Римские вакации

Глава 8

В которой герои продолжают прогулку по Риму, а потом ищут и находят ночлег с дополнительным сервисом.

Возражений не было. Мы вышли на дорогу, по которой давеча маршировали легионеры, и прошли по ней на Марсово поле. Дорога уходила к мосту через Тибр. Мы же, решив посетить Помпеев портик, свернули влево и по травяному газону пошли туда, где красовались подкова одноимённого театра и вытянутый овал цирка Фламиния.

Марсово поле было образцово гладким, словно его специально выутюжили бульдозерами и грейдерами. Народу здесь почти не было, только в стороне группа местной молодежи занималась метанием диска.

Вскоре мы подошли к портику Помпея. Вблизи он выглядел внушительно и был изысканно красив. Крытая колоннада обрамляла сад размером с футбольное поле, в котором ровными рядами росли кустарники и деревья.

Внутри портик походил на музей. Простенки украшены были фресками на мифологические и батальные темы. Между колоннами из красного мрамора с золотистыми капителями в изобилии стояли статуи — судя по прекрасным формам и линиям — явно греческого происхождения. Лёлик не преминул заметить, что, покорив Грецию, римляне вывезли оттуда подчистую все предметы искусства.

Мы прогулялись по портику, дивясь на шедевры, потом вышли в сад и принялись прохаживаться по его аллеям, посыпанным красной кирпичной крошкой. И здесь было изобилие статуй, а также фигурных ваз, размещавшихся на мраморных постаментах. Между деревьями яркими красками выделялись цветники.

В саду было немало римлян. Они неторопливо прогуливались, выглядя при том людьми, которым некуда спешить. Впрочем, лицезрение наших персон заставляло их менять степенную созерцательность на бойкое изумление.

Воздух в саду был наполнен терпкими запахами листвы и ароматами цветов. Лёгкий ветерок приносил свежесть с реки.

— А молодец этот Помпей, — похвалил Боба. — Хороший садик устроил.

Под сенью раскидистого платана имелась мраморная скамья. Мы с удовольствием плюхнулись на неё, скинув рюкзаки и вооружение.

Напротив посередине обширного цветника устроены были солнечные часы. Они представляли собой мраморный круг диаметром в метр, посередине которого торчал медный начищенный до блеска штырь, отбрасывавший чёткую тень. По краю круга шли вделанные в камень, также медные и блестящие, римские цифры строгих очертаний.

Раис, беззвучно шевеля губами, внимательно изучил местное приспособление для определения времени, затем взглянул на свой базарный "Ориент" и спросил озадаченно:

— Так сколько же времени-то?

— Без амфоры не разберёшься, — хохотнул Серёга.

— Интересно, а какое число здесь сегодня? — поинтересовался Боба.

— Да хоть какой тут месяц — узнать! — нервно воскликнул Раис. — Может, зима на подходе, а мы без валенок.

— Ну, положим, зима тут не такая как у нас. Так что валенок тут не носят, — заметил я.

Мимо неторопливо шли два римлянина преклонных лет. Оба они были одеты в белые тоги. Один был худ, черняв и порывист в движениях. Другой был грузен и имел мясистое лицо, на котором застыла маска брезгливости.

Грузный держал в руке свиток, которым и помахивал плавно, о чём-то рассуждая вполголоса. Худой внимательно его слушал. Нас они не замечали.

— Эй, отцы! — неожиданно окликнул их Серёга и со всей вежливостью, на какую был способен, спросил: — А месяц нынче тут у вас какой?

Грузный резко остановился и развернулся к нам. Худой последовал его примеру и стал смотреть на Серёгу как на недоумка.

— Смотри, Аттик! — грузный резко указал свитком на нас. — Смотри на этих варваров, осмеливающихся нахально и беспардонно задавать вопросы римским патрициям. Коль же ничтожен и презренен Цезарь, отвратительным и бесстыдным образом надругавшийся над Отечеством через присвоенную им единоличную власть и употребляющий эту свою власть не только на попрание свобод своих сограждан, но и на оскорбительное для них попустительство ничтожным варварам, которым он позволяет появляться в священном Риме и вести себя так, словно они находятся в своих дремучих лесах, где они обитают наподобие диких и омерзительных зверей!

Говорить римлянин начал тоном завзятого брюзги, но под конец разошёлся и уже изрекал громогласно и патетически, словно на митинге драматических актеров.

Серёга на такие обидные слова насупился и пробормотал с угрозою:

— Но-но, папаша!…

Худой выслушал грузного, ловя каждое слово и согласно кивая головой, а потом горячо поддакнул:

— Да, Цицерон! Цезарь погубит Рим. Варвары кругом. Житья от них нет. И я слышал, что Цезарь хочет сделать вождей галльских племён сенаторами!

— Бесстыдство! — резко вскричал тот, чьё имя стало в веках нарицательным для красноречивых ораторов и прочих мастеров разговорного жанра.

— Ишь ты! — с интересом воскликнул Лёлик. — Цицерон собственной персоной.

— А ты что, варвар, никак слышал о нашем великом мыслителе? — снисходительно и даже с издёвкой спросил Лёлика худой.

