Революция

21. Новый виток в судьбе

После отъезда Ритолы Тойво отчего-то заскучал. Оказывается, они крепко сдружились с этим бегуном, увлеченным кроме спорта жизнью Элиаса Леннрота. У самого Антикайнена даже в помыслах не было уехать куда-то прочь из Финляндии. Понятно, брат его, скрываясь от полиции, сел на пароход. Понятно, Вилье укатил — у него в Америке семья, да и спортивная перспектива. Тойво не представлял себя вне Родины.

Весь мир жил в ожидании чего-то знаменательного. Во многих развитых странах, в том числе и в России, намечался, намечался — и, наконец, наметился экономический подъем. Никто и не предполагал, что этот подъем закончится так скоро, обвалившись от подлого толчка в спину Первой Мировой войной.

А пока Германия строила свою модель военной демократии, признававшую только законы военного времени. Глупцы, не допускавшие мысли, что дуракам-то закон не писан, пусть и военный. Дураков не победить никогда, разве что уничтожить. Но у германцев — кишка тонка, а дурни сами кого хочешь уничтожат.

Еще где-то терся по балам и шнырял по охотам эрцгерцог Франц Фердинанд, нисколько не содрогаясь при упоминании города Сараево. Еще командовал 13 Владимирским уланским полком в Минске-Мазовецком блестящий российский офицер Карл Густав Маннергейм, предаваясь на досуге воспоминаниям о былом азиатском вояже, якобы картографическом. Его посещение далай-ламы в картографию вписывалось самым «логичным» образом. Еще искал духовного просветления совсем не потребляющий алкоголя тобольский чудотворец Григорий Новак, уже сделавшийся Распутиным. Еще последний царственный Романов размышлял над превратностями воровства и плохих дорог в Империи. Еще дорабатывал свои российские идеи новый американец Сикорский, а Харламов и Давыдов закладывали свое имущество для регистрации бренда Харлей-Дэвидсон. Еще Никола Тесла, забивший на идею Ворденклифских башен, распродавал направо-налево свои патенты, обосновавшись в Нью-Йорке на улице Ист-Хьюстон, 48. Еще мутил свои революционные идеи Вова Ленин и только-только начинал искать для себя в Германии вагон, в который можно было поместиться, а поместившись — еще и запломбироваться до самого Петербурга.

Еще моя прабабушка готовила кружева для всемирной Парижской ярмарки (моя — в смысле, автора). А нас никого еще не было на свете.

Пятнадцатилетний Антикайнен, задействованный в столичном шюцкоре, тоже испытывал подъем. Его участия в акциях довольно быстро снискали ему репутацию не только отличного кулачного бойца, но и организатора.

Все дело в том, что он не ограничивался простым выполнением приказов вышестоящих начальников. Осознав, кто в реальности руководит отделением «Союза Силы» в Гельсингфорсе, он перестал испытывать пиетет, да, вообще — уважение, к спускающимся сверху распоряжениям. Это совсем не означало, что Тойво начал вести какую-то подрывную, либо саботажную работу в шюцкоре, это означало, что он принялся тренироваться самостоятельно, а к акциям готовиться заранее. Это выражалось в предварительной рекогносцировке места действия, сборе информации об участниках действия, просчете потенциальных угроз.

Совсем скоро вокруг него сформировался небольшой отряд единомышленников, как ровесников, так и парней постарше. Репутация «счастливчика», не знающего поражений, заставляла знающий народ его уважать.

Однажды к нему в комнату пришла телеграмма, подписанная «Отто-Вилли Брандт» с предложением встречи. Людей с такими позывными в числе его знакомых не значилось. Или полицаи решили с ним поиграть в вербовку, или кто-то предлагает работу на стороне. В принципе, опасаться пока было нечего, поэтому Тойво на встречу пошел, предварительно нарезав по окрестностям пару кругов для контроля слежки, провокации или еще какой пакости им неучтенной.

Отто, который призвал его на набережную, оказался знакомым ему Отто, Вилли — тоже был Отто, ну, и Брандт — опять же Отто. Отто Куусинен — един в трех лицах.

— Давненько не виделись! — сказал Антикайнен и даже обрадовался. Действительно, их пути как-то разошлись: последняя встреча, когда Тойво искал подарок для Ритолы, была скоротечной. — Отчего такие сложности с именем?

Куусинен только завершил свое двухлетнее пребывание в Эдускунте, отнимавшее у него массу времени и одновременно дававшее ему массу информации.

— Да так, проба конспирации, — ответил он, пожимая протянутую руку. — Да ты не юноша, но муж!

Они обменялись ничего не значащими фразами, посмеялись над шутками, посетовали на погоду, и Отто после этого, вдруг, сказал:

— Ну, ладно, бывай здоров, Тойво! Рад был тебя видеть.

