Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

4. 1. Советский и буржуазный патриотизм

Начнем эту тему со следующего высказывания С. Э. Шноля (2010, с. 688) о жизни в СССР: «Существует понятие “интересы страны” – с такими словами можно было обращаться в высокие инстанции, чтобы наладить лекционную работу в школах, предохранить от распашки пойменные земли, организовать международный научный симпозиум, поддержать новое научное направление, добиться издания “приоритетной” книги. Было куда обращаться! В Серпуховский горком КПСС, Отдел Науки ЦК КПСС, Президиум АН СССР, в Министерства, в… КГБ. Пароль-“интересы страны”. Знание этой структуры, действия с учетом этого знания и есть “конформизм”».

Что это за такое волшебное слово «интересы страны», которое приводило в действие руководящие и контролирующие инстанции Советского Союза. Оказывается, что за этим волшебным словом стоял патриотизм наших руководителей. С. Э. Шноль говорит о важности в общественном развитии патриотических чувств и патриотизма. Но он эти чувства почему-то не связывает со своими «хождениями» по инстанциям, например в тот же Серпуховский горком КПСС, и положительными решениями, которые принимались этой и другими инстанциями по тому или иному вопросу. Он рассматривает советскую власть как враждебную силу, если обращение к ее властным структурам оценивается им как конформизм т. е. приспособленчество. Отметим, что описываемая ситуация разительно отличается от нынешней, когда, чтобы сдвинуть решение вопроса с мертвой точки и в нужном направлении, необходимо «подмазать» инстанции. Личное во многих случаях стало более приоритетным, чем общественное. Безусловно, чиновник всегда может сказать, что нынешний проситель не бескорыстно начинает хлопотать о деле, имеющем общественнную пользу, но сообразуясь со своей личной выгодой.

«Что составит основу патриотического чувства, чем будут гордиться будущие поколения? – спрашивает С. Э. Шноль и отвечает: "У нас единственный, бесценный предмет гордости – наш интеллект, наша история, наша уникальная многонациональная культура, наша уникальная природа, наша традиция дружеского общения, наш язык. Они – основа нашего патриотического чувства. Они – условие выживания, возрождения и процветания нашей страны». При таком восприятии патриотизм не идет дальше уровня «патриотизма» футбольных фанатов. Получается, что у жителей многих стран, особенно небольших и недавно возникших, которым пока еще особо нечем гордиться, не может быть патриотических чувств.

Отметим, что первым предметом гордости, о котором говорит С. Э. Шноль, является наш интеллект. Но поскольку он горой стоит за ту формальную генетику, о которой мы ведем здесь повествование, то «наш интеллект» в его понимании определяется генами и, следовательно, он примешивает к светлым патриотическим чувствам евгенику с ее молчаливо подразумеваемой гордостью за то, что у нас есть ценные гены, которых нет у других. Это и есть главный источник расизма и ксенофобии, причем обосновывавшийся положениями тогдашней генетики.

На наш взгляд, главное в патриотизме – быть достойными в своих делах лучших представителей своего народа, быть активными продолжателями дела старших поколений. Сопричастность к созидательным делам страны, ее ушедших поколений и твоих современников, и составляет предмет гордости. Гордятся своими и их делами. Вряд ли мы будем гордиться делами людей чужой страны, если к этим делам мы сами не имеем никакого отношения. Осознание того, что в больших делах твоих современников есть и твоя крупица вклада, является здоровой основой развития патриотического настроений в обществе.

Суть патриотического чувства хорошо выражена в прекрасной песне о тревожной молодости Александры Пахмутовой на слова Льва Ошанина:

«Забота у нас простая, забота наша такая: жила бы страна родная и нету других забот»

Главная забота патриотов, чтобы жила и процветала страна. Следовательно и жить патриоту надо так, чтобы было хорошо стране. А если будет хорошо стране, то это пойдет на пользу подавляющей части населяющих ее граждан. Здесь общественное так или иначе содействует личному.

Как определяет патриотизм энциклопедия. Читаем в Энциклопедическом словаре (1954, т. 2, с. 616):

«Патриотизм, любовь к родине, отечеству, “одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств” (В. И. Ленин). Благородное чувство патриотизма, любовь к родине и преданность ей издавна присущи народным массам. Движимые этим чувством, трудящиеся поднимались на борьбу против чужеземных завоевателей и всех угнетателей. В основе патриотизма трудящихся лежит преданность своему народу, стремление отдать все силы защите его интересов».

Это определение овеяно недавно закончившейся тяжелевшей войной советского народа против фашистской Германии. Акцент в нем сделан на борьбе против чужеземных завоевателей. Можно ли считать, что немцы по призыву Гитлера пришли на наши земли грабить и убивать из патриотических побуждений? Безусловно, нет. Поскольку эти их действия привели к разгрому их собственной страны и ее оккупации, продолжающейся до сих пор. Патриотическое чувство не должно сеять вражду между народами. Если мы патриоты своей страны, то мы должны уважать патриотические чувства других народов. Те, называющие себя патриотами, которые нарушают этот принцип, действуют во вред своей стране и своему народу и, следовательно, не могут считаться патриотами. Принцип уважения патриотических чувств других народов сформулирован в рассматриваемой статье о патриотизме в Энциклопедическом словаре (там же) в следующей редакции:

«Сила советского патриотизма состоит в том, что он имеет основой не расовые или националистические предрассудки, а глубокую преданность и верность народа своей социалистической Родине, братское содружество трудящихся всех наций Советской страны. Советский патриотизм неразрывно связан с интернационализмом и глубоко гуманен в своей основе. Он в корне противоположен буржуазному национализму и космополитизму».

Обратим внимание, что патриотизм противоположен национализму и космополитизму. Следовательно, патриотизма, о котором говорили у нас, на западе не было. Почему и пришлось отличать советский патриотизм от буржуазного, граничащего с национализмом. Итак, советский патриотизм был связан с двумя ключевыми характеристиками – служением стране (народу) и уважением патриотических чувств других народов. Отметим, что в более поздних формулировках эти два принципа не всегда выдерживались.

Для сравнения приведем определение патриотизма из Большой советской энциклопедии (1975, т. 19, с. 282), предложенное после 20 лет мирного развития СССР:

«Патриотизм – нравственный и политический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные интересы. Патриотизм предполагает гордость достижениями и культурой своей Родины, желание сохранять её характер и культурные особенности и идентификация себя (особое эмоциональное переживание своей принадлежности к стране и своему гражданству, языку, традициям) с другими членами народа, стремление защищать интересы Родины и своего народа».

Определение размыто и в нем уже нет второго признака патриотизма, связанного с уважением патриотических чувств других народов. Но признак служения Отечеству отмечен. Почему же этот, на мой взгляд, ключевой признак патриотического чувства не упомянул С. Э. Шноль? Оказывается не все придерживаются данного выше определения патриотизма. Вот как определили это понятие в немецкой версии Википедии:

«Под патриотизмом обозначают тесную эмоциональную связь со своим народом… Эта связь также называется национальным самосознанием или национальной гордостью и она может соотноситься с самыми разными отличительными чертами нации, например, с такими важными ее сторонами как этническая, культурная, политическая или историческая составляющие. В отличие от историко-культурных скреп (со своим народом) конституционный патриотизм (Verfassungspatriotismus) связан с положительным признанием международных основных этических и политических прав и представлений о ценностях, зафиксированных в государственной конституции. Они коренятся в традиции западных правовых государств не поступаться человеческим достоинством (честью) и вытекающем из этого правами человека, получивших универсальное значение… Сегодня патриотизм в общем отличается от национализма и шовинизма в том отношении, что патриоты связывают себя (идентифицируют себя) с собственной страной и народом без того, чтобы… даже в мыслях принижать другие народы».

В этом определении отсутствует представление о патриоте как активном строителе и защитнике своей родины, осознающем себя в этом качестве. Следовательно, и уважение патриотических чувств других народов представляет собой лишь идеологическое ограничение, которого должны придерживаться все граждане, не только патриоты. Для последних в необходимости вести себя «цивилизованно» нет никакого ограничения и как бы принуждения со стороны государства, поскольку уважение других составляет суть (советского) патриотизма и внутреннюю потребность патриота. Отметим еще одну особенность немецкого патриотизма, его зависимость от государства. Немцев на государственном уровне принуждают быть патриотами, т. е. придерживаться конституционных норм.

Определение в английской версии Википедии только в первых пунктах совпадает с только что рассмотренным:

«Патриотизм, в общем смысле, есть эмоциональное чувство привязанности (преданности – attachment) к стране, которую человек признает в качестве своей родины. Эта привязанность, также известная как национальное чувство или национальная гордость, может рассматриваться применительно к различным особенностям собственной страны, выражающим ее этнические, культурные, политические или исторические аспекты. Патриотизм охватывает ряд концепций, которые близко связаны с защищаемыми национализмом. Избыток патриотизма в защиту страны (народа) называют шовинизмом; другой близкий термин – "джингоизм"». [25]

В этом определении опущены обе отмеченные выше ключевые характеристики (советского) патриотизма.

Стивен Натансон (Nathanson, 1993, р. 34–35) в характеристику патриотизма включает четыре признака: 1. Личная привязанность к собственной стране; 2. Ощущение личной сопричастности (отождествление себя – personal identification) со своей страной; 3. Определенное беспокойство за судьбу, благополучие своей страны; 4. Готовность к самопожертвованию собой, если это идет на пользу стране.

