Россия, Речь Посполитая и Швеция в середине XVII в.

Ход войны хорошо изучен в историографии, что позволяет изложить факты информационно[212]. Боевые действия начались в июне 1654 г. Основной удар русских войск был направлен в Белоруссию, имея целью возвращение Смоленщины с ее центром, белорусских земель в бассейне Днепра и Западной Двины. Летом — осенью 1654 г. эти задачи были решены, русско-украинские армии добились впечатляющих успехов на обширном театре войны от Гомеля до Резекне и закрепились в бассейне Днепра, верховьев, а частью и среднего течения Западной Двины, что нашло отражение в расширении царской титулатуры[213]. В августе московское правительство выдвинуло план прорыва части русских и всех казацких сил через Брест и Луцк в Малую Польшу к Люблину, не принятый Б. Хмельницким, опасавшимся вторжения крымцев на Украину[214].

Давно показано, что анализ действий русских войск позволяет четче представить цели войны, преследуемые царским правительством, так как основной удар был направлен не на Украину, а на Смоленщину и в Белоруссию[215]. Занятые в районе Западной Двины и ее притоков позиции[216] были важны экономически, ибо ставились под контроль районы, от привоза товаров через которые в немалой мере зависела рижская торговля. Приобретенные территории имели также немалое стратегическое, да и политическое значение, так как русские армии оказывались вблизи побережья Балтики. Все это позволяет считать, что с русско-польской войной на ее начальном этапе в Москве связывали расчеты не только на воссоединение Украины, но и на улучшение русских позиций в прибалтийской периферии, т. е. хотя бы на частичное решение балтийского вопроса[217]. Вероятно, такой план приняли и потому, что надеялись на невозможность для Швеции какое-то время вмешаться в конфликт ввиду ее внутри- и внешнеполитических трудностей, о которых поступала информация в Посольский приказ.

1. Русско-украинская и польская дипломатия в поисках союзников, в усилиях по нейтрализации возможных противников на Юго-Востоке

Смерть Ислам Герея (10 июля 1654 г.) изменила обстановку в Крыму. Последующие события — обострение внутриполитической борьбы в ханстве; дипломатические контакты между Б. Хмельницким и рядом весьма влиятельных крымских вельмож во второй половине июля — начале сентября 1654 г., поставившие в порядок дня возможность восстановления татарско-украинского союза против Речи Посполитой; появление в Бахчисарае нового хана; ход польско-крымских переговоров в октябре-ноябре — хорошо исследованы. Это позволяет коснуться их в минимально необходимой степени[218], подробнее осветив мало известные русско-крымские связи.

Брат Ислам Герея, претендент на трон Мехмед Герей, был провозглашен ханом в Стамбуле 25 августа 1654 г., прибыл в Перекоп 12 октября, в Бахчисарай — 19 октября. Пойдя на уступки верхушке татарских феодалов, он сумел урегулировать межгрупповые противоречия и оставить неизменной внешнеполитическую линию, намеченную при его предшественнике. Все это было оформлено решениями дивана в Перекопе 15 октября, принятыми в новой обстановке, при крупных успехах русских в войне с Речью Посполитой. Быстро стали продвигаться переговоры с М. Яекульским[219], бахчисарайские дипломаты отослали также в Чигирин украинское посольство и вместе с ним Тохтамыша-агу. Отправили грамоты польскому королю (16 октября) с сообщением о высылке в ближайшее время части татарских сил при постепенном подходе остальных[220] и Б. Хмельницкому (грамота хана — от 15 или 18 октября, Сефера и Карач-бея — от 15 октября) с прежним требованием разрыва Украины с Россией и угрозой войны с целой лигой в случае отказа[221].

21 октября влиятельные крымские князья Сулешовы от имени хана сделали обоим русским посольствам окончательное политическое заявление. Основой его был вопрос о будущем развитии взаимоотношений двух стран: отклонялось предложение о совместном нападении на Речь Посполитую; было обещано, что татары не станут разорять русские земли, даже если Ян Казимир предложил бы им участие в такой акции; Мехмед Герей желает сохранения мира и присылки обычных «упоминков». От посланников потребовали дать обязательство, что Алексей Михайлович помешает нападениям донцов на Турцию и Крым, иначе дружба станет невозможной и начнется война.

В ответ русские посланцы указали, что обещание хана не нападать на Россию достаточно для присылки обусловленной казны; подчеркнули полную самостоятельность донских казаков и невозможность повлиять на их действия, и потому отказались дать какие-либо гарантии, специально отметив это в статейном списке. 26 октября Т. Г. Хотунский и И. Фомин имели беседу с везиром, который повторил татарские высказывания от 21 октября; при продолжении морских экспедиций донских казаков Сефер грозил крымско-турецким нападением на них, а затем на Россию. С другой стороны, везир исключил возможность вражды двух держав из-за Украины[222]. Крымская программа была изложена и в грамотах Мехмед Герея, калги Казы Герея, нуреддина Аадиль Герея царю от конца октября — начала ноября 1654 г. В них не содержалось почти ничего нового сравнительно с заявлением от 21 октября, но еще решительнее подчеркивалась необходимость прекратить нападения донцов как условие сохранения мира и дружбы (при выполнении его и присылке «упоминков» гарантировалась безопасность для русских земель)[223].

18 ноября из Чигирина возвратился Тохтамыш-ага с отрицательным ответом Б. Хмельницкого на предложение разорвать с Россией[224]. Спешно собранный диван одобрил решение о войне с Украиной. 22 ноября Мехмед Герей в присутствии М. Яскульского подтвердил присягой крымско-польский договор и тем окончательно ввел его в жизнь[225]. 23 ноября на соединение с войсками Речи Посполитой двинулась первая татарская армия. В таких неблагоприятных условиях московским представителям на завершающей стадии контактов (в первой пятидневке декабря 1654 г.) нелегко было выполнить еще три существенные задачи: добиться от хана новой шерти, попытаться распространить крымское обязательство ненападения на Украину и включить в текст шертной грамоты новую титулатуру царя[226]. Это было важно в интересах безопасности и для признания воссоединения Украины с Россией. Правда, хан дал присягу в сохранении мира с Россией (1 декабря), но по остальным пунктам последовал решительный отказ. Более того, крымцы внесли важные изменения в текст шертной грамоты сравнительно с обычным: центральная формула («будем недругу вашему недругом, а другу другом») приобрела взаимный и условный вид («И будет будете вы…»); появился совсем новый пассаж с обязательством русских не допускать нападений на крымские и турецкие земли со своей территории — речь шла о донцах и украинцах. Грамоту вручили «в неволю», и послы покинули Крым[227].

Окончательным политическим фактом стал крымско-польский союз. Татарские силы участвовали уже в зимнем походе на Украину 1654/55 г. Русско-украинской дипломатии не удалось добиться поддержки или хотя бы нейтрализации ханства в конфликте с Речью Посполитой, он не стал локальным. Переяславский акт и достижения царских армий во второй половине 1654 г., как уже отмечалось, означали столь кардинальное изменение соотношения сил в Восточной Европе, определенного равновесия между Россией и Речью Посполитой, которое всегда с выгодой использовал и потому поддерживал Крым, наносили такой сильный удар по самым основам агрессивной политики крымских феодалов, что достижение указанной цели стало невозможным. В этом секторе варшавский двор сумел решить поставленную задачу, хотя и не полностью, так как бахчисарайские деятели предпочли поэтапный путь осуществления своих целей, наметив сначала нападение на Войско Запорожское и лишь в будущем — на Россию. Крымцы уклонились от прямой конфронтации с нею, ограничили масштабы помощи Яну Казимиру[228] и поле совместных операций только Украиной, где не было значительных царских отрядов, и не затрагивали собственно русские земли. Разрыва между ханством и Россией не последовало, дело свелось к своего рода местной войне. Эта двойственность крымской политики понятна в условиях русских успехов, которые очень пугали татар, боявшихся нападения на Крым[229]. Но размеры этих успехов слишком сильно противоречили коренным интересам татарской знати, отсюда и большая жесткость крымцев при переговорах с царскими посланцами в ноябре-декабре 1654 г. (вспомним вопрос о донцах или случай с шертной грамотой)[230]. Налицо дипломатическое давление и подготовка предлога для возможной в будущем войны с Россией. Достаточно осторожная линия во взаимоотношениях с ней, избранная в Бахчисарае, была конъюнктурной. Но объективно это улучшало положение России в данный момент.

Союз с Крымом явился важнейшим и, может быть, единственным успехом внешней политики Речи Посполитой[231]. Он сказался (к выгоде поляков) уже летом — осенью 1654 г., еще более — в следующем году, особенно в период «потопа»[232]. Но с точки зрения польских национальных интересов новый союз имел и негативные стороны: за него платили безнаказанностью татарских грабежей на польских и украинских землях, что вело к дальнейшему всестороннему ослаблению страны; договор не был соглашением текущего порядка, наподобие предложенного в Бахчисарае Т. Г. Хотунским, а носил значительно более широкий характер, в немалой мере определяя внешнеполитический курс Речи Посполитой. Последнее не только усиливало позиции наиболее воинственных кругов польского правящего класса, затрудняя осуществление более умеренных программ, но и лишало дипломатию государства необходимой гибкости. Отрицательные последствия такого положения проявились уже в ближайшем будущем, да и позже. Расчеты на решение украинской проблемы с помощью татар зимой 1654/55 г. привели к замедлению польско-шведских переговоров, к отклонению нескольких предложений посредничества с Россией и Войском Запорожским[233]. Это ухудшило дипломатическую обстановку для Речи Посполитой и способствовало приближению тяжелых событий «потопа».

