Россия, Речь Посполитая и Швеция в середине XVII в.

Решение Земского собора об объявлении войны Речи Посполитой (11 октября 1653 г.) и акт Переяславской рады 18 января 1654 г. означали кардинальное изменение обстановки в Восточной Европе[60]. Они открыли начальный этап восточноевропейского внешнеполитического и военного кризиса, когда на историческую авансцену вновь выдвинулся комплекс противоречий Русского государства и Речи Посполитой, а конфликт между ними стал оказывать решающее воздействие на всю систему внешнеполитических отношений в регионе. Первое, что требует выяснения, это цели и задачи войны со стороны России. В связи с этим мы должны проследить и сопоставить ряд разрозненных данных. Вначале осветим широкую дипломатическую акцию, предпринятую Алексеем Михайловичем на западе и совместно с Б. Хмельницким — на юго-востоке[61]. Это позволит получить представление о некоторых элементах политического курса, выработанного тогда русскими и украинскими дипломатами, а также понять реакцию европейских держав на конфликт.

1. Деятельность русской дипломатии на Западе[62]

Первые шаги в рамках намеченной программы действий на международной арене Посольский приказ осуществил в последней трети 1653 г., до полного завершения подготовки к войне. Предпринятая русской дипломатией акция охватила ряд ведущих держав континента, в которые послали специальные миссии. Ясно, что в Москве придавали особое значение их отношению к войне. Первоначально, видимо, планировалось направить все посольства сразу после Земского собора[63]. Однако раньше поехали гонцы М. Васильев в Швецию и Г. С. Головнин в Нидерланды с особо срочной просьбой о значительных закупках оружия (грамоты от 26 октября)[64]. К тому времени в Европе знали, против кого оно предназначалось[65], поэтому такой шаг имел и политический характер, предполагая благожелательный к России курс этих стран в связи с близящейся войной.

Основную часть гонцов (К. Г. Мачехина во Францию, С. С. Евского — в Швецию, М. И. Поливанова — в Нидерланды, А. А. Кокошкина — в Данию) послали позже[66]. Эти страны в недалеком прошлом — участники антигабсбургского союза. Правда, в начале 50-х годов XVII в. их политика (кроме Франции) не ориентировалась на борьбу с Габсбургами. Но факт обращения в первую очередь именно к ним показывает, что данную группу государств считали в Москве доброжелательнее настроенными к русским интересам. Учитывалась также возможность оказать косвенное давление на особо заинтересованные в торговле с Россией державы и использовать для достижения своих целей сложное положение Швеции и Франции, о котором говорила имевшаяся у Алексея Михайловича информация[67].

Октябрьские посольства формально не несли политических функций, а в декабре преобладали именно такие задачи. Имелось в виду дать как бы правовое объяснение причин разрыва «вечного мира» с Речью Посполитой, обеспечив тем самым определенное международное признание данного шага. Таким образом, эти миссии были важным этапом дипломатической подготовки к войне. Показательно, что материал для них собирался долго и тщательно. Большую часть необычно обширных грамот составляло подробное изложение официальной точки зрения московского двора на «причины» войны. В проектах грамот во Францию и Нидерланды содержалась просьба оказывать России всяческую поддержку и, напротив, не помогать ничем Речи Посполитой, но в окончательный текст она не вошла; подобный пассаж отсутствовал даже в предварительном варианте грамот в Швецию и Данию. Это показывает, что в Москве довольно отчетливо представляли вероятную реакцию названных держав на подобное обращение, равнозначное требованию дружественного нейтралитета, и потому проявили дипломатическую гибкость: его было бы трудно выполнить и тем из них, кто на практике готов был, как оказалось, предоставить России помощь[68].

Другой задачей посольств был сбор информации. Для всех шести миссий выработали сходную программу поисков «вестей» (составлена не позже 26 октября 1653 г.). Анализ ее позволяет понять, какие моменты в политической жизни Европы считали в Москве важными для перспектив русско-польской войны и чего в этом смысле опасались. Значительная часть вопросов касалась Швеции. Надлежало выяснить результаты польско-шведских переговоров о заключении «вечного мира», состояние и вероятную эволюцию взаимоотношений двух стран; осветить шведскую политику в целом, особенно отношения стокгольмского двора с императором и Данией. Второй крупный комплекс вопросов относился к основным европейским конфликтам и их развитию: войнам Англии с Нидерландами, Франции с Испанией, Венеции с Османской империей. Немало места уделялось положению в Англии, ее взаимоотношениям с Соединенными провинциями, перспективам реставрации Карла II Стюарта[69]. Приведенные данные в известной мере отражают представление царских дипломатов осенью 1653 г. о ситуации в Европе. Она была довольно благоприятной с точки зрения русских политиков: международное и внутреннее положение большинства европейских государств исключало возможность их вмешательства в русско-польский конфликт[70]. Основные опасения вызывала позиция Швеции, что понятно при возраставшей угрозе польско-шведского противоборства, о которой в Москве знали.

В целом царь Алексей, не строя особых иллюзий относительно реакции западных держав на польско-русское столкновение, полагал, что общеевропейская обстановка не позволит им проявить серьезной антирусской активности[71]. Он надеялся даже получить от этих стран (кроме Франции) поддержку оружием, военными припасами и т. п., пусть и без официального одобрения действий России. Важно и другое: помощи иного рода он не искал ни у кого, тем более не говорил о союзе против Речи Посполитой, в том числе и с таким естественным, казалось бы, партнером, как Швеция. Такая линия объяснялась планами войны, которую намеревались начать русские феодалы. Итак, из приведенного материала можно сделать следующий вывод: в сентябре-декабре 1653 г. Русское государство не стремилось вести с кем-либо на Западе анти-польские дипломатические переговоры, а видело предстоящий конфликт локальным, по возможности изолированным от серьезного вмешательства западных государств, искало фактически их нейтралитета. Такова была одна из целей русской политики.

К каким результатам привели октябрьско-декабрьские миссии русских посланцев? Вначале вернулись из Швеции М. Васильев и С. С. Евский[72]. Королева согласилась предоставить оружие, но не сразу, а по частям, так как заказ был крупный (20 тыс. мушкетов)[73]. Шведский ответ на сообщение о войне с Речью Посполитой был хотя и осторожным, но наиболее благоприятным для России из всех: в нем отсутствовало даже формальное неодобрение этого конфликта, содержавшееся в грамоте Нидерландов[74]. Это понятно, если учесть напряженность польско-шведских отношений[75] и сложное внутри- и внешнеполитическое положение Швеции в первые месяцы 1654 г.[76]

В августе 1654 г. А. А. Кокошкин вернулся из Дании[77], Г. С. Головнин и М. И. Поливанов — из Нидерландов[78]. Ответ Фредрика III не вызвал удовлетворения в Посольском приказе: указывалось, что начавшийся конфликт неприятен копенгагенскому двору, который желает мира между двумя государствами, «чтобы ваши общие враги не радовались» (прозрачный намек на Швецию!). В продаже мушкетов отказали, отметив, что оружие может понадобиться самим датчанам[79]. В условиях датско-шведского антагонизма[80] Фредрика III не могла радовать перспектива дальнейшего ослабления Речи Посполитой, вероятного союзника против шведов. Это и вызвало такую реакцию датского короля на сообщение А. А. Кокошкина.

Гораздо благоприятнее оказался ответ Нидерландов. Правда, в Гааге заявили, что «не рады» войне, хотят мира между Россией и Речью Посполитой, но одновременно пожелали царю победы. Сходные мысли развивались в грамоте, в которой было обещано и впредь выполнять русские «пожелания». Вопрос о поставках мушкетов, пороха, свинца довольно быстро решили положительно[81]. Таким образом, несмотря на официально выраженное неодобрение русско-польского столкновения, в Гааге пошли навстречу практическим просьбам царской дипломатии, даже дальше, чем в Стокгольме. Столь благожелательное отношение Нидерландов к просьбам Алексея Михайловича диктовалось значительной заинтересованностью республики в экономических связях с Россией (в частности, очень важны были для нее поставки селитры и корабельного леса).