В этой характеристике отсутствует второй признак, из упомянутых нами, касающийся уважения патриотических чувств других народов. Из-за этого патриотические выступления часто трудно отделить от националистических выпадов против других народов. Защитить интересы Родины и своего народа невозможно, если при этом попираются патриотические чувства других народов. Поэтому патриотизм основан на присущем большинству людей чувстве справедливости.

В рамках данного ограниченного и идеологически ущербного определения получает смысл известное афористическое высказывание критика и поэта, составившего «Словарь английского языка», Самуэля Джонсона (Samuel Johnson 1709–1784): «Патриотизм есть последнее прибежище негодяев». В английской версии статьи «Патриотизм» в Википедии об этом высказывании Джонсона сказано следующее:

«Эта линия критики [Джонсона], как широко признано, касалась не патриотизма вообще, но ложного использования термина “патриотизм” первым графом Четэма Уильямом Питтом (William Pitt, 1st Earl of Chatham), патриот-министром, и его сторонниками. Джонсон в общем выступил против “самозваных (мнимых – self-professed) патриотов”, объяснив, что он считает “истинным” патриотизмом».

У. Питт – один из создателей колониальной британской империи, консолидировал общество под патриотическими (псевдопатриотическими, по Джонсону) знаменами. Патриотом, согласно словарю Джонсона, будет любой, «чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». Формально У. Питт отвечает этому определению, даже если его патриотическая страсть является показной, неискренней. Ведь проверить это мы никак не сможем. Следовательно по английским понятиям, зафиксированным в словаре, У. Питт является патриотом. Но любя своих, он одновременно организовал (через войны) ограбление и уничтожение чужих, т. е. был в глазах Джонсона негодяем, прикрывающим свои преступные действия патриотической риторикой. По нашим (советским) понятиям У. Питт не является патриотом. Не могут организаторы войн и грабежа других народов быть патриотами.

Заметим, что в Стэнфордской электронной энциклопедии (Stanford Encyclopedia of Philosophy) в статье «Патриотизм» объемом 14 страниц С. Джонсон вообще не упоминается. Причина, возможно, связана с желанием избежать неудобных вопросов относительно традиционного (буржуазного) определения патриотизма – в чем его недостаток, если оно допускает возможность отнести к патриотам не самых лучших людей, вплоть до откровенных фашистов. С этой точки зрения С. Э. Шноль следует буржуазному определению патриотизма.

Итак, английский патриотизм трудно отграничить от национализма, который и будет скрываться за вывеской так понимаемого патриотизма. Но в данном выше определении советского патриотизма последний противопоставляется не только национализму, но и космополитизму. В чем это проявляется конкретно.

4. 2. Космополитизм

Давайте сначала выясним, как это понятие определяется в словарях.

Энциклопедический словарь (1954, т. 2, с. 163) дает следующую формулировку: «Космополитизм, реакционная проповедь отказа от патриотических традиций, национальной независимости и национальной культуры. В современных условиях агрессивный американский империализм пытается использовать лживую идеологию космополитизма для морального разоружения народов и установления мирового господства. Космополитизм является оборотной стороной и маскировкой буржуазного национализма».

Отказа в пользу чего или кого? Очевидно в пользу более развитой страны. Космополитизм в этом понимании – есть одна из форм национального угнетения, что и подчеркнуто в определении. Сказанное требует серьезного обоснования. Но у нас пока нет положительного определения космополитизма, чтобы решить этот вопрос.

Википедия (российская версия) предлагает следующую формулировку: «Космополитизм (от др. – греч. космополитос(; (kosmopolites) космополит, человек мира) – идеология мирового гражданства, ставящая интересы всего человечества в целом выше интересов отдельной нации или государства и рассматривающая человека как свободного индивида в рамках Земли».

Это определение является чисто идеологическим конструктом, навязываемой человеку нормы поведения. Чувство патриотизма имеет определенные биологические предпосылки в системах распознавания организмом своих и чужих. Кроме того, это чувство выстрадано одними реально, другими по преданию общей историей народа в его взаимоотношениях с другими народами.

У евреев идея «космополитизма» выстрадана непростой исторической судьбой их народа, вынужденного во многом из-за гонений жить в рассеянии. Но назвать это космополитизмом в отмеченном выше смысле нельзя. Это особая форма патриотизма. Ведь многие из русских и украинцев, вынужденных в свое время эмигрировать в Америку, открыто выказывают свои патриотические чувства предрасположенности своим соплеменникам на Украине и в России. Разве можно в этом случае говорить об их космополитизме? Конечно, нет.

В английской версии Википедии читаем: «Космополитизм – идеология, утверждающая, что все люди принадлежат к единой общности, основанной на общей морали. Человека, который придерживается идеи космополитизма в любой ее форме, называют космополитом. Космополитическое сообщество могло бы быть основано на взаимосогласованной морали, общих экономических отношениях, или политической структуре, которая охватывает различные народы. В космополитическом сообществе индивидуумы из различных мест (в частности, из разных национальных государств) строят свои отношения на принципе взаимного уважения».

«Космополитизм может быть определен в качестве глобальной политики, которая, во-первых, строит общество исходя из общих политических обязательств всех людей на земном шаре, и, во-вторых, предлагает, чтобы соответствующее общественное устройство по этическим или организационным соображениям имело бы приоритет над другими формами социальности».

Вот определение из Стэнфордской философской энциклопедии-«Слово “космополитический”, которое происходит из греческого слова kosmopolites (‘гражданин мира’), использовалось, чтобы описать широкий спектр важных представлений в этике и в социополитической (socio-political) философии. Их не вполне ясная суть, разделяемая всеми космополитическими представлениями, связана с идеей согласно которой все люди, независимо от их политических пристрастий, являются (или могут и должны быть) гражданами единого сообщества. Различные версии космополитизма рассматривают это сообщество по-разному; некоторые фокусируют внимание на [общих] политических учреждениях, другие на этических нормах или отношениях, а иные на [возможность существования] общих рынков или общих форм культурного проявления. В большинстве версий космополитизма, универсальное сообщество граждан мира функционирует как положительный идеал, к которому следует стремиться создавая такое общество, но существует несколько версий, в которых оно служит главным образом как основание для того, чтобы отрицать существование особых обязательств перед местными формам политических организаций. Версии космополитизма также изменяются в зависимости от принятого понятия гражданства, включая и те случаи, когда понятие “мирового гражданства” используется буквально или метафорически. Философский интерес в космополитизме лежит в его вызове традиционно проявляемым чувствам преданности к своим согражданам, к своей стране, к своей местной культуре и т. д. »

Космополитизм, согласно этому определению, может входить в противоречие с патриотическими чувствами и, следовательно, быть идеологическим оружием в борьбе более развитых и экономически богатых стран против других. Т. е. космополитизм является философией империализма.

В мире, в котором ради корысти поддерживается вражда между народами, организуются мировые войны, только борьба за справедливое мироустройство может быть задачей космополитизма. Все остальные действия под флагом космополитической философии сведутся так или иначе к поддержке потенциального мирового агрессора. Почему?

Мировой агрессор – это страна, которая, достигнув волей обстоятельств экономического и военного превосходства в мире, начинает топить своих экономических конкурентов, в том числе путем организации войн и революций, которых сами они избегают. Эта стратегия стравливания своих потенциальных конкурентов отрабатывалась, в частности, Англией во время Семилетней войны в Европе как раз при уже упоминавшемся английском патриоте-министре Уильяме Питте. Сама Англия, пока в Европе дрались, сосредоточилась на колониальных захватах. Только у мирового агрессора государственные национальные интересы простираются на весь мир. Только он задает, тайно или открыто тренды мирового развития. Поэтому любые действия космополитов, кроме борьбы за справедливость в мире, будут находиться в русле политики мирового агрессора. Да собственно и сама философия космополитизма была придумана идеологами мирового агрессора для противодействия распространению (истинно) патриотических и интернационалистических настроений в мире. Интернационализм отличается от космополитизма тем, что он конкретен. Предлагать и оказывать помощь, содействие можно только конкретному адресату.

В борьбе с нашими патриотическими настроениями наши недруги пытаются внедрить в сознание еще одну альтернативу, а именно ложное представление, что будто бы личные успехи граждан делают успешной и саму страну. Личное в этом случае должно содействовать общественному. На самом деле такое возможно лишь при условии, что там наверху сидят патриоты, которые корректируют и, если надо, сдерживают личные устремления граждан, чтобы они не слишком сильно ударяли по интересам других, короче, чтобы страна от личных амбиций ее граждан не пошла в разнос.

Показательным примером может служить развитие западноевропейского рабочего движения в XIX веке. В первой половине столетия и даже позже условия жизни пролетариата были столь ужасны, что Карл Маркс был убежден в скором крахе капитализма. В «Манифесте коммунистической партии» (1848 г. ) говорится: «С развитием крупной промышленности из-под ног буржуазии вырывается сама основа, на которой она производит и присваивает продукты. Она производит прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны». К. Маркс считал, что накопление капитала и связанное с этим ухудшение экономического положения рабочих будут продолжаться. А поскольку число обездоленных будет с развитием капитализма постоянно расти, то революционное сопротивление рабочих будет также нарастать, что в конце концов приведет к победе пролетариата. Маркс не дожил д0 того времени, когда зарплата рабочих на западе в последней трети XIX века стала расти и их условия жизни стали ощутимо меняться к лучшему (см. Пикетти, 2015). Этому могли способствовать и какие-то объективные причины. Но главным все же было консолидированное решение верхов ограничить алчность капиталистов. Англия вообще смогла пройти этот опасный период первоначального накопления капитала без революционных потрясений, имея за счет ограбления колоний дополнительные ресурсы для поддержки нищающего населения, которыми другие страны не обладали.

