"Орлы Наполеона"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Внимательно выслушав Ефимова и задав уточняющие вопросы, Победоносцев коротко задумался. Затем, склонив голову набок (и ставши похожим на старого мудрого ворона), решительно каркнул:

— Нет.

Черевин, третий участник разговора, мрачно кивнул, подтверждая своё согласие с позицией обер-прокурора Святейшего синода. И хотя Ефимов такой реакции, в общем-то, ждал, от категорической реплики Победоносцева повеяло вдруг таким холодом, что стало не по себе.

Встретиться предложил Ефимов.

Все последние недели генерал занимался договором между Россией и Францией. Документ был обоюдно уже почти согласован, не за горами и подписание, но вот поди ж ты, — чем дальше, тем больше возникало проблем с обеспечением секретности. На ней, как известно, категорически настаивал император.

А между тем ничего не знающая наверняка германская разведка словно осатанела. По всей информации, её агенты удесятерили усилия, пытаясь найти какие-то сведения о будущем договоре — хоть пылинку, хоть крупиночку. Только что в окна Министерства иностранных дел по ночам не лазили… Уж лучше бы лазили. Поймать за шиворот на месте преступления всяко легче, нежели контролировать совокупность работ по подготовке документа и парировать попытки противника проникнуть в тайны франко-русских соглашений.

В те дни российская разведка и контрразведка работали с небывалым напряжением, пресекая потуги неприятеля получить сведения о договоре. С французской стороны не покладая рук трудилась и Сюрте, чья работа также противостояла усилиям немцев проникнуть в секреты военно-дипломатического союза двух стран. Ефимов буквально дневал и ночевал на службе, и, надо сказать, ко всем заботам и проблемам примешивалось беспокойство за Белозёрова.

Эх, Сергей Васильевич, Сергей Васильевич…

До чего же не лежала душа Ефимова к этой поездке художника… Да, такова воля самодержца. Да, исходя из необходимости укреплять отношения, дело нужное. Может, и необходимое. Налаживание культурных контактов и так далее. Но Ефимов как мало кто другой сознавал, насколько сейчас накалена обстановка в самой Франции, насколько противоречиво отношение французов к России и русским. Хотя лишь наша страна могла (и была готова!) гарантировать их безопасность от растущей, как на дрожжах, германской военной мощи.

Оно уж от века так: Запад много чего хочет от России, но, получив, сплошь и рядом стремится взамен подложить свинью — большую, жирную, грязную. Ну, как же! Русский медведь, он же варвар и дикарь, ничего другого не заслуживает. Платят за добро и помощь неблагодарностью и подлостью… Послать бы тех же французов к известной матери, ан нет, — кредиты нужны. Стоят ли кредиты сомнительного удовольствия работать с ненадёжным, не уважающим тебя союзником? Это отдельный вопрос, который вне его, Ефимова, компетенции. Остаётся сцепить зубы и делать своё дело.

Так вот, Белозёров…

Появиться в Париже, по сути, неофициальным представителем русского императора — значило подставить себя под шквал неприязни, а то и взрыв ненависти. Расцвет бонапартистских и антироссийских настроений во Франции секретом не являлся. И какие формы примет эта неприязнь, эта ненависть, — ну, тут можно лишь гадать… Попытка сорвать открытие выставки фанатиками-бонапартистами подтвердила худшие опасения генерала. К счастью, дело обошлось малой кровью, но можно ли на том успокоиться?

А дальше — больше.

Мутная ситуация сложилась в глухой французской деревушке, ох, мутная, Ефимов чувствовал это даже на расстоянии. Дёрнул же чёрт Сергея Васильевича отправиться на пленэр… Хотя, казалось бы, чего лучше? Природа, пейзане[28], древний замок. Никаких бонапартистов. Всё тихо и спокойно, рисуй хоть до потерн сознания. Но… Эта злополучная стычка с местными селянами, которая чуть не закончилась плачевно. И нежданное появление творческого завистника ненавистника Звездилова, которое могло закончиться трагически…

Вот тут размышления генерала спотыкались. Случайно ли приехал Звездилов? Ну, допустим. Долбануло по голове триумфом французской выставки Белозёрова (ещё одним, между прочим, на сей раз международным!), вот он и решил казнить талантливого и успешного собрата по кисти. Что тут сказать? И человек явно психически больной, и страсти в богемной среде сплошь и рядом бушуют такие, что не приведи господь… Бывает.

