Поход без привала

Часть третья Жаркое лето

Как выросла Наташа: совсем уже девушка! Сидит в купальнике — гибкая, стройная, загорелая. Ветер растрепал волосы. И Галка-разбойница скоро будет отцу до плеча. Расшалились девочки, брызгаются, качают лодку. Павел Алексеевич не отговаривал их — пусть порезвятся. Греб медленно — лодка едва двигалась по остекленевшей густо-синей воде.

Да, повезло им в этот раз. Сколько уж лет не отдыхал Павел Алексеевич вместе с семьей. Все время напряженная обстановка, если и давали отпуск, то в самые неудобные сроки: среди зимы или в конце осени. Куда поедешь в межсезонье? И у девочек занятия в школе.

А теперь комсоставу разрешили летние отпуска. Павел Алексеевич получил путевку в Одессу, в окружной санаторий. И погода — как по заказу. Горячее солнце, ласковое небо, освежающая прохлада — моря. Зелень на берегу яркая, еще не утратившая весенней свежести.

— Глядите, мама торопится! — вытянула руку Наташа.

Павел Алексеевич посмотрел на высокий, крутой берег. По лестнице, ведущей к пляжу, быстро спускалась жена. Остановилась на площадке, помахала рукой — и бегом вниз. До колен вошла в воду и все машет, машет… На обед, что ли, пора? Но почему и шофер прибежал вслед за ней?

Белов налег на весла. Лодка с разгону врезалась в заскрипевший песок. Девчонки засмеялись: вот это толчок!

У Евгении Казимировны лицо бледное, без кровинки. Сказала почти шепотом:

— Война, Павел! Война…

Из-за ее спины вывернулся шофер:

— Товарищ генерал, Молотов по радио выступил. Немцы атаковали вдоль всей границы! Киев бомбят!

Павел Алексеевич торопливо, рывками натягивал на мокрые плечи гимнастерку.

— Сам слышал? Не путаешь?

— Своими ушами, товарищ генерал!

— Готовь машину, едем в штаб округа.

Размышлять, анализировать — потом, когда прояснится обстановка. Сначала — самые необходимые распоряжения. В санатории он старший по званию. Никто ничего не знает. Отдыхающие купаются, гоняют мяч возле воды. А время бежит… Военное время!

Белов поднялся на лестничную площадку, рупором поднес ладони ко рту… и опустил их. Сейчас оборвется беззаботный смех, смолкнет веселая песня. Разобьются мечты, надежды, сломаются судьбы. Беда грянула страшная…

Он может еще на несколько минут продлить людям мирную жизнь. Пусть войдет в воду та женщина с малышом на руках. Она только приехала, совсем еще белая, не успела загореть… Хоть один раз окунется в ласковую морскую воду.

Нет!

— Внимание, товарищи командиры! — разнесся над пляжем требовательный голос. — Сегодня утром на нашу страну напала Германия. Война началась! Приказываю всем военнослужащим приготовиться к выезду в свои части и ждать указаний!

Он ни разу не взглянул больше на пляж. Быстро поднимался по лестнице, всем своим существом чувствуя гнетущую тишину, воцарившуюся за спиной.

Семью пришлось оставить в Одессе — куда повезешь ее в неизвестность?! Сам прямо из штаба округа отправился к месту службы. Новая, необкатанная машина шла плохо, нагревался мотор. Шофер делал частые остановки, это раздражало Павла Алексеевича, но он сдерживался — водитель не виноват.

Попутчики, военный врач и комендант Тирасполя, напросившиеся в машину, разговаривали возбужденно, громко, удивляясь неожиданности нападения и коварству Гитлера. Неделю назад было сообщение ТАСС, разъяснявшее, что слухи о планах немцев начать войну с СССР — ложь. Все, мол, спокойно, все хорошо — и вдруг, на тебе!

«Так уж и спокойно?» — невесело усмехнулся Павел Алексеевич. Даже ему, командиру корпуса, было известно, что в Румынии возле нашей границы сосредоточиваются немецкие и румынские соединения… А фашистские самолеты, каждый день летавшие над нашей территорией?.. А сообщения перебежчиков?

Если и можно говорить о внезапности, то лишь в том смысле, что не ждали нападения Гитлера сейчас, в эти дни. Немецкие войска были связаны боевыми действиями в Югославии и только-только начали высвобождаться… Впрочем, теперь поздно рассуждать об этом. Надо думать о войне. Вырвался бы из машины, полетел бы птицей в свой корпус! Ведь он уже вступил в бой. Удар противника приняла 9-я Крымская кавалерийская дивизия — она стоит на самой границе. Дивизия хорошая, сколоченная. В ней четыре кавалерийских полка: 5, 72, 108 и 136-й, а также 12-й конноартиллерийский дивизион и другие подразделения.

Полки укомплектованы личным составом и вооружением, только боевого опыта у людей нет. И командир дивизии не совсем на месте. Любит прихвастнуть, на язык дерзок, замечания воспринимает с обидой. Зато помощник у него знающий, хоть и без академического образования. Подполковник Осликовский Николай Сергеевич. В свое время служил в кавалерийском корпусе Котовского, был на хорошем счету. В 1937 году уволили в запас. Работал в Москве, на киностудии. Но вот запахло порохом — его снова призвали. Человек он решительный, настойчивый, а главное — думающий. Он часто вершит дела за своего командира.

По совести сказать, на другую дивизию, входящую в корпус, у Павла Алексеевича надежды больше. Или просто дороже она ему? Это та самая дивизия, которая родилась на его глазах, возле слободы Бутурлиновки, Название у нее громкое: 5-я Ставропольская имени Блинова кавалерийская. Традиции богатейшие. Полки заслуженные, именные: 11-й Саратовский, 36-й Белозерский, 131-й Таманский и 160-й Камышинский. Все они отличились в сражениях с белогвардейцами и интервентами.

Командует Ставропольской дивизией Виктор Кириллович Баранов. Он успел повоевать на гражданской, потом окончил нормальную кавалерийскую школу, дрался в Средней Азии с басмачами. За него Павел Алексеевич спокоен. Но дивизия полковника Баранова дислоцируется в ста пятидесяти километрах от границы, ей нужно время, чтобы выдвинуться на свой рубеж.

Сейчас для отражения внезапного удара очень пригодились бы танковые полки. Их в корпусе два, но… Павел Алексеевич поморщился, вспомнив о них. Полки лишь числятся на бумаге. Машины старые, полностью выработавшие моторесурсы. Технику давно пора заменить, однако других танков не давали — они шли на формирование новых механизированных соединений. Вот и остался корпус с изношенными машинами, многие из которых не могут даже выйти из парка…

Думая о своих делах, Павел Алексеевич в то же время внимательно смотрел по сторонам. Близился к концу первый день войны, и генерал искал приметы ее. Вот самолеты, рассредоточенные на полевом аэродроме. Вот пылит по проселку конный обоз, торопясь за своей частью… А в глубине души все еще чуть-чуть тлела надежда: может, просто провокация на границе? Может, недоразумение, которое уже выяснено? И нет выстрелов, не гибнут люди… Вот сейчас в Тирасполе он узнает об этом и вздохнет облегченно…

На окраине города их встретил дозор, вооруженный по-боевому. Павел Алексеевич предъявил документы и велел шоферу ехать в штаб армии.

Командарм 9-й генерал-полковник Черевиченко сразу принял Белова. Крепко пожал руку:

— Ну, не дали вам отдохнуть?!

— Как видите. Спешу до своих добраться.

— Торопитесь. Крымская дивизия уже отражает атаки. Баранов идет к границе, но медленно. Дождь, дороги плохие. Задача корпуса — занять оборонительные позиции по плану, противника через границу не пропустить.

— А общая обстановка?

— Главный удар противник наносит скорее всего на Львов и на Черновицы. — Голос командарма звучал не совсем уверенно. — Там напряженные бои… А у нас румынские войска пытаются переправиться через Прут. Отбиваем. Везде артиллерийская перестрелка. Подробности узнаете у начальника штаба… Главное, Павел Алексеевич, действуйте энергично и все время держите нас в курсе…

Белов был уже возле двери, когда Черевиченко остановил его, посоветовал:

— Будете ехать через Бендеры — поосторожней. Сильно бомбят, сволочи…

И опять потянулась дорога. Машина теперь бежала быстро, мотор почти не грелся. Но вот началась местность, где недавно прошли большие дожди. Часто попадались ямы и рытвины, полные грязной воды. Миновав подмытый, осевший мост через ручей, машина застряла. Шофер побежал в село, привел крестьян с волами. Пока вытянули автомобиль, надвинулись сумерки и снова закрапал дождь.

К счастью, возле населенного пункта Тарутино нагнали тылы 5-й имени Блинова дивизии. Павел Алексеевич послал нарочного к полковнику Баранову и велел впрячь в машину коней — дорога совсем испортилась.

Виктор Кириллович Баранов — человек догадливый. Он прислал за командиром корпуса не один, а сразу два броневика. И хорошо сделал. Едва начался рассвет, броневик, двигавшийся первым, завяз в низине. Второй кое-как протащили.

Усталый, голодный и мокрый, добрался наконец Белов до Романовки — глухого местечка, где стоял штаб корпуса. Однако, как и предусмотрено было планом, штаб уже выдвинулся к границе. В Романовке остались только снабженцы. К Белову бросился адъютант — лейтенант Михайлов. Бежал радостный — на шею готов был кинуться! Но спохватился, перешел на строевой шаг.

Выслушав доклад, Павел Алексеевич взглянул на часы:

— В нашем распоряжении сорок минут. Пусть запакуют мои личные вещи. А мне приготовьте сухую одежду.

Переступил порог комнаты, где жил с семьей, и вздрогнул: прямо на него смотрела со шкафа большая кукла — любимица дочек. Смотрела удивленно и вопросительно: почему, дескать, ты один?

И кукла, и мяч на полу, и фотографии на стене — все это теперь прошлое… Нельзя задерживаться тут — затоскуешь о дочках, ослабнешь душой… Он кое-как сунул в чемоданчик белье, мыло, бритву, полотенце, тетрадь. Очень хотелось открыть гардероб, где висели платья Наташи и Гали, коснуться рукой, прижать к щеке. Но он подавил это желание. Взял чемоданчик и вышел на крыльцо.

Утреннее солнце уже успело прогреть воздух. Со стороны железнодорожной станции Бессарабская доносились взрывы. Испуганно тенькали оконные стекла. Где-то назойливо, словно бы на одном месте, гудел самолет. Звук был въедливый, незнакомый.

К дому на чистенькой, недавно выкрашенной автомашине подкатил адъютант Михайлов.

Возле селения Комрат вырыты посреди виноградника блиндажи и щели, оборудован командный пункт корпуса. С разных сторон тянутся сюда телефонные провода. Начальник штаба полковник Грецов, замещавший генерала Белова, неплохо справился с делом. Командный пункт развернут по всем правилам, как на учениях, связь с дивизиями устойчивая.

Со склона холма хороший обзор. Краски везде яркие, сочные. Солнце палит с голубого неба. Над зеленым разливом виноградников колышется знойное марево. Лишь изредка, нарушая сонное спокойствие жаркого дня, громыхает вдали пушка.

У полковника Грецова цепкая, острая память. Он докладывал без запинки, показывая и по карте и на местности, где позиции полков, где стоит артиллерия, где заняли оборону пограничники. Обрадован был прибытием генерала — такой груз снимет теперь с плеч! Начштаба — человек осанистый, рослый, хладнокровный. А сейчас нервничает, торопится. Трудными были для него минувшие сутки.

Можно похвалить Грецова: все сделано точно по инструкции, от буквы до буквы. 9-я Крымская дивизия обороняется вдоль реки Прут. 5-я Ставропольская имени Блинова форсированным маршем выдвигается к фронту. Части действуют организованно, управление твердое. За это спасибо. А упрекать Грецова за недостатки и упущения не стоит. Сам поймет, чего недодумал, где не проявил инициативу.

В полосе кавкорпуса — два моста через Прут: шоссейный и железнодорожный. Оба возле населенного пункта Фэлчиул. Там узел дорог, там необходимо выставить самый надежный заслон. Но войска распределены равномерно, в районе Фэлчиул обороняется только 108-й полк, растянутый в ниточку. Кавалеристы и небольшая группа пограничников не смогли сдержать натиск. Противник захватил мосты и переправил на восточный берег батальон пехоты.

Взорвать мосты должны были пограничники, да не успели. Какой смысл искать сейчас виновных, надо быстрее исправлять положение!

— Еду в Фэлчиул, — сказал Павел Алексеевич Грецову и, повернувшись к группе командиров, стоявших у входа в блиндаж, позвал: — Товарищ Баумштейн!

От группы отделился командир резервного 72-го кавполка. Подошел быстро, чуть вразвалку.

— Я, товарищ генерал!

— До наступления темноты врага отбросить, мосты захватить. Начальник артиллерии — к мостам! Увязывайте взаимодействие. Товарищ Грецов, свяжитесь с летчиками.

Отдавая приказы и распоряжения, Павел Алексеевич впервые за истекшие сутки почувствовал, как возвращается к нему спокойствие, привычное состояние. Что, собственно, произошло?! Всю жизнь он готовился к войне, готовил других. Отлаживал на многочисленных занятиях и учениях доверенный ему корпусной механизм. И вот теперь пришло время главной проверки. Особенно для комсостава, для руководства корпуса. Хорошо ли учились? Не зря ли одевал и кормил их народ?

Павел Алексеевич еще обдумывал подробности предстоящего боя, а уже готов был карандашный набросок приказа, уже пришли в действие приводные ремни, связывавшие штаб с исполнителями. Пронеслись автомашины с пушками на прицепе. На гребне оврага показался 72-й кавполк, поднятый по тревоге Баумштейном. Длинная колонна вытянулась по проселочной дороге: четыре сабельных эскадрона, пулеметные тачанки, артиллерийская батарея.

— Михайлов, давай к Баумштейну! Пусть рассредоточит полк!

Едва адъютант отъехал, со стороны солнца, из густой расплавленной синевы, выскочили два самолета, устремились к земле.

Разрывы, сухой треск выстрелов. Потом оглушительный рев моторов — две черные птицы круто лезли вверх, в поднебесье. Оттуда они попытались спикировать еще раз, но были встречены зенитным огнем и сразу отвернули на запад.

Через полчаса Павел Алексеевич ехал по той же дороге, ведущей к мостам. Рядом с кюветом — неглубокие воронки. Земля в них еще черная, свежая. И первая жертва, которую увидел он на этой войне, — убитая лошадь. Лежала она, неестественно запрокинув голову. Темное пятно расплылось на боку. А по пятну, по оскаленным зубам, по белку незакрытого глаза ползали мухи.

Еще одна лошадь, со сбившимся под брюхо седлом, стояла возле плетня, поджав правую переднюю ногу, смотрела во двор. Там сидели в повозке трое раненых с ослепительно белыми повязками.

Машина обогнала тыловую походную заставу, поравнялась с эскадроном. Кавалеристы двигались под кручей глинистого обрыва, дававшего широкую тень. Хорошая маскировка — с самого начала бы так!

До командного пункта 108-го полка, оборонявшегося возле мостов, Павел Алексеевич добрался пешком. Прилег на бруствер окопа, продолжая слушать доклад подполковника. Противник, оказывается, наращивает силы, переправил на левый берег еще две роты. Сбросить их можно, только артиллерия очень мешает. Неприятель снарядов не жалеет, кроет беглым огнем.

