Глава 8 Нежданный гость

Подготовка к столь длительному перелету заняла без малого четыре часа. Две тысячи километров в условиях низкой видимости, на минимальных высотах и в незнакомой местности это не шутки. Как и предполагал Саша Репей, наш первый пилот, корпус «Ермака» изрядно потрепало при посадке. Ни о каких суборбитальных полетах речи уже быть не могло, это стало ясно после первого же наружного осмотра корабля. Ремонтная группа под руководством Ковалева в составе первого пилота и двух десантников обнаружила в огнеупорном слое корпуса семь пробоин различного диаметра. Должно быть, они появились от разлетающихся обломков двух других шаттлов. Эти повреждения восстановить не удалось — на «Ермаке» попросту не было подобного термостойкого материала. Повреждения корпуса расширялись при увеличении температуры и в конце концов привели к потере герметичности. Раскаленная плазма, образовавшаяся из-за трения, прорвалась к внутреннему тонкому корпусу корабля, обуглила часть проводки и повредила систему регенерации воды. К счастью, экстренные меры, принятые пилотами, помогли избежать фатальных повреждений топливопроводов и баков. Утечки кислорода также удалось избежать.

— Считай, легко отделались, — резюмировал Ковалев, возвращаясь на борт после первой вылазки.

Первый полноценный обход корабля также выявил несколько положительных для нас моментов. Во-первых, наши скафандры прекрасно подходили для работы на открытом воздухе. Терморегуляция была на высоте. Автономности скафандров в режиме энергосбережения должно было хватить, без малого на сутки. А это уже позволяло выполнять более длительные и трудоемкие вылазки в будущем. Плюс время работы скафандров можно было увеличить в несколько раз, захватив дополнительные источники питания. Так что с выполнением основной части миссии трудностей возникнуть не должно.

Беглый осмотр новой открытой местности помог определиться и с источниками пропитания группы — вокруг корабля были обнаружены многочисленные следы животных.

Судя по ледовым кернам, которые нам добыл геолог Боровский, мы приземлились на замерзшем болоте. Анализ верхних слоев льда показал, что на планете даже в зимнее время бывают резкие суточные перепады температур.

— Видите вот эти наслоения? — предъявил срез первых двух кернов восторженный геолог. — Очевидно, в этой местности бывают дни, когда солнце набирает такою активность, что верхние слои снега подтаивают, а ночью температура резко падает, и все пространство покрывается плотной коркой льда до трех сантиметров толщиной. Затем этот панцирь покрывается еще несколькими сантиметрами снега, и процесс повторяется. В течение зимы весь ледяной пласт прессуется под собственной массой, и уже к лету, когда устанавливаются теплые дни, эта местность больше походит на ледник.

— Раньше такие ледники тоже были, разве не так, доктор? — поинтересовался я.

— Конечно, товарищ полковник, только гораздо севернее…

— Леонид Захарович, означает ли это, что под нами и почва промерзла? — присоединился к обсуждению Ковалев. Доктор Боровский почесал затылок и неуверенно ответил:

— Я так понимаю, вы говорите о вечной мерзлоте? Трудно сказать. Вечная мерзлота или криолитозона характеризуется тем, что порода не прогревается выше нуля градусов даже летом. В нашу эру до шестидесяти процентов Евразии являлось зоной вечной мерзлоты. Нужны годы кропотливой работы сотен геологов, чтобы определить нынешнее положение дел. Масштабные бурильные работы, геологоразведка и кропотливый анализ данных — только так мы сможем очертить нынешнюю зону вечной мерзлоты.

— Доктор, вы так уверенно употребили словосочетание «наша эра»… — заметил я. Ковалев, протиравший свой шлем, поднял на доктора глаза. Леонид Боровский, немолодой уже ученый, оторвался от изучения своей находки и со вздохом ответил:

— Я не имею в виду геологическое понятие, господа, — он упаковал ледовый керн в уже подписанный тубус и, уложив его к остальным образцам, поднялся на ноги. — Ну а как вы хотели, молодые люди? Эрой можно назвать эпоху зарождения, расцвета, существования и заката одной цивилизации. Настало время новой системы летоисчисления. На Земле мы теперь — вымирающий вид. А значит, нам суждено увидеть закат нашей великолепной эры и зарождение новой.

