Революция

17. Элиас Леннрот. «Нулевое» путешествие

Вилье не смог попасть стипендиатом в легкоатлетический клуб Гельсингфорса. Впрочем, он как-то не особо к этому и стремился. Нет, конечно, он все рассказал про Олимпиаду, про свои победы в Перясейняйоки, про знакомство с Колехмайненом, про методику тренировок, но внутренне понимал, что все это впустую.

Во-первых, сейчас был явно не легкоатлетический сезон, а, во-вторых, почему-то не видел своего будущего под флагами с синей свастикой (позднее это сделается эмблемой ВВС Финляндии). Ну, а в третьих, он не знал, что моложавый дядька из секретариата клуба с момента появления Вилье очень косо на него смотрел. И это не потому, что дядька был косым, а потому что однажды ранней весной поиски пикантных ощущений завели его к сатанистам на оргию, где солировали два товарища: Тойво и сам Ритола.

Поэтому Вилье не стал возражать, когда Антикайнен записал их в шюцкор. Дожить до Рождества, а там видно будет. Хотя Тойво не вполне впечатлило посещение столичного отделения Voimaliitto, но он предположил, что в реальности все же дела обстоят просто и обычно. Тренировки, занятия, обучение новичков.

Не прошло и пары дней, как к ним на квартиру забежал посыльный.

— Антикайнен и Ритола? — спросил он.

— Только Антикайнен, — сказал Тойво, потому что Вилье еще не вернулся со своей второй дневной тренировки. — Ну?

— Завтра в шесть утра акция, — проговорил посыльный. — Сбор у текстильной фабрики на Лентокату. Инструмент раздадут там же. Все.

Он испарился, а Тойво озадачился: что за акция, почему у фабрики, какой инструмент?

Тем не менее к шести утра они с Вилье пришли на означенную улицу, обнаружив там еще два десятка крепких молодых парней. Они стояли в очереди, заканчивающейся в крытой брезентом тележке. Хмурый сонный мужик, запуская руку под тент, выдавал каждому подошедшему обрезок водопроводной трубы.

Тойво и Вилье тоже получили свои трубы и повертели их в руках, недоумевая, что с ними делать?

Закончив с раздачей, тот же мужик, видимо — организатор акции, прошелся по толпе парней, ставя галочку в бумажке со списком фамилий. Никто не разговаривал, молчали и новички.

— Ну, пошли? — сказал организатор.

Никто не ответил, но все разом двинулись за главным. Тойво даже заподозревал, что все парни — немые, и они по ошибке угодили в эту молчаливую толпу. Повинуясь стадному инстинкту, они тоже не произнесли ни звука.

Перед воротами на фабрику организатор повернулся к своим людям.

— Работать с русскими, если попадутся финны — то с ними работать особенно жестко, — сказал он.

— А как определить: кто есть кто? — спросил Вилье, нарушив установленное обычаями молчание. Все парни сразу же от него отодвинулись, и Тойво — в том числе. Ритола остался один, словно в зоне отчуждения, и, скрывая смущение, спрятал свою трубу за спиной.

— Хм, — сказал предводитель. — Определить можно по мату. Русские предпочитают материться по-русски. Все, заходим.

Он открыл створку ворот, и парни друг за другом, обтекая его, принялись заходить внутрь.

Тойво и Вилье вошли вместе со всеми. На широком дворе возле задрапированных грубой бумагой тюков с материалом стояли люди. Антикайнен догадался, что все они — рабочие. А где же работницы? На текстильной фабрике обычно работают текстильщицы, но женщин видно не было. Если, конечно, не предположить, что все эти мужики с закатанными рукавами и волосатыми мускулистыми руками — замаскированные девчонки. Но голоса у этих текстильщиц тоже были еще те — будто они всю свою сознательную жизнь жрали понтикку и курили папиросы, а еще каждый божий день орали до хрипоты.

— Нас не запугать! — раздалось со двора сразу несколько голосов. — Шюцкор недоделанный!

— Лахтарит (мясники, в переводе с финского), — поддержали их вопль другие текстильщики. Ну, а кем еще можно их назвать? Только одно предположение, что на этой фабрике работают исключительно мужское сословие. Женское — машет кувалдами в соседней кузнице.

Над головами возмущенных мастеровых неизвестно откуда взвилось красное знамя. И сразу же, словно по команде, полетели камни. Оно и понятно: булыжник — оружие пролетариата, даже такого, как ткачи и закройщики с портными.

— Мочи козлов! — взревел организатор.