Но как объяснить убийство самого Звездилова? Кто бы ни всадил ему нож в грудь, этот человек фактически спас Белозёрова от нелепой неожиданной смерти. И получается, что незнакомец, упокоивший злобного бездаря, Сергею Васильевичу первый благодетель. Остаётся лишь выяснить, откуда в богом забытой провинции, где Белозёров появился в первый и наверняка в последний раз в жизни, у него возник благодетель? Да ещё такой, что готов ради художника пойти на страшное преступление?

Этого Ефимов не понимал. (А когда он чего-то не понимал, то и чувствовал себя не в своей тарелке.) Но интуиция опытнейшего профессионала подсказывала, что события вокруг Белозёрова, вполне возможно, не закончились. Причём развиваться они могут в любом направлении. Например, не решат ли господа бонапартисты, не сумевшие сорвать выставку, отыграться на художнике вдалеке от Парижа? Да и безопасно ли в самой деревне после драки с местными мужиками? Крестьяне — народ упрямый, могут и посчитаться…

Так ли, этак ли, но Ефимов, глубоко симпатизировавший Сергею Васильевичу и озабоченный его безопасностью, пришёл к выводу, что Белозёрову надо из Франции возвращаться. И чем скорее, тем лучше. Выставка состоялась, миссия исполнена. А что не успеет создать французский цикл, так здоровье дороже. Не говоря уже о голове.

Все эти соображения Ефимов изложил Победоносцеву и Черевину. Закончил же генерал настоятельной просьбой немедленно отозвать художника из Франции.

Слушая его, Победоносцев пил чай и задумчиво щурился, вероятно, взвешивал в голове какие-то лишь ему известные соображения. Сняв очки, подслеповато уставился на Ефимова.

— Скажите, Виктор Михайлович, вы уверены в достоверности ваших сведений? Я имею в виду конфликт Сергея Васильевича с местными крестьянами… ну, и всё остальное?

— Разумеется, Константин Петрович, — ответил Ефимов, несколько удивлённый вопросом.

— Спрашиваю не в обиду… Просто события эти произошли чуть ли не вчера, а вы уже в курсе, словно не во Франции дело делается, а на соседней улице. Быстро работаете!

— Располагаю некоторыми агентурными возможностями, — туманно сказал Ефимов, выдержав паузу. Удивление обер-прокурора понимал, но рассказывать об источниках информации, разумеется, не собирался.

— Похвально. И вы считаете, что Белозёрова надо как можно скорее возвращать домой, в Россию?

— Считайте меня перестраховщиком, но из соображений безопасности — да.

И вот тогда Победоносцев, надев очки, негромко сказал:

— Нет.

На этом, собственно, разговор можно было бы и закончить. Судя по тону, обер-прокурор отказал решительно и бесповоротно. Вроде бы и объяснять причины отказа не хотел. Однако генерал не привык отступать и уходить не собирался, сидел, глядя исподлобья на Победоносцева в ожидании объяснений.

Черевин заёрзал на стуле и откашлялся. Недовольно сказал Ефимову:

— Ну, чего набычился? Сказано же тебе — нет. Рано ещё Сергею возвращаться. — Повернувшись к обер-прокурору, буркнул: — Объясните ему, Константин Петрович, что к чему. Не уйдёт ведь, упрямый.

Победоносцев слегка улыбнулся.

— Отчего же, объясниться надобно. Иначе Виктор Михайлович сочтёт, что мы тут равнодушны к судьбе Сергея Васильевича. А это, видит бог, не так.

Встал и принялся мелкими шагами ходить по кабинету, заложив руки за спину. Заговорил монотонно, словно читал лекцию:

— Чтобы вы знали, Виктор Михайлович, миссия президента Академии художеств во Франции одним лишь проведением выставки русской живописи не ограничивается. Это поручение культурное. А есть и дипломатическое, о чём Сергей Васильевич и сам пока не подозревает.

— Вот как?

— Именно так. В курсе о том предельно узкий круг лиц. Говорю лишь для вас, по принципу "услышали и забыли".

Генерал кивнул. Мельком подумал, что предупреждать начальника имперской разведки о необходимости хранить государственную тайну несколько странно… забавно даже… а, впрочем, как известно, обер-прокурор педант изрядный. И на здоровье.