Павел Алексеевич прикидывал, где лучше нанести удар. Надо сблизиться с врагом быстро, тогда преимущество в артиллерии ему не поможет. Полк Баумштейна пойдет на мосты сразу всей массой. 108-й полк поможет на флангах. Пушкарям бить по вражеским батареям и по пехоте на том берегу, не подпускать резервы.

В бинокль хорошо видны были солдаты противника, неохотно копавшие траншеи на предмостном плацдарме. Собирались кучками, курили, размахивали руками. Наверное, шутили и смеялись.

— Что это они такие веселые? — спросил Павел Алексеевич. — Под хмельком, что ли?

— Со вчерашнего утра, — подтвердил командир полка. — Вторые сутки не просыхают. В атаку совсем пьяные шли. Горланят и лезут. Пулеметчики наши хорошо поработали. А сейчас мы их не трогаем, пусть не думают об опасности.

— Правильно, — одобрил Белов.

Он теперь не сомневался, что противник будет отброшен. Враг даже не закрепился по-настоящему на плацдарме, не зарылся в землю. Тем лучше.

Павлу Алексеевичу хотелось самому провести бой, обещавший успех. Но этого как раз делать не следовало. Командиры полков справятся без него. Им поможет командир дивизии. Это будет их первая победа, первая удача. Она принесет им уверенность и самостоятельность. Поэтому Белову лучше уехать. Тем более что у него много других забот…

Павел Алексеевич приказал шоферу вести машину на восток, навстречу полкам блиновской дивизии, приближавшимся к линии фронта. Надо было посмотреть, в каком они состоянии после марша.

Только в полночь возвратился Белов на командный пункт корпуса. Среди зарослей винограда было тихо, пустынно. Ни огонька, ни громкого голоса. Полковник Грецов доложил о результатах дневного боя. 72-й кавполк стремительной контратакой отбросил противника за реку. Полтора вражеских батальона разгромлены. Наши потери — около двадцати человек убитыми. Один мост взорван саперами, на другой не хватило взрывчатки.

— Опыта не хватило, — сказал Белов.

— Звонил командарм Черевиченко, — официальным тоном продолжал начальник штаба. — Ответственность за уничтожение мостов возложена лично на вас.

— Ясно. Взрывчатка к утру будет?

— Да, привезут.

— Тогда и решим, Михаил Дмитриевич, — сказал Белов. — А сейчас давайте спать. Иначе измотаемся.

Командирская палатка стояла под большим старым деревом. Адъютант уже приготовил походную кровать. Павел Алексеевич снял сапоги и ткнулся лицом в прохладную подушку. Засыпая, он успел подумать о том, что позади остались двое суток войны.

От пленных узнали: на правом берегу Прута действует в районе Фэлчиул румынская гвардейская дивизия. Других крупных соединений противника поблизости нет. К решительному наступлению враг не готовится.

Чтобы сковать кавалерийский корпус, неприятель каждый день высаживал на восточный берег несколько небольших отрядов. Кавалеристы сбрасывали их в воду. Наконец командиру Крымской кавдивизии надоели эти булавочные уколы. Генерал Белов разрешил ему нанести внезапный удар по врагу.

Рано утром 26 июня два спешенных кавалерийских полка прорвались через железнодорожный мост на западный берег Прута и уничтожили вражеские подразделения, занимавшие там оборону. Только убитыми противник потерял более ста солдат; 6-й румынский полк, понесший потери в предыдущих боях, практически перестал существовать.

Отходя на свой берег, кавалеристы взорвали наконец железнодорожный мост.

Генерал Белов мелкими стычками не занимался. Приказал только менять подразделения, участвующие в боевых действиях, чтобы все эскадроны побывали под огнем.

Впереди ожидались большие сражения, и сейчас, пользуясь передышкой, надо было решить организационные вопросы, полностью перестроить корпус на военный лад. Удалось освободиться от мертвого груза — отправить в тыл на капитальный ремонт значительную часть танков. За счет местных ресурсов пополнили конский состав.

Не хватало командиров. Когда началась война, многие из них были в отпусках или в командировках. В корпус почти никто не вернулся. Пришлось заняться перестановками, подбором надежных кандидатур. Застрял где-то начальник разведки корпуса. Может, оказался в другом соединении, может, погиб. А без подробных и точных разведывательных данных командовать трудно. Хорошо хоть, что помощник начальника разведки капитан Кононенко — человек весьма толковый. И повоевать успел. Добровольцем уехал в Испанию, сражался там с фашистами, был советником командира партизанской дивизии, хлебнул, как говорится, горячего до слез. По натуре Кононенко веселый, общительный, а едва зайдет речь о гитлеровцах, сразу мрачнеет, становится замкнутым.

Впервые Павел Алексеевич увидел разведчика в 1939 году, когда возглавлял штаб 5-го кавалерийского корпуса. Кононенко — в ту пору еще лейтенант — был посредником на больших учениях. Белову понравились его добросовестность и самостоятельность. Он объективно докладывал об успехах и неудачах, не пытаясь умалить ошибки и просчеты, не заискивал перед высоким начальством, держался с достоинством. Даже удивлялся тогда Павел Алексеевич: почему у Кононейко столь небольшое звание? Может, непосредственные начальники разведчика не очень-то жаловали таких принципиальных людей с собственным мнением, с твердым характером?! Что там греха таить, в мирное время зачастую быстрее растут покладистые середнячки — с ними спокойнее.

Вторично увиделись они в тот день, когда Павел Алексеевич прибыл принять командование 2-м кавалерийским корпусом. Среди встречавших генерала был и Кононенко, служивший в разведывательном отделе. Несколько дней ездили они вместе в полки, осматривали район дислокации. И опять Кононенко произвел на Белова самое благоприятное впечатление. Немногословен, положение дел в корпусе знает превосходно, распоряжения выполняет быстро и обдуманно.

«Переходите ко мне в адъютанты», — сказал ему Павел Алексеевич. «Нет», — ответил разведчик. «Чем же я вам не приглянулся?» — пошутил Белов. «Всем приглянулись, товарищ генерал, — засмеялся Кононенко. — Но уж извините, адъютантская служба не по мне. Свою работу люблю».

Хорошо ответил разведчик…

Почему же теперь не выдвинуть этого перспективного командира на должность начальника разведки корпуса? Он успел в трудных ситуациях побывать, не дрогнет, не растеряется при неудаче. Кстати, он свободно говорит по-румынски, пленных допрашивает без переводчика. Главный недостаток его — молодость, как считают армейские кадровики. Ни званием, мол, ни возрастом не соответствует. А Павел Алексеевич убежден, что молодого легче научить, молодой скорее привыкнет к новой обстановке и к новой работе.

Из штаба на должность начальника разведки прислали подполковника. Белов побеседовал с ним. Не понравилась самоуверенность. Только и слышно: «я» да «я». Скороспелый к тому же: за десять лет от рядового пулеметчика до подполковника — не слишком ли быстро? Человек малограмотный. Четыре класса и командирские курсы. С конем, правда, обращаться умеет. Воевать не приходилось. Языков, конечно, не знает.

Павел Алексеевич втайне пожалел того командира, которому кадровики сосватают подполковника. А сам сказал ему без обиняков: есть, мол, другая кандидатура. Неувязка получилась, возвращайтесь туда, откуда приехали.

Отправил подполковника и сразу позвонил генералу Черевиченко. Попросил разрешения выдвинуть на вакантную должность капитана Кононенко.

— Под вашу ответственность, — сказал командарм.

По сравнению с другими войсками, 9-я армия Южного фронта оказалась в более выгодном положении. До конца июня в ее полосе противник активных действий не предпринимал, и армия получила возможность развернуться по штатам военного времени. В нее влились мобилизованные запасники, влилась техника из народного хозяйства. Участившиеся попытки врага форсировать Прут отбивались организованно и спокойно.

Хуже было на севере, на стыке с соседями, которые не смогли остановить противника и постепенно отходили, обнажая подступы к Кишиневу.

1 июля генерал Белов получил приказ покинуть оборонительный рубеж и вести корпус на северо-восток, ближе к столице Молдавии. Едва стемнело, тронулись в путь полки 9-й Крымской кавдивизии. 5-я имени Блинова осталась пока на месте.

Павел Алексеевич отводил корпус тем способом, который называл «отход перекатами». За ночь Крымская кавдивизия отступила на двадцать километров и заняла выгодные позиции. Следующей ночью снялась дивизия имени Блинова. Она прошла через рубеж 9-й Крымской, отступила еще на восемнадцать километров и тоже заняла оборону.

Наутро противник бросился преследовать конников, но на гряде высот был встречен плотным, хорошо организованным огнем. Враг остановился, подтягивая главные силы. А крымцы с наступлением темноты покинули свои позиции и спокойно отошли еще на тридцать пять километров — за спину блиновцев…

Снова начались дожди. Дороги покрылись липкой грязью. Буксовали автомашины. Застревали орудия и тачанки. Их вытягивали на руках. Корпус не потерял в пути ни одного грузовика. Обе кавалерийские дивизии точно в указанный срок сосредоточились севернее Кишинева.

К этому времени положение на Южном фронте значительно осложнилось. 35-й и 48-й стрелковые корпуса, прикрывавшие Кишинев, отступали по расходящимся направлениям. Между ними образовался разрыв до ста километров. Закрыть этот промежуток командарм приказал Белову. И не просто закрыть, а сковать активными действиями силы противника, угрожавшие флангам отступавшей пехоты.

Сто километров — очень много для кавалерийского корпуса. Даже слишком много, хотя Белову придан был мотострелковый полк. Стабильную оборону не создашь. Оставалось только маневрировать, отвлекая на себя противника и медленно отходя на восток.

Сплошной линии фронта нет. Полки, эскадроны все время в движении, враг вырывается вперед на неприкрытых участках — в такой обстановке особенно важно не утратить хладнокровие, не потерять связь с войсками. Работники штаба и делегаты связи на машинах и верхом носились по разбитым дорогам, доставляли приказы, привозили сведения в штаб корпуса, разместившийся возле города Оргеева, за рекой Реут, на возвышенном берегу.

В кавалерийском корпусе штаб особый, не отягощенный второстепенными отделами и службами. Даже органов снабжения в корпусном управлении нет — они имеются в кавалерийских дивизиях. А штаб — это мозговой центр, способный быстро перемещаться, чутко реагировать на изменение обстановки, управлять войсками, ведущими бой. Структура задумана правильно. Однако война сразу выявила недостаток, который особенно дал себя знать под Оргеевом: отсутствие своего разведывательного подразделения. На корпус обычно «работали» разведчики дивизий. Но теперь оба соединения действовали далеко от штаба корпуса. Капитан Кононенко по своей инициативе сколотил небольшой отряд: два бронеавтомобиля и десять бойцов-кавалеристов. С ними Кононенко колесил по дорогам и без дорог, охотясь за «языками» и нащупывая, куда вышел противник. А по ночам сидел над донесениями, поступавшими из полков и дивизий, сопоставлял сведения, анализировал, готовил сводку. Трудно было понять, когда спит этот кареглазый одессит. «Сплю-то? В броневике или в седле, пока едем», — отшучивался он.

У Кононенко появился надежный помощник — подвижный смуглый переводчик Дорфман. На одном из допросов пленных Павел Алексеевич сам убедился в его мастерстве. Дорфман обращался то к румынскому солдату, то к немцу, то советовался с молдавским крестьянином. И без малейшей задержки переводил их ответы.

Белов поинтересовался:

— Откуда такие знания?

— Вырос в Бессарабии. В коммерческом училище у нас преподавали по-румынски и по-немецки, а я никогда не был отстающим учеником, — улыбнулся Дорфман.

— Но русский? Где вы его так освоили?

— У своего отца, товарищ генерал. Он еврей, но долго жил в России. И он каждый день повторял: это большое несчастье, что мы здесь, а Советская власть там, за кордоном. Помни, сын мой, что только среди русских ты будешь как равный среди равных. И таки да — он говорил сущую правду!

Слушая горячую тираду переводчика, Павел Алексеевич подумал, что Кононенко молодец: сумел найти и привлечь к работе полезного человека.

Генерал доволен был своими энергичными, добросовестными разведчиками. Он почти всегда имел о неприятеле точные сведения. Сейчас против его корпуса действовали два вражеских соединения. На левом фланге 5-я пехотная дивизия румын. Правее наступала 50-я пехотная дивизия гитлеровцев. По количеству соединений стороны были равны. Но вражеская пехотная дивизия по числу людей, по технике, по силе огневого удара превосходила кавалерийскую в три раза.

За левый фланг Павел Алексеевич был спокоен. Там 9-я Крымская накрепко сковала противника, не давая ему продвинуться. А в районе Оргеева было хуже. Здесь гитлеровцы вводили в бой танки. Части полковника Баранова каждый день пятились километров на десять. Отступать было уже некуда: за спиной река Реут — последний рубеж, указанный командармом.

Утром противник ударит артиллерией по обороняющимся полкам. Чтобы не понести больших потерь, бойцы сядут на коней, по оврагам, по зарослям отскочат назад. К полудню фашисты подтянут силы и ударят снова. Это стало ужо шаблоном, даже Белов как-то привык к такой схеме. А немцы тем более. Им эта схема приносит успех, нет причин отказываться от нее.

Надо бы резко повернуть руль управления, сломать ход событий, но у Павла Алексеевича не было никаких резервов. Фашисты, конечно, знали об этом — их разведка тоже не сидела сложа руки. Единственно, что мог сделать Белов, — воспользоваться самоуспокоенностью немецких командиров. Надо удивить их. А удивить — значит победить, как учил Суворов.

Павел Алексеевич вызвал полковника Баранова и приказал: завтра перед противником не отходить. Больше того — самому контратаковать гитлеровцев…

День 14 июля выдался пасмурный, тусклый, но не туманный. С командного пункта хорошо было видно окрест. Вон мост через Реут, городок Оргеев. На западном берегу реки, насколько хватал глаз, раскинулись огромные кукурузные поля. Всходы на них были высокие, хорошо скрывали залегшие цепи спешенных кавалеристов.

Фашисты начали бой, как обычно. Загрохотала артиллерия, ее поддержали десятки минометов. Гитлеровцы не сумели определить, где проходит передний край обороны, били наугад по всему полю. Потери от такого огня невелики, только на психику действовал грохот разрывов и вой мин.

Наблюдатели засекли немецкие батареи. По ним ударили пушкари. Стрелял, правда, один конноартиллерийский дивизион, двенадцать орудий, но удар был внезапный, массированный и точный, у противника одна за другой смолкли три батареи.

В это же время преподнесли «подарок» врагу зенитчики. Фашистские самолеты нацелились бомбить мост и коноводов, скрывавшихся с лошадьми по овражкам и перелескам. Летели безбоязненно, низко. Привыкшие не встречать серьезного отпора, они развернулись и спокойно легли на боевой курс. Но на подходе к мосту попали под огонь зенитной батареи и счетверенных пулеметов, выдвинутых туда по приказу Белова.

Летчики растерялись, напоровшись на огненную завесу, поломали строй. Задымили четыре машины — и все четыре врезались в землю. Такой картины Павлу Алексеевичу видеть не приходилось. На командном пункте кто-то даже «ура» крикнул от радости.

Гибель фашистских самолетов ободрила бойцов, укрывшихся на кукурузных полях. И когда прозвучала команда: «Вперед!» — люди пошли дружно, напористо.

Цепи столкнулись в густых зарослях кукурузы, где даже огонь трудно было вести. Вспыхнули короткие рукопашные схватки. Полетели гранаты. Противники вновь залегли, окопались на скорую руку. Ливень пуль срезал стебли. Издалека казалось — широкий прокос перечеркнул поля.

