Поход без привала

Часть шестая Глубокий рейд

Конница шла по старым дремучим лесам. Непролазные пущи сменялись просторными хвойными борами. Могучие сосны стояли словно колонны, посеребренные инеем. Наверху свирепствовала вьюга-метелица, а под кронами было тихо. Даже полуденный свет не рассеивал в густолесье зыбкие синие сумерки.

Иногда войска выходили на большие поляны, на открытый простор, но, опасаясь авиации, вновь спешили укрыться в чащобах. Двигались по просекам, по старым дорогам, кое-где заросшим уже деревцами. Передовые эскадроны, торившие путь, часто менялись. Они не только уминали глубокий снег, но и расчищали заросли топорами. Особенно доставалось артиллеристам: они то и дело брались за пилы, чтобы свалить деревья, мешавшие провезти пушки.

Торопясь к Вязьме, гвардейцы старались не ввязываться в бои, огибали крупные населенные пункты, где имелись вражеские гарнизоны.

Всю ночь Белов и Щелаковский ехали верхом вместе с эскадронами 41-й легкой кавдивизии, составлявшей резерв группы. Под утро Павел Алексеевич решил обогнать колонну, поскорее добраться до деревни Бабенки, чтобы оттуда повернуть на Хватов Завод, в 1-ю гвардейскую кавдивизию.

Проехав километра три полевой рысью, Белов и адъютант Михайлов догнали авангардный полк. Бойцы, закутавшись в плащ-палатки, наброшенные поверх шинелей, дремали в седлах. Полковник Панкратов ехал в розвальнях, укрывшись крестьянским тулупом. Спал чутко, сразу приподнялся, услышав негромкий голос Белова.

Павел Алексеевич рукой показал: не вставайте. Поехал возле саней. Чуть свесившись с Победителя, принялся расспрашивать, что впереди. Панкратов доложил: головной эскадрон уже прошел через Бабенки, противника там нет.

— На всякий случай возьмите сопровождающих, товарищ генерал.

— Не надо людей гонять, сами доберемся.

Победитель, которому не нравилось плестись рядом с санями, помчался легко и охотно. Полк остался позади. Миновали лесок. За поворотом дороги открылась деревня — осевшие среди сугробов избы с низко нахлобученными белыми крышами. Скоро рассвет, а над избами ни одного дымка, окна темны. «Выморочное место», — удивился Павел Алексеевич.

Впереди что-то чернело на снегу. Белов осадил Победителя. Трое мертвых бойцов, три лошади… Одна из них, с пробитой головой, еще сучила ногами, словно по инерции продолжала бежать.

— Недавно! — сказал Белов, вглядываясь в крайние избы. — Дальше нельзя!

— Вернемся, — попросил Михайлов. — Скорее назад!

— Поворачиваем разом — и с места — в галоп! Давай! — скомандовал генерал.

Едва кони рванулись, в напряженной тишине грохнули выстрелы. Они подстегнули Победителя. Он стлался над дорогой, летел как птица. Белов прильнул к его шее, а в голове была одна мысль: пуля в спину — обидная смерть!

Страх нахлынул позже, когда Павел Алексеевич остановил коня в перелеске. Посмотрел назад, на ровное поле, на деревню, — и холодный пот выступил по всему телу. Как это немцы промазали?! Сумерки помешали, наверно…

Полк Панкратова привычно и быстро принимал боевой порядок. Коноводы с лошадьми укрылись в лесу, а люди, пробиваясь сквозь снег, все шире растягивали цепь вдоль опушки. И вот уже ударили с дороги артиллеристы. Пулемет, поперхнувшись несколько раз, затараторил уверенно, деловито.

Павел Алексеевич мысленно одобрил четкие действия конников, а вслух сказал Панкратову:

— Не торопитесь, выясните силы неприятеля.

Полковника предупредил, а сам не удержался от азарта, от желания понаблюдать за противником. Появилось прямо-таки мальчишеское стремление увидеть фашистов, чуть не подстреливших его, самому в отместку пальнуть по ним.

Пошел с Михайловым через лес, проваливаясь кое-где до пояса. На опушке падали, стукаясь о стволы, ослабевшие на излете пули. Дальше, до бугорка, пришлось ползти, пробивая в снегу глубокий коридор. Было совсем светло, но Павел Алексеевич не боялся, что их заметят. Белые халаты маскировали надежно.

Бинокль словно придвинул деревню. Вот плетень, покосившиеся ворота. В третьем от околицы дворе кошка кралась вдоль стены. Это было единственное живое существо. Немцы так укрылись, будто их вовсе нет. Лишь по звукам Павел Алексеевич определил, что противник ведет огонь из четырех пулеметов. И все они выдвинуты сюда, к лесу. Северная окраина, видимо, не прикрыта. А поле там ровное, обдутое ветром. Снег не очень глубок…

На дорогу Белов вернулся с готовым решением. Панкратову — наступать, сковывая противника. 170-му кавполку из дивизии Глинского выделить эскадрон со взводом станковых пулеметов. Этому отряду незаметно обойти деревню Бабенки с севера.

— Кто поведет эскадрон?

— Я, товарищ генерал! — подъехал всадник с румяным лицом. Глаза дерзкие, насмешливые. — Лейтенант Кириченко!

— Вот что, лейтенант! — весело сказал Павел Алексеевич, сразу поверив в удачливость молодого комэска. — Действуй стремительно. Пулеметы — на случай, если ввяжешься в огневой бой. Только сперва посмотри: если снег позволяет, атакуй в конном строю.

Между тем к деревне подтянулся штаб корпуса. Люди расположились на продолговатой поляне. Под деревьями хлопотал возле походной кухни повар в белом колпаке. А комендант штаба стоял рядом, требуя топить так, чтобы не было дыма.

Греясь чаем, Белов прислушивался к стрельбе. Определил, когда бой достиг кульминации, сказал комиссару:

— Ну, теперь можно ехать.

— И я с тобой. А то очень уж настроение у тебя геройское. На засаду нарвался, в разведку полез… Ты же командир корпуса!

— А ты, значит, решил охладить пыл зарвавшегося генерала? — засмеялся Павел Алексеевич. — Это, конечно, Михайлов позаботился, проинформировал?

— Не понимаю, почему тебе так весело? — пожал плечами Щелаковский, — Помнишь случай с Барановым?

— С Виктором Кирилловичем? У него столько всяких случаев было!

— Когда он ехал ночью на машине и по ошибке попал в деревню, занятую фашистами? Глядь, возле дома часовой в немецкой форме. Генералу бы развернуться и назад… А он что?

— Выпрыгнул из машины, сгреб часового и на заднее сиденье его. Сам приехал и «языка» привез. Звонит мне радостный, думал, хвалить буду. А я ему выложил что следовало… Выговор пообещал.

— Почему? — улыбнулся Щелаковский.

— Не генеральское дело «языков» брать, для этого разведчики есть. Только ты, комиссар, параллели не проводи.

— А вот и провожу, и высказываю тебе свое неодобрение. Скверно, если войска останутся без командира. Тем более здесь, в немецком тылу.

— Ладно, согласен. А теперь пора.

Над деревней стлался дым — догорало несколько изб. Рядом с пожарищами по-мирному тянулись из труб уцелевших домов печные дымки.

— Ко всему притерпелись люди, — сказал Белов. — Война войной, а детишек кормить надо.

— Тут еще освободителей голодных бог послал, — задумчиво произнес Щелаковский. — Вот новая проблема для нас и для них, — показал комиссар на санитаров, которые ходили по полю, пробираясь среди кустов.

— Больной вопрос, — согласился Белов, — Будем пока оставлять раненых местным жителям. Потом заберем.

— Бабкин госпиталь, — вздохнул Алексей Варфоломеевич.

Па улице валялись вражеские трупы. Павел Алексеевич обратил внимание — немцы хорошо одеты, под зелеными шинелями ватники или телогрейки, все в добротных красноармейских валенках.

— Карательный батальон, — доложил командир 41-й кавдивизии полковник Глинский, встретивший генерала в центре деревни. — Специально наш головной эскадрон пропустили, засаду устроили. Думали, партизанский отряд идет. А мы их — наголову!

— Лейтенант Кириченко?

— Он ускорил дело. В конном строю ворвался. Там, у околицы, много фашистов порублено. Весь обоз взяли. Для себя используем. И ветеринарный лазарет. Медикаменты, спирт.

— Потери?

— У Панкратова одиннадцать убитых. Раненых еще собираем.

Павел Алексеевич одобрительно кивнул. Целый немецкий батальон сброшен со счета. Слаженно действовали кавалеристы, грамотно, смело. Головной эскадрон, который прошел через Бабенки, заслышав стрельбу, повернул назад и по своей инициативе нажал на гитлеровцев, отрезал путь отступления. Молодцы конники, все похвалы достойны!

О том же думал и комиссар.

— Помнишь, Павел Алексеевич, ты говорил однажды: войска, которые умеют вести бой ночью или в лесу, — это войска первого класса. Те войска, которые могут сражаться ночью в лесу, — это войска высшего класса. А вот если ночью, в лесу, да еще в тылу противника, — это какие войска?

— Не знаю, комиссар, на такой случай классического определения не предусмотрено, — засмеялся Белов. — Очень уж редкостная ситуация.

— У нас она становится нормой.

— Расхвастался, комиссар! На тебя не похоже.

— Горжусь, командир! И скажу по секрету — чертовски рад, что в твой корпус послали. Лежал в госпитале и одного боялся: проваляюсь долго, а на мое место другого направят.

— Мы бы тебя силой вернули. Послал бы за тобой эскадрон во главе вот с таким Кириченкой, и все в порядке, — отшучивался Павел Алексеевич, стараясь не показать, как тронули его слова комиссара. — А насчет боев в тылу противника придется крепко подумать. Приспосабливаться нужно к новым условиям. Кроме партизан, других соседей у нас нет, тыл открытый. Враг может возникнуть в любое время и в любом месте, как нынче в Бабенках. Пока вперед идем, еще терпимо. А начнется большой бой — фланги и тыл дадут себя знать.

— Непрерывно вести усиленную разведку по всем направлениям.

— Это само собой, комиссар. Вашурин готовит приказ. Хотя одно дело — обнаружить противника, другое — остановить. Есть у меня мысль использовать для этой цели партизанские отряды. Нужно опереться на них. Только не знаю, насколько они боеспособны?

Белов и Щелаковский остановили коней на невысоком холме. Впереди, за полем, вновь начинался лес. Свернув с большака, ползла туда по белой целине длинная колонна всадников. Голова ее уже скрылась, втянувшись в просеку, которая издали казалась узенькой щелкой в темнозеленой стене лесного массива.

В населенном пункте Покровск, неподалеку от Вязьмы, к генералу Белову подошел человек средних лет в истрепанной шинели. Был он настолько худ, что, казалось, ветром его снесет. Глаза большие, строгие, изучающие.

— Военврач Новоселов, — представился он. — Нахожусь здесь с октября.

Белов передал Победителя коноводу, остановился с врачом. Новоселов рассказал, что командовал медсанбатом 144-й стрелковой дивизии, которая попала в окружение. Многие бойцы и командиры ушли пробиваться на запад, другие рассеялись по лесам. А медсанбат остался в Покровске. Куда же повезешь несколько сотен раненых?!

— Лечили, как могли и чем могли. Кормились у местных жителей, а у тех у самих только хлеб да картошка… Даже самого простого не было — уток, ночных горшков. Использовали каски. Однако почти всех раненых подняли на ноги. Немцы не вмешивались. Не помогали, но и не трогали. А вот в деревне Дебри такой же госпиталь был, оттуда несколько вылечившихся бойцов ушло к партизанам. Фашисты узнали, приехали в деревню, перестреляли всех раненых и медперсонал.

— Еще госпитали или медсанбаты поблизости есть?

— Точно не могу сказать, товарищ генерал. От людей слышал, что в совхозе Алексино осталось около четырехсот раненых, а в Гриднево и Ушаково — не менее шестисот.

— С медперсоналом?

— Врачи и сестры при них, конечно.

— Покажите помещение.

Шагая вслед за врачом к длинному школьному зданию, Павел Алексеевич думал, что медицинскую службу корпуса надо создавать заново. Вместе с войсками через шоссе прорвался всего лишь один медико-санитарный взвод.

Новоселов открыл дверь. Из коридора Белов вошел в большую полутемную комнату. Обледеневшие стекла плохо пропускали свет. Да и стекол уцелело немного, отверстия в рамах были заткнуты тряпьем.

Раненые лежали на дощатых топчанах, некоторые на полу, на кучах соломы, Возле стены охал боец, покачивая перевязанную руку. Павел Алексеевич вопросительно взглянул на врача.

— Восемнадцать человек ваших приняли, — сказал Новоселов.

— Сколько еще сможете? — поинтересовался Белов, выходя в коридор.

— Места хватит человек на пятьдесят. Но ни медикаментов, ни продуктов у нас нет, — развел руками врач. — Это главное. Об остальном просто умалчиваю.

— Понимаю и благодарю вас. Весь ваш персонал.

— Выполняем свой долг.

— Это хорошо, — усмехнулся Павел Алексеевич, тронув пальцем усы. — Да только по-разному его выполнять можно. От параграфа до параграфа — и прав будешь. А параграф — он мертвый, к нему еще сердце требуется. Вот и спасибо вам за сердечность.

Новоселов смущенно пожал плечами.

Здесь же, в помещении школы, генерал написал записку Щелаковскому, оставшемуся со штабом в маленькой деревушке Бели. Сообщил о разговоре с Новоселовым и посоветовал немедленно разослать по деревням политработников, чтобы выявить медицинские подразделения, уцелевшие на освобожденной территории.

Сделав изрядный крюк по тылам врага, войска Белова вышли 2 февраля на юго-западные подступы к Вязьме. Передовые отряды потеснили противника и остановились, ожидая, когда подтянутся главные силы. Завтра намечено было общее наступление.

Для штурма Вязьмы генерал выделил лучшие соединения: 1-ю и 2-ю гвардейские кавдивизии. Им должны помогать 75-я легкая кавдивизия и два лыжных батальона. По количеству наименований получалось вроде бы много войск, но все эти дивизии в общей сложности могли ввести в бой не больше трех тысяч человек.