Было очевидно, что с этой точки зрения на нашу ситуацию еще никто не смотрел. В шлюзовом отсеке, где мы приводили в порядок наше снаряжение, повисла тишина. Ковалев подхватил свой шлем и направился в салон. Отворив переборку, он подмигнул нам и бросил:

— Надеюсь, доктор, мы вскоре убедимся в том, что вы ошибаетесь.

— Я тоже на это надеюсь, коллега, — улыбнувшись, ответил геолог.

Завершив все приготовления к спасательной миссии, мы подкрепились сублиматом из наших запасов. Воду заранее натопили из снега. Химический анализ показал, что она вполне пригодна для питья, достаточно лишь простой фильтрации. Оба пилота от обеда отказались, им хотелось поскорее завершить ремонт и поднять «Ермак» в воздух. Пока мы ели, мимо то и дело пробегал Коля и выкрикивал первому пилоту какие-то показатели приборов из транспортного отсека.

— Подаю питание на антиграв, — кричал Репей.

— Есть питание! — отзывался Болотов.

— Напряжение?

— Норма!

— Вибрация?

— Не ощущается.

— Процент?

— Ноль целых, пять десятых!

— Синхронизирую… Жди… Жди… Готово. Поднимаю до трех. Как?

— Есть — три!

— Все. Дуй наружу, нужно закрепить проводку.

— Одеваюсь. Только обесточь там все.

— Уже. Пену не забудь.

Саша вышел из кабины пилотов довольный и обратился к Ковалеву:

— Корабль готов, товарищ майор. Можем лететь.

— Затемно доберемся?

— До восхода еще полтора часа. Будем там с первыми лучами. Повезет — проскочим незамеченными. Я высоко машину поднять не смогу, боюсь, не будет эта пена держать, задохнемся.

— А если в скафандрах? — вмешался я.

— Ну а смысл? — поднял бровь первый пилот. — Разница не существенная по времени будет, а кислород израсходуем.

— Ну, смотри, Саша, — кивнул Ковалев, — вы пилоты, вам виднее. Я в вашу вотчину лезть не буду. Поешь, а?

— Сейчас взлетим, на курс ляжем да и подкрепимся, — улыбнулся Репей. Глаза у него сейчас блестели, как у ребенка перед Новым годом. Чувствовалось ликование пилота — очень уж он свою работу любил.

Вернулся второй пилот.

— Все, Саш, готово.

— Держит?

— Ага. Посмотрим после перелета, может, и не надо будет заплатку ставить.

— Ну да. Всё, по коням! — залихватски выкрикнул первый пилот и, увлекая за собой помощника, направился в кабину.

Мы уселись по местам. Надо же, как нас вымуштровали, подумал я. Уже не принципиально, где сидеть, а все равно каждый занял именно свое место. Было немного волнительно, поэтому мозг и цеплялся за мелочи. Корпус завибрировал. Интересно, я волнуюсь из-за первого после крушения полета или из-за встречи с посланником «Магеллана»? Появился свист, в салон он проникал откуда-то сзади. Наконец пилоты прибавили обороты, и вибрация пропала, а вместо нее нас плавно вдавило в кресла. «Ермак» приподнялся над землей на два-три метра. Завис — это заработал антигравитатор. Наверное, я все же больше волновался за сам перелет, хотя мысль о спасательной капсуле меня тоже не покидала. Мимо в грузовой отсек пробежал первый пилот. Поколдовал над показаниями и, удовлетворенный, вернулся обратно в кабину. Только сейчас нас притянуло к креслам силовым полем.

— Как думаешь, Герман, — перекрикивая свист раскручивающейся турбины, спросил откуда-то сзади Ковалев, — кого они к нам послали?

Оказывается, не меня одного занимала эта мысль. Мы начали плавно разгоняться, нас немного вдавило в кресла и, как только мы набрали скорость, я развернулся к Егору, насколько позволяли силовые поля.