Парни, до этого отмахивающиеся своими трубами от летающих камней, бросились в драку. Тойво тоже поскакал вместе с ними, подгоняемый наступающим ему на пятки Вилье.

— Мать-перемать! — закричал большой дядька, оказавшийся на пути Антикайнена, и махнул свинчаткой, завернутой в женский платок.

«Русский», — обрадовался Тойво и отклонился назад. Перед его носом пролетел губительный снаряд, а потом над головой просвистела труба, управляемая Волком из Перясейняйоки. Управлял он ею мастерски: угодил по кисти противника. Тот заругался еще пуще прежнего, но из активной драки выбыл, упал на колени и пополз к выходу.

Дальнейшие события разворачивались таким образом, что позднее никто не мог вспомнить, кто же кого бил, кто от кого отбивался? Замечательно было лишь то, что все текстильщики на предплечья повязали себе красные тряпочки, чтобы не ошибиться, кого лупить. Иначе бы и Тойво, и Вилье могли начать драться против своих же. Вероятно, такое разделение было оговорено заранее. Сегодня красные с повязками, завтра белые.

Победила, конечно, дружба. Едва шюцкоровцам удалось истребить, точнее, конечно — нейтрализовать, красных финнов, русские быстро растеряли слаженность и единение, то есть — дружескую связь и плечо друга. Они начали сдаваться один за другим. Совсем скоро драка затихла, все стояли, сидели, лежали и сопели, исподлобья поглядывая друг на друга. Откуда-то из-за пределов двора до слуха всех долетел, вдруг, вой. Ну, не вой, конечно, в прямом понимании, а так, завывания. Причем, исполнялись они исключительно женскими голосами.

— Все, девочки, — сказал руководитель в изодранном в клочья пиджаке, подойдя к двери в помещение склада. — Можете выходить на работу и больше не волноваться.

Дверь открылась, и во двор, одна за другой, принялись выходить заплаканные текстильщицы. Ни на кого не глядя, они прошли в цех, и совсем скоро оттуда раздалось тихое жужжание станков и механизмов, положенных по описи имущества для работы этой фабрики.

Тойво и Вилье переглянулись, словно спрашивая: ну, как? Антикайнену досталось по лицу, по руке и еще по заду. На левой скуле расплывался большой синяк, каждое движение левой руки сопровождали болевые ощущения, на левую половину своего зада он еще не успел посмотреть, но уже ее чувствовал. И чувство это было не из приятных.

— Тебя, словно с одного бока трамбовали, — заметил Ритола. На нем, как ни странно, не просматривалось ни одного следа былой схватки.

— А тебя, словно бы, здесь и не стояло! — скривился Тойво.

— Стояло, стояло, — возразил Вилье. — Только больше бегало и прыгало.

Шюцкоровцы, расслабляясь, нарушили свой обет молчания и принялись о чем-то вполголоса переговариваться с побитыми русскими. Те, в свою очередь, перестали ругаться матом и, временами что-то объясняя былым противникам, иногда позволяли себе короткие смешки.

Потом организатор акции собрал у своих бойцов трубы в тележку, выдал каждому по двадцать марок, и все принялись расходиться. У Тойво складывалось такое впечатление, что некоторые парни из шюцкора пошли пить пиво вместе с былыми русскими противниками. Только «красных» финнов не было видно — им досталось сильнее всего, и на какие-то забастовки они были теперь неспособны еще долгое время.

Вилье пошел в парк на пробежку, а Тойво отправился в их комнату, чтобы слегка отлежаться.

Кряхтя и морщась, он достал двадцать марок, порадовался им, конечно, но решил, что лучше радоваться лежа. Да, и Элиасу Леннроту, если верить рассказам Ритолы, в свое время тоже приходилось отлеживаться. Причем, не час-другой, а, бывало, что и сутки.

Человек, открывший Элиасу в «нулевом» походе место с золотом, назвался Ийваном. Был он среднего возраста, но выглядел донельзя усталым, словно бы только что с рудников, либо из тюрьмы. Ийвану откровенно быстро хотелось избавиться от золота, будто оно жгло ему тело и душу, даже на расстояния взгляда.

Он очень удивился, когда Элиас, удостоверившись в содержимом ящика, сказал:

— Хорошо. Закапывай его обратно.

— Как? — испугался Ийван. — Почему закапывать? Ты его не берешь? Мы так не договаривались.

— Да мы с тобой вообще никак не договаривались, — ответил ему Леннрот. — Я потом возьму, а сначала мне нужно уладить кое-какие дела в местных хозяйствах. Давай-давай, закапывай. Ты же видишь, я пришел без инструмента, так что мне работать нечем.