Российские верхи не захотели или не смогли обуздать алчность собственного и иностранного капитала. Николай II, к сожалению, не был патриотом России, был себялюбцем, не интересовался делами России и жил во многом для себя. Это ведь он вместе со своим немецким родственником Вильгельмом развязал первую мировую войну. Начав ненужную России войну, Николай II самоустранился, не захотел взять на себя тяжелое бремя ответственности за руководство войной: есть для этого генералы, пусть они и воюют. Не захотел руководить страной в этот ответственный для ее судеб момент: есть чиновники, пусть они и выполняют свои обязанности. Война нашего царя, судя по его дневникам, не интересовала, более того, она его тяготила, поскольку отвлекала от привычного времяпровождения. Итог известен. Вернемся однако к послевоенной истории СССР.

4. 3. Послевоенное возрождение патриотического чувства советских граждан

Почему сразу после Великой Отечественной войны возникла потребность в возрождении патриотического чувства советских граждан. Ответ известен. Причиной была тяжелейшая для нашего народа война. Марксизм с его призывом к «пролетариям всех стран объединяться» не выдержал проверку временем. Немецкие пролетарии не проявили солидарности с российскими братьями по классу. Сам призыв не имел под собой серьезных оснований, был полностью оторван от жизни и на поверку оказался всего лишь пропагандистским лозунгом, одурманившим наш народ и, к сожалению, разоружившим его перед угрозой порабощения европейским фашизмом. Не захотели европейские рабочие соединяться в защите своих социальных прав с русскими трудящимися. Более того, их легко убедили отправиться в грабительский поход на восток. Не ровня немецким труженикам оказались рабочие СССР, если их можно было, отринув даже христианские заповеди, беззастенчиво убивать и грабить во имя наживы.

Война фашисткой Европы против СССР показала полное банкротство марксистской идеологии и необходимость перестроиться, чтобы не потерять доверие народа. Сталин после войны начал ревизию марксистских догм. И была возможность представить этот процесс как дальнейшее развитие марксизма применительно к новым условиям победившего в стране социализма. Пришедшие к власти после Сталина марксисты вернулись к марксизму столетней давности. Им не было нужды беспокоиться по вопросам строительства коммунизма. Они и так жили как при коммунизме.

Патриотическое чувство естественно для народов. И попытки его вышучивать применительно к нашему случаю представляются мне дымовой завесой, призванной отвлечь внимание от банкротства марксизма, выставляемого до сих пор в качестве серьезной научной доктрины. Но вины К. Маркса здесь меньше всего. Он не виноват, что политики использовали его авторитет для достижения своих корыстных целей.

Почему же марксизм оказался не отвечающим реальной жизни. Давайте посмотрим, что по этому поводу написал Томас Пикетти (2015, с. 27), Маркс XXI столетия, как его называют. «Главный вопрос, которым они [коммунисты и социалисты XIX века] задавались, был простым: зачем нужно развивать промышленность, зачем нужны все технические новинки, весь этот тяжелый труд, вся эта массовая миграция, если и после полувека промышленного роста массы находятся все в той же нищете и если дело доходит до того, что приходится запрещать труд детей младше восьми лет на фабриках? Несостоятельность существующей экономической и политической системы казалась очевидной. Следующий вопрос звучал так: что можно сказать о долгосрочной эволюции этой системы?».

В ответе на этот вопрос, К. Маркс по мнению Т. Пикетти, дал ошибочный ответ, предполагая очень мрачное будущее капитализма. Но оно, как показала история, не наступило. Для Европы и Америки это стало ясно уже в конце XIX века, о чем мы уже говорили. Но К. Маркс не мог предвидеть возможность управления экономическим развитием в ручном режиме.

Таким образом, коренная ошибка К. Маркса заключалась в попытке чисто натуралистического представления исторического процесса, в его необоснованной объективизации, т. е в сведении к чисто природным явлениям. А поскольку последние развертываются необходимо по определенным естественным законам, то начался поиск особых исторических законов. Успехи естественных наук в XIX веке придали мощный стимул к поискам аналогичных природных законов определяющих историческое развитие. Теперь после длительного периода безуспешных попыток обосновать придуманные Марксом и его последователями исторические законы и закономерности стало очевидным, что в развитии общества велика роль управляющих сил. Они и меняют кажущиеся «объективными» тенденции, лежащие в основе исторического процесса. Кстати, нынешние либералы впали в ту же ошибку, считая, что общество, свободное от управленческих ограничений объективно способно к саморазвитию в лучшую сторону.

Собственно и сам коммунистический проект был показательным примером действия управляющих сил в лице коммунистов, оседлавших исторический процесс в целях построения нового общества.

В поисках общественных законов К. Маркс искусственно свел всю сложность жизни к абстрактной однофакторной схеме, в которой, к тому же, поставил историческое развитие в зависимость от не самых главных управляющих игроков, какими являлись пролетариат и трудящиеся в целом. Дело в том, что для любого политического процесса требуются деньги. Но как раз у пролетариата их нет. Поэтому самое большее на что он способен – так это на спонтанные бунты. В итоге появилась объективная возможность использовать бунтарскую активность масс теми, кто распоряжается деньгами. Раньше это скрывалось. Сейчас открыто обсуждается сколько денег было потрачено на оранжевые революции и сколько получали в день рядовые ее участники в пик «революционной» активности.

Понятно, что деньги на революционную деятельность дают не из альтруистических побуждений, но руководствуясь какими-то своими целями с тем, чтобы потом эти деньги вернуть с избытком. Соответственно спонсировать марксистскую революцию захотят и начнут многие. Но в любом случае действовать они будут не сами, но через революционные организации, борющиеся как бы за дело рабочего класса. В этой ситуации ни спонсоры революционного движения, ни сами революционеры, получавшие деньги от спонсоров, не могли раскрыть свои истинные намерения. Для всех со стороны они выставляли себя в качестве истинных марксистов, борющихся исключительно за дело освобождения рабочего класса от гнета капиталистов.

В итоге под одной марксистской вывеской оказались «революлюционеры» с самыми разными политическими намерениями, преследовавшие нередко прямо противоположные цели. В частности, в на-шей пролетарской революции сошлись интересы самых разных сил, оседлавших рабочее движение. Здесь и собственно марксисты, искренние продолжатели дела Маркса, интернационалисты и государственники, борцы с монархией, и колониализмом (с колониальным гнетом эрбинов), националисты разного толка, западники (франко-и англофилы, германофилы и т. д. ) и славянофилы, демократы, наконец, просто авантюристы и случайные люди. Алексей Меняйлов в своей сталиниаде утверждал, что и Сталин не был случайной фигурой в революции, а был посланцем законспирированных сил, выступавших против колониального захвата России эрбинами. И на все это накладывался интерес развитых промышленных государств, для которых Россия выступала в качестве экономического конкурента, которого надо потопить.

Поскольку основные деньги на освобождение российского пролетариата от гнета фабрикантов давали марксистам, то к ним присоединились самые разные революционные силы, ставившие перед собой и иные цели. А уж какая из этих сил, выступавших под крышей марксизма, возьмет верх после захвата революционерами власти, наперед трудно было предсказать. Проигравшим в этой «борьбе за счастье рабочих» ничего не оставалось делать, как продолжить отрабатывать деньги и вести борьбу, но теперь уже с победившими «марксистами». Это и является свидетельством того, что борьба российских «марксистов» за дело рабочего класса была не более, чем поводом для реальной борьбы по совершенно иным мотивам.

Что речь в этом случае шла не о теоретических спорах, но о реальной политике, затрагивающей не только нас, но и другие страны, имеется масса примеров. Лев Троцкий, выдвинул идею перманентной революции, желая помочь пролетариату Западной Европы, в которой революционное движение было подавлено. Он, таким образом, хотел с помощью российских штыков «осчастливить» чужих. Если бы у него это получилось, то это был бы очень сильный повод ненавидеть русских жителями тех стран, в которых социалистический строй был бы установлен силой. Критикуя теорию перманентной революции, Иосиф Сталин сказал, что чужие пусть сами думает, что им конкретно нужно, как им обустроить свою жизнь, чтобы стать счастливыми. Никому нельзя навязывать свое счастье. Это не приведет ни к чему хорошему. На этот счет существует известная народная мудрость: не делай (чужим) людям добра, не получишь от них зла. Если действительно хочешь помочь, то не трезвонь об этом. Полезно напомнить слова освободителя от испанского господства ряда стран Южной Америки генерала Симона Боливара, сказанные им 15 февраля 1819 г. перед Вторым Национальным конгрессом в Ангостуре (ныне Сьюдад-Боливар, Венесуэла), на котором он был избран президентом Венесуэлы:

«Никогда не надо забывать, что преимущество того или иного правления состоит не в его теории, его форме или его механизме, а в том, насколько оно соответствует природе и характеру Народа, для которого оно предназначено».

Вот этого не было в марксизме. И это сильно влияло на устремления многих в России ревизовать европейский марксизм с учетом национальных российских условий.

