Письмена на орихалковом столбе: Рассказы и эссе

О НАУКЕ

Наука — это мнемотехника.

Это закономерно и потому однажды случилось. Я и мой приятель по Институту физики сидели на лавочке Тверского бульвара, скучая под навесом голубого неба. Мы молчали. Приятель запрокинул ногу на ногу и слегка покачивал ею. Воркующие грязные голуби, непременный атрибут городского пейзажа, окружали нас. Под лавочкой оказалась горка шелухи от семечек, и голуби, опасаясь нашего присутствия, непрерывно дергали вверх головами, пытаясь скачками достать ее. Клюнул и отскочил. Клюнул и отскочил. Видя наше невнимание, они подпрыгивали все ближе и ближе, все дольше задерживаясь у нас под ногами.

Внезапно мой товарищ оживился и, откашлявшись, заговорил, увлеченно импровизируя лекцию. При этом голос его комично изменился, пародируя серьезность менторских интонаций.

— Вот где мы имеем типичный пример конкурирующих процессов. С одной стороны, чувство голода, относящееся к постоянно действующим внутренним факторам, с другой — чувство страха, порожденное воздействием внешней среды.

При этом он чуть сильнее качнул ногой. Голубь отпрянул.

— Вот видите: возобладал страх, и объект повел себя соответственно. Но вскоре голод перевесит, ведь внешний фактор прекратил воздействие, почти стерся в памяти, и объект, подчиняясь ему, согласно формуле «стимул — реакция», вернется к своему прежнему поведению.

Действительно, голубь возвращался.

— Но стоит мне включить внешний сигнал, и ситуация повторится. Таким образом, коллега, мы имеем схему стандартного колебательного движения. Механизм ее прост, а опыт подтверждает теорию. Остается понять, какие параметры входят в частоту, фигурирующую в осцилляторном уравнении, и оценить ту равновесную дистанцию, где факторы компенсируют друг друга.

Все. И хотя он продолжал еще что-то говорить, я уже его не слушал. Вдруг я увидел, как в капле его шутливого монолога отражается весь величественный храм науки. Это было как вспышка, озарение, сатори.

Уже потом, чтобы хоть как-то объяснить это состояние самому себе и вербализовать его, я решил, что якобы подумал тогда, что окружающее существует само по себе, что «роза пахнет розой», что, как некий платоновский архетип, небо всегда останется небом, голубь — голубем, независимо от удобства тех терминов, в которых мы формулируем образ (или сформируем удобный нам образ, выбрав его части из бесчисленных образов голубя), а наука — всего лишь одна из забавных игр.