Поход без привала

Часть пятая Дорога на запад

Венёв взяли 9 декабря. Захватив город, кавкорпус раздробил панцирь вражеской обороны и острым лезвием вонзился в боевые порядки танковой армии Гудериана. Перед Беловым, как в сказке, лежали теперь три дороги. Одна — прямо на запад, во фланг немцам, осаждавшим Тулу. Вторая — на юго-запад, где у противника не было крупных сил, третья — на юг, на Сталиногорск, в тыл вражеской группировке, отбивавшей натиск 10-й армии. Вырвавшись на оперативный простор, гвардейцы преследовали фашистов так быстро, что те не успевали разрушать и сжигать населенные пункты.

Павел Алексеевич с трудом выкроил время, чтобы сделать несколько записей.

Майор из особого отдела попросил принять его по важному вопросу. Обычно в таких случаях при разговоре присутствовал комиссар, но Щелаковский все еще лечился в Москве, а Милославский уехал в дивизии.

Беседовали с глазу на глаз. Майор, без стеснения затягиваясь генеральским «Казбеком», докладывал, что возле Венёва корпус освободил большую группу пленных, захваченных немцами дней двадцать назад. Среди пленных — много бойцов из отступавших через этот район 31-й и 41-й кавалерийских дивизий…

Майор, коренастый медлительный украинец, говорил обстоятельно, с большими паузами, словно бы давал возможность собеседнику оценить значимость своих слов. Павел Алексеевич от нетерпения постукивал по столу костяшками пальцев. Все ему было ясно. Он знал, что командир 160-го Камышинского полка Аркадий Князев не отправил освобожденных из плена бойцов в тыл, как требовала инструкция, а зачислил всех кавалеристов в свои эскадроны.

Подобные случаи бывали и раньше. Но тогда речь шла о единицах, это не отражалось ни в каких сводках. А теперь Князев сразу влил в полк сто человек.

— Не исключено, что среди пленных есть вражеские агенты, — сказал майор.

— Возможно, только вряд ли. Обстановка не та. И, в конце концов, это дело контрразведки. Пусть поработает.

— В тылу, товарищ генерал, имеются специальные органы. Они сквозь сито просеивают.

— Лучшая проверка — в бою. Но я понимаю, майор, порядок установлен не вами, и вы обязаны следить, чтобы он выполнялся.

— То-то и оно, — вздохнул особист. В глубине души он одобрял поступок Князева. Однако служба есть служба, и он обязан доложить вверх по своей линии. И вот он пришел к командиру корпуса, с которым воевал от самой границы, чтобы предупредить, посоветоваться. Может, найдутся смягчающие обстоятельства?

Павел Алексеевич вынул из полевой сумки несколько исписанных листков, положил перед майором:

— Сводка о состоянии корпуса. Посмотрите внимательно.

Рукой попробовал разогнать табачный дым, клубившийся в низкой горнице. Куда там — только растянул дым полосами. Пришлось открыть форточку. С улицы приятно повеяло морозным воздухом. Где-то близко пофыркивали лошади. Блеснула первая звездочка на вечернем небе.

Вдыхая бодрящий воздух, Павел Алексеевич подумал: как все же плохо без Щелаковского. Есть такие дела, по которым не посоветуешься ни с начальством, ни с подчиненными. Вся тяжесть — на одни плечи. А с Алексеем Варфоломеевичем разделили бы груз пополам.

Вот уже месяц корпус не получал пополнения. Столько потерь — и ни одного маршевого подразделения. Понятно, в сражение под Москвой введены новые армии: люди, техника — все для них. А гвардейский корпус — сам по себе. Не мудрено, что кавалеристы начали выдыхаться. В эскадронах осталось по сорок — пятьдесят человек. И это тем более обидно, что на левом крыле Западного фронта корпус является самым опытным, самым активным соединением.

После Каширы в дивизию Баранова влилась часть местного истребительного батальона. К Осликовскому присоединились партизаны. Хорошо! Почти в каждой деревне, в каждом райцентре в корпус просились добровольцы, уже испытавшие на себе «новый порядок». Однако производить мобилизацию и самостоятельно принимать добровольцев корпус не имел права. В принципе это верно. Но нельзя держаться инструкции, как слепой — стены. Павел Алексеевич не одергивал командиров, которые использовали местные возможности.

В особом отделе, разумеется, знали об этом. Но и особисты понимали: корпус наступает, гонит фашистов, а победителей, как известно, не судят. На отдельные случаи внимания не обращали. Однако сто человек — это уже массовость. Тем более что и приятель Князева, подполковник Данилин, тоже принял в свой полк сорок освобожденных пленных.

Майор кончил читать сводку. Павел Алексеевич не спешил, давая ему время подумать. Погасил окурок, прикрыл форточку и лишь потом произнес:

— Перед нами трудная задача — совместно с другими войсками разгромить армию Гудериана. А какими силами выполнять этот приказ? Видели в сводке — у Князева есть люди, хотя до штатной численности и ему далеко. У Данилина есть. Еще — у таманцев. А с остальными полками что делать, если подходить строго по нормам? Слить каждый полк в один эскадрон? Нет уж, извините, я буду бороться за полноценные полки, а не за то, чтобы от них остались лишь номера и знамена. — Майор открыл было рот, намереваясь сказать что-то, но Павел Алексеевич остановил его: — Да, понимаю, вам нужно писать донесение. Вот и напишите всю правду. О важности нашей задачи. О том, что вся страна, весь мир сейчас сюда смотрит, на поля Подмосковья. И о том, конечно, что у Князева боеспособный полк, который действует на решающем направлении. Объясните все это, и, я уверен, вас поймут… И в самом деле, не хотят же ваши прямые начальники затормозить наступление кавалерийского корпуса? Это не в их интересах, — усмехнулся Белов.

Освободить железнодорожную станцию Узловая послан был 108-й кавалерийский полк. Километрах в двенадцати от нее гвардейцы остановились, ожидая разведку.

Вскоре послышался цокот копыт по обледеневшей дороге. Командир разведвзвода доложил: удалось скрытно подобраться к вокзалу. На Узловой скопилось мною составов с военными грузами. Фашисты торопятся отправить в тыл вагоны со снарядами. На глазах у разведчиков ушло несколько эшелонов.

Что делать? Как помешать гитлеровцам? Командир полка подполковник В. Д. Васильев думал не слезая с коня. У врага на станции несколько пехотных батальонов, попробуй справиться с ними! К тому же у гвардейцев фланги открыты, свои войска остались далеко позади.

Васильев посоветовался с командиром приданной ему батареи 76-миллиметровых орудий. Это были те дальнобойные пушки, которые дал корпусу Сталин. Командир артиллеристов капитан Обуховский отлично знал возможности своих пушек. Он и предложил немедленно развернуть батарею на пределе дальности, в одиннадцати километрах от Узловой, и сразу ударить по станции. Фашисты прекратят погрузку вагонов и отправку поездов.

Так и сделали. Батарейцы обрушили на станцию вихрь огня, а потом стали методически посылать снаряд за снарядом. Гитлеровцы попрятались в щелях и подвалах. Они не могли понять — откуда бьют? Кому отвечать?

А тем временем Васильев скрытно подвел полк к Узловой, используя овраги и перелески. Видя, что фашисты не заметили конников, Васильев решил не спешивать эскадроны и отдал приказ: атака в конном строю!

По условленному сигналу батарея Обуховского прекратила пальбу. Едва рванула на путях последняя серия фугасных снарядов, дружное «ура-а-а» сотрясло воздух.

Впереди несся эскадрон автоматчиков, хлеща густым свинцовым дождем. Валились под пулями гитлеровцы, успевшие выбраться из укрытий. Те, кто уцелел, метались между вагонами и постройками, спасаясь от всадников. Сверкали в воздухе шашки, взвивались на дыбы разгоряченные кони.

Несколько минут продолжалась на Узловой рубка. Кавалеристы умчались вслед за бегущими немцами. И сразу стало тихо. Только стонали раненые да шипел, исходя паром, продырявленный пулями паровоз.

Алыми пятнами расплылась на снегу кровь.

В этом бою полк Васильева уничтожил фашистскую часть, потеряв всего несколько человек. Снарядов и патронов в вагонах было захвачено столько, что их даже не стали считать. Васильев доложил генералу: нет на это людей. Для охраны трофеев может оставить троих легкораненых гвардейцев и помощников из местных жителей.

В одном из захваченных эшелонов были обнаружены станковые пулеметы советского производства. Немцы взяли их при наступлении, а отправить в тыл не успели. Павел Алексеевич даже разволновался, узнав эту новость. С самого начала войны пулеметные эскадроны корпуса не получали техники. В полках пулеметы по пальцам считали. И вдруг сразу — пятьсот штук! Новенькие, с заводской смазкой.

Белов приказал немедленно выслать на Узловую представителей из всех частей, полностью восстановить пулеметные эскадроны, создать дивизионные и корпусной резерв пулеметов. Будут претензии? От кого? От тех балбесов, которые умудрились оставить технику в руках врага?! Белов и разговаривать не станет. Гвардейцы отбили эшелон у противника и по праву распоряжаются пулеметами.

В 322-й стрелковой дивизии, входившей в группу войск генерала Белова, чрезвычайное происшествие: разгромлен и почти полностью уничтожен немцами стрелковый батальон. Узнав об этом, Павел Алексеевич сам выехал к месту событий, взяв полковника Грецова и комиссара Милославского.

Командир дивизии, молодой, худощавый, нервно-подвижный полковник Филимонов, был подавлен случившимся. Павел Алексеевич еще при первом знакомстве обратил внимание — Филимонов человек чуткий и впечатлительный. Бывают дуболомы, которых надо непрерывно ругать да подталкивать. Разжуй им все, помоги, да еще и требовать не забывай. А Филимонов мысли схватывает на лету, старается сделать как лучше, болезненно воспринимает контроль, недоверие. Ошибки свои остро переживает. Ругать его — только дело портить.

Павел Алексеевич пожал руку Филимонову, пошутил:

— Худеете, полковник, щеки ввалились. Вот ужо доберусь до вашего интенданта — почему командира дивизии голодом морит?!

— Не до еды, товарищ генерал, сами знаете.

— Ну, это вы оставьте. В здоровом теле — здоровый дух, как медики говорят. А по моим личным наблюдениям, чем человек полнее, тем хладнокровнее. Полнота волноваться мешает, учтите это.

Филимонов смотрел недоумевающе: нервы натянуты до крайности, а генерал насчет полноты рассуждает.

— Чайку бы нам, с дороги согреться, — сказал Белов. — Пока готовят, доложите, что с батальоном.

Павел Алексеевич сбил-таки напряжение. Заставил Филимонова говорить почти спокойно. Картина, со слов полковника, вырисовывалась тяжелая. 3-й стрелковый батальон двигался к населенному пункту Быково, выполняя роль усиленного авангарда. Бойцы шли в колоннах. Разведку комбат не выслал из-за самоуспокоенности. Дивизия освободила несколько сел и деревень, людям показалось, что все просто: фашисты бегут, только успевай их догонять. А немцы воспользовались беспечностью комбата, устроили засаду, замаскировав в лесочке две роты пехоты и десять танков, в том числе огнеметные.

Фашисты ударили с близкого расстояния, потери сразу были очень большие. Люди побежали назад по чистому полю, гитлеровцы расстреливали их из пушек и пулеметов. А помочь некому — главные силы полка недопустимо отстали от авангарда. Следовало вызвать огонь артиллерии, прикрыть отступление батальона. Но комбат растерялся…

— Причина? В чем причина неудачи, полковник?

— Невыполнение уставных требований по организации марша. Потеря бдительности. А штаб дивизии и я лично занялись текущей работой, ослабили контроль.

— Пусть это будет уроком для вас, — поднялся Белов. — Не уставайте повторять командирам всех степеней, что немцы — противник умный, расчетливый, хитрый. Они используют малейшую нашу промашку. А про контроль — это вы правильно. На этот счет тоже крепко подумайте…

Из штаба дивизии генерал Белов со своими спутниками отправился к северной окраине Быково. Там работали трубачи одного из кавалерийских полков, выполнявшие обязанности похоронной команды. Окоченевшие трупы складывали в большие братские могилы, зиявшие возле дороги. А чуть дальше стояли выгоревшие коробки немецких танков. Их, хоть и с запозданием, настигли все же снаряды.

— Михаил Дмитриевич, оставайтесь в дивизии и проведите расследование, — сказал генерал Грецову. — Подготовьте приказ для всей группы войск. Суть: никакого зазнайства, строгое выполнение устава. А командира полка, допустившего это безобразие, в трибунал.

Долго ехали молча. Комиссар Милославский сдвинул на затылок шапку, сказал негромко;

— Я беседовал с командиром, который организовал марш. Опыта мало, а человек он свой…

— Разве у нас на командирских должностях есть чужие? — повернулся Белов. — Вы понимаете, кто виновен в гибели батальона? Есть два виновника: немецкий офицер, устроивший засаду, и этот командир, который по халатности, по скудоумию, по военному бескультурью допустил элементарную ошибку. Нет, не ошибку, а преступление — погубил сотни бойцов. Кто за это ответит? А главное — где гарантия, что он снова не ошибется? Если он дурак — это надолго.

— Значит, высшая мера?

— Решит суд.

— Мнение командира группы войск очень веское, товарищ генерал. А человека судить будут нашего, советского, — упрямо гнул комиссар свою линию.

— Наши врага бьют, а не своих под огонь подставляют.

— Из бедняков он. Пастухом был, грамоте научился поздно.

— Ну и что?! — резко сказал Белов. — Какое это имеет отношение к его командирским качествам?! Они сейчас — главное мерило. Ты же думающий человек, комиссар, а повторяешь нелепый довод: если из пастухов, значит, давай, командуй! А позволь узнать, он когда пастушил-то, в детстве?

— Наверно.

