Пространство памяти

Глава третья

По пути Джонни размышлял о том, кто же кого ведет, он эту ночную птицу или она его. Впрочем, в такую рань — половина четвертого утра — конторы и магазины существовали только для каких-то своих непостижимых целей, и никаких убедительных доказательств человеческой жизни кругом не было.

Узкую надпись на кирпичной стене «Изделия из пластмасс» можно бы запомнить как ориентир. На дорожке кто-то написал: «Барри любит Кармен» и алой краской из пульверизатора нанес вокруг расплывшийся контур сердца. Джонни, Робинзон Крузо с «островка безопасности», нашел себе довольно странного Пятницу.

«Пятница», — вдруг пронеслось у него в голове.

Мысль о суде не очень-то обрадовала, впрочем, после долгого беспамятства приятно было хоть что-то вспомнить.

Изящная вывеска гласила: «Системы искусственного интеллекта». Другая была попроще: «Улица Маррибел». Как на всех улицах, надпись была нанесена черной краской по белому фону и укреплена на телеграфном столбе. Джонни остановился и, хмуря брови, с удивлением уставился на надпись. В памяти что-то мелькнуло, забилось, но тут же исчезло во тьме, где была свалена в кучу самая разная информация. Старушка, опередившая его на несколько шагов, остановилась и с недоумением посмотрела на него, словно побуждая поторопиться. Джонни не сводил глаз с названия улицы, манившей его каким-то мучительным соблазном, но что она обещала — никак не мог вспомнить. Она же не раскрывала своей тайны — до поры по крайней мере. Наконец он сдался и, как завороженный, снова поплелся за своей призрачной проводницей.

Они прошли три квартала, миновали три перекрестка, на углу которых щелкали светофоры, регулирующие отсутствующее движение. Впрочем, старушка неизменно пережидала, пока красный свет не сменится на зеленый, хотя по всей улице, которая тянулась в обе стороны насколько хватало глаз, не видно было ни одной машины. Белые стрелы, нанесенные на мостовую, предупреждали, что движение по этой улице одностороннее. После третьего перекрестка они оказались возле старого торгового центра, попроще и пообшарпаннее того, что оставили позади. Некоторые лавки стояли пустыми, стекла в них были выбиты, окна забраны фанерными щитами. На углу расположилась почта, наискосок через улицу — пивная.

— Паб «Колвилл», — прочитал Джонни и снова застыл: в него будто током ударило воспоминание.

Все это время он твердо верил, что отдался во власть слепого случая. Но ноги, не спрашиваясь, предательски привели его назад, в мучительное прошлое. Небось потому табличка с названием «улица Маррибел» и показалась ему вдруг столь значительной. Верно, это было предупреждение, которого он не понял. Ведь именно здесь, в школе за углом, его заставили бить чечетку в мужском туалете. Помимо воли перед ним ясно возникло лицо Нева Фаулера, который преследовал его дольше других: Нев схватил его за воротник, сунул головой в унитаз и спустил воду — волосы у Джонни были только что обесцвечены и уложены для выступления. Он вспомнил и другие, еще более страшные вещи: кончив школу, Нев Фаулер пристегнул себе на пояс нож и пообещался его убить. Чуть не целый год Джонни всерьез верил, что Нев собирается перерезать ему горло и только выжидает, когда подвернется случай. Дома он боялся даже заикнуться о том, что чечетка в телевизионной рекламе может стоить ему жизни.

«Это только первый шаг на звездном пути!» — любила повторять миссис Дарт в те дни. Ее восхищала дивная работа, предложенная Джонни и Дженин телевизионным агентством; ее радовали не только деньги, но и надежда на то, что дети станут звездами и, можно сказать, войдут в сонм бессмертных.

Софи остановилась у почты и растерянно посмотрела на нее.

— Надо бы снять со счета немного денег, — неуверенно произнесла она. — Не люблю, когда мне денег не хватает.

— Конечно, — согласился Джонни. — Тебе и так уже кое-чего не хватает.