— В середине мая Сергею Васильевичу надлежит вернуться в Париж, о чём его в ближайшее время уведомят через прикреплённого представителя французского Министерства иностранных дел, — продолжал Победоносцев, не переставая мерить кабинет шагами. — Нашего Белозёрова примет президент республики Карно.

— Сам президент? Но зачем?

— Формальный повод — поблагодарить за прекрасную выставку и публично высказаться за продолжение и развитие культурных связей между нашими странами. Это, так сказать, на публику и для прессы. На самом же деле в ходе встречи Карно вручит Белозёрову личное послание для императора. Абсолютно секретное.

Ефимов поразился.

— К чему такие сложности, Константин Петрович? Не проще ли передать письмо через посольство, так сказать, обычным путём?

— Проще не всегда значит лучше, — отрезал обер-прокурор. — Послание неофициальное. С нами согласовано, что оно будет передано, минуя обычные каналы, через доверенное лицо. Такая необходимость возникла на днях, и Сергей Васильевич, коль скоро он сейчас во Франции, идеальная кандидатура на роль курьера. Теперь понимаете, почему мы не можем отозвать Белозёрова немедленно? Ещё две недели он должен быть там, до встречи с президентом. Раньше не получается.

Ну, что ж… Дело прояснилось. Во всяком случае, ситуация обрела некие логические очертания. Белозёров, конечно, тут фигура бесспорная. Кому и доверять, как не ему, трижды спасшему императора?

Но всё не так просто. Доставка конфиденциального послания от французского президента к российскому императору вполне может оказаться делом опасным. Та же германская разведка была бы готова на всё, лишь бы заполучить его…

— Мне всё ясно, Константин Петрович, — хмуро сказал Ефимов. — Предложение вернуть Белозёрова домой я снимаю. Правда, возникает вопрос…

— А я даже знаю, какой, — перебил Победоносцев, садясь в кресло. — Вас интересует, почему мы не поставили в известность ваше ведомство? Угадал?

— Угадали, — холодно подтвердил генерал. — Считаю, что такого рода действия необходимо как минимум согласовывать с внешней разведкой. Хотя бы для того, чтобы подстраховать курьера с важным секретным документом.

Черевин вздохнул.

— Ты ещё скажи — взвод охраны приставить, — бросил с досадой. — Зачем привлекать к делу лишнее внимание? Усложнять зачем? Пусть всё идёт своим чередом. Мало ли кого президент принимает… Встретились, пожали руки, хлебнули шампанского за искусство и дружбу между странами, всего и дедов. А что там Сергей со встречи в кармане унёс, про то знает он да Карно.

— И ещё полтора десятка чиновников с обеих сторон, — язвительно добавил Ефимов. — И неизвестно, кто из них в разработке у германской разведки, а то и завербован уже… Не обижайтесь, Пётр Александрович, но это неверная оценка ситуации.

Хотел сказать "дилетантская", однако язык придержал. Обижать Черевина — себе дороже. А Победоносцева так и просто опасно. Уж очень высоко летает старый ворон.

Воцарилось напряжённое молчание. Ефимов демонстративно изучал коричневые шторы на высоких окнах в кабинете обер-прокурора. Черевин сопел, и было ясно, что реплика генерала ему не понравилась. Аскетическое, забавно украшенное большими, оттопыренными ушами лицо Победоносцева оставалось бесстрастным.

Наконец обер-прокурор подал голос.

— Ваши опасения мне понятны, Виктор Михайлович, однако они избыточны, — сказал бесстрастно. — Ситуация просчитана и находится под контролем. Что касается Сергея Васильевича, то его безопасность волнует нас так же, как и вас. Однако, на наш взгляд, ему ничего не угрожает. — Слово "наш" выделил голосом. — И давайте не забывать, что речь прежде всего идёт о судьбе договора…

— Договора? А что с ним? Он же практически согласован…

— Так-то оно так… Однако мы не знаем, о чём Карно хочет конфиденциально сообщить государю.

А если вдруг напишет, что под давлением антироссийских сил в правительстве и парламенте, да и настроений в обществе вынужден отказаться от заключения договора, типун на язык?

— Ну, это маловероятно…

— Но не исключено. — Победоносцев хрустнул длинными тонкими пальцами. — Давление на него идёт жесточайшее. Сближение с Россией очень многим поперёк горла… И вот эта неизвестность хуже всего. Поймите, Виктор Михайлович, речь не только и не столько о французских кредитах. Договор должен изменить соотношение сил в Европе, — ни больше ни меньше. В наших интересах, разумеется. Вот о чём надо думать! А Белозёров… Затеяно огромное дело, и Сергей Васильевич в нём, при всех симпатиях, лишь винтик. Нужный, полезный, в какой-то момент и незаменимый, — но винтик.

