Россия, Речь Посполитая и Швеция в середине XVII в.

1. Швеция на пути к войне

В этом разделе главными являются три вопроса: когда в Стокгольме приняли решение о войне с Речью Посполитой, в какой внутренней и, главное, международной обстановке возник данный конфликт, каковы были планы шведских феодалов в связи с ним до начала боевых действий? Историки, в особенности шведские, немало сделали для их выяснения, в том числе в последние годы[350]. Поэтому позволю себе воспользоваться плодами проделанной ранее работы, по необходимости кратко изложив ее результаты и подробнее остановившись на все еще спорных темах.

24 января в шведской столице появился А. Морштын. Быстро выявился не удовлетворяющий стокгольмское правительство характер его миссии — он не гарантировал даже скорого приезда полномочного посла[351]. 27 января ситуацию обсудили на риксроде[352]. Карл X высказал тогда мнение, что целесообразно прежде всего добиться в ближайшее время начала переговоров с Речью Посполитой либо получить от нее «реальные заверения»: очевидно, о контактах и предварительном отказе от «прав» Яна Казимира и притязаний на шведскую Лифляндию[353]. Шведский король заявил еще, что необходимо «не только получить от Польши заверения и территорию»[354], но и постараться привлечь на свою сторону Украину, а также через Б. Хмельницкого «зондировать русских, понравиться ли им, если мы вступим в войну с Польшей»[355]. В рассмотренном документе отразились некоторые изменения во внешней политике Швеции после приезда А. Морштына: более отчетливой стала антипольская линия[356] и в несомненной связи с ней появляется новый мотив, стремление выяснить позицию русских на случай шведско-польского столкновения[357]. Вместе с тем в Стокгольме располагали сведениями о намерении царских военачальников сконцентрировать свои главные силы в марте апреле 1655 г. в районе Великих Лук с очевидным устремлением в Сторону Прибалтики и готовились к такому развитию событий[358].

Эти два обстоятельства, т. е. отсутствие сдвигов в переговорах с Яном Казимиром и сообщения о русских планах, определяли шведскую политику в конце января — начале февраля 1655 г. Стокгольмский двор проявлял активность в нескольких направлениях. В письме Г. Горну от 31 января 1655 г.[359] Карл X писал: «Мы должны прежде всего сконцентрировать наше внимание целиком на том, каким способом можно вразумить поляков, чтобы видеть, что ожидает нас с этой стороны». Риксмаршалу поручалось действовать в прежнем духе, но учитывать два новых момента: насколько удастся, избегать «подозрений» в отношениях с русскими, хотя и постараться «в границах возможности помешать им утвердиться на Балтике, как и в какой-либо важной крепости в Курляндии»; интенсифицировать переговоры с герцогом Яковом, чтобы склонить его к союзу или открытию своих крепостей шведам[360]. При этом лифляндская армия усиливалась[361]. Для «вразумления» польского короля шведские политики задумали и частью осуществили ряд мер. Во-первых, намеренно жесткий прием А. Морштына, которому заявили (риксканцлер в беседе 3 февраля и Карл X письменно 7 февраля), что обсуждения с ним исключены, и потребовали присылки полномочного посла, если правительство Речи Посполитой действительно желает переговоров о дружбе и союзе. Во-вторых, посылку специального письма риксрода польско-литовскому сенату с изложением всех обстоятельств дела. Одновременно шведский король готов был пойти навстречу варшавскому двору в вопросе о месте дальнейших переговоров[362]. На политику Карла X в русском секторе влияла новая, более успокоительная информация из Риги[363]. Он хотел помешать прорыву царских армий в Курляндию, к балтийским берегам и к центру воеводства Инфлянского, Дюнабургу, но стремился достичь этой цели мирными средствами. В частности, чтобы предотвратить нападение русских войск на Дюнабург, Г. Горну в феврале 1655 г. был дан приказ расположить свои войска близ границ Речи Посполитой на Западной Двине[364]. Указанную политику поддерживал и генерал-губернатор прибалтийских провинций, стараясь сохранить нормальное положение на русско-шведском рубеже[365].

В январе-феврале 1655 г. довольно интенсивно проводились вербовки и другие военные приготовления. Новые отряды предполагалось сконцентрировать в шведской Померании и в Лифляндии[366]. Видимо, первоначально планировалось, что боевые операции можно будет начать в середине — второй половине мая 1655 г., с некоторым замедлением выступления лифляндской армии (но не позже 11 июня)[367]. Таким образом, уже в это время определились оба направления возможного удара по Речи Посполитой — из Германии и Лифляндии. Не исключено, хотя точных свидетельств такого рода нет, что на первых порах намечалось именно из Лифляндии осуществить выступление основных сил во главе с королем[368]. Нет причин придавать этой идее однозначно антирусское звучание (по А. Стаде), ее осуществление создавало угрозу и для Речи Посполитой. Вполне вероятно, что Карл X предполагал таким путем помешать продвижению царских войск в близлежащие районы чисто механически — наподобие метода, рекомендованного в февральском распоряжении Г. Горну о Дюнабурге. Видимо, в связь с этим планом надо поставить и шведские расчеты на приобретение восточнопрусских портов[369].

В январе — начале февраля 1655 г. стремление к соглашению и даже союзу с Речью Посполитой занимало видное место в шведской политике, хотя сейчас стокгольмский двор настаивал на ускорении переговоров, ибо «время теперь весьма ценно и дорого»[370]. Но одновременно шла практическая подготовка выступления против Речи Посполитой на случай, если правительство Яна Казимира не пойдет вскоре навстречу шведским пожеланиям — линия, укрепившаяся в эти месяцы.

Важные изменения произошли в шведской политике в феврале 1655 г. под влиянием новой информации, полученной Карлом X. Вернувшийся из Польши И. Мейер фон Лилиенталь сообщил королю, что главным мотивом посольства А. Морштына было вовсе не желание мира или союза со Швецией, а скорее расчеты Яна Казимира таким способом «удовлетворить Лифляндию и Курляндию», которые взвешивают возможность шведской защиты «против московитов». Не исключено, что сходные данные шли в Стокгольм и по другим каналам[371]. 13–14 февраля король обсудил положение с наместником П. Браге, а 14 февраля написал Э. Оксеншерне[372]. Карл X оценил миссию А. Морштына «ничем иным, как единственно игрой, имеющей целью выигрыш времени И пробуждение у россиян подозрений, чтобы тем самым извлечь для себя выгоды», но не в шведских интересах, «чтобы Польша тем способом извлекла выгоды от нас, без того, чтобы мы за то извлекли большую, чем до сих пор». Король взял назад согласие на переговоры вне Стокгольма, указав, что оно даст варшавскому двору возможность тянуть время, не беря на себя никаких обязательств, а «потом время уйдет и оказия минет». Король подчеркнул: «Хотим встретиться с реальностями независимо от того, к чему они приведут». Дискуссии с полномочным послом Речи Поено литой не исключались, но лишь если Ян Казимир ясно продемонстрирует, что покончит с «балаганом». Видимо, под этим подразумевалась готовность польского короля к крупным уступкам. Так, в марте 1655 г. бранденбургский курфюрст писал, что за антирусский военный союз шведы получат от Речи Посполитой всю Лифляндию и лены на Восточную Пруссию и Курляндию, а герцог Яков говорил об уступке не только названных ленов, но и Западной Пруссии[373].

