, последовательно разделяя социум на наших и ненаших, хороших и плохих. К бесконечной борьбе между ними сводится фактически все историческое развитие. Поэтому целые народы и социальные группы объявлялись ненужными и вредными, они вытеснялись или уничтожались. Даже собственные государственные структуры тоталитаризм упрощает до предела, а точнее, все ветви власти (законодательную, исполнительную и судебную) сосредоточивает в одних руках. Так, всем известно, что единственной реальной властью в бывшем СССР обладал ЦК ВКП (б) (КПСС) и его бюрократический аппарат, даже карательные органы, в том числе те, которые осуществляли репрессии вплоть до расстрелов, были лишь «простым» продолжением компартийных организаций. Аналогичное положение существовало в фашистских Германии и Италии. В Италии вся полнота власти принадлежала Муссолини, который руководил Большим фашистским советом (БФС), ставшим высшим органом политической власти в стране. БФС реально контролировал правительство и парламент, утверждал законопроекты и декреты перед их внесением на рассмотрение парламента, т. е. будучи партийной структурой, действовал также как ЦК ВКП (б) (КПСС). Деятельность БФС, как и ЦК КПСС, была окружена мистической таинственностью и секретностью.

Муссолини присвоил себе официальное наименование — «глава правительства» и должен был отчитываться не перед парламентом, а перед королем (носившим кличку «Щелкунчик»), который, в свою очередь, мог подписывать декреты лишь с ведома и согласия БФС и лично дуче. Король настолько превратился в марионетку, что не мог, в соответствии с законом, ни сместить главу правительства, ни даже назначить себе преемника. Особый трибунал, предназначавшийся для расправ над антифашистами, подчинялся непосредственно Муссолини, который к тому же руководил тайной политической полицией. Эта полиция (как и гестапо, ВЧК—ГПУ—НКВД—МГБ—КГБ) была окружена полной таинственностью, что должно было внушать еще больший страх. Более того, она именовалась аббревиатурой ОВРА, и до сих пор нет единого мнения по поводу того, как она расшифровывалась. Иными словами, непонятность названия тоже должна была вызывать страх. С одной стороны, это означает единство власти, а с другой — свидетельствует о том, что разделение властей и прочие сложности чужды тоталитарному сознанию, как и его древнейшему предку, который все государственные функции сосредотачивал в одних руках.

Выборы, голосования, обсуждения, борьба партий ломают представления о простоте мира и решений его проблем и по этой причине тоже не могут восприниматься диктатурой. Когда все ясно и безальтернативно, нужен лишь вождь или группа вождей (коллективная «мудрость партии»), которые «просто» решат все проблемы, а потом силой проведут свои решения в жизнь. Простота решений чрезвычайно импонирует, кстати, и обывателю, человеку толпы, который сам ненавидит премудрости и всех ученых людей. Нельзя не заметить, что главари современных орд и руководители партий фашистского толка лихо, не задумываясь, отвечают на любой вопрос — от политики до науки и искусства. Это тоже прямое следствие того, что для них все чрезвычайно просто и понятно, колебания и сомнения им несвойственны, они знают все, потому что все несложно.

Хотелось бы обратить внимание на то, что тоталитарно ориентированными личностями и их группами цивилизация бессознательно ощущается как утратившая свой престиж. Напротив, прошлое примитивное устройство жизни и отношений властно влечет их к себе, поскольку в нем они могут обрести психологический комфорт. Поэтому-то они с такой свирепостью начинают бороться с цивилизацией. Однако ни одну такую личность ни в коем случае нельзя считать ни варваром, ни примитивом в чистом виде, поскольку они родились, воспитывались и развивались в современной культурной среде, и, следовательно, несут на себе ее родимые пятна, от которых, впрочем, всячески пытаются освободиться.

Этический кодекс тоталитаризма фиксирует примитивные отношения, а его главная слабость, как и аналогичных варварских кодексов, в том, что он носит необщественный, неинституциональный характер. Преданность вождю, которая опирается на ряд индивидуальных нравственных императивов, не может считаться равноценной заменой цивилизованной социальной системы. Современные примитивы (равно как и варвары, и первобытные народы) абсолютно не способны создать устойчивые, стабильно действующие социальные институты. Своды их правил закрепляют весьма непрочные отношения, содержанием которых является не экономический интерес и этическая солидарность, а сила, принуждение и страх, переплетающиеся с корыстолюбием и чистоганом. Вся эта система немыслима без вождя и всех связанных с ним норм и требований, поэтому диктаторские режимы обычно распадаются (например, режим Франко в Испании), как только умирает вождь. Поэтому вечная жизнь, как у патриарха в романе Г. Г. Маркеса, — голубая, но, увы, нереальная мечта всех диктаторов и их приверженцев. Так было и в древности: держава западных гуннов распалась сразу после смерти Атиллы. То же можно сказать применительно к империям Тамерлана, Чингисхана и т. д.