— Вот сижу и о том же думаю. Тут два варианта.

— Какие?

— Руководитель миссии погиб на «Смелом», его зам потерпел крушение на «Смирном». Если на «Магеллане» решили убраться из Солнечной системы из-за какой-то неожиданной поломки, резонно, если они захотели бы оставить нам начальника.

— Думаешь, какая-то шишка?

— Любой старший офицер корабля. Может, даже сам Орлов.

— Начальник ОНР? Нет, он не оставит корабль с экипажем из-за горстки десантников, — возразил Егор.

— Да кто его знает! А может, научрук?

— А вот он может. В конце концов, это под его руководством проводилось второе заседание.

На последнем слове Егор осекся. Даже сквозь завывание двигателей я услышал этот перепад в его тональности. Значит, второе секретное совещание все же было, мне не показалось. И инициатором его был именно Зольский. Проводилось оно втайне от меня, и Егор знает об этом. Я продолжил раскручивать цепочку. Узнать о совещании Егор мог лишь от своего непосредственного начальника. Стало быть, на совещании этом были Орлов — начальник ОНР, Зольский — научный руководитель полета, сам капитан и, возможно, старпом. Чего же они меня-то не позвали? Это какой-то заговор? Вопрос.

— В любом случае, — попытался замять свою оплошность Ковалев, — посланник должен быть с головой. Начальник.

Я решил на время завязать с дедукцией и расслабиться. В настоящий момент разгадка этой странной интриги никак не поможет нам выжить.

— Нам и тебя, майор, хватило бы, — возразил я. — Вполне возможно, нам, наоборот, кого-то из младшего офицерского состава пришлют. Сам посуди — связи нет. Пока мы получим возможность связаться с ними, пройдет уйма лет. А чтобы популярно объяснить, что у них там произошло, подойдет любой мало-мальски грамотный колонист. Нам — лишние руки, а им — чистая совесть. Мол, ушли не по-английски.

— Я этого посланника склонен рассматривать как лишний рот, а не руки, — угрюмо ответил Ковалев. — Но, признаюсь, информация, которую этот рот может нам поведать, лишней не будет.

Мы замолчали, каждый погрузился в собственные мысли. Вышел второй пилот, взял себе и Саше по тюбику сублимата и бутыль с водой.

— Как у нас дела? — остановил его на обратном пути Ковалев.

— Пока заплатка держит. Поднялись на две тысячи метров. Местные не должны увидеть.

— Скорость?

— Держим дозвуковую, мало ли что. Да нам и лететь-то… — Коля махнул рукой: мол, две тысячи километров для них раз плюнуть, и пошел в кабину. Хотя еще час назад не был уверен, что вообще в воздух поднимемся. Человек — удивительно самоуверенное существо, когда у него хоть в малом, но получается задуманное.

Я взглянул в иллюминатор, он все еще был черен. Нужно будет отмыть по прилету, подумал я, надоело пялиться на копоть. От скуки я начал вертеть головой. В иллюминаторе соседнего ряда, сквозь такое же, как и с моей стороны, закопченное стекло я увидел тусклое свечение. Угадывались теплые тона. Рассвет. Скоро прибудем к предполагаемому квадрату посадки и узнаем наконец-то, что же произошло на «Магеллане». А быть может, и получим новое задание. Новый стимул к жизни. Работа — она же мотивирует жить. Долгие века становления нашего нового объединенного общества показали, что лишь нашедший свое призвание индивидуум по-настоящему счастлив. Сотни, если не тысячи наблюдений и экспериментов указывали однозначно и безапелляционно на то, что блага или деньги — не сама цель для думающего существа, а лишь средства для его выживания. Смысл жизни не в получении награды или выгоды за проделанную работу. Не в том даже, что нечто материальное можно было бы приобрести в обмен на эту награду. Смысл жизни — в самом процессе труда. И чем ближе выбранная человеком трудовая деятельность к его натуре, чем интереснее для него его дело, тем эффективнее труд. А чем эффективнее труд, тем ярче результаты, тем счастливее человек.