Лёлик победительно хмыкнул, поправил очки и со значением взялся за свою справочную книгу. Он полистал страницы, нашёл нужную и, то смотря в книгу, то поглядывая поверх неё на Цицерона, словно милиционер, сличающий фотографию в паспорте с внешностью оригинала, стал с удовлетворением зачитывать:

— Марк Туллий Цицерон, родился в сто шестом году до нашей эры, умер… ну, это мы опустим…

— Это до какой до вашей… — растерянно спросил худой римлянин.

Лёлик, не удостоив его ответом, важно покашлял и продолжил:

— Величайший оратор своего времени, философ, писатель и государственный деятель. Образование получил в Риме и в Афинах. Будучи консулом в Риме, подавил заговор против республики аристократа Катилины, за что с триумфом был провозглашен "отцом отечества". Достиг своими литературными трактатами, а также защитительными и обвинительными речами в судах колоссальной популярности. Оставил большое эпистолярное наследие. Особенно известны письма Цицерона к его другу Аттику. Автор многих афоризмов, из которых наиболее известны следующие: "Познай самого себя", "Что посеешь, то и пожнёшь", "О времена! О нравы!", "Привычка — вторая натура", "Бумага не краснеет"…

— Ну что, дядя? — спросил обличительно Серёга. — Говорил всё это?

Цицерон невразумительно закряхтел, а потом кивнул.

— …Во время Гражданской войны поддерживал Помпея, но был прощён Цезарем…

— Смотри-ка! — укоризненно сказал Боба. — Его простили, а он ругается!…

— …После убийства Цезаря выступил на стороне заговорщиков… Ну, про это мы тоже умолчим… — Лёлик закончил читать и уставился на Цицерона с полным превосходством.

Цицерон молча и растерянно смотрел на нашего энциклопедиста, а затем враз охрипшим голосом спросил своего спутника:

— Аттик, ты это тоже слышал?…

Худой в ответ лишь невнятно вякнул.

Лёлик снова заглянул в книгу, посмотрел на худого и ехидно осведомился:

— А ты, стало быть, как раз и есть Тит Помпоний Аттик — дружбан Цицерона?

Худой придурковато хихикнул и утвердительно кивнул.

— Разбогател на издании и торговле книгами, — продолжил обличать Лёлик. — Придумал способ ускорить переписку книг. Один раб диктовал текст копируемой книги, а целая команда рабов-переписчиков писала под диктовку.

Аттик изумлённо выпучил глаза и посмотрел на Цицерона в полнейшем недоумении.

— Ишь ты, ушлый какой! — неодобрительно заметил Раис.

— А, может, рассказать ему, как типографский станок устроен? — вслух поразмыслил, ухмыляясь, Боба.

— Не, не надо, — покачал головой Джон. — А то потом нашему первопечатнику Ивану Фёдорову делать будет нечего.

— Ну так месяц сейчас какой на дворе? — уже без особой вежливости спросил римлян Серёга.

— Секстилис… — пробормотал Аттик.

— Чего это? — не понял Серёга и ещё раз осведомился: — Месяц, спрашиваю, какой?

— Месяц сейчас секстилис, — повторил Аттик.

— А следующий какой будет? — спросил Джон.

— Септембер, — доложил Аттик.

— А-а, сентябрь! — понял Серёга и презрительно добавил: — Так у вас сейчас август, а не какой-то там секс-мекс…

— Август ещё августом не назвали, — тоном работника справочного бюро оповестил Лёлик.

— А почему? — удивился Серёга.

— Потом назовут, — сообщил наш эрудит. — После Цезаря будет править Август. По его имени и назовут.

— Это который Август? — с живым интересом полюбопытствовал Цицерон.

— Неважно, — холодно отбрил его Лёлик.

Цицерон помялся и уже с некоторым уважением спросил:

— А что это у тебя за книга такая?

Лёлик книгу значительно захлопнул и важно сказал:

— Книга секретная. Из наших варварских лесов.

— А что там у вас насчёт заговора против Цезаря?… — попытался уточнить великий оратор.

Лёлик уничижительно хмыкнул и отвернулся.

— Идите куда шли! Нечего с варварами якшаться! — сурово прикрикнул на римлян Раис.

Те потоптались растерянно, а потом пошли прочь, поминутно оглядываясь и что-то горячо обсуждая.

— Ну так чего делать-то будем? — начал дискуссию Боба, поглядывая на вечеревшее небо.

— Не мешало бы пожрать, — пробурчал Раис.

— Это само собой, — сказал Лёлик. — Но в широком смысле надо бы гостиницу какую-нибудь найти, чтобы переночевать.

— Что мы сюда, ночевать приехали?… — заметил не без резона Серёга.

— А я говорю, у них тут обед по расписанию, а мы толком и не завтракали, — напористо продолжил гнуть свою линию Раис. — Надо бы какую-нибудь местную столовку найти да поесть как следует.

— Вот-вот! — поддержал Серёга. — Винца попить!… Гульнуть на всю катушку!

— Не забывайте про девочек! — воскликнул Джон.

— Эх, купить бы тут жилплощадь, да рабынь, да и вообще… — мечтательно произнёс Боба.

— Ну ладно. Чего сидеть. Надо в город возвращаться, — поторопил я коллег.

На том и порешили. Мы встали, собрали амуницию и двинулись обратно в пределы населенного пункта с названием Рим.