К. Поппер, анализируя некоторые современные расистские теории, писал, что их авторы считали, что человек сделал решающую ошибку, став цивилизованным и, в частности, начав помогать слабым. До того он был почти совершенным человекозверем. Однако цивилизация с ее искусственными методами защиты слабых привела к вырождению и, следовательно, должна в конце концов разрушить себя. К. Поппер признает, что человек, возможно, однажды исчезнет из этого мира. Добавим, что это грозит и самым совершенным зверям, не говоря уже о тех, кто «почти совершенен».

Теория, согласно которой человеческий род мог бы прожить несколько дольше, если бы не впал в фатальную ошибку — помогать слабым — весьма сомнительна. Но если бы даже она была верна, действительно ли простая продолжительность выживания вида — это все, чего мы добивались? Или почти совершенный человекозверь имеет столь выдающуюся ценность, что мы должны предпочесть продление его существования (он и так существует уже довольно долгое время) нашему эксперименту по помощи слабым?

К. Поппер верит, что человечество не совершило фатальной ошибки, когда помогло многим слабым людям. Вот уже почти сто лет (его книга написана между 1938 и 1943 гг.) рабство юридически отменено. Некоторые надеются, что оно вскоре будет вновь введено, но даже если придется вернуться к совершенному человекозверю, тот факт, что однажды, хотя бы на короткое время, рабство действительно исчезло с лица земли, — огромное достижение, и память о нем компенсирует некоторые наши неудачи. Люди, возможно, исправят фатальную ошибку, сделанную нашими предками, которые упустили золотую возможность остановить все изменения — возвратиться в клетку закрытого общества и установить на века совершенный зоопарк почти совершенных обезьян[62].

Построить подобную клетку закрытого общества стремились все, кого судьба или провидение наделили соответствующими силами. При этом много раз пытались уничтожить слабых и создать совершенного человека, отбросив культуру и полагая, что только они обладают выдающейся ценностью, поскольку не солидаризировались с гуманизмом и цивилизацией. Иными словами, эти совершенные люди пытались исправить фатальную, на их взгляд, ошибку своих предков: открыто или почти открыто в гитлеровской Германии и в большевистском СССР.

«Мы должны быть жестокими, — говорил Гитлер Г. Раушнингу. — Мы должны преобразовать совестливость в жестокость. Только так мы можем изгнать из нашего народа мягкотелость и сентиментальное филистерство. У нас уже нет времени на прекрасные чувства. Мы должны вынудить наш народ быть великим, если ему нужно исполнить свою историческую задачу».

В XX в. фактически вновь возвратили рабство: Гитлер и Сталин ввели его в концентрационных лагерях, в колхозах, на производстве, в строительстве. Правда, слово «рабство» там не употреблялось, но это было настоящее рабство, хотя современных рабов и не продавали на невольничьих рынках.

Гитлер стремился создать «простое» общество из господ и низшего слоя, фактически низведенного до уровня рабов. В беседе с Г. Раушнингом он говорил: «При естественном порядке классы, народы наслаиваются друг на друга, вместо того, чтобы существовать рядом друг с другом. И мы вернемся к естественному порядку, как только ликвидируем последствия либерализма. Уже в позднее средневековье началось либералистское разложение прочных сословных барьеров, охранявших единоличное господство аристократии высшей крови. И вот, наконец, в наше бесславное время все ценности извращены и неполноценные составные части европейских наций оказались наверху, а наиболее ценные — внизу».

Движение Гитлера к примитиву очень точно диагностировал Геббельс, записав в своем дневнике 8 августа 1932 г.: «…Фюрер — мастер упрощения, сложнейшие проблемы он видит в их лапидарной примитивности».

В 1932 г., в узком кругу избранных Гитлер так изложил свои планы переустройства общества в смысле возвращения его в прошлое: «Будет класс господ — исторически сложившийся, созданный из различных элементов посредством Борьбы. Будет множество иерархически организованных членов партии. Они станут новым средним сословием. И будет большая масса безымянных, класс служащих, вечно немых — все равно, были ли они прежде представителями буржуазии или дворянства, рабочими или ремесленниками… Однако ниже них будет стоять слой порабощенных иноземцев, проще говоря — современных рабов. А на самом верху будет новая высшая аристократия, особо заслуженные и особо ответственные лидеры».

Еще в начале фашистского господства, в 1933 г. Геббельс сказал: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будет регулироваться партией, представляющей всю общность. Не будет больше никакой самодеятельности, не будет никаких свободных пространств, где индивидуум принадлежал бы сам себе… Время личного счастья кончилось».

Подавление личности, полное поглощение ее системой есть яркое проявление тенденции к примитиву, особенно к тому периоду, когда нравственность и духовность еще только начали формироваться. В этом аспекте знаменательны следующие слова Гитлера: «Предопределение начертало мне стать величайшим освободителем человечества. Я освобожу человека от духовности, ставшей самоцелью, от грязных и унизительных самоистязаний — химеры, называемой совестью и моралью, и от претензий на свободу и личную независимость, до которых всегда дорастают лишь немногие… Христианскому учению о бесконечно большой значимости каждой человеческой души и личной ответственности я с холодной ясностью противопоставляю освободительное учение о ничтожестве и незаметности каждого человека и его загробной жизни по сравнению со зримым бессмертием нации. Вместо догм об искупительных муках и смерти божественного мессии — искупительная жизнь и деятельность нового фюрера-законодателя, освобождающая массы верующих от бремени свободы выбора».