Подписывая документы о наступлении, Павел Алексеевич знал, что шансы на успех невелики. Нельзя же всерьез рассчитывать на то, что несколько тысяч бойцов сумеют перехватить и удержать коммуникации всей вражеской группы армий «Центр»!

Да и немцы уже не те, что были в декабре. Враг оправился от поражения, подтянул резервы. За спиной у фашистов склады, базы, аэродромы. Гитлеровцы сами переходят к активным действиям. Им удалось отбросить советские дивизии, обтекавшие Ржев.

Войска, которым командование Западного фронта приказало сделать рывок к Вязьме, задачу выполнили. Но какой ценой?! Белов привел только боевое ядро своей группы Командующий 33-й армией генерал-лейтенант Ефремов прорвался через вражескую оборону с четырьмя стрелковыми дивизиями. За его спиной немцы сразу нанесли фланговые удары и восстановили линию фронта.

Михаил Григорьевич Ефремов — военачальник опытный и решительный. Его дивизии здесь, восточнее Вязьмы У них большие потери, мало артиллерии, мало боеприпасов; но они завтра начнут наступать.

С севера подходит 11-й кавалерийский корпус полковника Соколова. Он тоже отрезан от своих войск, прошел с боями длинный путь по бездорожью, в нем не осталось и половины бойцов.

Как было намечено, штаб Западного фронта попытался высадить возле села Озеречня 4-й воздушно-десантный корпус. Ему поручалось оседлать железную и шоссейную дороги западнее Вязьмы, не допустить резервы противника. Однако штурманы транспортных самолетов не смогли вывести свои корабли к намеченным целям. В черную метельную ночь они разбросали десантников на большом пространстве между Вязьмой и Дорогобужем. Из двух тысяч трехсот бойцов 8-й воздушно-десантной бригады удалось собрать только тысячу. Высадка других бригад была отложена. А приземлившихся парашютистов немцы взяли в кольцо, их командир обратился к Белову за помощью.

Да, ситуация под Вязьмой сложилась удивительная, не вмещавшаяся ни в какие рамки военной науки. К важнейшему узлу дорог, на который опиралась вся ржевско-вяземская группировка противника, прорвались с разных сторон небольшие изолированные группы советских войск. Сами находясь в оперативном окружении, в тылу врага, они должны были отрезать немецкие армии, продолжавшие медленно отступать от Москвы.

Фашисты, конечно, понимали, что им грозит. Пока войска Ефремова, Белова и Соколова пробивались по бездорожью, немцы перебросили в Вязьму 5-ю и 11-ю танковые дивизии, вдобавок к двум имевшимся там пехотным дивизиям. Подошли несколько отдельных полков, охранные батальоны.

Сил у противника оказалось больше, чем ожидал Павел Алексеевич. Он понял это утром 3 февраля, наблюдая за боем. На выстрел одного орудия отвечала немецкая батарея. На выстрел миномета — дюжина вражеских. На расчищенных дорогах и на окраине города хозяйничали фашистские танки.

Очень медленно продвигались гвардейцы. К полудню они вышли на рубеж Тесниково, Молошино, Капустино и здесь были окончательно остановлены. Немцы сидели в укреплениях, оборудованных советскими инженерными частями еще летом. Эти добротные сооружения сохранились полностью: при отступлении боев здесь не было. Теперь фашисты использовали для себя дзоты, пулеметные гнезда, землянки, траншеи.

Единственная удача за весь день — удалось вызволить из кольца 8-ю воздушно-десантную бригаду. Подчинив себе парашютистов, Белов указал им полосу для наступления.

Генерал Ефремов известил по радио, что его пехота атакует подступы к городу, несет потери, но продвинуться не может.

Корпус полковника Соколова освободил несколько деревень и приблизился к автомагистрали Москва-Минск в двенадцати километрах западнее Вязьмы.

Ночь, день и еще ночь не затихала канонада. Гвардейцы искали слабые участки вражеской обороны, пытались вклиниться в позиции немцев, используя леса и овраги. Тщетно. Везде упорное сопротивление, плотный огонь.

С передовой везли сотни раненых, их размещали по избам. За сутки выбыло из строя два десятка офицеров. Тяжелое ранение получил командир полка подполковник Данилин.

Лишь в новой дневной сводке промелькнула, как искра, хорошая весть. Гвардейцы 11-го кавполка ворвались в населенный пункт Зубово и вышвырнули оттуда фашистов.

— Самолюбие заело, — сказал Щелаковский. — Полком майор Зубов командует, не мог он не взять деревню своего имени.

— Жаль, что генерала Вяземского среди нас нет, — невесело улыбнулся Белов. — А командир одиннадцатого, если быть точным, не Зубов, а Петр Иванович Зубав, на «а» ударение. Латыш он. Перекрестили его у нас. Поеду к нему, может, что-нибудь полезное усмотрю.

— Только прошу, осторожней.

Дорогу возле деревни Зубово противник контролировал артиллерийским и минометным огнем. Едва показывался там всадник или пеший боец, взметывались фонтаны снега с черными земляными комьями. Можно было пробраться в деревню по редкому лесочку, через который вытаскивали раненых, но появились немецкие бомбардировщики… Павел Алексеевич остался на наблюдательном пункте командира дивизии. И хорошо, что остался. Иначе не возвратился бы до ночи, а скорее всего, не вернулся бы оттуда вообще…

Десять раз налетали на Зубово бомбардировщики. Казалось, они разбили там все постройки и укрытия, уничтожили все живое. В перерывах между налетами черный, дымящийся участок земли молотили немецкие снаряды и мины. И лишь после того как весь опорный пункт был перепахан воронками, фашисты бросили в атаку пехоту и восемь танков.

Исход боя был ясен. Вражеская лавина без труда захлестнет то, что осталось от зубовского полка, немцы восстановят свои позиции. Но случилось невероятное. Гвардейцы-пулеметчики, отсидевшиеся в щелях и подвалах, оглушенные и израненные, пропустили вражеские танки и всю ярость выплеснули на гитлеровскую пехоту. Хлестали по густым цепям, не жалея патронов, резали фашистов кинжальным и косоприцельным огнем, подсекали бегущих.

А навстречу танкам из-под развалин, из засыпанных окопов поднялись бойцы с гранатами. Люди уже прошли через ад и не боялись его. Шесть танков запылали один за другим.

Ошеломленные гитлеровцы отступили и молчали больше часа. Потом снова вызвали авиацию, начали готовить новую контратаку.

Семье погибшего полковника Сидоренко генерал решил написать сам. Не по-казенному хотелось, а тепло, от души рассказать, как все было. Взялся за непривычное дело и понял: не получается. Какими словами передать горечь утраты, тягостное, гнетущее состояние?! Есть привычная стандартная формулировка: Ваш муж пал смертью храбрых… Такое извещение посылает писарь. А люди-то погибают по-разному. И далеко не всегда в бою. Героизм часто проявляется в другом: в повседневной напряженной работе, в старании подавить свой страх и быть всегда там, где ты нужен, невзирая на опасность. А смерть — это, в общем-то, трагический эпизод, трагическая случайность, которая может быть и не быть.

Но она была, и теперь, глубокой ночью, в тишине, Павел Алексеевич сидел над листом бумаги, не зная, как начать. Либо не писать вовсе, либо рассказать подробно, чтобы жена и дети погибшего представили себе всю картину. Это тяжело, зато потом, со временем, когда утихнет боль, дети будут гордиться отцом.

Неприятности в этот день обрушились с раннего утра. Немцы предприняли несколько сильных атак. Позвонил Осликовский. Он тяжело болен, требовалась срочная операция. Сделать ее могли только на Большой земле. Значит, надо добиваться самолета. И нужно искать, кем заменить комдива…

Впрочем, семье погибшего это не интересно. Начать следует с другого. Написать, что с командиром 66-го истребительного авиационного полка полковником Сидоренко он, Белов, познакомился недавно. И сразу почувствовал расположение к этому крепкому спокойному человеку. Глаза у него были хорошие: веселые, живые, с хитринкой.

Сидоренко мог не идти в рейд в тыл врага. Мог командовать своим полком, находясь в Мосальске. Тем более что и в полку-то всего три истребителя. Только собственная добросовестность заставила его отправиться в неизвестность вместе со штабом Белова. Раздобыл где-то сани-розвальни и лошадь. На санях ехал радист с радиостанцией, а полковник больше шагал пешком.

Всего три истребителя, но как они помогли! Когда совсем одолевала немецкая авиация, Сидоренко вызывал своих орлов и они быстро очищали небо от фашистских машин, давали бойцам передышку. К сожалению, прилетали орлы только на десять минут — им не хватало горючего, слишком далеко находился аэродром. Впрочем, и за это спасибо. Кавалеристы чувствовали, что не забыты, что вот даже летчики с ними.

Вечером Павел Алексеевич засиделся с полковником. Говорили о семьях. Сидоренко достал из кармана фотографию. Потом улеглись спать на широких деревянных лавках и размечтались о том времени, когда появится достаточно самолетов. Сидоренко сказал, что на днях в полк поступят семь машин. У него будет десять истребителей… Павел Алексеевич, борясь с дремотой, ответил: хорошо, конечно, хотя тоже немного…

А утром прилетели немцы. Странно, почему они обрушили бомбовый удар на маленькую лесную деревушку Бели, в которой всего девять изб, едва заметных среди сугробов?! Как они узнали, что здесь — штаб и политотдел корпуса? Может, их навел на цель наш У-2, неосторожно севший возле деревни в светлое время и подруливший прямо к избе генерала?! Или виноват сам Белов, вызвавший в деревню на совещание командиров партизанских отрядов со всей округи?

Он нарушил правило: не собирать много людей там, где стоит штаб. Можно было провести совещание в любой деревне. Но Белов торопился. А главное — не думал долго задерживаться здесь, надеялся на успех под Вязьмой.

Два десятка партизанских командиров собрались в штабе. Генерал попросил их прикрыть фланги и тыл кавалеристов. Для крупных отрядов наметил боевые участки, мелкие хотел подчинить крупным, однако те не пожелали… Пользу совещание принесло. Однако бомбежка насторожила. А что, если в партизанских отрядах были случайные люди? Или, может, вражеская агентура? Как говорится, век живи — век учись!

И вот — солнечное утро. Павел Алексеевич прочитал поступившие донесения и сел завтракать. Сидоренко со своим радистом — на другой стороне стола. С опозданием явился адъютант Михайлов. Возле стены лежала на кровати, укрывшись полушубком, больная хозяйка.

Тут опять позвонил Осликовский. Павел Алексеевич предложил ему приехать в Бели. Отсюда, на связном самолете, — в госпиталь. Осликовский начал объяснять что-то, и в это время загудели моторы. Сидоренко схватил бинокль, выскочил из дома, крикнул в незакрытую дверь:

— «Юнкерсы»! На нас пикируют!

Белов скомандовал:

— Все на пол, живо! Хозяйка — тоже!

Женщина вяло махнула рукой и осталась на кровати.

Вой бомб, раздирающий уши треск. Волна горячего воздуха хлестнула в избу. Вылетели все стекла, рухнула перегородка. Между бревнами появились в стенах широкие щели. Удушливый запах горелой взрывчатки разъедал горло.

Снова вой, удар, треск!

— Умираю! О-о-о! Умираю! — стонала хозяйка.

Павел Алексеевич подумал: «Со страха кричит».

Стало тише. Гул моторов вроде бы удалялся.

— В погреб! — приказал Белов и, захватив бекешу, бросился к двери. Первое, что увидел, — две огромные воронки, две черные дымящиеся ямы.

— Полковник убит! — крикнул радист. — Вот он, возле крыльца!

Павел Алексеевич словно споткнулся с разбега. Сидоренко лежал лицом вниз: вокруг головы быстро расползалось по снегу розовое пятно. Крупный осколок рассек полковнику череп.

Убитого перенесли в избу, где по-прежнему стонала хозяйка. Оказывается, осколки, влетевшие через окно, попали ей в бок. Через несколько минут она умерла.

Сверкал на улице снег. К полудню чуть пригрело солнце. С передовой поступали донесения о боях. А Сидоренко лежал в наскоро сколоченном гробу, отрешенный от всех забот и надежд. Павел Алексеевич решил отправить тело погибшего в Мосальск, в полк, где его похоронят со всеми почестями.

Так это было. Но такие подробности не принято упоминать в письмах. Лучше он выразит семье убитого соболезнование. И еще напишет о том, что с большим уважением относился к своему фронтовому другу.

Из штаба Западного фронта пришла радиограмма:

Радиограмма была не столько директивная, сколько эмоциональная, взбадривающая. Поэтому Павел Алексеевич счел возможным оставить ее без ответа. А вообще связь с Большой землей поддерживалась регулярно.

Радиограмма в штаб Западного фронта.

Из штаба Западного фронта.

В штаб Западного фронта.

На этот запрос Павел Алексеевич ответа не получил. Ответственное решение нужно было принять самому. Большие потери, усталость, неопределенность положения — все это сказывалось на боеспособности, на психике людей. Даже в штабе некоторые офицеры ходили подавленные, отрешенные, словно уже распростившиеся с жизнью. Войскам нужен был отдых.

15 февраля генерал Белов приказал временно прекратить активные действия и перейти к обороне на выгодных рубежах.

Когда надвинулись сумерки, Павел Алексеевич пригласил в избу комиссара Щелаковского, начальника политотдела Милославского, майоров Кононенко, Вашурина и еще нескольких боевых товарищей. Они явились, как на очередное совещание, деловито разместились на лавках вокруг стола. Павел Алексеевич с радостью и легкой грустью смотрел на них. Ветераны, испытанные друзья, привычные к трудностям. Похудевшие, давно не стриженные, сидят они, не сняв ватных телогреек — в избе чуть теплей, чем на улице. Разложили карты, бумагу — ждут. Спокойно, по-деловому воспримут любое распоряжение. Если нужно, прямо отсюда отправятся на самый опасный участок. Сквозь пургу, навстречу пулям, навстречу разрывам.

— Уберите планшеты, товарищи, — сказал Белов. — Сегодня никаких дел не будет. Пока готовят ужин, давайте сыграем в домино!

— Что-о-о? — Щелаковский даже привстал с лавки.