Возвращаясь к теме послевоенного патриотизма, мы должны еще раз повторить, что Великая отечественная война нашего народа против фашизма поставила крест на любых интернационалистских проектах совместно с западом, в том числе и под марксистскими лозунгами. Это как же надо не уважать своих союзников по борьбе с фашизмом, если открыто утверждалось, что пусть они, т. е. русские, и немцы уничтожают друг друга. Такое не проходит бесследно для народного самосознания. И об этом свидетельствовало широкое распространение после войны хулиганских матерных песен об успешном противостоянии русских своре убийц и палачей с запада. Среди этой своры, получивших русских «кренделей», и так любимый марксистами западный пролетариат.

4. 4. Почему же так мало наших имен в перечнях открытий

«Почему же так мало наших имен в перечнях открытий и научных сенсаций?» Такой вопрос поставил С. Э. Шноль (2010, с. 12) в своей в целом интересной и поучительной книге. «Говорят, – продолжил он – дело в дискриминации российских авторов их “западными” коллегами-конкурентами. Отчасти это так». Если иметь в виду самих западных биологов, но не политиков, то это, на мой взгляд, совсем не так. Западному ученому, особенно представителю великой державы, нет необходимости оглядываться на научные достижения в других странах. Их научное сообщество самодостаточно и способно выполнить любые научные проекты. Они задают научную моду в науке. По этой причине они не интересуются нашей наукой, а раз так, то им нет необходимости думать о нас как о конкурентах. Об этом, если кто и думает, то только их политики. Наша наука по отношению к западной вторична. Поэтому зачем ученым великой страны знать иностранные языки. Чтобы общаться с коллегами из других стран, например, на конференциях или симпозиумах? Но зачем общаться с учениками на их языке. Пусть ученики учат язык учителей. А если не захотят, то пусть остаются на обочине поступательного движения науки.

Западные ученые не просят нас, чтобы мы пропагандировали их успехи. Так почему же мы желаем, чтобы о наших успехах говорили западные ученые. Не говорит ли это об определенной несамостоятельности наших ученых, их зависимости от западного мнения, то что после войны называли раболепием перед западом. Западные ученые являются патриотами своей страны, но не нашей. И поэтому в первую очередь будут говорить об успехах своих ученых. А об успехах русских ученых пусть беспокоятся русские патриоты, если они действительно являются патриотами. И если наши патриоты об этом не говорят, то в чем же здесь вина западных ученых.

Кроме своей родины никто наше научное подвижничество не оценит. Вопросы научного престижа, приоритета и т. д. не являются предметом науки; они поле активности политиков. И если на западе будут признавать кого-то из России, то сообразуясь в первую очередь со своими политическими интересами. А их постоянные интересы, это наши постоянные заботы и хлопоты, поскольку конкуренцию и борьбу за связанные с наукой выгоды никто пока не отменял. Если наши политики являются патриотами, то они будут защищать интересы российских ученых, в том числе вопросы приоритета, при любой открывшейся возможности. Но это при условии, что сами ученые являются патриотами своей страны. Активным патриотом советской державы был академик П. П. Капица.

Почему западные ученые не просят нас пропагандировать их успехи? Потому что для науки это не нужно. Ученые занимаются поиском истины. Истину невозможно сокрыть. И если перед ученым встала задача представить исторический обзор развития своей науки, то он постарается собрать все доступные материалы, чтобы дать объективную картину. Т. е. искажать сознательно истину ученый не может по определению, уже хотя бы из опасения, что правда так или иначе вскроется, если и не сразу, так с течением времени. Но это конечно, при условии, что полученные ученым результаты не вступают в конфликт с политическими установками страны. Наконец, сам ученый в оценке событий может ошибаться.

В интересных и необычайно познавательных очерках об Д. И. Ивановском (Гапон, 2015а, б) показаны перипетии борьбы в защиту приоритета российского ученого в открытии вирусов. Сомнения в приоритете Д. И. Ивановского были высказаны, в частности, в капитальном руководстве «Handbuch der Virusforschung», вышедшем в 1938 г. Эта попытка получила должный отпор с нашей стороны, в статье советского патриота Х. С. Коштоянца (1942). Через два года американский ученый У. М. Стенли (Stanley, 1944), нобелевский лауреат 1946 г., поддержал нашу позицию. То, что мы были союзниками с американцами в борьбе с фашизмом, предопределило в этом случае невмешательство политиков в дела ученых. Но в близкой ситуации периода холодной войны Линн Маргулис, автор симбиогенетической теории происхождения эукариотической клетки (см. Маргелис, 1983), фактически лишилась работы и доступа к американским научным журналам, когда она открыла для американских ученых работы пионера в этой области К. Мережковского (Мережковский, 1909; Mereshkowsky, 1910). В 2010 г. Л. Маргулис организовала перевод и издание книги Б. М. Козо-Полянского (1924; Kozo-Polyansky, 2010) по симбиогенезу (см. подробнее Фет, 2012). МакАлистер (MacAllister, 2011) писал после смерти своего учителя: «Когда Линн Маргулис умерла от удара в ноябре 2011 г., многие некрологи создали впечатление, что после ее двух первых достижений (accomplishments): выходе замуж за [известного астронома] Карла Сагана и публикаций знаковой работы «Происхождение митозирующих клеток» (Sagan, 1967) она затратила большую часть своей жизни как научный слепень (gadfly). Журнал «Science» (Mann, 1991) в форме шовинистической карикатуры, которая заставила бы покраснеть Лоуренса Саммерса (Lawrence Summers), назвал ее неуправляемой земной матерью в науке. После возмущения на выпад из засады Маргулис не получила извинения. Публикатор сказал ей, что статья была хорошо проплачена (“good for sales”). Я не исключаю, что эта была реакция собственно не против самих работ российских авторов, но против того, что в своем противостоянии с неодарвинистами Л. Маргулис обратилась за помощью к русским ученым.

Но в целом, повторяю, у ученых нет особых причин выступать против истины, если, конечно, это не затрагивает их личных научных достижений. Мы уже рассказывали о швейцарском ученом Стюарте Шапиро, который работал над очерком о первопроходцах, разрабатывавших методы непрерывного культивирования микроорганизмов. Где-то он услышал о советском ученом Утёнкове, будто бы работавшим по этой теме и предпринял специальные розыски. Достал копию книги Утенкова «Микрогенерирование» (на русском языке) из Армейской медицинской библиотеки США, выяснил, что М. Д. Утёнков является тем ученым, о ком следует сказать в очерке, и послал просьбу нашему ученому С. С. Белокрысенко помочь в получении биографических сведений об М. Д. Утенкове и любой информации о его работах.

А вот другой пример, свидетельствующий что авторство большого открытия, сделанного нашим ученым, иностранным коллегам нет необходимости утаивать.

4. 5. Т. Д. Лысенко

Американский ботаник Д. Чамовиц опубликовал в 2012 г. популярную книгу под интригующим названием «Тайные знания растений». Эта книга стала бестселлером, вошла в десятку лучших книг по науке за 2012 г. и была переведена на 15 языков мира, в том числе на русский язык в 2015 г. В главе «Что помнит растение» Д. Чамовиц пишет (2015, с. 172): «Трофим Денисович Лысенко – выдающийся советский ученый». На следующей странице автор объясняет, почему он так считает: «… в 1928 г. Лысенко совершил знаменательное открытие, которое сегодня влияет на развитие биологии». [26] «Конец 1920-х годов-продолжил Д. Чамовиц (с. 173) – стал кошмаром для сельского хозяйства СССР. Аномально теплые зимы погубили большую часть урожая пшеницы и вместе с этим лишили пропитания миллионы людей». Т. Д. Лысенко выяснил, что растения озимой пшеницы не прошедшие в зимний период стадии низких температур не способны выколоситься. Т. Д. Лысенко предложил агроприем весеннего посева озимой пшеницы, семенами, предварительно выдержанными определенное время на холоде. Этим бы обеспечивалась полное выколашивание пшеницы независимо от погодных условий зимой. Т. Д. Лысенко назвал этот прием яровизацией. «Таким образом, – заключает автор (с. 173) – он [Лысенко] обеспечил крестьянам возможность сеять пшеницу весной и спас страну от голода».

Сам Т. Д. Лысенко ничего не говорит о голоде, связывая предлагаемый им прием весеннего посева яровизированными семенами с возможностью управления сроками вегетации в качестве средства борьбы с суховеями, что в целом может дать более высокий урожай. О голоде тогда не разрешалось говорить. Но в работе «Теоретические основы яровизации» Т. Д. Лысенко ([1936] 1948, с. 9) сообщает, что по его просьбе отец, Д. Н. Лысенко, в 1929 г. засеял свой участок на Полтавщине яровизированными семенами озимой пшеницы «украинка» и получил «полное и дружное выколашивание», давшее хороший результат в 24 ц урожая. Значит проблема неполного и растянутого выколашивания тогда стояла остро, если об этом опыте заговорили в печати.

Безусловно в том голоде, который потряс нашу страну, соединилось одновременно много причин. Аномально теплые зимы привели не только к неполному и растянутому колошению озимых, да, возможно, и яровых, которые также проходят стадию яровизации. Широкое распространение получили грибные заболевания, в первую очередь ржавчина, о чем были сообщения. Некоторые заболевания не могли быть в то время диагностированы, например, вирусные поражения. В истории нашей страны были примеры опустошительных последствий вирусных эпифитотий. Весной 1961 г. карликовость пшеницы, передаваемая цикадками, была причиной массовой гибели озимых в Краснодарском и Ставропольском краях (Развязкина, 1975). На Украине выявлено близкое вирусное заболевание пшеницы – бледно-зеленая карликовость. Эпифитотии наступают вслед за продолжительными теплыми осенне-зимними периодами. Как раз такие условия создались в неурожайные годы начала 1930-х гг. Нет необходимости говорить о политических причинах, усугубивших обрушившееся на страну несчастье; они обсуждались многими.