От этой дурацкой шутки на душе полегчало.

— Почта закрыта. Завтра придешь.

Почта осталась позади; тени безмолвно сопровождали их — то спереди, то рядом, то сзади, то удлиняясь, то укорачиваясь в свете уличных фонарей. Они прошли еще какое-то здание, на котором сияла надпись «Интегральная электроника». Потом потянулось железнодорожное полотно. Возле путей Джонни с удивлением увидел еще одну пустую тележку, непонятно как попавшую сюда из супермаркета; она сверкала на грубом гравии.

— Я эту дальше не повезу, — объявила Софи, вызывающе взглянув на Джонни.

Она, видно, ждала, что он заспорит, но он лишь равнодушно пожал плечами. Софи аккуратно поставила свою тележку вровень с другой.

— На меня они эту ответственность не взвалят, — доверительно произнесла она и закивала со значением.

— О ком это ты? — спросил Джонни.

— О тех людях, что живут со мной рядом, — пробормотала она и посмотрела на него из-под своей красной шляпки так же мрачно, как он из-под своей черной.

Дорожка кончилась. Они прошли по гравию, потом пересекли, правда не без труда, железнодорожное полотно. В своих черных туфлях без каблуков Софи неуверенно шагала по путям. Джонни все еще чувствовал себя совершенно разбитым, однако ступал твердо. Впрочем, такое уж у него было свойство.

В свое время он наслаждался чечеткой. Чего-чего, а этого у него было не отнять. Порой, когда ему случалось танцевать, он прямо-таки воспарял, будто освобождаясь от земного притяжения. Танцевал он, конечно, на людях, но чувство было глубоко личным. Его ноги касались земли лишь потому, что надо же было как-то передать сложный рисунок ритма. Он совершенно забывал о том, как его зовут и где он выступает, — он делался воплощением ритма, остановившего на нем свой выбор в поисках внешнего выхода. Ежевечернее появление на цветных экранах в тысячах домов совершенно его не трогало. Просто ему не повезло, что среди них оказался и дом Нева Фаулера.

Тропа продолжалась и по ту сторону железнодорожного полотна. Джонни с Софи прошли мимо высокого забора с оторванными кое-где досками — там на заросшем участке располагалась автосвалка. Из сорняков и травы торчали остовы старых машин, побитых, со снятыми частями.

«Далеко ли еще?» — подумал Джонни. А вдруг его спутница и сама не знает, куда идет, впервые мелькнуло у него в голове. Он представил себе: подъезжает к супермаркету семья, выбрасывает из машины бабку, как надоевшую кошку, и, воровато оглядываясь, уезжает. Когда-то Джонни принес в дом кошечку, от которой избавились вот так же; однако теперь она больше всех любила его мать. Лицо саднило, казалось, что оно превратилось в маску. Надо решить, какое выражение больше всего понадобится ему в следующие двадцать четыре часа, а то начнешь менять, а маска треснет и раскрошится. Миг — и от всего лица ничего не останется, а перед общественностью предстанут в кровь разбитое мясо да обнаженные нервы.

Путешествие близилось к концу. Позади заросшего участка с остовами машин виднелись два старых дома; высокие, узкие, похожие друг на друга, как два близнеца, они были построены в начале века, давно пришли в запустение, но все еще выглядели прилично.

Джонни с удивлением посмотрел на первый из них. Меж верхних окон на улицу торчал гигантский водопроводный кран, старомодный, выкрашенный в лиловый цвет. Если в таком кране открыть воду и забыть ее перекрыть, она может залить весь город. Даже если вода будет просто капать — опасность возникнет серьезная. В каждой такой капле будет воды галлона[5] два, не меньше. Прямо под краном шел узкий балкон, куда выходили еще два освещенных окна; второе, зашторенное, словно хитро подмигивало кому-то.