Последним вернулся К. Г. Мачехин из Франции. В Париже заявили, что Людовик XIV желает мира между царем и Яном Казимиром. В ответной грамоте короля указывалось, что известие о русско-польской войне принято с неудовольствием, предлагалось согласиться на урегулирование, если польско-литовская сторона пойдет на это, давалось обещание воздействовать на варшавский двор в аналогичном смысле. Выдвигалась идея французского посредничества, если обе державы склонятся к мирным переговорам[82]. Такая реакция была понятна не только в рамках давней французской политики создания антигабсбургского «восточного барьера» (Швеция, Речь Посполитая, Османская империя). Она зависела и от конкретной ситуации 1654 г.: трудная война с Испанией, неустойчивые отношения с Англией делали положение Франции затруднительным[83]. Поэтому особое значение приобретал вопрос о союзе со Швецией и ее примирении с Речью Посполитой, что при успехе позволяло рассчитывать на вовлечение Швеции в конфликт на Западе[84]. Русско-польская война явно мешала подобному исходу, противореча планам Франции. Отсюда практические шаги парижской дипломатии во второй половине 1654 г.: стремление добиться сближения Швеции и Речи Посполитой[85] и ответ К. Г. Мачехину.

Результаты русских посольств на Запад были достаточно благоприятны: изложили официальные взгляды царского правительства на «причины» войны; в Нидерландах и Швеции получили оружие. Лишь в Дании добились меньшего, чем ожидали. Не было никаких данных за то, что кто-либо из этих стран энергично вмешается в конфликт на стороне Речи Посполитой. Собранная гонцами информация тоже не вызывала особого беспокойства. В смысле влияния на ход русско-польской войны важнейшим был шведский комплекс. В Москве могли констатировать рост шведско-польских противоречий, усиление опасности столкновения двух держав[86], но и ряд моментов, осложнявших внешнеполитическое положение Швеции: боязнь датско-нидерландского союза и особенно, несколько позже, бременскую войну, которую связывали с возможностью австро-шведских обострений[87]. В 1654 — начале 1655 г. ни в одну из четырех стран не направили новых миссий. Видимо, царские дипломаты на первых порах не ожидали серьезного изменения политической линии этих государств и оценивали ее как вполне приемлемую. Как и ранее, московский двор предпочитал сохранить локальный характер конфликта с Речью Посполитой.

Последний тезис можно подтвердить анализом целей другой серии русских посольств на Запад, отправленных в новую группу стран в конце мая 1654 г., в иной обстановке, когда русско-казацкие армии двигались к границам Речи Посполитой[88]. К бранденбургскому курфюрсту и курляндскому герцогу поехали гонцы, соответственно подъячие Ф. Ф. Порошин и И. Старый, а к императору Фердинанду III посланники дворянин И. И. Баклановский и дьяк И. Михайлов. Поставленные перед ними задачи были сходны. Как и в конце 1653 г., во всех грамотах излагались «причины» войны с Речью Посполитой. Но теперь в фокусе внимания находился вопрос об отношении этих правителей к развертывавшемуся конфликту. В грамоте Фердинанду III говорилось о желании «содержать дружбу», выдвигалось требование ни в какой форме не оказывать поддержки Речи Посполитой и воздействовать в таком духе на курфюрстов[89]. Аналогичный постулат имелся в грамотах в Берлин и Митаву[90]. Важной целью посольств была попытка добиться включения в текст ответных грамот новой «украинской» титулатуры царя[91], что при удаче стало бы шагом к международному признанию Переяславского акта.

Была составлена относительно сходная программа для сбора информации. В центр ее выдвинули вопрос о возможности получения Речью Посполитой в 1654 г. или в будущем военной или финансовой помощи от каких-либо государств, как и о найме Яном Казимиром войск за рубежом[92]. В Москве интересовались состоянием и перспективами взаимоотношений Австрии, Бранденбурга, Курляндии с Речью Посполитой. Посланникам поручалось также собрать данные о прочности мира между императором и Швецией, характере контактов Фердинанда III и других немецких правителей с иными державами, особенно с Францией и Испанией[93]. Сопоставление новой программы с предыдущей (осень 1653 г.) показывает, что к середине 1654 г. шведский вопрос отошел на второй план сравнительно с польским. Это вызывалось двумя причинами: начиналась война; учитывалась новая информация о политическом положении в Европе, полученная, в частности, от уже вернувшихся из-за рубежа миссий. На авансцену вышла проблема отношений Стокгольма и Вены в явной связи с бременской войной. Очевидно, и сейчас русский двор полагал, что Швеция, отвлеченная в других направлениях, не сможет пока вмешаться в русско-польский конфликт. В остальном значительных изменений в сложившихся у московского двора представлениях не произошло.

Целью майских посольств 1654 г. было обеспечение наиболее благоприятных условий для начавшейся войны, в политическом и оперативном смысле. Поскольку в Москве тогда не опасались, что Швеция поддержит Речь Посполитую, было решено попытаться лишить ее помощи иных государств[94]: с Запада поддержка могла поступить еще из германских земель и от номинальных польских ленников (курфюрста и герцога Якова). В приспособленной к новой обстановке форме здесь нашел выражение прежний курс царской дипломатии на максимальную локализацию польско-русского конфликта, предотвращение вмешательства в него других держав. Сравнительно с октябрем — декабрем 1653 г. политическая линия изменилась, но в практическом, а не принципиальном смысле. Эти изменения представляли собой другую сторону общей программы действий, рассчитанную на иную по политической ориентации, более связанную с Речью Посполитой группу государств. В Москве не слишком надеялись на дружественную реакцию последних (показательно отсутствие просьбы о продаже оружия и т. п.). Но все же русские дипломаты предполагали, что удастся не только нейтрализовать три страны, но и гарантировать в некоторой мере их благоприятное отношение. Поэтому был включен вопрос о новой титулатуре царя. Для достижения такой цели предполагалось использовать внешнеполитические трудности данных государств[95].

Раньше всех вернулся из Курляндии И. Старый[96]. В ответной грамоте герцога Якова от 26 июня 1654 г. говорилось, что он «не рад» конфликту России с Речью Посполитой, желает мира между ними и готов посредничать при переговорах двух держав. В особой грамоте и устно сообщалось о невозможности признать новый царский титул. По поводу присутствия курляндцев в польско-литовской армии советники герцога заявили, что это происходит без ведома властей. В Митаве заняли достаточно благоприятную по отношению к России позицию: правда, не могли отозвать курляндцев из польских войск, но устно обещали, что сам герцог не поддержит Речь Посполитую[97]. Видимо, договорились о поставках оружия и припасов в русский лагерь[98]. Герцог решил держаться единственно возможного в создавшейся ситуации курса на нейтралитет, причем довольно благожелательный относительно России. В конце ноября 1654 г. Курляндия обратилась к Яну Казимиру за разрешением заключить соглашение о нейтралитете с московскими представителями, и уже в следующем году велись переговоры с ними на эту тему[99].

В октябре 1654 г. Посольский приказ располагал материалами поездки Ф. Порошина в Бранденбург[100]. Реакция Берлина была самой отрицательной из всех: курфюрст поставил под сомнение правовую основу разрыва «вечного мира» Россией, не гарантировал отказ в помощи варшавскому двору, попытался запугать царский двор крупными военными приготовлениями Речи Посполитой и крымской помощью ей, не признал новых титулов царя[101]. Одновременно Фридрих Вильгельм настойчиво предлагал свое посредничество для урегулирования споров между сторонами и сообщил, что пошлет такой запрос в Варшаву[102]. 24 июля Яну Казимиру направили сообщение о переговорах[103]. Таким образом, летом 1654 г. основой политики Бранденбурга в связи с русско-польским конфликтом было стремление путем медиации или дипломатического давления добиться ликвидации войны, причем тогда «великий курфюрст» держался благоприятной для Речи Посполитой линии.