Сам феномен яровизации – необходимость пониженных температур в жизни многих растений для нормального прохождения ста-цветения – был известен и до Т. Д. Лысенко. Д. Чамовиц отмечает, что об этом, например, было написано в отчете Департамента сельского хозяйства штата Огайо за 1857 г. Но в то время понятие наследственности еще только устанавливалось, а генетики как науки не существовало. Поэтому отмеченное явление оставалось лишь фактом. Скорее всего и практической значимости в данных по яровизации, что в США, что в Западной Европе не было. В отличие от СССР эти территории не находились в зоне рискованного земледелия, в которой урожаи в разные годы могут различаться на порядок и более. Неурожаи ведут к голоду, но и большие урожаи доставляют одни проблемы из-за неготовности к приему и хранению урожая.

Немецкий ученый Гаснер пришел к заключению, что озимые сорта нуждаются в холодовом воздействии в своем раннем развитии. Заслуга Т. Д. Лысенко в том, что он всесторонне изучил процесс яровизации, показал, что он необходим для всех полевых культур и яровых, и озимых, выявил сроки и пороговые температуры холодового воздействия для успешного прохождения стадии яровизации, открыл световую стадию в развитии растений и разработал технические приемы яровизации при весеннем посеве озимых. Важно подчеркнуть, что до этого в яровизации видели лишь физиологический феномен и никто не связывал ее с наследственностью. Эту связь выявил Т. Д. Лысенко. Изучение яровизации заставило его усомниться в некоторых положениях генетики и привело к разработке собственного учения о наследственности.

Итак, какое отношение открытие Т. Д. Лысенко имело к генетике? Оказывается самое прямое. Генетики в то время утверждали, что гены являются самостоятельными и независимыми определителями фенотипа. Благодаря открытию Т. Д. Лысенко оказалось, что и на гены есть управа со стороны среды. В 1928 г. он показал, что фактор среды, несвойственный природе растения, его наследственности, может нарушить нормальный ход развития, т. е. с точки зрения генетики заблокировать работу генов.

Другой вывод, который следует из его работы также очень интересен. Оказывается фактор среды может определять физиологические процессы не сразу, но по истечении некоторого времени после воздействия этого фактора на растение. Холодовое воздействие на стадии семян или проростков сказывается на наследственные особенности, проявляющиеся в развитии в конце жизни растения. Значит, растения все это время между воздействием фактора и морфологической ответной реакцией на этот фактор должны были помнить о событии их ранней жизни. А раз речь идет о памяти, то должен существовать молекулярный механизм, эту память обеспечивающий. С генетической точки зрения речь может идти о передаче каких-то структур от материнских клеток дочерним при их делении в процессе развития от семени до взрослого растения. Этот механизм не связан с изменениями генов и, следовательно, является функцией фенотипа. Отсюда логично заключить, что структуры, обеспечивающие память о былом холодовом воздействии, и передающиеся от материнской клетки дочерним, не являются генами. Так ли рассуждал Т. Д. Лысенко или по-другому, но он пришел к заключению, что наследственность определяется не только генами, но и какими-то фенотипическими механизмами, рассматриваемыми в их неразрывном единстве.

В то время об этих фенотипических механизмах ничего не было известно. Сейчас картина проясняется. Молекулярные механизмы яровизации (данные по Arabidopsis) связаны с изменением хроматиновой структуры (через деацетилирование и метилирование гистонов) гена Flowering locus С (FLC), который в активном состоянии является репрессором цветения. Это изменение начинается с деацетилирования двух лизиновых остатков (К9 и К14) гистона НЗ в результате индуцированной холодом экспрессии гена VinЗ (Vernalization insensitives 3). Деацетилирование гистонов, как правило, ведет к полному или частичному транскрипционному глушению соответствующих генов. В итоге создаются условия для метилтрансферазной активности белков, кодируемых генами Vrnl/Vrn2 (Vernalization). Эти белки метилируют лизиновые остатки в 9-м и 27-м положениях гистона НЗ в хроматине FLC (Sung, Amasino, 2004; 2005). Весной с наступлением тепла VinЗ прекращает экспрессию. Метилированные состояния НЗ в хроматине гена FLC устойчиво передаются при клеточных делениях и без участия VinЗ. В отсутствие экспрессии FLC начинает работать комплекс генов под общим названием флоральных интеграторов, регуляция которых определяется длиной светового дня (световая стадия Т. Д. Лысенко). Эти гены определяют пере-ход генеративной меристемы в цветковую. Реальная картина скорее всего намного сложнее, в особенности если иметь в виду пшеницу, сроки яровизации которой по разным сортам колеблются от нескольких дней до двух месяцев и разнятся по пороговым температурам.

Могут сказать, какое отношение ко всему этому имеет Лысенко, если в процессах яровизации участвуют все те же гены, что все упирается в их активность. Т. Д. Лысенко ничего не хотел слышать о генах. Коль скоро Т. Д. Лысенко субстратом наследственности признавал клетку, то уже по этой причине он не мог отрицать значимость в явлениях наследственности хромосом и генов. В нашем случае речь идет собственно не о генах, но о влиянии условий среды на эволюционно сложившийся аппарат управления генами, в частности через процессы модификации гистонов. Эти процессы наряду с другими (например, метилированием ДНК) несут функцию управления генами и, следовательно, в том или ином виде должны передаваться или воспроизводиться при делении клеток. Речь, таким образом, идет об особом типе наследственности, получившей название эпигенетической. Соответственно материальный субстрат эпигенетической наследственности, т. е. упомянутый выше аппарат управления генами через процессы модификации хроматина, был назван эпигеномом. Обычные факторы среды не могут изменять гены, но они способны изменять и, следовательно, нарушать работу эпигенома, который, как было сказано, является особым субстратом наследственности наряду с геномом.

В том же 1928 г., когда Т. Д. Лысенко заявил о своем открытии, Е. А. Богданов опубликовал результаты своих исследований по воздействию на личинок синей мясной мухи различных отравляющих веществ, а также низких температур и других критических факторов. Вышедшие мухи показывали примеры различных уродств, которые в тех немногих случаях, когда удавалось скрестить мух, давали уродливое потомство. В кругах генетиков эта работа получила резко отрицательную оценку. А. С. Серебровский писал (1929, с. 53): «… исследования профессора Е. А. Богданова, несмотря на большое количество труда, положенного на его проведение, представляет собой в своих выводах более чем сомнительное произведение…». По существу результатов ничего не было сказано. Между тем в опытах Ученого речь скорее всего шла о нарушениях работы эпигенома, продолжавшиеся какими-то нарушениями в потомстве мух. В тот же год были опубликованы результаты опытов П. П. Сахарова о влиянии голода на наследственные изменения у комнатной мухи. По тому, что сейчас известно, эти опыты также вписываются в эпигенетические механизмы. Продолжения этих опытов не было, хотя не мешало бы их проверить на теплокровных. К сожалению, все такого рода работы выходили под шапкой ламаркизма. А ламаркисты тех дней вдруг оказались главной идеологической угрозой марксистской диалектики в биологии и им вскорости стало не до опытов (см. гл. 5).

Исходя из своих работ по яровизации Т. Д. Лысенко подошел к принципиально новому пониманию наследственности. Если существуют факторы среды, препятствующие нормальному ходу развития, т. е. нормальной работе генов с точки зрения генетики, то можно в первом приближении отсеять эти факторы среды. Тогда останутся факторы, при которых развитие растения осуществляется без нарушений и наследственные задатки растения реализуются полностью Появляется объективная основа для сравнения наследственности родственных форм. В итоге Т. Д. Лысенко ([1943] 1948, с. 343) предложил следующее определение наследственности: наследственность есть «свойство живого тела требовать определенных условий для своей жизни, своего развития и определенным образом реагировать на те или иные условия». Речь следовательно идет об условиях существования, к которым растение приспособлено.

Могут сказать, какое же это определение наследственности, если в нем ничего не сказано о наследственной передаче признаков в ряду поколений. Можно легко убедиться, что условие наследственной передачи будет автоматически выполняться для тех условий, к которым растения приспособились. Ведь именно для этих условий наследственность реализуется полностью. Если растение озимой пшеницы не выколосилось из-за аномально теплой зимы, это же не говорит, что это растение обладает иной наследственностью в сравнении с теми же растениями пшеницы, прошедшими яровизацию. В явлении наследственности значение имеет не только передача наследственных потенций в ряду поколений, но и то, насколько эти потенции будут реализованы в развитии организма. А отсюда возникает задача определения нормальной (полной) наследственности. Поэтому Т. Д. Лысенко и предлагает говорить о наследственности, рассматриваемой лишь относительно той совокупности факторов среды, к которым организмы приспособлены, чем и будет определяться полнота раскрытия наследственных задатков.