«Я-то знаю, да не скажу», — говорил дом Джонни. Из-за узких штор на балкон выбивался яркий желтый свет. Черная тень от балкона, падающая на тропу, походила на дыру. Может, в ней кроются водопроводные и канализационные трубы, идущие под городом. Ворота гаража, судя по всему, много лет не отворялись.

На воротах кто-то намалевал: ТЫ ТОТ ЧЕЛОВЕК, КАКИМ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ ТЕБЯ ГОСПОДЬ? Но кто-то другой замазал синей краской слово «человек», вписав вместо него «овца», и прибавил еще несколько слов, так что теперь надпись гласила: ТЫ ТА ОВЦА, КАКОЙ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ ТЕБЯ ГОСПОДЬ? ЗАПРЕТИТЬ ЭКСПОРТ ЖИВЫХ ОВЕЦ В ИРАН! «От лозунгов и политики никуда не спрячешься, — подумал Джонни. — Все из-за чего-то дергаются, всем что-то нужно рассказать». Рядом с воротами в гараж была еще одна дверь, тоже запертая, но без надписей; она плотно прилегала к косяку, ручки не было, только замочная скважина. На этой двери висел древний почтовый ящик, а прямо под балконом, между воротами и дверью, на стене красовалась длинная надпись:

ДОМ С КРАНОМ

ЭРРОЛ ВЕСТ: МАСТЕР ВЫСОКОЙ КВАЛИФИКАЦИИ.

Водопроводные работы и обслуживание.

На втором доме надписей не было, но какие-то хулиганы разбили почтовый ящик пополам. Ящик с отбитой крышкой криво болтался на болтах. «Писем туда, наверное, не бросают», — подумал Джонни, с грустью взглянув на него. И все же кто-то в этом доме письма, должно быть, получал. На ступеньке перед дверью стояла чистая бутылка из-под молока.

Софи принялась рыться в сумке, набитой какими-то кошельками, бумажными салфетками и конвертами. Она заглядывала в конверты, отдергивала молнии во внутренних отделениях, совала туда узловатые пальцы, что-то нетерпеливо приговаривая и огорченно охая.

— Я знаю, что брала ключ с собой, — призналась она наконец. — Он случайно не у тебя?

— Нет у меня ключа — посмотри! — ответил Джонни, поднимая руки с растопыренными пальцами.

— Может, эти люди в том доме... — произнесла Софи и, повернувшись всем телом, с подозрением глянула на соседний дом. Словно в ответ в окнах зажегся свет.

— Они знают, что ты им спуску не дашь, — сказал Джонни. — А в карманах ты посмотрела?

— Ну нет! — воскликнула Софи. — В карман я ключи никогда не кладу. — Ее голос, серьезный и озабоченный, вдруг повеселел. — Я всегда вешаю их на шею.

И тут же, не колеблясь, вытащила из-за пазухи своего винилового плаща длинную тесемку, на которой болталось несколько ключей.

— Память у меня не так хороша, как хотелось бы, — доверительно призналась она и, оттянув тесемку, посмотрела на ключи. — Но я всегда прячу их у себя на груди: ведь если потеряю, их кто угодно может найти. Возьмет и явится с улицы прямо в дом. Представляешь?

— Да, всякое бывает, — согласился Джонни и осклабился, словно Оборотень, хотя до полнолуния было еще далеко.

Софи выбрала ключ, который выглядел вполне подходящим. Сунула в замочную скважину — ключ и вправду подошел. Повернула его. Дверь распахнулась. Джонни увидел крошечную переднюю; по стенам на крючках висели пальто и плащи, а за лестницей в глубь дома шел коридор. В передней было тесно; стоявшая под вешалкой тележка, тоже, видно, из супермаркета, с грудой обуви на ней, еще увеличивала тесноту.

— Одну тележку мы оставили у железнодорожного полотна, — заметил Джонни.

— Да, две нам не нужны, — деловито подтвердила Софи. — Знаешь, там тележки не всегда бывают. — И вошла в дом.