Едва ли Карл X рассчитывал на подобную добровольную капитуляцию Речи Носполитой. Поэтому путь серьезных переговоров становился сейчас маловероятным. Интересно, что сам король несколько месяцев спустя заявил на частной аудиенции Г. Плетенбергу, что решение о войне с Речью Посполитой возникло «в январе, так как надежда с Польшей добром к концу прийти оказалась несостоятельной»[374]. Итак, одна до сих пор постоянно существовавшая сторона шведской политики, а именно стремление к договоренности с варшавским двором, в середине февраля 1655 г. практически отпала. Эту дату можно признать той гранью, которая определила решение о войне с Речью Посполитой, хотя оно не было еще твердо сформулировано, так как основные элементы обстановки — несклонность правительства Яна Казимира к существенным уступкам в ближайшее время, отказ русских военачальников от значительных операций в Прибалтике[375], надежды шведских феодалов найти поддержку внутри страны — на деле вели Швецию именно в таком направлении. Показательно, что с начала марта 1655 г. берлинские политики считали ее нападение на Речь Посполитую чрезвычайно вероятным; сходные мнения высказывались в Гданьске, да и в Варшаве. В марте аналогичное суждение передали А. Морштын, иностранные дипломатические представители в Стокгольме[376].

Ряд фактов позволяет прийти к заключению, что, скорее всего, в начале марта 1655 г. Карл X принял окончательное решение о войне с Речью Посполитой. Так, письмо риксрода польско-литовскому сенату (от 13 марта) на данном этапе служило скорей для углубления противоречий между Яном Казимиром и оппозицией[377]. Вероятно, шведские дипломаты намеревались использовать документ и как своего рода оправдательный манифест войны[378], и для подготовки будущих переговоров[379]. С начала марта 1655 г. из разных источников продолжали поступать сообщения о возможной отправке ближайшей весной главной шведской армии во главе с королем и флота в Ригу как основную базу предстоящих операций (наряду с диверсией из Померании), причем речь шла и о нападении оттуда на Западную Пруссию. В конце месяца имелись данные о вероятности прямого вторжения в последнюю[380]. Видимо, в связь с этими планами надо поставить стремление стокгольмского двора к сближению с Берлином, проявленное в марте 1655 г.[381] Завершающее постановление о войне с Речью Посполитой принял риксдаг (открылся 22 марта), оно было утверждено на заседаниях тайной комиссии (30 марта — 2 апреля). Более того, на усмотрение Карла X оставлялось в соответствии с быстро меняющейся обстановкой и при необходимости выступить в дальнейшем против любого другого неприятеля, тем более что сама по себе польско-литовская кампания виделась недолгой[382]. Таким образом, риксдаг предоставил королю в военно-политическом смысле carte blanche, чего добивались Карл Х и канцлер, имея в виду, как это видно из их выступлений, возможное противодействие других держав шведам: в первую очередь России, но также Австрии, Нидерландов, Дании, Бранденбурга[383].

В этой связи важным элементом плана было желание шведских политиков после скорого завершения боевых действий договориться с Речью Посполитой на продиктованных ими условиях[384].

Существеннейшее значение для успешного ведения Швецией войны имели проблемы финансов и подготовки армии (особенно вербовки). Финансовый вопрос был временно решен правительством Карла X благодаря большим займам, но прежде всего путем соглашения с крупным денежным магнатом М. А. Лейоншельдом и членом риксрода Г. Бонде, обеспечившими соответствующие кредиты в обмен на право распоряжаться двумя значительнейшими постоянными статьями доходов короны, так называемой большой морской пошлиной и медным налогом за 1655–1656 гг.[385] Но и после этого обеспечение похода деньгами оставалось весьма острым вопросом[386], в немалой мере оно зависело от сбора средств в занятых районах Речи Посполитой после вторжения, а это заведомо ухудшало отношения шведской армии с населением страны. Согласно Л. Терсмедену, вербовочная кампания тянулась дольше и дала значительно худшие результаты, чем рассчитывали; в конечном счете было недобрано около 14 тыс. солдат[387]. Это также привело к замедлению выступления. Другой причиной задержки (второй армии во главе с Карлом X) стала крайне острая и долгая борьба на риксдаге вокруг вопроса о частичной редукции коронных земель и других источников доходов, решение которого было очень важно, ибо король намечал использовать полученные таким путем суммы на военные цели[388]. Следовательно, шведские полки оказались более слабыми и смогли двинуться позже, чем надеялись[389], а денежная подготовка кампании была выполнена лишь частично. Все это отрицательно сказалось в ходе войны.

Общеполитические и связанные с ними стратегические планы правительства Карла X до начала боевых действий, изменения этих планов в предвоенные месяцы подробно освещались в последние годы в работах Б. Осарда, А. Стаде, Л. Терсмедена. Названные авторы опирались преимущественно на источники оперативного характера: инструкции и переписку короля и кригсколлегии с руководителями померанской и лифляндской армий. Взяв за основу приведенный этими исследователями богатый фактический материал и приняв некоторые их выводы, по необходимости кратко отмечу то, что наиболее важно для дальнейшего изложения.

В первой половине апреля 1655 г. Карл X отказался от первоначального намерения направить свою главную армию в Лифляндию. Он решил двинуться вместе с ней через Померанию либо высадиться непосредственно в Западной Пруссии. Ряд причин вызвал этот поворот. Укажу две наиболее существенные. В конце марта — начале апреля 1655 г. король располагал информацией о намерении царских войск прорываться не только в Прибалтику, но и в собственно Польшу через Литву. В этом случае шведская армия под Ригой оказалась бы слишком далеко от центра событий. При осуществлении нового плана под быстрым и прямым контролем оказывались Западная Пруссия, великопольские воеводства и Бранденбург, что с учетом переговоров между ними о общих мерах обороны было немаловажно.

Состав территорий, которые предстояло взять под контроль шведским армиям сразу после вторжения в Речь Посполитую, варьировался. При удачном ходе боевых действий намечалось захватить воеводство Познаньское на западе (первой армией во главе с А. Виттенбергом), Литву либо все Великое княжество Литовское при успехе сепаратных переговоров с его властями, воеводство Инфлянское, а также обеспечить зависимость или, самое меньшее, нейтралитет Курляндии на северо-востоке. Значительная часть этих приобретений в Прибалтике была названа уже в письме короля Г. Горну от 9 апреля 1655 г.[390] В неблагоприятной обстановке вступала в действие программа-минимум, согласно которой Литва и польская Лифляндия фактически делились между шведскими и русскими войсками, Курляндия контролировалась шведскими феодалами[391] и разрешались временные бранденбургские захваты в отдельных местах Западной Пруссии[392]. Так проявилась одна из важных сторон шведской политики в предвоенный период — стремление избежать борьбы одновременно с двумя и тем более несколькими противниками, локализовать конфликт с Речью Посполитой, весьма важная тактическая цель. Но уступчивость, которую проявлял стокгольмский двор ради осуществления этой задачи, имела четкие границы: ни в коем случае не допускался прорыв царских армий к балтийским берегам — линия, намеченная еще в письмах короля и риксканцлера Г. Горну от начала января 1655 г. Кроме того, исключались сколько-нибудь значительные приобретения Бранденбурга в королевской Пруссии, могли признаваться лишь немногие и то условно, до окончательного решения в рамках общего соглашения с курфюрстом. По мнению Л. Терсмедена, в дальнейшие намерения Карла X после объединения всех трех армий и, может быть, разгрома польско-литовских войск входили операции по завоеванию Западной Пруссии[393]. Вероятно, окончательное решение о будущих планах зависело от обстановки, в частности от позиции России.