С позиций государственного деятеля Победоносцев был прав. Там, где на кону державные интересы, не до сантиментов. Возможные угрозы для Белозёрова — это паника Ефимова на ровном месте. На самом деле наверху ситуация продумана и взвешена. А коли так, пусть всё идёт своим чередом. Обер-прокурор вершит большую политику. Художник рисует и, когда скажут, дисциплинированно исполнит роль винтика. А ему, генералу, надлежит безропотно делать своё дело, не размениваясь на пустые страхи…

Победоносцев, судя по всему, рассуждал именно так.

Но было в этих рассуждениях что-то глубоко не правильное. Не хотелось обострять отношения (очень не хотелось!), и всё же Ефимов не удержался от вопроса:

— Скажите, Константин Петрович, а государь того же мнения?

— Вы о чём?

— Ну, насчёт Белозёрова и винтика?

Победоносцев и Черевин переглянулись.

— Не уловил смысл вашего вопроса, — сухо сказал обер-прокурор.

— Ну, как же… Давеча, когда беседовали у государя, он прямо сказал: мол, случись что с Белозёровым, французам не прощу. Разве не помните? — невинно спросил Ефимов. — О простом винтике вроде бы так не беспокоятся. Или я чего-то не понимаю? А, Константин Петрович? Пётр Александрович?

Черевин побагровел. Как все истово пьющие люди багровел он быстро и густо. Но при этом промолчал, да и что тут можно сказать? Не спорить же с императором… Даже обер-прокурор не сразу нашёлся с ответом.

— Государь выразил свою чисто человеческую симпатию к Сергею Васильевичу. Мы знаем, сколь многим он ему обязан, — произнёс наконец раздельно и холодно. — Однако к международной политике и государственным интересам человеческие чувства отношения не имеют. Здесь действуют иные категории… — Пожевал губами. — К слову, государь идею получить письмо Карно через Белозёрова одобрил. Так-то, Виктор Михайлович.

В общем, не суйся, куда не надо.

Победоносцев поднялся, всем видом показывая, что разговор окончен. Встал и Ефимов.

Поклонившись, вышел молча. На миг возникло острое желание открыть дверь пинком сапога. Однако, сдержав себя, дверь пощадил.

Наутро Сергей проснулся в настроении, прямо сказать, ипохондрическом. Мало того, что не выспался, так и сны снились дурацкие. А чему удивляться? На кануне — воющий замок, тёмное пророчество Жанны, неприятный ночной разговор со старым пьяницей мсье Лавилье… Нервы — они ведь не железные. Остро за хотелось вдруг, как прежде, ещё в гусарские времена, начать день со стакана вина. А потом бросить все и уехать домой, в Россию, к Настеньке и сыновьям. Надоело на чужбине, сил нет… Как это у Фалалеева получается всё время быть бодрым и жизнерадостным? Аж завидно…

Надо работать, вот что. За работой не до меланхолии. Сделать ещё несколько набросков проклятого зам ка. Зарисовать крохотную, красивую ратушную площадь. Пришла вдруг мысль: хорошо бы договориться с мадам Арно и набросать "Портрет трактирщицы" — уж очень колоритная дама. Если надо, заплатить за позирование… Сергей представил тугие, круглые щёки женщины, необъятную грудь, короткие сильные руки, фигуру бочоночком (да чего там, — бочкой) и невольно улыбнулся. Ну, просится же на полотно!

Мсье Арно, кстати, тоже колоритен. Но это человек из другого теста. Если жена при всей строгости оставляет впечатление добродушия, то в муже чувствуется что-то хитрое и злое, жестокое даже. Помесь лиса и волка. Наверно, в его деле без этого нельзя. Чтобы успешно командовать трактиром и поддерживать по рядок в заведении, надо быть то лисом, то волком, — по обстоятельствам.

Размышляя об этом, Сергей встал, привёл себя в по рядок и спустился к столу завтракать. Немногочисленные постояльцы уже сидели за столом. Мсье Лавилье выглядел хуже обычного, и Сергеи не без злорадства подумал, что пить надо меньше. Зато мадам была свежа и хороша (не иначе, после утреннего купания в холодной майской воде). Намазывая хлеб маслом, Сергей вдруг заметил на себе пристальный взгляд женщины. Поглядев ответно, не без удивления обнаружил, что она делает некие заговорщицкие знаки бровями. Словно хочет на что-то намекнуть. О, господи! Напротив сидит Гастон, ему и сигналь… Отвернулся.