Избранный Фридрихом Вильгельмом курс объяснялся двумя мотивами. Поскольку ему не удалось получить от Фердинанда III удовлетворения своих претензий в германских делах, приблизительно с конца 1653 — начала 1654 г. активизировались его политика в Империи и переговоры о союзе с Францией, во многом в антиавстрийском духе. Поэтому Фридриху Вильгельму были нежелательны любые осложнения на востоке вблизи его прусских владений. Кроме того, несмотря на улучшение отношений со Швецией, в Берлине с большим подозрением следили за ее политикой, особенно после перемены на шведском троне[104]. Речь Посполитая могла сыграть роль полезного противовеса шведской угрозе, чрезмерное ослабление первой было небезопасно. Поэтому курфюрст хотел добиться от варшавского двора установления мира с Войском Запорожским, организации переговоров с Москвой, возобновления контактов со Стокгольмом для достижения прочного соглашения[105]. Те же политические соображения вызвали реакцию Фридриха Вильгельма на сообщение, привезенное Ф. Ф. Порошиным.

Позднее всех вернулись И. И. Баклановский и И. Михайлов[106]. Их переговоры в Вене проходили на фоне заметных успехов русских войск в Речи Посполитой. 19 и 26 октября стороны провели обсуждения[107], во время которых главным в позиции австрийцев было настойчивое стремление добиться принятия посредничества Фердинанда III для достижения мира между Россией и Речью Посполитой. Ф. Курц заявил, что император готов немедленно направить своих представителей для переговоров, попытался получить от И. И. Баклановского заверение, что царь желает медиации цесаря, и договориться о месте и времени будущих контактов. Но русские послы уклонились от конкретного обсуждения данного вопроса, сославшись на отсутствие инструкций, и добавили, что его можно осуществить при появлении австрийских послов в Москве. Рассматривалось русское требование не помогать Речи Посполитой. 29 октября Тайный совет указал, что надо сохранить хорошие отношения с Россией, но и позаботиться о благоприятной для варшавского двора линии. Поэтому совет решил не отвечать прямо на это домогательство, а взамен говорить о посредничестве. Позже (по русским материалам) венский кабинет согласился удовлетворить указанное требование, но на деле австрийцы не взяли на себя такого обязательства, что видно и из ответной грамоты императора. Венцам пришлось уступить в вопросе о царской титулатуре, по которому посланники держались непримиримо. В грамоте Фердинанда III царю от 4 ноября содержались уверения в дружбе, излагались результаты переговоров о посредничестве, выражалась готовность направить послов тотчас по получении положительного ответа о медиации императора; на случай обращения Яна Казимира за помощью было обещано руководствоваться приязнью к Русскому государству[108].

Поездка И. И. Баклановского принесла достаточно удовлетворительные результаты: император пообещал не поддерживать Речь Посполитую, что сказалось на позиции австрийцев в дальнейшем; было достигнуто согласие относительно титулатуры. Такую уступчивость объясняет сложное политическое положение Австрии в конце 1654 г.: поддержка испанских Габсбургов в войне с Францией, тяжелая проблема избрания Леопольда римским королем, широкая оппозиция в империи, боязнь Швеции — все это толкало Фердинанда III к посредничеству между Россией и Речью Посполитой. Он обратился с соответствующим предложением в Варшаву, но без положительного отклика[109].

Майские посольства 1654 г., как и их первая группа, отправленная в конце 1653 г., дали царскому двору некоторые дивиденды. В благоприятном смысле частично изменилась позиция Курляндии, определенное воздействие было оказано на политику Австрии и Бранденбурга. Если взять главное — возможность помощи этих держав Речи Посполитой, то обнадеживающим симптомом являлось усиленное внимание их к идее посредничества, что исключало активную поддержку одной из сторон. Поэтому даже отрицательная реакция Берлина не может быть оценена как целиком враждебная.

2. Дипломатическая борьба России и Речи Посполитой в странах Юго-Восточной Европы

Серьезное влияние на ход войны между Россией и Речью Посполитой мог оказать Крым. В сентябре 1653 г. московский двор поставил перед Б. Хмельницким вопрос о возможности польско-крымского союза, который потребует соответствующих мер защиты[110]. Более четкое представление о политике Алексея Михайловича дают материалы посольства С. Лодыженского и подьячего А. Огаркова в Крым. Наказ им от 19 сентября 1653 г.[111] содержал предложение подтвердить мир, а также поручение выяснить ориентацию ханства по следующим основным вопросам: сохранит ли Ислам Герей мир с Россией или надо считаться с возможностью разрыва; каково состояние и перспективы крымско-польских и крымско-украинских отношений — кому помогают татары, как идут дипломатические контакты между ними и Речью Посполитой, не возникают ли казацко-татарские разногласия, будет ли в дальнейшем война или мир у хана с Яном Казимиром? Итак, уже в сентябре 1653 г. русское правительство считалось с возможностью изменения позиции ханства в неблагоприятную сторону. Царский двор не стремился тогда к сближению с Крымом, а добивался только сохранения мира на юге. Не обсуждалась и возможность привлечения Крыма на свою сторону в приближающейся войне с Речью Посполитой. Царские дипломаты хотели обеспечить лишь его невмешательство. Таким образом, и здесь видна линия максимальной локализации польско-русского столкновения, отмеченная выше. Крым не мог быть подходящим союзником для Русского государства, ибо в Москве знали о его прежних попытках сколотить нацеленный против России блок. Кроме того, военное сотрудничество Украины и Крыма сохранялось до конца 1653 г., что само по себе обеспечивало безопасность южных границ.

Южный сектор внешней политики Русского государства и особенно его крымский участок после воссоединения Украины временно приобрели важнейшее значение: именно отсюда можно было ожидать первых опасностей при польско-русском конфликте. Царские и украинские дипломаты, действуя в тесном единстве, стремились обеспечить здесь наиболее благоприятные внешнеполитические и военные условия для предстоящей кампании — цель, которую преследовала и майская серия посольств на Запад. Первые обсуждения прошли в январе 1654 г. во время пребывания в Чигирине русских посольств. Б. Хмельницкий считал вначале польско-крымский союз маловероятным, а в случае его формирования — не слишком опасным, полагая, что совместные действия русских и украинских войск, донских казаков и, возможно, ногайских татар и калмыков заставят крымцев держаться только оборонительно. Он изложил программу действий: с Украины в Крым направят посольство с требованием принять участие в общей акции против Речи Посполитой, что позволит выяснить намерения хана[112].

Сходной линии украинский гетман держался и в феврале-марте 1654 г., добиваясь от Москвы воздействия на Войско Донское и калмыков, чтобы они не нападали на ханство до выяснения обстановки, но немедленно выступили, если бы в Бахчисарае взяли курс на агрессию против Украины — так было при переговорах с С. Богдановичем (Зарудным) и П. Тетерей, с Ф. Горкушей[113].

14 февраля в Крым отправилось украинское посольство[114], позже, в связи с требованием хана, — второе во главе с каневским полковником С. Савичем[115]. Программа их деятельности примерно соответствовала изложенной выше, но применялась к конкретной обстановке, когда на Украине создалась тревожная военная ситуация, а русские армии еще развертывались, и преследовала скорее цель затормозить польско-крымское сближение[116]. Дополнительный характер имела дипломатическая акция в Стамбуле, где украинские представители добивались, чтобы султан велел хану сохранять прежние связи с Войском Запорожским[117].

Почти одновременно начали налаживаться взаимоотношения Украины с Трансильванским и Молдавским княжествами[118].

Русский двор предпринял ряд шагов, по своей направленности находившихся в одном русле с действиями украинской дипломатии. Первым таким шагом было посольство Г. Ф. Самарина в Дунайские княжества. В грамотах господарям от 17 февраля 1654 г. сообщалось о воссоединении Украины с Россией и выдвигалось следующее требование: в случае обращения Яна Казимира за помощью против Украины, не оказывать ему никакой поддержки и сообщать о его замыслах в Чигирин и Киев[119]. Таким образом, в наступающем конфликте предлагалось придерживаться дружественного к Украине и России нейтралитета[120]. Принятие княжествами данного предложения облегчало положение Войска Запорожского во время весеннего польско-литовского наступления, ослабляло силы Речи Посполитой и на будущее.