Более всеобъемлющее представление о шведской политической программе мы получим, подвергнув анализу источники иного рода, а именно дипломатические документы. В предвоенные месяцы Карл X наметил и частью успел осуществить весьма широкую акцию на международной арене, охватившую ряд стран Западной, Центральной, Северной и Восточной Европы[394]. Много внимания было уделено позиции морских держав. В этом секторе Швеции приходилось считаться с несколькими тревожными политическими фактами. Главным из них являлось отрицательное отношение Нидерландов, исходивших из торгово-экономических соображений, к любому усилению шведской роли на Балтике. Конкретно стокгольмские руководители имели дело, во-первых, с проектом большого антишведского союза для гарантии безопасности балтийской торговли и гаваней с участием Нидерландов, Дании, Речи Посполитой, Бранденбурга и Гданьска при благожелательной поддержке Англии. Переговоры об этом в соответствующих центрах активно вел польский представитель Н. де Биэ, хотя и без успеха[395]. Во-вторых, существовал более реальный план англо-нидерландско-датского соглашения с той же целью. В мае-июне 1655 г. нидерландские дипломаты резко активизировали контакты на эту тему в Лондоне, а также начали зондировать почву в Копенгагене. В ответ О. Кромвель занял выжидательную позицию, что на деле развязывало руки Нидерландам[396]. В-третьих, шли бранденбургско-нидерландские переговоры о союзе и консервации условий балтийской торговли и судоходства, интенсифицировавшиеся в те же месяцы. Со всеми этими проектами был связан план посылки значительной нидерландской боевой эскадры в Зунд и Балтийское море, с основанием расцененный в Стокгольме как враждебный шведам[397].

Чтобы расстроить все эти начинания, правительство Карла X направило в Гаагу чрезвычайного посла Г. Спарре с нотификацией о причинах предстоящей войны с Речью Посполитой и с предложением придерживаться в этом конфликте нейтралитета взамен на обещание обеспечить свободную торговлю на Балтике. Однако Г. Спарре не получил никаких реальных заверений от Генеральных штатов[398]. Казалось, больше шансов на успех обещали контакты в Копенгагене и Лондоне. В мае-июне 1655 г. Карл X через своего резидента при датском дворе М. Дюреля подробно изложил «причины» польской войны и передал Фредрику III предложение заключить оборонительный союз двух держав «для защиты Балтики и своей безопасности в Зунде», имевший основной целью предотвратить появление голландского флота на Балтике. 1 июля резидент получил ответ, в котором давались заверения в нейтралитете, но острый вопрос о вводе нидерландской эскадры нарочито был сведен лишь к проблеме помощи Речи Посполитой, в то время как формально речь шла не об этом, а о конвоировании голландских торговых судов[399]. Избранная датским двором линия на выжидание объяснялась нежеланием способствовать усилению Швеции. Ее дипломатический успех в Копенгагене был далеко не полным и в перспективе ненадежным, но на первых порах обещал невмешательство Дании в войну с Речью Посполитой.

Важное значение придавали в Стокгольме переговорам с Англией[400]. Уже в декабре 1654 г. в Лондон направили посольство П. Ю. Койета, имевшее преимущественно торгово-экономический характер. В конце мая — июне 1655 г. Карл X предпринял более энергичные дипломатические шаги: в Лондон поехали Д. Флитвуд, а затем чрезвычайное посольство во главе с К. Бонде. Им поручалось выяснить, не склонно ли правительство республики заключить оборонительный и наступательный союз между двумя державами (сходное задание было дано дополнительно и П. Ю. Койету), если Англия получит особые привилегии в торговле и судоходстве на Балтике. Кроме того, посланцам было дано поручение предложить соглашение о взаимной поддержке против тех, кто будет мешать балтийскому судоходству. В этой связи ставился вопрос о вводе в Балтийское море английской боевой эскадры в 20 судов, которая должна была находиться там столько, сколько нужно стокгольмскому двору. Предусматривались также свободные вербовки войск, в частности в скором времени и в значительных масштабах в Шотландии. Таким образом, правительство Карла X стремилось создать противовес антишведским планам Нидерландов в виде союза между Швецией и Англией. Переговоры в Лондоне начались позже, в разгар Первой Северной войны. Но фактический отказ О. Кромвеля в июле 1655 г. разрешить очень важные для шведов вербовки в Шотландии, содержавшийся в инструкции посланнику в Швецию Э. Ролту, показал, что виды на осуществление в английской столице программы Карла X не были благоприятны. Действительно, крупных результатов не достигли и позже. Такая позиция О. Кромвеля определялась стремлением сохранить равновесие сил на Балтике и нежеланием ссориться с Нидерландами из-за шведов, особенно в преддверии англо-испанской войны.

Существенными для шведского правительства были контакты с Бранденбургом по политическим и еще более по военным (курфюрст собрал значительную армию) соображениям. Анализ источников по этому вопросу даст нужный нам сейчас материал о внешнеполитических целях стокгольмского двора. Не останавливаясь на довольно длительной стадии взаимного зондажа, обратимся сразу к моменту, когда во второй половине мая — июне 1655 г. вырабатывались документы для посланцев на переговоры с бранденбургскими представителями в Щецине[401]. Шведские дипломаты рассматривали три варианта: 1) безусловный нейтралитет Бранденбурга, полное невмешательство в войну между Швецией и Речью Посполитой; 2) дружественный нейтралитет Фридриха Вильгельма, возможный на условиях отказа от какой-либо помощи Яну Казимиру, права прохода шведских отрядов через все владения курфюрста и военного использования принадлежавших Фридриху Вильгельму территорий, включая гавани. Наибольшее внимание уделялось третьей возможности — военному союзу против Речи Посполитой. В этом случае берлинский двор предоставлял 8-тысячный корпус, право прохода войск, использования восточнопрусских гаваней, вербовок, а также передавал королю часть собиравшихся в Пилаве и Мемеле (Клайпеде) пошлин, руководство войной и мирными переговорами; намечалось, кроме того, заключение выгодного шведским феодалам договора о торговле и судоходстве. Взамен Бранденбург получал в суверенное владение Восточную Пруссию и Вармию без Бранева. Карл X, однако, считал необходимым «остановить» претензии Фридриха Вильгельма на расширение Восточной Пруссии и вообще не давать ему ничего лишнего. Поэтому, видимо, Карл X предлагал послам по возможности добиваться, чтобы курфюрст взял вместо Вармии Самогитию либо части той и другой.

Шведские притязания должны были излагаться без детализации и так, чтобы не связывать короля. Во всяком случае, шведские феодалы хотели получить все побережье и прилегающие земли Польши и Литвы от Померании до Риги, а именно Западную Пруссию, часть Великой Польши вплоть до бассейна Нотеци, Варты и Вислы (видимо, по линии Познань — Торунь), Жмудь, воеводство Инфлянское, Курляндию на ленном праве, Бранево и некоторые другие пункты в Вармии. Предметом дальнейших переговоров оставалась судьба Вармии; король предполагал также выторговать у Фридриха Вильгельма (за компенсацию в ином месте) отдельные места в Восточной Пруссии: речь шла прежде всего об имевшем большое стратегическое значение выходе из Вислинского залива с Пилавой, т. е. в сущности о контроле над торговлей Кенигсберга. За военный союз с Бранденбургом Карл X готов был согласиться на усиление курфюршества за счет Речи Посполитой, но до определенного предела, стараясь в первую очередь ослабить его роль на Балтике.