Антикайнен растерялся настолько, что это, пожалуй, лучше всех слов отразилось на его лице.

— И все? — спросил он.

Куусинен внимательно посмотрел ему в глаза и, выждав паузу, отрицательно мотнул головой.

— Нет, не все.

Они провели, беседуя, еще добрый час. Тема разговора оказалась действительно серьезной, оправдывающей «пробу конспирации». Отто предлагал Антикайнену вступить в антиправительственную организацию революционеров. Она называлась «Союз социалистической молодежи».

— Сам понимаешь, ситуация сейчас самая многообещающая. Причем — везде: в промышленности, в культуре, в войне. Всего предугадать невозможно, но добром это дело не закончится. Русские в Петербурге страдают маниакальным психозом, немцы в Берлине — маниакальным психозом в особо извращенной форме. С попустительства царя Николая Второго идею «святой Руси» толкают все, кому не лень. При попустительстве кайзера Вильгельма мысль об «истинных арийцах» распространяется с удручающей скоростью. Прочие, получается, ни «святыми», ни «истинными» быть не могут. Поверь мне, народ, насильно забывающий свое прошлое, обречен.

Тойво слушал и молчал. Он умел делать хорошо и то, и другое. Пока его житие-бытие определялось, в основном, словом «сегодня». Каждое «вчера» выпадало из реальности, каждое «завтра» было загадочным и манящим. Планы на будущее, конечно, существовали, но они были донельзя размыты: хотелось раздобыть денег, а потом купить себе типографию, чтобы издавать книги. Каким образом обрести стартовый капитал и какую литературу печатать — такие вопросы пока были без ответов.

Куусинен, конечно, рассуждая о грядущих переменах, преследовал какую-то свою цель. Он много знал, у него была власть, а стремления к будущему — строго ограничены и направлены. Антикайнен для него был помощником, на которого можно было положиться и понадеяться. Но в свои планы Отто никого посвящать не собирался. Это Тойво понимал хорошо.

Как Ритола, так и он сам насобирали для Куусинена много материала о движении шюцкора, чтобы создалась картина общего настроения в финском обществе. Подобные «Союзу Силы» объединения возникали по всему миру, в основном, базируясь на национальной идее: и в Германии, и в Италии, и в Шотландии, и даже в России. Каждое из них развивалось в меру национального колорита.

— Все эти революционные движения — всего лишь поиск способа перераспределения материальных ценностей, так что не стоит особо заморачиваться и стучать себя пяткой в грудь: я революционер! — объяснял Куусинен. — Революция — это чудовище, пожирающее своих детей. Ее делают одни, а пользуются результатами другие.

— Так что — будет революция? — спросил Тойво.

— А ты думаешь, все эти революционеры расплодились просто для прихоти?

— Для прихоти и похоти, — пошутил Антикайнен, но Отто на шутку не откликнулся.

Мир уже знал несколько революций и одно боксерское восстание. Но так как боксеры восстали в Китае, никому до этого не было дела. Вот если бы настоящие боксеры подняли бузу в Англии, это было бы круто! А китайские боксеры — это несерьезно, может быть, они никакого отношения к спорту джентльменов и не имеют! Революции же во Франции и России показали всему миру, что не до жиру, быть бы живу! И в стороне ведь никак не остаться! Разве что бежать с насиженных мест.

Революционное движение расцветало буйным цветом, словно подпитываемое экономическим подъемом. Как уже упоминалось, вероятным достижением такого прогресса могла быть война. А война — могла предшествовать революции. Все могло быть.

— Интересная особенность, свойственная нашей жизни: если люди, по своей национальной составляющей — евреи, потянулись куда-то и начинают осваиваться в руководстве, значит, что-то изменится, причем, к неизменной выгоде этих евреев, — сказал Куусинен. — Желательно бы от них не отставать.

Тойво против такой выкладки не возражал: ему припомнились парни из начальственного состава шюцкора Гельсингфорса и революционеры, трущиеся с Сашей Степановым. Они ему, конечно, не нравились. Но, в конце концов, для взаимовыгодного сотрудничества не обязательно испытывать симпатии. Нужно использовать друг друга, стараясь, чтобы тебя самого использовали как можно меньше. Антикайнен устыдился таких своих мыслей: они показались ему подленькими и низкими. Но Отто, словно бы подслушав их, заявил:

— Чему быть, того не миновать. Надо искать в этом для себя преимущества. А для того, чтобы их найти, надо все это дело как следует изучить.