— Если в детстве, еще ничего. Любой деревенский малец и коров пас, и коней в ночное гонял. Я вот городской житель, а корову тоже пасти доводилось. Только одни не делают из этого событие, а другие выпячивают сей факт, как главный козырь своей биографии. О таких Михаил Иванович Калинин еще года три назад говорил. С упреком… Тоже мне — заслуга великая, — сердито хмыкнул генерал. — Из взрослых кто до революции в пастухи шел? Самые что ни есть богом обиженные, ни к чему другому не приспособленные. А после революции все дороги для учебы открылись. И если тот командир за четверть века Советской власти элементарными знаниями не овладел — цена ему грош!

Милославский повозился на заднем сиденье, покашлял. Произнес, подавив вздох:

— Хоть бы Алексей Варфоломеевич скорее вернулся.

— А что, трудно со мной?

— Трудно, товарищ генерал. И знания у вас, и возраст, и звание — всем давите.

— Ладно уж, потерпите еще самую малость, — улыбнулся Белов. — От Щелаковского письмо есть. Сообщает, что поправляется.

18 декабря произошло событие, во многом предопределившее развитие боевых действий на левом крыле Западного фронта. Ночью конные разъезды 1-й гвардейской кавалерийской дивизии в нескольких местах пересекли магистральное шоссе Орел — Тула. Одна разведгруппа проникла даже до Ясной Поляны.

Павел Алексеевич считал, что шоссе немцы будут держать упорно. Тем более что и позиции у врага удобные — большое село Карамышево, расположенное на возвышенности. И вдруг — неожиданность: Карамышево взяли короткой стремительной атакой, уничтожив вражеский гарнизон. Словно ударом клинка рассекли гвардейцы важнейшую магистраль. Фашисты, осаждавшие Тулу, сами очутились в полукольце. Им оставалось одно: бежать на запад, к Калуге, по проселкам и сугробному бездорожью.

И это еще не все. Незадолго до полудня майор Кононенко доложил, что между населенными пунктами Щекино и Сумароково не обнаружено никаких сил противника. Прямо перед корпусом в боевых порядках гитлеровских войск зияла брешь, достигавшая двадцати пяти километров. Вероятно, фашисты не думали, что конники быстро войдут в этот район, и не успели прикрыть его.

Павел Алексеевич сразу воспользовался оплошностью врага. Оставил пехоту раздвигать и укреплять стенки образовавшегося коридора, а кавалеристов повел на запад, выслав далеко вперед небольшие отряды всадников.

За двое суток дивизии Белова прошли пятьдесят километров. Соседи отстали. Справа 50-я армия еще вела бои в пригородах Тулы. Слева 10-я армия медленно приближалась к Плавску,

Радуясь успеху, Павел Алексеевич отдавал себе отчет в том, что его группа, вырвавшаяся вперед, привлекает особое внимание высшего командования и в Москве, и в Берлине. Фашисты, безусловно, позаботятся о том, чтобы закрыть брешь и остановить конницу. Надо быть готовым к любым неожиданностям.

Обдумав положение, генерал приказал: дальше на запад двигаться только передовым отрядам. Главным силам группы 19 и 20 декабря отдыхать, привести себя в порядок. Необходимо подтянуть отставшие подразделения, артиллерию, пулеметные тачанки. Подвезти боеприпасы, продовольствие и фураж. Дождаться маршевых эскадронов, которые вот уже неделю шли за корпусом, но не могли догнать его.

Распоряжения были отданы, и Белов решил наконец съездить в Тулу, к командарму 50-й генералу Болдину. Надо было договориться о дальнейшем взаимодействии.

Шофер вел машину осторожно. Даже на вездеходе не разгонишься — настолько плоха разбитая, обледеневшая дорога. Кое-где воткнуты колышки с фанеркой: суриком написано — «мины!». Вездеход переваливал через кювет и двигался в объезд, лавируя среди свежих воронок.

Проехали мимо церкви, которую Белов знал еще по довоенному времени, — в ее ограде похоронены дети и родственники Льва Николаевича Толстого. Велико было желание свернуть в Ясную Поляну, поклониться дорогой могиле, но нет времени.

Глядя на заснеженный лес, скрывавший от глаз имение Толстого, генерал вспомнил донесение разведчиков, которые одними из первых вошли в Ясную Поляну. Удивительно, чем руководствовался Гудериан, не препятствовавший солдатам грабить музей, оскорблять память замечательного писателя.

Павел Алексеевич приподнялся на сиденье, осматриваясь. Позади осталась темная полоса Засеки, отодвинулись заводские корпуса Косой Горы. Начинался город. Земля тут была сплошь изранена, искалечена воронками, окопами, рвами. Ряды ежей, заграждения из колючей проволоки, руины построек, выгоревшие коробки танков — все говорило о кровопролитных боях.

Вот уже больше месяца, начиная с контрудара под Серпуховом, корпус Белова оперативно взаимодействовал с защитниками Тулы. И 50-я армия, оборонявшая город, и кавалеристы имели одну общую задачу: отбросить, разгромить вражескую клешню, нависавшую над Москвой с юга. Павел Алексеевич понимал: как бы ни отличились в боях его гвардейцы, значительную роль в этом деле играла все-таки Тула. И вот теперь он с волнением смотрел на израненные улицы города, вставшего перед гитлеровцами непреодолимой преградой.

По оперативным сводкам, по рассказам очевидцев Павел Алексеевич хорошо знал, как все было.

Враг нахлынул стремительно. В середине дня 29 октября танки и мотопехота появились в районе Косой Горы. Они с ходу разгромили оборонявшиеся здесь части 290-й стрелковой дивизии, отбросили их за Упу и устремились дальше. Вскоре передовые отряды немцев достигли окраины города — Рогожинского поселка. Здесь их встретил Тульский добровольческий полк с двумя зенитными батареями, оседлавший Орловское шоссе. Справа, возле городского парка, окопался 156-й полк НКВД. Левее, вдоль Воронежского шоссе, закрепились подразделения 154-й стрелковой дивизии. Это было все, чем располагал тогда город.

Главный удар приняли на себя добровольцы, вчерашние рабочие и служащие, студенты и преподаватели, ученики старших классов. Они укрывались в траншеях, рыть которые выходили целыми семьями. Они держали оружие, сделанное своими руками. Они знали — через родные улицы пролегла дорога к столице.

В истории государства Российского ни один город не сделал столько для защиты Москвы, сколько сделала Тула. От нее поворачивали назад, в южные степи, печенеги и половцы. На протяжении нескольких веков волна за волной катились вдоль Муравского тракта беспощадные орды крымских татар. В лесных дебрях, на засечных линиях, протянувшихся от Тулы к Одоеву и дальше к Оке, встречала дикую конницу засечная стража — по одному человеку от двадцати дворов. Раздавался сигнал тревоги. Ремесленники оставляли свои наковальни, крестьяне — соху.

В страшных рубках на лесных завалах, на просторных полях костьми ложились русские ратники. И если по их трупам прорывались иногда степняки, то докатывались до московского Кремля — никто больше не в силах был задержать орду.

В грозный год гражданской войны на рубежах Тульской губернии были остановлены и опрокинуты деникинские войска.

Какой это удивительный край в самом центре России, взрастивший великих писателей и непревзойденных умельцев мастеровых, край земледельцев и воинов, щедрый и скромный! Всегда отдавал он стране все лучшее, ничего не требуя взамен. Где-то строились дворцы, росли на дальних окраинах новые красивые города, а трудовая Тула так и жила в старых домишках возле своих заводов, а тульские хлеборобы никак не могли заменить соломенные крыши железной кровлей.

И вот снова накатилась с юга орда, теперь уже не конная, а механизированная, и опять вышла навстречу неприятелю вся Тула.

Тысячи снарядов и бомб обрушили гитлеровцы на добровольческий полк. Хлеща пулеметным огнем, поползли танки, хлынула следом пехота. Но полк не дрогнул. Стрелки выкашивали атакующие цепи. В танки летели бутылки с горючей смесью: их готовили поблизости, на ликероводочном заводе.

31 октября немецкая пехота при поддержке ста броневых машин устремлялась на штурм восемь раз. И каждый раз отступала!

Из траншей уносили раненых. Убирали трупы. На смену погибшим шло пополнение. В цехах оружейных заводов стояли очереди стариков и подростков. Прямо со станков брали они только что сделанные винтовки, снаряженные гранаты. И небольшими группами отправлялись в траншеи.

Ночью немцы предприняли психическую атаку. На позиции Тульского полка двинулись танки с зажженными фарами. Следом, горланя, валила пьяная пехота. Враг нанес таранный удар на узком участке. Однако не удалось и это. «Психов» уложили дружным огнем. Танки, добравшиеся до траншей, сожгли.

Как-то само собой, видно в память о прошлом, укрепилось за Тульским добровольческим рабочим полком название «Славянский». А бойцов стали попросту звать «славянами». И на них, на героев-славян, работал в эти дни весь город.

Четверо суток на окраине Тулы царил кромешный ад. Фашистам казалось: еще один нажим — и сопротивление будет сломлено, дорога на север открыта. Но туляки отбивали и одну, и другую, и третью атаку…

2 ноября из Сибири прибыла в город 413-я стрелковая дивизия, сразу вступившая в бой. Следом подоспели 32-я танковая бригада и 9-й гвардейский минометный полк. «Славянам» стало чуть-чуть полегче.

Как ни старался Гудериан, Тула оказалась первым большим городом, который его войска так и не смогли взять. Поняв, что южный бастион русской столицы держится прочно, Гудериан двинул часть своих дивизий на северо-восток, на Каширу. Он расчленил свою армию на группы, растянул фланги и коммуникации, его бронированный кулак разжался, ослаб…

История войн особо отмечает немногие случаи, когда окруженные города выдерживают длительную осаду и не складывают оружия. Причем в двадцатом веке такую осаду выдерживали лишь города приморские, имеющие определенные условия для обороны. Они обычно заранее оборудуются как крепости. Там моряки, флот. Фланги упираются в море, нет необходимости защищаться со всех сторон. А Тула — единственный сухопутный город, выдержавший осаду и упорный штурм крупных сил неприятеля. Недаром «Правда» назвала Тулу героическим городом, а туляков — героями. В летописях труднейшего 1941 года Тула займет почетное место рядом с мужественным Севастополем и несгибаемым Ленинградом…

— Товарищ генерал, — негромко окликнул Белова шофер. — Ивановские дачи видны. Подъезжаем.

Штаб 50-й армии помещался в просторном деревянном доме, в больших комнатах с низкими потолками. Похоже — больничные палаты. Оборудованы они были на скорую руку. Не чувствовалось основательности, обжитости. В кабинете генерала Болдина топилась печка-буржуйка, труба которой была выведена в форточку. Накалилась печка докрасна, того гляди вспыхнет край карты, свисавшей с большого канцелярского стола.

В углу — железная кровать. Тумбочка загромождена телефонами. Электричества нет. За окном стучал движок, автомобильные фары, установленные в кабинете, давали пронзительный, слишком обильный для комнаты свет. На стене резко очерчивались тени.

Иван Васильевич Болдин торопился по своим делам. Генералы сразу приступили к главному — как лучше работать локоть к локтю? Наметили на карте разграничительную линию. Она прошла по лесистой малонаселенной местности. Немцы здесь могли скрытно сосредоточить силы и ударить по флангам. Нельзя допускать малейшего разрыва между наступающими войсками.

50-я армия получила уже новую задачу: двигаться на Калугу, выбросив вперед сильную ударную группу. Через двое суток — овладеть городом. На запад, к Оке, будет, вероятно, наступать и Белов. Чтобы реально представлять себе возможности соседа, Павел Алексеевич спросил напрямик: способна ли армия освободить Калугу в указанный срок? Болдин ответил уклончиво:

— Сделаем все, что сумеем.

— Конкретно, Иван Васильевич. Для меня это очень важно.

— Понимаю, Павел Алексеевич. Задачу мы постараемся выполнить, но сил у нас мало. Дивизий числится порядочно, а полнокровных — ни одной. В триста сороковой стрелковой — три тысячи человек. А в каждой из остальных и по тысяче не наберется. От тридцать первой кавдивизии, по существу, остался один полк. В сто двенадцатой танковой у Гетмана — триста человек и несколько боевых машин на ходу. Рывок до Калуги мы сделаем. Но если немцы подтянут туда резервы, можем завязнуть.

Павел Алексеевич поблагодарил командарма за откровенность. Самое главное — знать правду, какой бы она ни была. Без этого трудно думать о завтрашнем дне и нельзя принять правильное, обоснованное решение.

По дороге на Крапивну машина обогнала несколько маршевых эскадронов. Кони были неплохие, хотя и подбились, устали в долгом пути. Почти все бойцы ехали без седел. Многие не имели оружия. Но это зло не столь большой руки. Запас седел в корпусе был. Заботливо сберегалось обозниками и оружие, оставшееся после убитых и раненых воинов. Не хватит — можно вооружить пополнение трофейными автоматами. Их тоже достаточно.

Командир одного из эскадронов показался Павлу Алексеевичу знакомым. Когда остановилась машина и лейтенант подбежал с докладом, узнал его: светловолосый парень из одногодичников, звание получил летом. Белова окружили рядовые, сержанты. Посыпались радостные вопросы:

— Меня не помните, товарищ генерал? На Пруте мы мост…

— Говорят, Синицкого начальником штаба дивизии назначили, верно?

— А меня на Днепре садануло!

Из тысяч, из десятков тысяч бойцов многих ли упомнишь в лицо, по именам! Не это главное. Важно, что люди вернулись в свой корпус! Павел Алексеевич улыбался, пожимал протянутые руки. Он давно знал, как велика тяга у выбывших по ранению ветеранов назад, в родное соединение. Многие воины, не долечившись, убегали из госпиталей, чтобы после выздоровления не попасть в пехоту или в танкисты. Делали это, даже рискуя оказаться в списках дезертиров.

Нет, зря Генеральный штаб не учитывал в своей работе важный моральный фактор — почти не использовал богатый опыт прошлых войн по закреплению за соединениями запасных полков. Личный состав в войсках перемешивался, ослаблялись узы фронтового товарищества, забывались традиции.