К чести Гитлера надо отметить, что иногда он сознавал, что движется далеко назад. Так, в разговоре с Г. Раушнингом он сказал: «Те, кто слышит древний голос человечества, кто посвящает себя вечному Движению, — призван стать новым человечеством».

Лозунги большевиков о построении общества, в котором все будут равны, обладали в прошлом огромной притягательной силой, но теперь мало кого обманут, поскольку известно, что их практика не имела ничего общего с теорией. Действительные рабы большевизма в концентрационных лагерях и колхозах, равно как и другие полусвободные люди («немые» — по терминологии Гитлера), находились под полным господством высшей аристократии — партийно-государственной номенклатуры. Как и в фашистской Германии, существовал еще один довольно многочисленный и страшный слой — порода палачей, выполнявших карательные функции и обеспечивавших власть верхушки. Поэтому упрек в адрес большевиков, что-де замыслы у них были отличные, а вот средства для их реализации они, к сожалению, избрали аморальные, весьма наивен и не выдерживает никакой критики. Дело в том, что «строители коммунизма» сразу начали создавать строго дифференцированное общество, в котором были все перечисленные группы.

Кроме рабов ГУЛАГа и крепостных колхозников стали закабаляться и относительно свободные городские жители:

27 мая 1940 г. было принято постановление СНК СССР «О повышении роли мастера на заводах тяжелого машиностроения». Мастер превращался в надсмотрщика.

26 июня 1940 г. вышел новый указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Рабочие и служащие оказались приписанными к месту работы.

10 июля 1940 г. появился указ «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями». Указ предусматривал уголовные наказания.

19 октября 1940 г. принимается решение «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений в другие». Закабаление становилось еще более жестким и бесчеловечным.

Эти драконовские законы существенно дополнял ряд других, предусматривающих уголовную ответственность за мелкие хищения на производстве и в колхозах, за ненадлежащее обращение с техникой и ее повреждение (в колхозах еще за ненадлежащее обращение со скотом); в 1940 г. стали сажать за прогулы и опоздания на работу.

Подавление и упрощение личности, примитивизация общественной жизни в итоге создали то сообщество «Мы», которое изображено в одноименном романе Е. Замятина, сообщество, в котором живут, нет — функционируют не люди, а нумера: «Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера — сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди — государственный нумер каждого и каждой. И я — мы, четверо, — одна из бесчисленных волн в этом потоке. Слева от меня — 0–90, справа — два каких-то незнакомых нумера, женский и мужской».

Нумера, естественно, не имели имен и обладали скудным набором самых элементарных прав даже для удовлетворения физиологических потребностей, например правом «на сексуальный продукт». Поскольку любовь, как и другие чувства и эмоции, кроме тех, с помощью которых предписывалось воспевать Верховного правителя, Благодетеля, запрещалась, то для интимной близости нужно было лишь записаться на любого нумера, т. е. к нему (к ней) в постель. На такое посещение брался разовый талон, за использованием которого строго следили, но при этом возникала одна редкая возможность в таком обществе прозрачных стен — можно было опустить в комнате шторки.

Е. Замятин был исключительно точен: большевики, например, действительно создали общество прозрачных стен. Это достигалось преобладанием коммунальных квартир и общежитий, причем случалось, что в одной комнате жили две-три семьи, даже не связанные никакими родственными узами; установлением уголовной ответственности за добровольные гомосексуальные акты; отсутствием свидетельского иммунитета — каждый должен был доносить на каждого, даже мать на родного сына, и вообще процветало всеобщее доносительство, действовала широчайшая сеть доносчиков; обсуждением «аморальных» поступков в коллективах и т. д. Причем давление и воспитание были такими, что множество нумеров доносили с удовольствием.

Разумеется, управлять идентичными друг другу нумерами в таком безжизненном обществе одинаковой простейшей пищи и одежды, строжайшей, неукоснительной дисциплины — одно удовольствие. Однако не совсем ясно, как добиться того, чтобы появлялись не люди, а не отличающиеся друг от друга нумера. Ответ можно получить в романе-антиутопии одного очень ироничного англичанина О. Хаксли, «О дивный новый мир». Совет прост: эти существа можно выращивать в бутылях, программируя вместе с тем и их будущую общественную дифференциацию, т. е. вхождение в заранее предопределенные социальные группы.