Со своей стороны русско-украинские политики мобилизовали антикрымские факторы: донских казаков и калмыков[234].

Важной задачей варшавско-бахчисарайской дипломатии была попытка заставить три княжества оказать военную помощь Речи Посполитой в преддверии контрнаступления зимой 1654/55 г. В конце сентября — ноябре 1654 г. осуществления этой цели добивался польский посланник чашник хелмский Я. Шумовский, но в Алба-Юлии не имел успеха. Таким же был результат усилий крымских феодалов: ни переговоры в Бахчисарае с представителями князей в 20-х числах октября, ни посольство к ним Сулеймана-аги в декабре 1654 — январе 1655 г. не привели к желаемому результату[235].

В конце августа 1654 г. Б. Хмельницкий узнал об отказе Дьердя Ракоци II и Константина Шербана выслать какие-либо силы против Украины и их желании наладить с ней связи. Поэтому гетман отправил к трансильванскому князю корсуньского писаря И. Креховецкого с предложением не помогать Речи Посполитой. Судя по некоторым данным, имелось в виду заключить союз против нее[236]. Дьердь Ракоци II проявил осторожность и запросил Порту как ему действовать, отослал Яну Казимиру копию гетманского письма. Но суть его шагов заключалась в ином; еще до получения указаний из Стамбула он выслал ответное посольство в Чигирин с заверениями в дружбе, а в Варшаве только выяснял, хотят ли там его посредничества с Украиной[237]. Таким образом в это время князь придерживался благожелательного к Украине нейтралитета — линия, наметившаяся раньше и закрепленная после русских успехов в войне.

Обращает на себя внимание, что со второй половины 1654 г. трансильванский князь начал осуществлять кое-что из предложений Я. Радзивилла в его меморандуме, например зондаж о посредничестве, идею наладить связи со шведским двором. Не без влияния Я. А. Коменского, около четырех лет работавшего в княжестве, эта идея переросла в план активизации дипломатических контактов с ведущими протестантскими государствами Европы и была реализована в трансильванском посольстве К. Шаума, в подготовке и осуществлении которого принял деятельное участие великий педагог. Я. А. Коменский видел в данной миссии шаг к достижению одной из главных своих политических целей — созданию обширного панпротестантского союза (с привлечением сил православной ориентации), а Дьердь Ракоци II просто использовал его всеевропейские связи для выяснения позиции ряда держав в условиях резкого обострения обстановки в Восточной Европе и приближающейся войны между Швецией и Речью Посполитой[238]. Учитывая ухудшение положения последней, Дьердь Ракоци II, преследуя свою прежнюю цель стать преемником Яна Казимира, начал нащупывать наиболее опасные для Речи Поснолитой пути к решению этой задачи — с опорой на внешние силы. Поэтому он отклонил предложения Я. Радзивилла о помощи Речи Посполитой в столкновении с Россией.

С началом войны наладились контакты между Константином Шербаном и Украиной. Во второй половине июля 1654 г. под Фастовом появилось посольство во главе с Д. Ломским, заверившее Б. Хмельницкого и царских представителей в желании господаря поддерживать дружбу с Войском Запорожским и Россией и даже перейти в русское подданство[239]. Такие заявления воевода Константин делал и позднее[240]. Действительно, есть сведения, что он отклонил польские просьбы о присылке войск против Украины и аналогичные обращения Георгия Штефана, заявляя, что предпочитает держаться нейтралитета[241]. Эта позиция неприсоединения к польско-татарскому вторжению на Украину, подобно сходному образу действий Дьердя Ракоци II, в конкретной обстановке конца 1654 — начала 1655 г. была на руку Украине и России. Поэтому Б. Хмельницкий постарался развить столь успешно начавшиеся отношения с Валахией[242].

С точки зрения русско-украинских интересов наиболее «слабым звеном» из трех княжеств по-прежнему было Молдавское. Политика Георгия Штефана оставалась двойственной и более благоприятной для Речи Иосполитой; только он оказал ей небольшую военную помощь в зимнем походе 1654/55 г.[243]. Но контакты Москвы и Чигирина с ним не прервались по тем же причинам, что и ранее. Получив от И. Григоре подробные сведения о скором выступлении крупных русско-украинских сил, господарь не только немедленно написал об этом королю[244], но и направил посла к Б. Хмельницкому. М. Чиоголя должен был заверить гетмана в дружественном отношении воеводы и, судя по некоторым данным, поставить на обсуждение вопрос об организации союза между ними[245]. Очевидно, были получены определенные результаты, так как Б. Хмельницкий решил послать в Яссы миссию во главе с есаулом Д. Лисовцом. В молдавской столице было достигнуто соглашение, одним из элементов которого стало обещание Украины помочь княжеству в случае нападения татар; предполагалось, что Георгий Штефан вышлет в Москву посольство для обсуждения вопроса о переходе в русское подданство. Все это молдавский воевода подтвердил специальной миссией к украинскому гетману, информировал и царя (в середине августа — первой половины сентября)[246].

Политика господаря летом — в начале осени 1654 г. определялась двумя главными обстоятельствами: во-первых, неясностью дальнейшей внешнеполитической позиции Крыма после смерти Ислам Герея, а в связи с этим боязнью казацко-татарского похода в Молдавию и, во-вторых, русскими успехами в войне[247]. Воевода желал сохранить дружественные отношения с Речью Посполитой, поэтому попытался в середине октября выступить как посредник между нею и Украиной[248]. В Москве расценивали позицию Георгия Штефана в данное время как вполне благоприятную — это следует из попытки в октябре 1654 г. продолжить линию намеченную еще посольством Г. Ф. Самарина, и либо нейтрализовать, либо даже привлечь на свою сторону трех князей[249]. Но в условиях окончательного оформления польско-крымского союза попытка оказалась неосуществимой. В частности, молдавский воевода снова изменил ориентацию, прервал контакты с Б. Хмельницким и в январе 1655 г. прислал Яну Казимиру помощь. Таким образом, во второй половине 1654 г. политика Георгия Штефана не изменилась, что объяснялось и сохранившейся непрочностью его положения[250]. Он маневрировал между борющимися лагерями, что вынуждалось обстоятельствами, но в большей мере поддерживал Речь Посполитую. Но, характеризуя в целом политику трех княжеств, можно констатировать, что под воздействием в первую очередь русских успехов в войне надежды варшавского двора получить отсюда значительную помощь войсками не оправдались, а план привлечь княжества к крымско-польскому союзу потерпел фиаско. Это ослабило силу польского удара на Украине зимой 1654/55 г., в нелегкий для казаков момент, когда царские армии переформировывались[251]. Русско-украинской дипломатии удалось почти полностью решить задачу нейтрализации трех княжеств.

2. Шведские политики на перепутье[252]

Будущее положение в Восточной Европе определялось не на «южном», а на «западном» фланге, т. е. позицией Швеции. Внутренняя обстановка в стране, прежде всего в связи с вопросами о финансах и редукции, оставалась острой. Правда, Карл X осуществил ряд частных мер с целью стабилизации положения и ослабления напряжения внутри государства; готовились материалы для осуществления редукции. Одновременно росли темпы военной подготовки[253], энергично старались решить спор с Бременом. Информация, поступавшая от генерал-губернатора прибалтийских провинций Г. Горна, говорила о русских успехах и весьма слабом сопротивлении польско-литовских войск в Белоруссии[254].

Для суждения о шведской политике летом — ранней осенью 1654 г. историки располагают рядом данных. Уже отмечено нежелание признать новые титулы царя (распоряжения от 10, 20 июля, 3, 14 августа). Так проявилось определенное недовольство достижениями русских[255]. Письма Карла X Г. Горну от июля-августа 1654 г. показывают, что король опасался приближения войны к шведским владениям, считал важным внимательнейшим образом следить за дальнейшим развитием событий и быть наготове, в частности перевести отряды из Финляндии в Лифляндию и Эстляндию (начато с середины августа — первых чисел сентября). Но эти мероприятия носили оборонительный характер[256].

За рубеж для сообщения о перемене на троне были направлены несколько миссий, каждая из которых преследовала и конкретные политические цели. В Варшаву поехал комиссар в Гданьске Ю. Кок[257]. Он должен был указать на дружественное отношение стокгольмского двора, уверить в этом и влиятельных лиц, зондируя одновременно их склонность к Карлу X. Кроме того, в его задачу входило получить точное представление о русских успехах в войне, их влиянии на внутреннее и международное положение Речи Посполитой, оценить состояние польско-литовских боевых сил и их шансы на сопротивление при продвижении царских армий. Второй комплекс проблем был связан с возможными политическими шагами варшавского двора — рассчитывает ли правительство Яна Казимира на иностранную поддержку? В подобном ключе ставился вопрос о польско-шведских отношениях: действительно ли в Варшаве желают прочного договора со Швецией, каковы могут быть его условия, готовится ли посольство в Стокгольм, когда оно может прибыть? Инструкция Ю. Коку свидетельствует о стремлении Карла X Густава к мирным переговорам с Речью Посполитой, но в ней намечена, пока еще пунктирно, линия связи с оппозиционными кругами.