— А почему бы нет? — улыбнулся Павел Алексеевич. — Я, например, за всю войну ни разу не играл в домино.

— Ой, лышеньки! — охнул майор Кононенко и спросил радостно, недоуменно: — В самом деле, почему бы не сыграть?!

— Даешь домино! — весело крикнул Щелаковский, — Правильно, Павел Алексеевич. Никаких забот на сегодня. Будем разлагаться азартной игрой. Где кости?

— Здесь. Михайлов у местного учителя взял.

— Сыпь на стол! Я мешать буду.

Павлу Алексеевичу повезло: пришли четыре двушки, решил сыграть на них. Напарник понял маневр, начал подыгрывать. С первого же захода они записали соперникам тридцать очков.

— Всерьез надо браться, — почесал затылок Щелаковский. — А то ведь эти асы под стол нас загонят.

— Иди, Алексей Варфоломеевич, помоги хозяйке капусту готовить. О козлах позаботься.

— А что? — отшучивался тот. — Раз в игре не везет, значит, у хозяйки успех обеспечен!

Вторая партия тоже началась удачно, хотя Белов играл по инерции, не задумываясь. Смеялся, разговаривал, а мысли все время возвращались к одному — к состоянию корпуса. Игра не мешала, даже помогала сосредоточиться.

Обстановка возле Вязьмы тяжелая, но она может стать еще хуже. И при всем том корпус должен вести бой и завтра, и через неделю, а может, и через месяц. Во всех пяти кавалерийских дивизиях не наберется сейчас и четырех тысяч солдат и офицеров. Это костяк, основа. Его обязательно надо сохранить. Иначе пропадут традиции, опыт, боевой дух. Главное — использовать местные ресурсы. На освобожденной территории много окруженцев. Они просятся в полки. Их берут не очень охотно. Кто знает, что за люди? Значит, надо наладить организованный прием пополнения, создать полевые военкоматы. Поручить эту работу политотделу и местным органам Советской власти.

— Товарищ генерал, что же вы дупель выпустили? — обиженно произнес партнер.

Да, ошибка явная. Павел Алексеевич виновато улыбнулся и попросил Милославского доиграть вместо него.

Набросив бекешу, вышел на улицу. Вечер опустился безветренный, не морозный. Вертикально падали с черного неба редкие снежинки. В сарае на два голоса бубнили коноводы, чистившие лошадей.

Прислонясь спиной к бревенчатой стене, Павел Алексеевич думал, как лучше использовать партизан. Их здесь порядочно. Есть крупные отряды, возглавляемые офицерами-окруженцами. Взять хотя бы Шмелева Федора Петровича. Полковник, до войны преподавал в академии имени М. В. Фрунзе. Был начальником штаба дивизии. Ранен. Очутившись в тылу у немцев, создал крепкий партизанский отряд. Вид у Шмелева колоритный: светлая борода лопатой, армяк, ватные брюки, заправленные в старые валенки. А оборону в районе деревни Дяглево организовал как на показном учении. Умелое сочетание местности и системы огня. Вместе со 170-м кавполком майора Фактора партизаны остановили там превосходящие силы противника.

Отряд Шмелева можно целиком включить в корпус. Но это все-таки особый случай. Есть, правда, и другие крепкие дисциплинированные отряды. К тому же почти в каждой деревне имеется свой отрядик для самообороны, в основном из стариков, подростков и женщин. Эти отрядики следует укрепить организационно, дать им надежных командиров. Они будут контролировать лесной массив, раскинувшийся на десятки километров к югу от Вязьмы. Кавалеристам нужна эта территория для маневра, для того чтобы фашисты не могли стиснуть корпус на пятачке.

Хорошо бы создать партизанские полки. Комсостав найдется. Можно расформировать легкие кавдивизии. Бойцов влить в гвардейские соединения, а штабы и строевых офицеров использовать для руководства партизанами…

Комиссар Щелаковский, выскочивший на крыльцо, дважды окликнул Белова, прежде чем тот оттолкнулся от стены и шагнул к Алексею Варфоломеевичу.

— Все готово, командир, ужин на столе.

— Спасибо… Ты вот что, ты очень есть хочешь?

— Могу потерпеть, — остановился Щелаковский.

— Терпеть не нужно. Перекуси и приходи на свою квартиру, я там тебя ждать буду. Посоветоваться хочу.

— Обязательно сегодня? — спросил комиссар, любивший поесть не спеша, с хорошим разговором.

— Вопросы безотлагательные.

— Эх, Павел Алексеевич, удержу на тебя нет, — вздохнул Щелаковский. — Нельзя ведь с таким напряжением — резьбу сорвешь!

— Ничего, комиссар, закалка у нас с тобой крепкая. Должны выдержать.

Бросив в пути двух коней и до полусмерти загнав третьего, прискакал к Белову партизанский связной, привез срочное донесение: отряды Калугина и Воронченко вместе с группой десантников-парашютистов вышибли немецкий гарнизон из города Дорогобужа.

Партизаны решились на такую трудную и опасную операцию, потому что знали: поблизости есть регулярные части Красной Армии, которые помогут удержать город. Связной просил скорей прислать подкрепление. Павел Алексеевич, не теряя времени, вызвал майора Зубова.

Почему его, а не Аркадия Князева, например, спрашивал себя Белов и отвечал так: если бы понадобилось вести бой за город, он послал бы Князева. Но офицер, который отправится в Дорогобуж, будет еще и представителем Красной Армии, представителем Советской власти, он должен установить прочную связь с партизанами, объединить их под своим командованием. Для этой цели майор Зубов — самая подходящая кандидатура. Человек он выдержанный, рассудительный, вежливый и очень настойчивый. Любит самостоятельность, вот и пусть действует.

Проинструктировав Зубова и комиссара полка, Павел Алексеевич приказал им немедленно выступать на Дорогобуж. А сам снова и снова прикидывал, какие выгоды дает ему освобождение города.

Территория, которую контролируют войска группы, значительно раздвинулась на запад. Простор для маневра, Людские ресурсы, возможность заполучить хоть немного продовольствия и фуража… И еще вот что. Отряды, штурмовавшие Дорогобуж, проявили себя в бою, имеют некоторый опыт. Не послужат ли они основой для создания партизанского соединения?!

Из записей генерала Белова.

Радиограммы из штаба Западного фронта.

Выполняя приказ, Белов отправил в Дорогобуж 1-ю гвардейскую кавдивизию. На прощание сказал генералу Баранову:

— Похоже, Виктор Кириллович, что засели мы здесь прочно. И чем дальше, тем будет сложнее. Пока зима, пока распутица, немцы в лес не пойдут. Они дождутся, когда дороги просохнут. А уж тогда, пожалуй, припомнят нам все обиды.

— Март и апрель наши, — пробасил Баранов. — За два весенних месяца много воды утечет.

— И все-таки не забывай, Виктор Кириллович, что самые высокие барьеры у нас еще впереди. Восстанавливай полки и собирай технику, — напутствовал комдива Белов.

До чего осточертели морозы с обжигающим ветром! Наверно, и раньше бывали такие холодные зимы, но проходили они незаметно. Сытому, хорошо одетому человеку не страшна стужа. Если проберет до костей, согреешься в помещении. А сейчас иногда сутками не бываешь в тепле.

Особенно лютует мороз ночью. Кажется, всякая жизнь убита им в оцепеневших лесах. Лопнет со стоном древесная ткань, не выдержавшая напряжения, и опять — гробовая тишина. В небе застыли звезды-ледышки. От луны, окруженной зыбким кольцом, так и веет бесконечным космическим холодом.

Поверх кителя Павел Алексеевич надел меховую безрукавку. Потом бекешу. Сверху маскировочный халат. Брюки ватные, валенки большие: на носок и теплую портянку. Тут не до кавалерийского форса, не до хромовых сапог со шпорами.

Взгромоздившись на Победителя, Павел Алексеевич поднял высокий воротник бекеши, чтобы не продувало сзади.

Ночная дорога однообразна. Изредка встретятся сани с ранеными бойцами. В лесной деревушке остановит партизанская застава. Короткий разговор — и снова вперед.

Территория, которую контролируют войска Белова, огромна. На ней вершатся разнообразные события. Вот сейчас на западе, за станцией Издешково, идет бой на берегу Днепра: там специальный отряд пытается пробиться к мосту и взорвать его. Еще западнее, за Днепром, атакуют железнодорожную станцию гвардейцы Баранова. В сотне километров от них, на другой железнодорожной магистрали, десантники и партизаны окружили станцию Угра. На юге партизаны подступают к городу Ельня. Инициатива в руках Белова, он всюду навязывает противнику свою волю.

Войскам трудно. Они меняют направления ударов, делают большие переходы. Внезапно атакуют. Снова уходят. Пока одна часть войск маневрирует и ведет бои, другая — восстанавливает силы.

Гораздо хуже обстановка у генерала Ефремова. Немцы сжимают его группу на небольшой территории, полностью изолировав 329-ю стрелковую дивизию. Положение там катастрофическое. Вот и пришлось Белову бросить все прочие дела, самому ехать к деревне Переходы, чтобы помочь пехоте вырваться из кольца.

Генерал Жуков прислал радиограмму: не спасете стрелковую дивизию — отдам под суд. Вопрос престижа. После зимних неудач немцы стремятся уничтожить советское соединение и раструбить об этом на весь мир. Они, конечно, умолчат, что в дивизии не больше тысячи человек — десять процентов штатного состава! Им важна формальная сторона. Уничтожили советскую дивизию, и все тут!

Последнее время 329-я стрелковая, отрезанная от Ефремова, подчинялась Белову, но командир ее по-прежнему тяготел к своему командарму. Он даже не выполнил приказ Белова прорываться на юг, к гвардейцам. Повернул на восток, к Ефремову, который сам находился в тяжелейшем положении и нуждался в поддержке.

Лишь убедившись, что путь туда закрыт наглухо, командир дивизии пошел на соединение с гвардейцами. Увы — поздно. Под ударами немцев дивизия раскололась на группы, каждая из которых двигалась сама по себе. Чтобы облегчить им прорыв, Павел Алексеевич организовал наступление на вражеский укрепленный пункт Переходы. Ему не нужна была эта деревня, он знал, что бой за нее не принесет успеха. Противник имел орудия и минометы, занимал господствующие над местностью позиции. И все же генерал Белов снова и снова посылал в атаку гвардейцев и десантников.

Он видел в бинокль, как выходят из леса негустые цепи, как движутся они по полю, изъязвленному черными воронками. Вспыхивали разрывы мин и снарядов. В сплошной треск сливалась стрельба вражеских пулеметов. Цепи ложились, отползали назад, оставляя среди воронок трупы.

У него остро болело сердце от жалости к людям, которых он посылал на верную смерть. Он застонал бы, оставшись один. Но лицо его было непроницаемо хмуро. Не мигая выдерживал он ненавидящий взгляд командира полка, который докладывал об очередной неудаче и каждый раз получал приказ снова начать атаку.

И этот командир, и другие офицеры полка, и солдаты — все они, конечно, считали бессмысленным бой, не приносивший никаких видимых результатов. И не объяснишь всем, что каждый погибший здесь человек спасает ценой собственной жизни несколько других жизней.

Боясь потерять опорный пункт и узел дорог, фашисты стянули в Переходы подразделения со всей округи, оставив лишь небольшие заслоны. Немцы были прикованы к этой деревне. А тем временем по лесам, по проселкам группа за группой выходили на освобожденную территорию бойцы 329-й стрелковой.

Более четырехсот человек прорвалось через расположение врага. Белов сразу же приказал пополнить дивизию личным составом за счет партизанских отрядов.

Командира дивизии Белов отстранил от должности за неумелое руководство. А на его место назначил майора П. Л. Солдатова, который отличился при выходе из вражеского кольца.

С Михаилом Григорьевичем Ефремовым познакомился Павел Алексеевич давно, еще в 1925 году, когда командовал в Острогожске кавалерийской бригадой. Ефремов был в ту пору начальником 19-й территориальной стрелковой дивизии в Воронеже. Встречались обычно на совещаниях. Оба были молодые, любили повеселиться в хорошей компании.

Ближе, чем с другими сослуживцами, сошелся Павел Алексеевич с Ефремовым. Объединяло их многое. Даже родились они в одном году и в одном месяце. И образование одинаковое, и службу армейскую оба начинали в учебной команде. Потом — юнкерство, школа прапорщиков. Только Белов не успел окончить, а Ефремов прошел сокращенный курс, получил офицерские погоны и даже повоевал с немцами на Юго-Западном фронте. Кажется, в Ивангородском тяжелом артиллерийском дивизионе. Или в Одоевском пехотном полку? Во всяком случае Михаил Григорьевич рассказывал однажды о восстании в 223-м Одоевском полку — это Белов помнил точно.

Службу в Красной Армии они тоже начали одинаково, только сражались на разных участках. Ефремов был на юге, в Закавказье, вместе с Кировым и Орджоникидзе…

Потом встретились они в Москве, в академии имени М. В. Фрунзе. Михаил Григорьевич учился на дневном отделении и получал только «хорошо» — это была высшая оценка для слушателей.

После академии Михаил Григорьевич быстро пошел вверх. Командовал корпусом, затем ему доверили округ.

И вот спустя годы судьба снова свела двух генерал-лейтенантов во вражеском тылу. Полтора месяца сражались они под Вязьмой, ежедневно переговариваясь по радио, помогая друг другу, но увидеться не удалось. Их разделяла неширокая полоса, которую фашисты удерживали крупными силами: немцы намеревались бить прорвавшиеся к Вязьме войска по частям.

Начиная с первых чисел марта гитлеровцы планомерно, методически сжимали территорию, занятую тремя дивизиями Ефремова, лишая их возможности маневрировать. Михаил Григорьевич не жаловался, не посылал в эфир панических радиограмм с просьбой о помощи. Он привык надеяться на самого себя. И уж если он обратился за поддержкой, значит, дела обстоят скверно.

Так подумал Павел Алексеевич, получив 24 марта из штаба фронта приказ оказать помощь остаткам ударной группировки 33-й армии. Но какими силами? Вывести из района Дорогобужа дивизию Баранова? Прекратить бой за станцию Угра, где окружен крупный вражеский гарнизон? Штаб фронта не разрешит. Да и какой смысл? Немцы сразу ударят по тем местам, откуда он снимет войска.