Примерно с середины февраля 1654 г. в Москве начали готовить чрезвычайное посольство Т. Г. Хотунского и подьячего И. Фомина в Крым. Судя по докладу о задачах миссии (24 февраля), первоначально речь шла о заключении с ханством политического соглашения. Ставились вопросы, которые могли явиться составной частью последнего: о разделе занятых территорий, отказе русских властей от сепаратного мира с Речью Посполитой, о совместных действиях крымских и украинских сил. Для правильного понимания политики Москвы в первые месяцы 1654 г. важно, что все эти пункты не вошли в наказ посольству (от 3 марта). В наказе и в грамотах[121] стержнем было согласие принять предложенную ханом помощь против Речи Посполитой[122] и организовать общую боевую акцию («стояти нам против них заодно»), в крайнем случае с обязательством присылать в Крым на протяжении войны двойную «казну» сравнительно с принятой в мирную пору. Выражалась готовность воздействовать на донцов (но без формальных обязательств такого рода), чтобы они не нападали на ханство во время планируемого похода. Посланники должны были добиваться отказа татар от притеснения православного населения занятых земель Речи Посполитой, а также Украины, и признания Ислам Гереем нового титула царя.

Сравнение двух изложенных документов приводит к следующему выводу: русские политики уклонялись от всего, что могло превратить соглашение с ханом в длительный и прочный антипольский союз, они хотели ограничить рамки этого договора своего рода наймом татарских сил на срок войны, по возможности избегая политического пакта. Такой путь ставил посольство Т. Г. Хотунского в явно невыгодное положение при предстоящей дипломатической борьбе в Бахчисарае. Почему его избрали? Думается, причин было две. В Москве ориентировались на первоначальное довольно оптимистическое освещение Б. Хмельницким перспектив взаимоотношений с Крымом. Но еще важнее то обоснованное недоверие к политике ханства, которое испытывали царские дипломаты: в наказе посольству несколько раз ставился вопрос о возможности «шатости» Ислам Герея[123]. Вызывал опасения и Жванецкий договор[124]. Очевидно, возможность прочной договоренности с Крымом в условиях воссоединения Украины считалась в Москве маловероятной, а согласие принять татарскую помощь было мерой скорее превентивного характера, призванной помешать возникновению польско-крымского союза или хотя бы задержать его оформление и таким образом выиграть время для мобилизации всех своих армий.

В целом русско-украинская дипломатия добивалась на «южном» участке в первые месяцы 1654 г. нейтрализации трех княжеств. В применении к ханству подобный итог был бы также приемлем, но ряд конкретных обстоятельств, в том числе надежда затруднить польско-татарское сближение, заставил русских и казацких политиков попытаться получить поддержку Ислам Герея в приближающейся войне.

С конца 1653 г. внутриполитическое положение Речи Посполитой складывалось под знаком провала Жванецкого похода. Как обычно, военные неудачи привели к оживлению оппозиции. Программа, предложенная королевским лагерем, имела в виду урегулирование финансовых претензий войска, чтобы весной 1654 г. снова напасть на Украину. Регалисты надеялись создать противоречия среди казаков, воздействуя на старшинскую верхушку, намечали договориться с Крымом и ликвидировать татарско-казацкое единение[125]. Эти предложения, судя по инструкциям сеймиков, не вызывали особых возражений оппозиции[126]. Но опасным симптомом было единодушие, с которым все сеймики добивались раздачи вакансий, особенно великогетманской коронной булавы. Данная проблема, как и ранее, оказалась на первом плане и стала основным полем борьбы между регалистами и их противниками[127]. Это ставило короля и его сторонников в очень невыгодное положение: Ян Казимир, сохраняя в своих руках должности коронных гетманов, брал на себя прямое руководство войсками. Практически, начиная с 1649 г., он непосредственно возглавлял почти все крупные боевые операции на Украине, включая Жванецкий поход, и нес за них полную ответственность. Немедленно отдать булаву означало для короля признать справедливость острой критики его методов ведения прошедшей кампании. В результате на сейме (11 февраля — 28 марта 1654 г.) стороны не смогли договориться, и он был сорван, не приняв решений о финансировании и организации армии[128]. В преддверии войны страна оказалась почти без армии и без денег! Подобный итог ухудшал и внешнеполитическую ситуацию Речи Посполитой[129].

Тем большее значение приобрела крупная акция, предпринятая польской дипломатией с целью улучшения международного положения страны еще до получения сведений о воссоединении Украины[130]. Хронологически первым явилось посольство в Порту хорунжего львовского Н. Бегановского[131]. Эта миссия должна была добиваться в первую очередь изоляции Войска Запорожского. Послу следовало разъяснить в Стамбуле, насколько усиление Украины при ее тесных связях с Россией опасно в перспективе для турецких владений на Балканах с православным населением. Поэтому Османской империи надо воздействовать на татар, чтобы они впредь не вторгались в Речь Посполитую и в особенности не поддерживали казаков.

Вторым шагом стали посольства Я. Шумовского в Трансильванское и Беневского в Молдавское княжество, сходные по целям[132]. Им надлежало обрисовать опасность украинско-крымского союза для соседей, побудить князей поддержать в Стамбуле усилия Н. Бегановского по разрыву его, выяснить перспективы участия их войск в походе на Украину.

В инструкции послу в Крым, стражнику коронному М. Яскульскому[133], доминировали два вопроса: интенсивные военные приготовления русских и возможность их нападения на Речь Посполитую. Послу были даны поручения добиваться, чтобы в последнем случае хан со всеми ордами двинулся на помощь королевским армиям, и при согласии гарантировать выплату «упоминков». Переходом ко второму вопросу являлось предложение, дабы Ислам Герей потребовал присоединения украинцев к антирусской боевой акции. Это позволило бы выяснить намерения Б. Хмельницкого, причем авторы инструкции выражали сомнение, что гетман пойдет на такой шаг. Они старались уверить хана в давнем стремлении Украины перейти под царскую опеку, поручали послу убедить Ислам Герея изменить прежнюю политическую ориентацию на пропольскую и впредь не помогать Войску Запорожскому, что было второй задачей миссии М. Яскульского[134]. В инструкции не шла еще речь о союзе с Крымом.

Итак, в начале 1654 г. произошло изменение политики Речи Посполитой по сравнению с предшествующим годом, она в немалой мере ориентировалась теперь на успех своей акции на международной арене. В центре ее усилий была попытка с разных сторон оказать давление на ханство, чтобы разорвать крымско-украинские связи, исключить поддержку казаков ханом, изолировать Войско Запорожское и весной решить украинский вопрос на поле боя.

Невмешательство крымцев в эту схватку удовлетворило бы тогда варшавский двор, в частности, и потому, что сохраняло возможность переговоров с казацкими властями с целью затормозить таким образом их сближение с Россией[135]. Второй момент, прояснившийся к концу февраля, — это намерение получить помощь Крыма в случае русского нападения на Речь Посполитую. Дополнительно польские дипломаты хотели выяснить, реальны ли расчеты на присылку войск из княжеств для весеннего похода. Но не ставился пока вопрос о двух- или многосторонней лиге против России и казаков, ибо не выяснились еще ни позиция Крыма и трех княжеств, ни положение на Украине.

Получив сообщения о Переяславской раде[136], правительство Речи Посполитой еще более активизировало свою деятельность в наметившихся ранее направлениях. Но попытка посеять рознь на Украине, кровавый рейд туда коронных войск (март-апрель) не повлияли на сложившееся положение[137]. Изменился внешнеполитический курс польской дипломатии: в дополнительных указаниях Н. Бегановскому и М. Яскульскому и в обращении к Дьердю Ракоци II говорилось о необходимости добиваться помощи крымцев против России и Украины, о желательности широкого союза против них[138]. Эти два пункта, сформулированные в конце февраля — начале марта 1654 г., придали политике Речи Посполитой в «южном» секторе окончательный вид.