Строя и укрепляя примитивное общество, нацисты и большевики проделывали это под толстым одеялом демагогии и обмана. И те, и другие стремились к строю, в котором отношения между социальными группами и отдельными людьми представлялись в сугубо черно-белом цвете. Подобное мировосприятие очень точно выразил известный «пролетарский» поэт в словах: «Тот, кто поет не с нами, тот против нас». Нацистами и большевиками сразу же после прихода к власти было «упрощено» государство, т. е. заменено, по существу, партией. Была проведена также примитивизация права, закона, правосудия, что не могло немедленно не обернуться кровавым произволом и неограниченным беззаконием. Вот несколько весьма показательных высказываний Гитлера о праве, юриспруденции и юристах, записанные Г. Пикером в его «Застольных разговорах Гитлера»: «Он обратил внимание, что завещание… только тогда имеет силу, если подпись под ним заверена нотариусом. Подписи германского рейхсканцлера вкупе с имперской печатью, оказывается, нет веры, если отсутствует подпись нотариуса. Ни один разумный человек этого не поймет! Ни один разумный человек не в состоянии понять правовых учений, которые напридумывали юристы — не в последнюю очередь под влиянием евреев. В конце концов, вся нынешняя правовая наука — это лишь систематизация знаний о том, как перекладывать ответственность на другого. Он поэтому сделает все, чтобы подвергнуть всевозможному презрению изучение права, т. е. изучение всех этих правовых воззрений».

«Ему (Гитлеру — Ю. А.) нужны судьи, которые твердо убеждены в том, что право — это не отстаивание интересов личности от посягательства государства, но в первую очередь забота о том, чтобы Германия не погибла… Если раньше актеров хоронили только на живодерне, то нынче именно юристы заслуживают того, чтобы их там хоронили. Нет никого ближе юристу, чем преступник, а если учесть, что оба — космополиты, то между ними просто нет разницы… Ныне он со всей откровенностью заявляет, что для него любой юрист или от природы неполноценен, или со временем станет таковым».

В СССР, особенно в 20–30‑е годы, о законе и законности отзывались примерно также. Большевистские теоретики находили массу оправданий для беззакония, и их лакейская услужливость переходила все рамки приличия. Так, А. К. Стальгевич, известный в прошлом теоретик права, решительно возражал против отношения к закону как к чему-то «господствующему, всевышнему, озаренному ореолом надклассовой справедливости, превосходнейшему, служащему общему благу». Он не мог смириться с правовым характером власти, с тем, что над государством возвышается закон, ведениям которого оно не может противоречить. Заклеймив подобные взгляды в качестве буржуазных, А. К. Стальгевич, на работах которого воспитывалось не одно поколение советских юристов, сокрушался по поводу того, что в соответствии с такими взглядами советское государство «приобретает особый характер, характер государства правового, связанного законом и ограниченного законом». Цитируя слова Ленина о том, что советское государство представляет собой «ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть», этот автор «мудро» предостерегает против механического применения буржуазной теории к социалистическому государству.

Подобные «научные» утверждения можно найти без особого труда и в других «научных» поделках. Думается, что их авторы должны нести нравственную ответственность за свои писания, которые образовали идеологический и правовой фундамент массовых репрессий. А то, что государство не было стеснено никакими законами и опиралось на насилие, нашему народу, к сожалению, хорошо известно. Можно сказать, что социалистическое государство делало то, что ему хотелось, до крайности упрощая проблему законности.

В примитивном обществе должны жить примитивные люди, которые поэтому должны получить лишь минимальное образование. Вот что думал по этому поводу, судя по записям Г. Пикера, Гитлер: «Человека нужно учить лишь самому необходимому, все остальное будет ему только мешать! В школе нужно давать только общие знания, которые послужат фундаментом для специальных знаний. События громоздятся одно на другое. Какая же голова должна быть у ребенка, чтобы освоить историю родного края, историю страны в целом, да еще и историю рейха? Зачем мальчику, который хочет заниматься музыкой, геометрия, физика, химия? Что он запомнит из всего этого? Ничего. От любого подобного изложения следует отказаться. Администрация школы обязана так составить план занятий, чтобы детям давали только те знания, чтобы с честью выдержать жизненные испытания. В остальном же гораздо разумнее сделать так, чтобы они как можно больше времени проводили на свежем воздухе».

Это — для самого немецкого народа, для расы господ. Покоренные же народы, по Гитлеру, должны усвоить лишь язык жестов. Меморандумом Гиммлера (1940 г.) «Об обращении с инородцами на Востоке» предписано, чтобы обучение для не немецкого населения не превышало четырех классов и ограничивалось простому счету до пятисот, написанию своего имени и тому, что господь Бог требует слушаться немцев и быть честным, прилежным и порядочным». Умение читать признавалось излишним.

Как легко заметить, фашистские правители вовсе не намеревались обременять образованием все население гитлеровского рейха, в том числе немецкое. Не только покоренные народы, но и сами немцы вместо знаний «напихивались» национал-социалистской идеологией. Параллель напрашивается сама собой — точно так же навязывали коммунистическую идеологию советскому народу, который должен был поглощать ее, не раздумывая, просто принимая на веру.

Совсем не мудрствовали и вожди. Удивительным примитивизмом пронизаны многие высказывания Сталина по сложнейшим вопросам коммунистической утопии и так называемого социалистического строительства. Так, в Отчетном докладе XVII съезду партии в 1934 г. он высказал, например, следующие соображения.

«Бесклассовое общество не может прийти в порядке самотека. Его надо завоевать и построить усилиями всех трудящихся — путем усиления органов диктатуры пролетариата, путем уничтожения классов. Дело, кажется, ясное».