Придется ввести в бой резерв — гвардейский кавполк. В нем четыреста человек, четыре орудия, несколько минометов. Есть еще партизанский батальон — двести пятьдесят активных штыков. Это — основа сводного отряда, которым будет командовать полковник М. Н. Завадовский. Он человек напористый и думающий: сможет на месте принимать решения, учитывая быстрые изменения обстановки.

Сводный отряд еще только формировался, а из штаба фронта пришел новый приказ: немедленно помочь 4-му воздушно-десантному корпусу, который тоже оказался в критическом положении. Этот корпус под командованием генерала А. Ф. Казанкина высадился в середине февраля в немецком тылу и начал наступать на восток, нанося удар по фашистам, оборонявшим Варшавское шоссе. Задача была все та же: разорвать линию фронта и двинуть к Вязьме 50-ю армию. Однако гитлеровцы и на этот раз удержали шоссе. 50-я армия продвинуться вперед не сумела, а 4-й воздушно-десантный корпус был окружен фашистами и оттеснен на запад.

Павел Алексеевич послал на помощь десантникам отряды партизанских командиров Петрухина и Жабо. И еще отряд «Северный медведь». Оказалось, мало. Пришлось бросить на помощь десантникам гвардейскую кавдивизню.

Комиссар Щелаковский сказал, что теперь и воздушно-десантный корпус будет подчинен Белову: «Мы тут, как наседка, всех цыплят под крыло собираем».

Алексей Варфоломеевич будто в воду смотрел: и подчинили, и возложили ответственность за дальнейшие действия десантников.

Продолжая руководить боями в районе воздушно-десантного корпуса, Павел Алексеевич готовил прорыв для спасения пехоты Ефремова. Было выбрано место, где удобней пробить коридор. Туда скрытно подошел отряд Завадовского, усиленный артиллерийской батареей.

Павел Алексеевич по радио связался с Михаилом Григорьевичем, согласовал время начала атаки, чтобы ударить по врагу одновременно с двух сторон. Все, казалось, было налажено. Но когда рано утром Завадовский повел отряд в наступление, на позициях Ефремова не раздалось ни одного выстрела.

Лишь через сутки получил Белов информацию из штаба фронта. Оказывается, Ефремов обратился непосредственно к Верховному Главнокомандующему с просьбой разрешить ему пробиваться не к группе Белова, а прямо на восток, к линии фронта. И Верховный согласился.

Ну что же, Михаила Григорьевича можно было понять. Теоретически он прав. Лучше прорываться сразу на Большую землю, чем к Белову на юго-запад, глубже в немецкий тыл. Но сумеет ли Ефремов со своими слабыми дивизиями взломать вражескую оборону? 50-я армия и 4-й воздушно-десантный корпус с двух сторон пытались пробить брешь в линии фронта. И не смогли.

Павел Алексеевич сделал единственное, что было разумным: приказал Завадовскому не прекращать атаки, оттянуть на себя хоть часть гитлеровцев, душивших группу Ефремова.

Радиосвязь с командармом 33 прекратилась. На освобожденную территорию начали мелкими группами выходить бойцы, просочившиеся через вражеское кольцо. Они рассказывали, что фашистам удалось расчленить войска Ефремова на изолированные отряды.

В сырой апрельский день к беловцам вышла большая группа солдат и офицеров — почти семьсот человек. Среди них — четыреста раненых. Это были те, кто отстал от главных сил Ефремова.

На другом участке, через глухие леса, выбрался второй отряд. Он принес известие о гибели командарма. Немцам удалось окружить группу, которую возглавлял генерал. Несколько раз Михаил Григорьевич поднимал в атаку людей. Они продвинулись еще на пять километров к востоку. Но силы иссякли. Ефремов был трижды ранен — последний раз в поясницу. Его вели под руки.

Командарм приказал уцелевшим бойцам пробиваться дальше, а сам с несколькими офицерами занял оборону. Приподнявшись на локте, генерал продолжал стрелять до последней возможности.

Он погиб смертью героя, до конца выполнив свой воинский долг.

Даже немцы воздали должное мужеству советского генерала, похоронили его с воинскими почестями. Выступая над могилой, немецкий военачальник сказал своим солдатам: «Сражайтесь за Германию так, как сражался за Россию генерал Ефремов».

Погиб старый друг-одногодок, с которым Павел Алексеевич делил трудности в фашистском тылу.

И можно было не сомневаться, что свои освободившиеся войска гитлеровцы бросят теперь против группы генерала Белова.

Город Ельня стоит среди огромных лесных массивов. На древнем гербе его три ели. Невелик городок, а слава у него громкая, на всю страну. Основанный в начале XII века, он долгое время был одним из западных стражей государства Московского. Не счесть, сколько разных завоевателей сложили свои головы в окрестных полях и лесах. Летом сорок первого года десятки тысяч березок пришлось срубить тут гитлеровцам на кресты для могил.

Павел Алексеевич еще в академии изучал, да и в книгах читал потом, как отважно действовали под Ельней русские партизаны в период наполеоновского нашествия. В городе стояла французская бригада генерала Ожеро. Страшась партизан, французы возводили укрепления, приспособили для обороны дома. Гарнизон постоянно находился в боевой готовности.

А финал был плачевным.

Когда наполеоновская армия начала отступать от Москвы, партизаны усилили нажим. Отряды Дениса Давыдова, Александра Сеславина и Александра Фигнера измотали вражескую бригаду в мелких боях и стычках, потом нанесли решительный удар. Генерал Ожеро вынужден был капитулировать. Вместе с ним сдались шестьдесят офицеров и до двух тысяч солдат.

Места вокруг Ельни самые подходящие для партизанской войны, можно укрыться в дебрях. Да и традиции живучи. Вот и теперь не давали там немцам покоя два крупных партизанских полка: имени Сергея Лазо и имени 24-й годовщины РККА. В этих полках зародилась идея взять город штурмом. Дорогобуж-то, дескать, освобожден народными мстителями, а мы чем хуже?!

Белов не возражал.

В ночь на 23 марта загремела партизанская артиллерия. Начался бой, продолжавшийся потом трое суток. Партизаны полка имени Лазо заняли почти весь город, захватили большие трофеи. Но соседи не поддержали лазовцев. К фашистам прибыло подкрепление, и Ельню пришлось оставить.

Павла Алексеевича особенно интересовали причины неудачи. Он специально послал к партизанам для расследования объективного и доброжелательного человека — майора Фактора из 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. Когда Фактор вернулся, побеседовал с ним.

Как и предполагал Белов, неудача была вызвана тем, что партизаны не сумели организовать взаимодействие частей. По существу, штурмовали город только лазовцы, а полк имени 24-й годовщины РККА вступил в бой с большим опозданием, когда фашисты опомнились и прислали в Ельню свежие подразделения. В общем, ударили партизаны не кулаком, а растопыренными пальцами. А в пальцах совсем не та сила!

Наказать виновных — дело простое. С этим можно и не спешить. Лучше посмотреть в корень, чтобы не повторялась ошибка. Сама жизнь требует объединить партизанские отряды на освобожденной территории под руководством опытных командиров, умелых штабов. События в районе Ельни еще раз подтвердили это.

На завтрак была редька. Большая, немного подгнившая, но вполне съедобная. Одна на двоих, для командира и комиссара. Запивали ее кипятком, заваренным какой-то душистой травкой. Ни хлеба, ни сахара. По сухарю на человека давалось только в обед, к котелку с бульоном из мяса павшей или убитой лошади.

— Слушай, Михайлов, никакой фантазии у тебя не осталось, — пошутил Павел Алексеевич. — Дней пять только редька да конские кости. Хоть бы маленькое разнообразие в меню внес.

— Неделю, — хмуро ответил адъютант. — Как раз неделю на таком пайке сидим. Самолеты не приземлялись, а все запасы вы приказали отдать раненым.

— Ничего, ничего, — успокаивающе произнес Щелаковкий. — От редьки, по крайней мере, цинги не будет.

— Слабое утешение, — махнул рукой Белов. — Мы в штабе еще так-сяк, а каково людям бой вести? Ты поговори с начальником тыла насчет рыбы. Ее ведь и подо льдом ловить можно… Михайлов!

— Я, товарищ генерал!

— Вчера возле Ельни партизаны отбили у немцев восемь коров. Выясни, когда привезут мясо. Для штаба — половину туши. Все остальное — во вторую гвардейскую, там совсем скверно.

— Будет выполнено.

Покончив со скудным завтраком, Павел Алексеевич вышел на крыльцо. Дом был старый, пятистенный, самый большой в деревне. Крыльцо просторное, с затейливой резьбой. Только один этот дом и стоял под крышей. Никому не понадобились железные листы кровли. А другие избы оголены, словно ураган пронесся над ними, сорвав всю солому с ребер-стропил. Трудно привыкнуть к такой печальной картине. Особенно это бросается в глаза сегодня. Утро солнечное, небо яркое, будто заново отлакированное. Весело журчат ручейки в осевшем снегу. А избы убогие, низенькие, мрачные.

Солому с крыш давно скормили коням. Во всей округе, от станции Угра до Дорогобужа, с самого февраля не найти ни клочка сена. Про овес и думать забыли. Белов отдал приказ: заготавливать в лесу тонкие ветки молодых осинок. Лошади грызли их, набивали брюхо. Стояли у коновязей тощие, понурив голову. Работы от них не требовали. Только бы не подохли, протянули еще немного, пока появится на проталинах трава.

Даже генеральский Победитель сдал в теле, хоть и давали ему не только солому, но и комбикорм, который несколько раз сбрасывали самолеты. Зато и доставалось Победителю больше других. Длинные пробеги почти каждую ночь.

Увидев Белова, конь потянулся к хозяину, шевеля губами: с них сорвалась и упала на снег капля слюны. Знал конь — обязательно получит что-нибудь из знакомых рук. Украдкой, чтобы не видел стоявший на крыльце комиссар, Павел Алексеевич сунул Победителю четверть своего вчерашнего сухаря. Конь осторожно снял кусочек с ладони и хрупнул зубами.

Комиссар, отвернувшись, насвистывал что-то.

Павел Алексеевич взял у коновода щетку: сам хотел очистить дончака. Нынче ведь опять дальняя дорога, опять неожиданности, опасность для них обоих.

А день все-таки хорош! Впервые принес он ласковое тепло, быстро съедавшее снег. После такого тепла зиме больше не царствовать! И новости в этот день тоже были радостные. К десяти часам съехались в штаб на совещание командиры и комиссары дивизий. Разместились в просторной горнице. Белов разрешил курить возле открытой форточки.

Генерал Баранов продрог в пути — ехал всю ночь. Сидел нахохлившись, кутаясь в бурку.

Его слушали первым; он докладывал о работе призывных комиссий, о создании военкоматов в Дорогобужском, Ельнинском, Всходском, Знаменском и Глинковском районах. Говорил сперва хрипло, нахмурившись, но сами новости заставили Баранова повеселеть. Шутка ли: в 1-ю гвардейскую кавдивизию влилось около трех тысяч человек, большей частью окруженцев, имевших боевой опыт! В дивизии восстановлены все сабельные, пулеметные эскадроны и полковые артиллерийские батареи, укомплектованы саперные полуэскадроны и полуэскадроны связи.

— Виктор Кириллович, про Семлевский район скажи, — обратился к нему Щелаковский, — Как вы под самым носом у немцев…

— Да ведь известно, наверно, — пожал плечами Баранов, а на лице появилась довольная улыбка. — Семлево-то райцентр, немцы держат, а мы в этом районе четыреста человек на службу призвали. Четыреста одиннадцать, — поправился он. — И в Кардымовском, и в Ярцевском районах мобилизацию провели.

Виктор Кириллович сунул в карман бумажку с цифрами, заговорил о положении на своем участке фронта.

— Сейчас затишье, Днепр вот-вот разольется. Немцы копят силы. А у нас местные людские ресурсы исчерпаны В связи с этим командир партизанского отряда полковник Шмелев просит разрешения пойти на запад по немецким тылам вплоть до Смоленска и собрать там окруженцев.

Павел Алексеевич записал предложение в блокнот. Идея хорошая. Шмелев командир умный, среди партизан пользуется авторитетом. Обязательно нужно послать с ним своих представителей — политработников и разведчиков..

Пора было переходить ко второму вопросу. Военный совет Западного фронта разрешил генералу Белову расформировать 41, 57 и 75-ю легкие кавалерийские дивизии. Они уже исключены из штатов Красной Армии. Оставалось только зачитать приказ.

Собравшиеся хорошо знали, что легкие кавдивизии давно уже сделались словно бы составной частью гвардейских соединений, что приказ просто закрепляет сложившееся положение. И все же людям было грустно. Короткий путь прошли эти маленькие маневренные дивизии, почти незаметные в общей массе действующей армии, но путь этот был славным. Сколько напряженных боев, героизма, самоотверженности, смертей!.. Неужели все это сотрется в памяти людской, исчезнет со страниц истории, на которых достойное место займут прославленные дивизии, корпуса, армии?!

Полковник Москалик крепко сцепил руки, чтобы не вздрагивали. Только теперь стало видно, что у отважного комдива — искусственный глаз. Один глаз покраснел, затуманился, а другой блестел, как всегда, холодно и спокойно.

Москалик будет отныне командовать партизанской дивизией. Нужно укрепить дисциплину, научить людей воевать по всем правилам, умению взаимодействовать с регулярными частями.

Новые назначения — целый список. Среди них одно особенно важное: как встретят его старшие офицеры? По настоянию Белова досрочно присвоено звание «полковник» Петру Ивановичу Зубову, не раз отличавшемуся в рейде. Он первым был отправлен со своим полком в Дорогобуж, А теперь выдвинут командовать 2-й гвардейской кавалерийской дивизией.

Павел Алексеевич смотрел поверх бумаги — офицеры приняли новость как должное. Зубова знают, относятся с уважением. Генерал Баранов шевельнулся, вскинул руку, будто на уроке:

— Павел Алексеевич, вопрос у меня. Как с Осликовским? Не вернется?

— Все еще в госпитале.