Чтобы полнее представить цели войны, преследуемые шведскими феодалами, обратимся к анализу материалов о взаимоотношениях Швеции с Россией. Не позже мая 1655 г. в Стокгольме начали вырабатывать документы для посольства в Москву[402]. В первом из них, так называемом «Рассуждении о торговле», сформулирована программа торгово-политической экспансии Швеции в отношении Русского государства, связанная главным образом с желанием обеспечить «короны драгоценнейшую жемчужину», свободу коммерции для шведского купечества по всей России и через нее с Персией. Автор документа считал, что с осуществлением этой задачи терял значение архангельский путь и русская торговля с Западом сосредоточивалась в Прибалтике. Это позволило бы шведским феодалам извлекать постоянные прибыли из своей посреднической роли в русско-западноевропейской торговле. В целом при успехе делался важный шаг в осуществлении одной из главных задач внешней политики Швеции в XVII в. Основные указания послам по чисто политическим вопросам содержались в секретном мемориале и дополнительном письме Карла X. Предписывалось прежде всего ехать возможно медленнее и, если удастся, дождаться в Риге вторжения в Речь Посполитую третьей армии во главе с королем[403], после чего он пошлет своим представителям новые указания; надо было также до приема у царя получить информацию о ходе войны. При переговорах послам следовало выяснить склонность царского двора к военному союзу двух держав против Речи Посполитой. В случае отрицательного ответа надлежало обеспечить нечто вроде взаимного дружественного нейтралитета между действующими на польско-литовской территории армиями обоих государств.

Но основное внимание стокгольмский двор уделял второй возможности — согласию России вступить в союз со Швецией, что, как отмечалось в письме Карла X послам от 17 июля, было желательно шведской стороне. Подробно рассматривался территориальный вопрос. Намечалась линия разграничения взаимных интересов в Речи Посполитой, представленная четырьмя основными вариантами. Не вдаваясь в изложение деталей, отмечу главное: Русское государство, согласно шведским предложениям, получало почти всю Украину в ее современных границах и значительную часть Белоруссии, включая бассейны Припяти, Западной Двины (примерно до середины ее течения от верховьев), а в некоторых случаях и низовья р. Дисны. Это было несравненно больше, чем русские приобрели по Андрусовскому договору 1667 г. после долголетней войны. Вполне вероятно, что при решении территориальной проблемы в Стокгольме использовали известный русско-шведский проект союзного договора времени Тридцатилетней войны[404]. Если это предположение справедливо, нельзя не обратить внимание на то, что теперь правительство Карла X предлагало московскому двору больше на Украине, но меньше в Белоруссии. На «украинские» разделы шведского мемориала повлияла, надо полагать, информация, поступившая от казацкого посольства в Стокгольм, и более ранние сведения (эти разделы сходны с требованиями, выдвигавшимися в разное время Б. Хмельницким о границах Украины[405]). Шведские политики учли, конечно, результаты первой кампании русско-польской войны и ближайшие вероятные объекты нового наступления царских войск. Но симптоматично, что в русскую сферу не были включены некоторые пункты в Прибалтике, уже занятые русскими отрядами: Друя на Двине, Режица (Резекне) и Луцин (Лудза) в воеводстве Инфлянском. Следовательно, шведские феодалы желали оставить эти районы за собой. Предложенные линии раздела не были твердо установленными, ибо после выработки текста договора шведские уполномоченные не должны были его подписывать, но предварительно переслать на утверждение королю[406]. Ясно, что окончательный итог в немалой степени зависел от развития событий в Речи Посполитой.

Итак, за военный союз с Россией правительство Карла X готово было признать переход в ее руки существенных позиций в Речи Посполитой. Но оно старалось ограничить русские приобретения, особенно в районах, экономически взаимосвязанных с Балтикой и близких к центру Польши и Литвы (Подвинье, северо-запад и запад Белоруссии; воеводство Инфлянское оно желало получить целиком). Допускался контроль русских феодалов в бассейне Западной Двины вплоть до Полоцка и Дисны[407], благодаря чему центральные территории государства имели бы удобную связь с Балтикой через Ригу. Однако этот путь на дальнейших участках должен был находиться под властью шведов, а если учесть еще то трудное и неравноправное положение, в которое они ставили в XVII в. русских купцов, то ясно, что львиная доля прибылей от торговли здесь досталась бы шведской стороне, а Россия экономически оказалась бы не вполне самостоятельной. Соглашение с Россией на задуманной стокгольмским двором основе закрепляло ее оттеснение от балтийских берегов, обеспечивало ее невмешательство в желательное шведам урегулирование на остальной и большей части Речи Посполитой, развязывало им руки для осуществления их широкой экспансионистской программы. Это тем более справедливо, что продвижение русско-украинской границы до линии Днестра, предусмотренное предлагавшимся проектом, неизбежно привело бы к усилению конфронтации Русского государства и Османской империи. Бесспорно, все это, особенно с учетом оттеснения России от Балтики, приводило к значительной перестройке всей внешнеполитической системы Восточной Европы. Россия, надолго увязнув в южном конфликте и лишившись такого естественного союзника в антишведской борьбе, как ослабленная Речь Посполитая, не сумела бы активно развивать балтийскую сторону своей внешней политики. В итоге шведские феодалы, не опасаясь осложнений здесь, могли продолжить свою экспансию в иных направлениях.

Шведская политическая программа в предвоенную пору исходила из реальности серьезных международных осложнений в результате развязывания конфликта с Речью Посполитой. Именно потому столь большое место в политике Швеции заняла дипломатическая активность, охватившая немалый круг европейских стран. Приемлемым политическим решением считались в Стокгольме нейтралитет или дружественный нейтралитет морских держав, Бранденбурга, России и некоторых других в предстоящей войне. Но стокгольмский двор считался с невозможностью широкой нейтрализации столкновения с Речью Посполитой. Отсюда его ориентация на систему союзов: прежде всего оборонительный с Данией и оборонительно-наступательный с Англией, призванные исключить какое-либо влияние голландского флота на события на Балтике и в Речи Посполитой. На востоке важное место предназначалось союзу с Россией. В нем шведские феодалы планировали усилить свои позиции вблизи балтийских берегов и во взаимосвязанных с ними экономически районах, оставив России подчиненное место. Взамен ей давалась возможность расширять свое влияние на юге, в борьбе с Портой. Наконец, предусматривался союз с Бранденбургом.

Чтобы понять, зачем правительству Карла X понадобилась обрисованная система союзов, следует поставить вопрос, какие конкретные цели ставило оно перед собой, начиная войну? В полном объеме данная проблема не может быть пока решена, но из проделанного нами анализа источников следует, что шведские политики намечали приобрести Западную Пруссию, часть Вармии с Бранево, либо ее целиком, часть Великой Польши в бассейне Варты, Нотеци и Вислы, вероятно по линии Познань — Торунь, некоторые важные пункты на восточнопрусском побережье (в обмен либо «на время»), Литву, Курляндию (в лен или во «временное подчинение»), всю Лифляндию, скорее всего, северо-запад и запад Белоруссии, включая бассейн Немана. Это была широкая экспансионистская программа, хотя нельзя исключить, что часть названного стала бы предметом торга при будущих шведских переговорах с Речью Посполитой. Для осуществления изложенных целей шведам и нужна была система союзов в чисто военном смысле и особенно политически. Это была весьма внушительная программа, при ее успехе оказалась бы осуществленной немалая часть основных целей внешней политики Швеции, а ее великодержавие укреплялось и получало солидную материальную базу.

Вопрос о том, насколько реальным было достижение внешнеполитических целей стокгольмского двора даже в более скромных масштабах, решался позже в ходе Первой Северной войны. Но уже к лету 1655 г. появились первые симптомы, заставлявшие сомневаться в их осуществимости: не удалось нейтрализовать Нидерланды; уклончивую позицию заняла Дания; не желала способствовать усилению шведской роли на Балтике Англия, да и не могла из-за своего международного положения; требования об уступках в Восточной Пруссии лишь отпугивали Бранденбург; наконец, позже при переговорах в Москве оказалось, что правительство Алексея Михайловича заинтересовали шведские предложения в экономической области, но при соблюдении принципа взаимности в правах и привилегиях для купечества обеих стран[408], на что шведские феодалы не хотели пойти. Таким образом, реальность намеченной в Стокгольме системы союзов уже тогда была поставлена под сомнение. А без этого внешнеполитическая обстановка, в которой развернулась Первая Северная война, оказалась неблагоприятной для Швеции, хотя на первых порах это особенно существенной роли не играло.