Встает вопрос, что можно сказать о наследственности, рассматриваемой в отношении тех условий, к которым у растений еще нет приспособленности. Будет ли она отличаться от нормальной наследственности и в чем. Во времена Т. Д. Лысенко ответа на этот вопрос не было; да и сейчас мы мало что можем сказать по этому поводу. Но одну возможность советский ученый предложил. Несвойственные природе организма факторы могут нарушать нормальный ход развития. С точки зрения генетики это означает, что соответствующие факторы могут частично и полностью заблокировать работу нужных генов или, наоборот, включить гены, работа которых в данный момент не нужна. А это в свою очередь может привести к нарушению работы других генов. Контроль за этим лежит на эпигеноме. Иными словами, под действием среды возможно нарушение эпигенома, что будет выражаться в дезорганизации нормальной работы генов. Эти процессы можно назвать наследственным дисбалансом. Упомянутые выше работы Е. А. Богданова и П. П. Сахарова были как раз связаны с изучением наследственного дисбаланса. Почему использовано такое название, а не словосочетание «генетический дисбаланс»? Чтобы не создалось ложного впечатления, что речь идет о каком-то нарушении генов. Эпигенотип по разработанной генетикой системе понятий не является генотипом и, следовательно, представляет собой одну из составляющих фенотипа.

Ничего этого в классической теории гена нет. Гены там понимаются как действующие в автоматическом режиме. Функция среды заключается лишь в том, чтобы с упреждением или по факту включать нужные гены. А том, что среда может не включить нужный ген или, наоборот, включить, но не в том месте и в ненужное время, об этом генетики в то время просто не думали.

Не все, возможно, согласятся с такой предельно положительной оценкой научных достижений Т. Д. Лысенко. Но если его вклад в развитии науки признан зарубежными специалистами (см. подробнее Животовский, 2014), то почему наши ученые не хотят поддержать их в этом. Более того, говорят о Т. Д. Лысенко как о создателе лженаучного направления, предлагая тем самым вычеркнуть из перечня открытий то, которое он сделал. В этой связи могут напомнить об августовской сессии ВАСХНИЛ и разгроме генетики, в котором так или иначе был замешан Лысенко. А что пишет по этому поводу Даниел Чамовиц? Читаем (2015, с. 172–173): «Советское руководство было настолько воодушевлено работами Лысенко, что с 1948 по 1964 год несогласие с его выводами было противозаконно».

На мой взгляд вполне трезвая и взвешенная позиция зарубежного ученого в отношении нас. Более того, создается впечатление, что американский ученый, прежде чем писать о Т. Д. Лысенко, изучил постановление августовской сессии. А в нем сказано, что мичуринская биология поддерживается на государственно уровне, т. е. становится в нашей стране нормативной наукой, которую критиковать как дисциплину нельзя. О чем и сказал Д. Чамовиц. Второе, что следует из его оценки, касается меры ответственности: не ученый Лысенко повинен в бедах генетики, но советское руководство. Если правительство поддержало Т. Д. Лысенко, то на это были какие-то важные политические причины. Их надо в первую очередь понять, а потом уже выяснять роль в этом деле Лысенко и других действующих лиц из числа ученых.

Д. Чамовиц (с. 172) отметил, что Т. Д. Лысенко «отверг классическую генетику Менделя… и продвигал идею о формировании характеристик организма под воздействием окружающей среды…Он также утверждал, что эти приобретенные свойства передаются последующим поколениям». Д. Чамовиц, однако, не увидел в этих воззрениях чего-то странного, что следует непременно осудить и тем более доказывать, что Лысенко ошибался. Не он один придерживался этих ламаркистских взглядов. Они связаны с определенной традицией, которая насчитывает уже более двухсот лет. Мы почитаем ушедших ученых не за их ошибки, но за положительны знания, которые двигают науку вперед. Это в равной мере касается и критиков. Какие положительные знания принес бы в науку Д. Чамовиц, если бы показал в очередной раз, что в отношении Менделя и его открытий Лысенко определенно намудрил. Безусловно этот момент может заинтересовать историков науки, если они захотят выяснить действительные причины принятия большим ученым такого решения, а не будут заниматься политическими обвинениями и уличать его в безграмотности и других грехах.

Так может быть причина борьбы с Лысенко не имеет никакого отношения к науке, а связана с политической борьбой в верхах. Политическое руководство в СССР поддержало Т. Д. Лысенко. Но оно в то время руководствовалось директивами и установками тов. Сталина. Так может быть главной мишенью борьбы в биологии был не Лысенко и тем более не научные разногласия в области генетики, но фигура Сталина. Т. Д. Лысенко и Сталина объединяло то, что оба они были ламаркистами. О ламаркистских взглядах Т. Д. Лысенко напоминает Д. Чамовиц в приведенной нами выше цитате. Но мы и без этого напоминания знаем об этом.

Если Сталин в 1906 г., не будучи биологом, касается борьбы между ламаркистами и неодарвинистами, вставая однозначно на сторону первых, то это означает, что эти далекие от революционной деятельности вопросы активно обсуждались в социал-демократической среде, коль скоро Сталину не требовалось пояснять для своих, кто такие ламаркисты и неодарвинисты. Должны знать это. Позиция Сталина не была на тот момент общепринятой и наверняка обсуждалась среди большевиков, меньшевиков и других групп революционеров как в России, так и за рубежом.

Тогда в борьбе генетиков и ламаркистов в СССР многое становится понятным. Во второй половине 1920-х гг. группа марксистских диалектиков, возглавляемая А. М. Дебориным, вдруг объявила, что главная идеологическая опасность в биологии исходит от ламаркистов, механистически извращающих основы материалистической диалектики. И это при том, что несколькими годами ранее большинство из них придерживалось ламаркистских взглядов. Так, может быть, главной мишенью в этих обвинениях ламаркистов был неназванный Сталин, который мог именно так расценить это дело, когда понял, что за этими обвинениями стоят политики. А. М. Деборин, судя по его работам, был крайне осторожным в своих выводах философом. Учитывая свое меньшевистское прошлое, он, судя по всему, хотел бы остаться вне политической борьбы и не выступал с новыми идеями, которые можно было бы расценить как новое развитие марксистской диалектики. Но его соратники вынуждены были перестроиться в борцов с ламаркизмом, т. е. выступить с идеологическими обвинениями Сталина. Результат известен: сторонники А. М. Деборина были осуждены как меныпевиствующие идеалисты (эта тема подробно будет обсуждена в следующей главе).

Когда А. Р. Жебрак в конце войны выступил против Т. Д. Лысенко, обвиняя того в числе прочего в ламаркизме, то тем самым он подрывал авторитет Сталина как вождя советского народа. Что это за вождь, который ошибается и не признает своих ошибок.

Сталин не вмешивался в споры самих ученых. Напомним, что все 1930-е гг. шли ожесточенные споры между генетиками и сторонниками Лысенко, которых обвиняли в ламаркизме. Сталин не принимал борьбу с ламаркизмом на свой счет: ученые занимались поиском истины. Но когда он увидел, что повторяется ситуация конца 1920-х гг., что за выступлением А. Р. Жебрака против ламаркизма стоят политики, то это он принял на свой счет. Если политики в научном споре поддерживают одну из сторон, значит преследуют какие-то свои далекие от науки цели. Итогом была августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г. Сталин, как мы знаем, заставил политиков, до этого побуждавших ученых выступить против Лысенко, встать на сторону последнего против тех ученых, которые им (политикам) доверились.

С точки зрения рассматриваемого сценария общий вывод о трудных годах советской биологии будет совсем другим: политическая борьба против Сталина, в которую партийные функционеры вовлек ли ученых биологов, обернулась для последних и биологии в целом тяжелыми потерями. Т. Д. Лысенко – трагическая фигура в нашей биологии, оказавшийся в состоянии перманентной войны по любым в том числе и просто надуманным поводам из-за полученной им поддержки со стороны Сталина. Но судьба его антипода – Н. К. Кольцова, которого не жаловали власти, представляется еще более трагичной.

4. 6. Н. К. Кольцов

С. Э. Шноль в очерке о Н. К. Кольцове (2010, с. 156) говорит о нем как одном из выдающихся биологов первой половины XX века. «Своей нравственной позицией, своим, в точном смысле слова, героическим поведением он служит эталонам, примером мужества и бескомпромиссности в отстаивании истины. Кольцову – пишет С. Э. Шноль (с. 156) – принадлежит «главная идея XX века в биологии» – идея матричного размножения биологических макромолекул. Мало кто за пределами России знает это. Мне это важно не из чувства «национальной гордости», а как свидетельство уровня науки в нашей стране. Уровня, так и оставшегося нереализованным из-за партийно-государственного давления. Когда я учился на Биологическом факультете Московского университета в 1946–1951 гг., имя Кольцова публично не произносилось. О том, что в стране был великий биолог Кольцов, мы, студенты, не знали. Объясняется это бесстрашной принципиальной позицией Кольцова в 1930-е годы. Он не сдался. Он погиб непобежденным» (выделено нами).

Этот пример как раз и подтверждает сказанное мной. Наука, чтобы там не говорили против, национальна, поскольку делается патриотами своей страны. Наши власти отказались поддержать своим авторитетом роль советского ученого. А возможности для этого всегда были и есть, например, через организацию посольствами юбилейных выставок. Но кто же будет это делать, когда о Кольцове пишут, что «он не сдался» партийно-государственным властям и «погиб непобежденным» (Шноль, 2010, с. 156; см. также Гайсинович, Россиянов, 1989). Я читаю эти строки и не могу понять, за что боролся Н. К. Кольцов с властями? За новые научные идеи? Но зачем перед властями бескомпромиссно отстаивать свои идеи? Для этого есть научные журналы. Насколько я знаю, Н. К. Кольцов широко публиковался как в нашей стране, так и за рубежом.

