Пространство памяти

Глава пятнадцатая

Вечер опустился на улицу Маррибел тучами серого дождя. Улица превратилась в канал, вдоль которого осенний ветер гнал с ревом завесы воды. Город сбрасывал с себя покровы, один за другим. Недалек тот час, когда, выйдя на балкон, Джонни увидит его обнажившийся скелет. Машины ревущим потоком неслись мимо; по ветровым стеклам, словно метрономы, качались в такт погоде дворники. Ветер и дождь бились о Дом с краном и раскачивали вывеску Эррола. В доме было тепло и сухо, и все же Софи, окруженную кошками, познабливало; ее тянуло выйти, купить печенья, но пугала погода. Она бродила по дому в поисках окна, не похожего на остальные, выглянешь в него и увидишь безоблачное голубое небо и кондитерскую.

— Давай я схожу, — предложил Джонни, но Софи самой хотелось прогуляться.

Она пристрастилась к почте, к ее особому волшебству: даешь квиток, а тебе взамен — деньги; жаждала собственными глазами увидеть роскошную витрину с печеньем и пирожками.

— Я хочу сама выбрать, — откликнулась Софи.

В конце концов они вышли вместе и побрели, клонясь против ветра и прячась за поломанным зонтиком Софи. Джонни продел ее руку себе под локоть, чтобы не сдуло ветром.

— С тобой идти хорошо, — благодарно заметила она, прижав к себе его руку.

— Учи меня с лаской — и я все что угодно буду делать, — отозвался он. — Только не слишком меня балуй, а то я начну гонять кошек и укушу почтальона.

— Бедные киски, — отозвалась Софи (почтальон ее не трогал). — Я никогда ничего плохого им не сделаю.

По доброте сердечной Бонни пригласила его на обед, думал Джонни, чтобы как-то смягчить то, что выпроводила его тогда из дома. Ответное приглашение было скорее бравадой с его стороны. Впрочем, какой-то опыт у него все же был: иногда из нарезанной кусками курицы и пакетика популярных приправ он готовил блюдо, которое оптимисты называли «цыпленок по-провансальски». К счастью, нужные приправы можно было найти чуть ли не во всех магазинах на полках рядом с сухим супом. «Традиционный французский соус с томатной пастой в основе, — было написано мелким шрифтом на пакетике, — приправлен пряными травами и чесноком. В особо торжественных случаях добавьте четверть чашки красного вина». Прочтешь эти хвастливые слова — и вроде поел. Джонни еще раз сбегал в паб (проявляя бдительность, чтобы опять не наткнуться на Нева или на Спайка) и приобрел там бутылку самого дешевого красного вина. Немного дальше по улице он купил картошки, луку, зеленого перца и замороженной капусты брокколи. А потом уселся рядом с Софи за столик под голубым небом кондитерской, терпеливо выжидая, пока она поест пирожков. Затем они пошли домой, и ветер снова накинулся на них, срывая с Джонни его разбойничью шляпу с широкими полями и задирая юбки Софи.

— Ах, Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — воскликнула она, не зная, смеяться или сердиться на беспардонность ветра-хулигана, и выронила из рук зонтик, который покатился вперед, как колесо. Машины замедлили ход и терпеливо ждали, пока Джонни ловил зонтик, — наконец он поймал его и отдал Софи. Джонни и не пытался укрыться под зонтом от дождя, однако время от времени Софи придвигала к нему зонт, тщетно пытаясь прикрыть его. Джонни боялся, как бы она при этом не выколола ему глаз.

— Ненавижу зиму, — говорила она, дрожа. Стоя перед дверью своего дома, она пыталась найти ключ. — Я ее просто боюсь.

— Проверь тесемку на шее, — завопил Джонни, стремясь перекричать ветер.

Войдя в дом, Джонни тут же отправился на кухню. Нашел керамическую кастрюлю, нарезал лук и перец, развел приправы теплой водой и вылил на курицу с овощами. Начистил картошку. Софи не отходила от него ни на шаг. Ее интриговало его присутствие на кухне. Она набросала в чайник для заварки бумажек и залила их теплой водой.

— Я правильно делаю? — смиренно спросил ее Джонни. Радуясь, что он обратился к ней за помощью, она, сияя, надавала ему советов. Джонни поблагодарил, но сделал по-своему.

— По-моему, мужчине необходимо уметь готовить, — заметила Софи. — Вот Эррол мне всегда помогает по дому, а готовить совсем не умеет. А что, если он останется один? Он будет совершенно беспомощен.