Джонни замялся. Оборотень он там или нет, но в этот дом, может, войдешь, а потом никогда из него и не выйдешь. Он представил себе, как годы спустя новый хозяин Дома с краном откроет дверцу стенного шкафа и обнаружит, что там на крючке висит Джонни Дарт, пожелтевший, высохший, но все еще узнаваемый.

— Ты что, там всю ночь стоять собираешься? — спросила Софи и легонько потрясла дверью.

Джонни все мялся, переступая с ноги на ногу, — может, этот дом и заколдован, но ему так хотелось где-то присесть отдохнуть. Он не позволял себе даже думать о том, как чудесно было бы прилечь. Он оглянулся, смутно надеясь на какую-то подсказку, и вдруг заметил, что с балкона соседнего дома за ним наблюдают. В слабом свете, падавшем из окна, виднелась какая-то фигура — неясный, странный силуэт. Джонни показалось, что он видит удлиненную голову, совершенно лишенную волос. Вздрогнув от мысли о пришельцах, он быстро переступил порог — Софи захлопнула за ним дверь.

В доме стояла ужасающая вонь, от которой все его мысли вмиг испарились. Дышать носом было решительно невозможно — он попытался дышать ртом, захватывая как можно меньше воздуха и поскорее его выдыхая. На лестнице, уходившей вверх в темноту, слышалось движение: кто-то тихонько убегал, что-то шуршало, населявшая дом живность мягко отступала. В голове у него спорили несколько человек: добросердечный парень, который когда-то был скаутом и просто хотел довести старушку домой; сумасшедший Оборотень, рыщущий по городу в поисках магических следов, однако и сам не знающий, чего же он собственно ищет; и третий, у которого было немало общего с этими двумя, только он был гораздо реальнее и в любую минуту мог взять дело в свои руки и спросить: «Да что я тут делаю? Как это я влип в такую историю? Где тут выход?»

Все это осложнялось тем, что Джонни сильно мутило; он понимал, что скоро его начнет выворачивать. Надо было срочно что-то предпринять. Борясь с позывами к рвоте и в то же время стараясь как-то дышать, он поднялся вслед за Софи по узкой лестнице на крошечную площадку, скупо освещенную лампочкой без абажура. Лестница здесь не кончалась, а поворачивала и шла дальше вверх; однако Софи отворила ближайшую из дверей, выходящих на площадку, и шагнула через порог.

Джонни покорно последовал за ней. Взору его на миг предстала комната. Но в ту же секунду пространство распалось. В комнате было полным-полно кошек — Джонни никогда не видел столько в одном месте. При виде незнакомца кошки в ужасе бросились в открытые двери — лишь одна распласталась на коврике перед камином и приготовилась к обороне, да еще одна, свернувшаяся калачиком в кресле, чуть шевельнулась, но не тронулась с места.

— Кис-кис-кис! — позвал Джонни слабым тонким голосом.

Кошка перед камином, решив, что ей ничто не угрожает, немного расслабилась, хотя и не спускала с Джонни глаз. Другая, свернувшаяся в кресле, не двигалась. Изогнувшись всем телом, обвив себя пушистым хвостом, она лежала неподвижно — лишь полузакрытый зеленый глаз выглядывал наружу. «Вот бы мне так свернуться, — подумал Джонни, — отгородиться от всех, изогнуться кольцом, сам себе начало и конец».

— Софи, — произнес он с усилием.

В комнате отвратительно пахло, помимо кошек воняло еще чем-то грубым, химическим, словно тут жгли резину.

— Софи, — повторил он, давясь, — где здесь туалет? Мне срочно нужно.

Софи повернулась и осуждающе посмотрела на него.

— Няне не понравилось бы, что ты говоришь «туалет», — отозвалась она возмутительно медленно. — Надо говорить «уборная».

— Где она? — пробормотал сквозь сжатые зубы Джонни.

Ему хотелось закричать на нее, но он чувствовал, что это опасно.

— Дай-ка подумать, — проговорила с расстановкой Софи, задумчиво оглядываясь.