Огневой бой обещал стать затяжным. Немцы атаковать не решались. Спешенные кавалеристы тоже не могли подняться: фашисты строчили из автоматов, да и пулеметов у них было больше.

Искать победу нужно было не здесь.

— Коня! — приказал Белов.

Легко вскочил в седло, понесся галопом: трое всадников едва поспевали за ним.

Спрыгнув на дне балки, отдал повод коноводу и бегом поднялся на холм, на командный пункт 5-й имени Блинова дивизии. Полковник Баранов хотел доложить, но генерал махнул рукой, сел рядом с ним на ковер, расстеленный под деревом. Усмехнулся: Баранов верен себе, своим привычкам. Сидит по-турецки, поджав ноги. Возле дерева — бочонок и кружка. Павел Алексеевич укоризненно покачал головой.

— Это не спирт, — насупившись, произнес Баранов. — Это кислятина, вроде бы лимонад. Глотка ведь сохнет.

Бас у Баранова густой, низкий. Гудит, будто иерихонская труба, — листья дрожат. Как раз по комплекции голос. Полковник рослый, тяжеловесный — не каждый конь поднимет такого.

Кавалерист Виктор Кириллович настоящий, до мозга костей. В пехоте как? Командир батальона — это уже фигура. В походе для него повозка, а то и машина. В бою — блиндаж или землянка. Он руководит, управляет. А в кавалерии и командир полка и командир дивизии делят все тяготы наравне с бойцами. В походе командир на коне. В час отдыха — завернулся в бурку и спит рядом со всеми. В бою он под огнем: издали, по телефону, не очень поруководишь — ускачут эскадроны, скроются из глаз, догоняй их потом.

Конечно, у командира дивизии есть возможность для элементарных удобств. Но Баранов этим не пользуется. У него даже вещей в обозе никаких нет. Все при себе. Конь, бурка, бинокль, полевая сумка и старая надежная шашка. Да еще бритва и мыло с полотенцем в седельной суме.

К опасности у него полное пренебрежение. Ну что за командный пункт — ковер под деревом?! Ни одной щели для укрытия не вырыто. А сюда и снаряды залетают, и мины.

Выслушав замечание, полковник сказал без энтузиазма:

— Виноват, товарищ генерал. Щель отроем. Но, по совести, не спасет она, если на роду написано… Рассказывал я вам, как басмач меня рубанул. Со всего маху, с налета — до пояса развалил бы… А он лишь кончик носа задел. Отсек — только вжикнуло. На всю жизнь красавцем сделал… А щели будут…

Баранов говорил, посматривая на Белова вопросительно: не для того приехал сюда генерал, чтобы позаботиться об укрытиях… Но Павел Алексеевич не торопился, оглядывал в бинокль поле боя. Артиллерийская канонада почти смолкла. На берегу изредка рвались мины. Сырой воздух приглушал треск выстрелов.

— Видите, Виктор Кириллович, что немец делает?

— Фланг мой нащупывает. Во-он на дороге грузовики с пехотой. И мотоциклисты. Прикидываю, батальон. Дойдут до перекрестка и повернут к реке.

— А вы?

— Пусть поворачивают, — улыбнулся Баранов. — Там их два эскадрона встретят с тачанками.

— Думаете, на этом кончится?

— Нет, товарищ генерал. В лоб они не пойдут, будут растягивать открытый фланг.

— До Днестра?

— Далеко, конечно, но могут и до Днестра. — Баранов сдвинул на затылок фуражку. — Я такую возможность держу в уме. Послал туда резерв, весь полк.

Павел Алексеевич был удовлетворен. Задачу полковник понимает правильно. Можно ехать на свой КП. Если не случится чего-либо из ряда вон выходящего, то сегодня корпус добьется успеха. У Белова по меньшей мере два преимущества. Он видит с высокого берега все, что делает враг, как маневрируют немцы своими силами. А фашисты не могут следить за кавалеристами, которые укрылись в складках местности. И еще немцам мешает грязь на проселках. Машины застревают в липком густом месиве. Гитлеровцы тянут их, выбиваясь из сил. А эскадроны Белова движутся в конном строю по целине, без дорог, опережая противника.

«Погоня за флангом» продолжалась долго, до самого вечера. Лишь неподалеку от Днестра кавалеристы зашли наконец в тыл гитлеровцам и неожиданно ударили по колонне, растянувшейся на грязной дороге.

Необычным и жестоким был этот бой. Конники налетали на немцев, грудившихся возле автомашин, забрасывали гранатами, рубили шашками убегавших. Фашисты потеряли ориентировку, утратили связь. Поднялась паника. Солдаты шарахались от машин в поле, спасались поодиночке. Их настигали всадники на разгоряченных конях…

Только после полуночи полковник Баранов дал ракетами сигнал прекратить преследование.

На следующий день немцы не наступали — слишком сильной была встряска. По самым скромным подсчетам, кавалеристы разгромили моторизованный полк, враг потерял до тысячи человек убитыми и ранеными. Потери кавалеристов были вдвое меньше. И все же утрата пятисот бойцов и командиров давала себя знать — ведь корпус еще ни разу не получал пополнения.

Из этого боя Павел Алексеевич сделал для себя вывод: немцы болезненно реагируют на обход, на фланговые удары.

Радоваться победе не было времени. Полковник Грецов доложил, что обстановка снова ухудшилась. 35-й стрелковый корпус оставил Кишинев. 48-й стрелковый корпус отошел на восток. Ни справа, ни слева у кавалеристов соседей нет. Связь со штабом армии утрачена — он снялся со старого места и находится неизвестно где.

Обидно было отдавать противнику поле боя, но и оставаться нельзя: немцы окружат, замкнут кольцо.

В корпусе неукоснительно соблюдалась заповедь — без команды не отступать. Все кавалеристы, от рядовых до командиров дивизий, настолько усвоили это правило, что не могли даже мыслить иначе. Генерал Белов требовал: тех, кто отступит самовольно, наказывать по всей строгости. Ведь такой боец ставит под удар своих товарищей.

Добиваясь безусловного выполнения приказов, Павел Алексеевич не забывал, однако, и другую сторону дела. Приказ должен быть отменен, как только он утратит целесообразность. Если удерживать рубеж нет смысла, если велики потери, дай распоряжение сменить позиции.

Белов знал: любое его указание будет выполнено точно и в срок. Но отдавая приказ 321-му мотострелковому полку прикрыть отход конницы на новый рубеж, Павел Алексеевич не учел, что эта часть находится в корпусе всего лишь несколько суток и ничем себя не проявила. Думалось так: полк укомплектованный, полноценный, задача не ахти какая сложная. А получилось скверно.

В середине дня прискакал делегат связи:

— Товарищ генерал, мотострелки бегут!

Обожгла мысль: фашисты прорвутся, бросят вперед подвижные части, ударят в спину отходящей коннице.

— Где командир полка?

— Полковник Бабак под огнем, бойцов за руки хватает, приказывает, уговаривает. А те, как немцев увидят, сразу назад!

— Грецов, предупредите Баранова!.. Командир резервного эскадрона!

— Я!

— По коням! За мной!

Пять километров пролетел не заметив как. Выскочил из перелеска на открытое поле и увидел красноармейцев. Они не бежали, они просто шли мелкими группами, часто оглядываясь. Падали при разрывах мин, снова вставали. Немцев поблизости не было. Левее, на западе, через поле тоже отходили бойцы, но более организованно, цепью.

— Полковник Бабак там, — показал делегат связи.

Эскадрон, развернувшись большой подковой, сгонял отступающих на опушку. Люди были словно поражены шоком. Они неохотно выстраивались шеренгами. А по лицам видно — мысли сосредоточены на одном: как уйти, убежать подальше от опасного места.

Вот такие и отдают врагу города, такие и сводят на нет успехи, добытые кровью честных бойцов! Павел Алексеевич ненавидел сейчас этих трусов, эту толпу, хотя и понимал; попади те же самые люди в крепкую часть, к хорошим командирам, они стали бы настоящими солдатами. Теперь их трудно переломить. Они боятся смерти, они еще не поняли, что смерть на войне бывает либо почетная, либо бесславная, грязная.

— Почему бежал? — спросил Белов крайнего бойца: рослого, без пилотки, в разодранной на груди гимнастерке.

— Та немец же, — пояснил тот, словно удивляясь вопросу.

— Ну и что — немец?

— Та наступает, говорю, немец, из автоматов стреляет…

— А ты? — Рука Белова вздрагивала на эфесе шашки. — Тебя послали остановить врага. Ты присягу давал?! Ты Родине клялся? Винтовка твоя где?

— Там… Потерял… Бежал шибко.

— Арестовать!

Генерал произнес это не очень громко, но слово прозвучало, как выстрел. Пробежал по рядам говор, и сразу — мертвая тишина.

— Командиры — пять шагов вперед! Шагом марш!

Проехал мимо тех, кто вышел, заглядывая в бледные лица. Никто не смотрел в глаза. Молодой лейтенант плакал — вздрагивали под гимнастеркой худенькие мальчишечьи плечи.

Свои же ведь люди! Наши, хорошие!.. Но впереди война, впереди много боев. Надо выбить из них страх перед немцем, иначе они принесут только вред!

Павел Алексеевич ехал медленно, сам не зная еще, что делать дальше. И вдруг увидел человека без головного убора, в командирской гимнастерке, стоявшего в общем строю, среди рядовых. Сутулился, стараясь скрыться за чьей-то спиной. На петлицах — невыгоревшие следы кубиков.

— Ко мне! — приказал генерал.

Тот подошел, вытянулся.

— Звание?

— Старший лейтенант.

— Прячешься? Вдвойне трус… Расстрелять! — круто повернул коня, обратился к строю. — Искупите свою вину кровью! Сейчас, в этом бою. Ни шагу с этого места!.. Вечером приедет прокурор, разберется. А теперь — окапывайтесь!

Оставил с мотострелками взвод конников, сам поехал назад, в штаб. Навалилась вдруг тяжелая, каменная усталость…

Подскакал командир эскадрона:

— Товарищ генерал, этих двух как? Шлепнуть?

— Не шлепнуть, а расстрелять, — поправил его Белов, — Отправьте арестованных в трибунал. Командира полка — немедленно ко мне.

— Слушаюсь! — лихо козырнул эскадронный.

Переправившись через Днестр, корпус несколько дней двигался на север. Павлу Алексеевичу был понятен этот маневр. Немецкие войска глубоко вторглись на территорию Украины и нависли над правым крылом Южного фронта, создавая угрозу окружения. Командование перебрасывало туда кавалеристов — наиболее подвижное и боеспособное соединение.

24 июля генерал-полковник Черевиченко вызвал Белова в Котовск. Штаб армии разместился на окраине города, в небольших домиках среди садов. Но пахло там не созревающими яблоками и не цветами, пестревшими в палисадниках: едкий запах гари стойко держался в воздухе. Среди зелени столбами поднимался в нескольких местах черный дым — недавно город бомбили немцы.

Вместе с Беловым приехал в штаб армии командир 48-го стрелкового корпуса генерал-майор Малиновский. Человек рослый, могучего телосложения, Родион Яковлевич сидел, навалившись грудью на стол. Хмурился, слушая командарма. Генерал-полковник Черевиченко ставил наступательную задачу. А с чем наступать? В боях под Кишиневом 48-й стрелковый понес такие потери, что теперь отходил, едва сдерживая фашистов.

— Яков Тимофеевич, — обратился Малиновский к Черевиченко. — Я же гол как сокол. Один батальон в резерве.

— Бросайте в бой все, что есть, сковывайте противника. Белову будет трудней. Он должен атаковать, не оглядываясь на фланг. Это ваша забота. — Командарм пригладил редкие волосы, косым чубчиком свисавшие на большой лоб. Лицо у него простое, грубоватое. Рот широкий, ровный, почти лишенный губ, словно высечен ударом клинка. — Дам артиллерию, Родион Яковлевич. Немного, но дам… А ну, товарищи, пошли из хаты, — предложил Черевиченко, прислушиваясь. — Кажется, снова летят.

Издалека доносился тяжелый нарастающий гул. Когда генералы вышли в просторный, чисто выметенный двор, самолеты были уже близко. Крылатые машины со свастикой выплывали из-за деревьев, четко выдерживая строй.

К командарму подбежали два дюжих адъютанта:

— Товарищ генерал, пожалуйста, в укрытие!

Взяли командарма под руки, повели к щели. Черевиченко улыбался снисходительно: что, мол, поделаешь.

Малиновский, подняв голову, с любопытством следил за фашистами. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда отделились от самолетов черные капли бомб, понеслись с воем к земле, когда оглушительно треснули взрывы и тугая волна воздуха, пригнув вершины деревьев, сбросила с крыши несколько черепиц.

Вторая группа самолетов шла, казалось, прямо на них. Надо бежать в щель, да неловко перед Малиновским. Подумает, что Белов струсил. А Родион Яковлевич, расставив могучие ноги, стоял спокойно, не собираясь уходить. Засмотрелся.

— Какие сработавшиеся тройки! — сказал он. — Опытные коршуны. Сейчас разворот начнут… Ох, сколько в Испании они нам нагадили!

«Его звали там „генерал Малино“», — вспомнил Павел Алексеевич.

Близкий взрыв качнул землю, осела, рассыпалась стена домика. Крупный осколок, ослабев на излете, упал возле Белова.

— А что, Родион Яковлевич, наградят летчика, если он сразу двух командиров корпусов разбомбит?

Малиновский посмотрел недоумевающе. Потом засмеялся:

— Не то что летчика, всю эскадрилью отметят.

— Может, лишим их такой радости?

— Верно, — кивнул Малиновский, — Я с подчиненных строго взыскиваю за напрасный риск, а сам не замечаю иной раз…

Он зашагал через двор. Земля снова качнулась, Белова обдало удушливой гарью. Вихрем кружились зеленые листья.

Павел Алексеевич не выдержал: обогнал Малиновского и спрыгнул в глубокую щель. Родион Яковлевич спустился по ступенькам, вытирая платком щеку, на которой кровоточила свежая ссадина.

С первых дней войны Павел Алексеевич начал делать одному ему понятные записи, сокращая слова, используя условные знаки. Краткие итоги дня, иногда в страничку, чаще лишь в несколько строк, помогали отчитаться перед самим собой, выделить главное.

Мало, очень мало письменных свидетельств сохранилось с той, наиболее трудной поры. Отступая, прорываясь из окружения, войска уничтожали архивы, документы, ценные бумаги. Поэтому так дорого каждое слово, дошедшее непосредственно с места событий.

Пополнение пришло такое, что лучшего и желать трудно. Командующий фронтом направил к Белову конный полк, созданный Николаевским обкомом партии из добровольцев. Среди бойцов много участников гражданской войны, владевших винтовкой и шашкой. Почти все красноармейцы и командиры — члены партии или комсомольцы.

Павел Алексеевич сам встретил николаевцев, посмотрел, как действуют в конном строю. Поговорил с ними. Настроение боевое, люди хорошие, но подразделения не сколочены, вооружение слабое. Лучше расформировать полк, влить личный состав в кадровые части. Такого же мнения придерживался и начальник штаба Грецов.

Наконец-то у Павла Алексеевича появилась возможность сделать то, что диктовала фронтовая обстановка, — создать разведывательный дивизион, включив в него сабельный эскадрон, несколько орудий, броневики, пулеметы и автомашины.

В дивизиях были усилены разведывательные подразделения. Туда зачислили много местных жителей из прибывшего пополнения.

Полковник Грецов был настроен скептически. Разведывательный дивизион штатами не предусмотрен, начальство не погладит по головке за самоуправство.