«Будущая коммуна возникнет на базе более развитой техники и более развитой артели, на базе изобилия продуктов. Когда это будет? Конечно, не скоро. Но это будет. Было бы преступлением искусственно ускорять процесс перерастания артели в будущую коммуну. Это спутало бы все карты и облегчило бы дело наших врагов… Дело, казалось бы, ясное и почти что элементарное».

«Марксизм является врагом уравниловки. Еще в «Манифесте Коммунистической партии» бичевали Маркс и Энгельс примитивный утопический социализм, называя его реакционным… Энгельс в своем «Анти-Дюринге» посвятил целую главу бичующей критике радикального уравнительного социализма… Кажется, ясно».

«Возьмем вопрос о лозунге: Сделать всех колхозников зажиточными. Этот лозунг касается не только колхозников. Он еще больше касается рабочих, так как мы хотим сделать всех рабочих зажиточными… Казалось бы, дело ясное».

Подлинным «шедевром» примитива является написанная Сталиным глава о диалектическом и историческом материализме в кратком курсе Истории ВКП (б), где все архитрудные и многоплановые проблемы человека и общества решены с обескураживающей простотой и, по мысли автора, раз и навсегда. Впрочем, это характерно для всей марксистско-ленинской теории, у которой всегда был готов исчерпывающий и окончательный ответ на любой вопрос в экономике, политике, науке, технике, искусстве, военном деле, международных отношениях, спорте и т. д. Сама коммунистическая утопия есть, собственно, торжество примитива, поскольку в нем все сводится к простейшим и банальнейшим решениям и не принимаются во внимание давно установленные закономерности и истины. В этом плане особенно показательно отношение марксизма-ленинизма к личности: с одной стороны, полное пренебрежение к ней, а с другой — уверенность, что ее можно переделать так, как того хочется. Но можно полагать, что игнорирование человека проистекало из того, что марксисты-ленинисты бессознательно предчувствовали, что создать личность по их образцам все-таки не удастся.

В учебнике по психологии отечественный исследователь М. И. Еникеев дает следующий весьма интересный перечень наиболее характерных черт тотализированного типа личности.

Конвенционализм — некритическое принятие догматических норм и правил, тревожная озабоченность за их повсеместное исполнение; верноподданность, авторитарная зависимость — преклонение перед официальной властью, некритическая идеализация политических лидеров, вера в их незаменимость; авторитарная агрессивность — ненависть ко всем инакомыслящим.

Этноцентризм — крайняя переоценка роли своей нации во всемирно-историческом процессе, наделение других народов отрицательными качествами; ригидность, косность мышления, безапелляционность суждений, оценок, неспособность к диалогу, пониманию оппонентов; уверенность в «моральной чистоте» только представителей своей группы; стремление к самоутверждению через принадлежность к корпоративным, кастовым объединениям, высокомерие и враждебное отношение к людям, не входящим в корпорацию; депрофессионализация — утрата компетентности, профессиональных знаний, социальной ответственности.

Эта упрошенная личность есть точный сколок с упрощенного общества, это древняя, а не современная личность, но именно она нужна диктаторским режимам. Этот режим, как и его первобытный прототип, все решает очень просто, в том числе проблемы со своими высшими чиновниками.

В цивилизованных странах неугодных министров и других высших чиновников, не справившихся со своими обязанностями, посылают в отставку. В тоталитарных же странах их обычно расстреливают, а для устрашения и достижения полной покорности репрессируют жен и ближайших родственников. Но точно так же поступали и дикари: великий путешественник и гуманист Д. Ливингстон в середине прошлого века при посещении в Центральной Африке местного царька заметил, что вход в его двор был украшен множеством черепов и у большего числа его сановников были обрезаны уши, а у некоторых отрублены руки. Д. Ливингстон считал, что такими способами царек добивался усердия в работе и честности своих министров. Столь же кровавыми способами Сталин добивался полной, рабской покорности своей камарильи, и по-своему он был вполне логичен, поскольку его ближайшим сподвижникам иной язык был попросту непонятен.

4.5. Коллективный человек

Даже если массы не стали бы орудием чьего-то господства, даже если бы не их руками совершались разбойничьи войны, угнетение и уничтожение целых социальных групп и наций, то причиненный вред заключался бы в самом подчинении толпы, массы и методах удержания ее в таком положении. В полной зависимости от строя попирается жизнь и плоть человека толпы, его разум и душа. Деспотическое сверхцентрализованное государство властвует и над внутренней жизнью индивида, которая похищается не только запретами на высказывания или на объединения, но и массовой пропагандой и внушениями, опутыванием особой сетью строгих безальтернативных обязанностей и требований, относящихся к труду, творчеству, общению, развлечениям, семейной и интимной жизни. Поистине «и дано ему было вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира» (Откровение св. Иоанна Богослова, 13:7, 8).

Коллективный человек, человек толпы в тоталитарном исполнении не способен интегрироваться в цивилизацию, поскольку цивилизация и он — это несовпадающие и явно противоположные друг другу явления. Фашизм и большевизм извлекли на поверхность заложенное в человеке зло и показали, как можно манипулировать им и какую политическую пользу можно из этого извлечь. Однако это было проделано не с отдельными людьми, а с массами, с толпой, и это помогало эксплуатировать самые низменные инстинкты и вожделения. Иными словами, усилия диктатуры в этом направлении идут параллельно со стиранием индивидуальности, насаждением единообразия, тщательным регулированием всех сторон жизни.