Стокгольмские дипломаты подготовили миссию в Россию — асессора Уддэ Эдла с уверениями в дружбе, сообщениями о подтверждении Столбовского договора 1617 г. (последнее было обычной процедурой при перемене на троне) и об отправке в следующем году, тотчас по получении царского ответа, полномочного посольства для закрепления существующих отношений[258]. Курс короля по отношению к Русскому государству был тогда достаточно осторожен, выжидателен. В первую очередь Карл X хотел обезопасить себя с этой стороны от осложнений.

К ряду германских дворов поехали X. Шлиппенбах[259], Г. Сноильский, Б. Оксеншерна[260]. Посланцам надлежало обеспечить наиболее благоприятные внешнеполитические условия для Швеции в связи с бременской войной[261], рассеять существовавшие опасения насчет расширения этого конфликта, организовать сотрудничество с другими дворами[262].

В письмах Карла X Густава своему брату Адольфу Иоганну от 7 августа и 5 сентября содержались намеки на весьма скрытые «замыслы» и возможность «различных действий» весной 1655 г., явно имевшие в виду военные планы на востоке[263].

Итак, летом 1654 г. произошло изменение шведской внешней политики сравнительно с предшествующим временем, на передний план выдвинулся польско-русский комплекс. Это можно объяснить собственными политическими концепциями нового короля, но более всего определялось ходом войны на востоке. Заметны желание сохранить нормальные отношения с Россией и боязнь дальнейших ее успехов в войне (последнее отразилось в переписке с Г. Горном, в инструкции Ю. Коку). Налицо возросшее стремление к мирному урегулированию с варшавским двором. Причина, думается, прежняя: нежелание допустить чрезмерное усиление Русского государства за счет Речи Посполитой. Видимо, уже тогда Карл X подумывал о необходимости вмешательства в какой-то форме в русско-польскую войну ближайшей весной (в этой связи сейчас и в последующие месяцы важна была консолидация в германских делах), оно могло быть, вероятно, антирусским, но лишь как один из возможных вариантов. Переговоры с Варшавой были очень желательны, но оставалось неясным, какую цену согласился бы уплатить за договор польский двор. Поэтому в Стокгольме, как и ранее, готовились и к аптипольской акции. Показательно, что X. Шлиппенбах намекал в Берлине на приближение польско-шведской войны, желательность шведско-бранденбургского союза ценой уступки восточнопрусских портов или пошлин с них. Эти высказывания были его личной инициативой, но отражали какие-то расчеты и планы двора[264].

Итак, особое внимание к восточному сектору, военная подготовка, поиски путей к сдерживанию России, к извлечению наибольших выгод из ситуации за счет Речи Посполитой, но и выжидание из-за невыясненности обстановки (ведь и русские успехи в тот момент не были еще велики), стремление поскорее разделаться с бременским конфликтом — вот основные черты шведской политики летом — в первые дни осени 1654 г.

На дальнейшее ее развитие существеннейшее влияние оказал ход боевых действий на белорусском театре войны в конце лета — осенью 1654 г. Карл X считал возможным, что после своих успехов царские армии могут вторгнуться в шведскую Лифляндию, требовал соответствующей готовности[265]. Особое значение придали в Стокгольме разгрому литовских отрядов под Цецежином 24 августа и последующим достижениям русских войск. Получив известие о первом, король приказал Г. Горну продолжить перевод войск в шведскую Прибалтику, расположить свои силы близ границ с Россией невзирая на реакцию Алексея Михайловича, хотя и осуществить эту операцию осторожно[266]. Ничего не изменило сообщение риксмаршала об уклонении царских отрядов от вторжения в собственно Литву[267]: очевидно, король хотел обеспечить безопасность Лифляндии и держать шведские батальоны ближе к месту событий.

Были предприняты и дипломатические шаги. 26 сентября Карл X послал Ю. Коку письмо, в котором ставилась задача выяснить перспективы мира между Россией и Речью Посполитой; узнать, нет ли опасности их объединения против Швеции; верно ли, что Речь Посполитая предпочла бы искать помощи в Стокгольме, чем договариваться с Москвой; можно ли и когда ожидать польского посла согласно с обещанием Г. Каназиля; каковы настроения различных кругов в стране в отношении Швеции[268]? Правда, получив известие о первоначальном нарочитом нежелании Яна Казимира принять Ю. Кока, Карл X отозвал своего посланца[269].

В октябре 1654 г. в Гданьск, Восточную Пруссию и Варшаву был направлен с миссией разведывательного характера секретарь коммерц-коллегии И. Мейер фон Лилиенталь[270]. Первая группа вопросов, которые поручалось выяснить ему, связана с проблемой дальнейших русских успехов: каковы цели московских политиков, хотят ли они только вернуть потерянные Россией в «смуту» земли или предполагают также пробиться к польским гаваням на Балтике и к Двине либо даже приобрести всю Речь Посполитую? С нескольких точек зрения рассматривались перспективы выполнения указанных задач: каковы условия русско-украинского союза и военная ценность Войска Запорожского[271]; какую позицию займет Османская империя, не поможет ли она Речи Посполитой против России; последуют ли тогда за Портой Дунайские и Трансильванское княжества?

Второй вопрос, затронутый в инструкции И. Мейеру, касался возможностей самой Речи Посполитой: какова внутриполитическая обстановка в стране, есть ли ресурсы для дальнейшей обороны, намеревается ли в связи с этим варшавский двор уже теперь искать помощи вовне, если да, то у кого — у императора, Бранденбурга, Трансильвании или, может быть, у Швеции? В последнем варианте особое значение придавалось уяснению того, действительно ли Речь Посполитая склонна к мирному соглашению со Швецией, какие именно группы готовы к более энергичным усилиям в этом направлении — король и его партия или «сословия» — и когда приедет посол?[272] Последний круг вопросов относился к вероятным политическим и военным шагам отдельных частей Речи Посполитой и некоторых ее соседей: не подумывают ли представители каких-либо ее воеводств и городов принять иностранную протекцию, чью именно, есть ли шансы на успех (особо выделен Бранденбург); важно определить, какую позицию займут Гданьск, Эльблонг и вообще Западная Пруссия в том «несчастливом случае», если царские армии захватят всю Речь Посполитую, какие меры защиты примут тогда они, а также Восточная Пруссия, Бранденбург и Курляндия и какие силы они имеют?

Отмечу еще несколько существенных обстоятельств. 28 октября 1654 г. Карл X послал грамоту царю, в которой, наряду с обещанием не вмешиваться в русско-польскую войну и придерживаться благожелательной по отношению к интересам России линии, главным была просьба согласиться на нейтрализацию Курляндии в этом конфликте[273]. Обращает на себя внимание длительная задержка с приемом посольства игумена Даниила и ответом ему[274]. Этот факт некоторые историки связывают с антирусскими намерениями шведских властей, опираясь более всего на известную словесную инструкцию украинских политиков посланцу, одним из пунктов которой было обязательство Войска Запорожского в случае русско-шведской войны помогать Карлу X[275]. Однако подлинность этого документа давно поставлена под сомнение[276], а из мемориала И. Мейеру видно, что стокгольмские дипломаты не считали еще сделанные Даниилом предложения вполне реальными. Но для характеристики шведской политики осенью 1654 г. существенно, что миссия, которая имела антипольское острие, а теперь могла быть использована для зондажа, направленного против русских, не вызвала тогда отклика у Карла X.

И еще один важный момент: 22 октября 1654 г. король сделал первый решительный шаг к осуществлению редукции[277]. Это было очень важно для урегулирования финансовых проблем, conditio sine qua non любого военного выступления.

Какой представляется шведская политика осенью 1654 г.? В Стокгольме серьезно считались с возможностью не только выхода русских войск к балтийскому побережью, но и полного разгрома Речи Посполитой, даже ее распада, которым могли воспользоваться и другие ее соседи, особенно Бранденбург (в инструкции И. Мейеру эти опасения звучат в полный голос). Таким образом, дело шло о нарушении планов Швеции обеспечить dominium maris Baltici и поставить здесь Россию в зависимое положение и, главное, о коренной перекройке восточноевропейской политической карты, резком усилении Русского государства, полном нарушении баланса сил. И все это при незавершенной военной подготовке шведов (говорю именно об оценке ситуации стокгольмским руководством, иной вопрос, насколько она отвечала реальности).

В таких обстоятельствах в основу избранного стокгольмским двором курса была положена подготовка армии и флота в кратчайшие сроки и обеспечение соответствующей финансовой базы. Усиливалась лифляндская боевая группировка в целях обороны и для возможного вмешательства в случае необходимости. В чью пользу оказалось бы шведское вмешательство и в какой форме его надлежало осуществить, не было еще ясно. Попытка нейтрализации Курляндии путем обращения к царю являлась лишь паллиативом. Зато почти во всех анализируемых материалах заметно стремление и готовность к соглашению с Речью Посполитой. Это был один путь, который желали бы избрать шведские политики в качестве рецепта против угрозы усиления России за счет Речи Посполитой[278]. Шведско-польский договор облегчал положение последней, ликвидируя для нее опасность борьбы на два фронта; ухудшал внешнеполитические перспективы для Русского государства, создавая, кроме того, базу для совместного противодействия обеих держав дальнейшему продвижению царских армий.