Белов взял из папки следующий лист. Выдержка из приказа: полкам 1-го гвардейского кавкорпуса присвоены новые номера. Раньше, например, был 131-й Таманский кавалерийский полк. Теперь будет 5-й гвардейский Таманский кавалерийский полк. И так — все: от первого гвардейского до восьмого гвардейского.

— Путаница начнется, — сказал Баранов.

— Привыкнем, — ответил Павел Алексеевич. — Наименования-то сохраняются: Белозерский, Таманский.

— Это лучше, — кивнул Баранов.

Третьим вопросом был доклад начальника тыла подполковника Грибова. По горнице прошел негромкий шум. Офицеры с любопытством поглядывали на незнакомого человека, недавно занявшего должность, особенно трудную здесь, в условиях рейда. Пожалуй, никто не хотел бы оказаться на его месте!

Подполковник плотен, нетороплив. Большая обритая голова крепко сидит на сильной, короткой шее. Глаза под дугами темных бровей упрятаны глубоко, не сразу разберешь, что в них.

— Такой упрется — ничем не сдвинешь, — приглушив бас, сказал Баранов своему соседу. Павел Алексеевич укоризненно покачал головой.

Начальник тыла проинформировал офицеров о положении с продовольствием. Сообщил, какие грузы намечено подать самолетами с Большой земли. Но планы доставки обычно срываются. Мешают погода и вражеская авиация. Главная просьба к командирам частей и соединений — наладить строжайший контроль за хранением и распределением продовольствия, фуража. Вопрос старый и по-прежнему острый. А новое вот что. В гвардейские дивизии влилось большое пополнение. Оружия не хватает. Особенно нужны пулеметы и минометы. Недостача их сдерживает рост партизанских отрядов. Между тем оружие имеется. И его много. После осенних боев на полях остались десятки орудий и сотни пулеметов. Винтовок — тысячи. Они пролежали зиму под снегом, теперь вытаивают. Оружие ржавое, иногда неисправное. Однако привести его в боевую готовность можно. Сейчас развернулось формирование минометного дивизиона и двух гаубичных батарей. Надо организовать население: пусть дети, женщины, старики — они хорошо знают местность — идут на поля, в леса, в овраги, разыскивают военную технику, склады боеприпасов.

С патронами и снарядами положение улучшилось — удалось отбить советские склады, захваченные немцами на станции Угра. Только надолго ли их хватит? Скоро наступят короткие ночи, транспортные самолеты перестанут летать. А дни будут жаркими во всех смыслах. (Ого! Начальник тыла даже шутить умеет!) Поэтому боеприпасы тоже надо строго учитывать, надежно хранить и экономить…

Хотя подполковник Грибов говорил о делах важных, внимание слушателей ослабло. Утомились офицеры в душном помещении. К тому же очень ярко было на улице. Солнце сверкало, манило, смеялось. На старой березе возбужденно гомонили только что прилетевшие грачи.

Начальник тыла сам понял, что пора закругляться. Сделал паузу, прищурил глаза, произнес весело:

— Генерал Баранов в Дорогобуже спирто-водочный завод налаживает. Первые пробы пока неважные, пригодны только для медиков. Однако надежда на успех есть, можете подавать заявки.

— Уверен, что гвардейцы достойно справятся и с этой задачей! — громко сказал Щелаковский, и все засмеялись

Павел Алексеевич объявил перерыв на двадцать минут, попросил остаться в горнице комиссара и начальника тыла.

— Решайте, товарищи, чем будем гостей кормить. Надо по-праздничному…

— Они у себя питаются лучше, чем мы в штабе, — проворчал Грибов. — Их не удивишь.

— И все же штаб есть штаб, и офицеры на такие совещания приезжают не часто, — вступил в разговор Щелаковский. — Думаю, Павел Алексеевич, возьмем несколько бутылок коньяка из НЗ. Разведчики привезли вчера мешок картошки.

— Картошка уже в работе, — сказал адъютант Михайлов, покосившись на Грибова. — Обед готовится. На первое суп картофельный, на второе перловая каша. И по сто граммов копченой колбасы, — торжествующе улыбнулся Михайлов. — Нашли вот, хоть товарищ генерал и считает, что фантазии у нас нет.

— Есть, есть. Вижу теперь, — засмеялся Павел Алексеевич.

Адъютант подумал, вздохнул и произнес неуверенно:

— Можно еще выдать по одной редьке на трех человек.

— Опять редька? У тебя неисчерпаемые резервы!

— Есть запасец, — самодовольно подтвердил Михайлов.

— Давай редьку! И закуска хорошая, и против цинги здорово помогает! — поддержал комиссар.

Когда закончился перерыв, подполковник Вашурин расстелил на чисто вымытом полу большую карту, испещренную пометками, номерами воинских частей и соединений. Территория, освобожденная во вражеском тылу, напоминала на карте овал, вытянутый с востока на запад, вписанный в треугольник железных дорог Вязьма-Смоленск, Смоленск-Занозная и Занозная-Вязьма.

— Готово, — сказал Вашурин, протягивая генералу указку.

Павел Алексеевич поднял над головой и показал офицерам небольшую, изрядно потрепанную книгу.

— Это воспоминания партизанского командира Дениса Давыдова. В наших примерно местах он французов бил. Прочитайте, полезно.

— Где ее взять? — поинтересовался Баранов.

— В районной библиотеке посмотрите, в школах. Ищите, как хлеб ищут, — улыбнулся Павел Алексеевич. — У Давыдова какой принцип был? Убей и уйди! Как у наших партизан: ударь — отскочи! Для нас, для регулярных войск, такой принцип до сих пор был неприемлем. Больше того, мы требовали, чтобы партизаны действовали совместно с нами по всем правилам современного боя. И будем требовать в дальнейшем. Но сейчас обстановка диктует другие методы. Распутица, бездорожье, разливы рек сковывают маневр, затрудняют планомерное ведение боевых действии. В апреле, в первой половине мая немцы, судя по всему, наступать не будут. Это не значит, что мы оставим их в покое. Нам нужно держать врага в непрестанном напряжении. Нужно наносить многочисленные удары в самых различных местах. По принципу: ударь — отскочи. Мы, товарищи, временно переходим к партизанской тактике. Пока наши главные силы отдыхают, пополняются и переформировываются, небольшие мобильные группы будут действовать беспрерывно. Для этой цели приказываю во всех частях и соединениях создать постоянные диверсионные отряды. В каждом полку — отряд из десяти человек. При штабах дивизий — из двадцати человек. В партизанских отрядах иметь десять диверсантов на каждую сотню бойцов. Все регулярные и партизанские части получают свой участок вражеских коммуникаций, который будут держать под непрерывным контролем.

Павел Алексеевич передохнул, придвинул табуретку поближе к карте.

— Теперь прошу посмотреть сюда. Вот три железные дороги. Давайте разберемся, что на них происходит. Линия Занозная — Вязьма полностью в наших руках, — провел он указкой. — Мы освободили на ней станции: Угра, Волоста Пятница, Вертерхово, Баскаковка. Мост через реку Угру разрушен. Полотно дороги занесено снегом. Эту магистраль мы полностью отключили… Вот вторая линия: от станции Занозная до Смоленска. Немцы удерживают на ней два крупных населенных пункта — Ельню и Спас-Деменск. Но эти пункты изолированы партизанами. Западнее Ельни мы освободили райцентр Глинка и контролируем железнодорожное полотно до самого Днепра. Мост через реку взорван, рельсы разобраны на протяжении двадцати километров… Значит, две стороны железнодорожного треугольника полностью контролируются нами, как и Старая Смоленская дорога на всем протяжении от Соловьевой переправы на Днепре до райцентра Семлево… И, наконец, третья железная дорога — от Смоленска до Вязьмы. Здесь, товарищи, нам похвастать нечем. Это главная магистраль, на которой держатся все немецкие войска в ржевско-вяземском выступе, выдвинутом к Москве. Противник не жалеет сил для охраны дороги. Вы знаете, как трудно к ней подступиться. Там и танки, и бронепоезда, и артиллерия. И все равно: главная задача на ближайшее время для партизанского соединения «Дедушка» и для первой гвардейской кавдивизии — как можно чаще нарушать движение на этой дороге… Вы поняли, Виктор Кириллович?

— Все ясно, — пробасил генерал Баранов.

После обеда, в 16.00, Белов вызвал к себе с очередным докладом подполковника Кононенко. И, как всегда, испытал приятное чувство при виде начальника разведки: энергичного, подтянутого, с блестящими карими глазами.

Не прошло и года с начала войны, а Кононенко очень изменился, как, вероятно, изменился и Павел Алексеевич: самому-то не видно.

Уверенней, солидней держался начальник разведки, гуще стали его усы, проступила на висках седина. Но не только внешние перемены замечал у своего помощника Белов. Нет, не ошибся Павел Алексеевич, когда потребовал, чтобы на ответственную должность назначили довольно молодого еще офицера. За короткий срок Александр Константинович овладел всеми тонкостями трудного дела и вроде бы даже перерос корпусные рамки. Со своими немногочисленными сотрудниками он выполнял работу, которая под силу разведывательному отделу общевойсковой армии. К подполковнику стекались сведения по различным каналам: из дивизий, от партизан, от диверсионных отрядов, от местного населения, от пленных, от специальных групп, проникавших во вражеский тыл.

Во время докладов Кононенко краток, деловит. На вопросы отвечает четко. Все заранее продумано, взвешено. Главные сведения изложены на бумаге.

Сегодня в разведсводке много важных сообщений. Павел Алексеевич, делая пометки карандашом, задерживался на тех строчках, которые особенно интересовали его.

«В городах Шклов, Горки, Орша немцами уничтожено еврейское население до единого человека. Из Орши после бомбежки нашей авиацией немцы вывели основные силы своих войск и разместили их в деревнях вдоль железной дороги Орша — Горки. Отмечается прибытие в указанные районы нового пополнения бельгийской национальности.

В лагерях военнопленных в г. Орша немцы варят из трупов мыло. Мыловар оршинских лагерей — военнопленный Селезнев. Он был на окопных работах, бывший уголовник, проходил Александровский централ, был на лесоразработках в северных районах. В лагерях свирепствуют тиф и дизентерия. Ежедневно выносят по пятьдесят — сто трупов.

В деревне Песчалово есть полицейский, который проводит бежавших из плена красноармейцев через деревню, где стоит немецкий штаб. Способ сопровождения: берет винтовку и ведет по деревне как арестованных. Выводит за деревню, берет расписку от них, в которой указывается благодарность за оказанную помощь. Таких расписок у него имеется около 40 штук.

(Павел Алексеевич сделал пометку: „Сообщить полковнику Шмелеву для использования при движении по тылам противника“.)

Полицейские в лагерях тоже из военнопленных, прилично одетые, обмундирование аккуратно подогнано, все в хромовых сапогах. Ежедневно проходят строевую подготовку. В строю поют песню: „Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися…“

Последние дни наблюдалось движение из Смоленска на Рославль автомашин и танков, преимущественно средних. К машинам прицеплены пушки малых и средних калибров. Машины и танки выкрашены в белый цвет. Немцы расчищают дорогу от Смоленска до Монастырщины. Деревням, окружающим Монастырщину, отдан приказ о заготовке продовольствия и фуража. Деревенские старшины ходят по хатам и намечают распределение немецких солдат, которые должны прийти в ближайшее время.

(„Накапливают силы против нашей группы“, — отметил Белов.)

В Горки свезено до 500 крестьянских бричек на железном ходу, там же производится ремонт их. По селам набираются лошади, организуется гужевой транспорт, ездовыми садятся крестьяне. Прилегающим деревням отдан приказ: где останавливается гужевой транспорт, крестьяне обязаны обеспечивать фуражом конский состав и продуктами ездовых.

На западном берегу Днепра, в районе Орши, имеются четыре немецких аэродрома. Точное их месторасположение не установлено, так как в район аэродромов никто из местного населения не допускается. Между Смоленском и Рославлем строятся укрепления. Часть из них — землянки, обшитые бревнами, с большим накатом, предположительно для штабов. На этом строительстве работает до 300 местных плотников.

Вывод: противник сосредоточивает крупные резервы пехоты с танками в районе Рославля с целью перейти в наступление в общем направлении Ельня, Вязьма».

— Спасибо, Александр Константинович, новости существенные, — поблагодарил генерал. — Хочу спросить: вы упоминали как-то о конфликте с командиром партизанской дивизии в Испании. Что у вас произошло тогда?

— Давняя история. Каша была заварена без меня, я только расхлебывал. Приехал сражаться с фалангистами, готовился ко всяким трудностям, а удар получил с той стороны, откуда никак не ожидал: от своего товарища — коммуниста.

— От командира партизанской дивизий? — уточнил Павел Алексеевич.

— Да, от Мигеля. Меня назначили к нему советником, явился с открытой душой, а он встретил меня как врага. С мрачной ненавистью. Я, по совести сказать, даже растерялся. Словно глухая, стена между нами. Потом, спустя время, понял, что он человек крайностей. Если вспыхнет, не погасишь. А угаснет — воспламенить трудно.

— Испанский характер.

— Среди славян характеры тоже есть не дай господи, — усмехнулся Кононенко и продолжал: — А Мигель, кстати, родился не в Испании. Он из Мексики, немало в нем было индейской крови. Лицо медное, темно-красное, волосы черные как воронье крыло, а жесткие, словно проволока. Поступал Мигель в любом деле так, как хотел. Гордый он человек, обидчивый, а кое в чем — как ребенок. Разумеется, все это я узнал не сразу.

Кононенко вздохнул, задумался, сосредоточенно глядя в угол комнаты:

— Не могу передать, товарищ генерал, как трудно мне было. Он меня молчаливым презрением убивал. Перед боем сядем втроем: он, я и переводчик. Мигель равнодушно выслушает мое мнение и тут же отвергнет его. Или промолчит, но повернет все по-своему, даже в ущерб делу. Вот и получалось, что не польза от меня, а вред. Я по ночам не спал, извелся весь, стараясь понять, с каким ключом к Мигелю подойти.

— Может, ему и не требовался советник?