— Придется ему снова жениться, — неосторожно сказал Джонни. — Мой отец говорит, что мужчина отдает одну половину своей еды за то, чтобы ему готовили вторую.

Грубоватая философия мистера Дарта не очень-то понравилась Софи. Чтобы показать свою независимость, она потребовала, чтобы Джонни дал ей почистить картофелину. Джонни следил, как она это делает, сначала снисходительно, затем с возрастающим восхищением. Она работала ножом, а не картофелечисткой, но кожура с картофеля тонкой непрерывной лентой вилась меж пальцев и падала на кухонный стол.

— Да ты просто мастерица, Софи, — восхитился Джонни.

Она помахала у него перед носом ножом.

За многие годы прилежной работы нож до того сточился, что от лезвия почти ничего не осталось.

— Из старого дома, — пояснила Софи. — Для овощей он еще хорош. Это один из нянюшкиных ножей. Как мы тогда веселились, правда?

— Сегодня мы тоже повеселимся, — пообещал ей Джонни. — Гости скоро придут.

С прямотой старого друга он повел Софи в ее комнату.

— Пойдем-ка приведем тебя в порядок. Сделаем из тебя милую старую даму.

Софи весело рассмеялась и вместе с Джонни занялась своими туалетами. В конце концов они выбрали синее платье, висевшее среди других в полиэтиленовом чехле. Судя по всему, она не надевала его ни разу с тех пор, как принесла из чистки. (Бог знает, когда это было!)

— Люблю синий цвет, — призналась Софи. — Он никогда не выходит из моды и к тому же... как бы это сказать... не слишком броский. Он ко всякому случаю подходит. Если размер мой, я его возьму.

— Я выйду, а ты примеряй, — сказал Джонни. — По-моему, оно подойдет. Джонни вышел, но не прошло и минуты, как Софи позвала его. В голосе ее звучало отчаяние.

Войдя в спальню, Джонни увидел, что она кружит по ней с поднятыми вверх руками, стянутыми тугой плиссировкой. Оказалось, что он забыл расстегнуть молнию на спине платья.

— Какой приятный материал, — бодро заметила Софи, освободившись. — И, верно, стирается легко.

— Да, но ты лучше его не пачкай, — предупредил Джонни. — Ты должна быть на высоте, Софи.

— Какой ты добрый, что дал мне его поносить, — с восторгом воскликнула Софи. — Я буду очень осторожна, милый.

— Знаешь, я его не всякому бы одолжил, — сказал Джонни, одергивая платье.

Мягко задрапированный верх и элегантная плиссировка сделали ее совсем маленькой, она будто съежилась.

— Кажется, у меня когда-то было такое платье, — сказала Софи, расправляя юбку. — Синий цвет, по-моему, ко всякому случаю подходит, правда? Ничуть не броский!

— Тебе надо немного набрать веса, — заметил Джонни критически. — Придется тебя подкормить, Софи!

— Да, но, знаешь, есть такая вещь, как избыточная полнота, — возразила Софи. — Я на днях читала, что лишнего веса следует избегать.

— Ну, ты-то об этом можешь не беспокоиться, — сказал Джонни. — Ну а как насчет туфель, Софи? Вчера я видел здесь приличные туфли.

Он нашел синие туфли, завернутые в папиросную бумагу.

— Вот они! Подкуем лошадку!

Он расчесал ей волосы на пробор и, как мог, подвил на ушах. Вымытая, причесанная, в чистом платье, она и впрямь оказалась милой старой дамой. Джонни и сам удивился, до чего она изменилась.

— Я такая элегантная! — весело воскликнула она, глядясь в зеркало в шкафу.

— Так и задумано природой, — бросил Джонни, хотя и знал, что природе совершенно все равно, как выглядит Софи. — Ты великолепно выглядишь!

Внезапно он понял, что гордится и чуть ли не любит Софи, однако обнять ее не решился, а только похлопал по плечу.

— Веди себя прилично, — с довольным видом заметила Софи. — А вдруг Эррол войдет?

— Если бы Эррол вдруг вошел, я бы мигом выскочил вон в то окно, даже если б оно было закрыто, — пообещал Джонни. — Теперь пойди погляди телик. Только смотри не запачкайся. Будь умницей.

Он поспешил на кухню проверить, как там курица и картошка. «А ведь в небе за нависшими тучами скоро взойдет луна», — подумал он и, тщательно посчитав дни, решил, что сегодня полнолуние.