Толпа особенно склонна ненавидеть, преследовать и уничтожать врагов, которых она видит в других народах и нациях, в других классах и социальных системах, в политических противниках и конкурентах своих идолов, а человек толпы — среди своих знакомых, сослуживцев, соседей, даже случайных встречных.

Этим свойством массы умело пользуются тоталитарные вожди. Так, Гитлер пришел к власти, постоянно обвиняя австро-венгерскую и германскую императорские династии, буржуазию, евреев, интеллигенцию, парламентских политиков, другие партии, страны Антанты, а в годы Второй мировой войны — участников антигитлеровской коалиции, своих генералов, многих из которых он считал бездарностями и даже изменниками, и т. д. Ленин и Сталин постоянно изобличали врагов — свергнутые классы, офицерство, мировую буржуазию, буржуазные партии, внутренних врагов и, конечно же, тех, кто оспаривал их власть, в том числе вчерашних соратников.

Поиск и нахождение врагов надо рассматривать в общем контексте того, что в тоталитаризированном обществе все четко делится на «мы» — «они», «наше» — «не наше»; естественно, все «наше» — это хорошее, достойное, благоприятное и т. д., все чужое — плохое, неприятное, заслуживающее порицания, отторжения и даже наказания, уничтожения. Но такое черно-белое восприятие социума уже было у человечества — у первобытных людей, которые могли обрести безопасность лишь в своем племени или роде.

Только с развитием цивилизации, ростом материального благосостояния, производственных технологий, информационной оснащенности стало исчезать резкое разделение социальных общностей на «мы» и «они». Но это был очень длинный путь, который привел к образованию общечеловеческих ценностей и единой морали, к осознанию общности всех людей.

Точно так же ребенок вначале не отделяет «я» от «не я», потом он начинает понимать нетождественность «мы» и «не мы». Если он вырастает в неблагоприятных эмоциональных условиях, «не я» и «не мы» навсегда могут запечатлеться в его психике как нечто неизменно чуждое и враждебное, от которого необходимо защищаться, лучше всего — нападая. Я говорю об этом не только потому, чтобы отметить во многом совпадение путей развития отдельного человека и человечества (эта мысль не нова), но и потому, что значительную часть ярых приверженцев фашизма и большевизма составили те, кто с детства делит всех окружающих четко и бескомпромиссно на «наших» и «не наших».

Именно к людям с черно-белым видением мира обращены исполненные глубокой ненависти слова Гитлера: «Будущее движения больше всего зависит от фанатизма и нетерпимости, с какими сторонники его выступают на защиту своего учения, решительно борясь против всех тех, кто конкурирует с данным учением… Движение должно воспитывать своих членов так, чтобы борьба не казалась им чем-то тягостным, а чтобы они сами рвались навстречу борьбе. Они не должны бояться вражды со стороны противника. Напротив, эту вражду они должны рассматривать как первое доказательство того, что собственное движение имеет право на существование. Не страшиться ненависти со стороны противника должны мы, а стремиться к тому, чтобы он как можно глубже ненавидел нас за нашу работу на пользу нашей нации». («Моя борьба»).

Итак, глухая стена перед всеми, кто стоит по другую сторону, только борьба с ними до полного уничтожения, никакого сближения и никаких уступок, как это принято в цивилизованном обществе, и фанатизм, ненависть, нетерпимость… То отношение к окружающему, которое звучит в приведенных словах Гитлера, можно назвать чувством преследования, которое Э. Канетти относил к числу наиболее бросающихся в глаза черт жизни массы. Он писал, что имеется в виду особая возбудимость, гневная раздражительность по отношению к тем, кто раз и навсегда объявлен врагом. Эти люди могут вести себя как угодно, быть грубыми или предупредительными, участливыми или холодными, жесткими или мягкими — все воспринимается как проявление безусловно дурных намерений, недобрых замыслов против массы, заведомое стремление откровенно или исподтишка ее разрушить[63].

Всем известны грандиозные митинги и демонстрации германских и итальянских фашистов, советских, китайских, кубинских коммунистов, коммунистов других стран, где они правили. Эти массовые мероприятия были призваны сплотить людей вокруг режима и его идолов, еще больше подчинить их и продемонстрировать единство, вселить в них иллюзию, что они являются вершителями своей судьбы и что без них не движется история, без них, доселе подавленных и презираемых, мучающихся своей неполноценностью, своей вековечной судьбой людей второго сорта. Не в меньшей степени огромные сборища имели своей целью устрашить врагов, показать свою мощь и несокрушимость. Именно поэтому такие мероприятия всегда сопровождались военными парадами с показом самой современной техники. Однако красно-коричневые движения, возможно, сами того не ведая, лишь повторяли то, что уже делалось много веков назад. В доказательство приведу из книги Э. Канетти «Масса и власть» описание танца хака новозеландского племени маори, датированное первой третью прошлого века.