— Прежде всего надо считаться с реальностью, — сказал Павел Алексеевич. — Жизнь требует. Выше нас неглупые люди сидят. Если мы убедим, докажем, с нами согласятся.

— Хорошо бы…

Белов получил новую задачу: прикрыть Кривой Рог со стороны населенного пункта Новый Буг, стоящего на реке Ингул. 12 августа повел свои соединения в этот район. Сведениями о немцах Павел Алексеевич не располагал. Знал только, что севернее Кривого Рога танковые и моторизованные части противника движутся к Днепру, не встречая сопротивления советских войск.

Ни справа, ни слева соседей у корпуса не было. В степи попадались лишь группы красноармейцев — остатки разбитых или вырвавшихся из окружения подразделений. С удивлением и радостью смотрели эти люди на строгие колонны конницы, двигавшиеся по проселкам и прямо по целине.

Марш был организован особенно тщательно. 5-я Ставропольская имени Блинова дивизия шла по восточному берегу реки Ингул. Командир ее был предупрежден: противника можно встретить в любую минуту. Правее блиновцев, уступом назад, следовала 9-я Крымская дивизия. Она составляла резерв командира корпуса и готова была действовать в любом направлении.

Далеко на севере слышались редкие орудийные выстрелы. А вокруг — тишина и спокойствие, как в мирное время. Кое-где работали на полях колхозники. Духота разморила кавалеристов, люди подремывали в седлах.

Вскоре после полудня 96-й Белозерский полк, составлявший передовой отряд корпуса, достиг населенного пункта Новый Буг и прошел через него, не обнаружив противника. Километрах в шести за передовым отрядом двигался штаб Ставропольской дивизии с броневиками. Следом — артиллерийский дивизион.

Случилось так, что в Новый Буг одновременно вступили две колонны. С юга — штаб блиновской дивизии, а с запада — немецкие танки и грузовики с пехотой. Вспыхнул редчайший в военной практике бой — неожиданный встречный бой в населенном пункте.

Броневики с ходу хлестнули из пулеметов по ошеломленным фашистам. Перекрывая стрельбу, гремел бас полковника Баранова. Выполняя его команду, три артиллерийские батареи галопом вынеслись на пригорок и с близкого расстояния ударили по гитлеровцам беглым огнем.

Командир 96-го Белозерского полка Есаулов, услышав стрельбу позади, повернул свои эскадроны на Новый Буг. Артиллеристы белозерцев тоже начали бить по фашистам. Враг оказался под перекрестным огнем.

Немецкие танки и грузовики двигались по дороге густо, в два ряда. И когда голова колонны, охваченная паникой, повернула назад, получилось нечто невообразимое. Машины сталкивались, лезли одна на другую. Черные танки шли напролом, круша грузовики и мотоциклы. А пушки гремели, не переставая: в клубах пыли, в гуще сцепившихся автомашин, среди бегущих толп раз за разом сверкали огни взрывов.

131-й Таманский полк находился в это время километрах в десяти от места событий. Подполковник Синицкий сразу сообразил, в чем дело, как лучше помочь своим. Его полковая батарея ударила в хвост немецкой колонне, по мосту через Ингул. Фашисты попали в огненный мешок,

А тут еще появились в воздухе три советских бомбардировщика и сбросили свой груз на гитлеровцев, которые пытались закрепиться у переправы. Оставив всю технику, немцы кинулись к реке и начали перебираться на западный берег кто как умел: вплавь и на бревнах.

Такую панику Павел Алексеевич наблюдал впервые. И очень важно, что бегство врага видели многие бойцы, в том числе новички. Для них это хорошая школа.

Вражескую колонну разгромили полностью. На протяжении двух километров дорога забита была изуродованными, горящими грузовиками, танками и мотоциклами. Валялись сотни трупов. Конники вылавливали спрятавшихся солдат.

Павла Алексеевича радовали не трофеи, не внушительная цифра уничтоженных гитлеровцев, хотя само по себе это было превосходно. Корпус почти не понес потерь — очень хорошо! И все-таки главное было не это. Самое важное — корпус отлично показал себя во встречном бою, проявив зрелость и мастерство.

Напряженная схватка продолжалась полчаса. За это время генерал не отдал ни одного приказания. Не понадобилось. Все решали люди, которые непосредственно вели бой. И решали быстро, грамотно, смело.

Доволен был Павел Алексеевич, очень доволен, Всегда, при малейшей возможности, приучал он командиров всех степеней к самостоятельности. И вот сегодня они успешно сдали трудный экзамен.

День выдался спокойный. Вражеская авиация не появлялась. Части корпуса, не испытывая давления со стороны противника, отходили в район сосредоточения — в двадцати километрах южнее Кривого Рога.

Воспользовавшись затишьем, Павел Алексеевич решил помыться. Тем более что хозяева, у которых он остановился, имели собственный душ. В углу между домом и сараем был отгорожен фанерой закуток. Над ним — большая бочка со шлангом. Бойцы натаскали воды.

Павел Алексеевич бодро покрякивал под ледяными струями, тер ладонями смуглое, хранившее одесский загар, тело. Ух, как здорово!

Услышал чьи-то торопливые шаги. Человек остановился за дверцей, постучал. Дверца не доходила до земли: по хромовым сапогам со шпорами Белов узнал Кононенко.

— Слушаю вас.

— Товарищ генерал, сегодня ночью немцы заняли Кривой Рог.

Павел Алексеевич снял с гвоздя полотенце. Выругался негромко — очень скользко на мыльных досках. Понятно теперь, почему немцы не давят с запада, почему нет авиации. Обошли, значит, корпус севернее.

— Откуда сведения?

Прибыл капитан из штаба двести пятьдесят третьей стрелковой дивизии, оборонявшей город.

— В одну ночь ее опрокинули?

— Дивизия только что сформирована, — сказал Кононенко, словно оправдываясь. — Подошли немецкие танки, наша пехота не выдержала. Два полка рассеяны. Третий со всей артиллерией к нам отступил.

— Пусть Грецов подчинит его корпусу… Какими силами немцы вошли в город?

— Механизированные части. Подробнее установить не удалось. Капитан ничего не знает. Говорит — много. Привести его к вам?

— Нет, — отмахнулся Белов, застегивая китель. — Сами с ним побеседуйте. А в Кривой Рог надо разведку послать. Кто в разведывательном дивизионе выделяется грамотностью, инициативой?

— Помощник командира дивизиона старший лейтенант Кириленко Владимир Тимофеевич.

— Вызовите его.

Через полчаса к Белову явился рослый офицер лет сорока, в новой, еще не выгоревшей гимнастерке, в большой фуражке с широким прямым козырьком. По выражению лица, по манере держаться сразу можно было определить человека культурного, хорошо воспитанного.

— Садитесь, — предложил Павел Алексеевич. — Скажите, когда и как вы стали кавалеристом?

— В двадцать седьмом году окончил Херсонский сельскохозяйственный институт, стал агрономом. Затем взяли в армию, в кавалерию. Учился на одногодичных курсах, командного состава в городе Проскурове. Спустя время направили в Новочеркасск на кавалерийские курсы усовершенствования комсостава.

— И я там был, только гораздо раньше, — припомнил Белов, чувствуя нарастающее расположение к этому человеку. — В боях не участвовали?

— При освобождении Западной Украины командовал разведывательным эскадроном.

— Ну что же, хоть и небольшой, а все-таки опыт. Вам придется действовать сегодня же. Берите две автомашины с людьми и отправляйтесь в Кривой Рог. Задача: выяснить силы врага, количество и расположение его огневых средств. Вернуться необходимо к утру. Задача ясна?

— Вполне, товарищ генерал.

— Ну, действуйте! — Белов пожал руку старшего лейтенанта и чуть задержал в своей. — Посылаю с вами адъютанта Михайлова, но только на первый раз.

— И это тоже понятно, — чуть заметно улыбнулся старший лейтенант.

Павел Алексеевич проводил его взглядом. Нет, дорогой товарищ, хоть и многое тебе ясно, да не все. Главного ты не ведаешь. Михайлов поедет с тобой не только, чтобы помочь и посмотреть, каков ты в деле. Михайлов знает, что завтра корпус всеми силами обрушится на Кривой Рог, увлекая за собой подчиненные части и подразделения. Михайлов увидит то же самое, что и Кириленко, только смотреть он будет под другим углом.

Отправив разведку, Белов распорядился готовить приказ о наступлении.

Опустилась темная августовская ночь. Она и помогала разведчикам, и мешала им. Дорогу почти не видно, фары включать нельзя. На подножках автомашин стояли бойцы, напряженно смотрели вперед. Иногда с дороги черными тенями шарахались люди: свои или немцы — не поймешь. Стрельбу они не открывали. Разведчики — тоже.

Когда забрезжил рассвет, до Кривого Рога осталось несколько километров. Старший лейтенант Кириленко приказал укрыть грузовики и мотоциклы в лесной полосе возле отдельного домика, а сам повел бойцов по полю, заросшему высокой суданкой. Прикрытие было надежным, но суданка вскоре кончилась. До окраины города тянулось открытое пространство. А на дороге застава фашистов: в два ряда выстроились танки, прохаживались часовые,

Вражеские солдаты отдыхали на матрасах, расстеленных между танками. Некоторые уже встали и теперь умывались возле длинного, со множеством сосков, металлического рукомойника. Наверно, из школы его притащили.

Кириленко прикинул — «языка» взять невозможно, в город не проберешься.

Что будем делать? — спросил Михайлов, делая какие-то зарисовки в блокноте.

— Ждать и наблюдать.

— Чего ждать?

— Посмотрим, может, случай какой подвернется.

— Тогда я поеду, с вашего разрешения, — сказал Михайлов. — Доложу о виденном. Но и вы долго не задерживайтесь.

— Хорошо, — ответил Кириленко. — Половину людей заберите, Со мной машина да мотоцикл останутся.

Старший лейтенант не любил торопиться. Сельский житель, он привык делать все основательно, обдуманно, не упуская мелочей. Вот и сейчас, лежа на краю поля, внимательно разглядывал танковую заставу гитлеровцев, окраинные сады, дорогу, убегавшую в поле. Она то скрывалась за лесополосой, то появлялась вновь. И вдруг на этой совершенно пустынной дороге Кириленко увидел двух мужчин и трех женщин. Они шли мимо укрытых машин и наверняка заметили их, заметили наших бойцов. Немцы, конечно, остановят путников, будут расспрашивать…

Сперва только из-за этого приказал Кириленко задержать всех пятерых. Сам пошел поговорить с ними. Обычное дело: были в селе у родственников, возвращаются в город, домой. Две пары, мужья с женами. И девушка.

Записывая их адреса и фамилии, Кириленко подумал: а почему бы не составить еще одну пару? Если пятерых не задержат немцы, то и шестерых тоже. Девушке даже безопасней так. А люди вроде бы надежные, не выдадут!

Девушка согласилась сразу. И «жених»-доброволец вызвался незамедлительно: молодой боец с копной светлых волос. Он сбегал в домик возле полосы, переоделся в гражданский костюм. Старший лейтенант коротко проинструктировал его. Надо обойти все улицы и площади, определить, какие немецкие части в городе, как они расположены. Потом незаметно, через сады, вернуться к полю суданки. В лесной полосе будет ждать мотоциклист.

— Счастливо, товарищи, — напутствовал Кириленко. — Ни пуха вам ни пера!

Боец ничего не ответил, зная субординацию, а девушка кокетливо повела плечами и послала старшего лейтенанта к черту.

«Молодожены» отошли уже метров на двадцать, когда Кириленко остановил их:

— Стой! В пыли потопчись! Ноги чтобы пыльными были!

Как он сразу не обратил внимания! Все путники запыленные, а у бойца, только что снявшего сапоги и до колен подвернувшего брюки, голени чистые, белые. Дураки были бы немцы, если бы не заметили…

В бинокль старший лейтенант отчетливо видел, как приблизились три пары к заставе, как остановил их часовой. Вышел офицер в высокой фуражке. Через переводчика долго расспрашивал путников. Потом показал рукой на город, отпустил.

Кириленко вздохнул облегченно: кажется, получилось! Теперь скорее к своим, пока разведчиков не обнаружили немцы. Возле домика, укрывшись в лесополосе, остался только мотоциклист. Остальные поехали в село Широкое, куда должен был переместиться штаб корпуса.

С тревогой ожидал Кириленко — вернется ли светловолосый разведчик?! Беспокоился и генерал Белов, несколько раз звонил старшему лейтенанту по телефону.

Разведчик прикатил после полудня. Весь он был покрыт пылью с ног до головы, только зубы и глаза блестели, словно у шахтера, вылезшего из забоя. Не дав умыться и переодеться, Кириленко повел его к генералу. Сведения, которые привез боец, были очень важны. Ему удалось узнать, что Кривой Рог занят небольшими силами. На окраине стоит танковая рота, в самом городе расположился мотоциклетный полк. И это все, если не считать саперного подразделения, численность которого боец выяснить не смог.

Павел Алексеевич был очень доволен. Обнял разведчика за плечи, велел ему помыться, поесть и ложиться спать. А Кириленко приказал установить непрерывное наблюдение: не подтянут ли немцы новые силы?

Удар будет нанесен в сумерках. Артиллерия и пехота отступивших из города подразделений справится с фашистскими танками, в крайнем случае свяжет их боем. А кавалеристы ворвутся в Кривой Рог с двух направлений. Осталось только получить разрешение командующего фронтом на эту операцию.

— Нет, Павел Алексеевич, — сказал командующий, когда Белов доложил ему по телефону о готовности начать атаку, — Немцы обтекают вас с севера и с юга, отходите к Днепру.

— Только одна ночь, — просительно произнес Павел Алексеевич. — И сто процентов гарантия. Превосходство в силах, внезапность — все на нашей стороне. Мы уничтожим гарнизон и возьмем город.

— Зачем? — устало произнес командующий. — Удержать Кривой Рог не сможем, сил у нас нет. Поэтому не теряйте времени, уходите к реке.

— Будет исполнено, — ровным, спокойным голосом ответил Павел Алексеевич, сдерживая гнев и обиду, кипевшие в нем.

По безводной, дышавшей жаром степи катился поток беженцев. Многие ехали на повозках, в бричках, но еще больше было пеших. Женщины на руках, на закорках несли откричавшихся, утомленных детей. Старуха с трудом волокла большой фанерный чемодан. Несколько простоволосых девушек прилегли под пыльным кустом, давая отдых ногам. На обочине два старика углубляли воронку: готовили могилу для трупа, завернутого в дерюгу.

Павел Алексеевич торопил коня, стараясь не встречаться взглядом с людьми. Не виноват он вроде бы перед ними. Делает все возможное, чтобы остановить немца. А совесть тревожила, не давала покоя. Как же это так? Что случилось? Почему уходим все дальше от границы, обрекая на муку мученическую невинных людей? Кто в ответе за горе народное? Какая доля ответственности лежит на тебе, генерал?

Угнетали его пожары. Ведь гибнут дома, посевы, машины — все, что создано долгим, кропотливым трудом.

А горело везде. По ночам метались на горизонте багровые сполохи. Когда ехали мимо сел, пламя, пожиравшее белые мазанки и соломой крытые клуни, ярко освещало дорогу. Длинные черные тени всадников качались на красной, словно бы кровью залитой земле.

При солнце огонь смирялся, стихал. В знойном воздухе клубился дым. Расползался он медленно, неохотно. Люди шли сквозь серую пелену. И настолько много было пожаров, что даже одежда пропиталась запахом гари.