— Ночь оборотня! — крикнул он Софи. — Берегись Человека-волка!

— Это мне не очень-то нравится, — взволновалась она. — Я не хочу, чтобы сюда забрались волки.

— Тебе нечего бояться, — заверил ее Джонни. — Волк на твоей стороне.

Он вернулся в гостиную, чтобы прибавить телевизору звука. Софи посмотрела на него с одобрением.

— Мне всегда нравился этот пиджак, — сказала она. — Для Бэббита у тебя неплохой вкус. Что ж, пора вызывать такси.

— Мы никуда не едем, — объяснил ей Джонни. — Наша гостья придет сюда.

Софи перепугалась.

— В доме пусто, — вскричала она, резко выпрямившись в кресле. — Надо было купить печенья, там было такое хорошее.

— У нас печенья хватит лет на семь, — заверил ее Джонни.

Ему не сиделось, он вышел на кухню, а оттуда на балкон — посмотреть, что там на дворе.

— Ни о чем не беспокойся. Даже дождь перестал.

Хотя на дворе было по-прежнему мокро и холодно, на западе между двумя свинцовыми тучами вдруг проглянуло голубое небо. Воздух был свежим, прозрачным, прохладным: чувствовалось, что скоро опять пойдет дождь. Джонни стоял на балконе и глядел вдаль, на город, как вдруг услышал, что где-то совсем рядом хлопнула дверь. Он повернулся и увидел Бонни: она шла к дому Софи, держа в одной руке большую корзину с крышкой, а в другой — букетик цветов. Вместо жакета или плаща она надела широкую зеленую накидку, ветер трепал ее и морщил. Воротник оставлял шею открытой, волосы она подколола наверх, однако ветер выхватывал отдельные пряди и трепал их вокруг лица. Когда-то Бонни и Дженин разрисовывали такими романтичными девицами обложки школьных тетрадей: у них были круглые, упругие груди, а волосы походили на буйные гривы диких лошадок, необъезженных, вольных, пасущихся в прериях, или на пустошах, или на белых песках затерянных в океане островов... или даже, пожалуй, на какой-нибудь улице с односторонним движением.

Джонни выскочил в гостиную, скатился по лестнице вниз и распахнул дверь в тот самый миг, когда Бонни постучала в нее.

— Подыми щеколду и входи, — пригласил он. — Это корзина с пирожками для Бабушки?

— И для Волка, — сказала она.

— Сегодня полнолуние, — предостерег он, указав на небо.

— Заметь, что я не надела своей красной шапочки, — ответила Бонни. — Зачем нарываться на неприятности?

— Добрый вечер, — пропела Софи, глядя на них с лестницы.

— Не спускайся, Софи, — крикнул Джонни. — Мы идем наверх. Это Бонни Бенедикта. Бонни, это Софи Вест.

— Добрый вечер, — повторила Софи жеманно и подала Бонни руку с особой чопорностью.

— Я рада наконец познакомиться с вами, — сказала Бонни, сердечно пожимая ей руку. — Мы с вами соседи. И молоко нам доставляет один и тот же человек.

Софи пришла в восторг.

— У меня такие сложности с молоком, — доверительно поделилась она с Бонни. — Вечно его забирают люди, что живут по соседству.

— И у меня тоже, — ответила Бонни.

Она как-то странно посмотрела на Джонни, а потом — на Софи: во взгляде ее читалось любопытство, но вместе с тем и сомнение.

— Какое красивое платье, миссис Вест.

Софи обрадовалась.

— По-моему, синий такой приятный цвет, — сказала она. — Он никогда не бывает слишком... как бы это сказать?.. броским.

— Может, выпьем? — спросил Джонни, с удовольствием входя в роль хозяина.

Но Бонни вручила Софи цветы, а значит, надо было искать вазу, чтобы их поставить. В корзинке Бонни принесла два разных салата и еще одну бутылку вина. Пока Бонни открывала бутылку, он разыскал три разрозненных стакана. Задуманный Джонни обед походил скорее на пикник. Пока он разливал вино, Бонни сняла зеленую накидку и повесила ее на оконный шпингалет. Джонни пришел в восторг: под накидкой на ней была серебряная рубашка, разрисованная черными полумесяцами, и фантастические, мешковатые шелковые штаны в блестящую полоску. Она походила на помесь пифии с клоуном.

— Ну вот, теперь я тебя узнаю, — вскричал Джонни.

— Ты узнаешь мой наряд, — возразила она. — Но не меня! Вообще-то я стараюсь обходиться без него.