Нимало не заботясь о внезапной удрученности Тойво, Куусинен сообщил, что по «Союзу Силы» к сегодняшнему дню картина вырисовалась. Не в меньшей степени это случилось при помощи двух товарищей, отучившихся в Каяни в прошлом году. Финский шюцкор — это реальная сила, но она может быть направлена только на защиту. Никак не на нападение. Гельсингфорское отделение — не показатель. Здесь образовалось, скорее, полухулиганское объединение городских бандитов. Но основной состав «Союза Силы» — это совсем не городские жители. Их навыки в стрельбе во многом превосходят навыки в кулачных разборках горожан. Их навыки в маскировке во многом превосходят навыки горожан в мордобитии. Их навыки в выдержке и выносливости во многом превосходят навыки коллективных потасовок горожан. Словом, настоящий шюцкор — это Каяни, Савонлинна, Йоэнсуу и другие маленькие города и разбросанные среди лесов и озер хутора.

— Что вы хотите? — несколько невежливо спросил Тойво.

— Мы хотим, чтобы ты немного отвлекся от уличного хулиганства, и подключился к более серьезному и перспективному делу, усмехнулся Отто. — Причины, пожалуй, станут тебе самому ясны через некоторое время.

Дело-то, конечно, житейское. Не в шорники же, право слово, подаваться. Балансируя на грани закона, под недоброжелательными взглядами разного рода полицаев и иже с ними сам по себе вырабатывается некий бунтарский взгляд на государственное устройство. Союз молодых социалистов, в принципе, ничем не хуже шюцкора. Если там дают деньги на жизнь, то следует посмотреть: может, на те деньги и жить краше?

Куусинен внезапно заметил подавленность своего молодого товарища и расценил ее по-своему.

— Думаешь, как хорошо было раньше, в прошлом? — спросил он.

— Будь все в прошлом хорошо, оно бы и не менялось в будущем (слова Вуди Харельсона из фильмов «True detective»), — глубокомысленно заявил Антикайнен.

— Тебе нужно время на размышление? — улыбнувшись, спросил Отто.

— Я готов, — со вздохом ответил Тойво. — Чего тут думать?

Они разошлись, наметив договоренность о дальнейших действиях. Антикайнен шел к себе на квартиру и думал, что все вокруг изменилось в один момент. Мир был другим до этой встречи, но определить, лучше он был или хуже можно только в сравнении. А чтобы сравнивать — надо просто жить. Однако и улицы, и люди на них, и даже вороны на деревьях сделались какими-то чуточку неправильными и оттого — непонятными. Хотя, казалось бы, что может быть непонятного в вороне?

Организаторские способности у Антикайнена были незаурядные, поэтому с ним вместе в «революцию» из шюцкора ушли единомышленники — молодые парни, негласно принявшие верховенство Тойво. Конечно, пришлось выучить все эти модные революционные словечки: «интернационал», «эксплуататоры», «всеобщее равенство и братство», «пролетариат» и «булыжник — орудие пролетариата». Но старшие товарищи — евреи, щерящие глаза в очечках — допускали в революционную организацию только тех, кто в свою речь мог свободно вставлять именно этот лексикон. Для дальнейшего продвижения по революционной лестнице необходимо было прочитать «Капитал» — книгу бородатого дядьки Маркса, выпущенную его корешем бородатым Энгельсом. Для парней в пятнадцатилетнем-шестнадцатилетнем возрасте это было уже перебором, поэтому ни на что большее они не претендовали.

Но Тойво разжился этой книгой и для начала принялся ее читать в туалете, когда приспичит. Давалась она тяжело, зато прочие процессы под нее осуществлялись очень даже легко.

Действительно, опыт дворовых битв очень помогал юным революционером. Они двигали в городе «подрывную литературу», перевозили значительные суммы в мелких купюрах, составляли планы полицейской активности и всегда стояли на шухере у старших товарищей, чем бы те ни занимались.

Союз социалистической молодежи не принимал участия в террористических действиях, ни боевики, ни бомбисты в его рядах не числились. Да никто, в принципе, нагнетать обстановку, как иной раз случалось в самой России, не пытался.

Казалось бы, совершенно революционные взрывы на «адских машинках» полицейских, государственных и иных чиновников при ближайшем рассмотрении носили отчетливо коммерческий «заказ».

Не разрешил городской голова установить сеть рюмочных на пути следования рабочих от заводской проходной к жилым кварталам — его разнесла на кусочки восторженная гимназистка при помощи спрятанной в футляре от тортика бомбы. Нет человека — нет проблем. Зато рюмочные взросли, как грибы. Кому охота с «революционерами» связываться?

Разве что другим революционерам, из другого крыла революции. Их бомбисты, не сумев вовремя подготовить гимназистку или студента политеха с пылающим взором, обратились к подготовленному и проверенному подпольщику с десятилетним стажем, к товарищу Камо. Тот за деньгу малую экспроприировал всю месячную выручку от всех рюмочных в момент передачи ее в российский банк. Взял пистолет системы наган и перестрелял к чертям собачьим всех коллег-революционеров, сдававших еврейским банкирам очень крупную сумму в рост. Попутно, конечно, и прочих посетителей перебил, и служащих, а потом патроны кончились. Изъял всю наличность, погрузил ее на извозчика — и был таков. Хорошо, хоть оговоренную сумму нанимателям своим для развития революции отдал, а то ищи потом товарища Камо по всему Нахичевани!