Планировался ли антирусский союз с Речью Посполитой? Шведские власти выясняли, желают ли в Варшаве получить военную помощь против России. Но ряд фактов свидетельствует о склонности Карла X сохранить нормальные отношения с последней. В октябре 1654 г. в Ригу к семье и для сбора «вестей» был на время отпущен шотландец на русской службе полковник Д. Китт. Он приехал в город 20 ноября, беседовал со многими высшими шведскими офицерами, включая Г. Горна. Содержание этих разговоров сводилось к следующему: Карлу X «не любо», что царь «поймал у поляков городы многие», он опасается, что если в русские руки попадет вся страна, то «и Свейской земле будет тесно». Г. Горн высказал мнение, что Алексей Михайлович разорвет договор со Швецией, «как время придет». Он подчеркнул, что шведы не нарушат Столбовский мир: если и дадут полякам войска в помощь, то «лишние», освободившиеся под Бременом, а ведь оружие всякое они русским продают. Д. Китт тоже полагал, что король окажет Речи Посполитой военную поддержку «либо явно или тайно» (курсив мой. — Л.3.)[279]. В цитируемом источнике очень выпукло отразились отмеченные выше основания шведской политики осенью 1654 г. Показательно и решение вопроса о помощи Яну Казимиру: она вероятна, но считается не антирусским актом, а проявлением своеобразного нейтрализма (вспомним несколько сходную позицию Швеции в англо-голландской войне), равнозначным поставкам оружия в Москву[280]. Возможно, имелось в виду нечто вроде пакта о взаимопомощи с Речью Посполитой аналогично проекту 1652 г.

Но это одна сторона шведской политики. В документах, особенно в инструкции И. Мейеру, нашла отражение и вторая — антипольские расчеты[281]. Они объяснялись двумя причинами. Во-первых, хотя на самом деле шла речь о соглашении с Речью Посполитой, но только при получении от нее «выгодных пропозиций». Конкретное содержание их не известно, но некоторые данные в сохранившихся документах имеются. Так, в сообщениях Д. Китта говорилось, что за военный союз против России варшавский двор уступит шведам всю Лифляндию, лен на Курляндию и очень выгодное право сбора пошлин в Пилаве[282]. Сходно излагались (без последнего пункта) шведские предложения, будто бы переданные Ю. Коком на тайной аудиенции Яну Казимиру[283]. Во-вторых, желание польского короля вести переговоры, тем более на шведских условиях, оставалось под вопросом.

Отсюда второй путь, учитывавшийся стокгольмскими политиками наравне с первым на случай новых польских военных неудач, — нападение на Речь Посполитую. Тогда предметом особых «забот» Карла X становились бы районы, примыкавшие к балтийскому побережью. На это указывают попытка нейтрализации Курляндии, усиление лифляндской армии, вопросы, которые надлежало прояснить И. Мейеру, о ресурсах и планах обеих Пруссий, Бранденбурга, Курляндии, близких воеводств Речи Посполитой. В том «несчастливом случае», когда царские войска без серьезного сопротивления начали бы продвигаться в пределы последней, шведские феодалы постарались бы прикрыть в первую очередь именно эти территории, может быть, и с согласия их властей (отсюда, в частности, интерес к сепаратистским устремлениям ряда польско-литовских анклавов).

В документах для посланцев в Варшаву был важный пункт — требование выяснить отношение не только королевского лагеря, но и других групп правящего класса к Карлу X и возможному договору с ним, а в мемориале И. Лилиенталю не исключались уже самостоятельные действия отдельных регионов страны. Это свидетельствовало о поисках внутренней базы в Речи Посполитой. Такие поиски находились пока в стадии зондажа, но политическая направленность их ясна: они угрожали в первую очередь единству Польско-Литовского государства, хотя представляли опасность и для России. С октября — начала ноября 1654 г. антипольское направление в шведской политике укрепилось, но в целом курс ее оставался двойственным, не определившимся, скорее выжидательным, что диктовалось и полной неясностью обстановки. В этой связи ваяшое значение приобретали донесения Ю. Кока и И. Мейера[284].

Рапорты Ю. Кока поступили в первой декаде ноября[285]. В них сообщалось о трудном положении страны, подчеркивалось общее желание регалистов и оппозиционеров добиться соглашения со Швецией, чему противодействуют лишь король из личных интересов и клерикальные элементы. По мнению Ю. Кока, «партия», стоявшая за дружбу со шведами, была сильнейшей. Видимо, позиция Яна Казимира не являлась категорически отрицательной: его секретарь Я. Хилбрандт высказался в общем позитивно о мирном разрешении споров и даже выдвинул мысль о военном союзе двух держав против России. Как считал Ю. Кок, в Варшаве желали получить помощь Швеции[286]. В любом случае уже решили вскоре выслать в Стокгольм представителя. Посланец Карла X отозвался скептически о возможности польско-русского союза.

В декабре 1654 г. в Стокгольме получили донесения И. Мейера[287]. В первом из них говорилось, что ситуация в Польше «сверх всякой меры очень плоха», крайне остра внутренняя борьба в правящем лагере, всеобщий характер имеет недовольство Яном Казимиром. Особо отмечались сеймики в Литве, где никто не поддерживал короля и даже обсуждался вопрос об отделении. Указывалось, что в западнопрусских городах «кажутся не несклонными» принять шведскую защиту (при русском наступлении)[288]. Сообщалось о намерении польского короля отправить в Швецию послом влиятельного каштеляна киевского 3. Горайского. Во втором рапорте внесено исправление: выслан А. Морштын с миссией предварительного характера. Ему надлежало добиться подтверждения соглашения о перемирии и выяснить условия мирного договора. Если бы они оказались подходящими, то для выработки окончательного текста намечалось послать 3. Горайского. Из доверительных источников И. Мейер узнал о беседе между каштеляном киевским и королем, в которой последний проявил склонность к дружественному завершению споров со Швецией.

Неблагоприятные перспективы для Речи Посполитой при возобновлении военных действий на русском театре, борьба различных группировок, возможность сепаратных акций отдельных регионов страны, желание получить шведскую помощь, а в Западной Пруссии, может быть, и защиту, определенные шансы на достижение соглашения между двумя странами, хотя и явная медлительность Яна Казимира в этом плане, — вот что мог извлечь стокгольмский двор из донесений своих посланцев в Речи Посполитой[289]. Не исключено, что Ю. Кок привез какие-то предложения, возможно неофициальные, об антирусском союзе[290].

Для выяснения реакции шведских руководителей обратимся к сообщениям иностранных дипломатов из Стокгольма[291]. Императорский резидент Г. Плеттенберг отмечал[292] беспокойство по поводу русских успехов и эвентуального нападения царских войск на шведские владения; это вызывало у Карла X склонность к «выгодному миру» с Речью Посполитой, посла которой он нетерпеливо ожидал. Следующим шагом мог быть союз против России с целью (для Швеции) настолько продвинуть свои границы, чтобы ликвидировать архангельский путь и добиться переноса русской торговли с Западом на Балтику. Бранденбургский резидент И. Добченский, сообщая об интенсивных военных приготовлениях в Стокгольме и настороженности в отношении русских, больше писал о враждебности к Речи Посполитой, возможности войны с ней (перевод отрядов в Лифляндию связывался и с такими планами), о «любви» шведов к восточнопрусским гаваням[293].

Наиболее информированным и близким ко двору являлся французский посол Ш. д'Авогур. Особенно интересно его донесение о двух беседах с Карлом X в начале декабря 1654 г. Во время бесед король подчеркнул, что Речи Посполитой нечего опасаться шведов, требующих лишь признания статус-кво; когда француз указал на «московскую опасность», то эти слова, по его наблюдениям, «упали на добрую почву». Но Карл X назвал задержку с присылкой посла Речи Посполитой выражением несерьезного подхода варшавского двора к переговорам, добавив, что определит свои планы на основе сообщений, которые привезет посланник. В докладной записке кардиналу Ш. д'Авогур изложил информацию о планах шведов, переданную ему датским резидентом П. Юлем. Согласно этим данным, Карл X с беспокойством следил за войной между Речью Посполитой и Россией, двумя державами, одна из которых — его враг, а другая стала бы им в случае победы. Король носился с планом активного вмешательства, но не решил еще, на чьей стороне. Думали, что он хотел потребовать от Речи Посполитой признания прав Швеции на Инфлянты и Курляндию в обмен на военную помощь против России[294].

Все изложенные документы позволяют представить политику Швеции в момент завершения бременского конфликта (соглашение от 4 декабря 1654 г.), что усилило шведскую армию[295]. Можно отметить черты, уже указывавшиеся ранее: боязнь дальнейших успехов русских войск в Речи Посполитой, готовность к соглашению с нею. В этом смысле показательно заявление Карла X Ш. д'Авогуру, в котором планы короля увязывались с сообщениями ожидаемой польской миссии. Но заметно и другое: мир с Речью Посполитой, по мнению шведских феодалов, должен быть «выгодным» (добавим, в еще большей мере союз). Думается, это было главным для Стокгольма[296], а информация Ю. Кока и И. Мейера подкрепляла такой подход. Стремление шведских властей к договоренности с Речью Посполитой не означало готовности после урегулирования к широкой и тем более превентивной (в соответствии со схемой, предложенной Б. Кентржинским — А. Стаде) войне против России, о которой сообщал австрийский резидент, хотя она и не была исключена. Существовали, как отмечалось, менее обязывающие формы вмешательства в конфликт. В рассматриваемых источниках, особенно в донесениях И. Добченского, нашли отражение также антипольские настроения и планы шведских феодалов[297].