— Очень приятный молодой человек, — шепнула Софи Джонни: Боннины штаны, очевидно, сбили ее с толку.

— Ах, миссис Вест, отведайте капельку этого превосходного вина, — предложил Джонни.

Кто знает, может, Бонни не одобряет его податливости. Не без трепета он протянул Софи стакан дешевого красного вина. Она посмотрела на него с сомнением.

— Ну разве что капельку, — согласилась она. — Знаешь, Эррол никогда не пил. Только чуть-чуть на Рождество. Вина, конечно. А крепкие напитки — никогда. Конечно, он не принадлежал к англиканской церкви, — прибавила она, будто это все объясняло.

— Обед скоро будет готов, — объявил Джонни и усадил Софи перед телевизором в надежде, что она отвлечется и даст ему возможность поговорить с Бонни.

Но Бонни его опередила.

— Честно говоря, я так нарядилась в память о прошлом. Вчера, когда ты ушел, я подумала, что показалась тебе такой невзрачной. А ты... — Она запнулась. — Знаешь, я тебя едва узнала.

— Я сильно вырос с тех пор, — сказал Джонни.

— Вообще-то я понимала, что ты должен был вырасти, — согласилась Бонни, — но одно дело — понимать, а другое дело — собственными глазами увидеть. И выглядел ты...

— Неряшливо? — докончил Джонни.

— Нет, устрашающе. — Она подумала, а потом кивнула, словно в подтверждение своих слов. — Вид у тебя грозный, Джонни.

— Даже когда я побрит?

— Боюсь, что да, — ответила Бонни. — Ты что, прошел специальный курс «Как наводить на людей ужас»?

— Для этого пришлось бы посещать вечерние занятия, — подхватил Джонни. — По правде говоря, я больше навожу ужас на себя, чем на кого другого.

Софи восторженно его поддержала.

— Он очень добр ко мне, — неожиданно объявила она.

— Он всегда был добрым, я помню, — сказала Бонни, с улыбкой кивнув Софи. — Не изображай презрение, Джонни! Доброты вокруг не так уж много.

Она раскинула в стороны руки, наподобие манекена, с которым он танцевал накануне.

— Я так оделась, потому что сегодня особый день — мой доклад принят, я опять встретила тебя, у меня свободный вечер и я приглашена на обед.

— Потрясающе! — воскликнул Джонни, обрадовавшись, что и он отчасти виновен в ее праздничном настроении. — Но как насчет того типа, с которым ты тогда спорила? Может, его тоже надо пригласить?

Ему совсем не хотелось никого приглашать, просто его интересовал тот парень.

— Забудь о нем, — сказала Бонни. — Его нет в городе.

— А он женат? — внезапно спросил Джонни.

Бонни, примостившаяся на краю дивана, задумчиво подняла на него глаза.

— Нет, не женат. Мне не хочется о нем говорить. Я пришла, чтобы поговорить с тобой.

Она отвечала решительно, но без гнева. Пожалуй, ей даже льстила его настойчивость.

— Ну ладно, теперь ты предложи тему — мы ее и обсудим, — сказал Джонни, выжидательно глядя на нее.

Она ответила не сразу; глядя ему в глаза и улыбаясь, она пыталась подколоть выбившуюся прядь волос.

— Все это кончилось так внезапно, — произнесла она наконец. Она не объяснила, о чем говорит: верно, понимала, что в этом не было нужды. — Но мне не следовало терять с тобой связь. Я не хотела.

— Во всяком случае, твои родители были не в восторге от моих белых волос, — сказал Джонни, удивляясь своему бесстрастному тону.

— А твоим вечно казалось, что я недостаточно бела, — отвечала Бонни.

Джонни не мог этого отрицать.

— Что поделаешь? — спокойно продолжала она. — На всех не угодишь, правда? — И растерялась, взглянув на его лицо. — Ну и улыбка! Как у настоящего чечеточника! Школу ужаса ты кончил бы первым!

— Слушай! — воскликнул Джонни. — Даже если б меня убивали, я все равно бы слышал, как мать мне кричит: «Улыбайся! Веселее!» Я улыбаюсь из страха.

— Условный рефлекс, — предположила Бонни.

— Теперь буду улыбаться согласно условному рефлексу, — согласился Джонни. — По правде говоря, это напоминает мне о фотографии.