После завтрака Сергей, выйдя во двор, достал папиросы. Утро было солнечное и тёплое, на небе ни облачка. Сам бог велел нынче поработать. Сначала надо только сходить на телеграф и отправить депешу Настеньке: жив-здоров, рисую, люблю, скучаю по тебе и детям… Хорошая штука телеграмма. Но разве объяснишь заочно в двух словах, насколько любишь и насколько скучаешь?

За мыслями не заметил, как, шелестя подолом светло-серого платья, подошла мадам Лавилье. Лицо у женщины было серьёзное, напряжённое даже. Не иначе, сделала новые рисунки и жаждет получить отзыв мастера…

— Мсье Белозёров, я должна перед вами извиниться, — неожиданно сказала она, теребя в руках ридикюль.

Сергей удивлённо посмотрел на женщину.

— Не понял, мадам. Вы разве в чём-то передо мной провинились?

— Я нет, а вот мой муж…

— Да и он вроде ничего плохого не сделал. По крайней мере, мне.

— Вы очень добры… Но сегодня утром мсье Лавилье признался, что ночью вы с ним пили вино, и он обвинил вас… ну, скажем, в повышенном интересе ко мне. А я в ответ якобы оказываю вам знаки внимания, заигрываю. И вам, конечно, его нелепые обвинения неприятны, не так ли?

Прелестные глаза женщины были печальны. Разумеется, сказала она в самой деликатной форме, а на самом деле старый дурак с похмелья наверняка устроил несчастной жене сцену ревности. Да ещё, небось, похвастал, что ночью, за стаканом вина, припугнул художника: мол, всё вижу и, если что, заставлю пожалеть… Вот ведь бред!

— Вы напрасно беспокоитесь, мадам, — сказал Сергей мягко. — Что-то в этом роде ваш муж ночью действительно говорил. Я, как мог, объяснил ему, что переживает он напрасно. Из моих комплиментов вашим рисункам никаких лишних выводов делать не надо. Надеюсь, он меня понял.

— Ах, если бы!

Женщина вдруг всхлипнула. Её изящная белая рука поспешно поднесла ко рту платок.

— Вы не представляете, мсье Белозёров, каково быть молодой женой старого мужа. ("И представлять не хочу".) Эти бесконечные сцены ревности, беспочвенные упрёки… ("Да ну? А кто по ночам шастает к Марешалю"?) Дома, в Париже, он меня ревнует к соседу, здесь к вам. Скоро начнёт ревновать к фонарному столбу! Когда я выходила за него, это был совсем другой человек — состоятельный, щедрый, великодушный. Потом, когда разорился, стал скупым и подозрительным…

— Сожалею, мадам, — холодно сказал Сергей. Эта непрошеная исповедь начала раздражать. — Увы, не знаю, чем помочь.

Женщина подняла голову и жалко улыбнулась сквозь слёзы.

— Поверите ли, единственная отдушина — это живопись. Когда рисую, забываю обо всех неприятностях… А может, и не только отдушина. Может, средство вырваться из домашнего плена, стать наконец независимой… — В волнении схватила Сергея за руку. — Вы говорили, что… Вы действительно думаете, что у меня есть способности? Есть перспектива?

— Действительно, мадам, — сказал Сергей со вздохом, деликатно освобождая ладонь. — У вас всё может получиться. Для этого надо много работать и заниматься с хорошим наставником.

— Работы я не боюсь, а что касается наставника…

Она искоса посмотрела на Сергея, — не без кокетства.

— Вы не могли бы дать мне два-три урока?

Сергей внутренне чертыхнулся и покачал головой.

— К сожалению, это невозможно, мадам.

— Но почему?

— Видите ли, я не располагаю свободным временем. Скоро уезжать, а работы ещё много. Так что прошу извинить.

Женщина сделала капризную гримаску.