В Финляндию радикальные революционеры предпочитали приезжать на отдых. Их лидеры — в Швейцарии, в Ниццы, а народ попроще — в Котку и Турку. Вроде бы и за границей, а, вроде бы, и в России. По крайней мере, дороги хорошие, не надо в грязи утопать.

Бывало, что их встречал Тойво со своей бригадой. Вытаскивал на вокзале в Гельсингфорсе мертвое тело, благоухающее алкоголем, и тащил в укромное место, где тело оживлялось посредством вливания внутрь живой воды крепостью в сорок, как то водится, градусов и бодрящим массажем специально подготовленной для этого дамы, именуемой в узких революционных кругах, как «профурсетка». Или две профурсетки, или, даже, три.

Тут же вились полицейские шпики, с которыми можно было сходить в соседний буфет и выпить кофе, либо пива.

— И чего я здесь не видел? — говорил шпик.

— Погоди, сейчас еще твой начальник заявится, — криво ухмылялся Тойво.

И, действительно, заявлялся. Только не с проверкой или какой иной служебной надобностью, а с дружественным визитом «в нумера».

— Сейчас друг другу секретные материалы сольют, чокнутся и выпьют, не побрезговав. А потом либо кого-то из вас в кутузку определят, либо кого-то из нас со службы выпроводят без пенсиона по профнепригодности. Всем радость — галочки в отчетности, только нам горе, — вздыхал шпик.

— А что ты хотел? — удивлялся Тойво. — Всем надо жить. А им — надо хорошо жить и даже отлично.

— Ага, — соглашался собеседник. — Отлично от других.

— «Революция — ты научила нас верить в несправедливость добра. Сколько миров мы сжигаем подчас во имя твоего святого костра!» (песня Ю. Шевчука) — скрипуче пел Антикайнен.

«Бляха, муха!» — думалось Тойво. — «Разобраться, так одно дело делаем. Может быть, разными путями, но это же единство и борьба противоположностей в чистом виде. Бытие, блин, определяет сознание. Просто прибавочная стоимость в душевных муках!»

Видимо, не так, чтобы редко он заходил в туалет и выходил из него не так, чтобы скоро. Маркс и Энгельс — марксизм-энгельсизм.

Антикайнену понравились слова, переданные ему одним из его людей, заботившихся о приезде некого бывшего семинариста из Грузии, ныне — важного революционера (это, конечно, Иосиф Джугашвили, как же без него!). Тот, размякнув после сауны, как-то сказал:

— Что нам завещал философ Джон Томас в книге «Основы мира» (1847 года издания)? «Никто не имеет права ограничивать то, что открыл нам Господь, рамками собственного невежества». Я добавлю: ни царь, ни поп — никто. «Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; она прославит тебя, если ты прилепишься к ней» (Книга Притчей Соломона, глава 4 стих 7, 8).

А потом, пустив кольцо дыма от папироски «Герцеговина Флор», дополнял:

— Только лишь я буду ограничивать. И только тогда, когда мудрость эту в себя впитаю.

Ну что же, взрослые столпы революции в присутствии мальчишек на побегушках не особенно стеснялись в самовыражении. А те в свою очередь пытались запомнить каждое слово, пусть и донесенное переводчиком, каждый поступок этих людей, делающих свою Историю. История эта, как правило, делается без участия разума. А сон разума порождает, естественно, чудовищ.

Впрочем, может и неестественно.

Тойво довелось как-то встретиться с одним парнем, которого они потом с сотоварищами, не сговариваясь, сдали полиции. Так вот тот на полном серьезе распространялся:

— Я для революции — самый нужный человек, потому что не могу больше жить в рабстве. Помню, на меня как-то косо посмотрел один парень. Я к нему: что глядишь, паразит? А он удивляется, смотрит на меня, как на муравья и говорит, чтобы я шел своей дорогой. Ну, я его, естественно, подкараулил, когда он в парке бегал, и полоснул битым бутылочным горлышком по животу.

— Почему — естественно? — спросил Тойво.

— А ты бы поступил иначе? — совершенно искренне удивился парень. — Это же для всех естественно.

Ему по голове ударили сразу несколько человек. А потом отвели в ближайший полицейский околоток. Скорее, даже, отнесли, потому что сам идти тот отказывался.

— Это он чемпиона порезал, — сказал Антикайнен полицаям.

Чемпионом был Пааво Нурми, будущий великий спортсмен.