Мы выбрались на знакомую дорогу и прошли по ней до бани. Оттуда направились по улице, на которой было побольше домов. Улица дошла до склона очередного холма и свернула налево. Открылся обширный пустырь с развалинами мрачного вида. Далее за пустырём снова виднелись дома. Мы решили не возвращаться и пошли вперёд.

Вскоре густо запахло выгребной ямой. Обнаружился и источник сего. Заросли бурьяна скрывали неширокий канал с каменными стенами, в котором медленно текла мутно-зелёная зловонная жидкость с маслянистыми разводами.

— Клоака, что ли? — предположил Лёлик.

— Чего? — в очередной раз не понял Серёга.

— Клоака — это римская канализация, — пояснил Лёлик. — Так она здесь называется.

— Ничего себе, — удивился Серёга. — Так они ещё и канализацию придумали.

Мы поравнялись с руинами. Оттуда вдруг выскочила нам навстречу компания чумазых детей, одетых в ветхое рваньё. Несколько мальцов сопливого возраста были вообще первозданно голыми; впрочем, отсутствие одежды им заменял толстый слой грязи, покрывавший их от макушки до пяток.

— Ух, ты! — закричал самый бойкий из них. — Варвары!

Дети нахально заулюлюкали и увязались следом, держась на расстоянии.

В сопровождении эскорта местных гаврошей мы миновали развалины. За ними притулились покосившиеся лачуги с кое-как нахлобученными соломенными крышами и со стенами, удачно подпёртыми грудами грязи и мусора. Около лачуг кучковались мятые оборванные личности, своим видом идеально гармонировавшие с ландшафтом. Они мрачно и нагло уставились на нас.

Серёга на всякий случай братски заулыбался и послал им кепочкой привет, но взамен тут же получил щедрую порцию грубой и изобретательной ругани.

Маленькие стервецы, осмелев от присутствия взрослых, окружили нас по бокам и стали кидаться комьями земли. Один сопливый голыш, решив попасть наверняка, подскочил к нам совсем близко.

— Осторожно! — предостерегающе крикнул ему малолетний вожак. — Поймают, живьём сожрут!

Боба сдуру решил воспользоваться ситуацией для установления мира и согласия, для чего добрым голосом возразил, улыбаясь как волшебная фея:

— А вот и неправда! Мы хорошие.

— Ух, ты! — заорал вожак. — Да они не дикие! Налетай!

Сорванцы тут же подлетели к нам и вредными чертенятами принялись скакать вокруг, выкрикивая всякие гадости и одновременно клянча денежку. Мы все опасливо схватились за карманы. Серёга громко посулил попрошайкам одни шиши.

Юные негодяи своими цепкими кульбитами напоминали ползучий кустарник: они хватали нас за штаны, висли на руках, путались под ногами, и чуть ли не бросались под нас, как под танки. Тем самым они умело чинили нашему продвижению серьёзные препятствия, и мы стали более топтаться на месте, чем двигались вперёд.

А тут ещё и взрослый контингент начал направляться к месту действия, подбирая с земли камни и палки.

Дело принимало совсем нешуточный оборот, и Серёга уже схватился за шмайссер. Но тут пришла на помощь присущая нашим людям смекалка. Джон выхватил из кармана горсть монет и широким взмахом сеятеля швырнул их в сторону; коллеги догадливо присоединились к почину — монеты полетели градом, и лишь истеричный вопль Раиса: "Хватит!!!…" остановил расточительство.

Детишки уже после первой горсти как один кинулись за привалившим капиталом; к ним энергично присоединились взрослые, при этом не особо жалуя подрастающее поколение.

Произошедшая кутерьма позволила нам драпануть галопом. Мы на одном дыхании проскочили пустырь и вбежали на начинавшуюся улицу из домов вполне добропорядочного вида. Там мы перешли на прогулочный шаг, впрочем, то и дело на всякий случай оглядываясь назад.

— Ничего себе, цветы жизни! — ошалело воскликнул Джон, нервно озираясь.

— Прямо банда какая-то, — искренне заявил Серёга. — Я в их возрасте скромней был.

Мы пошли по улице. Народ отчего-то навстречу нам не попадался. Дома здесь все были какие-то негостеприимные: с запертыми дверями, с наглухо закрытыми ставнями на окнах.

Вечерело. Воздух погустел и налился тёмной синевой; подушки редких облаков неуловимо приобретали опаловое свечение. Вечер приносил тишину и умиротворение, словно пролитое на волны масло. Хотя какое могло быть умиротворение в незнакомом городе, в чужом веке и на пустой желудок?

А посему высказанная Лёликом мрачная мысль о неизбежности коротания предстоявшей ночи в холоде и голоде незамедлительно вызвала бурный обмен мнениями по существу, причем каждый из коллег участвовал в нём по-своему. Лёлик, как следует развив мысль о тяготах и лишениях, тем самым до колик испугал Раиса и испугался сам, после чего перешёл к стенаниям вперемешку с оскорбительными намёками типа: "Ну с кем я связался на свою голову?".

Серёга залихватски похохатывал и дразнил Лёлика, вспоминая свои армейские будни, отличавшиеся куда меньшим комфортом, чем летняя южная ночь. Боба же, напротив, как мог утешал бедолагу, делясь с тем своим оптимизмом и положительными предчувствиями. Испугавшийся Раис схватился за живот и, производя жалобные стоны, требовал немедленно найти столовку, иначе с ним тут же случится или колит, или гастрит. Джон то пытался сказать что-нибудь жизнерадостное, то впадал в мрачную задумчивость, пристально вглядываясь в открывавшиеся переулки.