Вместе с беженцами стремились на восток раненые красноармейцы, бойцы-одиночки, остатки воинских подразделений. Попадались артиллерийские орудия, военные грузовики. Но сколько ни посылал Павел Алексеевич разведчиков, они не обнаружили поблизости ни одной организованной воинской части. Кавалерийский корпус оказался единственной силой, способной задержать противника, дать возможность беженцам, обозам, мелким группам красноармейцев, гуртам скота уйти за Днепр. И хотя оставаться на правом берегу было очень рискованно, генерал Белов не торопил свои дивизии. Отправив к реке тылы и автотранспорт, кавалерийские полки отступали медленно, отражая наскоки передовых отрядов врага.

Наконец за желтым простором пшеничных полей голубоватой сталью заблестела вода. Лошади ускорили бег, жадно вдыхая влажный ветерок, потянувший с реки.

Штаб корпуса вышел к Днепру против населенного пункта Большая Лепетиха. Павел Алексеевич осадил на самой кромке берега своего дончака Победителя. Осмотрелся. Повсюду стояли грузовики, повозки, тракторы. Копошились, передвигались, спешили куда-то тысячи людей. И ни моста, ни парома, ни лодок…

Полковник Грецов вытер платком потное лицо, сказал сердито:

— Положение — хуже некуда. Ну, людей и коней переправим вплавь и на подручных средствах. А остальное? Орудия, тягачи, автомашины?

— За переправу отвечаете вы, Михаил Дмитриевич, — повернулся к нему Белов. — Пошлите по берегу энергичных командиров, пусть собирают все, что держится на воде. Я займусь обороной. Полки уже окапываются в степи. Но с воздуха, вы знаете, прикрыться нам нечем. Как только немцы засекут переправу, они засыпят нас бомбами. Спасение одно быстрота…

Подбежал запыхавшийся Кононенко, вскинул к козырьку руку:

— Товарищ генерал, на том берегу — пристань… Баржу пристанью сделали. Большая баржа, человек пятьсот поднимет!

— Отлично, разведчик! — повеселел Белов. — Используйте!

Не прошло и часу, как полковник Грецов остановил небольшой пароход, тащившийся навстречу течению. Капитан не хотел подчиняться, пришлось дать поверх судна пулеметную очередь. Трассирующие пули пронеслись над самой мачтой.

Грецов приказал Капитану взять на буксир баржу и вести ее к правому берегу, Начала пульсировать первая жилка переправы. А капитан Кононенко уже разыскал где-то катер и установил связь с речниками Днепровской флотилии,

Убедившись, что переправа налаживается, Павел Алексеевич приказал подтягивать к реке главные силы корпуса. В обороне оставить два полка. Захватив адъютанта Михайлова и нескольких бойцов, поехал на передовую.

Большое, словно разбухшее, солнце скатилось к горизонту, начал спадать зной. Павел Алексеевич не торопил коня. Опустив поводья, подремывал в седле. Не сразу увидел, как шарахнулись с дороги беженцы. Люди прятались в кюветы, в воронки.

— Товарищ генерал! — крикнул Михайлов. — Немец летит!

Самолет приближался с запада, Косые лучи солнца золотили его брюхо и крылья. Это был «хейшпель» — фашисты обычно использовали его для разведки. Не дай бог — засечет переправу, тогда не жди ничего хорошего!

— Товарищ генерал, ложитесь!

Белов передернул плечами и поворотил Победителя с дороги в ровную степь. Небольшой отряд поскакал за ним.

Как и думал Павел Алексеевич, конники в степи сразу привлекли внимание летчика. Немцы, привыкшие к безнаказанности, любили порезвиться в воздухе. Они даже за отдельными машинами, за отдельными бойцами гонялись ради спортивного интереса. А тут группа всадников и командир впереди!

«Хейншель», разворачиваясь, резко пошел на снижение.

Рассыпайсь! — крикнул Белов, пришпорив Победителя. Конь всхрапнул недовольно и помчался, набирая скорость. Не зря выбрал генерал этого неброского с виду дончака. Победитель вынослив, умен, неприхотлив. Боевой конь, а не для парада. Легко, стремительно несся он по степи, вытянув голову и прижав уши. Павел Алексеевич будто слился с ним воедино: конь понимал малейшее движение повода. Он замедлил бег, когда пулеметная очередь легла позади. Белов оглянулся. Кажется, все целы. Бойцы спешились, залегли. Верхом только генерал и Михайлов. А немец закладывает новый разворот. Ну, поманим его еще раз!

Белов Поскакал прямо по струнке, помогая фашисту лечь на боевой курс. Когда услышал за спиной стремительно нарастающий гул, резко повернул вправо. Пулеметная очередь утонула в реве мотора. «Хейншель» прошел так низко, что едва не зацепил брюхом землю.

Немец опять начал атаку. Белов даже пожалел: слишком страшную игру он затеял. Но раз начато — надо доводить до конца.

Фашист изменил тактику. Он теперь не спешил, не снижался до бреющего. Он густо поливал степь пулеметным огнем, потом разворачивался и начинал бить снова, Белов скакал то в одном направлении, то в другом, но все дальше и дальше от реки. Победитель устал, мыльными хлопьями выступила в пахах пена. Не споткнулся бы!

Самолет оглушил Павла Алексеевича ревом. Часто-часто пульсировали огоньки выстрелов. Белов смотрел вслед, ожидая, в какую сторону развернется фашист: вправо или влево? Но немец шел по прямой, постепенно набирая высоту и быстро уменьшаясь. Черточка, потом точка. И вот уже нет ничего на розовом горизонте. Только тут Павел Алексеевич заметил, что над степью сгущаются сумерки.

Ему захотелось упасть с коня на горячую землю и лежать, не двигаясь, долго-долго. Наверно, он мог бы заплакать. Не от радости. От опустошения, от нахлынувшей вдруг жалости к самому себе.

Подскакал адъютант Михайлов, спросил испуганно:

— Что с вами? Не ранены?

— Нет, вроде.

— Китель у вас на спине клочьями…

— Не знаю, — устало отмахнулся Белов.

Ночевать остались в полку, окопавшемся на голой равнине. Павел Алексеевич лег на чью-то шинель, приказав Михайлову разбудить в шесть. Но подняли генерала раньше, когда солнце только-только выкатилось на небосвод, а воздух был еще по-ночному прохладен.

— Идут танки! — доложил, волнуясь, командир полка. — С тыла! Или обошли нас, или заплутали в степи…

— Заплутались, — резко и уверенно сказал Белов. — Они прут не зная куда, а вы их неожиданно… Сколько там?

— Не меньше тридцати машин. Я приказал развернуть фронтом к ним все эскадроны и обе батареи. За коноводов боюсь, за тыл…

— Поздно бояться! Теперь только одно: сидеть на месте, не трусить, бить! Все командиры, все политруки — в первую линию!

Сам быстро добежал до неглубокой траншеи, спрыгнул, лег среди бойцов. Телом чувствовал, как все явственнее-подрагивает сухая, закаменевшая земля.

Немецкая колонна на ходу перестраивалась в боевой порядок, чтобы сразу всей массой навалиться на обороняющихся. Над машинами серыми клубками вспыхивал дым выстрелов.

Ударили противотанковые пушки и полковые орудия. Били они с короткой дистанции. По хорошо видным целям. В самом центре немецкой линии загорелся танк. Другие резко прибавили скорость.

— В блиндаж! — Михайлов тянул генерала за локоть. — Скорей в блиндаж! Не место вам здесь!

— Верно! — Глаза Белова сощурены, зубы обнажены в злой усмешке. — Верно, Михайлов, не место! — говорил он, глядя на приближающиеся машины. Схватил с бруствера чью-то гранату, на ощупь проверяя запал.

Взметнулось пламя, сразу угасшее в черном дыму. Хлестнуло в лицо земляной крошкой. Кто-то взвыл, запричитал рядом. За грохотом взрывов почти неразличим был лязг гусениц.

Бойцы поднимались в окопах, бросали вперед, в дым, бутылки с горючкой. И Белов тоже вскочил, и закричал что-то, и бросил в черную наползавшую громадину свою гранату.

Михайлов повалил генерала на дно окопа, упал сверху. Хлынул сухой песок, они чуть не задохнулись от пыли. А потом сразу стало как-то светлее и тише. Только рядом назойливо, безостановочно стрекотал пулемет. Но вот смолк и он.

Реже били орудия. Гул танковых двигателей быстро удалялся. Зато густого, маслянистого дыма становилось все больше. Тяжелый, удушливый, он медленно расползался над землей. Солнце едва просвечивало сквозь его черные космы.

Поблизости Павел Алексеевич видел два горящих танка и опрокинутую бронемашину. Возле нее сидел на краю воронки красноармеец. Он удивленно смотрел на броневик и окровавленной рукой трогал колесо машины. Колесо крутилось.

Подошел командир полка. Оба рукава гимнастерки обгорели выше локтя. В глазах — сумасшедший блеск, Сказал торопливо:

— Немцы-то, товарищ генерал, как мы их, а?! Двенадцать штук угробили!

— Точно?

— Плюс-минус одна-две машины… В таком-то дыму… Остальные теперь пятки смазывают, пока бензина хватит… А у нас четыре орудия… Людей подсчитываем. — Помолчал, добавил просительно — Вам бы уехать, товарищ генерал.

— От греха подальше? — улыбнулся Белов.

— С меня ведь спросят, случись что.

— Ладно, уеду, — сказал Белов. — А вы через два часа снимайтесь. Оставьте небольшой заслон и отходите к переправе.

Коновод подвел Победителя, тот заржал, потянулся к хозяину. Павел Алексеевич достал из кармана кусочек сахара. Конь дохнул на протянутую ладонь, захрупал, довольный…

В степи, поравнявшись с Беловым, адъютант Михайлов произнес тихо, но непоколебимо:

— Извините, товарищ генерал, о случившемся я доложу комиссару корпуса. И про самолет, и про то, как вы очертя голову под танк лезли. Пусть комиссар знает.

— Ну, под танк я, положим, не лез, — ответил Павел Алексеевич, окидывая взглядом своего неизменного спутника. Нравился ему этот крепыш с большой, рано начавшей седеть головой. Всяких адъютантов довелось видеть Белову. Были среди них способные даже на самоунижение, лишь бы угодить начальству. А старший лейтенант Михайлов — человек другого склада. Очень серьезный, аккуратный и исполнительный, он никогда не терял собственного достоинства. Улыбался Иван Васильевич Михайлов редко. Шутку от него почти не услышишь. Его считали угрюмым, но лишь те, кто мало знаком с ним. За внешней суровостью скрывалась душа добрая, заботливая и восприимчивая. Для товарищей Иван Васильевич готов отдать все. О себе думал в последнюю очередь.

— Что вы улыбаетесь, товарищ генерал? — В голосе Михайлова прозвучала обида. — Я правильно сказал. И комиссару обязательно доложу. Пусть примет меры.

— Воля ваша, Иван Васильевич, — ответил Белов. — Я поступал, как требовали обстоятельства.

За две ночи через Днепр переправились все обозы и беженцы, все полки кавалерийского корпуса и разрозненные стрелковые подразделения. Утром 22 августа полковник Грецов доложил генералу: переправа завершена.

Вскоре после восхода солнца над рекой появились вражеские бомбардировщики. Они шли тремя волнами по девять штук в ряд.

Бомбы взметывали кипящие фонтаны воды, сыпались, на дома и сады, на покинутые баржи и лодки. Но немцы опоздали: конники уже ушли из Большой Лепетихи.

На восточном берегу Днепра занимали оборону стрелковые части. А кавалерийский корпус впервые с начала войны отводился на отдых.

Преследуя отступавшие советские войска, гитлеровцы сумели в нескольких местах форсировать реку. Под Каховкой фашистов сразу же удалось отбросить, плацдарм был ликвидирован. Но возле Днепропетровска, на важнейшем направлении, немцы закрепились на левом берегу, подтянули крупные силы. Бои там не затихали. Советская пехота атаковала раз за разом, но откатывалась под ураганным огнем, неся очень большие потери.

Дошло до того, что один стрелковый батальон повел в атаку сам командующий Южным фронтом генерал армии Тюленев. Хотел, как в молодости, как в Первой Конной, зажечь бойцов личным примером. Но в самом начале атаки был ранен, его унесли с поля боя. А батальон залег на голом месте и был уничтожен минами, снарядами и многослойным пулеметным огнем.

Вместо Тюленева командовать Южным фронтом назначен был генерал-лейтенант Рябышев. Эта новость не обрадовала Павла Алексеевича. Полтора десятилетия прошло с той поры, когда он, молодой командир полка, увез у комбрига жену. Но как знать, не таит ли Дмитрий Иванович обиду до сей поры, не отразится ли это на служебных взаимоотношениях?! Хуже нет, когда к важным делам примешивается что-то субъективное, личное.

Павел Алексеевич как раз собирался подать командующему рапорт с просьбой послать в Шую красноармейца, чтобы отвез семье денежный аттестат, личные вещи, небольшую посылку… При Тюленеве не успел, теперь самолюбие не позволит.

На первый вызов к новому командующему шел настороженный, заранее приготовившийся к отпору. Но Дмитрий Иванович встретил его спокойно, по-деловому. Сказал, что слышал о корпусе Белова много лестного. Расспросил, в чем корпус нуждается, прибывает ли пополнение, откуда поступает конский состав.

Напряженность растаяла. Павел Алексеевич, скрывая любопытство, исподволь разглядывал Рябышева. Да, постарел бывший красавец комбриг, стал солидный, осанистый. Только волосы, как прежде, густые, ершистые. В руках у Дмитрия Ивановича трубка с изогнутым чубуком. То повертит ее, то в рот сунет. Раньше, кажется, не курил он трубку. А может, забылось — ведь столько времени пролетело.

Речь шла все о том же — о вражеском плацдарме возле Днепропетровска. Необходимо вскрыть этот нарыв, но как? Сил во фронте мало. Возможно, Ставка разрешит использовать войска резервной армии, однако она еще в стадии формирования. Разумеется, штурмовать заранее подготовленную оборону противника — задача не для кавалеристов. И все же Белову надо готовиться к этому. Корпусу будут приданы сильная артиллерия, танки, бомбардировщики.

— Я понимаю важность операции, — хмуро сказал Павел Алексеевич. — Но корпус мы загубим, потеряем лучшие кадры.

— Только в крайнем случае. Кавалеристов введем лишь в самом крайнем случае, — заверил Рябышев.

Когда остались в кабинете вдвоем, Дмитрий Иванович, вертя в руках трубку, спросил:

— Как семья, Павел Алексеевич? Успела выехать?

Белов не ждал, что Рябышев заговорит об этом. Ответил с излишней поспешностью:

— Едва выбрались из Одессы. Все бросили там. — Помолчал, хмурясь, и произнес решительно: — Вот что, Дмитрий Иванович, не хотел просить, а приходится… Надо к семье бойца послать. Вещи отвезти, аттестат… Без гроша они.

— О чем речь! — Рябышев смотрел в окно: что-то, казалось, очень интересовало его там. Говорил невнятно, мешала трубка в зубах. — Давайте бумагу, я немедленно подпишу.

Павел Алексеевич тут же, в кабинете, написал рапорт.

Закончив дела, генералы расстались как давние хорошие знакомые. И все же не было у Павла Алексеевича ясности на душе. Сам удивлялся. Неужели это ревность, которую не смогли заглушить ни годы, ни война?

Надо взять себя в руки и отринуть все это. О Рябышеве думать спокойно и объективно, только как о начальнике, как о командующем фронтом.

А кого послать в Шую, к семье? Бобылева?