«Маори стали в длинный ряд по четыре человека. Танец, называемый «хака», должен внушить страх и ужас каждому, кто видел его впервые. Все племя, мужчины и женщины, свободные и рабы, стояли вперемешку, независимо от занимаемого ими положения. Мужчины были совершенно нагие, если не считать патронташей, опоясывающих их. Все были вооружены ружьями и штыками, прикрепленными к концам копий и к палкам. Молодые женщины с обнаженной грудью, включая жен вождя, также принимали участие в танце. Такт пения, сопровождавшего танец, выдерживался весьма строго. Подвижность этих людей была поразительна. Вдруг все они высоко подпрыгивали, отрываясь от земли одновременно, как будто ими двигала одна воля. В тот же миг они взмахивали своим оружием и изображали на лице гримасу. Со своими длинными волосами, которые у них обычны как для мужчин, так и для женщин, они были подобны войску горгон. Опускаясь, все издавали громкий стук о землю ногами одновременно. Этот прыжок в воздух повторялся часто и во все более быстром темпе.

Черты их были искажены так, как только возможно для мускулов человеческого лица, и всякую новую гримасу в точности повторяли все участники. Стоило одному сурово, как будто винтом, стянуть лицо, все тотчас ему подражали. Они так вращали глазами, что порой виден был только белок и казалось, что в следующий миг они выскочат из орбит. Все одновременно высовывали длинные-предлинные языки, как этого никогда бы не смог сделать ни один европеец; для этого нужно долго, чуть ли не с детства, упражняться. Их лица представляли зрелище ужасающее, и облегчением было отвести от них взгляд. Каждая часть их тела жила отдельной жизнью. Шум их пения был оглушителен, в танце участвовало 350 человек. Можно себе представить, какое воздействие производил этот танец в военные времена, как он возбуждал храбрость и как усиливал враждебность сторон друг к другу».

Как мы видим, и дикари, эти социальные ископаемые, и нынешние тоталитарные ископаемые, чтобы устрашить других, ведут себя одинаково: показывают свои последние технические достижения: первые — штык, прикрепленный к палке, вторые — ракеты дальнего действия и суперсовременные танки, первые стремятся воздействовать с помощью «страшных» гримас и криков, воинственных плясок, вторые — ритуала, дисциплины, воинской выправки, но смысл поведения тех и других абсолютно один и тот же. Кроме устрашения демонстрацией оружия, главари современных орд охотно прибегают к неприкрытым угрозам, точно так же, как это делали и делают дикари, испуская воинственные крики. Так, Муссолини, чтобы запугать западные страны, в начале 30‑х годов бахвалился, что Италия превращена в огромный военный лагерь, в котором «миллионы людей готовятся к решающей битве. Слышится глухой шум, напоминающий шаги колоссального легиона на марше. Этот бесчисленный легион — фашистская Италия… Никто не в силах ее остановить. Никто не остановит». Муссолини пророчествовал: «Со спокойной совестью я говорю вам, о несметные толпы людей, что XX век будет веком фашизма. Он будет веком итальянской мощи: это будет век, когда Италия в третий раз станет руководителем цивилизованного мира».

В те годы толпа в националистическом угаре поддерживала своего дуче; он называл ее «моя толпа» и был абсолютно прав.

С древнейших времен значительную массу людей собирали под открытым небом. До появления радио возможности воздействия на нее ограничивались силой голоса говорящего, но последние технические достижения позволили выступать перед многотысячными толпами и соответственно усилить эффективность воздействия на них. Гитлер, как известно, бредил грандиозными проектами строительства огромных площадей и стадионов, широчайших улиц именно для этих целей, нисколько не сомневаясь в том, что любая масса будет ему послушна. Но он ее презирал и видел в ней подвластную себе толпу и больше ничего. Ни один человек из нее не представлял для него никакой ценности, и именно поэтому в его строительных планах не было места жилым кварталам и зеленым насаждениям.

Весьма показателен тот факт, что Гитлер собирался построить в Берлине Триумфальную арку, которая более чем в два раза должна была превышать Триумфальную арку в Париже. На «своей» арке он намеревался высечь имена 1,8 миллиона немцев, погибших в Первой мировой войне. По этому поводу Э. Канетти тонко отмечал: вряд ли кто-нибудь прочитает такое множество имен, а вот их число останется в памяти у людей, оно огромно, и это будет придатком к его имени. Ощущение массы мертвецов имеет для Гитлера решающее значение. Без этого ощущения его не понять, не понять ни его начала, ни его власти, ни того, что он с этой властью предпринял, ни к чему его предприятия вели. Его одержимость, проявлявшая себя с жуткой активностью, и есть эти мертвецы, пишет Э. Канетти в статье «Гитлер по Шпееру». Я думаю, что упомянутая активность есть яркое проявление его глубоко некрофильской натуры.

Сами немцы нужны были Гитлеру постольку, поскольку они могли побеждать, и в этом тоже заключается поражение толпы. В качестве побежденных они не представляли для него никакой ценности и обрекались им на гибель. Его страсть уничтожить и унизить как можно больше людей — это не только строительство пьедестала для собственного величия, но и обретение покоя на грудах мертвецов.