Улица повернула направо и уперлась в каменную лестницу, взбиравшуюся на холм. Мы поднялись по ней. На холме дома были побогаче. Часто попадались глухие каменные заборы, из-за которых иногда слышались весёлые голоса.

Впереди заскрипела, приоткрываясь, калитка в заборе, высунулась из-за неё зверская харя, посмотрела на нас хмуро.

— Любезный, а не подскажешь… — начал было допытываться Джон.

— Проходи, проходи… — прохрипела харя, скрываясь обратно.

Мы прошли. Улица спускалась круто под уклон. Мы вышли на небольшую площадь, на которой присутствовал праздно шатавшийся народ. Судя по одежде, среди которой тог не наблюдалось, здесь находились представители местного пролетариата. Многие были навеселе.

Послышалось разудалые крики. На площадь из боковой улицы вырулили два типа в рабских туниках. Они, обнявшись, выписывали ногами кренделя и пели что-то непонятное.

— Опа! — обрадовался Серёга. — Наши люди!… Сейчас у них поинтересуемся!…

Мы подошли к гулякам.

Серёга окликнул их:

— Эй, мужики! А где тут винца попить можно?

— И пожрать! — напористо добавил Раис.

Типы посмотрели на нас с добродушием и синхронно махнули рукой туда, откуда пришли.

Мы поспешили в указанном направлении и через несколько домов обнаружили двухэтажное строение с широко распахнутой дверью, из-за которой доносился специфический шум питейного заведения.

Над входом прямо на неровной штукатурке была нарисована картина, служившая вывеской. На ней пузатые амуры с рахитичными крыльями и лицами порочных алкашей несли кривую амфору. Под ними другая пара амуров, ещё более непотребных, держала блюдо, на котором находились какие-то бесформенные предметы, призванные, по всему, изображать деликатесы. Под картиной имелась лаконичная надпись "Харчевня Филокала. Всё вкусно".

— Чего-то имя какое-то подозрительное, — с сомнением сказал Лёлик.

— Почему это? — спросил Серёга.

— Ну, по-гречески "фило" значит "любитель", — просветил Лёлик. — Так что не знаю: из чего тут готовят…

Мы вошли в заведение и оказались в средних размеров зале с низким чёрным от копоти потолком. Здесь уже вовсю горели масляные светильники, распространяя более чада и дыма, чем света. Пахло пригоревшим маслом, немытыми телами, прокисшим вином, луком и чем-то аммиачным. Было жарко и душно.

Посетителей хватало, и все они на первый взгляд выглядели сплошными оборванцами. Люди густо сидели за громоздкими столами из толстых досок на такого же дизайна скамьях, что-то ели, пили из глиняных чашек, галдели, орали, и, вообще, вели себя совершенно непринуждённо.

Справа от входа имелась широкая стойка, сложенная из кирпича. Прямо в стойку были вмонтированы разных размеров ёмкости, прикрытые крышками. За стойкой в углу располагалась невысокая печка наподобие голландки. На ней стояли закопчённые котлы, в которых что-то варилось, распространяя густые запахи. Кашеварила неопрятная толстуха с сизым носом, одетая в бесформенную хламиду, засаленную настолько, что из неё мог бы выйти наваристый бульон.

За стойкой с хозяйским видом стоял тощий мужик с выпученными глазами, походивший на засушенную стрекозу. Он мельком скользнул по нашему коллективу ничего не выражавшим взглядом и отвернулся.

Рядом со стойкой как раз обнаружился свободный стол. Мы уселись, свалив амуницию себе под ноги.

— Эй, хозяин!… — позвал Боба, но получилось неубедительно как у Буратино в харчевне "Три пескаря".

— Эй, человек! — рявкнул изголодавшийся Раис уже вполне убедительно.

Хозяин посмотрел на нас теперь внятно и, обернувшись к поварихе, что-то ей сказал. Та неторопливо выбралась из-за стойки и, переваливаясь, словно усталая утка, подошла к нам.

Серёга, почуяв важность момента, напустил на себя представительный вид и распорядился:

— А ну давай меню!

Толстуха посмотрела на него как на таракана в супе и процедила:

— Варварской еды не готовим.

Серёга оскорблённо засопел.

— А что имеется? — бойко спросил Раис.

Толстуха задумчиво свела глаза к переносице и перечислила:

— Есть сырная закуска, яйца в имбирном соусе, капуста в уксусе, бобовая каша с салом, свиная колбаса, пирожки с инжиром…

— Вот всё и тащи! — энергично распорядился Раис.

— А у вас деньги есть? — спросила толстуха невежливо.

Раис хмыкнул и показал ей золотой ауреус.

Та одобрительно кивнула и уже с толикой уважения спросила:

— Гарум нести?

— Чего?… — переспросил Боба.

— Неси, всё неси! — замахал руками Раис.

— И вина давай! — скомандовал Серёга. — Самого лучшего. Амфору! — и указал руками нечто ведёрное.

Толстуха пожевала губами и лениво спросила:

— Вино как разбавлять?

— Да ты чо?! — нервно закричал Серёга. — Совсем с ума сошла? Чтоб никаких разбавлений! Как есть неси!