Обратимся теперь к материалам знаменитого декабрьского риксрода (17–22 декабря 1654 г.). Этот форум основательно изучен шведскими историками[298], поэтому изложим общие и спорные моменты. В функции риксрода не входило решать вопрос о войне, но практически его позиция во многом определила соответствующие постановления риксдага в 1655 г. Обсуждались три вопроса: вынуждает ли военно-политическая обстановка усиление боевой подготовки; связано ли форсирование вооружений прежде всего с восточноевропейским политическим кризисом, т. е. о курсе дальнейшей политики; уровень готовности армии и флота должен быть достаточным только для обороны или и для наступательных операций? Быстро и без особой полемики приняли положительное решение по первому вопросу. Два других были взаимосвязаны и получили одобрение на третьем заседании (21 декабря), когда был признан приоритет восточноевропейского комплекса перед имевшим немало сторонников проектом войны с Данией и наступательный характер подготовки[299]. Поскольку король не участвовал в заседаниях, то о его планах в связи с обсуждениями можно судить по выступлениям риксканцлера Э. Оксенгаерпы и наместника П. Браге[300]. В их мнениях немало обще' о: большое внимание к «русской угрозе»; возможность нападенпя на Русское государство; желательность соглашения с Речью Посполитой и помощи ей против России, но с обязательным отказом ее от шведской части Лифляндии, от претензий Яна Казимира на трон Швеции и уступкой некоего «куска земли», не имевшего большого значения для Речи Посполитой, но важного шведам (формулировка П. Браге); готовность к выступлению против Речи Посполитой при ее нежелании удовлетворить эти притязания. Риксканцлер считал необходимым поставить ожидаемого вскоре А. Морштына перед альтернативой — либо поляки добровольно примут предложенные условия, либо их принудят к тому силой.

На последнем заседании Э. Оксеншерна огласил предложение короля: после подготовки боевых сил удовлетвориться ли уступкой Речи Посполитой по двум основным давним пунктам споров держав или добиваться сверх того компенсации военных расходов[301] и передачи какой-то территории в качестве гарантии безопасности на будущее (явно сходство с мыслями П. Браге и канцлера, в этой части бесспорно выражавшими политику правительства)?[302] Важно, что документ, который Г. Бонде оценил как шаг к войне с Речью Посполитой, одобрили не только риксканцлер и наместник, но приняли почти все члены риксрода, постановив быстрее сообщить его содержание А. Морштыну в ультимативной форме, предложенной ранее Э. Оксеншерной[303]. Кроме того, Б. Шютте назвал цену, которой следовало добиваться (речь шла о Западной Пруссии)[304].

22 декабря канцлер обронил несколько весьма знаменательных высказываний. Говоря о требованиях к Речи Посполитой, он подчеркнул, что после их принятия король «предоставит защиту и протекцию тем, которые о том попросят» (курсив мой. — Л.3.); указал на возможность того, что кто-то обратится за шведской опекой или предложит союз, намекнул на склонность части польских подданных уже теперь принятъ протекцию Карла X и сообщил, что из Дюнабурга к шведам поступила просьба о военной помощи[305]. Факты эти правильно не интерпретированы. Их можно понять, обратившись к тем местам донесения И. Мейера от 14 ноября, в которых говорилось о сепаратистских устремлениях в Литве[306], о прошведских симпатиях в западнопрусских городах. Думается, и эти сведения имел в виду Э. Оксеншерна. Намечаемые действия в первую очередь грозили целостности Речи Посполитой. Имелось в виду опереться на внутренние силы в стране либо в отдельных ее частях, оппозиционные к Яну Казимиру, готовые к самостоятельным действиям или шведофильские: «защита», «опека», «протекция» имели в виду не только и даже не столько Речь Посполитую вообще, а преимущественно отдельные ее регионы — в полном соответствии с событиями «потопа»!

В этой связи показательно, что вскоре после риксрода Ю. Коку поручили съездить в Западную Пруссию[307], дабы выяснить, особенно среди шляхты, собиравшейся на сеймики, следующее. Поскольку, по мнению авторов мемориала Ю. Коку, дело обстояло так, что Речь Посполитая может быть ликвидирована либо объединенными русско-украинскими армиями, либо из-за внутренних противоречий, либо при сочетании этих факторов, то каковы намерения «сословий» и в особенности не склонны ли они искать шведской защиты? Если последнее реально, то посланцу поручалось агитировать за такой путь, гарантировать сохранение прав и привилегий магнатов, шляхты, городов и т. д.

Можно сделать вывод, что линия шведской политики, намеченная еще в инструкции И. Лилиенталю, т. е. ориентация на внутренние силы Речи Посполитой, готовые по тем или иным причинам контактировать со шведами, со второй половины декабря 1654 г. под влиянием его сообщений и, видимо, другой информации, становилась реальностью. Теперь в Стокгольме считали, что такие силы есть, и начали предпринимать шаги для связи с ними.

Обращает на себя внимание изменение содержания депеш иностранных резидентов в шведской столице в конце 1654 — начале 1655 г. Г. Плеттенберг, отмечая по-прежнему недоверие стокгольмского правительства к России, указал, что вместо польско-шведского союза возможен шведско-русский, связав это с характером известий, которые привезет ожидавшийся варшавский посланник. Он сообщил Фердинанду III следующее: поскольку Карл X не уверен, что польский двор хотел бы «дать преимущества», то «решение [короля] еще не определено»[308]. П. Юль, сообщив об оживленных разговорах о возможной войне с Россией, заметил, что это скорее грозит Речи Посполитой, если она добровольно не откажется от Инфлянт, Курляндии и Пруссии; в городах последней, по данным П. Юля, со времен Тридцатилетней войны есть шведские сторонники[309]. Ш. д'Авогур передавал: Ян Казимир упустил очень хороший шанс договориться на приемлемых условиях с Карлом X во время бременской войны, когда в Швеции боялись международных осложнений на западе; теперь существует значительное недоверие к польскому королю, которому инкриминируют попытки организации антишведского альянса с Россией[310]. Налицо усиление антипольских настроений. Очевидно, именно так оценили ведущее направление шведской политики после риксрода зарубежные дипломаты в Стокгольме.

Такой вывод подтверждается и беспокойством берлинского двора в январе 1655 г. по поводу шведской угрозы[311]. В частности, отправленному в Варшаву посланнику В. Курцбах-Завацкому поручалось указать, что опасность нападения шведов на Речь Посполитую вполне возможна: курфюрст не считает, что Карл X обязательно использует трудное положение Речи Посполитой, но бесспорно, что король подталкивается к такому решению «многими одержимыми войной и нуждающимися в ней»[312]. Взятые сами по себе, эти факты не могут служить доказательством реальности приписываемых шведскому двору намерений, но в сочетании с другими, приведенными на предыдущих страницах данными, становятся убедительными.

В начале 1655 г. Карл X Густав и Э. Оксеншерна послали секретные письма генерал-губернатору Лифляндии риксмаршалу Г. Горну[313]. Из этих документов следует, что важнейшей задачей стокгольмский двор считал интенсификацию военной подготовки в Швеции, в германских владениях, Лифляндии с целью создать возможность вмешательства в конфликт на востоке весной 1655 г.[314] В письме короля подчеркивалось, что дальнейшие планы будут детализированы и сообщены в Ригу после приезда в Стокгольм А. Морштына и переговоров с ним. Были намечены основы политики, которой следовало придерживаться до завершения этих контактов: наряду с усилением армии главным являлось обеспечение всеми возможными способами шведского контроля в балтийских районах. Первоочередное внимание надлежало уделить Курляндии, воеводству Инфлянскому, Литве[315]. Г. Горну поручалось уверить герцога Якова в доброжелательности Карла X, постоянно наблюдать за ходом боевых действий вблизи Дюнабурга, изучать настроения в польских Инфлянтах и Литве, всячески поощрять и культивировать в них про-шведские силы, но с большой осторожностью. Если оттуда поступят просьбы о каких-либо формах защиты от русских войск или протекции, то риксмаршал должен был проявлять благожелательность и поддерживать литовские воеводства вплоть до весны (т. е. до момента готовности всех сил).

В письме Э. Оксеншерны сообщалось, что перспективы развития русской политики вызывают крайние опасения в Стокгольме, тем более что не приходится ждать сильного сопротивления Речи Посполитой. В этих условиях необходимо «не предоставитъ московитам больше преимуществ, чем позволяет наша безопасность»[316] (курсив мой. — Л.3.). Конкретно пока риксканцлер полагал обязательным любыми средствами, вплоть до военного противодействия, пометать России закрепиться в Курляндии и вообще в приморских районах. Параллельно Г. Горну следовало вести переговоры с Курляндией, Литвой и воеводством Инфлянским для выяснения их намерений, чтобы при случае взять под шведское покровительство тех, кто о нем попросит (в особенности Дюнабург); но по этой линии рекомендовалось действовать скрытно и с особой осторожностью, чтобы не раздражать русских, В целом ближайшей зимой Г. Горн должен был держаться оборонительно и лишь защищать наиболее важные территории, во всяком случае до завершения усиленной военной подготовки, особенно вербовок в германских землях. Э. Оксеншерна отметил, что в создавшейся обстановке король решил «добром или злом» поскорее внести ясность во взаимоотношения с Речью Посполитой[317]; стокгольмские дипломаты считали весьма желательной договоренность с варшавским двором и надеялись хотя бы частично достичь ее при контактах с нетерпеливо поджидаемым А. Морштыном. Канцлер добавил, что есть шансы на взаимопонимание с Б. Хмельницким, чьи отряды оперируют в Белоруссии (влияние переговоров с игуменом Даниилом).