Несколько раз писал Павел Алексеевич в Паркомат обороны, просил, чтобы все бойцы корпуса, лечившиеся в разных госпиталях, после выздоровления направлялись в один запасный полк, а потом — в свою часть. Будучи в Москве, Белов говорил об этом с маршалом Буденным и с заместителем наркома Е. А. Щаденко, который в конце концов отдал приказ: за корпусом Белова был закреплен запасный кавалерийский полк, размещавшийся в городе Коврове.

И теперь вместе с новым пополнением вернулась в корпус большая группа воинов, поправившихся после ранения. Радостно встречали их уцелевшие в боях ветераны. Настоящий праздник был в этот день в эскадронах!

В комнате пусто. Время к рассвету, все спят. Перед генералом на столе карта, стопка донесений, командирская линейка и циркуль. В руке — лист бумаги. Снова и снова перечитывал Павел Алексеевич только что полученную директиву:

Павел Алексеевич взял папиросу и затянулся глубоко, с удовольствием. Директива радовала его размахом и истинно кавалерийской дерзостью. Операция затевалась необычная, и именно в этом, в ее неожиданности для немцев, крылся ключ успеха.

Хорошая директива, ничего не скажешь. Вот только будет ли занята Калуга — это вопрос… Бросок на Юхнов — понятно. Немцы взвоют, когда будут перерезаны важнейшие коммуникации в их тылу. Но хватит ли сил, чтобы освободить крупные опорные пункты Сухиничи, Мещовск и Мосальск? А на пути к ним еще Одоев, Белёв и Козельск. Захватить их пехотой? Однако пехота не поспевает за кавалеристами…

Об этом еще будет время подумать. А пока — первый этап операции.

Циркуль легко покрыл расстояние от Крапивны до Юхнова. Сколько тут получается? Так, частям корпуса надо преодолеть сто восемьдесят — сто девяносто километров. Хороших дорог нет до Варшавского шоссе, на котором и стоит Юхнов. Автомагистраль эта связывает немцев в Подмосковье с глубоким тылом, с самой Германией. Вдоль шоссе у фашистов расположены базы снабжения, тыловые учреждения, госпитали, аэродромы. Корпус же пойдет туда, отрываясь от своих тылов, по лесным массивам, по проселкам, которые не наезжены местными жителями в эту военную зиму.

За один прием такое расстояние не осилить. На пути корпуса снова Ока — теперь верховье. Дойти до реки и форсировать ее — вот первый этап операции, задача на четыре-пять дней. Но прежде всего требуется взять районный центр Одоев, расположенный километрах в тридцати от Крапивны.

Древняя славянская крепость, один из старейших российских городов, Одоев словно бы самой природой предназначен для обороны. Расположен он на высоком куполообразном холме, господствует над окружающей местностью. Серпом огибает его река Упа с крутыми, обрывистыми берегами. Где нет реки — там глубокие овраги. Не подступишься ни с какой стороны. А подступиться обязательно нужно! Четыре дороги скрещиваются в этом городке.

Павел Алексеевич взглянул на разведсводку. В район Одоева отошли остатки трех вражеских дивизий: 112, 167 и 296-й. Судя по всему, сдавать город фашисты не собирались. Одоев превращен в оборонительный узел.

Брать город штурмом? Это самый простой, самый быстрый, но далеко не самый целесообразный способ. Немцы, сидя в укрытиях, будут прицельным огнем расстреливать с возвышенности наступающих. Чего стоят хотя бы обледеневшие склоны оврагов и береговые откосы — на четвереньках по ним надо карабкаться!

К дьяволу спешку, и никаких штурмов! Кавалеристы обойдут Одоев с севера и с юга. Фашисты сами покинут укрытия, когда заметят угрозу окружения. Вот тогда гвардейцы и расправятся с ними в чистом поле. Минимум потерь и минимум задержки на пути к основной цели. Бой за Одоев не затормозит корпус. А это важно — ведь кавалеристы должны достигнуть Юхнова за десять суток. Двадцать километров в день — очень высокий темп…

По-разному можно отправить в войска боевой приказ. Есть радио и телефон. Могут отвезти приказ делегаты связи или штабные офицеры, которые к тому же проконтролируют его выполнение. Но на этот раз Белов решил поставить боевые задачи сам. Распорядился собрать командиров и комиссаров полков и дивизий. Всех старейшин своей огромной семьи. Время — на вес золота, но перед новым большим делом просто необходимо съехаться всем вместе, потолковать и помозговать сообща. А то ведь в текучке повседневных забот некоторые командиры ничего не знают, ничего не видят дальше своих конкретных целей. Пусть посмотрят пошире, уяснят суть операции.

Да и самому Павлу Алексеевичу полезно послушать, уловить настроение подчиненных. Если что наболело — сразу исправить. И уверенней, спокойней чувствовал он себя после таких встреч. Вон сколько их, самостоятельных, опытных, мужественных товарищей!

Командиры собрались в просторной горнице. Добродушно басил, заглушая других, генерал Баранов. Резкий, худощавый полковник Осликовский о чем-то расспрашивал Грецова. Тот отвечал обстоятельно, загибал пальцы на руке. Возле стены на лавке поместились рядком три усача. Майор Кононенко рассказывает какую-то веселую побасенку, а подполковники Князев и Данилин сдержанно посмеиваются. Чувствуется скованность — не каждый день бывают на совещаниях у генерала. Скромники — куда тебе! А в бою каждый — орел, фигура, талант! У каждого свой боевой почерк.

Павел Алексеевич познакомил командиров с директивой Военного совета фронта, зачитал боевой приказ. Предложил задавать вопросы. Всех собравшихся, как выяснилось, беспокоило одно — открытые фланги. Корпус пойдет на запад, а кто прикроет его справа и слева?!

— Пусть это вас не волнует, — сказал Белов. — Командирам всех степеней — только вперед и вперед! Чем быстрой, чем дальше, тем лучше. Флангами займется командование корпуса.

Павел Алексеевич взглядом разыскал старшего лейтенанта Михайлова, пристроившегося возле двери. Тот понял без слов:

— Все готово, товарищ генерал.

— Прошу, товарищи командиры, пройти со мной, — пригласил Белов. — Я распорядился вывести один эскадрон. Произведем смотр перед дальней дорогой.

На улице сквозил сырой, пронизывающий ветер. За избами двумя шеренгами, образовав коридор, выстроился эскадрон. Спешенные бойцы держали коней в поводу.

Вид у людей бодрый. Отдохнули, отоспались. Одеты добротно, по-зимнему. Оружие в порядке. Иного генерал и не ожидал. Он остановился возле немолодого, степенного сержанта. Чувствуется, бывалый воин. И, наверно, из казаков.

Приказал:

— Развьючить седло!

Сержант с достоинством, без суеты, начал привычными движениями опустошать переметные сумы, раскладывая их содержимое на разостланной попоне. Чего тут только не было! Скребница, щетка для чистки коня, сетка для сена, мешочек с подковами и гвоздями, торба, недоуздок, иголка с ниткой, смена белья, мыло и полотенце, мешочек с ружейными принадлежностями, сухари, банка консервов, еще мешочек — с сахаром, чаем и солью в бумажке… И все это нужное, необходимое — ведь кавалерист возит с собой весь свой «дом».

Сержант, выложив походное имущество, явно ожидал похвалы: за такой порядок в сумах даже в мирное время можно было получить благодарность. На вопрос генерала, какой неприкосновенный запас должен иметь при себе всадник в седельном вьюке, сержант ответил уверенно:

— На сутки овса. А для себя на сутки консервы, сухари, заварку и сахар. И сто двадцать патронов.

— Спасибо, товарищ сержант, службу знаете. — Белов потрепал холку коня. — А что, если оставить при себе только овес, провизию и патроны? Остальное — в обоз.

Сержант внимательно смотрел на генерала: не шутит ли? Ответил, насупившись:

— Не по уставу выйдет.

— А если в порядке исключения?

— Не знаю, товарищ генерал. Привыкли мы к своему шилу да мылу, без них нам несподручно. Конь расковался — и нет всадника.

— Подков захватим немного. Одну скребницу на пятерых… Если все остальное временно сдадим в обоз, на сколько суток овса и продовольствия можно взять?

— А патронов? — уточнил сержант.

— Штук по триста.

— На трое-четверо суток харч и фураж поднимем.

— Сутки или трое — большая разница, — сказал Белов. И пояснил: — Нам нужна будет стремительность. А там, куда мы пойдем, немец для гвардии запасов не приготовил.

— Понятно, — улыбнулся сержант. — Не желает, значит, немец о нас заботиться?..

Генерал и сопровождавшие его командиры направились к штабной избе. Павел Алексеевич говорил на ходу:

— Все видели, все слышали. Ближайшие четверо суток пусть никто не жалуется, что кончились боеприпасы, что нет хлеба и фуража. Мысль понятна? Марш начнем с наступлением темноты.

Командиры разъехались.

В штабе ожидал Белова полковник Филимонов. Он доложил, что вызов на совещание получил с опозданием. А дороги перевиты сугробами. В пути застряла машина, добираться пришлось на санях.

Неловко чувствовал себя командир 322-й стрелковой. Мало ли что генерал извинил — самому стыдно.

Павел Алексеевич распорядился принести обед и за едой начал подробно объяснять боевую задачу. Кавалеристы, обойдя Одоев, двинутся дальше, к Оке. А дивизия Филимонова должна разбить отступающих из Одоева немцев, очистить от неприятеля тылы корпуса и прикрыть его левый фланг.

Подали второе. Павел Алексеевич умолк. Думал о том, что и ему надо отдохнуть. Закончить скорее дела и поспать, чтобы голова была свежей.

Едва простился с полковником, в горницу вошел Грецов. Лицо озабоченное, встревоженное.

— Что случилось, Михаил Дмитриевич?

— Вся работа насмарку, товарищ генерал! Придется отменять приказ и брать Одоев штурмом. Вот прочитайте! — протянул Грецов бланк радиограммы…

Несколько часов спустя Павел Алексеевич записал в дневник:

В деревню Жемчужниково майор Кононенко приехал засветло. Вместе с ним взвод конников из разведывательного дивизиона.

Снег в поле был еще неглубок, сдували ветры, кое-где на буграх чернели проплешины, а в низине, среди домов и плетней, намело порядочные сугробы. Свернешь с дороги — коню до колен.

Людей на улице не видно, лошади укрыты под деревьями, в сараях и ригах. До темноты — от немецкой авиации. Тихо, будто и войны нет. Лишь впереди, на подступах к Одоеву, гремели глухие разрывы.

— А ну, — усмехнулся Кононенко, оборотясь к коноводу, — сообрази, где у них штаб полка?

Коновод повернулся вправо, влево, стараясь углядеть дом получше. Вроде все одинаковые.

— Тут, — кивнул майор. — Снег истоптан. И провод бежит прямо в форточку.

Он не ошибся. Начальник штаба, давний знакомый, встретил его на крыльце:

— А, глаза и уши командования!.. Заходи, гостем будешь. Картошка есть в мундире. Горячая еще.

— К картошке сала бы шмат!

— И это найдется.

— О хлопцах моих позаботься, намерзлись.

— И для них хватит. — Начальник штаба сдвинул на край стола пустые миски и кружки. — Контролировать приехал, Александр Константинович?

— Уточнить обстановку.

— А обстановка такая. Слева семьдесят второй полк вместе со сто тридцать шестым полком взял Стояново.

Точные сведения?

— Сигнал был условленный со стояновской колокольни. Она днем с дороги видна. А час назад связной от майора Бужака приезжал. Говорит, немцы перед отходом снесли убитых в два сарая, сложили там и подожгли.

— Земля мерзлая, рыть некогда…

— Наши потом из огня, из самого пекла, стоны услышали. Гитлеровцы туда раненых вместе с трупами сволокли. Может, по ошибке. Закоченели. Ну и согрелись, значит… Наши погасили огонь, да поздно. Понимаешь, сами своих…

— На то они и фашисты, — сказал Кононенко и снова спросил начальника штаба: — А справа, за Упой, как?

— По непроверенным данным, вот сюда, к Татьеву, вышли конники. В Анастасове у противника опорный пункт. Он-то и тормозит нас.

— Командир полка там?

— Там.

— Поеду, — встал Кононенко. — Спасибо за угощение.

— Теперь без опаски можно, стемнело.

Вроде бы немного времени провел Кононенко в штабе, но деревня успела ожить, неузнаваемо изменилась. Повсюду люди, везде голоса, смех, скрип полозьев. Гремели возле колодцев ведра. Во дворах седлали коней. По дороге тащился невесть откуда взявшийся обоз, в обгон его, переругиваясь с возчиками, скакали всадники. Медленно проехала крытая автомашина с антенной радиостанции.

От Жемчужниково до Одоева — рукой подать. Большак огибает Головинский лес, по длинному склону спускается к Упе. Всего метров двести или триста тянется дорога над рекой, а потом въезд в город, крутой и долгий подъем.

Эти считанные метры над рекой — самые трудные. Никуда не свернешь. Слева глубоченные овраги, среди них пригородная деревенька Ломиполозово — название говорит само за себя. С другой стороны гладь замерзшей реки, а за ней, на голом взлобке, аккуратная деревня Анастасово. На краю ее, ближе к Упе, высится осанистое, словно бы вросшее в землю строение — древняя церковь Анастасова монастыря. На ее колокольне, за метровой кирпичной кладкой, немцы поставили пулеметы. Секли оттуда свинцовыми струями. По дороге вдоль берега ни одна живая душа не проскочит.

— Из деревни мы фрицев минометами выкурили, — устало сказал командир полка. Он сидел на пне, кутаясь в бурку. Тут же, на краю леса, тюкали топорами красноармейцы, сооружали шалаш. — Из деревни выгнали, а монастырь придется атакой брать.

— Батарея подошла, снаряды есть.

— Снарядами, конечно, что хочешь расковырять можно. Да ты бы днем посмотрел, как эта церковь красиво стоит. Горделиво, можно сказать. Триста лет она здесь, исторический памятник, А расковырять — проще пареной репы. Одни кирпичи будут.

— Давно ты такой аккуратный стал?