Ийван совсем удручился и, безвольно схватившись за лопату, набросал сверху ящика земли, выровняв яму с прочей поверхностью.

— А теперь что? — спросил он, закончив работу.

— А все! — похлопал его по плечу Леннрот. — Иди домой, отдыхай, а я с тобой свяжусь через денек-другой. Тогда и золото заберу. В самом деле, не в карманах же мне его нести? Порвутся карманы.

Они вместе отправились прочь от зарытого клада, но перед выходом на дорогу Элиас остановился.

— Не следует, чтобы кто-то видел нас вместе, — сказал он. — Ты иди, а потом и я пойду.

— Потом мы все пойдем, — горько усмехнулся Ийван и двинулся дальше в одиночку.

Через два дня Леннрота возле одной из усадьб остановили полицаи. Люди в форме были настроены агрессивно, ну, да им по службе положено во всех людях видеть врагов народа.

— Что здесь делаешь? — спросили один из них, щеголеватый ровесник Элиаса, косящий своими манерами под военного.

Конечно, можно было покривляться и тешить свое эго глупыми вопросами, типа «а в чем, собственно говоря, дело?» Однако проку от этого не будет ни на грош.

— Иду на встречу с Юханом Кайнулайненом.

— Это еще кто такой? — обратился франт к своим, вероятно, местным коллегам. Те только пожали плечами, поэтому Леннрот позволил себе смелость уточнить:

— Рунопевец из прихода Кесялахти. Здесь в гостях у родственников, вот я и записываю от него руны.

— Ты что — блаженный? — подал голос, возможно, только для самоутверждения, один из местных полицаев.

«Сам ты — блаженный!» — ответил ему Элиас, в мыслях, конечно же, а вслух произнес:

— Магистр философии университета города Або. Здесь в этнографической экспедиции с научной целью.

Местный служитель закона только сплюнул с презрением и явным разочарованием.

Что же тут сказать — тяжелая у парней работа, нервы, как канаты. Тем более, когда золото из клада ушло у них из-под носа.

Распростившись с Ийваном два дня назад, Элиас тем же путем вернулся обратно к памятному дереву с зарытыми под ним сокровищами. У него действительно не было с собой лопаты, зато в кармане покоился широкий скребок, которым легко можно было копать рыхлую землю. Таким образом, совсем скоро он переложил золото в свою кожаную куртку, связав ее рукава и получив тем самым узел, в который все слитки и поместились безо всякого труда.

Элиас отошел на пятьсот шагов от снова закопанного ящика и поместил сокровище под корни большого пня. И недалеко от дороги, и никто не знает о новом хранилище, кроме него.

Справившись со своей задачей, Леннрот однако не сумел выйти из леса: внезапно вокруг сделалось ужасно многолюдно. Суетливые парни в форме принялись окружать былое место клада со вполне определенной целью: найти, изъять и схватить. Схватить должны были его, а прочее относилось к золоту.

Никто не хватился кражи столь большого количества слитков, вероятно, потому, что она, эта кража, длилась не один год, может быть, даже, не одно десятилетие. Мельком бросив взгляд на сокровище, предъявленное ему Ийваном, Элиас определил, что оно принадлежит разным эпохам: печати на золоте различались. Шведские оттиски преобладали, но на одном из слитков уже стояла отметина Российской империи.

Как удавалось незаметно выкрасть шведское золото — этот вопрос, пожалуй, останется без ответа. Воры, вероятно, уже давно скончались по старости. Дело перешло потомкам, у которых ныне что-то не заладилось. Взяли слиток, подменили его свинцовым бруском, окрашенным в золотой цвет, да не прокатило. Где-то по пути драгоценных чушек в Петербург, либо куда-то в другую часть России, дело вскрылось.

А потомки тем временем задумали завязать с накоплением своего золотого резерва и сбыть его по спекулятивной цене. После такого решения обязательно возникает конфликт интересов: кто-то считает, что делиться поровну — нехорошо, а хорошо — вообще не делиться. Поэтому Ийван, терзаемый совестью, либо сознанием, что обязательно попадется, столь утомлен. Он не мог не сотрудничать с полицией.

Леннрота должны были взять с поличным, чтобы выйти на след золотого трафика, если таковой существует. Но у него по этому поводу были другие мнения. Кто-то проницательный в полицаях при отчете Ийвана понял, что здесь как-то нечисто, черт с ним, с обладателем сокровища, с курьером — само золото бы не упустить!