Даже в самых первых забавных экспериментах, проводившихся учеными начала двадцать первого века, была четко определена роль труда в жизни общества и отдельного индивидуума. Несмотря на то, что менялись некоторые вводные, суть экспериментов оставалась прежней. Группу людей помещали под наблюдение в закрытое пространство и снабжали всеми возможными благами, какие только можно было себе представить. Им предоставлялось элитное жилье, питание, информационные технологии, развлечения. Ограничений почти не было. Они могли даже строить отношения друг с другом. Причем выбор партнеров не был ограничен ничем. Хочешь, пробуй с мужчиной, хочешь — с женщиной, а хочешь, устанавливай особые многоуровневые отношения. Единственным условием таких социальных экспериментов было ограничение созидательной деятельности. Людям, в рамках эксперимента помещенным в тепличные условия, запрещалось добывать блага своим трудом. Взять бесплатно — это пожалуйста. Создать или построить — уже нельзя. Условие распространялось и на отношения. Добиваться расположения партнера какими-либо действиями запрещалось. Пары создавались при минимальных затратах энергии с обеих сторон. Искать, добиваться, заинтересовывать, интриговать своими навыками и умениями было запрещено. Выбирай из того, что есть в среде обитания, и если тебя тоже выбрали — спаривайся. То есть эксперимент загонял в рамки потребления в том числе и половой инстинкт человека. Целью эксперимента было создать идеальную модель потребителя, а на основе этой модели создать и общество идеальных потребителей. Результаты были ошеломляющими. Ученые пришли к выводу, что человек, получающий всякие блага без усилий и труда, не способен надолго ощутить себя счастливым. Удовлетворялись лишь сиюминутные потребности. Но глобально в организме нарушались нейроэндокринные связи, закладывавшиеся и оттачивавшиеся в человеке тысячелетиями. Браки, созданные таким путем, в девяноста процентах случаев распадались. И наоборот: люди, которым приходилось ежедневно трудиться на интересной работе даже за маленькое денежное вознаграждение, чувствовали себя счастливее, нужнее. А дело все было лишь в том, как именно мозг получал гормоны счастья…

Не успела меня увлечь в свои дебри нейрофизиология, в которую мы яростно вгрызались в студенческие годы, как внимание переключилось на текущие события. Силовое поле сильнее притянуло меня к креслу, что говорило о скорой посадке. Я ожидал более длительного перелета. Взвыли двигатели, мы совершили несколько чувствительных кренов, вероятно, подбирая подходящую площадку для посадки, и мягко коснулись земли. Салон заполнился ярким светом, и из кабины с чувством выполненного долга, улыбаясь, вышли оба пилота.

— Радары зафиксировали капсулу, — предупредил вопрос Ковалева первый пилот. — Она уже совершила два витка вокруг Земли и приступила к торможению.

— Скоро свалится прямо нам на голову, — закончил второй пилот.

— Надеюсь, вы это не буквально, — выковыривая себя из кресла, отозвался геолог Боровский. — Как вы вычислили предполагаемый квадрат посадки?

— Ну конечно, я шучу. Вероятность падения капсулы прямо на «Ермак» ничтожная. А координаты посадки в таких случаях вычисляются очень просто. Любая посадка — это математически просчитанная манипуляция. Выполняется она с учетом алгоритмов, которые для всех спускаемых аппаратов одинаковые. Мы забили исходные вводные в наш компьютер и при его помощи вычислили…

«Ууип-Ууип-Ууип», — заверещала сирена в кабине пилотов, перебивая Колю. Все обернулись. Ближе всего к пульту оказался Саша, он уже колдовал над картой.

— Все, приземлился! — радостно сказал он. — В семи километрах от нас.

— Есть изображение местности? — уточнил Ковалев.

— Да. Лес, — уныло отозвался пилот.

— Ну что же, придется прогуляться. Собираемся, господа.