Лишь из дальнейшего изложения главы становится понятно, что бесстрашная принципиальная позиция Н. К. Кольцова связана с его работами по евгенике. В нашей стране, пишет С. Э. Шноль (2010, с. 156), «евгенику в 1930-е годы демагогически стали отождествлять с фашизмом – с расизмом». Я не могу согласиться со сказанным, поскольку именно народы нашей страны стали жертвой геноцида, обосновываемого фашистами по евгеническим соображениям.

Вот как была изложена позиция руководства страны по вопросу евгеники в докладе академика Н. П. Горбунова на общем собрании АН СССР 20 мая 1937 г. Его слова были адресованы руководству Института генетики, возглавлявшемуся Н. И. Вавиловым. «… некоторые теоретические положения представителей так называемой классической… школы генетиков являются по своему социальному (политическому) содержанию научной базой фашистской политики о неравноценности отдельных рас, национальностей, народностей и противоречат национальной политике коммунистической партии и советской власти, зафиксированной в Сталинской конституции… Генетический институт Академии наук не только не раскритиковал фашистские бредни проф. Кольцова, но даже не отмежевался от его “теорий”, льющих воду на мельницу расистских теорий фашизма» (цит. по: Соловьев, 1994).

Все работы Н. К. Кольцова по евгенике вышли до того, как к власти в Германии пришли фашисты. Расистские теории фашизма напрямую касались народов, населяющих нашу страну, в первую очередь русского народа, рассматривавшегося фашистами в качестве низшей агрессивной расы, подлежащей искоренению. Для обоснования этих расистских измышлений о народах нашей страны фашисты использовали некоторые, как теперь выяснилось, ошибочные положения генетики, которые были некритически восприняты евгеникой как принципиальные установки в их планах по улучшению человечества. Но ведь фашисты также планировали улучшить человеческий материал, в частности, собирались освободить человечество от плохих генов, которые несут не поддающиеся европейской Цивилизации «мусорные народы», используя лишь более радикальные средства, включая геноцид.

В нашей стране в 1930-е гг. в вавиловском институте генетики работал американский генетик Герман Джозеф Мёллер, ставший впоследствии нобелевским лауреатом. Мёллер не занимался евгеникой. Тем не менее 5 мая 1936 г. он обратился к Сталину с письмом о необходимости практического развертывания евгенических исследований в СССР. Кто надоумил и уговорил Мёллера ходатайствовать перед руководителями Советской страны в пользу евгеники. Предположительно, это мог быть американский генетик Чарльз Давенпорт или кто-то из его окружения. Давенпорт – главный авторитет в области евгеники, видимо, в желании получить государственную поддержку 17 декабря 1936 г. обратился к Государственному секретарю США с письмом, в котором указывал на приоритет русских в развитии евгеники, от которых американцы будто бы отстали. Вот что он конкретно писал госсекретарю (Вавилов Ю., 1992, цит. по: Романовский, 2004, с. 59): «Я часто рассказываю американским студентам по специальности “генетика человека” о том, что Россия ушла далеко вперед по сравнению с США в этих исследованиях». А в это время Мёллер предпринял аналогичную попытку привлечь внимание к евгенике у нас.

Поставьте себя на место руководителей СССР, которые вдруг узнают, что их страна по части евгенических разработок впереди всей планеты, что это оказывается в СССР активно разрабатывалась научная база фашизма. Что это не генетики СССР бездумно копировали дурной опыт запада, но наоборот, по авторитетному мнению западных ученых, именно СССР был главным разработчиком «научного» обоснования фашистской идеологии по искоренению неперспективных народов. И это при том, что в СССР в отличие от США и фашистской Германии не проводили евгенических экспериментов над собственным народом. А потом удивляемся, почему западные интеллектуалы ставят СССР и фашистскую Германию в один ряд. Но ведь это мы сами им поддакиваем, как же – они нас похвалили по части вклада наших ученых в мировую евгенику.

Советское правительство, на мой взгляд, поступило мудро, запретив в нашей стране евгенику и открыто объявив об этом всему миру. Нашему примеру вынуждены были последовать и США, которые стали сворачивать свои евгенические проекты, раз в СССР их сочли в качестве однозначно фашистских.

Между тем вину за эти решительные действия Советского правительства часто возлагают на Т. Д. Лысенко. Вот строки из письма д. р. Жебрака секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову (цит. по: Сонин, 2000; см. также Шаталкин, 2015, с. 264–265): «Не приходится сомневаться, что если бы не грубое административное вмешательство со стороны ак. Лысенко… и не опорочивание генетики, которая была объявлена социально реакционной дисциплиной со стороны руководства дискуссией 1936 г. и дискуссией 1939 г., то в настоящее время мы были бы свидетелями огромного расцвета генетической науки в СССР и ее еще большего международного авторитета». Вообще-то социально реакционной была объявлена евгеника. Но научной базой евгеники являлась генетика. По данным А. С. Сонина, письмо было отправлено в конце 1944 г. или в самом начале 1945 г. Поэтому А. Р. Жебрак был не прав, обвиняя Т. Д. Лысенко и организаторов дискуссий в том, что из-за них остановилось развитие советской генетики. Тяжелая война нашей страны с фашистской Германией приостановила многие научные исследования, в том числе в генетике.

Вот еще одно мнение (Романовский, 2004, с. 59): «Поразительно то, что Лысенко – тщедушный (в научном смысле) человек – сумел не только практически остановить развитие биологической науки, генетики прежде всего, но и отбросить ее на долгие десятилетия на задворки мировой научной мысли». Как пример, подтверждающий эту мысль, С. И. Романовский приводит далее выдержку из письма Чарльза Давенпорта госсекретарю о будто бы имевшем место первенстве советских ученых в евгенике. Мы уже обсуждали это письмо американского ученого. Но Т. Д. Лысенко обвиняется в еще большем грехе, а именно в том, что он, ничего не сделав в науке, отбросил на долгие десятилетия советскую биологию «на задворки мировой научной мысли». Вот Вам и ответ на вопрос С. Э. Шноля (2010, с. 12): почему же так мало наших имен в перечнях открытий и научных сенсаций? Лысенко виноват, говорит С. И. Романовский.

А как сам С. Э. Шноль отвечает на поставленный им вопрос. Его мнение о негативной роли партийно-государственного давления мы уже приводили. В развернутом виде он дает следующий ответ (с. 12): «Велик и ярок творческий потенциал многих жителей моей страны. Но десятилетия и столетия очень – очень немногим удавалось реализовать свой потенциал. В результате великая страна теряет свое место в мире. А при всем этом многие жители России стали знаменитыми после эмиграции в другие страны. Достаточно назвать Ипатьева, Сикорского, Леонтьева, Добржанского, Гамова, Ваксмана. Меня волнует это. Я хочу, чтобы российские имена звучали не только после эмиграции в другие страны. Я пытаюсь найти всему сказанному объяснение. Оно, это объяснение – в истории страны» (выделено нами). И это все. Правда, во Введении, следующем после Предисловия, С. Э. Шноль начинает с утверждения, что вся история России (включая историю СССР) была историей тоталитарных режимов. Можно предположить, что отсутствие наших имен в перечнях открытий и научных сенсаций является следствием практикуемой в тоталитарных режимах политики подавления свободы. И примеры шести наших соотечественников, добившихся на свободном западе больших успехов на научном поприще, как бы подтверждают это заключение. В СССР истинному ученому было трудно пробиться. Как результат, процветали псевдоученые и научные шарлатаны.

На самом деле неверна исходная посылка – что будто бы в СССР и в России «немногим удавалось реализовать свой научный потенциал». По своему экономическому потенциалу СССР вышел после войны на второе место после США. Следовательно, по крайней мере на ключевых направлениях научного поиска мы не должны были отставать от США. Безусловно могли быть случаи, когда из-за трагического стечения обстоятельств тем или иным ученым не удавалось реализовать свой научный потенциал. Но в целом наука в нашей стране развивалась. И я, проработавший в качестве советского ученого двадцать лет, могу твердо утверждать, что в избранной мной области мы нисколько не отставали от запада, а по части новых идей были, возможно, вне конкуренции. Если, конечно, рассматривать все многоцветие нашей науки, а не только ведущие в данный исторический отрезок времени направления.

Что касается генетики, то с самого своего возникновения она взяла курс на подавление всех других подходов к пониманию явления наследственности. И это не проходит бесследно. Вот строки из письма Н. К. Кольцова к президенту ВАСХНИЛ А. И. Муралову. «Нам – говорил Н. К. Кольцов – и сейчас стыдно за то, что мы ничего не можем сделать против тех антинаучных тенденций, которые считаем вредными для страны…потому-то я не хочу и не могу молчать…». Н. К. Кольцов и, видимо, другие генетики считали ламаркистские воззрения Т. Д. Лысенко вредными для страны. Здесь напрашивается два вопроса. Почему чьи-то воззрения, даже если они ошибочные являются вредными для страны? И почему о научных разногласиях надо писать А. И. Муралову и в партийные инстанции? Уже-ли партийно-государственные инстанции решат за ученых, кто прав их научных спорах. Безусловно не решат. Значит, расчет делается на то, что эти инстанции поверят одной из конфликтующих сторон и волевым решением запретят «антинаучные тенденции», вредные для страны по уверению какой-то группы ученых.