— После Венёва, — усмехнулся командир полка. — Вот так между делом разгрохали мы одну церквушку, а генерал Белов за жабры меня… Вы что, говорит, не способны отличить долговременную огневую точку от памятника русского зодчества?! Даже цитатой рубанул. Из этого, из Фейербаха. Велел запомнить, что каждый храм является, в сущности, храмом в честь архитектуры. И вообще каждая неразбитая постройка, каждый дом — сбереженное народное достояние.

— Наше добро, — согласился Кононенко, — на своей земле бой ведем.

— А я вот думаю: немцам и наступать проще было, и отступать легче. Они лупят, ни с чем не считаясь. Жители — им все равно. Красивый дворец — тоже. А ты соображай, как бы мирных людей не угробить, как бы памятник не повредить. Днем от командира дивизии строгое указание было: Одоев взять без пожаров и разрушений. Под личную ответственность командиров полков.

— Подарок.

— Конечно, что за подарок будет, если одни головешки?.. Вот и мозгуй.

— Как ты решил?

— Спешенный эскадрон брошу на Анастасово через речку. Там, кстати, в этой церкви, в подвале, бабы с детишками прячутся. Видно было — со всей деревни бежали туда. Так что осторожно брать будем. А два эскадрона выше Ломиполозово двину. В том месте ровное поле. Если снег не глубокий — в конном строю ударим. Внезапно.

— Учти, в центре Одоева, на перекрестке, у немцев склад боеприпасов. Подорвать могут. А там электростанция рядом, жилые дома.

— Знаю. Послал троих разведчиков с задачей воспрепятствовать. Попробуют садами пробраться.

— Смотри, как бы не опередили тебя, — подзадорил на прощание Кононенко. — Майор Бужак быстро движется.

— Ничего, я ближе всех подошел. Еще рывок — и зацеплюсь за окраину. А там легче пойдет.

Автор книги хорошо помнит холодный декабрь, когда линия фронта приближалась к Одоеву. Маленький городок, в котором я родился и вырос, переживал трудные дни. Через Одоев откатывались на юго-запад остатки разбитых гудериановских войск. Обмороженные, злые солдаты заскакивали в дома, брали теплые вещи: пиджаки, пальто, бабьи платки, старые валенки. Напяливали на себя и убегали. Они не останавливались на ночлег. Они спешили, со страхом повторяя одно и то же слово: «Козакен! Козакен!»

Меня, четырнадцатилетнего парня, немцы схватили на улице и определили в рабочую команду. Приказали кормить лошадь и готовить повозку. Потом, уже при выезде из города, меня разыскала мать. Она просила немецкого офицера отпустить сына. Офицер ударил ее ногой. Мать упала в снег. Мне было страшно не за себя — за нее…

Колонна медленно ползла по обледеневшему шоссе. Тяжелые трехосные грузовики буксовали и останавливались. Их сталкивали в кювет и взрывали. Справа и слева от дороги валялись сотни велосипедов, брошенных какой-то самокатной частью.

Я вел под уздцы громадного рыжего гунтера. Не вел, а тянул. Он еле передвигал свои могучие, покрытые шерстью ноги, косился на меня злыми выпуклыми глазами. Гунтер тащил за собой зеленую фуру, в ней сидели на ящиках трое немцев, толстых и неповоротливых от множества всякой одежды, сверх которой были напялены легкие, покоробившиеся на морозе шинели. Немцы покрикивали на меня и на лошадь.

В какой-то деревне устроили привал. Солдаты ушли греться. Мы, русские, топтались возле повозок и грызли твердый, заледеневший хлеб. Я спросил своего соседа, откуда он. «Из-за Тулы. Уже четвертый день гонят». — «А убежать нельзя?» — «Попробуй. Вон часовой ходит…»

Фашисты торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонне. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи. Впереди — мост через узкую речушку с крутыми берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев — они дремали.

Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок — и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше…

До города добрался ночью. Шел садами, глухими переулками. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине строчили пулеметы. Поблизости, посреди улицы, с яркой вспышкой рванул снаряд. Но я был настолько утомлен, настолько измотан, что воспринимал все равнодушно, словно через какую-то пелену.

Дома, сбросив одно лишь пальто, лег спать. Лег прямо на пол, в простенке между окнами: хоть какая-то защита от осколков.

Утром меня разбудили сильные взрывы. Бросился к окну и увидел скачущих всадников…

Никогда не потускнеет в памяти удивительная, почти сказочная картина. Небо — словно прозрачный голубой лед. В холодных лучах солнца ослепительно сверкал снег. По нашей тихой, всегда пустынной улице быстро, в колонне по два, ехали кавалеристы на невысоких косматых лошадках, седых от инея. Рысью обгоняли колонну командиры в черных бурках. Мелькали шапки, малиновые кубанки, казацкие башлыки. Пронеслись деревенские сани-розвальни с пулеметами: бойцы так закутались в полушубки, что носов не видно — только пар над воротниками. Дюжие артиллерийские кони легко промчали две небольшие пушки. Во всем были энергия, напор, устремленность!

Как аккомпанемент стремительному движению раз за разом звучали тяжкие, гулкие, страшные своей близостью взрывы. Дрожал дом, звякали оконные стекла. Назойливо лезло в уши тонкое прерывистое гудение, очень похожее на комариное. Но какой может быть комар в глухозимье? Я не сразу понял, что гудит-завывает немецкий самолет, бросавший бомбы с большой высоты, с яркого поднебесья…

У нас в доме разместился штаб. Подполковник Князев, стройный, подвижный, веселый, громко отдавал распоряжения, шутил, улыбался. И люди с ним были как на подбор: ловкие, жизнерадостные. Во дворе пожилой повар в белом колпаке черпал из походной кухни густой ароматный борщ, кормил всех без меры — и бойцов, и наголодавшихся жителей.

У меня сразу появилось среди кавалеристов несколько приятелей. Вместе ездили за сеном, попадали под бомбежки. Гвардейцы с восторгом рассказывали о своем командире корпуса, о том, как громили немецких танкистов под Каширой и под Венёвом.

Генерал Белов приехал в штаб полка вскоре после освобождения города. Среднего роста, худощавый и моложавый, он быстро прошел через двор, за руку поздоровался с подполковником Князевым, выбежавшим на крыльцо. На генерале — поношенная, стянутая ремнем шинель, шапка-кубанка и белые валенки, редкие для военного времени.

Белов пообедал с Князевым. После обеда остался в комнате один. Я несколько раз заходил к нему. Он долго сидел у стола над большой картой, что-то обдумывал.

Уехал он вечером. Ему подвели широкогрудого, с точеными ногами коня. Генерал легко вскочил в седло, поправил на плечах бурку и тронул коня шпорами.

Вот так увидел я Павла Алексеевича первый раз.

Едва взяли Одоев, резко возросла активность вражеской авиации. С раннего утра и до темноты самолеты висели над дорогой между Одоевом и Крапивной, бомбили Перекрестки и населенные пункты.

В светлое время эта важнейшая магистраль была почти полностью парализована. Даже когда наползли низкие облака, авиация не перестала действовать. Самолеты-одиночки то и дело проносились над дорогой на бреющем полете, разыскивая цели.

Зенитной артиллерии в корпусе не было, имелось лишь по взводу счетверенных пулеметов в каждой дивизии. Достать немцев, летающих высоко, они не могли. Когда же тучи прижали авиацию к земле, пулеметчики отличились. Взвод занял позицию возле дороги в деревне Жемчужниково и за несколько часов сбил три машины. Однако противника это не облагоразумило, интенсивность налетов осталась прежней.

Павел Алексеевич видел одно объяснение: вражеское командование весьма встревожено продвижением корпуса и пытается задержать его. Особенно сильно фашисты бомбят Одоев и тракт на город Белёв, куда отошли разбитые вражеские части. Днем даже разведка не смогла двигаться по этому тракту. Значит, фашисты считают, что корпус пойдет на юго-запад, на Белёв, по единственной наезженной дороге. Немцы рассуждают логично, и, со своей точки зрения, они правы. Но Павел Алексеевич всегда стремился действовать не так, как предполагали гитлеровские генералы.

В штабе подполковника Князева, в большом доме на тихой улице в стороне от перекрестка дорог, Павел Алексеевич обдумывал новый замысел. Оставшись один в комнате со старинной тяжелой мебелью, он сел в кресло возле этажерки с книгами. Брал их одну за другой, по обложкам узнавал старых добрых знакомых. Вот массивный том «Цусимы» с цветными иллюстрациями. Точно такой он хотел купить когда-то в Минске, да не успел, разобрали.

«Разгром», «Цемент», «Как закалялась сталь» со штыком на обложке — эти книги он приносил своим девочкам. Собрать хорошую библиотеку — его давнишняя мечта. Два главных отдела: военный и художественный. На другое — не распылять внимание и время. Но всю классику иметь обязательно.

Улыбаясь своим мыслям, он листал томик стихов Фета и вдруг поймал себя на рифме «Белов — Белёв». И то, о чем думал он с самого утра, неожиданно вылилось в две четкие строчки:

Павел Алексеевич засмеялся, встал и подошел к карте. Вот он, Белёв, — железнодорожная станция и небольшой город на берегу Оки. Это левый фланг полосы, в которой наступает корпус. А на правом фланге — город и районный центр Лихвин.[4] Между ними сорок километров лесистого бездорожья с редкими населенными пунктами.

Фашисты, разумеется, готовы оборонять Белёв и Лихвин. Там дороги, там мосты через реку. У врага просто не хватит сил, чтобы прикрыть весь участок между двумя городами. Да немцы, наверно, не очень-то и пекутся об этом. Они мыслят своими категориями. Танки и автомашины не пройдут по сугробам, не смогут переправиться через Оку по льду. Это правильно. Значит, наступать на Белёв будет 322-я стрелковая дивизия полковника Филимонова. Ей поможет 328-я стрелковая дивизия, только что включенная в группу войск генерала Белова. С этими дивизиями пойдут «катюши» подполковника Дегтярева, привязанные к хорошей дороге. А гвардейцам — опять самое главное. Их задача быстро достичь Оки, переправиться на западный берег. Вот тут, между Лихвином и Белёвом.

Павел Алексеевич взял карандаш и двумя красными полосками перечеркнул на карте голубую жилку реки…

Выполняя приказ генерала, гвардейские кавдивизии за сутки продвинулись по бездорожью на тридцать километров. Оставив далеко позади всю технику и санные обозы, конники 24 декабря приблизились к Оке. Передовые отряды начали форсировать реку, сбивая небольшие заслоны гитлеровцев.

Разведчики Кононенко узнали, что возле села Николо-Гастунь уцелел легкий мост. Охраняла его рота фашистов. Рано утром, когда особенно крепок сон, разведчики и эскадрон гвардейцев с двух сторон скрытно приблизились к мосту. Атаку начали без выстрелов. Немцы всполошились и застрочили из автоматов, но было уже поздно — разведчики успели ворваться на мост.

День стоял морозный. На белом просторе реки хозяйничал ветер, переметая сухой снег. С моста хорошо было видно, как и справа и слева движутся через Оку сотни бойцов. Люди вели коней в поводу. А переправившись, черными струйками стекались к проселку, сливаясь там в плотные массы походных колонн. Грея коней резвым аллюром, эскадроны устремлялись дальше, в темную пущу заснеженных лесов.

Такого еще не бывало: штаб корпуса отстал от своих войск на семьдесят километров. Гвардейские дивизии ушли к Козельску, а штаб все еще стоял возле Одоева, в деревне Жемчужниково.

Павел Алексеевич нервничал. Он привык почти каждый день бывать на передовой, если надо — помогать командирам. Конечно, Баранов и Осликовский сами разберутся в обстановке, смогут принять нужные решения. Но им сейчас особенно трудно вдали от своих, в глубине вражеского расположения.

Белов со всей своей энергией проталкивал, торопил вслед за конными полками вторые эшелоны, отставшую артиллерию, обозы, маршевые эскадроны. А сам сидел в Жемчужниково, ожидая, когда явятся командиры кавалерийских дивизий, переданных ему из 10-й армии.

25 декабря приехал командир 41-й кавалерийской дивизии полковник М. И. Глинский. Он не изменился с тех пор, как они вместе служили в Москве: Белов — в инспекции кавалерии, а Глинский — в особой кавалерийской бригаде. Внешностью он не очень приметен: худощавый, с глубоко запавшими глазами, уши топорщатся. Но командир знающий, расторопный. Вот и теперь он сумел раньше всех привести своих конников.

На следующий день прибыли еще две дивизии: 57-я и 75-я кавалерийские. Последней командовал полковник М. Э. Москалик, встреча с которым доставила Павлу Алексеевичу большое удовольствие. Сели за стол, вспомнили недавнее прошлое. Перед войной Павел Алексеевич был начальником штаба 5-го кавалерийского корпуса. И вот однажды Москалик пригласил Белова на праздник в свой полк, стоявший в городе Славуте. Это был тот самый Харупанский полк, которым пятнадцать лет назад командовал Павел Алексеевич. Эскадрон за эскадроном проходили мимо трибуны, словно эстафету, передавая друг другу песню:

У Павла Алексеевича глаза повлажнели тогда от радостного волнения…

Прибывшие командиры доложили о состоянии своих соединений. Это были так называемые «легкие кавалерийские дивизии», сформированные по новым, урезанным штатам. В общей сложности, они все три, вместе взятые, равнялись по количеству людей и вооружения одной гвардейской кавалерийской дивизии. Белов был доволен и этим — появилась возможность создать надежный резерв.

Но вот и легкие кавдивизии ушли на запад, догонять гвардию, а Павел Алексеевич все никак не мог выехать на передовую. Надо было наладить четкое управление всеми войсками группы, насчитывавшей теперь семь дивизий и танковую бригаду. А средств связи в корпусе немного, к тому же несколько станций радиоэскадрона разбиты авиабомбами.

Войска группы были разбросаны на большом пространстве. Две стрелковые дивизии вели бой за Белёв и намного отстали от конницы. Гвардейские соединения приближались к Юхнову. Танковая бригада полковника Кириченко получила в Туле два десятка новых боевых машин. Но колонна танков двигалась так медленно, что за несколько дней не добралась от Тулы до Крапивны.