Элиас, обнаружив, что он теперь в лесу не один, решил, что лучше слегка отлежаться. Он дополз до упавшего от старости, либо от ветра, либо, пес его знает чего, большого дерева, протиснулся между стволом и землей и двинулся прочь от задранных к небу корневищ, извиваясь, как змея. Вокруг него раздавались озабоченные поисками голоса, а он протискивался к иссушенной и осыпавшейся кроне. Конечно, в корнях спрятаться проще всего, но там, вполне вероятно, живут муравьи. Вряд ли на Земле найдется живое существо, способное ужиться с этими насекомыми в непосредственной близости.

Элиас, наконец, занял удобную для себя позицию, укрылся, как мог, мхом и прелыми сухими ветками и замер. Оставалось только ждать дальнейшего развития событий. Очень досадно, что он невольно оказался в самой их гуще.

Люди, участники происшествия, сначала переговаривались негромко, потом же, все, как по команде, закричали. Кричали они всякие гадости: про отношения с чужими матерями, про падших женщин, про неестественные связи между мужчинами и тому подобное. Леннрот даже сумел различить голос несчастного Ийвана, который часто прерывался и сопровождался звуком глухих ударов.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы определить: они откопали золото. Точнее, конечно, откопали отсутствие золота.

Ну, что же, не видать вам, господа полицаи, теперь этого богатства, как своих ушей. Единственный человек, кто теперь мог называться хранителем сокровищ — был он, Леннрот.

А вокруг него забегали люди. Первое дело, когда облажается начальственный полицай — это устроить вокруг себя суету, которая, по его мнению, должна подразумевать активность: активные поиски ли, активное взаимодействие ли, либо вообще любое активное времяпровождение. Потом находят «стрелочника» — как правило, самого неактивного участника. На него вешают всех собак, которых удается добыть, и в таком виде представляют перед тупой и равнодушной общественностью, а также прокурорами. В случае с золотом стрелочником будет Ийван.

Скоро народу прискучило ходить по окрестностям и искать либо следы преступления, либо случайно оброненный слиток, прискучило заниматься избиением «стрелочника», они потянулись к человеческому жилью, где крыша над головой, на окнах решетки, а столы и стулья прикручены к полу намертво — к цивилизации. Однако возле былого схрона остался караул, уж неизвестно с какой целью. Вероятно, от активной безысходности.

У Элиаса возникло стойкое убеждение, что на ночь засада останется здесь же. Причем, что было самым неприятным, несчастный пикет расположился так близко от него, что было слышно, как они переговариваются шепотом и ругают свое начальство.

Ему нельзя было никаким движением, осторожным, или неосторожным, выдать себя. Надо было затаиться и ждать. Если кто-нибудь когда-нибудь ставил себе такие задачи, то совсем скоро он начинал понимать, что они неосуществимы. Лежать просто так бревном никак нельзя. Надо шевелиться, надо, в конце концов, чесаться. А иначе можно просто сойти с ума.

Элиас понимал, что ближе к ночи все шорохи в лесу будут затихать, так что можно будет и самому пошуршать. Если, конечно, появится настроение сдаться.

Разводить огонь полицаям строго запрещено, поэтому они будут — сама бдительность.

Леннрот знал из прочитанных книг, что полная неподвижность организма достигается только через высокую дисциплину духа. Надо как-то исхитриться и покинуть свое физическое тело, оставив его совершенно бесчувственным. Для этого следует всего лишь отключить член за членом, орган за органом, тем самым нарушая телесную связь с ментальной оболочкой.

Да, члены отключать, конечно, хорошо, если их много. Элиас же многочленством похвастаться не мог, членистоногостью — тоже. Поэтому он решил мысленно отрешиться от ног, потом — рук, потом — от чего получится. Главное при этом — не заснуть, а то во сне люди себя контролируют как-то не очень.

Леннрот постарался сосредоточить все свое внимание на единственной звезде, видимой ему сквозь ветки. Он знал, что это — одна из трех звезд с Пояса Ориона, или, как это созвездие называли в Карелии, на Поясе Вяйнямейнена. Уцепившись за нее взглядом, он всем своим существом потянулся к этой звезде, освобождаясь от происходящего вокруг. Элиас влек себя в черное небо, подчиняясь зову лукаво подмигивающему ему светила.

Сначала он перестал слышать вокруг себя земные звуки. Разве что невнятное бормотанье ночного небосвода, вдруг, сделалось доступно его ушам. Леннрот знал, что так шептать могут только звезды, обращаясь к нему. Он затаил дыхание, чтобы разобраться в словах.