Еще до войны, весной, явился к Белову с каким-то поручением молодой боец. Подскакал галопом, метрах в ста спрыгнул с коня — и бегом к генералу. Доложил четко, весело. Павел Алексеевич даже улыбнулся, глядя на него. Нос курносый, глаза серые, озорные.

Заговорил с ним. И обрадовался, узнав, что красноармеец — земляк, из Иваново-Вознесенска. Бывал в Шуе, даже улица, на которой вырос Белов, знакома ему.

Потом несколько раз видел Бобылева мельком, всегда испытывая приятное чувство. Его и надо отправить. Стремительный, расторопный, напористый — наверняка доберется до дома.

— Михайлов, ты Бобылева помнишь?

— Он в эскадроне связи.

— Вызови.

Боец словно за углом ждал — прибыл через пять минут. Остановился, чуть запыхавшись, вскинул руку к пилотке.

— Быстро, — одобрил Павел Алексеевич.

— А я, товарищ генерал, пешком ходить не умею. Аллюр три креста!

— Это как раз то, что нужно, — кивнул Белов. Вручил красноармейцу документы, деньги, посылку. А Михайлову сказал — Когда Бобылев вернется, перевести его в комендантский эскадрон. Пусть командует отделением.

— В пятой дивизии непорядок, — доложил начальник штаба. — Дуэль затеяли.

Грецов назвал фамилии, хорошо знакомые Белову, Один — командир эскадрона, другой — артиллерист. Молодые, смелые товарищи, в боях показали себя орлами.

— Черт возьми! Из-за женщины?

— Точно. Медички там как на подбор.

— Баранов где?

— Генерал Баранов с температурой лежит, простудился.

— А эти, дуэлянты?

— Развели их, оружие отобрали.

— Стрелялись?

— Нет, на шашках.

— Истинные кавалеристы! — усмехнулся Белов. — Ну, покажу я этим благородным рыцарям донжуанство на фронте! Пусть к двадцати ноль-ноль соберут в штабе дивизии комсостав.

Велел седлать Победителя. По дороге обдумывал, как говорить с людьми. Наказывать-то рука не поднимется. Измотались конники за два месяца в боях и походах. Палило их солнце, мокли они под дождями. Падали рядом товарищи, обливаясь кровью. И вдруг — отдых, разрядка, никакого напряжения. Вот и потерял кое-кто правильные ориентиры.

Генерал стремительно вошел в просторную горницу — прозвенели в тишине шпоры. Командиры стояли навытяжку возле стен. Белов не поздоровался, не предложил сесть. Медленно обвел взглядом знакомые лица, сказал резко:

— Умереть в бою — слава! Умереть в драке — позор! Дуэлянтам — домашний арест до конца отдыха. Всех женщин из дивизии отправить в распоряжение начальника санслужбы фронта. Не умеете ценить — обходитесь без них! — Помолчал, заговорил тише, с укором — Ваша кавалерийская дивизия имени Блинова — одна из старейших, одна из самых прославленных в Красной Армии. Сколько подвигов совершено под ее Знаменем! А вы? Заболел комдив — и порядок насмарку? Стыдно за вас! Стыдно!

Командиры стояли потупившись. У многих пылали щеки. Генерал повернулся. Вновь звякнули в тишине шпоры.

Сел на Победителя, поскакал по дороге навстречу вечерней прохладе, тянувшей с полей. Ветер приятно освежал горевшее лицо. Сам, оказывается, переволновался, пока произносил хлесткую речь.

Главнокомандующий Юго-Западным направлением маршал Буденный прислал за Беловым самолет. Павел Алексеевич знал, почему вызывают: был предварительный разговор со штабом Главкома. Резервная армия стала теперь 6-й армией и привлечена к боевым действиям. Белову предлагали возглавить ее.

Это большая честь. Однако Павел Алексеевич от назначения решил отказаться. Оставшись в своем корпусе, он принесет больше пользы, чем командуя армией. Нет, он не принадлежал к числу «оголтелых» кавалеристов, которые до сих пор продолжали считать, что конница была и остается важнейшим родом войск. Он любил кавалерию не меньше «оголтелых», но это не мешало ему понимать, что лошадь в современной войне все больше отходит на задний план, она не способна конкурировать с танками и самолетами.

Конечно, конница и теперь воюет неплохо, не уступая пехоте. Но, пожалуй, главным образом потому, что у пехоты мало машин, она топает на своих ногах. А у кавалериста — четыре добавочные.

Закалившийся в боях корпус превратился в слаженный, легко управляемый организм. Павел Алексеевич так и воспринимал его как огромное живое существо. Белову казалось, что незримые нити, словно бы нервы, связывают его со всеми частями и подразделениями, он чувствовал пульс полков и эскадронов. Позади, возможно, осталось самое трудное — психическая ломка, вызванная неудачным началом войны. Бойцы и командиры поняли, что могут успешно бить противника — этого как раз недоставало в других соединениях, переживших трагедию беспорядочного отступления. А беловцы ни разу не отходили без приказа, не потерпели ни одного поражения, хотя сами порядочно насолили фашистам. Новички, прибывшие с пополнением, быстро перенимали опыт ветеранов, проникались верой в свои силы и презрением к врагу.

С таким корпусом воевать было надежней, лучше, чем с новой армией. Да и не только это…

Павел Алексеевич опасался, что хорошо отлаженный организм, созданный долгим трудом, может оказаться в руках военного ремесленника, человека равнодушного и бесталанного. Сейчас, в трудные дни, одна неподготовленная, необдуманная операция может загубить, обескровить корпус — любимое детище Белова. Лучше уж он обойдется без высокого поста.

С такими мыслями прибыл Павел Алексеевич в штаб Главкома Юго-Западного направления, располагавшийся в бывшем доме отдыха недалеко от Полтавы. Место здесь тихое. Небольшие дома и флигели укрывались под густыми кронами кряжистых сосен. Чистота, дорожки посыпаны красным песком. Многочисленный аппарат Главкома неплохо обжился на этом курорте.

Буденный принял Белова сердечно. Холодные глаза маршала потеплели, когда жал руку бывшему конармейцу и бывшему своему помощнику для поручений. Много старых знакомых выдвинул маршал в последние годы на большие должности. Перед войной три четверти высшего комсостава Красной Армии составляли выходцы из Первой Конной. Надежные, преданные люди, да только похвалить почти некого: за два месяца войны откатились аж до Днепра. Таких кадровых соединений, как корпус Белова, осталось совсем немного. Даже в Москве, в Ставке, интересуются этим кавкорпусом.

Семен Михайлович вручил Белову благодарственный приказ личному составу соединения. Спросил, какая помощь требуется в первую очередь.

— Нужны пулеметы. Нужна артиллерия, чтобы возместить потери.

— Дадим немного. По батарее горных стосемимиллиметровых минометов выделю на дивизию. — Семен Михайлович старательно поправил подусники. — Есть мнение на армию тебя двинуть. Сам ты как? Потянешь?

— Товарищ маршал, прошу оставить на прежней должности. Я кавалерист с первых дней службы.

— Знаю. Все мы кавалеристы. Однако Триандафиллов в пример тебя ставил. А он большой специалист по пехоте.

— И все же я — конник, товарищ маршал. Скорость, маневр, удар — это мне по душе…

— Разве не ты до корпуса командовал девяносто шестой горнострелковой дивизией?

— Я, но недолго.

— Зато какую дивизию сумел сколотить! Одна из лучших у нас. В полном порядке отошла с боями до самого Днепра. Держала переправу, пока десять тысяч автомашин на левый берег баржами перебросили.

— Там командир хороший.

— И твоя заслуга немалая.

— Спасибо, Семен Михайлович. И все же прошу — не отпускайте из конницы. Пока приказ не подписан…

— Ладно, учтем, — улыбнулся маршал. Он в общем-то доволен был тем, что Белову не хочется покидать кавалерию. — К члену Военного совета загляни, с ним побеседуй. Его слово веское…

В деловых встречах и разговорах пролетело время. Когда Павел Алексеевич вышел на крыльцо штабного дома, под кронами сосен было уже сумрачно. С запада ползли низкие, рыхлые тучи, сыпя нудным дождем. Тяжелые капли срывались с веток. Потемнели от сырости песчаные дорожки.

Дверь открылась, появился Семен Михайлович.

— Чего раздумываешь, генерал?! Погода нелетная? Автомашину дам. — Помолчал, толкнул Белова в плечо: — Остаешься в своем корпусе, решено. А то, что за конницу душой болеешь, одобряю. Конница еще покажет себя!

— В шестую армию кого направили?

— Генерала Малиновского пошлем, Родиона Яковлевича.

— Понятно, — сказал Белов, ощутив вдруг странное чувство. Малиновский — хороший знакомый. Белов изрядно помог ему под Кишиневом, когда корпус Родиона Яковлевича попал в трудное положение. А теперь Малиновский станет командармом, придется, возможно, воевать в его подчинении… Не отказался ли Павел Алексеевич от быстрого роста, от своей удачи? Не придется ли ему со временем пожалеть об этом?!

К концу августа на советско-германском фронте все отчетливей стало проявляться равновесие сил. Фактор внезапности, помогавший фашистам, перестал оказывать свое влияние. Да и потери гитлеровцы понесли немалые. Почти половина их танков осталась на полях сражений. Пехота нуждалась в большом пополнении. А количество советских войск тем временем значительно возросло. Была проведена мобилизация, перестраивалась на военный лад промышленность.

Чтобы не выпустить из своих рук инициативу, гитлеровское командование решило нанести новый удар, рассчитанный не на перевес в силах, а на то, что советские армии еще не окончательно оправились от шока, что советская Ставка мало маневрирует войсками, упрямо руководствуясь принципом — любой ценой удерживать территорию.

Ослабив другие участки фронта, немцы создали севернее Киева мощную ударную группировку генерала Гудериана. С юга, в обход города, двигалась танковая группа генерала Клейста. Угроза окружения большой массы советских войск с каждым днем делалась все реальней. О нависшей катастрофе несколько раз предупреждал Верховного Главнокомандующего генерал Жуков.

Когда стало ясно, что противника не остановить, Военный совет Юго-Западного направления доложил Сталину: надо немедленно отвести армии из образующегося мешка на тыловые рубежи. Ведь во вражеское кольцо могло попасть около миллиона бойцов и командиров с большим количеством оружия. Но Верховный Главнокомандующий распорядился удерживать Киев. Одновременно в угрожаемый район начали стягиваться соединения для контрудара по наступавшим гитлеровцам. В числе этих соединений был и корпус Белова. По замыслу Верховного Главнокомандующего, кавалеристы должны были закрыть разрыв, образовавшийся между Юго-Западным и Брянским фронтами на участке Копотоп — Новгород-Северский.

Павел Алексеевич находился со своими конниками в пути, еще не зная новой задачи. Воспользовавшись свободным временем, он записывал:

Войска Юго-Западного фронта продолжали обороняться на своих рубежах, хотя судьба их была уже решена. 16 сентября танковые клещи врага замкнулись. Несколько советских армий оказалось в кольце. Гитлеровцы начали уничтожать их, сдавливая со всех сторон. Это было очень тяжелое поражение, приведшее к огромным потерям, открывшее немцам путь в Донбасс, на Харьков и на Орел.

Верховный Главнокомандующий приказал пробить коридор к киевской группировке, вывести из кольца окруженных. Ио слишком мало имелось для этого войск.

Кавкорпус Белова еще на марше получил задачу наступать на город Ромны. Не было времени для проведения разведки, для организации боя. Павел Алексеевич рассчитывал только на неожиданность удара и на опыт кавалеристов, умевших быстро осваиваться в любой обстановке.

Передовой отряд корпуса отбросил боевое охранение немцев и с ходу захватил пригород Роми — Засулье. Дальше дело пошло медленнее. Фашисты не давали конникам переправиться на западный берег реки Сулы, несколько раз предпринимали контратаки.

Обычно, почувствовав угрозу с фланга, немцы спешили отойти, чтобы потом ударить в другом месте. Но под Ромнами фашисты оборонялись с особым упорством. Белову докладывали: гитлеровцы держатся до последней возможности, гибнут, но не отступают. Отмечено несколько рукопашных схваток.

У Павла Алексеевича не было времени размышлять о причине такого сопротивления. Лишь через много лет прочитает он дневниковую запись, сделанную тогда немецким танкистом, генерал-полковником Гудерианом:

«18 сентября сложилась критическая обстановка в районе Ромны. Рано утром на восточном фланге был слышен шум боя, который в течение последующего времени все более усиливался. Свежие силы противника — 9-я кавалерийская дивизия и еще одна дивизия, совместно с танками, — наступали с востока на Ромны тремя колоннами, подойдя к городу на расстояние 800 метров. С высокой башни тюрьмы, расположенной на окраине города, я имел возможность хорошо наблюдать, как противник наступал. 24-му танковому корпусу было поручено отразить наступление противника… Затем последовал налет авиации русских на Ромны. В конце концов нам все же удалось удержать в своих руках город Ромны и передовой командный пункт. Однако русские продолжали подбрасывать свои силы по дороге Харьков — Сумы и выгружать их у Сум и Журавки. Для отражения этих сил противника 24-й танковый корпус перебросил сюда из района котла некоторые части дивизии СС „Рейх“ и 4-й танковой дивизии.

Угрожаемое положение города Ромны вынудило меня перевести свой командный пункт обратно в Конотоп».

Немецкие солдаты знали, что в городе находится сам Гудериан, их кумир, имя которого известно всей Германии. Может быть, впервые с начала войны получили они приказ не отступать ни на шаг. Оставшись без горючего, фашисты закапывали танки в землю, встречали конницу огнем орудий и пулеметов.

Трудно, очень трудно кавалеристам вести бой с танковыми частями. Генерал Белов все больше мрачнел, выслушивая доклады подчиненных. 5-й кавалерийский полк, наступавший на ловом фланге, был внезапно атакован мотопехотой. Полк не дрогнул, не отступил, хотя половина людей погибла. Убит и командир полка Соболев. 129-я танковая бригада, пытавшаяся ворваться в Ромны, потеряла почти все боевые машины. На нее рассчитывать нечего. Кононенко прислал донесение: с запада движутся большие вражеские колонны.

В середине дня 21 сентября танковая и моторизованная дивизии фашистов сами перешли в наступление. Немцы действовали стремительно, рассчитывая окружить конницу и уничтожить ее. Однако Белов успел заранее отвести в леса части Баранова. 9-я Крымская дивизия тоже начала отходить, прикрываясь арьергардами. От пехоты она оторвалась бы без труда. Но танки и грузовики двигались быстрее кавалеристов. Фашисты старались охватить фланги. Крымская дивизия отступала с тяжелыми боями и лишь вечером, в темноте, вышла из наметившегося кольца. Ее сразу пришлось отвести на отдых и пополнение. Больше тысячи бойцов потеряла она под Ромнами.

Утром немцы попытались возобновить наступление, но натолкнулись на хорошо подготовленную оборону. На их пути встала 5-я имени Блинова кавалерийская дивизия вместе с подоспевшей из тыла 1-й танковой бригадой полковника Хасина.

Противник оставил на поле боя двенадцать танков, полтора десятка грузовиков и откатился назад. Установилось затишье.

Павел Алексеевич уж и не надеялся, что посланный в Шую красноармеец Бобылев сумеет разыскать корпус, переброшенный на другой участок фронта. Нелегко это в сумятице общего отступления, когда даже командиры соединений не знают, кто у них справа, кто слева.

А Бобылев явился как ни в чем не бывало! Прибыл прямо к обеду: усталый, отощавший, но, как всегда, веселый, с озорной усмешкой в серых глазах.