— Полноте, мсье! Выкроить час-другой, чтобы позаниматься, всегда можно, — было бы желание. — Она подошла ближе и почти коснулась Сергея грудью. Пахнуло тонким ароматом духов. Сказала, понизив голос: — Заплатить за уроки я не смогу, денег у меня нет, увы. Но ведь не всё измеряется деньгами, правда? Поверьте, я сумею вас отблагодарить…

Затуманенный взгляд, жаркое дыхание, заалевшие щёки… Всё до смешного откровенно. Много ли надо, чтобы соблазнить мужчину? А тут ещё, как на грех, в памяти непрошено всплыла вчерашняя сцена с очаровательной нагой купальщицей в главной роли. "Да зачем тебе это, милая? — мысленно возопил Белозёров. — Два любовника в одной гостинице при живом муже в соседнем номере, — не многовато ли?" Нет, он в такие игры не играет! Опять же, зачем обижать Марешаля? Хотя глаза сами собой оценивающе скользнули по соблазнительной женской фигуре. И оценка была высокой… И гусарские инстинкты (проще говоря, мужские) никто не отменял…

Чёрт знает, чем бы всё это закончилось, если бы не улыбка, тронувшая губы мадам Лавилье. То была улыбка охотницы, загнавшей зверя в безысходную ловушку. Да ещё уверенный прищур женщины, не привыкшей к отказам. И Сергей мигом пришёл в себя. Взбесился. Мадам Лавилье решила пополнить свою интимную коллекцию русским художником? Ну. так перебьётся…

Сделал шаг назад.

— Оставим это, мадам, — сказал твёрдо. — В Пари же полно художников, найдётся наставник и без меня.

Коротко поклонившись, ушёл в гостиницу.

На телеграф отправились всей компанией. Марешаль, Долгов и Фалалеев были в прекрасном настроении и пытались растормошить задумчивого Сергея. Заботники… "Серж, смотрите, какой чудесный день!"

(Это Марешаль.) "Красивая деревушка. И дома аккуратные, чистые. Нарисуйте лучше их, Сергей Васильевич. чем с этим замком связываться, ну его в болото". (Это Долгов.) "На обед будут телячьи отбивные с гривами, я узнавал. Хорошая тут кухня. И вино тоже". (А это гурман Фалалеев.) Сергей кивал, соглашался. Да, день замечательный. Да, деревушка прелестная. Да. телячьи отбивные с грибами — чистое объедение… Лишь бы отвязались со своей чуткостью.

В маленьком помещении телеграфа за стойкой сидел молодой конторщик и бдительно поглядывал на стрекочущий аппарат. Выдав Марешалю и Долгову ожидавшие их телеграммы из министерств, парень принял депешу от Сергея. Гастон, пока суд да дело, начал изучать послания и вдруг присвистнул. Следом присвистнул и Долгов, также успевший прочитать свою долю телеграмм.

— Бьюсь об заклад, что мы с тобой свистим по одному и тому же поводу, — заметил Марешаль, засовывая бланки в карман.

— Похоже, что так, — согласился Долгов.

— А что за повод? — тут же спросил любопытный, как сорока, Фалалеев.

Сергей ограничился вопросительным взглядом.

— Повод важный, — задумчиво сказал Долгов.

Но здесь мы его обсуждать не будем.

— Место неподходящее, — подхватил француз. — Знаете, что? Серж собирается на реку рисовать. Мы, само собой, с ним. Там, на берегу, и обсудим.

Как уже упоминалось, телеграф располагался на первом этаже здания ратуши. На втором квартировал полицейский участок. Поэтому, столкнувшись на выходе с сержантом Мартеном, Сергей не удивился. Удивил, скорее, вид Мартена, уж очень мрачен был жандарм.

Как нельзя кстати, мсье Белозёров, сказал он вместо приветствия. — Я уже хотел послать за вами.

— Вот он я, — сказал Сергей, пожимая руку Мар тену. — Что-то случилось?

— Давайте поднимемся ко мне. Поговорить надо.

— А мы? — спросил Марешаль.

— И вы с нами. Вас это тоже касается. За компанию с мсье художником.

Кабинетик Мартена, напоминавший размером шляпную коробку, гостей вместил с трудом. В приёмной комнатке участка зевали два жандарма, — очевидно, всё войско правопорядка и законности, коим располагал сержант.

— Плохо дело, мсье, — сурово произнёс Мартен, едва расселись.

— Так что случилось-то? — нетерпеливо спросил Сергей.

Сержант расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Подумав, расстегнул и вторую. С кряхтением потёр грудь. Несмотря на то что день лишь начался, лицо было усталое, серое.

— Пифо у меня пропал, — сказал отрывисто.

— Кто такой Пифо? — спросил Долгов.