Джонни в отчаянии сглотнул и ринулся в одну из распахнутых дверей. Там горел свет, стояла кровать, покрытая криво свисавшими одеялами, поверх которых лежал еще странный коврик из бирюзового меха. Джонни круто развернулся, выскочил на площадку, распахнул вторую дверь и, к величайшему облегчению, обнаружил щербатую ванну на высоких лапах, массивную раковину и старомодный унитаз с бачком наверху, с которого свисала раздерганная веревка. Джонни едва добежал. Из-за ванны на него с понятным отвращением взирала полосатая кошка.

Когда наконец ему полегчало, он, не поднимаясь с корточек, откинулся назад. Кошка взлетела на раковину, внимательно посмотрела вверх, взвилась в воздух, приземлилась на бачок под потолком, а оттуда сиганула в маленькое оконце, в которое когда-то были вставлены квадратики стекол. Кинув на Джонни презрительный взгляд, она повернулась, дернула хвостом и исчезла, спрыгнув, судя по всему, на жестяную крышу где-то в темноте.

Измученный, дрожащий Джонни поднялся. Он свято верил, что никогда в жизни больше не напьется. Он видел себя в будущем — веселый, свойский парень улыбается и накрывает стакан ладонью, когда ему предлагают выпить, без лицемерия, спокойно, но твердо. Отныне он будет пить лишь натуральный фруктовый сок.

До чего чудесна современная канализация! Сейчас все его прегрешения исчезнут. Он дернул за веревку — но ничего не произошло. Он дернул покрепче — наверху что-то заскрипело и недовольно заурчало. Система испустила вздох и содрогнулась. Она была еще в худшем состоянии, чем он. Ему стало стыдно, что он требует от нее непосильного. И все же он рванул веревку с такой силой, что вся ванная комната задрожала; в ответ — наконец-то! — раздался рев, какое-то икание, потом снова рев, и в унитаз с гневом низвергся поток воды. Джонни облегченно вздохнул и стал было мыть руки, но тут, к своему удивлению, обнаружил, что засохшее мыло — это на деле кусок сыра, втиснутый боком в мыльницу. Заметив щеточку для ногтей с серыми, погнувшимися щетинками, он энергично потер ею руки. Полотенце отсутствовало, хотя по краям ванны аккуратно висели грязные тряпочки. Стряхивая воду с рук, Джонни вдруг заметил у себя на левой ладони какую-то надпись. Он попытался ее прочесть, но старенькая щетка поработала на славу. Джонни никак не мог разобрать, что он там написал, и наконец поднял мокрую ладонь вверх, поближе к свету. «Улица Маррибел», — прочитал он, не веря собственным глазам, — остальное было смыто. Но не успел он это обдумать, как в соседней комнате послышался вопль — пронзительный, жуткий. Небось хозяйка жарит себе на ужин кошку, решил Джонни, но крик не смолкал, а становился все громче и громче. Кто же там вопит без передышки, не останавливаясь даже для того, чтобы набрать воздуха в легкие? Джонни отправился на разведку.

Вопил чайник, стоявший на раскаленной докрасна конфорке. Из носика чайника вырывались облачка пара, напомнившие Джонни о надписях в комиксах.

Софи стояла в кухне у окна, выходившего на балкон. В панике заглядывая в шкафчик под раковиной, она тщетно пыталась установить, откуда раздаются вопли. Джонни протянул у нее над головой руку, снял с плиты чайник и поставил на небольшой холодильник. На столе в два серебристых ряда выстроились крышки молочных бутылок из фольги — похоже, Софи собиралась затеять с ними какую-то игру.

Всюду виднелись кошачьи следы. На кухонном столе лежала розовая бумажка. Кто-то на ней проставил: «Двенадцать долларов». И подписался: «Спайк». Джонни механически пробежал расписку глазами. Она лежала у него прямо под носом.

— Чашку чаю, Софи? — спросил он.