Толстуха хмыкнула и, почёсывая растрёпанные космы, неторопливо удалилась. Мы стали ждать, поглядывая по сторонам.

За соседним столом веселилась особо разудалая компания. Предводительствовал в ней походивший на питекантропа широкоплечий брюнет, до глаз заросший чёрной щетиной, со шрамом, косо пересекавшим низкий морщинистый лоб.

Он говорил много, громко, но как-то непонятно, словно на каком-то жаргоне. Его собутыльники — также все как на подбор брутального вида — изъяснялись столь же невразумительно.

Серёга послушал и уважительно сказал:

— Никак по фене ботают.

Тщедушный подросток с физиономией испуганного хорька, одетый в измызганную тунику, принёс костяные ложки и глиняные тарелки для каждого, а также блюдо, на котором лежали толстые ломти пшеничного хлеба.

Раис тут же схватил горбушку и стал жевать. Мы последовали его примеру. Местный хлеб, пресный на вкус, был сделан из муки грубого помола, с отрубями.

Подросток во втором заходе притащил в глиняной миске обещанную сырную закуску и ещё глиняный кувшинчик, напоминавший сотейник, из которого густо запахло аммиаком.

— Это что принёс? — спросил Лёлик, зажав нос.

— Гарум, — удивлённо ответил подросток.

— А что это? — осведомился Джон.

— Соус такой. Все его едят, — поведал подросток.

Джон осторожно понюхал, скривился и спросил:

— И из чего эту гадость делают?

Подросток почесал затылок и пояснил:

— Ну, рыбу солят, а потом в бочках на солнце квасят… А потом сок процеживают. Вот это и есть гарум.

— Давай, неси обратно, — буркнул Лёлик, старательно зажимая нос.

— Погодь, — остановил Раис, взял сотейник, чуть полил экзотическим соусом ломоть хлеба, куснул, пожевал задумчиво, скривился и махнул рукой: — Неси отсюда!…

Подросток посмотрел на нас как на идиотов и, захватив сотейник, ушёл.

Мы с опаской попробовали сырную закуску, но она оказалась вполне достойной на вкус. Раис намазал её на хлеб толстенным слоем и стал довольно жевать, не преминув сообщить, что, по его компетентному мнению, здесь присутствует мелко растёртый сыр типа брынзы с чесноком и укропом, сдобренный оливковым маслом.

Мы также сделали себе по бутерброду и нашли его слова дельными.

— Интересно получается, — задумчиво сказал Джон, прожевав первый кусок. — Этот гарум местный совсем как у вьетнамцев их соус. Те тоже рыбу на солнце квасят, а потом рассол получившийся потребляют. Называется смешно: что-то типа "ням-ням".

— Так, может, римлянцы сплавали туда да и узнали рецепт, — предположил Серёга.

— Не может быть, — важно заявил Лёлик. — Римляне так далеко не забирались. Да и вообще, во Вьетнаме сейчас и людей-то ещё, наверное, нет. Или есть, но совсем дикие.

— А ты откуда, Джон, знаешь про вьетнамский соус? — поинтересовался Боба.

— Да жил как-то в общаге с вьетнамцами, когда учился. Они и рассказывали, — ответил Джон и добавил: — Гурманы ещё те. Любимая еда у них — селёдка жареная. Как начинали жарить, так на всём этаже не продохнуть.

— Дикари! — с превосходством заявил Раис, намазывая очередной бутерброд.

Джон покачал головой и спросил с подвохом:

— А ты, Раиска, к примеру, борщ любишь?

— Конечно! — ответил тот. — Из свежей свеколки да на мозговой косточке да с чесночком, с превеликим нашим удовольствием!…

— А вьетнамцы от его запаха сознание теряли, — сказал Джон. — Говорили, что воняет хуже не придумаешь.

— Да уж. На вкус и цвет уговору нет, — глубокомысленно резюмировал Боба.

Подросток притащил щербатые глиняные чашки и кривобокую амфору. Серёга тут же ею овладел, торопливо разлил вино в чашки, после чего произнёс тост:

— Ну, за туристов!

Мы незамедлительно выпили по первой. Вино оказалось кисловатым и с привкусом смолы.

Серёга разлил по новой. Подросток приволок широкое блюдо с разрезанными на половинки варёными яйцами, плававшими в коричневом соусе, и миску с кое-как порезанным вилком капусты, резко пахнущим уксусом. За ним появилась толстуха и шваркнула на стол большое глубокое блюдо, полное дымившейся каши из белых бобов в жирной подливке с наваленными сверху кривыми колбасками, прокопчёнными до черноты. Тут же подошёл хозяин, поставил сбоку блюдо с пирожками и предложил заплатить за всё удовольствие четыре сестерция. В этот раз с толикой карманных денег расстался я.

Мы приступили к трапезе. Вкусовые оттенки местной стряпни были бескомпромиссны: уксус так уксус, имбирь так имбирь. Экономии на специях не наблюдалось. Особенно острыми были колбаски. Они были буквально напичканы горошинами чёрного перца, а также тмином и кориандром. Но в целом они были хороши — тщательно прокопчённые, с ароматным запахом дыма, в оболочке из натуральных кишок, куда были плотно набиты твёрдые кубики мяса, куски жира и какая-то крупа. К тому же вино достойно помогало бороться с изобилием специй.