2. Замыслы и действия русской дипломатии. Военные успехи России

Подготовка русских феодалов ко второй кампании войны с Речью Посполитой началась с конца 1654 — января 1655 г. Предусматривалась концентрация основных сил для действий на территории Белоруссии и Литвы, с тем чтобы с двух сторон, от Великих Лук и через Борисов — Минск, ударить на Вильно с последующим продвижением к Ковно и Гродно и далее к Бресту. Одновременно имелось в виду развивать наступление на Украине, в юго-западной Белоруссии и в направлении Слуцк — Новогрудок — Брест, а также в воеводстве Инфлянском к Дюнабургу (правда, лишь небольшим отрядом). Последнее показывает, что царские военачальники старались избегать активных боевых действий там, где это могло особенно обеспокоить шведских феодалов. Такое предположение подтверждается и эволюцией русской политики относительно Курляндии: от полунежелания подтвердить ее нейтралитет в январе 1655 г. до согласия на такой статус княжества с февраля — апреля 1655 г. Это произошло под влиянием просьбы Карла X о нейтрализации Курляндии и прямых переговоров с герцогом Яковом, во время которых он обязался ничем не помогать Речи Посполитой[409]. Таким образом, царские власти планировали занять Белоруссию, Литву вплоть до Ковно, еще не приобретенные земли на Украине, включая ее западную часть[410], а при отсутствии заметного сопротивления — и польскую Лифляндию. При этом они явно стремились провести свои военные операции так, чтобы не затронуть шведов. Более того, осторожность по отношению к ним возрастала на протяжении первой половины 1655 г. Обрисованные цели не были окончательными. Насколько можно судить по имеющимся данным, в дальнейшие планы Алексея Михайловича входило вторжение русско-украинских полков в собственно Польшу. Еще в августе — начале сентября 1654 г. посланники И. И. Ржевский и Г. К. Богданов поставили перед Б. Хмельницким вопрос о желательности похода объединенных войск через Луцк к Люблину. Вероятно, в таком случае объектом следующего удара становилась Варшава, так как к Кракову удобнее было продвигаться через Львов. В декабре 1654 — январе 1655 г. посольство А. С. Матвеева и Ф. Ф. Порошина предложило украинскому гетману идею марша общих сил не только на Минск и Вильно, но и далее на Варшаву[411].

Растущая настороженность русской дипломатии в связи с планами шведских феодалов объяснялась притоком новой информации о намерениях Карла X. Даже из сохранившихся материалов видно, что сведения о положении Швеции, расчетах ее правительства, о ее взаимоотношениях с Речью Посполитой поступали в Посольский приказ по разным каналам (от пограничных воевод, своих и зарубежных дипломатов, купцов, из иностранных «курантов» — газет того времени — и т. д.), были довольно обильны, точны и приходили с относительно небольшим опозданием. Разумеется, в Москве узнавали о некоторых фактах дипломатического порядка, о военных планах Карла X и пр., но не о тех целях, которые преследовал стокгольмский двор» начиная войну против Речи Посполитой. Так, уже в июле-августе 1654 г. здесь было известно об обострении отношений варшавского двора со стокгольмским в связи с протестом Г. Каназиля против перемены на шведском троне во время коронования Карла X. С июля — ноября 1654 г., но особенно интенсивно с начала 1655 г. и позже в Москву шли данные о широких военных приготовлениях шведского правительства[412], о его вероятных оперативных планах нападения на Западную и Восточную Пруссию, блокады Гданьска[413], вторжения в польскую Лифляндию и Литву[414]. Не позже чем с марта 1655 г. в Посольском приказе были осведомлены о концентрации шведских войск в Прибалтике, а с мая — и в Померании, в начале июня — о первоначальном намерении Карла X открыть боевые действия в мае этого года[415]. В конце июня 1655 г. царские власти располагали еще более определенными сведениями об оперативных планах шведских руководителей[416]. Приблизительно в начале мая 1655 г. поступила информация о провале миссии А. Морштына в Стокгольме, имевшей целью предотвратить войну, несколько позже — о политических решениях риксдага, утвердившего предложение Карла X о войне с Польско-Литовским государством и т. д.[417] В целом бесспорно, что уже с осени 1654 г., но в особенности с первых месяцев 1655 г., все получаемые Посольским приказом данные говорили о неосуществимости прежних расчетов на нейтрализацию Швеции в воине между Россией и Речью Посполитой. Приходилось считаться с реальной возможностью нападения шведских феодалов на последнюю.

Внимательный анализ действий царских властей в конце 1654 — первой половине 1655 г. показывает, что этот факт был ими осознан и оказал существенное влияние на их политику. Не исключено, что в новой обстановке русские дипломаты стали проявлять больший интерес к эвентуальным переговорам со стокгольмским двором. В данной связи обращают на себя внимание два обстоятельства. Еще в сентябре 1654 г. по специальному распоряжению Посольского приказа в Швецию через Россию было пропущено украинское посольство во главе с Даниилом афинянином и представителем Б. Хмельницкого, имевшее целью — о чем знали в Москве — организовать военный союз против Речь Посполитой[418]. Готовность содействовать этой поездке в разгар боевых операций тем примечательнее, что в 1653 и 1655 гг. русское правительство отказалось пропустить украинских посланцев в Стокгольм[419]. Следовательно, благожелательность, проявленная в 1654 г., приобретает вполне определенную политическую окраску. Другой факт, отмеченный А. С. Каном, — это заметный интерес, вызванный у царских политиков появлением в Москве в январе 1655 г. шведского посланника Уддэ Эдла. Вероятно, с его приездом связывались расчеты на возможность русско-шведских переговоров, что в обстановке польско-литовского контрнаступления на Украине и в Белоруссии и ухудшения там военной конъюнктуры могло казаться еще более желательным[420]. Видимо, осенью 1654 — в начале 1655 г. царь Алексей Михайлович готов был вступить в контакты со стокгольмским двором для координации действий против Речи Посполитой, отказываясь от прежнего курса на нейтрализацию Швеции. Напомним, что уже с конца 1654 г. русские политики намечали в перспективе вторжение русских армий в собственно Польшу и вместе с тем в январе 1655 г. еще не имели достаточной информации об оперативных планах шведского командования в Польско-Литовском государстве, которые стали проясняться для московского двора примерно с марта 1655 г.

Именно последнее обстоятельство вместе с успешным ходом второй кампании войны с Речью Посполитой принесли новые изменения в русской политике. Официально эта кампания началась 21 марта 1655 г., фактически в апреле-мае велись лишь предварительные операции для подготовки продвижения основных сил, которые постепенно развернули активные и удачные действия в центральной Белоруссии и на Украине с июня 1655 г. Особенно быстро и широко оперировали русские войска в Белоруссии и Литве в июле-августе 1655 г., заняв Минск, Вильно, Ковно, Гродно и выйдя к Неману[421]. Эта поспешность явно была связана с полученными царским командованием в конце июня — начале июля 1655 г. бесспорными данными о предстоящем вскоре вторжении шведских армий не только в польскую Лифляндию, но и в Литву, а затем с самим их нападением. Двор Алексея Михайловича планировал скорое продвижение всех своих войск в собственно Польшу. Мысль о марше их к главным польским городам частично сформулирована в грамоте во Псков от 8 июля 1655 г.; 21 июля патриарх Никон писал царю о надеждах на занятие Минска, Вильно и всей Польши, а 8 августа — о расчетах приобрести Вильно, Варшаву, Краков и Польшу целиком; 22 июля в Борисове объявили о походе армий во главе с царем к Вильно и Варшаве, 9 августа в одном письме царя Алексея говорилось о предстоящем в ближайшее время марше к Варшаве[422]. Если учесть ту немалую информацию о планах Карла X в Речи Посполитой, которой располагал Посольский приказ, то все эти действия и намерения получали явное антишведское звучание: русские политики бесспорно желали максимально ограничить приобретения шведских феодалов в Польско-Литовском государстве.