Политические программы по отношению к «югу», выдвинутые русско-украинской и польской сторонами накануне и вскоре после Переяславской рады, состояли в следующем. Нейтрализация турецких вассалов либо даже поддержка ханом антипольских действий — вот чего желали в Москве и Чигирине. А политика короля в эти месяцы менялась, сведясь в итоге к требованию поддержки против России и Украины и к идее формирования пятерной лиги с участием Крыма и трех княжеств при благожелательной поддержке Порты.

Переяславский акт и приближающаяся русско-польская война способствовали поляризации сторон в данном районе, заставляли правителей княжеств определить свою позицию. Поэтому изменения в политике княжеств наметились еще до приезда польских и русских посольств. Вспомним попытки князей восстановить контакты с Войском Запорожским, объясняемые и все еще сохранявшейся боязнью казацко-татарского нападения, в том числе в связи с возможной реставрацией В. Лупу[139]. Но были и иные аспекты. Для учета их проанализируем материалы трансильванского посольства Г. Гил лани в Речь Посполитую[140]. В инструкциях действительно выдвинута задача обеспечить интересы трех князей при опасности со стороны Крыма. Много места уделено перспективам польско-украинских взаимоотношений, в том числе с учетом Жванецкого договора: будет ли продолжена война или достигнут мир? В первом случае разбиралась и возможность трансильванской поддержки Речи Посполитой. В данном пункте позиция Дьердя Ракоци II не изменилась: помощь обусловливалась существенными оговорками (заключение пакта о взаимопомощи, учитывающего опасность со стороны императора, турок, татар и т. д.). Указывалось на желательность мира между Речью Посполитой и Украиной, причем князь предложил свое посредничество. Г. Гиллани поручалось установить тесные связи с рядом польско-литовских магнатов, прежде всего с Я. Радзивиллом (секретно). Изложенная позиция трансильванского князя по вопросу о помощи Речи Посполитой и его стремление к роли медиатора подтверждались им позже[141].

На этом фоне не случайными выглядят усилия Дьердя Ракоци II нормализовать отношения с Украиной[142]. Трансильванская политика в феврале-апреле 1654 г. была двойственной, не определившейся: переписка с Чигирином не исключала возможности совместных с Речью Посполитой действий против Войска Запорожского. Это диктовалось и невыясненностью польско-крымско-украинских взаимоотношений. Но уже тогда в политике князя наметились тенденции, ставившие под вопрос расчеты польской дипломатии на привлечение Трансильвании к союзу, нацеленному против России и Украины. Вспомним выставленные им условия такого союза, его склонность к договоренности с Б. Хмельницким и к роли посредника. Вероятно, обострение внутриполитической обстановки в Речи Посполитой после неудачи Жванецкого похода подталкивало князя и к возобновлению прежних планов приобретения польской короны[143].

Еще более двойственный характер имела политика молдавского господаря, что объяснялось незначительностью его военных ресурсов и непрочностью трона. Георгий Штефан оказывал Речи Посполитой ценную дипломатическую и небольшую военную поддержку, содействовал, в том числе в Стамбуле, организации ее союза с Крымом[144], в ответной грамоте царю с Г. Ф. Самариным не взял на себя обязательства об отказе в помощи Яну Казимиру[145]. Но воевода посылал также важную информацию в Посольский приказ и Б. Хмельницкому[146], а, узнав о Переяславской раде, направил в Чигирин и Москву посланца Иоана Григоре, который вел переговоры также о переходе княжества в русское подданство. Эта линия объяснялась и внутриполитическими соображениями[147]. Действия Георгия Штефана в феврале — апреле 1654 г. были направлены более в пользу Речи Посполитой, но он не стал для нее надежным союзником, а сохранял возможность повернуть в любую сторону.

В апреле 1654 г. в Стамбул прибыли польское и украинское посольства[148]. Если учитывать только официальные турецкие и польские источники об их деятельности, Н. Бегановский достиг полного успеха: устно и в ответах Яну Казимиру османские власти обещали послать хану распоряжение не только разорвать с Войском Запорожским и не нападать на Речь Посполитую, но и помочь ей, в случае необходимости, при выплате «упоминков» и недопущении казацких походов на море[149]. Но исследователи ввели уже в научный оборот ряд данных, создающих иное представление об итогах переговоров с турками[150]. На деле польскому послу не удалось добиться позитивных результатов, все ограничилось обещаниями; более того, султанские сановники сохранили прежнее благожелательное отношение к Войску Запорожскому, не пойдя, однако, и здесь далее слов; они не взяли на себя никаких реальных обязательств перед Речью Посполитой или Украиной, передав решение на усмотрение хана[151].

Противоречивость источников не случайна и объясняется сложностью османской политики, которая определялась тогда двумя главными факторами. Русско-украинское единение было для Стамбула крайне неприятно, вызывая самые серьезные опасения, особенно с учетом накаленной обстановки на Балканах. Отсюда и стремление к сближению с Речью Посполитой. Но первостепенное значение имела для Порты война с Венецией: с конца 1653 — начала 1654 г. шла интенсивная подготовка к очередной кампании, осложнявшаяся внутренними трудностями, неудачно для турок сложились первые вооруженные столкновения, не смогли отразить очередное нападение донцов[152]. Это требовало особой осторожности на иных направлениях политики. Отсюда другая ее сторона, т. е. дружественное отношение к Войску Запорожскому. Так возникла двойственность политической линии Порты, отказ от определенной ориентации, маневрирование между противоборствующими сторонами.

Тем важнее становился исход борьбы в Бахчисарае, где активную роль играли и русские посольства[153]. Хан с войсками вернулся из похода против Речи Посполитой в начале февраля 1654 г. Примерно тогда же он получил первые сведения о Переяславских решениях[154]. Ситуация оставалась неясной, в том числе из-за неопределенности отношений с Речью Посполитой; ведь даже всегда важный для татар вопрос о выплате «упоминков» не был еще разрешен[155]. Кроме того, крымцы, видимо, не считали ситуацию на Украине сложившейся окончательно, расценивая русско-казацкое единство как вызванный обстоятельствами временный политический факт. Такому представлению способствовала и искусная дипломатия Б. Хмельницкого. Все это сказалось во время пребывания в ханской столице первого украинского посольства, когда в начале марта 1654 г. положение серьезно и долго обсуждали в диване. Констатировали ухудшение отношений с Войском Запорожским, но, с другой стороны, судя по ответным письмам гетмана, его представителей приняли довольно благожелательно, обнадежили в сохранении дружбы, обновили присягу, потребовав, правда, присылки новой миссии для дальнейших переговоров[156]. Таким образом, в феврале-марте 1654 г. крымские политики держались выжидательной линии, что вполне отвечало характеру ситуации.