В самом конце нашего ужина, когда Раис приканчивал остатки каши, а мы уже лениво кушали пирожки с инжиром, привычный шум, царивший в заведении, вдруг сменился на нечто оживлённое и бравурное. У входа раздались бодрые крики и волной покатились к нам. Мы оглянулись. Народ приветствовал двух девок с размалёванными лицами в ярких туниках с бесстыжими разрезами по бокам. Девки, широко ухмыляясь и нисколько не препятствуя шлепкам по мягким местам, которыми их награждали все кому не лень, прошли к соседствовавшей с нами компании брутальных мужиков и уселись за стол по бокам от главаря. Им налили вина, стали тискать без всяких приличий. Джон с загоревшимся взором уставился на сию сцену, позабыв даже дышать.

Вылез откуда-то субъект с флейтой, заиграл на ней пискляво и пронзительно, некоторые умельцы забарабанили по столешницам. Девки, осушив чаши, вылезли на свободный пятачок перед стойкой и принялись плясать.

Вертя вскинутыми руками и звеня браслетами, они мелко топтались на месте и вовсю крутили торсом, причем так умело, что их выпуклые задницы и немалые груди ходили аппетитным ходуном. Лёгкие туники развивались, оголяя через разрезы крепкие ноги. Римляне смотрели на девок со всем вниманием, вопя одобрительно.

Джон не выдержал такого зрелища, привстал, подался вперёд.

— Эй, варвары! — закричал вдруг голосисто предводитель компании. — Чего на наших женщин зырите? За просмотр платить надо!

— А их бабы волосаты и со свиными харями! — визгливо заорал кто-то.

Аборигены загоготали как безумные. Девки перестали плясать и тоже залились смехом, показывая на нас пальцами как на нечто неприличное.

Один из компании, сидевший к нам спиной, приподнял зад, старательно выпятил его в нашу сторону и оглушительно с булькавшими руладами испортил воздух.

Отвратительная вонь накрыла нас как облако отравляющего газа. Мы закашлялись. Лёлик надул щеки в рвотном спазме. Один Раис лишь поморщился, не прекратив жевать.

Местные стали хохотать уж совсем без тормозов.

— Ну ты, сейчас в рыло дам! — заорал Серёга, вскакивая.

Тут же полетела в нас посуда. Одна чаша врезалась в каску Раису и разлетелась вдребезги. Другой жахнуло Бобу по затылку. Боба обиженно ухнул, вскочил из-за стола и беспорядочно замахал руками. Несколько римлян получили по тумаку и упали.

Серёга, сделав зверскую рожу, живо встал рядом с Бобой. Джон, воспользовавшись моментом, подскочил к девкам, и стал их то ли лапать, то ли просто хватать за грудки. Лёлик продолжал сидеть, зажав рот рукой и выпучив глаза. Я на всякий случай торопливо нашёл под столом автомат, вскинул его наизготовку вверх и перещёлкнул предохранитель на одиночные.

Раис растерянно раскрыл рот, поглубже нахлобучил каску, потом цапнул тарелку из-под яиц и с молодецким воплем метнул её наудачу. Крутясь и вольно разбрызгивая остатки соуса, та пронеслась по заданной траектории и заехала прямиком по черепу отвратному главарю.

Главарь заорал совсем по-звериному, схватил амфору и кинулся мстить. Раис утробно охнул и вооружился миской из-под каши, приготовившись обороняться адекватным оружием.

Боба как следует замахнулся и, когда главарь оказался в зоне поражения, от всей души врезал ему по челюсти. А я в сей же миг нажал на спуск. Оглушительно грохнул выстрел. От удара главарь полетел кубарем, сбивая по пути мебель и народ.

Воцарилась мёртвая тишина. Римляне с ужасом смотрели на Бобу. Для них, незнакомых с огнестрельным оружием, было совершенно очевидно то, что громоподобный звук произошёл от молодецкого удара.

Боба удовлетворённо дул на кулак. Серёга победительно ухмылялся. Джон растерянно отвернулся от девок. Лёлик вскочил на ноги, опёрся о стол и заорал из-за всех сил:

— Ну, кто ещё хочет получить громовым кулаком?!!

Римляне все как один присели и вдруг порскнули к выходу, вопя панически. Брутальные мужики подхватили своего главаря и, не мешкая, тоже смылись.

Через пару секунд в харчевне остались только мы да обслуживающий персонал, перепуганно прятавшийся за стойкой.

— Эх! — в сердцах воскликнул Джон. — А девки-то тоже удрали!…

— Точно! — поддержал Серёга. — Не уследили. А то бы сейчас в самый раз!…

— Вот, вот! — в нервном угаре воскликнул Лёлик. — Сейчас бы их…Эхма!… — и совершил красноречивый жест.

— Однако, я смотрю, ты прям в этом деле большой любитель, — сумрачно произнёс Джон.

— Неправда! — отрезал Лёлик. — Я в этом деле совсем не любитель, а вовсе даже профессионал!

Джон издевательски заржал, отчего Лёлик набычился и покраснел гневно.

Мы снова сели за свой стол.

— Эй, хозяин! — нервно крикнул Серёга. — Ещё вина!

Хозяин незамедлительно выпрыгнул из-за стойки и чуть ли не на цыпочках подбежал к нам, заранее протягивая полную амфору. Серёга принял её и разлил.