Павел Алексеевич усадил его рядом с собой, начал расспрашивать. Узнав, что дома все в порядке, поинтересовался:

— Как же ты нашел нас?

— А я, товарищ генерал, в Харькове на вокзале свой наблюдательный пункт устроил. Трое суток дежурил. Увижу кого с кавалерийскими петлицами — сразу к нему: не из нашего ли корпуса? В конце концов наскочил на своих. Пушкари орудия на ремонт привозили. С ними и вернулся.

После обеда Павел Алексеевич ушел в отведенную для него комнату. Закрывая дверь, сказал Михайлову:

— Отдохну полтора часа.

Сел к столу, осторожно вскрыл пакет. Вытащил фотографию и едва не застонал от нахлынувшей тоски; две пары родных глаз смотрели на него с надеждой и грустью. Недавно сфотографировались Наташа и Галя, специально, чтобы отцу послать.

Поднес фотографию ближе, ощутил чуть заметный запах духов и, закрыв глаза, прикоснулся к снимку губами.

Беда пришла неожиданно. Ничто не говорило о том, что немцы собираются атаковать. За несколько дней — ни одного орудийного выстрела. Разведка не засекла появления новых частей. Штаб корпуса, расположившийся в селе Васильевке, был занят укомплектованием поредевших полков. Положение казалось устойчивым, прочным, И вдруг 27 сентября позвонил начальник разведки 5-й кавдивизии майор Кулемин:

— Товарищ генерал, немцы атакуют большими силами! Фронт прорван, дивизия разрезана пополам. Часть танков повернула к вам, на Васильевку.

— Когда?

— Вот сейчас, я их из окна вижу! Минут через пятнадцать будут… Кончаю, ведем бой!

Приказав Грецову приготовиться к обороне, Павел Алексеевич вскочил в «эмку», сказал шоферу:

— В хозяйство Хасина, быстро!

К счастью, танковая бригада была неподалеку, на окраине села. Прозвучал сигнал тревоги, со всех сторон ринулись к машинам танкисты. Павел Алексеевич поставил Хасину задачу: замаскировать танки во дворах и в садах, встретить противника губительным огнем с места.

На восточной окраине Васильевки уже гремели выстрелы. Фашистские стальные машины колонной двигались по улице, стреляя в обе стороны. Оставив «эмку», Белов по огородам, прыгая через плетни, побежал к штабу. Сзади Павла Алексеевича прикрывал Бобылев. Возле штаба оборонялось человек сорок. Пылала хата, в которой жил генерал. Чадил подбитый бронеавтомобиль.

Немецкая колонна прошла не задерживаясь. Хладнокровный Кононенко насчитал пятьдесят два танка. Там, куда они повернули, стоял истошный крик, ржали лошади, густо трещали выстрелы.

Охваченные паникой красноармейцы и местные жители бежали по дороге на Михайловку. Туда же устремились коноводы с сотнями лошадей, грузовики, повозки. Немцы расстреливали их из танковых пушек. Люди шарахались от дороги, повозки и машины сталкивались, опрокидывались.

Смотреть на это бегство, на эту бессмысленную гибель не было сил. А что сделаешь? Вслед за танками на улице появились немецкие мотоциклисты и грузовики с пехотой. Штаб, отстреливаясь, начал отходить к Михайловке.

Не помоги полковник Хасин, в этом бою погибли бы и тыловые подразделения, и коноводы, и многие работники штаба. Но Хасин точно выполнил приказ генерала. Когда голова вражеской колонны приблизилась к засаде, советские танкисты открыли меткий огонь. Немцам негде было развернуться. Потеряв несколько машин, они начали пятиться и ушли в сторону Штеповки. Следом распространялась пехота.

Павел Алексеевич перенес свой командный пункт в село Михайловку. Сюда к нему поступали неутешительные сведения. 9-я Крымская дивизия оказалась в окружении. Связь с ней только по радио. Белов приказал крымцам ночью выйти к главным силам по лесным дорогам. 5-я кавдивизия генерала Баранова, которую фашисты тоже пытались отрезать, сразу прорвала кольцо, но у Баранова осталось только два полка. Третий отброшен вражескими танками к Крымской дивизии, а четвертый отошел в Михайловку и прикрывает теперь штаб корпуса.

Радисты перехватили победное сообщение командира 25-й моторизованной дивизии гитлеровцев. Немецкий генерал доносил своему командованию, что кавалерийский корпус разбит и рассеян на мелкие группы.

Поторопился фашист с выводами, хотя положение конников действительно было неважным. В первую очередь требовалось быстро собрать части в единый кулак. А это затруднялось не только давлением противника, но и погодой. С вечера зарядил холодный проливной дождь. Раскисли дороги. Промозглый туман окутал леса.

Враг одержал серьезную победу, продвинулся на восток. Гитлеровцы захватили районный центр Штеповку — узел дорог. Туда вошли 25-я моторизованная и 9-я танковая дивизии из группы Гудериана. Остановились и ждали горючего.

Давно не слышал Белов столько упреков и нареканий, сколько посыпалось на него теперь. И поделом. Он сам строго взыскивал с подчиненных за каждую неудачу. Однако Павла Алексеевича удручала не столько потеря Штеповки, сколько упадок боевого духа в корпусе. Перед глазами стояла страшная картина панического бегства из Васильевки. Ничего подобного у конников еще не бывало. И если это случилось сегодня, то может повториться и завтра. Тревожный симптом.

Даже сам Павел Алексеевич не чувствовал прежней уверенности. Ослабла вера в свое мастерство, в умение найти выход из любого положения. Сказалась, вероятно, неудача под Ромнами, сказались большие потери. И еще неудача, и снова потери. И осень: холод, унылые горизонты, оголяющиеся леса, беспросветный дождь. Если уж у него, опытного, пожилого человека, тоскливо сжимается сердце, если даже к нему подкрадывается сомнение, то каково бойцам, особенно молодым, недавно попавшим на фронт?!

Сейчас корпусу нужна победа, способная вновь окрылить людей. Но можно ли думать об этом, когда дивизии едва начали залечивать раны? «Можно и нужно! — сказал себе Павел Алексеевич. — Наперекор всему следует подготовить победный бой. Эта задача самая главная».

Фашисты теперь не ждут от конников решительных действий. И погода такая, что только в хатах сидеть. Кононенко докладывает: немецкие колонны с горючим застряли в грязи. Мотопехота тоже. Гитлеровцы на руках тащат машины по разбитым дорогам от села до села. Это — в пользу Белова. А против? Да хотя бы то, что у врага войск в несколько раз больше. Полсотни танков — как минимум. А у Белова — шестнадцать. Резервов нет, помощи ждать не от кого… Но наступать все-таки надо. И наступать так, чтобы добиться успеха.

Если кто и способен помочь конникам, так это 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова. Она недавно прибыла на фронт и сосредоточилась в пятнадцати километрах от Михайловки, в районе, очень выгодном для удара по штеповской группировке врага. Однако дивизия эта входит в состав соседней 40-й армии, у которой своя задача.

И все же попробовать стоило. Если полковник Лизюков настоящий командир — военная косточка, — он поймет, что нельзя упускать открывшуюся возможность. Немцы отдыхают, ничего не ждут, не знают о подходе гвардейцев.

Велел седлать коня — на «эмке» по такой грязи не доедешь и до околицы. Конечно, не совсем удобно командиру корпуса отправляться на поклон к полковнику, но дело прежде всего.

Павел Алексеевич терпимо относился к человеческим недостаткам и слабостям. Что поделаешь — идеальных людей нет. Важно, чтобы эти недостатки не мешали службе, работе. Не прощал он лишь фальши, наигрыша, рисовки. Искреннему, честному человеку нет необходимости корчить из себя бог весть что. Каков есть, таков есть. Только лгуны, глупцы или беспринципные деляги напускают вокруг себя туман, страшатся естественности. Причем некоторые делают это даже не нарочно, фальшивые маски прилипают к ним как-то сами собой.

В Лизюкове сразу понравилась Павлу Алексеевичу простота. Слова, улыбка, жесты — все у него открытое, искреннее. Хохочет от души. Сам не выдержишь — засмеешься. Голос звучный, напористый. Лицо круглое, волосы редкие — лысеет.

Разговаривать с Лизюковым было легко. Он быстро уловил мысль Белова, развернул карту.

— Мы, товарищ генерал, сами обратили внимание — нависаем над Штеповкой. Противник там очень сильный, к тому же не наша полоса… Однако удар с двух сторон меняет дело. Маленькие Канны — проучить надо этих оголтелых «завоевателей». Очень уж беспардонно вперед лезут.

— Полоса другой армии, — напомнил Белов. — Как с этим, Александр Ильич?

— Э, товарищ генерал, не для командарма же мы воюем. Грех бездействовать в такой ситуации. — Прищурился весело: — В случае неудачи скажу, что Белов сосватал, не устоял я перед соблазном.

— Вот это да! — в тон ему ответил Павел Алексеевич. — Если победа, то пополам, а неудача — на мои плечи?! Равноправный договор, ничего себе!

— Все равно так будет, товарищ генерал. Кто старше, с того спросят. — И, посерьезнев, добавил: — Командарму, товарищу Подласу, я, разумеется, доложу… Завтра.

— Отлично. — Павел Алексеевич пригладил пальцем небольшие колючие усы. — Атаку начнем на рассвете. Давайте сейчас условимся о деталях. Чем скорей мы ударим, тем лучше.

…Утро 30 сентября оказалось дождливым и хмурым. Павел Алексеевич еще затемно выехал на выносной командный пункт, подготовленный возле селения Гастробуров на высоте 219,4. Кутался в большую тяжелую бурку, спасавшую от промозглого холода. Под копытами Победителя противно чавкала грязь.

Рядом, стремя в стремя, ехал новый комиссар корпуса Алексей Варфоломеевич Щелаковский. Ему хуже — не очень-то греет плащ-палатка, накинутая поверх шинели. В седле держится превосходно. Еще бы — донской казак. В корпус прибыл с должности начальника политуправления округа, но даже при сидячей кабинетной работе не растолстел, не потерял кавалерийской выправки. Энергичный, худощавый, подвижный, Щелаковский не скрывал своей радости, что снова попал в конницу, в боевое соединение.

Белов опасался: начнет новый комиссар осторожничать, не поддержит идею наступления. Скажет, что у немцев много техники, велик риск. Но Щелаковский поколдовал над картой, выслушал обстоятельный доклад полковника Грецова и согласился — ударить надо! Он, дескать, вообще за активные действия. При первой возможности следует навязывать немцам свою волю, наносить им урон.

Это Белову понравилось.

Посидели командир с комиссаром, вспомнили общих знакомых по прежней службе и незаметно перешли на «ты», что у Павла Алексеевича случалось весьма редко. Не любил он панибратства, слыл человеком сдержанным. А у Щелаковского почувствовал горячую, самозабвенную заинтересованность в деле и с радостью понял — сработаемся…

Оставив лошадей коноводам, они поднялись на высоту и прилегли на солому, заботливо постеленную бойцами. Обзор отсюда открывался широкий. Видно было, как движутся к Штеповке цепи спешенных кавалеристов. Наступала 9-я Крымская кавдивизия, поддержанная танковой бригадой.

На правом фланге гремела артиллерия. Там готовились к броску гвардейцы 1-й мотострелковой дивизии.

Полковник Лизюков позвонил Белову:

— Товарищ генерал, внимание! Катина очередь!

Вдали, над зубчатой лесной кромкой, полыхнуло багровое зарево. Пронеслись и растаяли в воздухе ярко-красные полосы. Тяжелым обвалом докатился грохот разрывов,

— Реактивные снаряды, первый раз наблюдаю, — сказал комиссару Павел Алексеевич. — По сведениям — начисто выжигают целые квадраты.

— Я тоже не видел. Съезжу, посмотрю вблизи, как работают.

— Поздно. У них боеприпасов на один залп. Сейчас уже снялись — и в тыл, чтобы авиация не накрыла.

— Ничего. Побываю у Лизюкова. И к Баранову заверну.

Щелаковский уехал, и Павел Алексеевич мысленно одобрил его решение. Какой смысл сидеть на месте? Нити управления в руках командира. А комиссар — с людьми. Поднять настроение, проверить, чтобы все имели патроны, были сыты и с куревом, чтобы раненых сразу выносили с поля боя, — забот много.

События между тем развивались не совсем так, как предполагал Белов. 9-я кавдивизия сблизилась с противником, но опрокинуть его не смогла: втянулась в огневой бой, в котором немцы имели явное преимущество.

Гвардейцы Лизюкова сперва продвигались более успешно. Они смяли вражескую оборону, потеснили фашистов и вышли к реке на подступах к Штеповке. Здесь мотострелков остановил массированный огонь.

Близился вечер, а существенных результатов добиться не удалось. Впрочем, не удалось ли? Гитлеровцы бросили в бой все наличные силы. Разведчики Кононенко доносят: подходы к Штеповке с юго-запада прикрыты лишь небольшими группами пехоты и одной батареей. А у Белова в резерве дивизия. И если с утра ввести на левом фланге два кавалерийских полка… Нет, двух полков мало! Удар должен быть неожиданным и мощным, чтобы противник не выдержал, не смог маневрировать силами. Надо двинуть вперед всю 5-ю имени Блинова дивизию.

Это риск. Причем риск огромный. Белов останется без резервов. Его основная задача не атаковать, а сдерживать гитлеровцев. Чем он отразит врага, если фашисты начнут наступление севернее или южнее Штеповки? Тогда — прорыв, тогда трудно или вообще невозможно будет восстановить целостность фронта.

Все это так. Однако надо учитывать и состояние немцев. Положение они знают плохо, авиаразведка не работает. Вдруг здесь целая русская армия появилась?.. Нет, не будут они наступать вслепую. Да и дороги скверные…

Свои доводы «за» и «против» Белов выложил комиссару. Тот слушал молча. Подумав, спросил:

— Ты принял решение?

— Дивизия Баранова ударит по юго-западной окраине всеми силами.

— Поддерживаю. А разведдивизион пусть прощупывает опасные направления. В случае чего разведчики хоть притормозят немцев.

Белов кивнул. Об этом он уже обстоятельно поговорил с Грецовым и Кононенко.

Итак, приказ отдан. В резерве Белова — только комендантский эскадрон. Все остальные силы под прикрытием темноты и дождя выдвигались на исходный рубеж.

И вот снова наступил хмурый холодный рассвет. Вновь на правом фланге, на севере, загремела артиллерия Лизюкова. Ей ответили фашисты. Опять пошли в атаку спешенные эскадроны Крымской дивизии и опять, как вчера, залегли под плотным огнем. Лишь на левом фланге, на юге, было тихо.

Павел Алексеевич нервничал, ходил по траншее. Телефон был рядом. Но он не снимал трубку. Это его твердое правило; не мешать командирам в трудный момент, не дергать, не отвлекать от руководства боем. Баранов знает свою задачу и сделает все, что сможет.

Показалось или действительно донес ветер с южной окраины приглушенное протяжное «а-а-а»?! Белов выпрыгнул на бруствер, весь превратился в слух. Зазуммерил телефон. Павел Алексеевич выхватил из рук бойца трубку, услышал густой радостный бас Баранова:

— Зацепились, товарищ первый! Крайние дома наши! Высоцкий молодец, в конном строю пошел!..

И — тишина. Онемела, умолкла трубка. Может, снарядом или миной рассекло где-то тонкие провода. Белов чертыхнулся, приказал связисту:

— Вызови Лизюкова!

— Лизюков на проводе.

— Отстаете, гвардия, отстаете! Баранов уже в Штеповке! Помочь ему надо!

— Начинаю атаку, — коротко ответил полковник.