«Чего там, вода же вскипела», — подумал он.

— Сию минуту дам тебе чашечку чаю, — радостно отозвалась она. — Я помню, какой ты любишь.

И Софи улыбнулась ему с такой бесконечной добротой, что в душе у Джонни впервые шевельнулось какое-то чувство, не имеющее ничего общего ни с любопытством, ни с суеверием, ни с жалостью или брезгливостью. Что это было за чувство, он затруднился бы сказать, но оно властно заявило о себе, словно это он был безнадежен и стар, а она — неопытный юнец, попавший в опасный водоворот безжалостного ночного мира.

— А-а, вон она где! — вскричала Софи, хватая свою сумку с таким выражением, словно собиралась заваривать в ней чай.

И тут же застыла с сумкой в руках, растерянно глядя на нее, понимая, что тут что-то не так.

— Тебе нужен чайник для заварки, — подсказал Джонни.

Чайник нашелся. Рядом с ним стояла жестянка с надписью «Чай», но чая в ней не оказалось. Джонни повернулся и просто так, для проверки, открыл шкаф. Оттуда выпало семь — именно семь и никак не меньше! — пачек печенья. Софи нахмурилась.

— Это мои... Как же они называются... эти штуки?

Она замолчала, перебирая в уме всевозможные слова, безуспешно пытаясь припомнить нужное.

— Иди-ка отсюда, — сказала она с улыбкой, но твердо выпроваживая Джонни из кухни. — Сядь где-нибудь, отдохни, а я принесу тебе чай.

Джонни переступил через целый архипелаг кошачьих мисок со скисшим молоком (в одной лежали нарезанные дольки банана) и вышел из кухни. Ему безумно хотелось спать — заснуть бы по-настоящему, глубоко! — но это казалось недостижимым.

В гостиной на полу лежал относительно новый ковер, правда, давно не чищенный и не метенный, стоял небольшой столик, четыре металлических стула с виниловыми сиденьями, широкий диван, когда-то, похоже, обтянутый простецкой зеленой шотландкой, и кресло, всё в кошачьей шерсти. У стены примостился небольшой секретер с откинутой крышкой и аккуратными отделениями для бумаг. В одном из них Джонни увидел кожуру от банана, в другом — туалетную бумагу (которой в уборной не было). На стене висели две картины: на одной утки опускались на воду, их лапы и поднятые крылья четко выделялись на фоне яркого заката; на другой — по огромной равнине бешено скакали кони. Выйдя из гостиной, Джонни увидел темную лестницу и, поднявшись по ней, обнаружил на следующем этаже площадку и еще две просторные комнаты. Судя по всему, это и были настоящие спальни, так как комната, в которой, по-видимому, спала Софи, первоначально скорее всего предназначалась для завтраков. В одной из комнат Джонни увидел двуспальную кровать с матрасом, подушкой и четырьмя одеялами, сложенными в ногах. Внизу снова завопил чайник, но на этот раз тотчас смолк. Несмотря на кошек, запах и сыр в мыльнице, Джонни ужасно хотелось улечься на кровать.

«Какого черта я тут все осматриваю? — недовольно подумал он. — Можно подумать, собираюсь остаться». Правда, если поразмыслить, больше идти ему было некуда.

— Ты здесь? — позвала Софи с площадки, прибавив какое-то имя, которого Джонни не разобрал. Голос у нее был старческий, но манера говорить четкая и даже изящная.

Спустившись, Джонни увидел, что она поставила на небольшой столик пять чашек с блюдцами, а чайник накрыла бабой с разбитым лицом и юбкой из грязноватых цветных лоскутов.