В этих письмах еще отчетливее прозвучали мотивы, нашедшие отражение и в других рассматриваемых источниках, начиная с инструкции И. Лилиенталю: Речи Посполитой грозит разгром, в результате которого Россия может опасно для Швеции усилиться, поэтому необходимо вмешательство последней, но она еще не вполне готова в военном отношении. В таких условиях стокгольмский двор выработал план. Прямая интервенция намечалась на весну 1655 г., а до тех пор первостепенной задачей становилось противодействие всеми средствами возможному, по мнению шведских руководителей, прорыву царских войск в приморские районы, а также осторожная поддержка прошведских сил в экономически взаимосвязанных с приморьем Литве и воеводстве Инфлянском.

Важным элементом плана были готовность и желание договориться с Речью Посполитой, ибо таким путем затруднялись дальнейшие успехи русских, но при непременных существенных уступках польского правительства в прибалтийских провинциях. Поэтому планируемое на весну вмешательство могло стать, в этом прав А. Стаде, антирусским, но еще более грозило Речи Посполитой, если она не капитулирует добровольно — намеченные контакты с отдельными ее частями являлись грозным и вполне реальным симптомом в отличие от гипотетического удара по русским. Последний мог осуществиться при достаточно определенных условиях: во-первых, если бы царские армии попытались закрепиться в Прибалтике; во-вторых, припомнив формулировки письма Э. Оксеншерны, когда русские добились бы чрезмерных, с точки зрения шведских интересов («безопасность» в данном случае только камуфляж), выгод за счет Речи Посполитой. Сферой своих притязаний шведы считали и Литву, и польскую Лифляндию, но не видно, чтобы из-за них могла тогда возникнуть русско-шведская война.

Резиденту в Берлине Б. Вольфсбергу было поручено выяснить возможности сближения двух государств в германских и иных делах[318]. Следовало узнать, какую реакцию Бранденбурга вызовет дальнейшее продвижение русско-украинских армий в Литву и Польшу: будет ли курфюрст посредничать между противниками для достижения мира, ограничится ли он обороной Восточной Пруссии при приближении к ней царских сил, как развиваются его переговоры с Гданьском и Великой Польшей, намерен ли он взять их под свое покровительство в случае опасности от русских? В оценке положения данный документ сходен с рассмотренными прежде и развивает тезисы, вошедшие еще в мемориал И. Лилиенталю. Обращает на себя внимание интерес, проявленный к еще одной части страны — к великопольским землям.

Полным ходом шла военная подготовка Швеции, Карл X наметил созыв риксдага[319]. 30 декабря 1654 г. и 2 января 1655 г. были подтверждены привилегии светских феодалов, но без важнейшей для них привилегии 1644 г. Видимо, к началу 1655 г. относилось несколько разработанных королем проектов редукции[320]. Таким образом, готовилась финансовая база для военной активности.

Политику Швеции поздней осенью 1654 — в начале 1655 г. на основе всех рассмотренных данных можно охарактеризовать следующим образом. В Стокгольме очень серьезно считались с возможностью полного разгрома и распада Речи Посполитой при скором возобновлении русско-польской войны. Результатом стало бы значительное усиление России и других польских соседей (особенно Бранденбурга) к невыгоде шведских феодалов. Поэтому было решено подготовиться к возможному вмешательству в конфликт весной 1655 г. Отсюда интенсификация боевых приготовлений, стремление решить внутренние проблемы, что было необходимо для финансирования будущей войны. Но и сейчас шведская политика не была еще твердо нацеленной в одном направлении. Налицо три главных стороны ее. Во-первых, явное желание заключить мирное соглашение с Речью Посполитой[321] (возможен был и союз двух держав в той или иной форме), но ценой немалых уступок Польско-Литовского государства на Балтике (точный масштаб их не ясен, но, видимо, речь шла о воеводстве Инфлянском, а также в разных формах о Курляндии, обеих Пруссиях). Таким путем достигалось бы несколько целей: делался новый шаг к dominium maris Baltici; шведские армии освобождались для действий в иных направлениях; ликвидировалась опасность войны на два фронта, которой в Стокгольме очень хотели избежать; Речь Посполитая могла сконцентрировать свои усилия на борьбе против русско-украинских войск и предотвратить их дальнейшие успехи; создавалась основа, если бы предыдущий пункт не привел к желаемому результату, для непосредственной интервенции шведов в русско-польский конфликт — прямо или косвенно. Однако бесспорно, что Речь Посполитая и в очень тяжелом положении не могла бы удовлетворить такие притязания без потери своего статуса великой державы.

Вторая сторона политики Швеции заключалась в антирусских планах. Они могли стать реальностью при попытках царских армий закрепиться в приморских районах и в случае крупных завоеваний России в Речи Посполитой. В таком варианте был возможен польско-шведский союз, в котором стокгольмское правительство добивалось бы осуществления одной из важнейших задач своей торгово-экономической политики — переноса русской коммерции с Западом на балтийское побережье под шведский контроль (не исключено, что и с захватом необходимых для этого земель в России).

Но шансы на достижение приемлемой для шведов договоренности с Варшавой оставались неопределенными. Именно потому постоянно существовала третья сторона шведской политики, нацеленная па выступление против Речи Посполитой. Данный план предусматривал захват прежде всего районов, которые составляли сферу интересов шведских феодалов и находились, по их мнению, под угрозой занятия русскими войсками. В этом случае важное значение приобретали поиски внутренней базы в Речи Посполитой, тех групп населения, воеводств, городов, с которыми можно было договориться о предоставлении «защиты» и «протекции». При успехе достигался двойной результат: брались под контроль искомые земли и не пускались в них русские. В этом смысле первая половина декабря 1654 г. стала гранью: поступила информация, что такая база, притом достаточно сильная, есть. После риксрода предприняли практические шаги для установления подобных связей (вторая поездка Ю. Кока; в письмах Г. Горну от начала 1655 г. тоже имелись указания на этот счет). Да и постановления риксрода по польскому вопросу, как и соответствующие места в письме Э. Оксеншерны от 5 января 1655 г., с их ультимативным характером и желанием «добром или злом» добиться принятия своих требований, говорят сами за себя[322]. Именно поэтому берлинский двор и иностранные дипломаты в Стокгольме в конце 1654 — начале 1655 г. считали антипольское направление ведущим в шведской политике. Вероятно, это было некоторым опережением событий, но тенденция подмечена верно.

3. Речь Посполитая в начале войны с Россией

С осени 1654 г. главной задачей королевского лагеря стала подготовка крупного контрнаступления на Украине и в Белоруссии, С успехом этой операции связывали военные и политические расчеты, в частности надеялись таким путем обеспечить более выгодные позиции при переговорах с Карлом X[323]. Хотя польский королевский двор получил менее широкую поддержку из-за рубежа, чем надеялся, он в такой степени рассчитывал на удачу, что не использовал летом 1654 — в начале 1655 г. несколько предложений посредничества: с Украиной — Георгия Штефана в октябре и Дьердя Ракоци II в декабре; с Россией — бранденбургского курфюрста (дважды, второй раз через В. Курцбах-Завацкого) и императора. В частности, в Варшаве резиденту Фердинанда III заявили, что союз с Крымом дает шансы на крупные успехи в войне с Россией и возвращение всего потерянного[324]. В любом случае нежелание Яна Казимира обратиться к посредничеству других стран, особенно при нараставшей шведской угрозе, являлось по меньшей мере дипломатической «неуклюжестью».

В польско-литовском правящем стане не было полного единодушия в вопросе о приоритете курса на войну. Все хотели вернуть отданное, но более трезво мыслящие деятели реальнее оценивали перспективы успеха. Сказанное особенно относилось к литовским феодалам вообще и к их лидеру Я. Радзивиллу в первую очередь. Княжество уже стало ареной борьбы и при следующем ударе царских армий подвергалось особой опасности. И до поражения под Цецежином, и тем более после него, в Вильно считали необходимым прежде всего присылку значительных подкреплений из Короны, набор новых отрядов, решение проблемы финансирования войска[325]. К концу года эти условия были выполнены. Правда, король старался преимущественно об увеличении сил, находившихся под контролем его сторонника гетмана польного В. Госевского, о сокращении в его пользу прерогатив Я. Радзивилла. В итоге отношения между гетманами, как и двора с Виленским воеводой, крайне обострились, а литовская армия осталась разделенной[326].

Регалисты полагали, что скорое наступление коронного войска на Украине вместе с вторжением татар в Россию отвлечет русских и казаков от операций в Литве, без чего надежд на успешное сопротивление было мало[327]. Но большинство литовских магнатов относилось, видимо, скептически к действенности таких мер, что объясняет фактический бойкот ими предложений Яна Казимира. Король отреагировал известной «протестацией» (от 19 сентября 1654 г.), содержавшей серьезные обвинения в адрес ведущих литовских политиков. Последовал ответ, контрответ, разгорелась оживленная публицистическая баталия с участием литовских гетманов. Она не улучшила ни взаимоотношения сторон, ни перспективы обороны Речи Посполитой[328].