— А мой отец любил фотографировать, — неожиданно вмешалась в разговор Софи. — Мне он тоже купил аппарат. За все эти годы я сделала немало прекрасных снимков. Я хорошо снимала, и еще я была сильна в орфографии. — И с торжеством возвестила: — Идиосинкразия!

Она выжидающе поглядела на них. Джонни и Бонни растерянно молчали. Увидев, что они не знают, как реагировать, она произнесла по буквам:

— И-д-и-о-с-и-н-к-р-а-з-и-я. Вот! — И посмотрела на них с видом победительницы.

— Похлопаем Софи, чудо-грамотейке! — закричал Джонни и зааплодировал.

Бонни восторженно забила в ладоши — Софи улыбнулась и слегка поклонилась, как любой исполнитель радуясь аплодисментам.

Джонни забыл подогреть тарелки к обеду. Пришлось подержать их под горячей водой — сначала одну, потом другую; он держал, а Бонни вытирала. Приятно было стоять с ней рядом. К тому же он помнил, Бонни часто мыла посуду у них дома. Искоса поглядывая на ее руки в веснушках, осторожные, пугливые, как птицы, Джонни думал о том, что, может, после того как они поедят, ему удастся завлечь ее в постель. Это весьма привычное размышление превратилось в упоительную фантазию о том, как таким образом он приобретет над Бонни власть — власть над пифией со всеми ее предсказаниями, власть над прошлым. Тогда он как-то справится с ним и никогда больше не позволит ему взять над собой верх.

Подогретые тарелки стояли на кухонном столе. Софи в гостиной послушно смотрела телевизор.

— Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — вздыхала она, то ли жалуясь, то ли смеясь.

— А волосы ты больше не обесцвечиваешь? — спросила Бонни. — И танцевать бросил?

— Хорошо, что мы тогда догадались их обесцветить, — ответил Джонни, выкладывая на тарелки горячую картошку. — Мы взяли первенство. Набрали больше всех очков за внешний вид и презентацию.

— Только тебе пришлось поплатиться за это, — заметила она сухо. — Почему твоя мать не покрасила волосы Дженин в твой цвет? Никто бы тебе тогда и слова не сказал.

— Покрасить Дженин?! — воскликнул Джонни, не веря собственным ушам. — Дженин? Натуральную платиновую блондинку — в мышиный цвет? Ставлю тебе единицу за стиль! Не звони мне, Бонни Бенедикта, я сам тебе позвоню.

Бонни рассмеялась. Они продолжали болтать: их голоса весело сплетались в единую мелодию, они о чем-то спрашивали друг друга, отвечали, вспоминали старые шутки, на ходу изобретали новые. Они отнесли тарелки в гостиную, где Софи смотрела рекламу мыла — в ней слушателям напоминали, что за многие годы данный сорт мыла доказал свою надежность.

— Помните доброе старое время? — вдруг неосторожно спросил женский голос.

— О, я-то помню доброе старое время, — с готовностью отозвалась Софи. — Я помню тот день, когда на школьный двор чуть не ворвался бык. Мы тогда жили в Листоне, и фермеры обычно гнали скот по главной улице. Вот этот бык и... Мы все ужасно боялись быков...

Джонни снова наполнил вином свой стакан, подлил Бонни и добавил несколько капель Софи. Поглядев на ее синее платье, он сунул ей за воротник кухонное полотенце, а другое, сплошь дырявое, положил на колени.

— Будешь капать себе на колени, — сказал он Софи, — постарайся в дырки не попадать.

— Хорошо, — пообещала Софи без тени улыбки.

Бонни серьезно следила за ним. Джонни становилось все веселее — отчасти из-за вина, но также и оттого, что все так хорошо складывалось. Он не сомневался, что ему не было бы так легко на душе, если бы Бонни чувствовала себя иначе.

— А я и вправду проголодалась, — призналась она. — Все эти дни ужасно много работала и, конечно, ничего не готовила. Сегодняшний ужин для меня — настоящий пир.

Софи наклонилась к ней.

— В некоторых ресторанах, — начала она, — еда... как бы это сказать... не очень высокого качества. Но здесь все делают на совесть.

— Я выключу телик, — сказал Джонни, — тогда мы сможем углубиться в интеллектуальную беседу.

Он направился к телевизору, но в эту минуту диктор, до неузнаваемости искаженный экраном Софи, начал читать содержание вечерних новостей.