По сути, нам нужно было лишь облачиться в скафандры и выкатить по рампе уже собранные авиетки. Мы быстро снарядились, и уже через десять минут наш маленький поисковый отряд вылетел на двух авиетках в сторону аварийного маяка. Я летел в паре с Егором. Десантники Сергей и Чак — за нами. Открытую местность мы преодолели, прижимаясь к земле, и только у самой кромки леса Ковалев потянул штурвал на себя и взмыл над заснеженной тайгой. Замелькали верхушки елей. Мы бесшумно скользили над сплошным серебристо-зеленым океаном, сдувая с макушек сорокаметровых деревьев снег и пугая зазевавшихся ворон-одиночек. Я взглянул на восток. Робкая нежно-розовая полоска уже занималась на горизонте, позволяя оценить масштабы буйства природы. Лес, казалось, не имел ни начала, ни конца. Глазу зацепиться было не за что. Планета, хоть и была нам родной, но все же в корне отличалась от Земли, оставленной нами два столетия назад. Ни намека на инженерную мысль. Ни единого здания, ни единого рукотворного объекта, ни даже обломков. Лес, сплошная стена леса. Где-то выше, где то ниже. Ни единого огонька. Ни единой искорки. Словно и не было на планете никого, кроме нас.

Вдруг посреди этой бескрайней зеленой массы мы увидели яркое пятно — место посадки капсулы. Красно-белый парашют над кронами, уже изодранный. Несколько горящих от посадочной реактивной системы деревьев. Внизу под ними раскачивалась обугленная капсула.

— Можешь больше не прижиматься, — услышал я голос у себя в шлеме и спохватился. От волнения я сам не заметил, как схватился за бока Егора, разглядывая внизу место посадки. Я разжал свои объятия и только сейчас понял, что действительно слишком уж сильно вцепился в майора.

— Мы тут не сядем! — выкрикнул Ковалев. — Герман, Сергей, доставайте манипуляторы. Фиксируйте с двух сторон капсулу, а я обрежу стропы.

Обе авиетки зависли над самыми деревьями. Я развернулся на своем месте и активировал манипулятор, то же самое проделал и десантник с соседней авиетки. Мы переглянулись и синхронно нажали на гашетку фиксации. Почти одновременно вспыхнули два голубоватых луча и зафиксировались на капсуле.

— Готово! — крикнул я Ковалеву. Тот достал из подсумка справа плазменный резак и, прицелившись, одним четким движением отсек от капсулы стропы. Вниз полетели части парашюта и посадочных систем, моментально вспыхнувшие ветки. Я ощутил приятную тяжесть — капсула теперь висела в наших лучах. Обе авиетки начали медленно набирать высоту, и уже вскоре посадочная капсула с обугленной надписью «Магеллан» на борту висела над лесом.

Я просканировал данные капсулы и с облегчением выдохнул. Внутри находился человек. В анабиозе.

— Живой! — крикнул я в эфир и тут же услышал радостные крики с «Ермака». За операцией пристально наблюдали наши товарищи.

— Ну, все, домой, — скомандовал майор Чаку, и они медленно набрали скорость, унося прочь нас и наш бесценный груз.

Вернулись мы, когда уже совсем рассвело. Пилоты авиеток бережно приземлили капсулу с дорогим гостем на поляну прямо перед опускающейся рампой «Ермака». По ней уже бежали вниз все без исключения члены группы. Пока мы сами приземлялись, капсулу уже привели в правильное положение и начали открывать. В радиоэфире царило что-то невообразимое. Все кричали в возбуждении, шутили, подзадоривали друг друга.

Кое-как приткнув к шаттлу свои авиетки, мы тоже бросились к капсуле, которую уже успели открыть. Пока бежали, меня опять кольнуло уже знакомое чувство тревоги. Странное, противное чувство. Казалось, такой радостный момент, откуда ему, предчувствию этому, взяться? Но нет. Жжет, противным сверлом кишки наматывает. Уже в паре шагов от капсулы я понял причину беспокойства. В радиоэфире еще минуту назад не протолкнуться было, слова не вставить, а сейчас царила полная тишина. Плотной стеной облепили мои товарищи по несчастью такую важную находку и смотрели внутрь в оцепенении. Сгорая от нетерпения, я кое-как протиснул между двумя пилотами свой шлем и обомлел. В криоотсеке спасательной капсулы лежала Мария.

Загрузка...