Ко всему прочему — беда со снабжением. По правилам, по наставлениям, кавалерийский корпус должны обслуживать тыловые учреждения той армии, которой он придан. Но корпус Белова действовал сам по себе, превратившись в группу войск, и надо было так или иначе искать выход из положения, снабжать все дивизии боеприпасами и продовольствием. Люди требуют снарядов и патронов, люди должны есть сами и кормить коней. Какое им дело, существует или нет в корпусе служба тыла?!

Офицеры штаба работали, забыв о сне и отдыхе, не отрываясь от дел во время частых бомбежек. И все-таки не успевали. Павел Алексеевич тоже втянулся в поток неотложных дел, очень мешавших думать о главном — о продолжавшейся операции.

Кто-то из работников штаба предложил послать в войска, наступавшие на Белёв, небольшую группу офицеров во главе с опытным командиром. Пусть этот товарищ возьмет на себя руководство стрелковыми дивизиями и полком «катюш». Так родилась идея создать импровизированные корпуса.

57-я легкая кавдивизия была подчинена генералу Баранову. 75-я легкая — полковнику Осликовскому. Отныне у Павла Алексеевича оказалось три неофициальных корпуса, управление пошло по трем каналам, это сразу дало ощутимые результаты. Даже радисты, хоть и с большим напряжением, успевали обеспечивать бесперебойную связь.

41-ю легкую кавдивизию и танковую бригаду Павел Алексеевич оставил в своем непосредственном подчинении.

Покончив с делами организационными, Белов наконец собрался в дорогу. Вместе с Грецовым наметили по карте новый район за Окой для развертывания штаба. Там условились встретиться.

Уже урчал под окном полугусеничный вездеход «Змей», окрещенный так адъютантом Михайловым за то, что проползал через любые заносы и сугробы. Уже генерал набросил на плечи свою любимую бурку: легкую, косматую, теплую. И вдруг — звонок из Тулы: в корпус выехала делегация трудящихся города во главе с секретарем обкома партии В. Г. Жаворонковым.

Павел Алексеевич вздохнул и повесил бурку на торчавший из стены штырь. Распорядился: провести митинг вместе с делегацией рано утром, пока не летают вражеские бомбардировщики.

Еще до рассвета на дороге возле крайней избы собрались бойцы резервных подразделений, легкораненые гвардейцы из команды выздоравливающих, офицеры штаба. Выступил товарищ Жаворонков, сказал о том, что кавалерийский корпус пересек всю Тульскую область от Каширы до Белёва: первым начал и первым завершил на своем участке освобождение тульских земель. За все это — большое спасибо!

Делегация привезла воинам много новогодних подарков. Отличившимся бойцам вручены были баяны и гармошки. Генералу Белову секретарь обкома преподнес вместительный тульский самовар.

— Благодарю, — улыбнулся Павел Алексеевич. — Пошлю домой, после войны чаи распивать буду.

— Да, это мирный подарок, — сказал Жаворонков. — А для боя мы вам автоматический снайперский карабин пришлем. Системы Токарева. Верно, товарищи оружейники? — обратился он к членам делегации. Один из них, пожилой мужчина в валенках и черной шапке с кожаным верхом, кивнул утвердительно.

Приятно, конечно, слушать похвалу, получать подарки. Но самую большую радость в этот день принесло Павлу Алексеевичу другое событие. Из машины, в которой прибыл Жаворонков, вслед за секретарем обкома выпрыгнул худой, стремительный человек в длинной кавалерийской шинели. Белов ахнул от неожиданности и пошел навстречу, раскрыв объятия.

Вместе с секретарем приехал в корпус осунувшийся и побледневший за время болезни Алексей Варфоломеевич Щелаковский.

Генерал армии Жуков явился с очередным докладом к Верховному Главнокомандующему. Наибольшее внимание уделил положению на южном крыле Западного фронта, где группа войск генерала Белова, пробив широкую брешь в гитлеровских боевых порядках, быстро продвигалась на запад, увлекая за собой пехоту смежных армий.

Заканчивая, Жуков сказал:

— В штабе фронта, товарищ Сталин, есть мнение преобразовать группу Белова в армию.

Сталин, спокойно и благожелательно слушавший доклад, оторвал взгляд от карты:

— Какая в этом необходимость, товарищ Жуков?

— У Белова армейская полоса наступления. По количеству соединений, по личному составу и вооружению он превосходит некоторые армии, в том числе и соседнюю, пятидесятую. А Белов фактически лишь командир кавалерийского корпуса, аппарат управления у него минимальный.

— Но он неплохо справляется.

— Пока, — подчеркнул Жуков, — пока еще справляется. Однако группа уходит все дальше, фронт ее продолжает расширяться, трудности увеличиваются. Я считаю, что генералу Белову пора быть командармом.

Сталин ответил не сразу и заговорил негромко, вроде бы сам с собой:

— Группа войск генерала Белова сложилась в ходе боев и воюет с похвальным успехом. Это мобильное объединение рождено самой жизнью. Объективные условия потребовали создать его. В подвижности, стремительности и решительности сила этой группы. А мы вмешаемся, дадим Белову штаб, тылы, управления, службы… Нет, пусть пока останется группа войск, которую можно легко рассыпать и быстро воссоздать на нужном направлении. Когда такая форма перестанет приносить реальную пользу, мы возвратимся к этому вопросу, товарищ Жуков. — Помедлив, Сталин добавил — А генерал Белов действительно очень хорошо проявил себя. Его надо особо отметить.

— Он представлен к ордену Ленина.

— Это правильно. И правильно было бы повысить его в звании. Это укрепит его авторитет, ему легче будет командовать.

Днем валил снег. К ночи прояснело, ударил крепкий мороз. Полугусеничный «Змей» с ревом пробивался сквозь сугробы в низинах, упорно карабкался по дороге, обледеневшей, обдутой ветрами в тех местах, где она выбегала на гребни холмов. Даже несколько грузовиков с боеприпасами вытянул вездеход из глубоких заносов.

Застрявшие автомашины — еще полбеды. Рано или поздно их удастся протолкнуть к передовой. А разбитую технику не вернешь. Искалеченные бомбами грузовики, орудия, подбитые танки — Павел Алексеевич мрачнел при виде их. А сколько лошадей погубили фашистские летчики! При появлении самолетов обозники и артиллеристы убегали с дороги, а лошади гибли от осколков, от пулеметных очередей.

Особенно жаль могучих артиллерийских коней. Где их возьмешь теперь? Вместо них батарейцы впрягают верховых лошадей, привыкших ходить под седлом. А это совсем не то. Трудно им тянуть по плохой дороге орудия и зарядные ящики.

Сколько раз докладывал Павел Алексеевич в штаб Фронта о потерях от авиации. Ему сообщили, что прикрывать кавалеристов должна 28-я авиадивизия. Но она базировалась где-то далеко в тылу.

Всю ночь «Змей» пробивался на запад. Утром добрались наконец до железнодорожной станции Лихвин. Генерал обратил внимание — на улице много военных, слоняются без дела, даже гармошка где-то пиликает, несмотря на ранний час. Во дворах, у коновязей, видны лошади.

Подозвал встречного бойца, спросил… Оказывается, в Лихвине третьи сутки стоит Белозерский полк 1-й гвардейской кавдивизии. Что за чертовщина? Генерал Баранов прошел уже севернее Козельска, приближается к Юхнову, а белозерцы развлекаются в глубоком тылу! Вон во дворе гвардеец приспособился пилить дрова с молодой хозяйкой…

Справедливости ради сказать — служба в полку налажена. Павел Алексеевич еще осмотреться не успел, а подполковнику Данилину уже сообщили о приезде генерала. Встретил Белова на улице, доложил коротко, четко.

Вошли в дом, где жил Данилин. В комнате тесно от множества ящичков с яркими этикетками, от больших оплетенных бутылей с вином. Коньячные бутылки разных форм и размеров стояли повсюду: на окнах, на столе и даже под лавками. Грудами лежали консервные банки, головки сыра, шоколад, еще какие-то продукты.

— Что за гастроном?

— Трофеи дивизии, — пряча улыбку, ответил Данилин. — Захватили на станции эшелон с легковыми автомобилями и вагоны с рождественскими подарками. Немцам из Германии привезли. Бойцы у нас отощали, теперь отъедаются. А спиртные напитки я взял под личное наблюдение.

— Неплохо живете, — усмехнулся Белов.

— Как на курорте, — подтвердил Данидин.

Слова его прозвучали вызывающе) а что, дескать, разве не заслужили? Павел Алексеевич сделал вид, будто не обратил внимания. Снял шинель, потер холодные руки:

— Рюмку коньяка с дороги неплохо. Я умоюсь, а вы не сочтите за труд — распорядитесь насчет завтрака.

Павел Алексеевич знал Данилина давно, еще по мирному времени. Был на штабной работе, вырос до командира полка. Отличился в боях, особенно под Каширой. Но подталкивать его надо.

Формально Данилин сейчас прав. Он выполняет приказ генерала Баранова, который оставил белозерцев в своем резерве — прикрывать фланг и охранять трофеи. Но о каком фланге теперь речь, если фронт отодвинулся далеко на запад?..

За стол сели вдвоем — Павел Алексеевич не хотел, чтобы кто-нибудь присутствовал при разговоре. Коньяк оказался первоклассный, французский. Закуска — со всей Европы: сыр из Дании, шпроты вроде бы испанские, ветчина в банках из Югославии. Павел Алексеевич отведал всего понемногу. Спросил:

— Отдыхаете, значит?

— В резерве находимся, товарищ генерал. И приводим себя в порядок. Перед Одоевом нам отдыха не дали, полк впереди действовал.

— Дивизия ваша, гвардии подполковник, на восемьдесят километров вперед ушла. Какой же вы резерв?! За двое суток до фронта не доберетесь!

— Так точно, товарищ гвардии генерал-майор! Я все понимаю. — Данилин слегка бравировал, чувствуя неуязвимость своих позиций. — Но что делать? Командир дивизии не отдавал другого приказа.

— А как он отдаст? Радиосвязи нет, по сугробам к вам не скоро доскачешь.

— Этого я не знаю.

— А то, что полки с боями вперед идут, это вы знаете?

— Конечно. Мой полк тоже до самого Лихвина так шел.

— Мы вот с вами за столом прохлаждаемся, а ваш друг Аркадий Князев лежит со своими эскадронами где-то на снежном поле под немецким огнем. Люди гибнут, и сам он, может быть, уже кровью умылся. А помощи нет, некому на немцев с фланга нажать. Вспоминает, наверно: где там застрял Данилин с полком? Скоро ли на выручку подоспеет?

У подполковника белым стало лицо; глаза удивленные, злые. Медленно поднялся он со скамьи.

— Я не трус… Вы меня в бою видели!

— Видел. Сядьте, — ладонью хлопнул Белов по столу. — Трусов под суд отдаю, с ними говорить нечего. У вас другое. Отсутствие разумной инициативы — вот как это называется. Если ваш полк продвинется на пятьдесят километров вперед — хуже это для дивизии или лучше?

— Не знаю. Мое дело выполнить приказ. А здесь мы не прохлаждаемся. Мы людьми до штата пополнились, коням отдых дали. В дивизии теперь свежий полк. Может, Баранов и хотел этого.

— Какие вы у меня грамотные, — со вздохом произнес Белов. — Ну, налей посошок на дорожку.

Выпил, поморщился. Искоса взглянул на командира полка.

— Вижу, стыдно тебе, Данилин. Трофеи тебя приковали.

— Застыдишься, товарищ генерал, если по-вашему рассуждать.

— А ты по-своему рассуди, подумай как следует…

Пока Белов собирался в путь, подполковник несколько раз выходил из комнаты, разговаривал о чем-то с Михайловым, отдавал распоряжения. Когда Белов стоял уже возле двери, задал вопрос:

— Товарищ генерал, я понял так: приказ командира дивизии вы отменяете? Полк поднят по тревоге, сейчас выступаем.

— Желаю успеха. До встречи на передовой.

Белов распахнул дверь и вышел в холодные сени. Вездеход ожидал у самого крыльца. Водитель зябко ежился и позевывал после короткого сна. Адъютант Михайлов был явно не в настроении. Негромко ворча, возился в углу кабины. Там что-то стукало и позванивало всякий раз, когда вездеход встряхивало на ухабах.

— Осторожней, — сказал Михайлов водителю. — Бутылки перебьешь.

— Данилин, что ли, снабдил? — поинтересовался Павел Алексеевич.

— И он тоже… Да вот не успел я! У них там под охраной целый вагон с подарками…

— Зачем нам подарки? Налил бы в дорогу коньяку две фляжки…

— Это слезы одни от такого богатства, товарищ генерал. Новый год на носу, не спиртом же его встречать?! А сухая колбаса с хозяйской картошкой и в будни надоела. К тому же у комиссара почки, ему небось деликатесы нужны, вина-фрукты!

— Ну молодец, — сказал Павел Алексеевич. — Спасибо за заботу. Только не ворчи, дай поспать.

Он плотнее завернулся в бурку и привалился к железному борту машины…

Часа через четыре вездеход пришлось оставить — кончилось горючее. Белов и Михайлов сели на лошадей, которых на всякий случай вел за машиной коновод. К полуночи выбрались с проселков на большак. Взяли вправо, к селу Подкопаево, куда должен был переместиться штаб группы.

На черном небе ярко горела луна, окруженная туманным светящимся кольцом. Светло было почти как днем. Вспыхивали снежинки на голубоватых сугробах.

К самой дороге клином выпирал лес. За ним, за поворотом, открылись страшные следы недавней бомбежки. Грязный снег засыпан был земляной крошкой, мерзлыми комьями. Трупы людей успели убрать, но на обочине лежали десятки убитых коней. На большом расстоянии, до следующего поворота, видны были разбитые сани, валялись ящики с патронами и снарядами… А ушедшие вперед полки задыхались без боеприпасов.

Белов выругался: такой ругани еще никогда не слышал от него адъютант. Хлестнул Победителя, и тот, осатанев от неожиданной обидной боли, помчался к селу.

В Подкопаево генерал бросил коня возле грузовика с корпусной радиостанцией. Рванул на себя дверцу крытого кузова. Командир радистов отшатнулся, увидев его.