— В том-то и вопрос, что требовался. Организатор он был хороший, умел зажечь бойцов, а военного дела не знал. Неумелые действия — лишние потери. А ведь это тоже груз на мою совесть!.. И вот наконец не выдержал я. Готовилась крупная операция. Мигель, как всегда, со скучающим видом выслушал меня и явно ждал, когда уйду, чтобы отдать свои собственные распоряжения. А я не уходил. Мигель начал проявлять нетерпение, спросил: «На какой участок советник собирается ехать?» Я ответил: «Это будет зависеть от нашей беседы». Мигель вскинул брови: «Какой беседы?» — «Которая сейчас состоится».

Так я ему сказал и начал выкладывать все, что у меня накопилось. Резко выкладывал. О нашем общем долге, о его непонятных поступках. У переводчика голос дрожал от волнения. Мигель наклонил голову, подался ко мне, на скулах набухли бугры. И вдруг произнес по-русски, обращаясь к переводчику: «Выйди. Сам поговорю с Алехандро».

Он, оказывается, изучил русский язык. Давно мечтал побывать в Москве, и побывал там однажды — на конгрессе Коммунистического Интернационала Молодежи. А советник, который работал с ним до меня, не знал этого. Человек он был бестактный, грубый, не скупившийся на оскорбительные выражения прямо в присутствии Мигеля. Все равно, мол, не поймет. Были у советника и другие грехи: насчет выпивки, насчет женщин. А Мигель слушал, смотрел и делал свои выводы.

— Да, ситуация сложная, — сказал Белов, закуривая. — Почему же он не пожаловался на советника, не поговорил с начальством?

— Он гордый и независимый, ему противна любая жалоба, — ответил Кононенко. — Но я, когда выслушал Мигеля, тоже заявил ему, что коммунисты так не поступают. Должность командира дивизии ему доверена партийной организацией, он обязан советоваться и отчитываться перед партией. Мне, дескать, тоже противны всякие кляузы, однако я считаю долгом сообщить о поведении своего предшественника и потребовать, чтобы ему воздали должное.

«Ты не сделаешь этого! Ты не станешь подводить своего!» — кричал Мигель. А я сделал. Написал донесение, принес к нему и спросил: считает ли он нужным что-либо добавить? Мигель молча вернул донесение… А спустя некоторое время мы получили ответ из партийной организации, которая обсудила поведение моего предшественника. Все коммунисты потребовали строго наказать провинившегося. И наказали. Только искреннее раскаяние спасло его от исключения из партии. В письме спрашивали: согласен ли коммунист Мигель с этим решением?.. Комдив был изрядно удивлен и даже вроде бы сконфужен таким оборотом дела.

— И доверие восстановилось?

— Не только доверие, товарищ генерал, — улыбнулся Кононенко. — Друзьями стали. Я вынужден был дать Мигелю и его жене слово, что буду столоваться только у них. А по их обычаям, это многое значит.

— Поучительная история, — произнес Белов, легонько постукивая пальцами по столу, — Вы знаете, Александр Константинович, мы сейчас направляем большую группу строевых офицеров и политработников в партизанские отряды. Пусть посмотрят, как живут и воюют товарищи. Потом обобщат опыт. По-моему, этим товарищам очень полезно будет послушать вас.

— Другие обстоятельства, товарищ генерал, люди другие…

— И все-таки, Александр Константинович, я прошу, расскажите. Пусть наши товарищи подумают, прежде чем начнут работать в новых условиях.

По пути на аэродром Павел Алексеевич заехал в деревню Чесноковку, в госпиталь, который возглавлял военный врач Новоселов. С той поры как конница прорвалась в тыл противника, медики сделали много полезного. Они вылечили и вернули в строй около трех тысяч бойцов и командиров, и почти столько же было отправлено самолетами на Большую землю.

Когда затихли напряженные бои, когда раненых стало меньше, командование группы решило провести реорганизацию всей медицинской службы. Создавалась база из эвакохирургического, инфекционного госпиталей и двух госпиталей для легкораненых. Все остальные госпитали и медицинские подразделения были сведены в медико-санитарные дивизионы, которые придавались непосредственно дивизиям.

Реорганизация — это хорошо, но Павел Алексеевич давно убедился, что между планами, между бумажным благополучием и реальностью, как правило, бывает большая разница. Хочешь знать истинное положение — посмотри собственными глазами.

Сопровождаемый Новоселовым, зашел Павел Алексеевич в несколько изб. Раненые лежали на топчанах. Лишь немногие покрыты старыми одеялами. У большинства — шинели и полушубки. Сразу бросилась в глаза чистота. Полы вымыты до желтизны. Повязки свежие. На врачах, на дежурных сестрах — белые маскировочные халаты без единого пятнышка. Халаты эти честно отслужили свою зимнюю боевую службу, были много раз штопаны-перештопаны, на них лоскутов больше, чем нетронутых мест. Наверно, где-нибудь под Каширой получили их гвардейцы-разведчики…

И еще обратил Павел Алексеевич внимание на обувь. Все медики, даже сам Новоселов, — в старых, разбитых, разбрюзгших от сырости валенках. А на улице почти нет снега. Топают люди в зимней обуви по лужам, по грязи. Во всей группе это сейчас проблема номер один. Мужчины так-сяк. Перемучаются, разыщут что-нибудь, раздобудут трофеи. В крайнем случае отпросится боец у командира, сходит на «железку», убьет фрица в крепких, подкованных сапогах. А женщины и девушки — что они сделают?! Вон одна лапти обула, накрутила вместо онучей черные солдатские обмотки. У другой, вероятно, совсем ничего нет. Деревянная подошва и какие-то тряпочки, скрепленные медной проволокой. Идет девушка осторожно, огибая лужу, подернутую тонким ледком. Ох, не видеть бы все это — душа не болела бы!

— Рассказывайте, ругайте начальство, — сказал Белов врачу, когда отправились они к Новоселову пообедать. Тот плечами пожал:

— Рассказывать нечего, сами все видите. И ругать некого. Сейчас легче стало, чем в январе или феврале. Вполне справляемся. Питание хоть и не ахти какое, но регулярное, два раза в день. Правда, только для раненых. Медперсонал, женщины — а у нас их семьдесят человек, — на подножном корму, как выражаются кавалеристы. С трудностями, товарищ генерал, боремся в меру сил, и толковать о них нечего. Другая беда надвигается. Вместе с теплом появился сыпной тиф. Я уже докладывал начальнику санитарного управления.

— Знаю. И нас не обошла чаша сия — Юрий Дмитриевич Милославский слег. Чуть окрепнет — эвакуируем.

— В нашем районе зарегистрированы двадцать шесть очагов. Больных изолируем, но это не выход из положения, товарищ генерал. На освобожденной территории скученность, жители сбились по несколько семей в уцелевших домах. Тут же и наши бойцы. Голод, грязь, вошь. Люди не моются месяцами.

— Три бани, — сказал Белов. — Всего три общественные бани: в Дорогобуже, Хватовом Заводе и Алексино. Кое-где в деревнях баньки по-черному, через них дивизии не пропустишь.

— У нас есть саперы, есть плотники. Войска можно вывести из населенных пунктов в леса, в землянки, построить там бани, наладить стирку. И вообще начать решительный поход за чистоту.

— Войска выполняют боевые задачи.

— Эпидемия тифа может оказаться страшней, чем фашисты. Пойдет косить всех без разбора.

— Представляю, что это такое. На себе испытал когда-то. Ваши предложения мы, безусловно, учтем. А сейчас соберите медперсонал, хочу побеседовать с врачами и сестрами.

Минут через двадцать в избе стало тесно. Разговаривая с женщинами, Павел Алексеевич приглядывался к ним. Отвечали они бойко, с юмором, хотя вид у всех усталый, измученный. Старые платья и гимнастерки расползались от ветхости.

— Скажите, товарищи, — обратился ко всем сразу Белов. — В чем вы нуждаетесь в первую очередь?

Женщины, вероятно, отвыкли от подобных вопросов. Переглядывались недоуменно. Потом раздалось несколько голосов:

— В медикаментах.

— Медикаменты нужны, перевязочный материал.

— Хирургические инструменты! — крикнула от окна рыжеволосая женщина в облезлой меховой телогрейке поверх гимнастерки.

— Это мне известно, — сказал Белов. — Сделаю все, что смогу. Но я хочу знать, в чем особенно нуждаетесь вы сами? Каждая из вас лично?

Женщины молчали. Им требовалось многое. Им надоело шлепать в валенках по лужам, наматывать сопревшие портянки, надоело жить впроголодь, спать на голых досках, штопать свое изношенное тряпье. Но они знали, что здесь, в тылу врага, нет вещевых и продовольственных складов, а генерал — еще не бог.

— Я не обещаю выполнить все просьбы, — сказал Павел Алексеевич, понявший их состояние, — Требуйте только то, без чего нельзя обойтись.

— Чулки! — со вздохом вырвалось у одной из женщин.

— Что-о-о? — повернулся к ней Белов.

— Очень трудно без чулок! — поддержали ее другие медички. — Обувь тяжелая, разношенная, ноги натираем. А в ботинках еще хуже будет. И некрасиво на босу ногу.

Павел Алексеевич вопросительно посмотрел на Новоселова. Тот кивнул, улыбнувшись:

— Надоели они мне чулками своими.

— Я постараюсь, — произнес Белов не совсем уверенно. Он был несколько обескуражен этой просьбой, но ничего не поделаешь — сам затеял разговор…

Темнело, когда генерал отправился дальше. Во главе небольшого отряда всадников Белов ехал по грязной дороге навстречу сырому теплому ветру. И вдруг расхохотался так весело и так неожиданно, что адъютант даже коня хлестнул — рванулся, словно на помощь.

— Слушай, Михайлов, — сквозь смех сказал Павел Алексеевич. — Ты представь себе физиономии снабженцев там, в штабе фронта! Они ведь нас наполовину похоронили. Безнадежными нас считают. А тут — радиограмма: генерал Белов требует немедленно выслать сто пар женских чулок! Каково, а?

Адъютант вежливо улыбнулся. Снабженцев из штаба фронта он не знал, и представить их лица ему было трудно. А Павел Алексеевич, насмеявшись в свое удовольствие, произнес серьезно:

— Запиши. Запросить сто комплектов женского обмундирования. И напоминай, пока не пришлют. Они там думают, что только боеприпасы важны… Это первое. А второе — представить военврача Новоселова к награждению орденом Красного Знамени…

С большака свернули на узкую дорогу, ведущую в глубь дремучего леса, к посадочной площадке. Много потрудились тут бойцы, прорубая просеку среди старых, могучих стволов. Кроны деревьев сплетались над головой настолько густо, что весна еще не вытеснила под их навесом остатки зимы: от больших грязных сугробов веяло промозглым холодом.

Нагнали санный обоз — гужевая транспортная рота направлялась за грузами. В головных санях, подняв воротник полушубка, дремал подполковник Грибов. Спрыгнув с коня, Павел Алексеевич сел рядом с начальником тыла, поинтересовался:

— Не пора ли на колеса переходить?

— Колесо пока вязнет. Полозом хоть и трудно стало, но надежней. В лесу дорога — лед со снегом. Видите, как тащимся? Запоздать можем.

— Сегодня что обещают?

— В основном противотанковые мины, — ответил Грибов, подвигаясь и уступая генералу теплое, нагретое место на разостланном тулупе. — Сапоги должны выгрузить. Кроме того — рота противотанковых ружей. Ее принимает представитель воздушно-десантного корпуса. А всего — тридцать шесть самолето-вылетов.

Миновав контрольно-пропускной пост, Белов и Грибов подъехали к дому среди сосен на краю ровной поляны. Начальник обслуживающей команды доложил: к приему самолетов все готово.

— Сигнал?

— Четыре печки по углам квадрата.

— Техника на грани фантастики, — улыбнулся Белов, слышавший о нововведении аэродромщиков. Раньше сигналы для самолетов выкладывали кострами. Но попробуй быстро развести костер на снегу, на мокрой земле, быстро погасить его при появлении в воздухе немцев, а потом снова разжечь! И так — не один раз. Стали разводить костры в ямках, закрывая их, когда нужно, щитами. Были и другие приспособления. Венцом аэродромного изобретательства явилась круглая железная печка, вроде тех, какие устанавливали в вагонах-теплушках. Угли в печке раскалялись ярко и давали достаточно света. Кроме того, печки можно было переносить с места на место, изменяя условные сигналы.

Вот и теперь: едва послышался низкий ровный гул транспортных самолетов, дежурные бойцы открыли крышки заранее разожженных печек. Но поторопились. В размеренный гул тяжелых машин вплелся вдруг высокий прерывистый звук. Белов определил — идут ночные немецкие истребители.

Быстро захлопнулись крышки печей, исчезла световая фигура. Над лесом взметнулась одинокая красная ракета. Сигнал летчикам: в воздухе противник, подождите.

Фашисты сделали два круга и наугад сбросили мелкие бомбы. Несколько штук попало на поляну. К месту разрывов побежали бойцы с лопатами — заравнивать воронки.

— Ой, горе мое! — по-бабьи жаловался Грибову начальник аэродромной команды. — Опять не дадут сесть нашим машинам. Покрутятся наши и улетят. А я опять в ответе, не обеспечил…

Он оказался прав, этот начальник с женским плаксивым голосом. Немцы патрулировали в воздухе почти всю ночь. На площадке рискнули приземлиться лишь один «Дуглас» и легкий У-2. Несколько кораблей сбросили груз на парашютах или просто в мешках и кулях. Чтобы найти и собрать их, бойцы аэродромной команды отправились на рассвете прочесывать лес.

Эта ночь была не самая неудачная — выпадали и хуже. Ясно одно — фашисты засекли посадочную площадку и использовать ее не позволят. Надо поддерживать на ней жизнь, вводить гитлеровцев в заблуждение, а самолеты принимать на другом аэродроме, который оборудовался в тридцати километрах южнее. И без промедления следует начать подготовку еще двух резервных посадочных площадок.

Обсудив с Грибовым этот вопрос, Павел Алексеевич поспал несколько часов в аэродромной избушке. Когда пришло время, Михайлов разбудил его: завтракать и читать почту. От жены и детей на этот раз ничего не было. Как-то они там, в Шуе?! Волнуются, наверно, где затерялся отец?! Скоро год, как он не видел Наташу и Галю. Только во сне: загорелые, счастливые — на берегу моря. А порой так звонко, так явственно слышатся их голоса…

Белов напрягся, чтобы отрешиться от теплых, расслабляющих мыслей.