Какую программу действий предлагали оппозиционеры (материалы о ней не проанализированы до сих пор в комплексе)? В центре ее стояли переговоры с Войском Запорожским, во всяком случае для биржанских Радзивиллов. Так, Б. Радзивилл видел спасение не столько даже в союзе с татарами, сколько в урегулировании с их помощью отношений с Украиной, пусть и на невыгодных условиях, с последующими совместными действиями против России[329] — план, который желали осуществить и крымские политики. Очевидно, уже в начале сентября 1654 г., т. е. до возникновения «протестации», Радзивиллы наметили соответствующие практические шаги для организации связей с Крымом и Украиной. Известно, что князь Януш установил какие-то контакты с Бахчисараем[330]. Одновременно виленский воевода отпустил к Б. Хмельницкому полковника А. Ждановича, послав вместе с ним подчашего стародубского Г. Куницкого[331]. Главное предложение заключалось в достижении соглашения между Речью Посполитой и Украиной на основе Белоцерковского договора 1651 г.[332] Настойчиво проводилась мысль о необходимости отстранить от переговоров царских представителей и, напротив, обязательно привлечь Крым, чем следовало заняться Б. Хмельницкому[333]. Гарантами выполнения мирных условий становились хан и Дьердь Ракоци II, а роль заступников казаков, православия, персональных интересов украинского гетмана[334] во всем, что выходило за рамки белоцерковских постановлений, брали на себя биржанские Радзивиллы. Предполагалось значительно увеличить численность казацкого реестра, в том числе иметь полки в Белоруссии для поддержки в случае нужды литовских магнатов[335].

При осуществлении намеченного, как ив предшествующих проектах князя Януша, практически появились бы на свет польско-татаро-украинский союз, нацеленный против России, и украинско-литовская лига, направленная на усиление роли данной группы феодалов во внутренней жизни Речи Посполитой. Построения Я. Радзивилла были ориентированы на восток, против русских, и на запад, по линии борьбы с его политическими противниками в Речи Посполитой, и не отличались реализмом[336]. Не исключено, впрочем, хотя прямых свидетельств такого рода нет, что задача-минимум посольства Г. Куницкого при невозможности достичь основных целей заключалась в попытке поискать пути к соглашению с Москвой. Есть некоторые, правда не вполне доказательные, сведения о желании Виленского воеводы избрать такой вариант[337].

Но, может быть, более правильное представление и об этой стороне политики Я. Радзивилла дадут его предложения об условиях дальнейшего ведения войны с русскими, переданные королю и сенаторам, собравшимся на конвокацию в Гродно (конец октября 1654 г.). Они состояли из двух частей — военной и политической. Главной целью первой было помешать разъединению литовской армии на две группы, находившиеся под самостоятельным руководством. Во второй части выдвигалось несколько идей, как мне кажется, образующих единый комплекс: гетман предлагал продолжить переговоры с Украиной, попытаться заключить перемирие с царем при бранденбургском или курляндском посредничестве и осуществить военный союз со Швецией[338]. Ход мыслей Я. Радзивилла ясен: сохранялись еще надежды на договоренность с Украиной, а если нет, то важно было хотя бы выиграть время путем переговоров с нею и перемирия с Россией. Кроме боевой подготовки, время было необходимо для осуществления третьего, возможно, важнейшего компонента плана гетмана — урегулирования со Швецией либо даже альянса с нею с бесспорно антирусской направленностью[339].

Исследователям давно уже известны упоминания в источниках о вероятных контактах виленского воеводы со Стокгольмом во второй половине 1654 г.[340] Не исключено, что намеки такого рода на декабрьском риксроде имели в виду и Я. Радзивилла, хотя его имя там не упоминалось. Но нет реальных доказательств сепаратистских устремлений в политике гетмана, которая, имея в виду все изложенное, учитывала не только его личные цели, но и интересы Речи Посполитой. Показательно, что некоторые из его рекомендаций, сообщенных в Гродно, регалисты приняли. Это стало одной из причин участия его отрядов в зимнем контрнаступлении 1654/55 г. — наряду с провалом идеи переговоров с казаками и расчетами на крупный успех польско-татарских сил на Украине[341].

Линии на урегулирование отношений со Швецией, с уступками в вопросе о «правах» Яна Казимира держался не только Я. Радзивилл, к ней склонялись и другие деятели; сам король проявил в начале осени 1654 г. беспокойство по поводу шведских намерений[342]. После отъезда Ю. Кока рада сената постановила выслать представителя в Стокгольм для зондажа возможности и условий антирусского альянса. Предполагалось, что позже мог быть направлен посол с целью заключения прочного мира ценой отказа от потерянной в прошлом части Лифляндии и королевских претензий на шведский трон[343]. Но лишь в Гродно под давлением сенаторов Ян Казимир решился сделать давно требуемый от него шаг, отправив в шведскую столицу А. Морштына. Эта миссия имела, однако, предварительный характер. Посланцу надлежало склонить Карла Х к союзу против России, сообщить, что Речь Посполитая готова к соглашению об отказе от шведской Лифляндии и «прав» Яна Казимира на Швецию, лишь бы ей помогли в возвращении Украины и Белоруссии, выяснив заодно, на какую компенсацию может рассчитывать дом Ваза за отречение от шведской короны и титула. При отказе стокгольмского правительства предоставить поддержку против России А. Морштыну следовало в первую очередь обеспечить Речь Посполитую от опасности нападения Швеции, как и от русско-шведского союза. Для этого он мог начать вступительные переговоры о «вечном мире» либо подать надежду на соглашение типа пакта взаимопомощи двух держав против любых врагов[344].

С учетом шведской политики ясен заведомо нереалистический характер задач, поставленных перед посланником. Не удивительно, что его миссию называли в Речи Посполитой простой демонстрацией благих намерений короля для успокоения сенаторов и Я. Радзивилла в преддверии наступательных операций[345]. Избранным путем невозможно было добиться даже того, что, видимо, считали желательным Ян Казимир и его партия — получить отсрочку, временно предотвратить шведскую опасность. Причина такого курса, оказавшегося в итоге фатальным, — расчеты на крупный военный успех на Украине, который привел бы к резкому улучшению военной конъюнктуры и к усилению польско-литовских позиций в будущих переговорах со Швецией[346].

Зимний контрудар 1654/55 г. был подготовлен Речью Посполитой более или менее основательно для тогдашних ее возможностей, хотя и был ослаблен по обстоятельствам, изложенным выше. Тем важнее оказался его фактический провал, определившийся в первые месяцы 1655 г. и объясняемый ожесточенным сопротивлением польско-литовским армиям на Украине и в Белоруссии. В обеих областях не удалось сколько-нибудь существенно потеснить противника, а каждый шаг вперед давался с большим трудом и немалыми потерями. В результате к скорому выступлению основных русских сил Речь Посполитая оказалась недостаточно готовой[347]. Не случайно громче зазвучало требование умиротворения с Россией[348], но обстановка для этого была теперь гораздо менее благоприятной, чем раньте. Реальной сделалась шведская угроза, активизировалась оппозиция, хотя и в скрытой форме. К весне 1655 г. положение Речи Посполитой по всем параметрам стало много хуже, чем в середине минувшего года.[349]

4. Новая расстановка политических сил

Начиная войну с Речью Посполитой, царский двор стремился к максимальной локализации конфликта в западном и южном секторах своей политики, желая видеть его двусторонним столкновением, по возможности изолированным от вмешательства других государств, ориентируясь на нейтрализацию последних. В применении к Швеции и Крыму такая линия объяснялась состоянием отношений России с ними и русскими планами предстоящей войны (второе касается Швеции). Отсутствие союзников было неблагоприятным для Русского государства фактором. В феврале-марте 1654 г. первоначальный курс подвергся изменению: царская и украинская дипломатия попыталась получить поддержку Крыма в приближающейся борьбе. Это объяснялось причинами тактического свойства: соответствующим предложением Ислам Герея и особенно надеждой пометать намечавшемуся сближению ханства с Речью Посполитой. Когда поставленная задача оказалась невыполнимой, московский двор вернулся к основной политической линии, добиваясь нейтралитета Крыма.

Цели войны, поставленные царским правительством, предусматривали воссоединение Украины и Белоруссии с Россией, включая белорусскую часть бассейна Западной Двины, т. е. района, который экономически и стратегически был тесно связан с Прибалтикой. Следовательно, в порядок дня ставилось улучшение позиций Русского государства на балтийской периферии, а с ним возрастали шансы на более благоприятное для России решение балтийского вопроса в перспективе. Поэтому русские дипломаты не предприняли никаких шагов для организации антипольского союза со Швецией, хотя были хорошо осведомлены о напряженных взаимоотношениях двух стран. А возможность шведского вмешательства в войну не рассматривалась, видимо, тогда московскими политиками вполне серьезно из-за сложного положения Швеции. Поэтому, вероятно, они сочли возможным действовать сразу в нескольких направлениях. Но в Москве понимали, насколько операции русских сил в данном районе затрагивают интересы шведских феодалов и проявляли особую осторожность в продвижении здесь, в том числе в воеводстве Инфлянском. Это показывает, что Алексей Михайлович старался избежать противоборства со стокгольмским двором.