— С авиацией связь есть?

— Так точно!

— Дайте бланк.

Быстро, размашисто написал на листке: «Командиру авиагруппы генералу Николаенко. Прекратите нейтралитет, начинайте воевать! Белов».

Много раз просил Павел Алексеевич прикрытия с воздуха — и все бесполезно. А короткая, резкая радиограмма вызвала реакцию быструю и неожиданную.

Радиограмму перехватила контрольная станция Западного фронта, одновременно с генералом Николаенко ее прочитал генерал Жуков. И подумал, наверное: совсем плохо у Белова, если пошел на такую крайность.

Командиру авиагруппы было приказано немедленно вылететь в штаб Белова и лично обеспечить прикрытие наступающих войск.

День стоял солнечный, немецкие летчики хозяйничали в воздухе, и Николаенко лишь чудом избежал гибели. В пути его У-2 несколько раз был атакован «мессершмиттами». Умелый пилот прижимал «уточку» к земле, шел над оврагами, вдоль рек, возле береговых круч.

Над селом Подкопаево два немецких истребителя снова ринулись на машину. Пилоту оставалось только одно — он посадил У-2 на поляне среди леса. За генералом и прибывшим с ним радистом Павел Алексеевич послал сани.

Николаенко угадал прямо к обеду. Он изрядно продрог, но не успел сесть за стол, на котором парила кастрюля с горячим борщом, как раздался гул моторов: появились немецкие бомбардировщики. От первых же взрывов в доме вылетели все стекла.

«Юнкерсы» трудились основательно, не спеша. Заходили на село то с одной, то с другой стороны. Белов и Николаенко старались по звуку определить, где упадут бомбы, и прятались за большой печью, делившей комнату пополам.

Изба качалась и скрипела при близких взрывах. Потоки воздуха стегали в оконные проемы. Воздушная волна подчистую смела со стола посуду. Крупный осколок разбил угловой кирпич печки.

Долго «маневрировали» по комнате два генерала. Когда затих гул моторов, Николаенко опустился на лавку возле стены:

— Уф-ф, жарко!

— От печки, что ли?

— Да уж, погрелся возле нее! Незадачливый день какой-то!

— Самый обыкновенный день, — ответил Белов. — Необычным будет тот, когда авиация начнет помогать нам в полную силу. Самолетов, что ли, у вас по-прежнему не хватает?

— Есть бомбардировщики. Правда, аэродромы не близко, но машины имеются. Только как вам поможешь, как определишь, где свои, где противник? Вы же все время в движении. Обходы, охваты — не поймешь, куда бомбы бросать. Пятьдесят на пятьдесят — по своим угодишь. Наверняка даже у вас в штабе не знают точно, где в данный момент линия фронта, куда какой полк вышел. Изменчивая ситуация.

— Линии нет, — согласился Белов, одни изгибы да клинья. Маневренную войну ведем, ищем слабые места противника.

— Как же помочь вам в таких условиях?

— Небо очистить надо. Чтобы немецкие летчики не резвились над нашими боевыми порядками.

— С этим трудней, — сказал Николаенко. — Истребителей у меня мало. По пальцам десятка машин не насчитаю.

— Подавите вражескую авиацию на аэродромах.

— Далеко. И противовоздушная оборона у них сильная.

— Зачем же в конце концов вас прислали сюда?

— Посмотрю, сделаю все, что в моих силах… — заверил Николаенко. И пошутил: — Ну и вам веселей все-таки вместе с авиационным начальником вокруг печки-то бегать?)

— Нет. Авиационным генералам это, может быть, и полезно для разнообразия, а нам, людям земным, надоело!

В далеком Берлине начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии генерал Гальдер записывал в своем дневнике:

Положение немцев в районе Калуги стало критическим. С фронта их упорно теснила 50-я армия генерала Болдина, а правый фланг и тылы громили гвардейцы Белова.

Прикрываясь сильным арьергардом, фашисты начали отходить на запад. Однако под нажимом советских войск этот отход вскоре превратился в бегство.

30 декабря бойцы 50-й армии полностью очистили от врага Калугу. Освобожден был важный узел дорог, крупный промышленный и административный центр. Советский народ получил хороший новогодний подарок!..

В штабе корпуса о новогоднем вечере позаботился Алексей Варфоломеевич Щелаковский. В селе Подкопаево нашли избу, не пострадавшую при бомбежке. За околицей срубили пушистую елку. Украсили ее ватой и цветной бумагой. Старую куклу кто-то преобразил в Деда-Мороза.

Стол был накрыт праздничной белой скатертью. Для каждого приглашенного — прибор: возле тарелочки нож, вилка и ложка. Особенно приятен был этот комфорт людям, вырвавшимся ненадолго с передовой. Простуженные, хриплые, с обожженными морозом лицами вваливались они в комнату, принося с собой запах дыма и конского пота. А потом, умывшись и причесавшись, размягчались, оттаивали душой: видели перед собой не пожарища, не окоченевшие трупы и кровь на снегу, а цветы в вазе и улыбающихся официанток в белых фартучках с кружевами.

Даже Павел Алексеевич, не любивший такие церемонии, был доволен: разрядка людям.

Первый тост — командиру. Белов предложил выпить за то, чтобы Новый год принес большие успехи в борьбе с врагом. Потом, по инициативе комиссара, обмыли новые звания: Павел Алексеевич стал теперь генерал-лейтенантом, а Николай Сергеевич Осликовский — генерал-майором. Не забыли чокнуться и за женщин, подготовивших этот праздник.

Посидев за общим столом, Белов и Щелаковский оделись и пошли к себе на квартиру. Улицы были безлюдны, хотя кое-где за темными окнами слышались голоса. Встретился патруль — в новогоднюю ночь охрана штаба была усилена.

— Ну, Павел Алексеевич, что скажешь о женщинах? — спросил Щелаковский.

— О каких?

— За которых пил.

— Обыкновенные, — пожал плечами Белов.

— Приятно, когда чувствуется рука хозяйки? И аккуратно, и чисто, и вообще… А у нас на всю командирскую столовую одна официантка. Только тебя, меня да Грецова успевает обслуживать.

— К чему клонишь, комиссар?

— Толковые кандидатуры есть, командир. Эти женщины, которые сегодня Новый год обеспечивали, они, знаешь, откуда? Ступинские. От самой Каширы идут с корпусом. Хотят воевать, на любую должность согласны. Об этом весь штаб знает, но установка твоя насчет женщин известна, поэтому молчали люди.

— Тебя дожидались?

— Угадал, — засмеялся Щелаковский. — Понимаешь, стремление хорошее, и характер свой женщины показали. Месяц за корпусом следовать непросто.

— Значит, без дружков-покровителей не обошлось?

— Все мы человеки, Павел Алексеевич. Но не в покровителях суть. Я беседовал с женщинами. Одна с образованием. Ее потом можно послать подучиться…

— Алексей Варфоломеевич, еще до твоего приезда у нас случай был. Два хороших командира до дуэли дошли, сам этим петухам выволочку устраивал.

— Знаю, знаю, — кивнул комиссар. — А известно ли тебе, где та девушка, из-за которой сыр-бор разгорелся?

— Перевели в корпусной госпиталь.

— Нет ее там. Одного из петухов взяли от нас с повышением, и она с ним уехала. Поженились, пишут товарищам, что счастливы.

— Ну и пусть радуются, комиссар. А я убежден, что женщинам в боевых частях места нет. Не желая того, они создают нервозную обстановку, пробуждают соперничество, ревность.

— Разные же люди, Павел Алексеевич! Ты нашу официантку возьми — кавалеров на пушечный выстрел не подпускает. Думаю, ступинские женщины не хуже. Предупредим их.

— Смотри, комиссар, на твою шею крест. Моральное состояние — прежде всего по твоей линии.

— Значит, вопрос решенный, — обрадовался комиссар, останавливаясь. — Ты подожди, Павел Алексеевич, не торопись. Я догоню через пять минут. Скажу женщинам, что генерал приказал с завтрашнего дня зачислить их в штат.

— Утром узнают.

— Нет, Павел Алексеевич, сейчас. Это им самый лучший сюрприз в новогоднюю ночь!

Ответственную задачу, поставленную директивой Военного совета Западного фронта, кавкорпус выполнил. За десять суток гвардейцы прошли с боями двести километров, круша и ломая тылы 4-й немецкой армии, поставив ее под угрозу окружения.

Одного только не смогли сделать кавалеристы — захватить штаб этой армии. Незадолго до подхода гвардейцев штаб на трехстах автомашинах укатил по Варшавскому шоссе куда-то на юго-запад. Задержись немецкие генералы еще немного — и крышка: в первый день нового года, незадолго до сумерек, на Варшавском шоссе появились всадники. Передовые отряды Баранова с ходу захватили вражеский аэродром и на некоторое время перекрыли шоссе в восьми километрах южнее Юхнова. Там, возле деревни Касимовки, кавалеристы освободили пятьсот советских военнопленных, которых немцы гнали в свой тыл.

Донесения от Баранова поступали с большим опозданием.

Павел Алексеевич, когда стемнело, сам выехал к Юхнову, чтобы на месте выяснить обстановку. Щелаковский отговаривал — очень опасно. Стремясь вперед, кавалерийские дивизии оставили у себя за спиной вражеские гарнизоны, обогнали отходившие немецкие части.

Белов взял несколько надежных разведчиков и взвод из комендантского эскадрона. Отряд без происшествий миновал три деревни. В последней из них немцы бросили исправные орудия и автомашины. А в крайних избах — большой склад саперного имущества: кирки, лопаты, мотки колючей проволоки и взрывчатка.

Неделю назад Павел Алексеевич отдал приказ: трофеями не заниматься, людей на их охрану не отвлекать, оставлять их пехоте. Для корпуса использовались только вражеские автоматы да гранаты-лимонки и гранаты на длинных деревянных ручках, которые удобно было бросать, далеко летели.

Вот и теперь бойцы не упустили случай пополнить запас «карманной артиллерии».

За деревней нагнали санный обоз. Возчики, парни и женщины, приплясывали возле саней — давно уже стояли на месте. У головной подводы сгрудились бойцы в белых полушубках. Старшина, начальник обоза, представился генералу.

— Почему не двигаетесь? — спросил Белов.

— Оказии ждем. Впереди через перекресток немецкая колонна прошла. Куда ж мы за ей с бабами да ребятишками-то? Передавят, как кур. А у нас ответственный груз, снаряды.

— Много ли немцев?

— Да вот Федотов бегал, глядел: человек с полста с пушками.

— Следуйте за нами, — распорядился Белов.

Разведчики быстро догнали фашистов, понаблюдали за ними. Отходила артиллерийская батарея с прилепившейся к ней пехотой. Причем пехота двигалась впереди, а пушкари тащились медленно, помогая коням, едва тянувшим большие неуклюжие орудия.

Вот действительно загвоздка! Гитлеровцы на дороге — как пробка. Не объедешь. А нажмешь на хвост — ударят из пушек прямой наводкой. Но не плестись же за ними до самого утра!

— Попробуем пулеметом пугнуть, — подъехал к Белову сержант-разведчик. — Им много не требуется, они теперь сами себя боятся!

Генерал с сомнением покачал головой, однако разрешил: другого выхода не было. Сержант козырнул и ускакал. А Павел Алексеевич подумал о себе: не слишком ли осторожничает?! Привык вынашивать и осуществлять замыслы, руководить операциями, забывать стал о кавалерийской лихости, о солдатской дерзости, порой даже бесшабашной, вроде бы и ненужной, но приносящей вдруг неожиданные успехи.

Когда действует дивизия или корпус, обязательно надо учесть все обстоятельства, проанализировать ситуацию. Точный расчет — поменьше случайностей. А в бою, в атаке, часто проявляются факторы, которые невозможно предусмотреть. Настроение солдат, степень усталости, положение соседей, чей-то личный пример и многое другое. Одно ясно: все эти непостоянные факторы служат тем, кто действует решительно и быстро.

Казалось, чего проще было гитлеровцам зарядить пушки и садануть по пулемету? А фашисты и не подумали сопротивляться. Они будто ждали, когда появятся всадники, толчок им был нужен. Едва прозвучала первая пулеметная очередь, артиллеристы кинулись к орудиям, обрубили постромки и взгромоздились на тяжелых битюгов. А кому не хватило лошадей, бросили винтовки и вскинули руки с зажатыми бумажками: накануне У-2 разбрасывали листовки — «пропуска в плен», отпечатанные по-русски и по-немецки.

Занявшись этой батареей, отряд потерял много времени, и Павел Алексеевич решил нигде больше не задерживаться. Несколько раз еще видели они немцев, разведчики издали стреляли по фашистам, и те убегали с дороги, оставляя на снежной целине глубокие, будто пропаханные, борозды.

Как ни торопился Белов, а на командный пункт 1-й гвардейской кавдивизии приехал только утром. Обычно на рассвете конники прекращали бой, укрывались от вражеской авиации в селах, деревнях и среди лесов. Однако сейчас с восходом солнца стрельба не утихла. Опытным ухом Павел Алексеевич уловил: бой ведется с полным накалом, причем со стороны противника огонь гораздо плотнее.

Генерал Баранов завтракал на своем наблюдательном пункте в небольшой церквушке. Сидел на полу, на толстом старом ковре. Вокруг валялись осколки стекол, выбитых из высоких стрельчатых окон. Проемы окон на скорую руку были зашиты досками. Сквозь щели врывался ветер. Краснокирпичные стены обросли белым инеем.

Ушки солдатской шапки у Баранова опущены. Щеки черные, ввалившиеся. Голоса почти нет. Грея руки о котелок с зеленой гороховой размазней-концентратом, Виктор Кириллович прохрипел:

— Прямо с костра! Угощайтесь!

Кто-то бегом принес генералу дымящийся котелок. Подали ложку. Белов ощутил пресноватый запах распаренного гороха, глотнул разок-другой и почувствовал, как растекается по телу тепло. Снял бурку, бинокль, поставил котелок на колени и принялся работать всерьез — после бессонной ночи и дальней дороги аппетит появился волчий.