— А ну-ка, милейший, — отчего-то слегка картавя, спросил Джон хозяина. — Скажи-ка нам, чего это за девы тут присутствовали?

— Ну так, это блудницы, — оторопело ответил хозяин.

— Ага, — удовлетворённо кивнул головой Джон и продолжил дельные расспросы: — А где их тут у вас сыскать можно?

— И чтоб красавицами были! — напористо пожелал Раис. — Как мы!

— Так в лупанарах они имеются… — сказал хозяин, нервно теребя подол.

— И где твои лупанары? — сурово спросил Раис.

— Ну, тут рядом, на Субуре много лупанаров, — ответил хозяин.

— Ты нам ваньку не валяй! Ты нам адреса говори! — со строгим напором приказал Серёга.

Хозяин совсем растерялся и промямлил:

— Так если вы сами не местные, не найдёте… Субура — она такая, там враз заблудиться можно.

— И чего делать? Думай давай! — надавил на психику Серёга.

— Если патриции желают, — дрожавшим голосом сообщил хозяин, — то тут есть одно заведение…

— Эге! — воспрял духом Джон, но тут же с подозрением спросил: — А девчонки хороши?

— Да, — заверил, приободрившись, хозяин. — Там отбор строгий, для чистой публики.

— То есть, для нас, — важно одобрил Раис.

— А как дорогу-то найдём? — прагматично спросил Лёлик.

— А я вам мальчонку дам. Он проводит, — сказал хозяин, потом призадумался и спросил осторожно: — А вы его с собой не уведете?

— Нам рабы не нужны! — гордо сказал Боба, а потом и вовсе заявил: — Мы вообще против рабства.

— Как это? — удивился хозяин. — А кто уж у вас работает?

— Сами все и работаем, — ответствовал Боба.

Хозяин удивился и пробормотал:

— Как-то у вас не по-людски…

— Ну ладно, давай своего мальчонку, да пойдём мы, — поторопил Джон.

— На вот тебе за беспокойство, — Боба протянул хозяину серебряный денарий.

Тот с превеликим почтением поблагодарил, подозвал подростка и наказал ему отвести нас в заведение некоей Корнелии Атланты. Мы собрались и вместе с пареньком покинули харчевню.

На улице царили уже крепко погустевшие сумерки, нисколько не оскверняемые отсутствующим уличным освещением.

Мальчишка повёл нас как-то наискосок узкими закоулками, потом тёмными дворами, в которых копошились и перекликались подозрительные личности. Мы старались держаться кучно.

В одном из переулков около узкого арочного прохода, зачем-то занавешенного невнятной тканью, горели факелы, воткнутые в железные держатели, приделанные к стене. Там толпился народ странного вида.

Безобразная старуха, увидев нас, запричитала сахарно, стала звать заходить, полакомиться. Из-за занавески выскочила бабища в одной тряпке, намотанной вокруг бёдер, начала призывно трясти огромными обвисшими грудями. Нарисовалась сбоку растрёпанная пигалица с чумазым невзрачным лицом, стала поводить худыми плечиками и усмехаться с совершенно взрослой блудливостью.

Жеманная личность с набелённым лицом, на котором ярко выделялись накрашенные губы, принялась вертеть бедром, норовя задеть стоявшего ближе всех Бобу, а потом нарочито писклявым голосом, выдавшем её совсем не женскую сущность, заверещала:

— О, могучие чужестранцы, не хотите ли вкусить свежего мальчика?

— Ничего себе, мальчик-содомит!… — потрясённо пробормотал Джон.

— А ну, пошёл отсюда, петух латинский!… — пихнул гневно предвестника трансвеститов Боба.

— Это не здесь? — уточнил растерянно Лёлик у провожатого.

— Нет, дальше, — равнодушно ответил мальчишка.

Мы, отмахиваясь от сквернавцев, прошли сквозь переулок и вышли на улицу. Там паренек подвёл нас к двухэтажному дому, молча указал на крепкую дубовую дверь с гнутой ручкою, украшенной кокетливо повязанным лоскутом, и незамедлительно испарился. Из-за двери доносились приглушённые крики, невнятное музыкальное пиликанье и нестройный топот.

— Глянь-ка! — хохотнул Серёга.

Сбоку от двери имелась в стене ниша, а ней стояла похабная статуэтка, изображавшая мужика с блудливым лицом и с огромным фаллосом в готовности даже не номер один, а, пожалуй что, и номер ноль. На фаллос надет был венок из чуть завядших цветов.

— Ничего себе экземпляр, — уважительно сказал Джон.

— А сюда только с таким размером пускают, — с серьёзной миною заявил Боба.

— Чего врёшь-то?! — беспокойно воскликнул Раис.

— Это бог местный Приап, — назидательно сказал Лёлик. — Его так всегда изображают.

— А почему? — живо поинтересовался Серёга.

— Ну, он бог плодородия всякого, размножения… И вообще, покровитель блудодеев.

— Ишь ты! — уважительно сказал Джон. — Прямо для нас.

— Ну что, заходим? — риторически спросил Боба.

— Ну да… — невразумительно пробормотал Джон, после чего нервно похмыкал, осторожно отворил дверь и шагнул за порог.

Естественно, мы последовали за ним. Сразу за дверью имелся тёмный предбанник, отгороженный от общего зала потрёпанной льняной занавеской, по которой метались размытые тени бурно веселившегося люда.