— А теперь пирожные! — радостно вскричала Софи, исчезла и вскоре вернулась, держа в руках огромное обливное блюдо с отбитым краем, на котором лежали пачка печенья и шоколадный кекс в целлофановой обертке. Джонни, начавший понемногу привыкать к царившему в доме запаху, обрадовался при мысли о предстоящем безумном чаепитии. Такова жизнь с ее тайнами: это тебе не хорошо отлаженный точный, великолепно смазанный механизм со множеством выверенных циферблатов, а никому не понятный, безумный конгломерат кое-как пригнанных, спотыкающихся частей — тут и огромный кран, и сыр в мыльнице, и вязаная баба с разбитым кукольным лицом на чайнике. Джонни всегда различал неровный стук этой машины даже под чистой и благополучной поверхностью собственного дома. А теперь он увидел ее воочию. Софи присела на краешек стула и поглядела на него поверх заварочного чайника.

— Только не думай, — заявила она неожиданно, — что раз ты здесь... — Она помолчала и прибавила: — ...то можешь всякое себе позволить.

У Джонни от удивления отвисла челюсть.

— Никогда не знаешь, куда такое может завести, — сказала Софи.

— Ну ладно, — придя в себя, ответил Джонни. — Я уважаю твои принципы.

Она одобрительно улыбнулась и наклонила чайник над стоявшей рядом с ней чашкой. Из потемневшего носика полилась прозрачная струя. Софи наполнила две чашки чистым кипятком. Джонни принял чашку из ее рук скорее с облегчением, чем с разочарованием, однако Софи сидела, уставившись в собственную чашку, словно понимала: тут что-то не так.

— Уж очень слабый, — с сомнением пробормотала она.

— А мне такой нравится, — ответил Джонни, распечатывая пачку печенья.

Софи жадно посмотрела на печенье, но потом недовольно уставилась в свою чашку с кипятком. Вглядываясь в нее, словно цыганка в магический кристалл (еще одна прорицательница!), она глубоко вздохнула и долила чашку молоком, замутив воду и навсегда отказавшись тем самым от всех предсказаний. Ее руки со старческими пятнами и узловатыми пальцами решительно поднесли огромный кувшин с молоком к чашке Джонни.

— Нет, спасибо, мне не надо! — торопливо проговорил Джонни. — Я не пью с молоком.

Софи успокоилась. Лицо ее просветлело.

— Правильно! — одобрила она. — Я вчера прочитала в газете... нет, это было позавчера... что молочные продукты вредны. Я эту статью вырезала и сохранила, ведь интересно, правда? Раньше-то, помнишь, нам и на завтрак, и на обед, и на ужин давали по кружке молока, а теперь говорят, от этого бывают всякие неприятности. Теперь что ни возьми, все вредно — молочные продукты, сахар-рафинад, даже яйца!

Она принялась за печенье: аккуратно взяв его двумя пальцами, она откусывала и жевала так, словно это было неприлично и надо было постараться есть незаметно. Крошки, шурша, сыпались на ее виниловый плащ. Джонни вдруг пришло в голову, что она, должно быть, голодна. Осторожно глотая печенье, она вела учтивый, но совершенно фантастический разговор о погоде и времени года, называла незнакомых Джонни людей, будто это были его старые друзья, но он сидел и молчал. Так устал, что даже пошевелиться не мог.

— Софи, — спросил он наконец, — ты не против, если я пойду наверх и завалюсь?

Она недовольно взглянула на него.

— Я хочу сказать: лягу спать. Я ужасно устал.

— Поступай, как считаешь нужным, — любезно разрешила она и, как по сигналу, осторожно сняла шляпку, обнажив широкий выпуклый лоб в веснушках, едва заметные брови и редкие примятые пряди седых волос с кривым розовым пробором. Кожа, казавшаяся Джонни смуглой, на деле была просто грязной; впрочем, он уже понял, что атмосфера в доме была тяжелой еще и потому, что от самой Софи тоже пахло.

И снова, вот уже во второй раз за этот вечер, сердце его сжало какое-то смутное чувство, в котором он различил лишь печаль и протест.

— Я только вымою свою чашку, — сказал Джонни и, взяв чашку с блюдцем, вышел в кухню.

— А я свою, — подхватила Софи. — Я всегда говорю: если вымыть посуду с вечера, утром и вставать приятней.