Где-то неподалеку боднули землю снаряды крупных калибров. Церковь тряхнуло. Сорвался сверху кусок кирпича, стукнул рядом с ковром.

— В горох метил, — засмеялся Баранов.

Покончив с пюре, генералы поднялись по крутой винтовой лестнице на колокольню к наблюдателям, угнездившимся на толстых деревянных балках, покрытых голубиным пометом. Баранов повел глазами — наблюдатели мгновенно исчезли. Остался только офицер с биноклем в руках, сидевший возле телефонного аппарата.

С колокольни мутно просматривался город, затянутый пеленой дыма, и хорошо виден был отрезок Варшавского шоссе, темной лентой струившийся через белые поля. Виктор Кириллович спросил офицера, не обнаружено ли что-нибудь новое, а потом начал докладывать про оборону противника, показывая на местности.

Гитлеровцы опоясали Юхнов траншеями, зарыли в землю много танков. Теперь фашисты заканчивают внутренний оборонительный обвод, проходящий по окраине города. Вон чернеет линия свежих окопов. Работают средь бела дня, а наши не стреляют: немцы согнали туда мирных жителей, не станешь же бить по своим. И шоссе расчищают жители окрестных деревень. Движение по магистрали большое.

Павел Алексеевич и сам видел: то и дело появлялись грузовики. Когда выползла из леса длинная колонна, заговорила наша батарея. Дала несколько залпов, заставив фашистов поторопиться, и прекратила огонь.

— Снарядов мало? — спросил Белов.

— Почти совсем нет, — огорченно махнул рукой Баранов. — А без них лучше на шоссе не соваться. У немцев там танки ходят. С дороги они никуда, а на асфальте — хозяева. Я закупорил бы дорогу артиллерийским и минометным огнем, и весь разговор…

— Не надейтесь, помочь не смогу.

— Хоть по десять снарядов на ствол. И патронов бы не мешало, — прохрипел Виктор Кириллович. — Немец, слышите, шпарит без передышки, у него склады тут.

— Кононенко вчера докладывал, что противник сосредоточил в Юхнове два пехотных полка и тридцать орудий. Верно?

— Больше, Павел Алексеевич, гораздо больше. Неприятель от Калуги сюда отходит. Мы пленных имеем, — Баранов посмотрел на тыльную сторону карты, испещренную карандашными пометками, — имеем, значит, от тридцать шестой, двести пятьдесят второй и сто тридцать седьмой пехотных дивизий, от восьмисотого тяжелого артиллерийского дивизиона, от шестого авиаполка связи. Вот сколько их привалило!

— Это остатки, Виктор Кириллович.

— Верно, недобитки, и все же подспорье гарнизону. А у меня только считается, что три дивизии. У Глинского два полка по двести сабель осталось. В пятьдесят седьмой кавдивизии немного побольше.

— А гвардейская ваша как?

— Сносно, хотя за неделю тоже триста бойцов потеряли.

— Налицо сколько?

— Едоков по списку пять с лишним тысяч, из них половина в тылах, на дорогах. Обозы через сугробы тянут. Однако артиллерия при мне и пулеметы почти все. Боеприпасы будут — Юхнов возьмем. Танков бы еще. У немцев их больше тридцати, а у меня ни одного.

— Не обещаю, Виктор Кириллович. Танкисты за Окой не торопясь поспешают. А снарядов вчера даже на фронтовом складе не было. Об одном прошу — не отдавай немцам инициативу, жми и жми!

— А ведь я, Павел Алексеевич, собрался вслед за тобой ехать! — такими словами встретил комиссар Белова, вернувшегося в штаб корпуса.

— Соскучился?

— Новости есть важные.

— Хорошие или плохие?

— Вторая новость тебе по душе будет. А насчет первой не знаю. Держи — директива. По радио приняли.

Павел Алексеевич взял лист с аккуратно переписанным текстом. Так, фашисты отходят, это понятно. Ага, вот суть:

— Ты что хмуришься, командир? — спросил Алексей Варфоломеевич. — Не нравится тебе замысел?

— Сам по себе замысел хорош. Только до Вязьмы далековато.

— Сто километров. Позади гораздо больше осталось.

— Силы не те, комиссар. Материальные ресурсы исчерпаны.

— Значит, нереально?

— Если главную задачу решать, пожалуй, справимся. Соберу силы в кулак, до Вязьмы дойдем. Но ты смотри, сколько нам предварительных условий поставлено. Должны юхновскую группировку громить, трем соседним армиям помогать, станцию Занозную захватить. И как, скажи мне, буду я тянуть стрелковые дивизии к Юхнову, если дивизии эти подчиняются Болдину и перед ними свои задачи поставлены?!

— Что же ты предлагаешь?

— Буду готовить конницу к броску. А ты займись тылами. Скорей двигай санные обозы и грузовики. Без продуктов перебьемся, жители картошку дадут. Боеприпасы нужны позарез!

— Знаю, командир. Все наши тыловики, многие политработники — на дорогах.

— Хорошо. А про вторую новость чего молчишь?

— Жду, пока с первой покончим. Дело вот какое: есть официальное сообщение, что Гитлер своего любимца отстранил от должности. Генерал-полковника Гудериана. Не простил ему поражения под Каширой и под Тулой. Гордиться можешь, Павел Алексеевич. В Штеповке ты Гудериану хороший синяк поставил, а теперь совсем из седла вышиб!

— Не преувеличивай, комиссар, Гудериана не мы одни громили. Туляки его задержали, Болдин и Захаркин его силы перемалывали.

— А кто его назад повернул, кто танкистов по сугробам двести километров гнал?! Кто Гудериану хребет сломал? Ведь он от Белёва к Орлу с жалкими остатками отошел. Повезло ему — выскользнул из-под нашего удара, а то совсем доконали бы… О себе, командир, ты как хочешь думай, а заслуги корпуса не умаляй, — закончил Щелаковский.

Павел Алексеевич улыбнулся. Вообще это похоже на парадокс, но факт остается фактом: прославленному немецкому танкисту больше всего досталось от конницы.

Гвардейцы не смогли с ходу взять город Мосальск, мешавший продвижению корпуса. У фашистов было много артиллерии и минометов. Едва спешенные кавалеристы поднимались в атаку, враг сметал их ураганным огнем. А подавить огневые точки противника было нечем. Кончились боеприпасы.

Павел Алексеевич сам наблюдал за боем 160-го Камышинского полка. Гвардейцы шли по целине, увязая в снегу. Шли без выстрелов, как в психическую атаку.

Перед цепью шагал командир — Аркадий Князев. Сначала размахивал шашкой — она сверкала при свете луны. Потом, наверное, устал и пошел просто так.

Немецкие снаряды оставляли на поле черные круги. Мины взвихривали снег. Однотонно и спокойно трещали немецкие пулеметы, издали расстреливая наступающих. А цепь все шла и шла: молча, обреченно, упорно. И оставались на снегу неподвижные темные бугорки.

Аркадий Князев выполнил боевой приказ. Полк залег, передохнул, а потом броском ворвался на окраину города, Но продержался недолго. Немецкие автоматчики смело шли на сближение, хлеща свинцовыми струями. А гвардейцы пятились вдоль дороги под прикрытием единственного пулемета.

Автоматчики уничтожили бы полк на снежной равнине. Но гвардеец-пулеметчик работал виртуозно. Бил с тачанки короткими очередями, экономя патроны. Срезал фашистов, поднимавшихся в рост, вжимал в сугробы, не давая вести прицельный огонь.

Гитлеровцы перестреляли коней, тачанка перекосилась от взрыва мины, но боец все строчил и строчил. Отойти ему было уже нельзя, потому что немцы обтекли его и справа и слева.

Прозвучала последняя очередь. Кончились патроны. Фашисты двинулись к пулеметчику не таясь. Боец спрыгнул с тачанки и взмахнул гранатой. Наверно, это была большая противотанковая граната. Блеснуло яркое пламя разрыва…

Давно известно, что полководец не имеет права давать волю эмоциям. Он обязан рассуждать объективно и хладнокровно. Все это правильно в теории. Но о чем бы ни думал Павел Алексеевич после атаки Камышинского полка, мысли его возвращались к бугоркам трупов, испятнавшим снежное поле, к пулеметчику, расстрелявшему последний запас патронов.

Назойливо всплывали слова из захваченной недавно памятки немецкого офицера: «Победа достается в бою кровью и железом. Первое надлежит экономить за счет второго». Истина старая, только сформулирована очень четко.

Конечно, легко фашистам экономить кровь, когда за спиной промышленность всей Европы. Но и генерал Белов не допустит, чтобы напрасно гибли его бойцы. Он строго взыскивал с комсостава за потери, требовал, чтобы победу добывали прежде всего мыслью, головой, а не жизнями. Наверно, в этом одна из причин того, что его корпус остался в числе немногих соединений, сохранившихся с начала войны. Мосальск — не последний город на его пути. Хотя ответственность за остановку наступления ляжет на плечи генерала, он не будет гнать людей в атаку без патронов, без артиллерийской поддержки.

Так он и сказал Щелаковскому. Комиссар и начальник штаба поддержали его решение. Штурм Мосальска был прекращен.

Комиссия, срочно отправленная из штаба Западного фронта к Белову, добралась до места не сразу. Полковник, два подполковника и три майора выехали из Тулы на автомашине, но дотянули на ней только до Крапивны. Машина застряла в глубоком овраге. Дальше, до Одоева, ехали на санях вместе с обозниками. А за Одоевом — еще хуже. До Николо-Гастуни дорога была заметена снегом. Население боролось с заносами. Пока расчищали один участок, вьюга перевивала сугробами другой.

Сорок километров члены комиссии шли пешком. Своими глазами видели сотни застрявших грузовиков, санитарные машины и танки. Видели, как измученные, обмороженные шоферы метр за метром пробивают дорогу на запад.

В Николо-Гастуни комиссию ожидали коноводы с лошадьми, высланные Грецовым. Утром 6 января комиссия прибыла наконец в Подкопаево. Продрогшие офицеры были голодны и небриты. Им отвели одну из уцелевших изб, чистую и теплую. Но едва успели они расположиться, как в селе поднялась стрельба, начали рваться снаряды, взревели моторы.

Три немецких танка, блуждавших по проселкам, попытались прорваться через Подкопаево. Бойцы штабных подразделений преградили им путь.

С танками скоро справились, но тишина длилась недолго. Прилетели немецкие бомбардировщики, членам комиссии пришлось лезть в щель и сидеть там полтора часа. А в это время взрывной волной снесло крышу избы, в которой они остановились.

— Как вы работаете в таких условиях? — не выдержал председатель комиссии.

Комиссар Щелаковский, сидевший в щели вместе с гостями, усмехнулся:

— Ночью работаем. А вы, когда вернетесь в штаб фронта, не забудьте доложить там о виденном.

Члены комиссии побывали в дивизии Баранова, в одном из полков, и сразу двинулись в обратный путь. Они подтвердили в штабе фронта все, о чем сообщал Белов. Корпус отрезан бездорожьем от баз снабжения. Бой вести нечем. Нужны срочные меры, иначе противник отбросит кавалеристов.

По предложению комиссии штаб фронта выделил добавочный автотранспорт. Генерал Жуков приказал перебросить в корпус боеприпасы по воздуху. Одновременно Белову была отправлена резкая радиограмма с требованием «немедленно прекратить несоответствующие обстановке оборонительные действия…».

Получив снаряды и патроны, гвардейцы возобновили наступление и взяли Мосальск без особых трудов. Артиллерия подавила огневые точки противника, спешенные кавалеристы пошли в атаку с трех сторон, ворвались в город и 9 января очистили его от гитлеровцев.

Эта победа, важная сама по себе, не развязала руки Белову. Гитлеровцы успели уже закрыть разрыв между двумя своими армиями, успели создать перед корпусом сплошной фронт. Сильные группировки противника давили на фланги гвардейских дивизий, все еще не прикрытые отставшей пехотой.

Давно не было у Павла Алексеевича такой раздвоенности, таких колебаний, как теперь. Логика требовала удерживать освобожденный район до подхода стрелковых частей. Командующий фронтом торопил корпус вперед, на Вязьму, и со своей точки зрения был прав. Но если кавалеристы прорвутся через Варшавское шоссе и уйдут к Вязьме, фашисты сомкнут за их спиной фронт, вновь займут территорию до самой Оки. Тогда корпус будет полностью изолирован от главных сил. А ведь гвардейцы и без того почти исчерпали свои боевые возможности.

Между тем противник усиливал нажим, растягивая войска Белова на широком фронте. Гитлеровцы тоже понимали, что вырвавшуюся вперед конницу еще можно отбросить, пока не вышла на этот рубеж советская пехота с тяжелым оружием. И Павлу Алексеевичу нужно было думать не столько о новом рейде, сколько о том, как сдержать натиск врага.

14 января в штаб корпуса прилетел на У-2 офицер связи. Он доставил опечатанный пакет, адресованный лично генералу Белову. В нем оказалось письмо Жукова, написанное синими чернилами на листе бумаги, вырванном из тетради.

Сразу же, сгоряча, Павел Алексеевич принялся писать ответ. Задели слова о том, что Жуков «поднял» его в глазах правительства и армии. А раньше, что же?! Разве раньше Белов не получал орденов и званий?! Слава богу, стал генералом и командиром корпуса без помощи Жукова. Без его «уговоров, внушений и понуканий» сражался с немцами все лето и всю осень. Да и под Москвой действовал не хуже других. Во всяком случае гвардейский кавкорпус начал гнать фашистов от столицы на десять дней раньше общего контрнаступления. Если брать по прямой, корпус продвинулся вперед на четыреста километров. Это вдвое больше, чем любое другое соединение. Да к тому же корпус, по выражению самого Жукова, «тянул» за собой пехоту двух соседних армий. Он врезался во вражескую оборону острым клином, как нос ледокола, дробил лед, давая возможность пехоте раздвигать льдины, очищать пространство.