Следующий тур контактов начался в апреле 1654 г. с приездом в Бахчисарай М. Яскульского, вторых русского и украинского посольств. Получив новое свидетельство о переходе Украины в русское подданство, везир Сефер Гази-ага тотчас, в беседах 8 и 10 апреля, заявил М. Яскульскому, что хан после выплаты «упоминков» окажет Яну Казимиру военную помощь[157]. Но фактически дело обстояло сложнее: хан созвал весьма представительный по составу диван (длился примерно 10–30 апреля), причем все попытки польского представителя добиться тогда ответа и отпуска остались безуспешными. В эти дни русские посланники получили от татар несколько заявлений: 10 апреля М. Сулешов, сообщив С. Лодыженскому о целях польской миссии, указал, что Ислам Герей не доверяет Яну Казимиру, не желает поддерживать его против царя. 11 апреля везир официально подтвердил это и даже пожелал русским успехов в войне. Во время тайной беседы с Т. Г. Хотупским 19 апреля Сефер, отвечая на переданное послом предложение о совместном нападении на Речь Посполитую, высказал мнение о маловероятности подобного выступления Крыма (из-за Жванецкого соглашения). Во всем этом был элемент маневрирования, стремление скрыть от русских представителей действительный смысл шедших с польским послом переговоров, но лишь как дополнительный мотив. Ислам Герей не собирался помогать царскому правительству против Речи Посполитой, наоборот, усиление России в связи с воссоединением, нарушая выгодное для крымцев равновесие сил в Восточной Европе, толкало хана на противоположный путь. Но предложенная М. Яскульским новая ориентация вела в перспективе к тяжелой борьбе с Россией и Украиной. Между тем в правящих кругах Бахчисарая не было единства по вопросу о помощи Яну Казимиру. Многие влиятельные деятели убеждали хана поддержать Б. Хмельницкого, что позволило бы и далее почти безнаказанно грабить Польшу и Украину[158]. Именно поэтому крымские политики не спешили с решением.

Мы не знаем, что обсуждали в трехнедельном диване, но получим представление об итогах прений, рассмотрев дальнейшие практические шаги крымцев. 29 апреля и в начале мая 1654 г. С. Савич имел беседы с ханом и везиром, 8 мая его отпустили вместе с татарским посланцем, который вез грамоту Б. Хмельницкому[159]. 30 апреля Сефер Гази-ага принял М. Яскульского, покинувшего Крым около 12 мая совместно с ханским послом Сулейманом-агой, везшим письма ряду польских деятелей[160]. Отмеченные материалы позволяют воссоздать решения дивана и направление крымской политики в конце апреля — мае 1654 г. Ханские дипломаты заявили, что в Бахчисарае решено при выплате в срок «упоминков» заключить договор с Речью Посполитой. Но это согласие сопровождалось важными оговорками. Осью крымских усилий стала попытка договориться с Войском Запорожским и методами дипломатического давления изменить его прорусскую ориентацию. Поэтому имелось в виду предварительно направить к Б. Хмельницкому посла с ультиматумом: либо гетман пойдет на соглашение с королем, либо татарские и польские армии обрушатся на Украину, а, покончив с ней, — на Россию. В первом случае предусматривалось восстановление прежних отношений между Украиной и Польшей на базе, очевидно, Зборовских условий, а хан становился гарантом их соблюдения. Во время переговоров в Чигирине крымский представитель зондировал почву и насчет иного политического решения: Войско Запорожское остается нейтральным, не вмешивается в войну, которая последует против России, а лишь обороняется от войск Яна Казимира[161]. Оно означало бы выхолащивание сути Переяславских решений, разъединение России и Украины, облегчавшее борьбу с обеими.

При отклонении этих предложений гетманом становился реальностью крымско-польский союз. Но с практической помощью крымцы не спешили. Они отвергли выдвинутый М. Яскульским наиболее выгодный для Речи Посполитой план операций (вторжение основных татарских сил во главе с ханом в московские пределы, помощь остальными силами в отражении русского наступления на Смоленск и в Белоруссии; этот вариант максимально затруднял действия царских войск, разделяя их), предпочтя сосредоточить все усилия против Украины[162]. Хотя была обещана поддержка в любых необходимых польским феодалам размерах, на деле речь шла пока об отправке близко кочевавших от Украины орд[163]. Таким образом, в мае 1654 г. политика Крыма не была однолинейной: наряду с шагами по осуществлению союза с Речью Посполитой важным ее элементом стала попытка оторвать Украину от России. В Бахчисарае избегали одновременной войны с ними, что объяснялось реальной оценкой соотношения сил, особенно в условиях масштабных оборонительных мероприятий на юге, проведенных русскими в предшествующие годы[164]. Общий враждебный России и Украине курс крымской политики был ясен уже тогда[165], но он не исключал маневрирования в тактических целях.

Это сказалось даже после отклонения Б. Хмельницким ультиматума крымцев (сообщение поступило к ним между 8 и 16 июня 1654 г.), когда дали ответ русскому чрезвычайному посольству. 13 и 26 июня М. Сулешов сообщил, что нападение крымцев на Польшу невозможно; 28 июня на прощальной аудиенции это повторил везир, добавивший, что татары не собирались атаковать русские земли, а потому царским властям взаимно следует предупреждать экспедиции донцов против Крыма и Турции[166]. Оформлялась польско-крымская лига. В июле 1654 г. в Варшаве проходили почти трехнедельные переговоры с Сулейманом-агой, приведшие к выработке текста соглашения[167]. 20 июля последовала присяга[168]. До введения договора в жизнь оставалась лишь ответная присяга в Бахчисарае.

Этот договор был пактом о дружбе, ненападении и взаимопомощи, с обязательством поддерживать друг друга против любого неприятеля[169]. Но одновременно — оборонительно-наступательным союзом против России и Украины, рассчитанным на длительный срок, с постоянным действием статьи о взаимопомощи при русском нападении. Исключался сепаратный мир с Россией, прием ханом русских и украинских послов[170]. Предусматривалось восстановление допереяславского положения на Украине и раздел захваченных русских земель (с передачей крымцам территорий бывших татарских ханств в России). Налицо агрессивный альянс двух государств, заостренный против Русского государства и Украины, имевший ближайшей целью возвращение последней под власть Польши, а более отдаленной — прежний проект войны с Россией для ее значительного территориального ущемления. Речь шла и о привлечении к союзу Трансильванского и Дунайских княжеств.

Итак, несколько менее чем за год политика Крыма претерпела существенную эволюцию: от предложения Москве осенью 1653 г. антипольского союза, пусть во многом только в целях маневрирования, через отклонение в апреле 1654 г. русско-украинского плана совместных действий против Речи Посполитой, но с обещанием своего рода невмешательства в конфликт, к лиге с Польшей летом 1654 г. Причины таких изменений заключались в неприемлемости для ханства комплекса отношений, установленных Переяславским актом, и в нежелании допустить еще большее усиление России в результате начинавшейся войны, что нарушало равновесие сил в Восточной Европе, ударяя по самым основам агрессивной политики ханства. Но хотя политический курс Крыма определился, это не исключало дальнейшего маневрирования. Уже накануне войны выявилось стремление крымцев избежать прямого столкновения одновременно с Россией и Украиной, ограничив для этого свою помощь Речи Посполитой и отказавшись от разрыва с Русским государством.

После создания польско-крымского союза объектом дипломатической борьбы стал план привлечения к нему Трансильванского и Дунайских княжеств. Каковы были перспективы осуществления этой идеи?

В середине апреля 1654 г. Дьердь Ракоци II располагал информацией о результатах посольства Г. Гиллани[171]. По официальной линии они не были обнадеживающими. Польские дипломаты, как и ранее, добивались помощи в войне, но избегали далеко идущих политических обязательств в интересовавших князя вопросах. Не ко времени пришлось предложение посредничества с Войском Запорожским, ибо тогда в Варшаве надеялись на успех военных и политических мероприятий на Украине. Г. Гиллани вступил в контакт с Я. Радзивиллом, который в ответ направил князю меморандум о политическом положении страны, отразивший позицию гетмана в начале 1654 г.

Документ этот хорошо известен, но рассматривался обычно изолированно. Мне кажется, его можно правильно интерпретировать лишь в связи с другими данными о позиции виленского воеводы, на фоне общей внутриполитической обстановки в Речи Посполитой. Неминуемая угроза войны с Россией, а затем первые успехи царских армий привели к ослаблению борьбы внутри правящего класса. Король уступил в вопросе о раздаче гетманских вакансий, а на чрезвычайном сейме (9 июня — 22 июля 1654 г.) было принято решение о формировании необходимых боевых контингентов, изыскании средств на оплату их и долга войску[172].