— Это уж точно, — согласился Джонни.

Кипяток его немного взбодрил, но теперь снова начинало мутить. Голова раскалывалась, желудок сжимали спазмы. «Неужели я пил у Бенедиктов?» — подумал Джонни с опаской, смутно припоминая стакан в чьей-то — неужели его? — руке. Никогда еще ему не было так плохо, это он знал точно.

В кухне, лавируя между кошачьими мисками, Джонни увидел на стене газетную вырезку. От старости она пожелтела, а дату (семилетней давности) кто-то проставил от руки. Заголовок гласил: «Диетологи спорят относительно молочных продуктов». Рядом Софи безуспешно искала посудные полотенца. Наступив на одну из мисок, она разбила ее, но молоко в миске так загустело, что не пролилось. Растерянно глядя на пол, Софи объявила, что ложится спать.

— А дверь я запру, — прибавила она со значением. — Я знаю, намерения у тебя добрые, но на Бэббитов полагаться нельзя.

И с гримасой напомнила:

— Вспомни о дяде Брайене!

Джонни стал ее успокаивать, но она подняла руку с таким видом, словно не желала ничего слышать.

— Я знаю, все считали, что Эррол... гм... человек не нашего круга, — продолжала она, поджав губы, — но он был такой милый... И ни разу не поднял на меня руку. Евин муж, конечно, происходил из рода Кортеней, но я точно знаю, что он ее поколачивал.

— Кто-то сказал, что женщин надо бить регулярно, как в гонг, — поддразнил ее Джонни. — Кажется, Ноэл Коуард[6]. Во всяком случае, какая-то знаменитость.

— Вряд ли это правильно, — встревожилась Софи. — Мой отец никогда бы не ударил мою мать, а он был магистром искусств.

— Вот именно, — подтвердил Джонни. — Впрочем, ты, конечно, права. На меня положиться нельзя — иначе я не был бы здесь.

— Намерения у тебя всегда были добрые, — повторила Софи. — Это я понимаю.

— В общем-то верно, — согласился Джонни удивленно. — Только этого мало.

Софи нежно ему улыбнулась.

— Как хорошо, что ты зашел. С родней все-таки никто не сравнится, правда?

Она плотно закрыла дверь; потом Джонни услышал странный звук, словно по полу что-то тащили. Он понял, что она забаррикадировалась в спальне.

В уборной его снова вырвало. Потом он почистил зубы — насколько это было возможно без щетки — и символически умылся, утершись вместо полотенца носовым платком. Затем снова рассматривал свою ладонь, понимая, что забыл что-то важное, однако так и не разобрал, что там было написано. Он поднялся в спальню и положил на комод плеер, а рядом, стопкой — кассеты. Шторы были раскрыты, и, подойдя к окну, чтобы их задернуть, он увидел перед собой забор, за ним — стену, а на ней, будто в театре теней, какие-то смутные силуэты.

Две неясные фигуры стояли друг против друга — Джонни даже слышал их голоса. Слов он не разбирал, но отрывистый ритм ссоры узнал сразу. С минуту он наблюдал, как тени, словно марионетки, жестикулируют в такт словам, — каждая вела свою партию. Это завораживало — впрочем, Джонни достаточно уже насмотрелся за эту ночь. Даже убей они друг друга у него на глазах, он все равно не нашел бы ничего лучшего, чем отправиться спать. И потому он задернул шторы, аккуратно повесил блейзер на дверную ручку, разделся донага и, завернувшись в одеяло, повалился в постель. Драка в пивной, ссора возле полицейского участка, доктор Рут Бенедикта, путешествие по ночному городу — все это крутилось в голове под аккомпанемент музыки, зазвучавшей вдруг над самым ухом, будто подушка напевала ему песню без слов. Джонни казалось, что он слушал ее долго, однако на деле она возникла и тут же смолкла. Силы покинули его, и он погрузился в глубокий сон.