В данной связи заслуживают внимания и некоторые факты из сферы дипломатии. Прежде всего это неудавшееся русское посольство в Гданьск. Еще до начала Первой Северной войны, 22 июня 1655 г., была составлена царская грамота жителям города. В ней содержалось предложение принять русское подданство, причем имевшуюся в первоначальном тексте формулировку о «вечном подданстве» заменили на менее обязывающую — «подданство». Взамен давалось обещание утвердить все имевшиеся у Гданьска права. Для конкретных переговоров в царский лагерь приглашались «лучшие люди». Грамоту должен был передать специально для этой цели выбранный посадский человек из Пскова, причем пробраться в Гданьск ему надлежало тайно, в качестве купца, но вручить грамоту публично, «не тайным обычаем»[423]. Бесспорно, данную попытку договориться с гданьским магистратом следует рассматривать в рамках войны между Россией и Речью Посполитой. Но охарактеризовать ее только так будет совершенно недостаточно, необходимо еще учесть довольно значительную информацию, полученную Посольским приказом в первой половине 1655 г., о шведских планах блокады или даже захвата Гданьска и важности, которую им придавал стокгольмский двор. В такой связи намеченная Посольским приказом акция приобретала совсем иной характер. В самом деле, в конкретной обстановке конца июня 1655 г., когда шведские войска стояли у порога Речи Посполитой, обещанная Гданьску защита имела в виду прежде всего именно их. Русские дипломаты довольно искусно подошли к своей задаче: выбрав более гибкую формулу о «подданстве» вместо «вечного подданства», т. е. прямой инкорпорации в состав России, они сохранили возможность дальнейших переговоров на достаточно широкой базе, вплоть до заключения временного соглашения о гарантии независимости города. В сущности даже простое появление в Гданьске русского посланца и намеченное публичное сообщение о привезенных им предложениях, предусматривавших новые контакты, крайне затрудняли любые враждебные действия шведских феодалов против города, ибо тогда царские власти вполне могли квалифицировать их как недружественные и по отношению к России.

Таким образом, ясна и антишведская направленность обращения к Гданьску. Это был ловкий, но несколько запоздалый ход, тем более что соответствующую грамоту в Псков направили лишь спустя две недели, 8 июля. Для данной миссии там выбрали Никиту Иевлева, одного из представителей верхушки псковского посада, тесно связанного как с внутренней, так и с прибалтийской и шведской торговлей[424]. Он выехал в Ригу 23 июля, а 14 августа и 4 сентября сообщил, что пробраться в Гданьск ни сушей, ни морем невозможно из-за шведских и бранденбургских войск и морской блокады города, и потому вернулся назад. Этот эпизод подтверждает тезис о стремлении русских политиков в июне — сентябре 1655 г. насколько возможно помешать успехам шведских феодалов в Речи Посполитой.

И еще два факта из дипломатической жизни московского двора, заслуживающих внимания. В начале мая и июля 1655 г. царские дипломаты отклонили просьбы Б. Хмельницкого о содействии его контактам с Карлом Х, которые имели целью координацию военных усилий против Польско-Литовского государства[425]. Видимо, в это время в отличие от осени 1654 — начала 1655 г. русские политики, получив более полное представление о широких завоевательных планах шведского короля в Речи Посполитой и рассчитывая на дальнейшее продвижение в ее пределы собственных армий, считали нежелательными переговоры с Карлом X о союзе. Показателен и другой факт. 12 июля 1655 г. была послана грамота дворянину И. И. Баклановскому и дьяку И. Михайлову, послам к императору, которые задержались в Новгороде. Грамота требовала поспешить в Москву либо тотчас отправить «наскоро» переводчика с документами посольства[426]. В Посольском приказе давно знали, что Фердинанд III использовал данную миссию для передачи в Москву предложения о своем посредничестве в деле прекращения войны между Россией и Речью Посполитой. Поэтому интерес, проявленный в Москве к материалам посольства именно тогда, многозначителен. Очевидно, царский двор не исключал теперь возможности выгодного соглашения с Яном Казимиром как одного из средств уменьшить шведские успехи в ходе Первой Северной войны.

Было бы неверно утверждать, что уже тогда произошло изменение внешнеполитического курса Алексея Михайловича в антишведском духе. Но некоторые признаки возможности такого поворота наметились уже в середине 1655 г., и объяснялись они причинами объективного свойства: нежеланием царских политиков допустить чрезмерное усиление Швеции за счет Речи Посполитой, которое они находили не отвечающим интересам Русского государства и не соответствующим реальному соотношению сил в Восточной Европе к тому времени. Практически русские военачальники успели осуществить только ускорение боевых действий в Литве. Но и достигнутые там успехи оказались немаловажным препятствием в осуществлении планов Карла X, в частности были сорваны замыслы совместного захвата частью шведских сил Западной Пруссии в начале осени 1655 г.[427]

3. Политический курс Османов и их крымских вассалов

Русские и украинские дипломаты придавали важное значение проблеме обеспечения безопасности с юга, т. е. прежде всего отношениям с Крымским ханством, что имело первостепенное значение для Украины, особенно в условиях польско-литовского контрнаступления зимой 1654/55 г. Чтобы исключить или хотя бы уменьшить помощь крымских орд Речи Посполитой, были использованы военные и дипломатические средства. Как и ранее, из Москвы направили указания донским казакам подготовиться к походу на Крым в случае нападения татарских феодалов на русские или украинские земли, причем подчеркивалось, что ни в коем случае не следует затрагивать турецкие владения; такие распоряжения содержались в грамотах от 25 марта, 12 и 20 апреля, 3 мая 1655 г.[428] В связи с урегулированием русско-калмыцких взаимоотношений (шертная грамота послов от всех тайшей датирована 14 февраля 1655 г.[429]) возник проект крупного удара по Крыму с суши и моря при участии русских, украинских, донских казацких и калмыцких сил, переговоры о чем усиленно велись с начала 1655 г. между представителями Б. Хмельницкого и донцов, между Москвой и донскими казаками, а также в калмыцких улусах, куда отправились посланцы из Москвы и с Дона. В конечном счете летом 1655 г. удалось организовать лишь морское нападение на Крым донцов при поддержке отряда запорожских казаков. Тем не менее и данная акция, и названные переговоры оказали существенное влияние на позицию Крымского ханства и ногайских мурз. Благодаря этому был сорван планируемый поход всех крымских и ногайских орд на Украину для поддержки наступления польских войск, хан Мехмед Герей с основными силами остался в Крыму, что облегчило ее положение в трудный момент натиска польской армии зимой 1654/55 г.[430]

Посольский приказ попытался воздействовать на Крым и дипломатически, поручив посольству Д. Жеребцова и подьячего С. Титова добиваться в Бахчисарае обязательства не нападать на царские владения, включая Украину, и переделки предыдущей шертной грамоты в желательном для московских политиков духе, в том числе с применением новой «украинской» титулатуры Алексея Михайловича[431]. Дополнительно И. И. Ромодановскому указали И марта 1655 г. сделать на Валуйке при «размене» посольствами следующее заявление влиятельному крымскому князю М. Сулешову: выразить «великое подивление» участием татар в боях на Украине на стороне поляков, нарушающим нормальные русско-крымские отношения; «наговаривать» князя, чтобы он обеспечил отказ татарских руководителей от повторения таких акций летом 1655 г. при возобновлении военных действий и внес в текст шертной грамоты пункт о ненападении на Украину. Соответствующее заявление было оглашено 21 марта. В ответе И. И. Ромодановскому князь подчеркнул, что татары не будут вторгаться в русские пределы, но — характерно! — обошел молчанием вопрос об Украине[432]. Программа, выработанная Посольским приказом в эти месяцы, примерно соответствовала намеченной уже в грамоте от 14 октября 1654 г. линии и преследовала цель нейтрализовать Крымское ханство. Новое русское посольство встретилось с теми же трудностями в осуществлении поставленных задач, что и предшествующие царские миссии, хотя его усилия поддержала дипломатическая активность украинских представителей в Бахчисарае.