Но деятельность оппозиционных группировок господствующего класса не прекратилась. Этому способствовали и регалисты. Так, острую проблему распределения литовских гетманских булав решили половинчато: великую получил Я. Радзивилл, а малую — сторонник двора подскарбий В. Госевский. Литовская армия, которой предстояло принять на себя первый удар основных царских сил, оказалась практически разделенной надвое. Показательно, что часть реляцийных сеймиков была сорвана, а средства поступали из воеводств весьма неспешно, несмотря на военную пору и крайнюю общеизвестную нужду в войсках и деньгах[173]. Размежевание шло и по линии определения дальнейшего политического курса. Так, один из влиятельных великопольских олигархов — воевода ленчицкий Я. Лещиньский в конце апреля 1654 г. предложил сочетать боевые действия на Украине с попытками договориться непосредственно с Б. Хмельницким. Воевода имел в виду ликвидацию акта в Переяславле. За разрыв с Россией (при нейтралитете в предстоящей войне с ней или даже участии на стороне Речи Посполитой) предлагалось уплатить казакам, в том числе гетману и старшине, крупными уступками[174]. Ясна и причина «миролюбия» — понимание невозможности решить проблему только вооруженной силой, особенно при катастрофической ее нехватке.

На практические рельсы «миротворческие» усилия поставил Я. Радзивилл. О его позиции можно судить по отмеченному меморандуму Дьердю Ракоци II[175] и по отрывочно сохранившимся материалам контактов с Б. Хмельницким в мае-июне 1654 г.[176] В украинском вопросе программа Я. Радзивилла сближалась с идеями Я. Лещиньского (кстати, и то и другое было близко к крымским предложениям от мая 1654 г.), восходя к проекту 1653 г., переданному через В. Лупу. Но положение Великого княжества Литовского было много хуже, чем удаленных от театра войны великопольских земель, поэтому литовский магнат в крайнем случае был согласен на иной исход: нейтрализацию Украины при, видимо, сохранении в какой-то форме ее отношений с Русским государством и посредничество Б. Хмельницкого в деле предотвращения или прекращения войны между Россией и Речью Посполитой. Основным являлось, однако, первое решение. Но оно исходило из более сложных мотивов, чем у Я. Лещиньского, и определялось положением Я. Радзивилла как одной из ключевых фигур оппозиции двору. Именно поэтому он связал возможность прочного решения украинской проблемы с идеей замены на троне Речи Посполитой короля-католика трансильванским князем, что казалось реальным после сорванного первого сейма 1654 г. Для осуществления данного плана Я. Радзивилл предложил ряд мер. Во-первых, в сфере международных отношений он рекомендовал Дьердю Ракоци II следующее: завязать тесные связи с Украиной и постараться примирить ее с Польшей; сблизиться с Крымом и повлиять на Порту, чтобы она в своих собственных интересах поддержала план, угрозой войны в Венгрии парализовала возможное вмешательство императора, способствовала крымско-польскому антирусскому союзу; поискать помощи Швеции. Во-вторых, в круге вопросов внутриполитического и военного характера гетман дал такие рекомендации: князю надлежало держать наготове сильное войско, дабы при необходимости быстро двинуться к Кракову, и передать Виленскому воеводе секретно 100 тыс. дукатов на наем дополнительных отрядов; чтобы привлечь на свою сторону шляхту, рекомендовалось прислать полякам крупное боевое подразделение против русских под залог части польской территории. В итоге осуществления проекта, по Я. Радзивиллу, Украина возвращалась под власть Речи Посполитой, образующаяся лига казаков и литовских диссидентов при протестантском короле-союзнике становилась решающей силой во внутренней жизни страны. Россия ослаблялась, а Речь Посполитая делала важный шаг к восточноевропейской гегемонии. Я. Радзивилл и его сторонники довольно далеко продвинулись в оппозиционной деятельности по отношению к Яну Казимиру и старались изменить давно наметившийся путь внутриполитического развития государства. Но многое в их программе совпадало с общими целями польской дипломатии перед войной.

Дьердь Ракоци II прежде всего пожелал убедиться, что реально в сделанных ему предложениях, направив на летний сейм посольство А. Клобушицкого и М. Микеша. Их задачи, кроме сбора информации, ограничивались проблемами и условиями, выдвигавшимися и ранее Г. Гиллани: обеспечение трансильванских интересов при крымско-польском альянсе и вопрос о союзе. В ходе переговоров по второму пункту стало ясным желание князя уклониться от предоставления Речи Посполитой военной помощи и вмешательства в восточноевропейский конфликт[177], тем более что обстановка на сейме с частичной консолидацией правящего класса не благоприятствовала и планам получения польско-литовского трона. Позиция Дьердя Ракоци II на деле приближалась к выработанному русско-украинской дипломатией для данного района требованию нейтралитета.

Осложнилось положение в княжествах после перемены на валашском троне[178]. Вплоть до народного восстания в Валахии весной 1655 г. отношения нового господаря с трансильванским князем и молдавским воеводой сложились не особенно благоприятно, не стремился он и к единению с Речью Посполитой[179]. Все это толкало К. Щербана на очень осторожные (из-за опасности турецко-татарских репрессалий[180]) поиски путей сближения с Украиной и Россией, реализованные с началом русско-польской войны.

Политика Георгия Штефана по-прежнему оставалась двойственной. Господарь оказывал Речи Посполитой военную и дипломатическую поддержку, но продолжал и контакты с Б. Хмельницким[181]. В Москве и Чигирине проявляли осторожность во взаимоотношениях с воеводой. Так, в ответной грамоте царя на посольство И. Григоре, которую повез дьяк Т. Перфильев, в общей форме выражалось согласие принять Молдавское княжество «под царскую руку», но конкретное решение откладывалось до дальнейших переговоров; последние зависели от предварительной консультации дьяка с украинским гетманом[182]. Хотя эта инициатива не получила развития, связи с Молдавским воеводством не прекратились. Русские и украинские дипломаты понимали, что в конечном счете направление политики Георгия Штефана определялось соотношением сил между борющимися лагерями[183]. Уже в предвоенную пору выяснилось, что расчеты варшавского двора на привлечение трех княжеств к крымско-польскому союзу и формирование широкой лиги нереальны. Более того, развивавшаяся в политике Дьердя Ракоци II тенденция к сближению с польско-литовской оппозицией могла стать опасной для единства Речи Посполитой.

3. Политика Швеции накануне русско-польской войны[184]

В первой половине 1654 г. окончился долгий период определенного кризиса власти в связи с желанием Кристины отречься от престола. 25 февраля королева сделала на риксроде окончательное заявление о предстоящем отречении, 16 июня Карла Густава короновали[185]. Но по-прежнему оставались нерешенными важнейшие проблемы внутренней жизни страны, в том числе финансовая и редукции розданных короной земель, имуществ и т. д. Осложнилось международное положение государства из-за начатых по инициативе королевы военных действий против г. Бремена, что ухудшило шведские позиции в Германии, обострило отношения с императором и особенно с Нидерландами[186]. Все это привело к тому, что реакция стокгольмских властей на множившиеся в 1653 г. свидетельства неизбежности русско-польского столкновения, как и на окончательные сведения об этом в январе-феврале 1654 г., была довольно осторожной, хотя и благожелательной к России[187]. Она объяснялась также хорошими русско-шведскими отношениями и нестабильностью контактов с варшавским двором, прерванных после второго Любекского конгресса.