Павел Алексеевич вспомнил и написал слова Сталина, сказанные им в 1929 году: «Не бывало и не может быть успешного наступления без перегруппировки сил в ходе самого наступления, без закрепления захваченных позиций, без использования резервов для развития успеха и доведения до конца наступления. При огульном продвижении, то есть без соблюдения этих условий, наступление должно неминуемо выдохнуться и провалиться. Огульное продвижение вперед есть смерть для наступления…»

В комнату вошел Щелаковский, успевший познакомиться с письмом Жукова. Спросил, заглядывая через плечо:

— Наизусть помнишь цитату?

— Как не помнить, сто раз повторяли.

— Жуков, думаешь, хуже тебя ее знает?

— Положим, не хуже.

— А ты того… откипел? Успокоился?

— Как видишь.

— Тогда порви свой ответ, командир. И выбрось. С Жукова требует Ставка, а он требует с тебя. Использует все средства, чтобы добиться цели. Давит на твое самолюбие, поджигает тебя, раззадоривает. Горин, дескать, Сычевку взял, Калининский фронт нас может опередить! Белов, не отставай!

— Ну, Сычевка — это еще не Вязьма!

— Видишь, — улыбнулся Щелаковский. — Вот тебя уже и заело. Достиг Жуков своей цели.

— Алексей Варфоломеевич, ты ведь знаешь: не могу я вперед идти. Ослаблю фланги — сплюснут нас немцы.

— Это другой разговор, командир. Рви свое послание, обидами потом посчитаешься. А сейчас о рейде думать давай.

— Только о нем и думаю. Через Варшавское шоссе мы перейдем, но не сегодня и не завтра. Будем готовиться, чтобы ударить наверняка.

— А время? Жуков не шутит. Снимет тебя с корпуса, и весь разговор.

— Нет, — усмехнулся Павел Алексеевич, тронув мизинцем колючие, отрастающие усы. — В ближайшие дни не снимет.

— Уверен?

— Карта подсказывает. Как ни крути, а корпус первым идет. И задача перед нами наиважнейшая. При таких обстоятельствах командиров не меняют. Разве что в самых критических случаях. А такой, по-моему, еще не настал.

К 20 января положение группы Белова стало более прочным. Подтянулись отставшие подразделения и обозы. Две стрелковые дивизии, включенные в группу, догнали конницу и сменили ее на некоторых участках. Прибыло пять лыжных батальонов.

Справа 50-я армия генерала Болдина вела бои за Юхнов. Слева 10-я армия все еще не могла выйти на одну линию с гвардейцами: там зиял разрыв шириной более двадцати километров. Но туда, в лесное бездорожье, немцы не совались. Они держали свои силы на Варшавском шоссе, преграждая Белову путь на запад.

Тридцатикилометровый участок шоссе обороняли четыре вражеские дивизии: 216-я и 403-я пехотные, 10-я моторизованная и 19-я танковая. Считалось, что дивизии эти ослаблены, что в них большой некомплект людей и техники. Но при всей своей «слабости» они имели шестьдесят танков, а Белов только восемь, да и те — легкие.

Корпус вел активную разведку. Каждую ночь уходили на задание специальные группы, отряды лыжников, конные разъезды. Некоторые из них просачивались через боевые порядки противника за Варшавское шоссе, устанавливали связь с партизанами. Благодаря этому Павел Алексеевич хорошо знал положение вражеских войск.

Сплошной оборонительной линии немцы не имели. Они жались к теплу, к избам, превратив каждую деревню в сильный опорный пункт. Пространство между деревнями контролировалось артиллерийским, минометным и пулеметным огнем.

Подготовка к прорыву через шоссе была в полном разгаре, когда из штаба Западного фронта пришло распоряжение освободить от занимаемой должности полковника Грецова, как не обеспечившего выполнения задачи. Грецова вызывали для личного доклада в Военный совет фронта.

Михаил Дмитриевич собрался за один вечер. Расставание вышло грустным. Всякое бывало между командиром корпуса и начальником штаба: случалось, что расходились во взглядах, неприятное говорили друг другу. Но не в этом суть. Сработались за трудные военные месяцы, прониклись взаимным доверием. У Белова — быстрая реакция, решительность, стремление везде побывать самому. А у Михаила Дмитриевича — рассудительность, привычка к кропотливой работе, к точным расчетам. Ничего не выпустит из виду, вовремя подскажет командиру, если тот забыл что-нибудь или увлекся.

Не за плохую работу отзывали Грецова. Вероятно, командованию фронта не нравилось, что слишком уж спелись командир корпуса и начальник штаба, всегда вместе отстаивали общую точку зрения. К тому же снятие Грецова — это предупреждение…

Вместо Михаила Дмитриевича временно остался его помощник — майор Вашурин.

В ту ночь, когда уехал начштаба, разведчики обстреляли на Варшавском шоссе легковую автомашину. Шофер получил пулю в лоб, а офицер, сидевший позади, выскочил невредимый. Ему набросили на голову мешок, скрутили за спиной руки и потащили подальше от опасного места. Потом положили на волокуши, на каких вывозили раненых, и потянули по сугробам через лес. Несколько раз проверяли, не замерз ли, заставляли пить водку.

Пленный оказался немолодым обер-лейтенантом из резервистов. Плотный, лысоватый, похожий на зажиточного крестьянина, он на первом же допросе смекнул, что самое страшное осталось позади, а будущее во многом зависит от него самого. Он сразу заявил: взглядов Гитлера не разделяет, ничего хорошего не ждет от этой войны и готов рассказать все, что будет интересно господину майору.

Допрос через переводчика вел Кононенко. А Павел Алексеевич, накинув на плечи солдатский ватник, сидел в темном углу комнаты. Хотел знать точно: каким образом построена вражеская оборона на участке батальона, в состав которого входила рота обер-лейтенанта.

Пленный водил карандашом по карте. Вот село Подберезье, центр боевого участка. Вот река Пополта и мост. Его круглосуточно охраняет взвод со станковым пулеметом. А тут и тут на возвышенностях огневые точки и наблюдательные посты. Здесь стоит артиллерийская батарея.

Белова заинтересовала лесная полоса вдоль Пополты. Полоса не широкая, но она связывает лесной массив на нашей стороне с таким же массивом за Варшавским шоссе.

Обер-лейтенант сказал, что полоса не охраняется. Мост — это важный объект. А в лесу снега на метр. Там только зайцы бегают. Солдаты третьего взвода убили трех зайцев и приготовили прекрасный суп.

Пленный даже причмокнул от приятного воспоминания. Но Белов уже не обращал на немца внимания, думал о своем. Лесная полоса — не сослужит ли она роль коридора, который выведет корпус во вражеский тыл?!

…Особое задание командира корпуса доверено было выполнить 115-му лыжному батальону. Бойцы в нем молодые, выносливые, почти все — спортсмены. Ночью они перешли через реку Пополту и исчезли в густых зарослях, тянувшихся вдоль берега. Двигались бесшумно. Иногда впереди, над шоссе, взлетали гроздья осветительных ракет. Раздавалась пулеметная очередь — дежурный немец показывал, что не спит. И опять только дыхание людей да скрип снега.

В лесу томно, глухо, сугробы по пояс: бойцы, прокладывавшие лыжню, быстро выбивались из сил, их меняли. Человеческих следов нигде не было видно.

После полуночи батальон достиг шоссе. Сам командир с тремя сержантами (все в белом) подполз к дороге метров на пятьдесят, видел кабины автомашин, двигавшиеся над снежным валом, слышал лающую, резкую речь, команды.

Вернувшись в глубь леса, комбат отправил генералу Белову донесение. Лыжники начали прокладывать дорогу — Уминать снег в тех местах, где просека проходила под навесом деревьев.

Прочитан записку комбата, Павел Алексеевич немедленно вызвал к себе командиров дивизий, майоров Вашурина и Кононенко. Генерал был весел, насмешлив, полон энергии. Радостная возбужденность его передавалась людям. Все понимали: кончилось ожидание, пришло время действовать. Будет труднее, чем сейчас, зато начинается настоящая работа, боевой праздник!

За день было сделано много. Наметили составы прорывающихся эшелонов, маршруты движения и места сосредоточения. Эскадроны получили трехсуточную норму боеприпасов, продовольствия и фуража. Артиллеристы и минометчики подготовили материальную часть. Удалось провести во всех полках короткие совещания с командным и политическим составом.

Вражеская разведка не отметила в течение дня никаких изменении на участке группы войск генерала Белова. С переменным успехом велись бои за несколько населенных пунктов. Движение на дорогах — обычное. Режим огня — повсеместно прежний. Об отсутствии перемен доложил и пилот разведывательного самолета, пролетавшего над районом группы перед самым заходом солнца.

Началась ночь, не вызывавшая у немцев никаких опасений. Но рассейся на минуту тьма, и фашисты увидели бы весьма неприятную для себя картину. Но дорогам, растянувшись на многие километры, двигались колонны войск. Конница шла к реке Пополте с обозами, с артиллерией и пулеметами, установленными на санях.

В лес, занятый 115-м лыжным батальоном, вступил 116-й лыжный батальон. Следом — 1092-й полк 325-й стрелковой дивизии. Там, где они прошли, осталась хорошо утоптанная дорога.

Утром движение прекратилось. Кавалеристы замаскировались в лесах, в населенных пунктах. Но скрыть стрелковый полк на подступах к шоссе было невозможно. Едва наступил холодный, ветреный рассвет, восточнее села Подберезье завязалась перестрелка. Фашисты выдвинули к лесу пехотную роту. Белов приказал не раскрывать своих сил, вести бой без напряжения, даже назад податься. Пусть гитлеровцы думают, что это лишь небольшая стычка, пусть не тревожатся.

Для генерала, для всего штаба наступило напряженное время. Надо было продолжать бой у Подберезья и с особой тщательностью следить за поведением фашистов на всем фронте группы: не разгадан ли противником замысел, не готовит ли он контрудар?!

Уточнялись, согласовывались детали прорыва. И, конечно, всплыли десятки вопросов, которые обязательно появляются перед началом каждого крупного дела. В конноартиллерийский дивизион не подвезли боеприпасов. 212-й кавалерийский полк ожидает получения лошадей: идти ему в рейд или стоять на месте? Где принимать маршевые эскадроны?

Эти заботы, сами по себе существенные и важные, сейчас отвлекали командира и штаб от главного. Белов отрубил их одним ударом.

Штабу — заниматься только прорывом и рейдом. Все другое — начальнику тыла. Он с группой офицеров остается в Мосальске, на узле связи.

Незаметно летели часы. В сумерках 1092-й стрелковый полк и 115-й лыжный батальон усилили нажим на противника. Пехоту поддержали спешенные кавалеристы. Немцы дрогнули и попятились. Преследуя их, подразделения полка захватили мост на шоссе севернее Подберезья и сразу, ударами вправо и влево, расширили занятую полосу. Небольшой участок Варшавского шоссе был очищен от противника.

Итак, путь на запад открыт. Фашисты, конечно, уже всполошились, бросили к месту прорыва танки и грузовики с пехотой.

Теперь счет на минуты.

У телефона — командир 2-й гвардейской кавдивизии Осликовский.

— Николай Сергеевич, вы готовы?

— Полки п-п-подходят к шоссе.

— Действуйте решительно. Никаких промедлений! Желаю успеха!

Молодцы связисты — наладили бесперебойную связь. Доклады к Белову поступали и от пехоты, и от разведчиков, и от артиллеристов, заранее подтянувшихся к реке Пополте. Павел Алексеевич чувствовал себя дирижером огромного, хорошо отлаженного оркестра. И, не отходя от стола, следил за его игрой, внося поправки, где это требовалось.

Гвардейцы Осликовского и 75-я легкая кавдивизия начали форсировать шоссе как раз в то время, когда к стенкам коридора подоспели вражеские резервы.

Этот вариант был предусмотрен заранее.

Белов приказал артиллеристам дать заградительный огонь по флангам прорыва.

Немцам негде было укрыться от града снарядов. Вспыхнули вражеские грузовики и танки, разбежалась пехота. Активность фашистов сразу упала. Вот так и долбить бы их, так бы и держать огневую завесу, пока кавалерия переправляется через шоссе. Но опять старая проблема — нехватка боеприпасов.

Пушкари поработали немного, а потом принялись свертывать самокрутки…

Ночь трудная, а день будет еще труднее. Как удержать захваченный отрезок дороги? Немцы приложат все силы, чтобы очистить автомагистраль. Надо сковать врага длительным, изнуряющим боем, а второй эшелон — дивизию Баранова — перебросить через шоссе в другом месте, правее: там гитлеровцы сейчас не ждут прорыва. Самому — возглавить третий, замыкающий эшелон.

Из походного дневника генерала Белова.

Еще до начала прорыва командиры дивизий были предупреждены: штаб корпуса остановится в маленькой деревушке Вязовец. Когда Белов и Щелаковский прибыли туда, их уже ожидали офицеры связи от всех соединений. Генерал велел им скакать в свои дивизии, вызвать командиров и комиссаров.

В указанный срок все без опоздания явились на совещание. Одно это говорило о том, что в новой, необычной обстановке, в тылу врага, корпус по-прежнему крепок и боеспособен.

Встреча была дружеской. Командиры радовались, что все живы, все снова рядом. Николай Сергеевич Осликовский, пожимая руку полковника Глинского, сказал громко и вроде бы в шутку:

— Ну, Михаил Иосифович, сам пришел, это ладно. Рад видеть. Но зачем ты Белова с собой привел? Мы бы тут покрутились по тылам и назад вышли. А теперь он покоя не даст!

Посмеявшись, командиры и комиссары расселись на лавках вдоль стен, достали свои карты. Павел Алексеевич подвел итоги.

Через Варшавское шоссе прорвались главные силы корпуса, боевой костяк: семь с половиной тысяч человек. Прошла полковая артиллерия и небольшая часть дивизионной. Почти все обозы, хозяйственные и тыловые подразделения остались за линией фронта.

Удержать захваченный отрезок Варшавского шоссе 325-я стрелковая дивизия не смогла. Немцы оттеснили ее. Магистраль снова в руках противника. Корпус отрезан от своих, рассчитывать можно только на самих себя. А впереди — самое главное. Впереди — Вязьма!