— Арестованные вчера активистка Хинеранги Хотейни и ее помощник Бой Ройбен предстали перед судом в Нельсоне[13], — торопливо объявил он, словно опасаясь, как бы его не выключили. Джонни застыл с протянутой рукой, потом отступил. — Подробности в нашей программе, — самодовольно прибавил диктор. И тут же на экране появилось лицо отчаявшегося фермера, заколовшего несколько овец на главной улице провинциального города в знак протеста против политики правительства по закладным на фермы. Они не отводили глаз от экрана — внезапно по лицу фермера покатились слезы.

— Ты знала? — спросил Джонни.

— Я знала, что ее поймали, — ответила Бонни. — Сегодня утром мама мне позвонила и сказала.

— А что они думают? Мои бы просто на стенку лезли.

Бонни аккуратно разрезала пополам картофелину.

— Они встревожены, но они на ее стороне. Если хочешь знать, я тоже, — прибавила она, подняв взгляд на Джонни. — Мне бы хотелось больше походить на нее.

— Ты можешь даже ее превзойти, — сказал Джонни. — Это нетрудно. Брось в премьер-министра шутиху. Впрочем, небось опять скажешь, что я приспосабливаюсь.

— А по-моему, к вещам надо приспосабливаться, — заявила Софи, уставившись на стол. — У меня, например, есть пластмассовая масленка и сырница, и, когда сыр и масло кончаются, я просто протираю их влажной тряпкой, и всё — до следующего раза.

— Рядом с Самантой я всегда чувствовала себя какой-то несерьезной, — призналась Бонни, бросив на него взгляд. — Я такая бесцветная. Конечно, не внешне... а в душе. В детстве я надеялась, что стану как Дженин — она ведь была такая яркая, необычная.

— У тебя и собственной яркости хватает, — возразил Джонни. — Поэтому я тебя и искал.

— Если наряжусь, то я ничего, — сказала Бонни весело. — Даже кажется, что во мне есть какая-то магия. Но все эти черные звезды, серебряные полумесяцы и прочее, — она взглянула на свой наряд, — только видимость. А я хочу, чтобы они прожгли меня насквозь.

Почему-то эта мысль показалась Джонни очень сексуальной; но тут его отвлек телевизор: на экране появился зал суда, потом туда ввели двух обвиняемых. В худощавой энергичной девушке в узких темных очках, которая остановилась в дверях, глядя прямо в телевизионные объективы, и подняла руку в салюте «черной власти», Джонни не узнал Боннину сестру Саманту.

Софи все это время сосредоточенно ела — телевизор ее совершенно не интересовал.

Внезапно Бонни, словно в полусне, заговорила. Она говорила о своих родителях, которые, будучи идеалистами и не имея собственных детей, удочерили двух девочек, понимая, что их шансы покинуть приют не очень-то велики.

— Сейчас это не имело бы значения, — говорила Бонни, — потому что сейчас люди готовы усыновить любого ребенка, но двадцать лет назад таким детям, как я, приходилось ждать довольно долго.

— Почему? — с недоумением спросил Джонни.

— Ну, знаешь, во мне столько всякой крови намешано, я прямо настоящая дворняжка, — объяснила Бонни. — Немножко белой от какого-то неизвестного европейца, немножко маори, немножко китайской, возможно, капелька индийской. Саманта — теперь она, конечно, Хинеранги — наполовину маори, наполовину пакеха[14]. В детстве у нее была заячья губа, хотя сейчас это почти незаметно.

Оглядываясь на прошлое, Джонни смутно вспомнил об операции и шраме.

— На самом деле мы никому не были нужны. Но это нас как раз и спасло: Бенедикты только того и ждали.

— Я тебя удочерю, — сказал Джонни. — Волки иногда это делают. Я был волчонком, прежде чем стать бойскаутом, и слушал рассказы про Маугли и волчью стаю.

— А по-моему, волкам нельзя позволять усыновлять младенцев, — вдруг решительно вмешалась Софи. — Они не знают, как за ними ухаживать.

— Наверное, всем родителям хочется, чтобы дети подтверждали верность их идеи, — задумчиво произнесла Бонни. — Я знаю, Бенедикты искренне любят нас с Самантой, но они особенно радуются, когда мы что-нибудь доказываем... Ну, скажем, что любовь и хорошее образование могут спасти человека, даже самого безнадежного.

— Знаете, я никогда не сделаю ничего, что может повредить моим кискам, — заявила Софи таким тоном, словно предлагала на обсуждение совершенно новую тему.

Она съела все, что ей дали, и теперь поглядывала, не будет ли добавки.

— Ешь, — сказал Джонни Бонни. — Имей в виду, сладкого нет, одни апельсины.