В правящих кругах Речи Посполитой считались со шведской опасностью; на нее указывал, например, Я. Радзивилл[188]. Было запланировано посольство в Стокгольм во главе с 3. Горайским с целью предотвратить возможный русско-шведский союз или даже обеспечить помощь Швеции против России[189]. Получив известие о близком отречении Кристины, Я. Лещиньский отметил, что оно делает более вероятным конфликт между Речью Посполитой и Швецией, и изложил программу предупреждения или хотя бы оттягивания его, осью которой была интенсификация переговоров, с уступками в болезненных вопросах титулатуры и временным отказом от притязаний Яна Казимира[190]. Если учесть бременскую войну с ее опасностью международных осложнений и активизацию усилий французской дипломатии в деле достижения польско-шведского примирения, то соглашение было реальным[191]. Но в Варшаве не спешили к новому туру контактов со Швецией, что определялось более всего позицией королевской семьи, не желавшей расставаться со своими «правами» (Речь Посполитая не была тогда готова и к уступкам в вопросе о Лифляндии). Возможно, Ян Казимир рассчитывал на успех начатых уже давно[192] переговоров с Нидерландами о защите обоюдных интересов на Балтике. С учетом ухудшения нидерландско-шведских отношений это был целесообразный путь. Дискуссии приняли реальный характер с конца 1653 г., а 14 марта 1654 г. Генеральные Штаты обсудили и приняли проект оборонительного союза для обеспечения свободы судоходства, торговли и рыболовства на Балтике, в Северном море и в Ла-Манше для передачи Н. де Биэ[193].

Главным в этом проекте было взаимное обязательство, в случае нарушения кем-либо судоходства одной из сторон, прибегнуть сначала к посредничеству, а при его неудаче предоставить другой стороне 20 военных судов до окончания войны (Речь Посполитая обязывалась выплатить соответствующую денежную компенсацию за их наем). Предусматривались переговоры с другими державами о их присоединении к договору и подписание его магистратом Гданьска. Проект имел явное антишведское острие и в случае его принятия стал бы заметным препятствием для осуществления агрессивных акций шведских феодалов против Речи Посполитой.

Не известна реакция польско-литовских правящих кругов на нидерландские предложения. Видимо, они встретили резкую оппозицию в Гданьске и не слишком благоприятный прием у магнатерии. Но дело не было оставлено. Во второй половине 1654 г. варшавский двор предпринял некоторые практические шаги, в том числе по дипломатическим каналам: Н. де Виз был послан в Бранденбург, Данию и Англию для выяснения позиции их правительств. Все это, однако, требовало много времени и не принесло положительных для Речи Посполитой результатов в предвоенную пору[194].

С начала 1654 г. интенсифицировалась военная подготовка шведов, причем наступательного характера, но тут влияла и обстановка на Западе[195]. Некоторое представление о политике Швеции к лету 1654 г. дает выступление королевы 21 мая на риксдаге[196]. В применении к восточному сектору в нем выделялись три основных факта: хорошие отношения с Россией при взаимном стремлении урегулировать еще сохраняющиеся споры; близкая русско-польская война требует от шведского правительства только готовности ко всяким случайностям и соответствующих мероприятий в войске; есть данные, что варшавский двор склонен теперь заключить мирный договор со Швецией, который станет таким образом реальностью.

Не исключено, что в последнем случае Кристина имела в виду миссию Г. Каназиля, доверенного человека польской королевской четы, появившегося в Стокгольме незадолго до перемены на троне. Но это не было полномочное посольство, а лишь зондаж.

В вопросе о целях приезда Г. Каназиля и о его деятельности в шведской столице до сих пор нет ясности. Есть сведения, что он протестовал против коронования Карла X как ущемляющего интересы польской ветви дома Ваза в пользу более далекого по родству принца[197]. С другой стороны, благодаря усилиям французского резидента Пикэ, Г. Каназиль провел переговоры с риксканцлером и, возможно, с королем. Содержание бесед и позиции сторон известны плохо. Видимо, варшавский эмиссар поднял две главные темы: о мирном договоре и об антирусском союзе[198]. Кроме того, он обнадежил в скором приезде настоящего посла[199]. Шведский ответ, насколько можно судить по имеющимся скудным данным, заключался в следующем: союз против России несвоевремен, так как отношения между ней и Швецией нормальны (ср. выступление королевы от 21 мая); прежде всего необходимо обеспечить прочный мир между двумя королевствами, к чему Карл X склонен; предлагалось прислать полномочную миссию в Стокгольм, где при посредничестве Пикэ можно завершить дело[200].

Для характеристики другой стороны шведской политики используем материалы посольства игумена Даниила на Украину[201]. Оно было организовано И. Радзеёвским[202], который наладил связи с греческой колонией в Париже и с Даниилом, отправив его в Стамбул[203] примерно в конце мая 1654 г. В начале июля посланец оказался в казацком лагере под Белой Церковью, откуда проследовал в Москву, а в сентябре — в Швецию[204]. Судя по ответным письмам Б. Хмельницкого[205], И. Радзеёвский использовал предложения о совместном шведско-украинском нападении на Польшу от 1652 г., которые сейчас едва ли могли последовать со шведской стороны даже в виде пробного шара. Тем не менее вся операция не была, видимо, только личной идеей бывшего коронного подканцлера; в Стокгольме знали о ней. Кроме того, почти одновременно и в бесспорной связи с поездкой Даниила И. Радзеёвский обратился к Карлу Густаву, с которым он контактировал еще во время пребывания в Швеции, со следующим предложением: вместе со шведским посланцем он поедет в Москву, чтобы добиться у царя субсидий для комплектования армии в 6–7 тыс. человек. С этими силами И. Радзеёвский хотел осуществить вторжение в Польшу через Силезию или иным путем для борьбы с Яном Казимиром и его сторонниками, предварительно убедившись в содействии ряда лиц внутри страны, в том числе Я. Радзивилла. Изгнанный подканцлер намеревался также привлечь к делу Украину, Крым, Порту и Молдавию[206]. О подобных планах И. Радзеёвского сохранились и другие данные[207]. Создается впечатление, что, как и в 1652 г., стокгольмские дипломаты не находились в стороне от предпринятой им акции. Не шла речь о прямых указаниях, но более чем вероятно, что он ориентировался на достаточно четкое представление о шведской политике, выработанное в ходе весьма доверительных бесед с ведущими деятелями государства.

На внешнюю политику Швеции в первой половине 1654 г. влияла напряженная внутренняя обстановка в стране, хотя бы в том смысле, что от смягчения ее зависело финансирование военных проектов. В связи с бременской войной осложнилось международное положение Швеции в западном секторе. Это было тем более некстати, что приближающийся русско-польский конфликт требовал внимания. Не случайно Карл X постарался возможно скорее устранить спор с Бременом. Активизировалась военная подготовка, с учетом ситуации на западе и востоке.

Шведская политика в восточном секторе не была однолинейной. В Стокгольме дорожили дружественными отношениями с Россией по экономическим и еще более по политическим мотивам как гарантией достигнутых прежде успехов. Отсюда согласие удовлетворить русскую просьбу о поставках оружия и отказ пойти на антимосковский союз с Речью Посполитой. Налицо и склонность к соглашению с последней, к достижению прочного мира с ней вопреки сохранявшимся противоречиям и взаимному недоверию. Думается, причина такой двойственности заключалась в следующем[208]: в Стокгольме считали, что в предстоящем русско-польском столкновении Речь Посполитая может потерпеть серьезное поражение[209], а это приведет к значительному усилению России, нарушению баланса сил в Восточной Европе, того примерного равновесия между противниками, которое вполне отвечало интересам шведских феодалов.

Но надо принять во внимание и иные политические факты. Это деятельность И. Радзеёвского, частично вдохновленная, как мне представляется, стокгольмскими правящими кругами; сознательно муссируемые шведскими властями слухи о «русском предложении союза»[210]; сообщение датского резидента в Стокгольме о расчетах правительства Кристины в связи с известиями о воссоединении Украины получить Западную Пруссию путем переговоров либо войны. В них отразилась третья сторона политики Швеции — выяснение возможностей антипольского выступления, вызванное неясностью перспектив мирного урегулирования с Речью Посполитой из-за позиции варшавского двора. Но это был и метод дипломатического давления с целью увеличить свои активы на предстоящих переговорах с польскими представителями и постараться вырвать у них максимум уступок.

Итак, интенсификация военной подготовки, сохранение нормальных отношений с Россией, готовность к соглашению с Речью Посполитой, но и зондаж других касающихся последней возможностей, т. е. курс на выжидание, маневрирование, вызванный неопределенностью ситуации — таковы основные черты шведской политики в первой половине 1654 г.