— Местный жандарм, — коротко объяснил Сергей.

Он-то, как и Фалалеев, помнил степенного Пифо, поехавшего с ними на место убийства Звездилова в Сен-Робер, да там и оставшегося на день-два — разбираться. Он тогда ещё показал на торчащий в груди трупа нож с клеймом в виде орла Наполеона. Упомянул, что где-то, когда-то подобный клинок видел, только вот не мог вспомнить, где и когда…

— Что значит — пропал? — спросил Фалалеев.

— То и значит… Как в воду канул. Ходил по деревне, опрашивал сельчан, а потом исчез. Не знаю, что и думать.

Марешаль озадаченно хмыкнул и пригладил волосы.

— Сожалеем, — произнёс он. — Даст бог, всё же найдётся… Мы чем-то можем помочь?

Мартен махнул рукой.

— А чем вы можете помочь? Я вот в Орлеан телеграмму дал, в департамент. Пусть дознавателя шлют, он и разберётся. Моё дело — порядок поддерживать.

— Так зачем вы нас пригласили?

— А вот зачем…

Откинувшись на стуле, Мартен задумчиво посмотрел на Сергея.

— Люди в деревне волнуются, мсье Белозёров, — сказал неожиданно.

— Почему?

— Понимаете, жизнь у нас здесь, в общем, тихая, мирная. Бывает, подерутся. Кто-то у кого-то украдёт по мелочи. Ну, парень девушку на сеновал затащит, так потом на ней и женится. Вот и все происшествия. Живём из года в год спокойно, без потрясений. Вернее, жили…

Мартен замолчал и полез в тумбу стола. Вытащив большую, дочерна обкуренную трубку, набил табаком.

— И вдруг началось что-то недоброе, — заговорил снова, прикурив от спички. — По соседству убивают человека. Для наших краёв — дело неслыханное. Мы уж и не помним, когда здесь кого-то убивали. Следом исчезает жандарм, которому поручено в убийстве разобраться. Наш, местный. Такого вообще никогда не было. И всё это за каких то три дня. Вот народ и заволновался. Разговоры всякие пошли…

Действительно… По пути на телеграф Сергей за метил в нескольких местах небольшие кучки селян. Люди оживлённо переговаривались, бурно жестикулировали, — словом, обсуждали что-то их волновавшее. Вот в чём дело, оказывается…

Мартен наклонился к Сергею.

— И хуже всего, что эти происшествия связывают с вами, мсье Белозёров, — закончил негромко.

— Это почему же? — изумлённо спросил Сергей.

— Да потому, что и убийство, и пропажа Пифо случились через считанные дни после вашего появления в Ла-Роше. Всё было тихо-мирно, но приехал русский художник со своими русскими же помощниками, и началось… Кстати, убитый в Сен-Робере Звездилов — тоже русский художник. Я уж молчу, что в первый же вечер вы, мсье, сподобились собственной рукой начистить рожи местным парням. Вот люди друг друга и спрашивают: чего, мол, от этих русских ещё ждать? Какой беды?

Сергей растерялся. Такого поворота событий ожидать было невозможно.

— Вот дурь-то деревенская, — возмущённо буркнул Фалалеев. — Что в России, что во Франции одно и то же: крестьяне — народ дикий.

— Но вы же понимаете, что это полная чушь? — тихо спросил Мартена Сергей.

— Я-то понимаю, мсье. А вот все остальные нет. И это меня, знаете ли, очень беспокоит. Мэра, кстати, тоже. — Выпустив клуб дыма, Мартен хмуро посмотрел на Белозёрова. — Как бы чего не случилось.

— Например?

— Ну, например… Соберут сход и попросят вас покинуть деревню. Настойчиво попросят. Очень настойчиво.

— Проще говоря, выгонят?

— Можно и так сказать.

— А если я не уеду?

— Тогда будет плохо, мсье.

— Что ж, соберутся толпой и силой выставят за околицу? А то и пинками выгонят?

— Вроде того.

— А вы на что, сержант? С мэром в обнимку будете смотреть на беззаконие?

— Я уже говорил вам, что у меня всего три жандарма. А после исчезновения Пифо и вовсе два. — Мартен принялся выколачивать трубку. — Мы, конечно, в стороне не останемся. Но, понимаете ли, когда люди сбиваются в толпу, они вроде как звереют. Чтобы разогнать их, нужна сила. А у меня её нет. И я от души… понимаете ли, от души… советую, мсье: уезжайте от греха подальше. Всякое может быть. Не любят у нас чужаков, а уж русских тем более. Извините, само собой.