Наклоняясь, чтобы осторожно вытереть соус с подбородка Софи, он снова попытался вызвать в памяти пифию своего детства. Вот она сидит против него за столом, властная, непререкаемая. Но по мере того как Бонни признавалась в своих сомнениях, пифия превращалась в поблекшую куклу с застывшей улыбкой, неповоротливую и жесткую, как манекен, с которым он пытался вчера танцевать.

— Понимаешь, все думают, что я стыжусь своего происхождения, — говорила Бонни, — но это не так. Просто меня это не слишком интересует. А Бенедикты считают, что я их подвела: взяла и выбрала спокойную жизнь.

— А им известно, что ты тогда тоже зашла за знак опасности? — спросил Джонни. — Ведь упасть могла ты.

— Может, я и зашла за знак, но я была очень осторожна, — ответила Бонни. — Эта твоя шуточка насчет «Винни-Пуха» и возвращения в марей...

— Я не шутил, — возразил Джонни. — Просто мне пришло в голову — я и сказал.

— Ну, знаешь, я «Винни-Пуха» тоже читала. Я, видно, пошла в него. Я оказалась слишком надежной.

— Твои родители и не подозревают, до чего им повезло, — заметил Джонни. — Мои были бы счастливы, если б я стал понадежней, только мне иногда кажется, что я так и буду... знаешь... плясать в опасной зоне, пока не свалюсь.

— По-моему, важно знать, когда остановиться, — сказала Софи, скребя вилкой по тарелке. — Я в какой-то газете читала, что не следует есть слишком много жиров и сахара-рафинада. Они не полезны для здоровья.

— Конечно, это место особое, — прибавил Джонни, все еще думая об опасной зоне. — Потому оттуда и трудно уйти.

Отвлеченный Софи, он не замечал, что Бонни задумчиво смотрит на него.

— Кофе или чай? — спросил он.

— Давай сначала помоем посуду, — предложила Бонни. Софи вскочила.

— Если вымыть посуду с вечера, утро пройдет веселее, — заявила она уверенно.

— Софи, ты сиди! — сказал ей Джонни. — Посуды совсем немного. А потом, у нас и кухонных полотенец нет. То, которым мы раньше вытирали, мокрое, а те, что на тебе, все в дырах.

Софи недоуменно нахмурилась и села.

— Нет, это просто смешно! — воскликнула она. — У меня полотенец хоть отбавляй. Мэвис мне подарила на свадьбу, а потом я сама купила в городе на распродаже.

Она обернулась и зорко глянула на Джонни.

— Как ты думаешь, может, эти люди, что живут рядом, завладели моим ключом? — спросила она. — Они могли сделать себе дубликат. А теперь приходят и берут, что им вздумается. Где моя сумочка?

Джонни положил ей на колени сумочку, и она принялась тревожно рыться в ней.

— Тебе кажется, у тебя трудности с соседями, — сказал он Бонни. — Послушала бы ты, как нам достается.

Пока он мыл посуду, а Бонни пыталась ее вытирать разодранным полотенцем, Джонни рассказывал ей о разговоре с Максом Дейнтоном. Софи задремала: безвольно уронив руку, она медленно склонялась над сумочкой. В ожидании, пока закипит вода для кофе, они допили вино, и Джонни рассказал о столкновении со Спайком.

— Вот тебе еще пример, — сказала Бонни. — Ты здесь всего несколько дней — и уже спасаешь пожилых дам и борешься с их обидчиками. А я живу здесь целый год — и что я за это время сделала? Написала тысячу докладов — и только.

— Но ведь на самом деле ты бы не согласилась быть на моем месте, — отвечал Джонни. — Я об этом много думал в разное время. Конечно, что-то я делал. Школу кончил — не то чтобы очень хорошо, но кончил, — у меня есть кое-какие друзья. Когда барабанщик занят и не может прийти, я заменяю его, но в общем просто болтаюсь без дела. Все так, как я тебе говорю. Я застрял в той зоне. Дженин сорвалась... ты меня обняла, и больше с тех пор ничего не произошло. Только вот сейчас.

— А что сейчас? — спросила Бонни.

Вчерашней снисходительности как не бывало. Его слова ее заинтересовали, возможно, даже немного встревожили — она застыла с тарелкой и полотенцем в руках, ожидая, что он ответит.

— Сейчас покажу тебе фокус, — сказал он и тихонько взял у нее из рук тарелку и полотенце. Потом обнял ее и поцеловал.