Политика Речи Посполитой в 1654 — начале 1655 г. ориентировалась в первую очередь на военное решение украинского вопроса, с чем королевская партия связывала и иные расчеты, в том числе на усиление своих позиций при переговорах со Швецией. С таким курсом был взаимосвязан план организации лиги с участием Крыма, Трансильванского и Дунайских княжеств, нацеленной против России и Украины. В Варшаве полагали, что при успехе удастся восстановить допереяславское положение, отбросить русских и лишь после этого приступить к разрешению шведского вопроса в условиях, когда легче будет добиваться осуществления своих требований. Регалисты надеялись, что внутренние трудности Швеции и бременская война не позволят ей разрубить узел противоречий с Речью Посполитой активным выступлением. Такой была политика Яна Казимира и его сторонников, но имелись и другие программы, выдвигаемые прежде всего оппозиционными элементами господствующего класса, в которых гораздо большую роль играли поиски мирного урегулирования с Украиной и Швецией, причем делались соответствующие практические шаги. Отсутствие единства в правящем лагере являлось одним из моментов, ставивших под вопрос осуществление намеченных целей.

Боевые действия в 1654 г. развивались неудачно для Речи Посполитой. Весенний рейд С. Потоцкого не принес успеха, во второй половине года была потеряна почти вся Белоруссия, а попытка контрнаступления там и на Украине зимой 1654/55 г. не дала ощутимых результатов. Тем важнее был исход дипломатической схватки между противниками в ряде европейских столиц, зависевший не только от активности их агентов, но преимущественно от политики соответствующих стран. Государства Западной, Центральной, частью и Северной (Дания) Европы, затронутые этой борьбой, неодинаково отнеслись к русско-польскому конфликту, но по разным причинам уклонились от активного вмешательства в него и, по сути дела, оказались нейтрализованными, как и Трансильванское и Валашское княжества. Таким образом, цель, поставленная двором Алексея Михайловича, была достигнута. Но этот успех оказался далеко не полным, ибо Крым и Швеция все-таки втягивались в столкновение. Раньше это коснулось ханства. Комплекс отношений, установленный Переяславским актом, и успехи царских армий в Речи Посполитой усиливали Россию, нарушали выгодное Крыму примерное равновесие сил в Восточной Европе, которое позволяло ему осуществлять грабительские походы на земли своих соседей, что было важно для татарских феодалов в экономическом и внутриполитическом отношении. Поэтому в данном районе кардинально изменилась расстановка политических сил в неблагоприятном для русско-украинской стороны направлении: место крымско-казацкого антипольского союза заняла лига между ханством и Речью Посполитой, направленная против России и Украины. Эти изменения произошли в июне-июле 1654 г., но окончательно установились в октябре-ноябре при новом хане. В таком повороте свою роль сыграла и позиция Порты, формально оставшейся нейтральной, но фактически более благожелательной в это время к Речи Посполитой. Важными элементами крымской политики стало стремление сорвать, а позже разбить русско-украинское единство и избежать войны на два фронта, открытого разрыва одновременно с Москвой и казаками. Это заставило Бахчисарай маневрировать, привело к неполному функционированию польско-крымского альянса, облегчило положение русских. Данный союз не стал многосторонним соглашением с участием и трех княжеств, так как Дьердь Ракоци II и Константин Шербан держались курса, близкого к нейтралитету.

Решающее значение для будущей обстановки в Восточной Европе имела позиция Швеции. Положение страны осложнялось внутриполитическим кризисом и бременской войной, чреватой значительными международными осложнениями на Западе. Поэтому в первой половине 1654 г. стокгольмские руководители проявляли осторожность в восточном секторе своей политики, выжидали и маневрировали, хотя уже тогда наметились некоторые из основных ее направлений, ставшие более отчетливыми после перемены на троне и определявшиеся двумя главными факторами: противоречиями с Речью Посполитой и боязнью усиления России, нарушения баланса сил в Восточной Европе. Характерными были интенсификация боевых приготовлений, желание найти какое-то решение внутренних проблем (особенно редукция), от чего зависело и финансирование военных планов. Ход русско-польской войны ускорил развитие и усложнение наметившихся ранее тенденций шведской политики. С самого начала в Стокгольме серьезно считались с вероятностью неудачного для польско-литовских сил развития кампании, а с осени 1654 г. — полного разгрома Речи Посполитой, даже ее распада. Любая из названных возможностей приводила к резкому изменению соотношения сил в Восточной Европе, примерного равновесия между борющимися сторонами, отвечавшего шведским интересам. Именно эти обстоятельства, сходные с тем, что мы видели на южном фланге применительно к Крыму, стали во второй половине 1654 г. осью политики Швеции на Востоке. Не допустить подобного развития событий и одновременно извлечь максимум выгод из ситуации — вот чего желало стокгольмское правительство. Видимо, в конце лета — начале осени 1654 г. Карл X Густав запланировал возможность энергичного вмешательства в конфликт на ближайшую весну при условии неблагоприятного, с точки зрения Швеции, хода дел в Речи Посполитой. Намечалось несколько вариантов решения возникших проблем. Первый, чисто политический, заметен на всем протяжении 1654 — января 1655 г. и имел в виду мирное урегулирование с Речью Посполитой, возможно, и союз с ней в той или иной форме, но при обязательных и немалых ее уступках в балтийских районах. Такой путь дал бы шведам два основных преимущества: весьма затруднялись новые успехи русских и без усилий делался очередной шаг к dominium maris Baltici. Видимо, примерно с октября 1654 г. шведские политики начали определять масштаб этих уступок. Судя по некоторым данным, при возможных переговорах стокгольмские дипломаты добивались бы передачи Швеции всей Лифляндии, польского лена на Курляндию, может быть, и права сбора части пошлин в Пилаве (не говоря уже о безусловном отказе польских Ваз от претензий на шведский трон). В конце 1654 г. под влиянием неудач Речи Посполитой в войне с Россией, информации о заметных прошведских симпатиях в Польше и Литве, усиления позиций шведских феодалов в связи с завершением бременского конфликта требования последних выросли. В Стокгольме заговорили об уступке Западной Пруссии и компенсации значительных расходов на армию и флот.

Второй вариант (он существовал и изолированно, и взаимосвязанно с первым в рамках польско-шведского альянса) заключался в планах войны с Россией. Такие планы могли стать реальностью при дальнейшем продвижении царских армий вглубь Речи Посполитой и в первую очередь при их попытке закрепиться на приморских территориях. Тогда шведские феодалы добивались бы, видимо, осуществления важнейшей части своей давней «Великой восточной программы», переноса русской внешней торговли с Западом в Прибалтику под шведский контроль (вероятно, и с захватом необходимых для этого земель). Но, в отличие от Б. Кентржинского — А. Стаде, я не вижу, чтобы путь противоборства с Россией имелся в шведской политике в данное время в качестве самостоятельной цели как четкий курс (тем более в виде превентивной войны).

Наконец, последний вариант ориентировался на столкновение с Речью Посполитой, которое казалось достаточно вероятным, ибо отсутствовала уверенность в готовности варшавских политиков принять те условия мира, которые хотели им продиктовать в Стокгольме. При таком развитии событий немалая роль отводилась контактам уже не с официальными польско-литовскими кругами, а с силами, склонными к сепаратным действиям. В перспективе это не исключало соглашения с Речью Посполитой в целом, но уже с оппозиционными Яну Казимиру группировками ее господствующего класса и на иных условиях. В данное время, очевидно, отсутствовала еще ясность, в какие конкретные формы выльются намеченные связи (упоминаются «протекция» на случай распада Речи Посполитой, союз, военная помощь и пр.). Это объяснялось также незавершенной подготовкой армии и флота, которая отодвигала возможность решительных шагов до весны 1655 г. При всех обстоятельствах предполагалось в разных формах взять под контроль отдельные части польско-литовской и прибалтийской территорий из тех, которые входили в сферу шведских интересов и могли, как полагали в Стокгольме, стать добычей русских (чаще всего в источниках упоминаются Курляндия, Западная Пруссия, воеводство Инфлянское, Литва, иногда — Восточная Пруссия либо ее порты). Это принесло бы ту выгоду, что затруднялся проход в них царских армий, а, с другой стороны, появлялись шансы удержать упомянутые земли в своих руках на будущее. Приблизительно с декабря 1654 — января 1655 г. данное направление в шведской внешней политике начало выдвигаться на первый план, в частности, из-за сведений о сепаратистских прошведских тенденциях в Речи Посполитой.

Но и в указанное время политика Швеции не имела четко выраженной направленности в какую-то одну сторону, а учитывала различные возможности, в том числе прямо противоположные, что объяснялось неопределенностью, невыясненностью обстановки в ряде важных аспектов. В частности, немало зависело от характера предложений, которые вез нетерпеливо ожидаемый в Стокгольме А. Морштын. Локализация русско-польского столкновения оказалась невозможной не только на «южном» фланге, но и на «западном». А вот в чью пользу окажется шведское вмешательство, оставалось пока неизвестным. Но с учетом курса варшавского двора ряд элементов шведской политики уже во второй половине 1654 — начале 1655 г. нес конкретную угрозу не столько России, в планы которой не входило пока прорываться к Балтике (а до захвата Речи Посполитой тоже было далеко), сколько Польско-Литовскому государству. Оно подходило ко второй кампании войны с недостаточными боевыми силами, при внутренней разобщенности в правящем лагере, почти без союзников и при растущей шведской опасности.