Крымские феодалы, как и в 1654 г., стремились разорвать русско-украинское единение. 11 марта 1655 г. перекопский Карач-бей от имени всех султанов и беев, а фактически и хана предложил Б. Хмельницкому возвратиться к положению, созданному Зборовским договором 1649 г., обещая помощь крымцев против любых неприятелей, в том числе и Речи Посполитой, если она нарушит соглашение. При этом Украина не должна была вмешиваться в войну между Польско-Литовским государством и Россией, оставаясь нейтральной[433]. Напомним, что подобные проекты выдвигались и в 1654 г. В крымском правящем лагере шла борьба вокруг определения дальнейшего курса действий, она продолжалась и после неудачи обращения Карач-бея, но постепенно наметился крен в сторону плана организации крупного польско-татарского похода на Украину. Именно поэтому царским послам не удалось провести в жизнь ту часть своей программы, которая относилась к Украине, и добиться от ханских политиков принятия соответствующих обязательств[434]. По причинам, изложенным выше, а также ввиду неясности военной конъюнктуры и сомнений в способности Речи Посполитой бросить значительные силы против украинских казаков, когда возобновлялось русское наступление в Великом княжестве Литовском, марш татар на Украину откладывался. Тем энергичнее Мехмед Герей старался побудить польскую сторону приступить к боевым операциям на Украине: такую цель (кроме выяснения обстановки) имело крымское посольство Дедеш-аги, отправленное в Варшаву в середине мая 1655 г.[435]

Определенное влияние на позиции противоборствующих сторон оказывала деятельность османской дипломатии. Как и в предыдущие годы, проблемой номер один для султанских политиков оставалась не слишком удачно протекавшая Кандийская война с Венецией, осложнявшаяся напряженной внутренней обстановкой, включая многочисленные восстания в различных частях Османского государства. В этих условиях Порта избегала осложнений на иных направлениях политики, в частности стремилась предотвратить всякую опасность в черноморском бассейне, отвлекавшую туда военные силы. Активизацию действий донских казаков на Черном море стамбульский двор связывал с ухудшением крымско-украинских отношений. В Стамбуле боялись, что дальнейшее развитие событий в таком направлении приведет к включению в эти операции украинских казаков, и потому приблизительно с января-февраля 1655 г. развернули активность с целью изменить столь невыгодную для Порты перспективу. Примерно в середине марта 1655 г. в Бахчисарай прибыл султанский чауш с рекомендацией хану не вмешиваться в войну между Речью Посполитой и Украиной, держать крымские и ногайские орды дома для обороны, ожидать исхода польско-украинской борьбы и, если она не закончится миром, помочь в дальнейшем тому, «кто будет сильнее»[436]. Основы политики Османов по отношению к враждующим сторонам изложены в этих указаниях вполне четко.

Одновременно правительство Мехмеда IV вступило в прямые контакты с Б. Хмельницким, стремясь, в частности, восстановить крымско-украинский союз. Сторонником такого решения был влиятельный Сиявуш, паша силистрийский. В середине марта 1655 г. его посланец убеждал молдавского господаря Георгия Штефана взяться за осуществление столь «важного и выгодного» дела, имеющего первостепенное значение для Порты[437]. Ориентировочно в марте 1655 г. на Украину отправилось посольство от падишаха во главе с Шахин-агой, везшее письма везира и Сиявуша, прибыло в Чигирин 3 апреля. Примерно в середине апреля оно отправилось в обратный путь вместе с украинскими представителями[438]. Переговоры с последними прошли в Стамбуле в конце мая — июле 1655 г., когда там находился и польский «малый посол» каштелян калишский В. Бечиньский[439]. Как и обычно, из-за скудости и противоречивости источников нелегко определить конкретное содержание и ход бесед в османской столице, а также принятые султанскими властями политические решения. Очевидно, главной задачей украинского посольства было (как и в 1654 г.) повлиять через Порту на позицию крымских и ногайских татар и предотвратить их дальнейшую помощь Речи Посполитой. Судя по ответной грамоте султана, в украинских предложениях речь шла, по сути дела, о номинальной зависимости[440]. В данной связи обращает на себя внимание сообщение трансильванского резидента из Стамбула от 14 июня 1655 г. со слов его турецкого информатора, что посол Б. Хмельницкого добивался передачи гетману Каменецкого санджака, видимо, в качестве удельного княжества и на вассальных правах, при выплате крупных сумм, а Львовщины — «иному достойному человеку»[441]. Если учесть, что во время переговоров с А. С. Матвеевым и Ф. Ф. Порошиным в конце 1654 — начале 1655 г. Б. Хмельницкий выдвинул план похода в Западную Украину, а во второй половине 1655 г. осуществил его, то приведенные сведения покажутся вполне вероятными.

В. Бечиньский имел поручение мобилизовать влияние османских дипломатов для укрепления союза между Речью Посполитой и Крымом и привлечения к нему Трансильванского и Дунайских княжеств[442]. Программы, выдвинутые соперничающими сторонами, были несовместимы, что требовало от Порты гибкой реакции. Ее политика в апреле — июле 1655 г.[443] определялась и рядом конкретных обстоятельств. Во-первых, в Стамбуле испытывали большое недовольство и опасения в связи с русскими успехами и особенно перспективой еще больших успехов в войне с Речью Посполитой. Во-вторых, правительство Мехмеда IV очень беспокоило восстание сейменов в Валашском княжестве весной 1655 г., особенно с учетом их связей с Украиной[444]. Наконец, султанский двор уделил значительное внимание подготавливаемому морскому походу донских казаков (полагали, что в нем будут участвовать и запорожцы в большом числе), организации противодействия ему. В таких условиях политическая линия Порты вырабатывалась, видимо, в борьбе двух влиятельных придворных группировок. Одна, поддерживаемая Сиявушем-пашой, склонялась к договоренности с Украиной, возможно, и к улучшению отношений с Русским государством, как к первоочередному средству обезопасить турецкие владения с этой стороны и таким образом создать более благоприятную обстановку для продолжения войны с Венецией. Под воздействием данной группы в вышеупомянутой грамоте Мехмеда IV давалось обещание написать вассалам Порты, чтобы они не нападали на Украину, взамен за обязательство не затрагивать их и султанские владения и удерживать донцов от экспедиций на море[445]. В июле 1655 г. к крымскому хану поехал чауш с рекомендацией сохранять мирные отношения с Украиной.