Бонни смотрела на него, словно не веря своим глазам. Ему показалось, что она вот-вот засмеется. Он снова поцеловал ее, и на этот раз она как будто была готова ответить на поцелуй. Однако все же не ответила.

— Ну же! Расслабься, — шепнул Джонни. — Я тебе помогу. Я знаю, как это делается.

Но Бонни, хотя и не отбивалась, вся как-то закаменела в его объятиях.

— Нет, это ни к чему, — произнесла она срывающимся голосом. — Это все страшно усложнит.

— А вот и нет! — воскликнул Джонни. — Наоборот, упростит.

— Нет, — настаивала она.

— Но почему? — спросил Джонни. — Я такой необычный, яркий. Можешь позаимствовать у меня самобытности.

— Она у тебя с угрозой, — улыбнулась Бонни и покачала головой. — Мне этот оттенок не подходит.

— Не любишь лиловый? — спросил Джонни, вспомнив о синяке под глазом. — Это королевский цвет. Он делает нас принцами крови.

— Нет, — сказала она и попробовала высвободиться.

Но Джонни, помнившему о ее неуверенности, казалось, что стоит только удержать ее, как бы она ни сердилась и ни билась в его руках, и она в конце концов подчинится. Джонни изо всех сил прижал ее к себе, как когда-то прижимал его Нев, — и вдруг ее серебряная блуза с черными полумесяцами лопнула. Звук рвущейся ткани сделал то, чего не могли сделать все попытки освободиться, — в отчаянии он выпустил ее из рук.

— Черт! — сказала Бонни, глядя на разорвавшуюся ткань, однако не делая никакой попытки прикрыться.

От этого она не стала соблазнительней. Казалось, Джонни внезапно перестал для нее существовать — ей и прикрываться перед ним не нужно.

— Зачем ты это сделал? — закричала она с презрением. — Мне было так хорошо с тобой, а ты взял и все испортил.

— Я шел за тобой, — воскликнул Джонни. — Я думал... не знаю, что я думал. Я думал, ты скажешь мне... правду.

Он понимал, что это смешно. Он и сам не знал, какова связь между правдой и его желанием завлечь в постель Бонни Бенедикту. Но Бонни услышала это странное слово и внезапно скрестила руки, прикрывая грудь и устремив на него недоверчивый взгляд.

— Правду? — спросила она и всхлипнула, но тут же непроницаемо — что твоя пифия! — улыбнулась. — Теперь ее никогда не узнаешь, не так ли?

Софи шевельнулась и выпрямилась в кресле, вздрогнув всем телом, как собака, которой что-то снится.

— Сейчас приготовлю, — пробормотала она.

Бонни пыталась накинуть на плечи накидку, не отнимая руки, стягивавшей разорванную блузу. Джонни не сводил с нее глаз. Он думал о том, что надо бы извиниться, но не мог найти слов. К тому же оба они знали, что на деле он не жалеет, как следовало бы, о случившемся.

— Помочь тебе? — спросил Джонни.

— Не подходи! — бросила она и, накинув плащ на одно плечо, сбежала по лестнице так же проворно, как Спайк несколькими часами раньше.

Джонни не пытался ее догнать. Он застыл на месте, вслушиваясь в быстрый стук ее каблуков. Дверь хлопнула.

— Где ты был? — сонно спросила Софи.

— Нигде, — медленно ответил он. — И я никуда не иду.

Мысленно он вновь обнимал Бонни, переживая миг, когда казалось, она вот-вот уступит; представлял, как она обмякнет, сдастся, нежно обнимет его обеими руками и согласится подняться с ним в спальню.

— Я ложусь спать, — объявила Софи.

— Помни о дядюшке Брайене! — сказал Джонни. — На меня ведь нельзя положиться.

— Я забаррикадируюсь! — воскликнула она.

— Прекрасная идея! — с жаром поддержал Джонни и тихонько зарычал.

Софи забеспокоилась.

— Перестань! — недовольно сказала она. — Что твоя мать скажет, я просто не знаю!

— А я знаю! Она скажет: «Улыбайся!» — ответил Джонни и улыбнулся.

— Ты принадлежишь к ненадежной ветви нашей семьи, — объявила Софи, стоя в дверях своей спальни, и Джонни с ней согласился.

— Я не очень-то яркий и совсем не броский, — заметил он. — Я даже не синий.

— Но намерения у тебя всегда были хорошие, — заверила его Софи в щелку и захлопнула дверь.

А Джонни впервые задумался о том, так ли это на самом деле.