Когда С. Э. Шноль (2010, с. 165), приводя эти слова Н. К. Кольцова в письме А. И. Муралову, называет их замечательными, то у него нет ни малейшей тени сомнений в том, что ученый может ошибаться. И даже если бы Н. К. Кольцов был прав в части научной, остается политический аспект проблемы, который в таких деликатных делах, как взаимоотношения с другими учеными, неминуемо возникнет. Зачем со своей критикой, пусть и верной, выступать в области знания, в которой ни ты, ни твои коллеги не работают и не собираются работать. Зачем нести смуту в чужое дело, прикрываясь заботой о стране. Селекционеры сами между собой разберутся, так ли они работают или надо строить работу по-новому. Тем более, что их деятельность не является отвлеченной, но жестко нацелена на конкретный практический результат – получение более урожайных и более зимостойких сортов.

Причины неэффективности науки не в кознях конкретно Т. Д. Лысенко, но в попытках отдельных групп ученых стреножить научную мысль, присвоив себе монопольное право говорить от имени науки, кто в ней прав, а кто не прав. Добиться для себя такого права судить других, можно, лишь получив поддержку властей (административный ресурс). Поэтому они и писали письма в партийные инстанции против других ученых, которые не разделяли их взглядов. Эта борьба, особенно если она умело разжигается верхами, отнимает у ученых не только время и силы, но и лишает их разума.

Поэтому если бы Н. К. Кольцов и хотя бы часть генетиков, занимающихся академическими темами, например, тот же Н. П. Дубинин сказали, что Т. Д. Лысенко имеет право на свое особое мнение и мы это мнение уважаем, и на этом основании отказались бы участвовать в сессии ВАСХНИЛ 1936 г., то в этом было бы больше пользы для развития отечественной генетики. И на критику генетики со стороны Т. Д. Лысенко и поддерживающих его философов можно было бы ответить: согласны и пересмотрим с учетом критики натурфилософские положения западной генетики. И на этом пути наши генетики могли бы совершить прорыв и действительно занять передовые позиции в мировом сообществе ученых. Но история распорядилась иначе.

Дело в том, что после революции в науку пришло много революционеров, по своим внутренним убеждениям нетерпимых к инакомыслию. Вот вторая главная причина борьбы между учеными на уничтожение своих противников, борьбы, обескровливавшей нашу науку (третья причина – иностранное вмешательство). Сначала диалектики, ведомые историком М. Н. Покровским и марксистским философом А. М. Дебориным, начали борьбу за перестройку естествознания на основе марксистской диалектики. В рамках этой кампании они предприняли наступление на механицизм (антидиалектику) ламаркизма и вроде бы искоренили это лженаучное учение в умах академических и университетских ученых. Затем выяснилось, что для позиции диалектиков «характерна недооценка Ленина как философа, как теоретика, непонимание того, что в ленинизме мы имеем новый этап в развитии диалектического материализма. Вместо использования в естествознании философских работ Ленина – Маркса-Энгельса… во многих коренных философских вопросах, в вопросах диалектики природы мы имеем скатывание на позиции идеалистической гегельянщины» (Токин, 1931, с. 12–13). Эта позиция «игнорирования Ленина как теоретика, как философа» при одновременном преклонении перед Гегелем была осуждена как меньшевиствующий идеализм. Борьба с ламаркизмом «биологов и особенно генетиков, оказавшихся в плену буржуазных идей и скатившихся… к меньшевиствующему идеализму» (с. 9), оказалась в силу этого неэффективной. Возникла настоятельная необходимость вести «борьбу на два фронта в биологии с упором в сторону механистов. Механистическая ревизия диалектического материализма в области биологии является дополнением к общей цепи механистических извращений марксизма-ленинизма, что давало и дает теоретическое обоснование правому оппортунистическому уклону» (там же, с. 17). А позиция диалектиков группы А. М. Деборина (куда, по данным Б. П. Токина, входили Агол, Левин, Левит и др. ) давала обоснование левому оппортунистическому уклону. Видите, как все завязано на политиках. Борьба последних между собой, втягивала в их разборки и самих ученых биологов.

В итоге борьбы в биологии на два фронта преодолели и меньшевиствующий идеализм и ламаркизм. [27] Но через несколько лет благодаря усилиям Лысенко ламаркизм вдруг заявил о себе в сельскохозяйственной науке. Начался новый этап борьбы биологов с ламаркистским поветрием. Но в итоге не смогли одолеть Лысенко и сами оказались в тяжелом положении. Потом, когда изменились приоритеты, одержали победу над Лысенко. Но логика революционной борьбу за истину задает свои стереотипы поведения. И после победы над Лысенко начали с той же революционной непримиримостью делить победу между собой.

Вот что пишет по этому вопросу С. И. Романовский (2004): «Как считает свидетель событий тех лет, при Брежневе опять появился непререкаемый лидер, “безгранично честолюбивый” академик Н. П. Дубинин». Этим свидетелем событий был советский генетик В. П. Эфроимсон (1989). В интервью журналу «Огонек» он следующим образом охарактеризовал сложившуюся в генетике ситуацию:

«Честно говоря, я думаю, что в настоящее время советская генетика находится в худшем положении, чем во времена Лысенко. И это совершенно не случайно. Большая статья академика Г. П. Георгиева в “Правде” очертила многими горькими словами современное состояние генетики, но в ней не дано никаких объяснений тому поразительному факту, что диктатура Лысенко была свергнута в конце 1964 года, а “воз и ныне там”».

«А почему за это время – спрашивает ведущий интервью – отечественная генетика не смогла восстановить свою былую силу? Почему этого не произошло?» Читаем ответ:

«И не могло произойти!… В любой отрасли науки, в том числе и в биологии, должно всегда развиваться несколько направлений. В этом залог успешного развития науки. Как только появляется поддержка одного направления, как только один ученый становится вне критики, получает полноту власти, тут же возникает перекос, зажим других направлений, что в целом сказывается на исследованиях губительно. Вот почему монополизм в науке столь страшен – он ведет к неизбежной деградации. Первой книгой, посвященной истории генетики, оказалась выпущенная в 1973 году в Политиздате автобиография Николая Петровича Дубинина “Вечное движение”… В книге академика Дубинина история с Лысенко показана так, что и винить-то в сущности, было некого. В ней нигде, ни на одной странице вы не найдете слов о самом главном – о мошенничестве и фальсификациях. Такое ощущение, что Лысенко искренне заблуждался… Борьба Лысенко с генетиками – вроде как научный спор. Это был прекрасный подарок Суслову, которого при моей постановке вопроса могли бы и лично спросить: “А где же вы сами-то были?” Так начался новый этап отечественной генетики. Место лидера в ней отдали Николаю Петровичу Дубинину. Недаром его книгу “Вечное движение” в генетической среде переименовали в “Вечное выдвижение”… Вот профессор Лопашов в “Литературке” пишет: “Думаете, главное в лысенковщине – неверные научные представления? Если бы. Они вполне устранимы. Главное – стремление любыми путями захватить власть, командные высоты в науке”…

Я недавно встретился с одним зарубежным коллегой и спросил его, знает ли он, что в Советском Союзе имеется “Лысенко № 2”. Без всяких раздумий он ответил: “Дубинин”. Мне оставалось лишь кивнуть головой» (выделено нами).

Из текста интервью все предельно ясно, что произошло. Добили в конце концов Лысенко, но тут же появился новый дракон советской науки – академик Н. П. Дубинин. Начали воевать с ним. Так что дело не в личности Лысенко, если Дубинин стал вторым Лысенко в плане войн между учеными. А ведь если почитать публикации некоторых ученых, то выяснится, что в нашей генетике перед перестройкой появился «Лысенко № 3».

«В любой отрасли науки, в том числе и в биологии, должно всегда развиваться несколько направлений» – говорит В. П. Эфроимсон. Но зачем же тогда в советской науке искореняли ламаркизм? Оказывается ламаркизм – лженаучное направление в науке. А кто решает, где наука, а где лженаука. Оказывается сами ученые. Круг замкнулся.

В чем причина перманентной борьбы в генетике. Причину мы назвали – приход в науку революционеров, для которых наука стала ареной бескомпромиссной борьбы за идеологическую «истину»-«Многие генетики – пишет С. И. Романовский (2004) о довоенной ситуации – почувствовали, что сила побьет-таки знания, и дрогнули. Н. П. Дубинин напоминал комсомольского вожака, он с легкостью наклеивал ярлыки идеалистов и на Вавилова и даже на сторонников Лысенко. Н. К. Кольцов обвинил Вавилова в том, что тот… не знает генетики. Г. К. Мейстер восхищался “силой доводов” Лысенко и бил ими своих же товарищей. Это, как пишет Э. Д. Маневич (1991), “не укладывается в голове”».

Я как сторонник учения К. Маркса об определяющей роли материального фактора в жизни людей считаю, что в целом не за научные идеи боролись в нашей стране ученые, но за «кресла» и другие материальные преференции, в этой борьбе большую роль играли групповые интересы, на которые также возлагали надежды, что в конечном итоге они могут вылиться в нечто полезное для человека. Сам С. Э. Шноль с этим согласился, когда сказал, что многие ученые с готовностью переходят на работу научными критиками, поскольку она проще и предполагает меньшую научную ответственность. В настоящем научном поиске ты можешь «ославиться», сказав что-то не так. Поэтому надежнее заниматься чем-то известным. В этом можно видеть еще одну причину того, что не так много имен советских биологов получили мировое признание.