Что там еще? Ага, большое письмо от полковника Грецова. Интересно. Осуществилась давняя мечта Михаила Дмитриевича перейти на преподавательскую работу. Он теперь начальник курсов в Подольске, готовит лейтенантов. Но фронтовых друзей не забывает. Чем порадует он в этот раз?

«Павел Алексеевич!

Вчера от инспектора кавалерии О. И. Городовикова получил предложение, исходящее из Генштаба и лично от тов. Шапошникова: немедленно приступить к очерку „Операция 1-го гвардейского кавкорпуса генерала Белова по разгрому немцев под Москвой“. В тексте предложения прямо сказано: „…операции 1-го гвардейского кавкорпуса являются образцом военного искусства, которое должно изучаться нашим народом и командным составом“.

Конечно, задача моя очень приятная, но все же я в большом затруднении.

Жуков обещал помочь вывезти все архивы корпуса. Архив штаба Западного фронта к моим услугам предоставлен, но срок очень жесткий.

Обращаюсь к Вам с просьбой: как с точки зрения поучительности лучше осветить все вопросы? Укажите мне в письме. Видимо, основное назначение этого очерка — практические выводы для академий и т. д.

В Москве и на периферии с огромным успехом идет фильм „Разгром немцев под Москвой“. С удовольствием видел на экране сцены, заснятые у нас, только уж больно мало. На выставке в ЦДКА висит большой Ваш портрет, а также картина из жизни корпуса.

Посылаю Вам книгу Игнатьева „Пятьдесят лет в строю“ как новинку. Напишите, что еще нужно достать, — с удовольствием выполню.

Слежу затаив дыхание за Вашими действиями, всем сердцем чувствую тяжесть выпавшей Вам задачи, но знаю, что здесь все нацелено помочь Вам во всех отношениях.

Горячий привет Щелаковскому, Милославскому, Кононенко, Шрееру, Михайлову и другим товарищам.

Уважающий Вас М. Грецов».

Письмо доставило Павлу Алексеевичу радость. Что там ни говори, а каждому приятно, когда его хвалят. А хвалили не часто.

— Понимаешь, комиссар, не дает мне покоя одна мысль. Разные рода войск у нас есть: конница, пехота, артиллерия, воздушные десантники, партизаны. Хорошо бы еще танковые подразделения сформировать.

— А как ты насчет Военно-Морского Флота, Павел Алексеевич? — деловито осведомился Щелаковский. — Может, заодно и флотом своим обзаведемся?

— Танки — это реально, — не принял шутку Белов.

— А я, знаешь ли, при нашей самодеятельности ни чему не удивляюсь теперь. Вот решишь ты за счет местных ресурсов полк бомбардировочной авиации создать и через месяц — пожалуйста: авиация к боевым действиям готова.

— Правильно, комиссар, — улыбнулся Белов. — Я всегда говорю, что в наших людях скрыты огромные запасы ума, смекалки, энергии. Русский человек все способен сделать, дай ему только простор, инициативу, заинтересуй его.

— Ну а насчет флота как?

— Не смейся, комиссар. Без танков нам очень трудно будет. А на полях, видел, сколько техники ржавеет? И танки, и тягачи, и грузовики.

— Да ведь подбитые, неисправные.

— Пушки и пулеметы мы ремонтируем?

— Танку запчасти нужны, мастерские, станки, оборудование.

— В этом и проблема. Я не говорю, что легко. Нужно, вот в чем суть. А человек подходящий у меня есть на примете. Лейтенант Кошелев Василий Матвеевич, делегат связи от второй гвардейской танковой бригады. Он вместе с нашим штабом пошел в рейд, да так и остался.

— Знаю, мальчик совсем.

— Этот мальчик танкетку отремонтировал и сам на ней в бой ходил… Ты в принципе одобряешь?

— Попытаться можно.

Не откладывая дело в долгий ящик, генерал вызвал к себе Кошелева. На танкиста приятно было взглянуть. Гимнастерка выглажена, подворотничок свежий, на петлицах блестят красные кубики. Выглядит очень молодо. Сними с него форму — совсем мальчишка. Рот полудетский, большой, растянутый. Про таких говорят: рот до ушей, хоть завязочки пришей. Строгие, внимательные глаза кажутся слишком уж взрослыми на юном лице.

Кошелев спокойно выслушал генерала, ничем не выдавая волнения.

— Ну, товарищ лейтенант, возьметесь за восстановлена танков в полевых условиях?

— Технику восстановить можно, если будут знающие люди.

— Мы дадим вам право отзывать в свое распоряжение специалистов из любого подразделения.

— Тогда, товарищ генерал, разрешите начать?!

— Да. И докладывайте мне о всех трудностях.

Прошла неделя, и за этот срок лейтенант сумел развернуть в деревне Волочек, в двадцати четырех километрах от Дорогобужа, небольшую ремонтную базу. К Кошелеву стекались бывшие танкисты, слесаря, шоферы, трактористы, умельцы из местных жителей. Работали в крестьянских домах и сараях, постепенно обзаводились «хозяйством». Кое-что нашли в окрестных МТС. Осмотрели подбитые и брошенные танки, поснимали с них оборудование, неповрежденные узлы и детали.

И вот в конце марта лейтенант Кошелев доложил генералу, что один тяжелый и два средних танка введены в строй. Павел Алексеевич сам проверил машины. Они действовали безотказно. Даже выглядели как новые — ремонтники сумели раздобыть где-то краску.

Лиха беда начало! Через десять дней были готовы еще три танка. Генерал Белов подписал приказ о сформировании танковой роты, командиром которой назначил Кошелева.

Вскоре рота получила боевое крещение. Гвардейцы и партизаны атаковали укрепленный гарнизон врага, но неудачно. Противник сам перешел в контратаку. У фашистов было ощутимое превосходство в силах, действовали они уверенно. Считали уж, наверно, что бой выигран. И вдруг навстречу выползли шесть бронированных машин. Танки шли медленно, посылая снаряд за снарядом туда, где скопились гитлеровцы.

Враг повернул назад, оставив раненых, бросив пулеметы и минометы. Преследуя бегущих, танкисты заняли несколько деревень. А главное — основательно отбили у немцев охоту выходить за пределы опорного пункта.

После этого боя Кошелеву присвоили звание старшего лейтенанта. Белов представил его к ордену Красного Знамени. Подписывая наградной лист, комиссар не удержался от шутки:

— Помнишь, Павел Алексеевич, я предлагал создать на местном материале полк бомбардировочной авиации. Может, возьмемся все-таки?

— Горючего не хватит, — улыбнулся Белов.

Шли дни, и Кошелев продолжал расширять свое «производство». На освобожденной территории были учтены все подбитые танки. Из них выбирали те, которые легче восстановить, буксировали в мастерскую, где работало уже более двухсот человек.

К маю рота, к которой присоединили танки, имевшиеся в партизанском полку имени 24-й годовщины РККА, развернулась в танковый батальон. В нем было теперь два мощных КВ, восемь быстроходных красавцев Т-34 и десять легких танков. Командовал батальоном Кошелев. Заместителем его по технической части стал опытный инженер Г. Л. Гамбург. С этого момента дело пошло еще веселее. В мастерской возникло три отделения: по восстановлению танков, тягачей, автомашин.

Техники набралось столько, что Павел Алексеевич начал подумывать о том, чтобы создать свою танковую бригаду. В нее надо включить два танковых батальона и один мотострелковый — на грузовиках. Основа для мотострелков — лыжный батальон, который с наступлением весны лишился важного преимущества: скорости и проходимости. А еще — артиллерийский дивизион, пушки на прицепе у грузовиков. Очень заманчиво иметь такое маневренное соединение с большой огневой мощью.

Целый вечер Павел Алексеевич обсуждал план формирования бригады с Щелаковским и начальником штаба Вашуриным. Наметили штаты, решили поставить в известность командование Западного фронта. Потом речь пошла о будущем командире бригады.

— Варягов нам не надо, — сказал Белов. — Пусть будет свой человек, проявивший себя в работе. Кошелев создает бригаду, ему и бразды правления.

— Не утвердят, — возразил комиссар.

— Будем настаивать, утвердят.

— Больно уж молод, — вздохнул Щелаковский, — А должность почти генеральская.

— Я часто слышу подобные возражения, комиссар. Недавно Зубова на дивизию выдвигали. Тоже были голоса: молодой, не потянет. А он справляется безупречно.

— Я взвешиваю, командир.

— Понятно. Только чрезмерно осторожничать в этом вопросе тоже нельзя. Не в возрасте суть, а в том, каков человек. Энергичен, умен, честен — ну и давай ему простор, чтобы работал с полной нагрузкой, а не вхолостую крутился. От таких людей польза, ими жизнь движется. А не теми, у которых силы на исходе, которые о своих болезнях, о своем благополучии пекутся больше, чем о порученном деле. Такие только совещаются, заседают да речи читают. Одна видимость руководства.

— Могу сформулировать короче, — с улыбкой произнес Щелаковский. — Кто способен — тот делает. Кто не способен, тот советует.

— Сам придумал?

— Нет, вычитал… А кандидатуру Кошелева поддерживаю. Самый молодой комбриг в армии будет.

— Так что же ты, Алексей Варфоломеевич, споришь со мной, дебаты разводишь? А потом соглашаешься. Позиция какая-то странная.

— Ладно, открою секрет, — засмеялся комиссар. — Вопросы тебе задаю, чтобы самому лучше понять. И чтобы ты еще раз все взвесил, обдумал, аргументировал. Считаю это правильным и по-партийному и просто по-дружески. Верно?

— Согласен, — сказал Белов.

Перед майскими праздниками комиссар совсем замотался. Политработников мало, территория большая, войска разбросаны. А мероприятия — одно за другим. Митинги организовать нужно?! Скоро подписка на заем — подготовительную работу провести надо?! Великие страстотерпицы — деревенские женщины решили к празднику собрать подарки бойцам. Сами с ребятишками худы, изнурены голодом, но все-таки при хозяйстве. У одной курица уцелела, у другой коза, третья прошлогоднюю картошку выкопала. А солдат ест только то, что дают, солдату скверно, если в войске запасов нет. Вот и зашевелились по деревням бабы. Несут командирам кто лепешку, кто пару яиц, кто сала кусочек. Это дело тоже надо взять в организационные рамки, поблагодарить женщин. Соберут-то, конечно, немного, но тут чувства важны, забота важна.

Само собой сложилось так, что местные руководители работали рука об руку с командованием группы. Председатели райисполкомов и секретари райкомов партии приезжали к Белову и Щелаковскому советоваться по всем вопросам.

Близился весенний сев, когда, по народной мудрости, один день год кормит. В деревнях, в райцентрах и даже в воинских частях шли горячие споры: вести или нет в этом году полевые работы? Многие крестьянки говорили — ни к чему это. Посеем, посадим маленько для себя— и хватит. Еще не известно, останутся ли тут наши. А если уйдут — кому урожай? Немцам? Так на кой ляд мучиться, пахать на одрах, бросать в землю последние горсти зерна?!

Белов и Щелаковский, посоветовавшись с секретарями райкомов, решили твердо: посевную кампанию проводить с полным размахом. Если даже эту территорию снова займут фашисты, мероприятие себя оправдает. В деревнях останутся мирные жители, в лесах — партизаны. Что же им — с голода помирать? Нет, люди должны жить и бороться. Урожай вырастить трудно, а спрятать всегда можно.

Мнение командования Щелаковский изложил на совещании представителей местных властей, партизан и регулярных войск. Было решено оказать крестьянам помощь: направить на посевные работы бойцов-кавалеристов с лошадьми и партизанские подразделения.

Первыми подали заявки на людей и лошадей Семлевский, Дорогобужский и Всходский райисполкомы. Они же попросили привести в порядок плуги и тракторы. В Семлевской МТС, неподалеку от вражеского гарнизона, ремонт техники развернулся как в мирное время. Даже старший лейтенант Кошелев притормозил работы, выделив часть людей на восстановление тракторов. По плану намечено было ввести в строй пятьдесят машин, а весна подстегивала, торопила. Над голыми, израненными войной полями уже резвились звонкоголосые жаворонки.

Щелаковский возвращался в штаб усталый, измызгавшийся на грязных дорогах. Ворчал за скудным ужином:

— У людей праздник — это отдых да радость. А у политработников наоборот. Передохнуть некогда. Теперь вот доставка первомайских газет, торжественные заседания, праздничный паек для бойцов. Сколько служу — ни разу Май в свое удовольствие дома не отмечал… Любящие жены и те не выдерживают, изменять начинают по праздникам. А что им еще остается?

— Переаттестуйся в строевики, легче будет, — смеялся Белов.

— Нельзя, совесть не позволяет. Кто-то должен эту работу вести? Так почему же другой, а не я? Раз уж сел на такого конька, буду ехать, пока в седле держаться могу.

— Ладно, укладывайся давай. Глаза у тебя слипаются, ложку мимо рта пронесешь.

— Спокойной ночи, командир…

Павел Алексеевич хорошо выспался на широкой теплой печке, где пахло сушеным укропом и мятой. Утром Михайлов, поливая на руки из ковшика, сообщил новость:

— Интенданты постарались к празднику. Ночью баллон спирта сбросили. Подполковник Грибов не знает, что делать, вас ждет.

— Пригласи его к завтраку.

Начальник тыла был бледен — снова не спал сутки. Сам принял баллон, который удачно опустился на парашюте рядом с посадочной площадкой, сам доставил в штаб ценный груз.

— Распределяйте по своему усмотрению, — сказал Белов.

— Товарищ генерал, извините, но я прошу освободить меня от этого.

— Почему?

— Командиры соединений уже узнали каким-то образом про баллон. И у всех — обоснованные заявки. Выделишь одному — другие обидятся. Тут ваш авторитет нужен. К тому же содержимое баллона не полностью отвечает требованиям, которые предъявляются к продукту номер шестьдесят один.

— Что это значит? Попроще, пожалуйста.

— Запах не совсем тот, товарищ генерал. Подозрительный запах.

— Ну, если столько сомнений, надо с Алексеем Варфоломеевичем совет держать, — улыбнулся Белов. — Михайлов, пригласи комиссара, начальника штаба и врача.