Джон, прислушавшись к энергичным крикам, уже с меньшим напором сдвинул занавеску, шагнул вперёд и тут же обо что-то споткнулся. Этим чем-то оказалась мертвецки пьяная девица, привольно развалившаяся на полу в совершенно разнагишённом виде. По её поношенной груди и пухлому животу небрежно был рассыпан ворох роз; один бутон с должным остроумием красовался между привольно раскинутых ног, что наводило на некоторые пиитические сравнения.

Осторожно переступив по очереди через пикантный натюрморт, мы огляделись.

Действо происходило в довольно просторном зале, освещённом множеством масляных светильников, помимо люксов производивших неизбежный тяжкий дух горелого масла. Разнокалиберные посетители, сидя за уставленными питейными наборами столами и не забывая обильно отхлёбывать из вместительных чаш, тискали нарочито визжавших девиц, одетых в короткие яркие туники с шаловливыми разрезами на боках; изредка кто-нибудь подхватывался и, подталкивая перед собой глупо хихикавшую путану, скрывался с нею в одном из интимных закутков, в ряд устроенных в стене, при этом не всегда задёргивая имевшийся полог из некрашеной дерюжки.

Музыкальный фон организовывался оркестриком из четырёх нездорового вида подростков, наяривавших с помощью флейты, бубна, глиняной свистульки и погремушки нечто громкое, быстрое и бессмысленное. Впрочем, на их усердие мало кто обращал внимание; лишь какой-то морщинистый извращенец настойчиво пытался лапнуть за ляжку свистулечника, да детина дикого вида, зажмурившись и качая лохматой головой, неуклюже топтался в луже пролитого вина, пытаясь казаться грациозной павой.

Из глубин коридора, сбоку выходившего в зал, вдруг раздалось басовитое кряхтение, и оттуда вышла, нет, даже не вышла, а надвинулась на нас горообразная бабища бальзаковского возраста с малиновым мясистым лицом, по комплекции удачно годившаяся в Геркулесовы мамы. Ко всему и рост её был совсем не местных стандартов.

Сурово оглядев нас из-под насупленных кустистых бровей, матрона хмуро потребовала внести плату за вход по два сестерция с носа. Джон мило поддакнул и полным заискивания голосом осведомился:

— Простите, сударыня, а не вы ли будете содержательницей сего прелестного заведения?

— М-да… — подозрительно процедила сударыня и сжала кулаки.

Джон криво ухмыльнулся и заторопился продолжать:

— Видите ли, мадам, то есть гражданка… э-э… ваше благородие, мы бы хотели этот ваш… бордельчик взять, так сказать, в смысле на ночку… Со всеми удобствами… Не затруднительными для вас, ваше сиятельство…

Хозяйка сурово насупилась и недвусмысленно стала засучивать рукава, обнажая необъятные жирные ручищи с могучими бицепсами. Джон ойкнул, побледнел и торопливо попятился, выталкивая перед собой тщательно упиравшегося Лёлика. И неизвестно, в какую бы трёпку всё это вылилось, но тут выскочил вперёд нетерпеливо подпрыгивавший Раис:

— Короче, тётенька, мы тебе денежки, а ты нам на ночь хату с девочками. И чтоб никаких конкурентов. Лады?!…

Джон с видимым облегчением отпустил Лёлика, закивал головой и вытащил из кармана щедрую горсть монет, в которой приветливо поблескивал один ауреус. Великанша расслабилась, задумчиво подёргала себя за седые усы, единым взмахом выгребла у Джона монеты, пересчитала и решительно повернулась к гулявшей публике.

— А ну, кончай веселье, и вымётывайтесь все отседова! — гулкий бас хозяйки перекрыл общий гам, как гудок океанского лайнера заглушает несолидные свистки портовых буксиров.

Оркестрик захлебнулся, гуляки изумлённо уставились на матрону; послышались возмущенные вопли.

— Я кому сказала: вымётывайтесь! — отрезала хозяйка, не показывая склонности к компромиссам. — У меня банкет!

Посетители, недовольно ворча, стали выбираться из-за столов и покидать помещение. Извращенец, напоследок цапнув юного музыканта за мягкое место, подрулил к великанше и, встав на цыпочки, что-то зашептал ей на ухо, крутя в пальцах монету. Хозяйка, внимательно его выслушав, повернулась к нам и буднично спросила:

— Эй, вас мальчики интересуют?

— Нет, что вы, мадам, только девочки! — зачем-то кланяясь, торопливо ответил Джон.

Извращенец радостно агакнул, сунул монету хозяйке и, схватив вяло упиравшегося ойстраха под микитки, потащил того к выходу.

Великанша пошуровала по закуткам, выгоняя клиентуру безо всяких скидок на щекотливость ситуации и стадию процесса; клиенты, несмотря на подобный фашизм, напоминавший ушат ледяной воды во время сладкого сна, тем не менее, подчинялись почти беспрекословно — видно было, что тяжеловесная матрона имела авторитет непоколебимый. Впрочем, один дерзкий юнец, по всему страдавший возрастной похотью, попытался, не слезая с пышных телес меланхоличной путаны, качать права и вспоминать про демократию, но хозяйка, не утруждая себя дискуссией, лёгким движением руки смахнула наглеца на пол, после чего все вопросы разрешились сами собой.