Эта пожелтевшая страница «Красной звезды» многие годы пролежала среди бумаг Павла Алексеевича. Здесь большая статья генерал-лейтенанта П. Бодина «На Юго-Западном фронте».

Как волнуют сейчас строки, написанные по горячим следам событий!

«Форсировав реку, бойцы с боем вошли в Штеповку. Впереди шли танки. Они прорвали оборону на юго-западной окраине и устремились к центру. Действовавшая в конном строю с юга и юго-востока часть майора Высоцкого стремительно ворвалась в населенный пункт и стала истреблять фашистов. К этому времени, проломив левый фланг немецкой обороны, в Штеповку вступили и части Лизюкова.

Началось побоище. Зажатые в тиски, немцы попытались было оказать отпор, отстреливаясь с чердаков и из окон домов. Но вскоре они побросали оружие и стали разбегаться. Тысячи фашистов были зарублены конниками. В тот день шел дождь, образовалась густая грязь. Машины забуксовали. Не помогали ни шинели, ни одеяла, которые бросали под колеса немецкие солдаты. На дорогах, выходящих из Штеповки в тыл, образовались непроходимые пробки. Русская осень оказалась на руку Красной Армии, а не немецким оккупантам. Весь автопарк 25-й моторизованной дивизии был захвачен нашими частями, 8000 немецких солдат и офицеров нашли могилу в Штеповке. Враг оставил здесь 20 подбитых танков, много оружия и боеприпасов.

Бои продолжались 5 дней. Наши войска заняли больше 20 сел, в том числе и районный центр Апполоновку, Помимо живой силы фашисты потеряли в этих боях до тысячи машин, 150 орудий, 5 минометных батарей, десятки пулеметов, 500 мин, в панике было оставлено казначейство 119-го немецкого моторизованного полка со всей его казной.

Штеповское контрнаступление заставило немцев оттянуть на Юго-Западный фронт значительную часть сил из орловской группировки Гудериана».

Победа по тем временам оказалась существенной. Ее и сравнивать-то было почти не с чем. Разве что с Ельней, где немцы отступили, потеряв около 50 тысяч человек. Там долго продолжалось кровопролитное сражение, в котором участвовало много войск и которое обошлось недешево. Ведь атакующий, как правило, несет больше потерь, чем обороняющийся. А в Штеповке все решилось одним ударом, потери у кавалеристов и гвардейцев были невелики.

Военный совет Юго-Западного направления прислал корпусу благодарственный приказ. Генерал Белов был награжден орденом Ленина. Понаехало столько корреспондентов, что Павел Алексеевич не успевал отбиваться. Его фотографировали возле трофейной техники, возле разбитых танков.

Бойцы ели трофейный шоколад. Многие сменили изношенную обувь на добротные немецкие сапоги с короткими голенищами.

Часть брошенных автомашин фашисты успели взорвать, однако достаточно было и неповрежденных. В корпусе прибавилась сотня грузовиков. Не обидели себя и гвардейцы.

Павел Алексеевич съездил в 131-й Таманский кавалерийский полк. Не устраивал никакой проверки, просто прошел по сельской улице, завернул в несколько хат. Потолковал с бойцами, покурил с дневальным возле коновязи. Настроение у людей было хорошее, забыли они и про грязь, и про осенние злые дожди. Шутки, взрывы смеха, веселые лица.

Победа вернула людям уверенность. Павел Алексеевич Считал это особенно важным.

Советские войска, ослабленные большими потерями под Киевом, отступали почти по всему фронту. Противник прорывался то севернее, то южнее кавкорпуса. Белов, выполняя приказы, опять вынужден был отводить свои дивизии.

Горящие деревни, толпы беженцев, бесхозные гурты скота на мокрых полях… Осталась позади Украина, бои шли севернее Харькова.

Когда же будет конец этому? Когда повернутся войска лицом к западу? На каком рубеже?!

За городом Короча получили распоряжение — корпус выводится в резерв. Надо немедленно, форсированным маршем следовать в село Велико-Михайловку. Павла Алексеевича удивили сроки: времени на марш дали так мало, что, можно подумать, кавалеристов отводят не на отдых, а для какого-то срочного дела.

Пришлось оставить позади автомашины, повозки, тыловые подразделения. Лишь боевое ядро корпуса — конные полки и артиллерийские дивизионы — двигалось слитно, по нескольким параллельным дорогам. Все командиры, и сам Белов, ехали верхом вместе с сабельными эскадронами. Бойцы помогали вытаскивать из грязи пушки, застрявшие пулеметные тачанки.

На коротких привалах мокрые, усталые люди первым долгом обихаживали коней: разыскивали корм, поили, ставили под крышу. Сами ложились поспать час-другой где придется.

Люди держались. На нервах, на втором дыхании, но держались. Начали падать измученные лошади. Ночью свалилась на дорогу красавица кобыла начальника разведки. Павел Алексеевич чуть не наехал на него в кромешной тьме. Лежал Кононенко под лошадью, в липкой грязи, скрипел зубами и ругался с горьким отчаянием. Болела придавленная нога, да и лошадь жалко — привык к ней.

Бойцы помогли капитану подняться. Он первым долгом извинился перед Беловым за непотребные выражения: не знал, дескать, что командир корпуса едет.

— Чего уж там, — ответил Павел Алексеевич, — В упор разглядеть трудно.

— Все равно виноват! Разведчики в какой угодно темноте видеть должны, тем более своего генерала! — чеканил Кононенко.

Белов велел дать ему своего запасного коня. Тронул шпорами усталого Победителя, и тот, качнувшись, медленно двинулся в сырой мрак, с трудом вытягивая из липкой грязи ноги.

В Велико-Михайловку прибыли после полуночи. Квартирьеры, загодя посланные в село, развели людей по домам.

Как ни устал Павел Алексеевич, а утром поднялся с зарей. Умылся, побрился. Обмундирование было уже высушено и почищено. На этот раз оделся он особенно тщательно. По привычке проверил: полевая сумка, шашка, пистолет — все при себе. На улицу вышел, слегка волнуясь.

Велико-Михайловка не просто большой населенный пункт. Название это знакомо каждому советскому кавалеристу. 30 ноября 1919 года после кровопролитного боя селом овладели конники Буденного. Здесь Семен Михайлович получил распоряжение командующего Южным фронтом Егорова, в котором были слова: «Первая Конная армия».

Решение о развертывании конного корпуса в армию было принято еще 19 ноября, но официальное сообщение об этом пришло к буденновцам лишь в Велико-Михайловке. Вот и стали они считать, что именно в этом селе родилось самое крупное в мире кавалерийское объединение…

А какие указания получит здесь он, Павел Белов?!

На квартиру возвратился как раз к завтраку. За большим столом поместились командир с комиссаром, Михайлов и еще несколько человек. Хозяйка управлялась вдвоем с дочкой: нажарила картошки с салом, наварила яичек, принесла большую обливную миску квашеной капусты.

С удовольствием пили чай. У капитана Кононенко бисером выступили на смуглом лбу капельки пота. Алексей Варфоломеевич Щелаковский, отдуваясь, расстегнул воротник гимнастерки.

В самый разгар чаепития с узла связи принесли пакет. Павел Алексеевич вскрыл его. Пробежал глазами по строчкам, не поверил, снова вернулся к началу. Сзади наклонился Щелаковский, дыша в затылок.

Приказ гласил: с сего числа кавалерийский корпус находится в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования. Все части немедленно сосредоточить на железнодорожных станциях в районе Нового Оскола и подготовить к погрузке в вагоны. Место выгрузки — станция Михнево.

Прочитав приказ вслух, Павел Алексеевич поинтересовался, кому известен этот населенный пункт. Командиры пожимали плечами.

Не нашли Михнево и на подробной штабной карте, охватывавшей довольно большой район.

Узнать можно было на почте. Но нет ли там слишком любопытных людей, которые обратят внимание: почему, мол, военных интересует такая станция?

— Кто у нас в штабе самый завлекательный? — посмеиваясь, спросил Щелаковский.

— В каком смысле?

— Ну чтобы женские сердца перед ним таяли. На почте-то одни женщины… Чтобы смог зубы заговорить и справочник полистать.

— Капитан Кононенко, — сказал Павел Алексеевич. — Одессит, весельчак, лицом бог не обидел.

— Э нет, товарищ генерал! — вставил адъютант Михайлов. — Кононенко только среди мужчин боевой. Он своей жене предан, на других женщин от него таким холодом веет, аж зябнут. Переводчика Дорфмана надо отправить.

— Лучше майора Вашурина из оперативного отдела… Он и высок, и строен, и вежлив. Ему эта дипломатия вполне по плечу.

На том и порешили. Вашурин охотно взялся за поручение. Постоял перед зеркалом, поправил прическу. Не спеша, с достоинством, зашагал к почте.

Зато возвращался майор торопливо, срываясь на бег. Вошел в горницу, прикрыл дверь:

— Товарищ генерал! Станция Михнево находится возле Москвы!

Белов и Щелаковский переглянулись.

— Попрошу — никому ни слова, — предупредил Павел Алексеевич.

Оставшись одни, командир и комиссар закурили.

— Ну, Алексей Варфоломеевич, что скажешь? Я думаю, очень тяжело сейчас под Москвой, если снимают нас отсюда. Здесь ведь тоже войск не густо.

— Согласен. Добавлю только: значит, знают наверху про наш корпус, ценят его.

— Да, комиссар, — вздохнул Павел Алексеевич. — Тут нелегко, а там еще тяжелей будет. Давай за работу браться, время не терпит.

— Давай, — согласился Щелаковский. — И знаешь, С чего начнем? С бани.

— Что-о-о?

— Баня уже топится, командир. Надо нам с тобой грязь смыть. Потом пообедаем соответственно, выспимся — тогда трудись. — И закончил шутливо: — Откажешься от бани, ни одного решения не подпишу.

— Что с тобой делать?! — развел руками Белов. — Положение безвыходное. Пошли.

21

Теплушку для командования корпуса бойцы оборудовали получше: поставили новую железную печурку, постелили на нарах желтую хрусткую солому. Даже раздобыли где-то вешалку и прибили к стене.

Штабной эшелон отправился со станции Новый Оскол рано утром 3 ноября. Люди, всю ночь занимавшиеся погрузкой, сразу легли спать. В теплушке было тихо. Раздавалось лишь похрапывание, да Михайлов, дежуривший возле печки, чуть слышно напевал что-то.

Павел Алексеевич подремывал, вытянувшись на одеяле и прикрывшись буркой. Порой просыпался, как от толчка: охватывала тревога. Почему так торопят корпус? Заместитель Наркома обороны генерал армии Хрулев, знакомый еще по службе в 14-й кавдивизии, звонил несколько раз в сутки, требовал не задерживаться. Возможно, Ставка собирает к столице закаленные в боях войска. Может, намечается новое Бородино и корпусу Белова отводится в разгроме противника такая же роль, какую сыграли в свое время казаки Платова?

Гадать нечего, ближайшие дни покажут. Сейчас важно ничего не забыть в спешке. К железной дороге прибыли все подразделения и почти весь транспорт. Подтянули свои автомашины дивизион связи и корпусной госпиталь. Отправка идет по плану. А беспокойство — от неизвестности. И еще от того, что оказался в обстановке непривычной после четырех месяцев, проведенных на передовой.

Линия фронта представлялась Белову не флажками, не пометками на карте, а глубоким черным разломом, протянувшимся через всю страну, от моря до моря. Наша сторона — светлая. А другая — коричневая, мрачная. Заряд разный, как в электричестве. По всей линии разлома с грохотом и треском бушует, кипит пламя, вспыхивают огненные стрелы. Много времени Павел Алексеевич провел там, в дыму и огне, на краю пропасти, где каждый час — напряжение, единоборство со смертью. И теперь, очутившись далеко от опасности, он чувствовал себя как-то странно, не совсем уверенно. На квартире в Новом Осколе с недоумением слушал радио. Речь шла, как и в мирное время, о полевых работах, о выполнении планов, о занятиях в школах…

Паровоз резко затормозил — перестук буферов пробежал вдоль эшелона. Михайлов, не дожидаясь, пока состав остановится, спрыгнул на землю. Зашевелились проснувшиеся люди.

— Товарищ генерал, на три часа задержка. Немцы бомбили впереди узловую станцию, — доложил вернувшийся адъютант.

Павел Алексеевич вылез из — вагона. Эшелон стоял на разъезде в старом густом лесу. Бойцы бежали с ведрами за водой, поливали друг другу из кружек. Умылся и Белов.

Подошел комиссар: выбритый, затянутый портупеей. Под ремнем прижался к плечу желтый осиновый лист.

— Далеко направился, Алексей Варфоломеевич?

— За нами движется эшелон из пятой дивизии. Проведаю.

— К Баранову можешь не ходить. Девятую нагоним — есть смысл.

— У тебя Баранов по всем показателям первый.

— Вполне естественно, — кивнул генерал. — Удачное сочетание. У Баранова опыт и гражданской войны, и этой.

Он не только строевой командир, но и политработником был вроде тебя. Политруком эскадрона. С бойцами близок, есть в нем душевность какая-то.

— Правильно, — согласился Алексей Варфоломеевич, — Но ведь полковника Осликовского на должность командира Крымской дивизии ты сам выдвигал.

— А разве я его браню? Он находчивый, смелый. Только опыта мало. И характер тяжеловат. Себя не жалеет и с людьми слишком суров. Любой приказ выполнит. Сам на риск пойдет, бойцов заставит. Только ведь строгость, жестокость — далеко не главное. Вот Баранов — он вроде отец для своих. Он и ругает-то по-особому: без злости, заботливо. Наказывает — не обижаются на него. А Осликовский резкостью отталкивает. Ему бы сердцем потеплеть…

— Павел Алексеевич, а ты сам на политработе не был? — спросил комиссар.

— Не довелось… Но уж если своих подчиненных не изучить, то не знаю, как и командовать.

— Ясно. Буду в Крымскую дивизию чаще наведываться. А пока у Баранова пару перегонов проеду. Да, — вспомнил Алексей Варфоломеевич, — молодежь наша в вагоне шашлык затеяла, просит разрешения товарищеский ужин устроить. Банкет на колесах. Редко собираемся вместе. Ты не против?

— Нет, давно шашлыка не пробовал.

Щелаковский отправился по своим делам. Не прошло и часа — возвратился расстроенный:

— С карандашами беда, командир. И с бумагой. Как это я не сообразил раньше?!

— Для чего вдруг понадобилась бумага? — удивился Белов. — Объясни.

— Конечно, ты у Грецова взял лист и письмо жене написал. А люди прямо с марша в вагоны. У них за долгое время первый день сегодня свободный. Кинулись родным писать, а не на чем. Политруки блокноты свои извели… Да разве этого хватит?! Как думаешь, если я с полустанка свяжусь с комендантом узловой станции, чтобы все эшелоны обеспечил бумагой и карандашами? Школы пусть подключит, районо… От твоего имени действовать можно?

— Давай! Только у коменданта дела поважнее. Там путь разбит.

— Ремонт — на несколько часов. А люди нам на всю войну и на после войны. Я с него не слезу, с этого коменданта, пока не добьюсь.

— К банкету, к шашлыку смотри не опоздай, — улыбнулся Белов.

— Ладно уж, — махнул рукой Щелаковский и побежал вдоль насыпи к домикам. Глядя вслед Алексею Варфоломеевичу, генерал подумал, что с комиссаром ему повезло. Не умеет Щелаковский произносить длинные речи, возиться с отчетами, донесениями, резолюциями. Это и не обязательно. Важно, чтобы людей любил!