Такое же удовлетворение получал Гитлер при уничтожении евреев, Сталин — во время массовых репрессий, максимально расширяя психологическое пространство для своей личности. Следовательно, мир был для них невыносим. Массовое сеяние смерти есть тоже поражение толпы, которая, чтобы быть готовой к гибели, активно примитивизируется, как и составляющие ее отдельные люди, эти жалкие нумера.

Тоталитарное государство называется так не только потому, что пытается охватить все стороны жизни общества и все области бытия личности, но и потому, что вырабатывает нормы и ориентации, принудительно обязательные для всех. Эти коллективные представления нацелены на формирование коллективного человека, человека толпы, что необходимо тираническому режиму и рационально для него, поскольку позволяет гибко и твердо управлять обществом. Люди как бы сами по себе, внешне лишь изредка следуя прямым указаниям высших властей, тем не менее все время выполняют их волю. На самом деле автоматическое поведение, закрепленное табуизацией жизни, длительное время формируется путем воспитания, постоянной идеологической и психологической обработки, обучения и «просвещения», а также силой, в том числе самой грубой и примитивной, кровавыми репрессиями, внушающими ужас. Силовое принуждение в большинстве своем приводит к покорности и полному послушанию. На определенном этапе коллективное подавляет индивидуальное, и советский, например, человек был именно коллективным человеком, что не могло не отразиться в литературе, искусстве, идеологических штампах и, самое главное, в его поведении.

Однако это отнюдь не изобретение большевиков, нацистов и фашистов, несмотря на всю их чванливую уверенность, что лишь только они и открыли свой новый мир. Оно уже было, было давно, в глубокой древности, что еще раз дает мне основание считать тоталитаризм возвратом к примитиву.

Леви-Брюль считал, что сознание первобытного человека целиком во власти коллективных идей или коллективных представлений. Они вырабатываются не отдельной личностью, а обществом, отдельная личность получает их в готовом уже виде. Коллективные представления отличаются чрезвычайной императивностью, обладают почти принудительной силой и воспринимаются автоматически каждым лицом, так как они навязываются ему с раннего детства и, почти не поддаваясь действию критики, в неизменном виде передаются из поколения в поколение. Коллективные представления получают свое выражение в верованиях, обычаях и языке, целиком господствуя над сознанием первобытного человека, который мыслит, по мнению Л. Леви-Брюля, иначе, чем мы, поскольку его мышление целиком во власти коллективных представлений. Наши же представления настолько дифференцированны, что позволяют нам совершать сложные операции отвлечения, обобщения и логической классификации. Наше мышление — концептуальное, строящееся на понятиях, предполагающих развитую способность отвлечения и обобщения. Мы никогда не смешиваем представление об объекте с вызванными им переживаниями и порожденными им двигательными реакциями. В коллективном же представлении первобытного человека все эти три элемента слиты.

В коллективном сознании тоталитарного общества мы найдем ту важную особенность коллективных представлений первобытного человека, которую Л. Леви-Брюль усматривал в их «мистическом» характере. Всякий реальный объект окружающего мира наделен, по представлению такого человека, тайными свойствами, связывающими его со сверхъестественным миром, с миром скрытых, невидимых реальностей, причем эти свойства, тайные или явные, связаны между собой. В силу мистической ориентированности своего мышления первобытный человек в любой вещи ищет, наряду с ее реальными, явными свойствами, те или иные скрытые, тайные, мистические, в которых он готов усматривать истинные причины явления.

Объекты, обладающие тайными, мистическими свойствами, густым роем окружают коллективного человека тоталитарного общества. Ими обладают разные символы и знаки, ритуалы и манипуляции, которым придается особая, скрытая значимость и сила. Поэтому-то флаги, штандарты, значки, гербы, символические скульптуры, скульптуры и портреты вождей и иные изображения, а также шествия и парады имели такую власть над людьми при большевизме и нацизме. Эти же люди придавали особый смысл учению, свято верили в бесконечные возможности доктрины, т. е. обычного слова, в его абсолютную власть, могущую перевернуть весь мир и сделать его таким, каким они желали его видеть. Коллективные представления особым могуществом наделяли вождей, которые были для них магами. Кроме того, что очень важно подчеркнуть, сам строй тоталитарной жизни, ее нормы и ценности обладали столь же неодолимой силой.

Коллективный тоталитарный человек дологичен, как и его далекий предок, он игнорирует свидетельства повседневного опыта, не способен сделать из него адекватные выводы, кроме тех, которые угодны тому же коллективному сознанию. Он интересуется и руководствуется главным образом мистической сопричастностью между вещами и явлениями, без затруднений допускает многоаспектность, к тому же ему самому не всегда понятную, любого объекта и не видит ничего невозможного в тех случаях, когда приходит в действие вызываемая его мистическими ощущениями эмоциональная волна. Эта волна порождена всем, что имеет отношение к сверхъестественному миру, к миру тайных сил и свойств, превосходящих обычную человеческую мощь.