Длинный металлический баллон с узким горлом лежал на кухне возле стены. Здесь и состоялось летучее совещание. Начальник тыла повторил свой рассказ.

— Прежде чем распределять, надо самим попробовать, что распределяем, — мудро решил Щелаковский. Это конкретное предложение было встречено общим одобрением и осуществлено без задержки. Начальник тыла собственноручно наполнил кружки и чашки. Михайлов принес воды.

Павел Алексеевич понюхал прозрачную жидкость и поморщился: пахло не столько спиртом, сколько бензином. Стоявший рядом врач с решительным видом выпил свою порцию. Замер, будто прислушиваясь к тому, что происходит у него в организме. Потом вынес оценку:

— Приемлемо. Спирт без примесей.

— А запах?

— Вероятно, в баллоне хранился бензин.

— В таком случае — с наступающим праздником вас, товарищи! — поднял кружку Алексей Варфоломеевич. Выпил, подумал и произнес гневно: — Тьфу! Автоконьяк, вот что это такое! До чего сволочные люди бывают: не позаботились баллон промыть, а ведь знали, наверное, что для заброски в тыл готовят. Продукт подпортили, радость омрачили. Судить нужно бездушных таких!

— Или хоть один раз с диверсионной группой на «железку» послать, — сказал Вашурин.

— Товарищи, распределить же надо, — напомнил подполковник Грибов.

— А вот еще по чашечке, тогда веселей дело пойдет, — заверил его врач. — Предлагаю выдавать спирт только некурящим.

— Это еще почему?

— Курящему опасно. Зажжет спичку — бензиновые пары вспыхнут.

— Без шуток, — нахмурился Грибов. — Вопрос достаточно серьезный.

— Думаю, никто не станет возражать, если отдадим спирт медикам, — сказал комиссар. — И какой-то процент оставим в резерве.

— Разведчикам и диверсантам, которые будут действовать в праздник, по фляге на десять человек, — распорядился Белов.

— Да еще тем, у кого цинга, — спохватился Щелаковский. — Говорят, что спирт укрепляет десны.

— От цинги вы с Михайловым редькой хорошо лечите, — улыбнулся Павел Алексеевич.

— Кончилась редька. Теперь щавель пойдет и молодая крапива в борщ. Но автоконьяк против цинги — тоже неплохо.

— Товарищи, вы увлеклись. У нас только один баллон, — напомнил Грибов.

— Распределить по госпиталям и среди разведчиков, — сказал Белов. По его тону все поняли: обсуждение закончено.

На парадный смотр выделяют, как правило, лучшие части и подразделения. В первомайский праздник такой чести удостоился 6-й гвардейский Камышинский кавалерийский полк Аркадия Князева.

Полк заранее выведен был в резерв, получил время для подготовки. Долго искали место, на котором можно провести смотр. На открытом участке гвардейцев не построишь — в небе почти беспрерывно дежурят вражеские самолеты. Решили устроить парад в лесу.

Шеренги эскадронов вытянулись вдоль дороги под кронами сосен, среди чуть зазеленевших кустов. Павел Алексеевич проехал мимо строя, осматривая кавалеристов.

Полк укомплектован на две трети. У Князева пятьсот активных бойцов — это неплохо. Стоят гвардейцы плечом к плечу: выбритые, постриженные, в чистых, аккуратно залатанных гимнастерках. Сапоги сверкают. Дырявые, старые, разбитые сапоги, а блестят, словно новые. И у каждого на голове шапка-кубанка, что особенно удивило Павла Алексеевича.

Во всех частях люди носили зимние шапки. Лишь некоторые бойцы и командиры невесть где раздобыли пилотки или фуражки. Кое-кто щеголял в гражданской кепке за неимением ничего другого. А тут у всех сдвинуты набекрень новенькие кубанки коричневого меха с разноцветным суконным верхом.

— Откуда головные уборы? — спросил Белов.

— Сшили, товарищ генерал! — Князев был явно доволен произведенным эффектом. — Использовали меховые безрукавки. Летом они ни к чему. А шапочник у нас свой.

Павел Алексеевич едва удержался от похвалы. Но до конца смотра хвалить рано.

Лошади в полку — кожа да кости. Но ухоженные, вычищенные, как положено. Лошадей осталось только на два эскадрона, да еще для тачанок и артиллерийских упряжек.

Мимо командования Камышинский полк проследовал в колонне по три. Не было оркестра, не было трубачей — все они погибли в боях. Негромко звучали шаги по мягкой влажной земле. Гвардейцы шагали спокойно, уверенно, без напряжения. Даже по этой походке, по тому, как ловко подогнано оружие и снаряжение, можно было понять: это не тыловая часть, поднаторевшая на смотрах, а сплоченный боевой коллектив, готовый в любую минуту привычно и быстро развернуться, встретить врага огнем.

Во главе третьего эскадрона ехал юноша лейтенант. А рядом, на тачанке, пожилой офицер с забинтованной головой, с рукой на перевязи. О нем уже докладывал генералу Князев. Трижды раненный, командир эскадрона не ушел в госпиталь. Лечится среди своих. Командует подразделением лейтенант, а ветеран при нем как советник — пока не окрепнут у молодого орла крылья.

— Ты что переживаешь, Павел Алексеевич, — негромко спросил Щелаковский. — Отличный полк!

— Вижу, комиссар, вижу! Знаешь, сколько раз я на парадах бывал? Не сосчитать, не припомнить. А этот лесной парад никогда не забуду!..

Вечером командир и комиссар подписали приказ, объявлявший благодарность подполковнику Князеву и всему личному составу Камышинского полка. Разговор вновь зашел о параде, и Белов посетовал:

— Единственно, чего не хватало, строевой песни. Она не только душу радует, а словно бы цементирует подразделения.

— И песня была, — сказал Щелаковский. — Хотели сюрприз тебе устроить. Но не получилось. Помнишь, ты в декабре под Москвой к поэтам и композиторам обращался?

— Разумеется.

— Лев Ошанин на призыв откликнулся, прислал песню. Начали ее разучивать — не идет хоть убей. Мотив хороший, а не принимают ее бойцы. Знаешь, почему? Слова там есть: «…наш Белов прямой душою, с виду — ростом невелик…» Как это так, говорят?! Рост у генерала вполне нормальный, выше чем средний. Генерал, мол, у нас — человек видный…

— Думаешь, это существенно? — заинтересовался Павел Алексеевич.

— А как же! Люди себя с гордостью беловцами называют. Командир, дескать, у нас лихой конногвардеец и вообще богатырь. Из уст в уста об этом передают, жителям о твоих подвигах рассказывают. Может, и прибавляют для сочности, — лукаво прищурился комиссар. — Вреда в этом нет. Хорошо, когда бойцы своим генералом гордятся… Это первое. А второе — ошибки всякие в песне с толку сбивают. Какие сабельные полки? Нет таковых, есть сабельные эскадроны. По заказу сработано. Вот и не получилось.

За два дня немецкие самолеты не сбросили ни одной бомбы. Зато все деревни, все леса возле населенных пунктов были засыпаны листовками. Сотни тысяч листовок — будто снег выпал на зазеленевшую землю.

Комиссар принес целую стопку, положил перед Павлом Алексеевичем. Тот прочитал:

— Ознакомился, командир?

— Бойцы рады, наверное, бумага хорошая.

— Да, — с полуслова понял Щелаковский. — Самая подходящая для самокруток. А то ведь совсем плохо — из денег козьи ножки вертят.

— Ну и что ты решил, комиссар? Собирать и сжигать будем эту пропаганду?

— Положено, командир. Да разве их все соберешь — великие тысячи. Пусть уж бойцы для курева, для растопки используют.

— Наши люди здесь такие тяготы перенесли, такого насмотрелись и наслушались, что для них все эти слова пустые, — согласился Белов. — Я о другом думаю. Немцы люди экономные. Просто так, для отчета, они столько бумаги не выбросят.

— Психическая обработка перед близким наступлением?

— Не сомневаюсь, — кивнул генерал.

В лесной деревне жил-поживал ничем не примечательный мужичок-середнячок. Роста невысокого, на голове плешь, борода клинышком. Знали его тут с малолетства, зла он никому не доставлял, но и добрых дел за ним что-то не помнили. Возился помаленьку на старости лет в своем хозяйстве. Весной зачастил в лес: то за березовым соком, то лыко драть. Но сколь ни велик, сколь ни глух лес, в нем тоже не все концы скроешь. Случайно увидела одна баба, как встретился мужичок на дальней поляне со своим сыном. А о сыне том ползли недобрые слухи. Раньше работал он токарем в железнодорожном депо. С началом войны взяли на фронт. Долго не приходило от него никаких вестей. А перед Новым годом объявился вдруг в соседнем районе, за Днепром. В немецкой форме и при оружии. Хвастал, будто немцы дадут ему большой пай земли и заживет он в свое удовольствие.

Баба оказалась смекалистой. Вернулась в деревню и ни гу-гу. А вечером рассказала все командиру эскадрона, квартировавшему в крайней избе. Старший лейтенант незамедлительно доложил подполковнику Князеву. Тот сообщил в особый отдел.

За мужичком проследили: все правильно, встречается с немецким агентом, передает ему сведения, а взамен получает для распространения смоленскую газету «Новый путь», которую издают оккупанты.

Для особистов — заурядный случай. Много шпионов, диверсантов, различных соглядатаев засылали гитлеровцы на освобожденную территорию. Ну и, как обычно, решили взять мужичка с сыном на месте встречи.

— Не торопитесь, — возразил Князев. — Я с ними шутку сыграть надумал.

— Нашел, чем шутить, — проворчал особист. Однако, выслушав подполковника, согласился.

И вот в лесной деревушке, где стоял эскадрон, пополз слух: Камышинский полк за отличие на параде получил благодарность от генерала Белова. И разрешено, дескать, гвардейцам отдыхать, пить и гулять всю субботу и все воскресенье, для чего отпущены начальством трофейные продукты. Командир эскадрона такую новость не отрицал. Больше того — пригласил на гуляние всех желающих жителей.

В теплый субботний вечер начались в деревне пляски и песни. Столы стояли прямо на улице, под деревьями. Веселились гвардейцы от души вместе с честным народом. Даже заставу у реки сняли по случаю праздника.

Немцы, конечно, о предстоящем торжестве узнали заранее и наверняка тоже готовились к нему. Во всяком случае было установлено: в эти дни мужичок чаще обычного встречался с сыном. Увиделись они и в субботу, уже в сумерках. Что мог сказать мужичок агенту? Что гуляли гвардейцы вволю, некоторые уже завалились спать, что часовых нет, а сам командир эскадрона уехал отмечать праздник в штаб полка.

Короткая майская ночь пролетела быстро. На рассвете угомонилась деревня. И в это самое время в пяти километрах от нее переправился через речку гитлеровский отряд — не менее двухсот автоматчиков. Выслав вперед дозор, фашисты быстро двинулись по проселку.

В низинах, над болотами стлался плотный туман — тоже на руку немцам. Они не сомневались в успехе. Застанут русских спящими! Один удар — и все будет кончено. Горькое похмелье ждет гвардейцев!

Фашисты, разумеется, и не предполагали, что Аркадий Князев, накануне дважды проехавший верхом от деревни до реки, учел все, даже туман. Он устроил засаду на сухом возвышенном месте, где над молодым ельником высились могучие желтоствольные сосны.

Два спешенных эскадрона были размещены так, что могли разом открыть огонь по всей вражеской колонне и одновременно отрезать ей путь отхода. Наиболее отчаянные бойцы с автоматами и гранатами забрались на деревья, укрылись в густой кроне над самой дорогой. Даже три ручных пулемета установили на соснах, в развилках сучьев.

Немецкий дозор прошел, не заметив засады. Очень уж торопились гитлеровцы.

Наступили самые напряженные минуты. Становилось все светлее. Лес наполнялся щебетанием птиц. Вдали печально подала голос кукушка. Умолкла, начала снова, еще сорвалась, а потом закуковала безостановочно и размеренно. И, наверно, не один боец с тайной надеждой вслушивался в ее голос: много ли лет посулит вещунья?

На проселочную дорогу выпрыгнул молодой зайчишка. Поднялся столбиком на задних лапках, повертел головой, осмотрелся. Не заметил косой, что смотрят на него десятки глаз, принялся зубрить молодую, сочную травку. И вдруг замер, свесил ухо к земле, прислушиваясь, подпрыгнул и задал стрекача.

Из-за поворота появилась колонна.

Немцы шли быстро, придерживая автоматы. Некоторые расстегнули воротники мундиров, закатали рукава выше локтей. Тяжелое дыхание, топот…

Резко хлопнул выстрел ракетницы. И тотчас словно рухнули сотни могучих деревьев. Ошеломленные треском, грохотом, воем раненых, фашисты замерли. Свинцовый ливень хлестал сверху, справа, слева, сзади, Множество гранат разом взорвались в плотной колонне. Обезумевшие гитлеровцы с криком бросились в лес, навстречу гибели…

Минут через десять все было кончено. Кое-где звучали еще отдельные выстрелы. Стонали раненые. Возбужденно перекликались гвардейцы.

Аркадий Князев, сдвинув на затылок кубанку, расхаживал по дороге, осматривал убитых, отдавал распоряжения:

— Вызывайте коноводов. Два взвода пусть останутся, уберут этих… А то ни пройти, ни проехать… Пленных в штаб дивизии.

— Товарищ подполковник, у нас четверо раненых, — доложил совсем еще юный лейтенант — командир эскадрона Стефанов. — И один сержант-пулеметчик насмерть. Который на дереве был. Всего изрешетило.

— Как так?

— Немец со страха, видать, магазин вверх разрядил.

— Заберите с собой, похороним с почестями. — Князев хлестнул ногайкой по сапогу, — А этим, которые веселились в деревне, передайте приказ: пусть отдохнут, чтобы к шестнадцати ноль-ноль были в полном порядке. Сам проверю.

Сказал и замер, прислушиваясь: лес опять наполнился веселым щебетом птиц. В лучах солнца, наискосок пробивавших зеленые кроны, легким туманом висел голубоватый пороховой дым и мелькали яркие, пестрые бабочки.

Теперь, после боя, можно было и кукушку спросить: сколько еще лет впереди? Но кукушка, испуганная выстрелами, молчала.