«Сюда», — постиг он их смысл. — «Иди сюда. Иди».

И Элиас пошел, как-то сразу сделав гигантский шаг от земной поверхности до самого неба. Внизу осталось поваленное дерево, лес, Финляндия, Европа, Земля. Но почему-то голос звезды тоже отдалился, уже не понять ни слова, уже только свист в ушах. Так свистеть может только ветер. Так, да не так. Он не только свистит, но еще и прищелкивает. Это не ветер, это — гигантский рогатый череп, зависший в пустоте, клацающий нижней челюстью. От него, как от медузы, щупальца, каждое упирающееся в человека. Это Бог, без всякого сомнения. Но это не Господь, это не Творец. Это Самозванец (см также мои книги «Радуга»).

— Требую тебя! — раздается в ушах дикий вопль, перемежаемый свистом и клацаньем.

Элиас не дрогнул, потому что он понимает: шевелиться — смерти подобно. Ему кажется, что вокруг него сгущается теплый свет, который питает его Силой и Уверенностью.

— Напрасно, — шепотом отвечает Леннрот. — Я не твой.

— Аоуэы! — взвывает Череп и с рогов его сыплются искры. — Яёюеи!

«Раскалился до предела», — думает Элиас, и невразумительные стоны становятся тише.

— Я иду на Свет, — говорит он. — На Тот Свет. В Белый Свет, как в копеечку.

Негодующая мертвая голова осталась где-то за пределами видимости и слышимости, в пределах же образовалась новая фигура, человеческая, с сияющими раскидистыми, словно, оленьими, рогами на голове. Их сияние так ярко, что невозможно смотреть. Или это горящий белым пламенем куст?

Аполлон был северным богом-оленем, а горящим кустом был Пастырь Моисея. Догадка, столь смутная, еще не успела его напугать, как он сам, непроизвольно, произнес: «Да светится Имя твое, да приидет Царствие твое» (Евангелие от Луки, гл 11, стих 3). Только вот Элиас не узнавал своего голоса: скрипучий и блеющий. Да это вовсе и не он говорит! Это козел!

— Йоулу-пукки, — сказал Леннрот козлу. — Что за дела?

В его детстве на Рождество приходил не Санта Клаус, а Рождественский Козел, который больше карал, нежели поощрял. Дед в шубе с обязательными подарками приходил только к богатым. В их бедняцкой семье подарки нужно было заслужить.

— За козла ответишь! — проблеял козел, посмеялся и пропал.

Остался только Свет и он сам. Элиас хотел, было, двинуться навстречу яркому, теплому и манящему свечению, но передумал. Ему вспомнилось, что бывалые люди говорили о смерти: умерший человек всегда идет на свет. Сделалось даже несколько боязно оттого, что этаким образом можно увлечься и обратно к своему телу уже никогда не вернуться.

— Действительно, — сказал он, чтобы просто что-нибудь сказать. — Римский Папа Григорий Первый наставлял своих последователей, чтобы те молились Сыну божьему, а не Богу Солнцу (в шестом веке).

— Ну и что? — спросил Свет.

— Да вот, размышляю: зачем?

— Не Господь, либо Самозванец выбирает людей — люди сами выбирают в кого верить, и кто к кому «прилепится», — сказал человек с мохнатыми звериными ногами.

— Но Истина — одна! — заметил Элиас.

— Истина — это всего лишь свершившееся дело, каким бы оно ни было, — отреагировал похожий на сатира человек. — Ты кого выбираешь: Пана или Пропала?

— Пана! — без раздумий ответил Леннрот.

— Ну, тогда не все еще потеряно, — человек со смехом толкнул его в плечо. — Возвращайся в Хирсикангас!

Тотчас же свет стал стремительно отдаляться, только голос остался, обернувшись эхом.

— Тьма всегда приходит с востока! — изрек он, а Элиас, обернувшись назад, увидел, что оба охранника возле былого места клада клюют носом. Один совсем клюнул, другой терял в борьбе с этим свои последние силы.

Леннрот глубоко вздохнул и обнаружил себя придавленным все под тем же деревом. Все части его тела занемели от долгой неподвижности. Но теперь можно было осторожно выбираться — в том, что его не заметят, он был уверен. В этот предутренний час сон имеет над человеком самую большую власть.

Двигаясь одним туловищем, он постепенно разогнал кровь по всему организму и подполз к тому месту, откуда можно было бесшумно, не задевая ни коры, ни сучьев, скользнуть в сторону, подняться на ноги и убраться восвояси.

Спокойных снов, дорогие товарищи полицаи!