Сергей не выдержал — грохнул кулаком по столу. Мартен, однако, и бровью не повёл. Вздохнул только.

— Вы мне хоть стол сломайте, на здоровье… Поймите только, что я добра вам желаю.

— Себе вы добра желаете, — сказал Сергей тихо и яростно. — Случись что со мной в вашей деревушке, вам начальство голову оторвёт.

— Это уж непременно, — согласился сержант невозмутимо. — Только вам от этого легче не будет. Не дай бог, конечно…

Дверь в кабинет распахнулась, и быстро вошёл Бернар. Достойный мэр выглядел озабоченным, коричневый сюртук был небрежно расстёгнут, трехцветный шарф с талин сполз чуть ли не по самые… ну, в общем, сполз.

— А-а, виновники торжества в сборе, — сказал с оттенком неприязни, не утруждаясь приветствием. — Удачно, удачно… Вы объяснили им ситуацию, Мартен?

— Объяснил, мсье мэр.

— Сообщили, что им надо покинуть Ла-Рош, и чем раньше, тем лучше?

— Сообщил, само собой.

— Очень хорошо. — Повернувшись к Сергею, требовательно заглянул в глаза. — Вы всё поняли, мсье Белозёров?

Сергей неожиданно рассмеялся. И нервный же вышел смех… Как! Его, знаменитого художника, президента академии, приехавшего по воле российского императора, чуть ли пинками выпроваживают из крохотной деревушки, которую и не на всякой-то карте найдёшь. Предлог при этом самый что ни на есть нелепый, идиотский, оскорбительный: мол, русский живописец привёз беду в тихую сельскую коммуну…

— Напрасно смеётесь, мсье, — заявил Бернар. — Ничего смешного в сложившейся обстановке нет. Всё очень печально.

— Куда уж печальнее, — согласился Белозёров. — Меня, гражданина России и гостя французского правительства, гонят взашей…

— Никто вас не гонит. По крайней мере, пока. Рассчитываю, что вы как человек умный взвесите обстоятельства и покинете Ла Рош сами, по доброй воле. И немедленно!

Сергей сжал кулаки.

— Предположим, что не покину, — прорычал с прорвавшимся бешенством. — Что тогда? Что вы сделаете?

— Я? Ничего. Разве что умою руки. А потом в любой инстанции заявлю, что при свидетелях настоятельно предлагал вам избежать конфликта с местным населением. То же самое предлагал также начальник полицейского участка. И если вы к нам не прислушались… что ж, тем хуже для вас.

В разговор вступил бледный от гнева Марешаль.

— Вы сами-то поняли, что сказали, господин Бернар? — гаркнул он. — Вы сознаёте меру последствий, если с головы мсье Белозёрова хоть волос упадёт? Распрощаетесь с должностью мэра, и это в лучшем для вас случае…

— Сделайте одолжение, — сказал Бернар, пожимая плечами. — На что мне это кресло? Одни хлопоты и ничего больше. Пожалуйста! Мои виноградники останутся при мне…

— Да? В тюремной камере они вам не понадобятся.

— Как так, в камере?

— А вы что думали, господин пока ещё мэр? За международный скандал на территории вашей коммуны вас шампанским будут поить? У правительства тяжёлая рука, предупреждаю! Понадобится, так возьмёте ружьё и вместе с сержантом будете лично охранять мсье Белозёрова. Круглосуточно! Вам ясно?

Бернар побагровел и дрожащими пальцами рванул галстук. Подскочил к Марешалю.

— Насчёт международного скандала объясните моим жителям! выкрикнул он, злобно глядя на чиновника. — Я не виноват, что здесь в каждой второй семье дедушка или прадедушка воевал в армии императора! И слово "русский" означает "враг"! Не смейте меня пугать, молодой человек! Лучше подумайте, что правительство далеко, а местное население близко…

Мартен неожиданно к чему-то прислушался и, резко встав, подошёл к окну. Выглянул. Тихо выругался.

— Ближе, чем хотелось бы, — пробормотал, кусая губы.

Следом к окну приник Долгов.

— О, чёрт! — только и сказал, качая головой.

— Что там, Борис? — нервно спросил Фалалеев.

— У входа в ратушу толпа собралась. Всю площадь запрудила…