Другая часть османской верхушки считала необходимым прежде всего мешать дальнейшему усилению России и с этой целью предлагала укрепить союз между Речью Посполитой и Крымом и даже расширить его привлечением трех зависимых от Порты княжеств, т. е. принять программу действий, выработанную варшавским двором (отсюда и благоприятный прием в Стамбуле В. Бечиньского[446]). Своеобразным компромиссом, способным, вероятно, удовлетворить обе группировки султанских политиков, стало предложение о тройственном альянсе Речи Посполитой, Крыма и Украины, высказанное везиром Му рад-пашой В. Бечиньскому. В таком случае Порта становилась гарантом соглашения, ханство получало от Яна Казимира установленные «упоминки», Войско Запорожское добивалось выгодного статуса в составе Речи Посполитой, предотвращались морские набеги казаков, а рост России, хотя она прямо и не называлась, приостанавливался[447]. Впрочем, осуществление данного проекта зависело не только и даже не столько от желаний османских и польских феодалов.

В целом политический курс стамбульского правительства в первой половине 1655 г. был выжидательным, маневренным. Видимо, он повлиял на позицию Крыма, причем двойственно: с одной стороны, налицо сравнительно быстрый уход татарских орд с Украины весной 1655 г.[448], с другой — неизменный отказ бахчисарайских политиков дать обязательство ненападения на нее. Русско-украинской дипломатии не удалось в это время обеспечить безопасность с юга, но размер угрозы был уменьшен, что, в частности, сыграло положительную роль в трудный момент контрнаступления польских войск зимой 1654/55 г.

4. Речь Посполитая: дипломатические и политические акции, действия разных группировок правящего класса

Неудача натиска польско-литовских армий на Украине и в Белоруссии определилась, как отмечалось выше, в первые месяцы 1655 г. Она имела тяжелые последствия для Речи Посполитой в разных отношениях, прежде всего в чисто военном. Боевые силы страны оказались недостаточно подготовленными ко второй кампании войны с Россией[449]. Другим очень тревожным фактом было явное увеличение угрозы нападения шведских феодалов на Речь Посполитую. В феврале — апреле 1655 г. варшавский двор располагал несколькими достоверными свидетельствами на этот счет. Одно исходило от А. Морштына, который, видимо, в обширных донесениях от 30 января и 6 февраля 1655 г. (к сожалению, не сохранившихся), а также в мартовских недвусмысленно сообщил о данной опасности и о поставленной перед Яном Казимиром альтернативе — неминуемая война или скорое соглашение на жестких условиях. А. Морштын передал требования шведского короля: бесспорно, об отказе польских Ваз от всяких притязаний на его трон, а Речи Посполитой — от потерянной прежде части Лифляндии, может быть, и о других претензиях Карла X[450]. Второе предупреждение сделал бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм через своего посланника В. Курцбах-Завацкого, соответственно проинформировавшего в феврале 1655 г. Яна Казимира и ряд польских магнатов, а в марте — сенаторскую раду, собравшуюся в Варшаве[451]. Курфюрст обратился по этому поводу 13 февраля 1655 г. также к Гданьску[452]. 19 апреля 1655 г. шведский резидент Ю. Кок вручил примасу А. Лещиньскому письмо риксрода сенату от 13 марта, которое было расценено в Речи Посполитой как манифест войны[453].

На первых порах правительство Яна Казимира заботилось в основном о дальнейшем ведении войны на востоке. Фактически эту цель преследовало посольство В. Бечиньского в Порту в середине февраля 1655 г. В разосланных во второй половине февраля 1655 г. королевских универсалах на сеймики говорилось, что обсуждению подлежат лишь вопросы о выплате денег войску и об изыскании средств для борьбы с Россией и Украиной[454]. По сути дела, та же проблема была главной для посланника полковника дона Д. де Виллалобос, отправленного к императору с письмом короля от 20 февраля 1655 г., в котором содержалась просьба разрешить набор 3000 человек немецкой пехоты в австрийских землях и заключить соглашение о взаимном свободном найме войск во владениях обоих государей[455]. Понятно, что такая договоренность имела бы и более широкое политическое значение. Приблизительно с марта 1655 г. под несомненным влиянием новой информации о планах Карла X варшавский двор начал уделять большее внимание проблеме отношений со Швецией. Представление о его политике в то время мы получим, обратившись к материалам о раде коронных сенаторов, заседавшей в Варшаве в предварительном порядке 2 и 4 марта и в расширенном составе — 12–17 марта 1655 г.[456] Важнейшим по-прежнему оставался вопрос о боевых действиях на востоке. Наряду с военной и финансовой, обсуждалась и политическая сторона дела, преимущественно с точки зрения укрепления союза с Крымом, в том числе объединения с ним войск для будущих операций на Украине. С этой целью сенаторы решили интенсифицировать переговоры не только с Портой, но и в особенности с ханством.

Второй комплекс затронутых в раде тем был связан с взаимоотношениями между Речью Посполитой и Швецией. Сенаторы добивались от Яна Казимира отправки в Стокгольм полномочного посольства или высылки А. Морштыну таких документов, которые дали бы ему право вступить в действительные переговоры, отказываясь притом от шведских титулов и печати короля. В данной связи они касались и вопроса о компенсациях польским Вазам, по которому согласия не достигли, так как часть сенаторов считала, что в случае вполне вероятного нежелания Карла X обсуждать этот вопрос Речь Посполитая не должна была брать на себя обязательства вознаградить королевский дом за «потерю»[457]. Вероятно, именно потому Ян Казимир ограничился посылкой А. Морштыну новых исправленных кредитов и инструкции, уполномочивающих его только на предварительные переговоры, что в создавшейся обстановке не имело никакого практического значения. Король не воспользовался в тот момент и предложением о бранденбургском посредничестве между Швецией и Речью Посполитой, сделанным через В. Курцбах-Завацкого. Новым элементом в политике правящих кругов Польско-Литовского государства, возникшим под влиянием более реалистической оценки ситуации, стало обсуждение в сенаторской раде вопроса о посредничестве императора в деле урегулирования противоречий с Россией[458]. Правда, сенаторы отдавали себе отчет в том, сколь серьезным препятствием на этом пути является союз Речи Посполитой с Крымом. Наконец, Яна Казимира старались побудить к скорейшему созыву сейма для решения всех возникших проблем.

Политические шаги, предпринятые варшавским двором в связи с рекомендациями сенаторской рады, шли по нескольким направлениям. Часть их находилась в рамках прежних усилий по подготовке к новой кампании войны с Россией. В Крым вновь направили послом М. Яскульского с целью обеспечить татарскую помощь для действий на Украине, о том же польские военачальники вели переговоры с крымскими. В результате были получены предварительные заверения, что татарские орды опять появятся на Украине в июне 1655 г., если король также сумеет двинуть туда крупные силы[459]. Ян Казимир добивался и участия трансильванских отрядов в планируемом походе[460]. Другие из осуществленных королевскими политиками шагов исходили из растущей опасности нападения шведских феодалов либо имели комплексный характер. Показательно, что в дополнительных универсалах о сеймиках от начала апреля 1655 г. наряду с сохранением прежней программы обсуждений рекомендовалось включить и вопрос о «других соседях», явно имея в виду Швецию[461].

В письмах императору от 16 и 22 марта 1655 г. Ян Казимир, подтверждая данное ранее поручение Д. де Виллалобосу, вместе с тем сообщил о претензиях Карла X и грозящей войне со Швецией, указал на тяжелое положение Речи Посполитой, просил совета и поддержки, отметив, что резидент в Вене Д. Б. Висконти имеет полномочия на переговоры. 5 апреля Д. де Виллалобос письменно обрисовал Фердинанду III в несколько преувеличенном виде грозящие Польско-Литовскому государству со всех сторон опасности и попросил разрешения нанимать немецкую пехоту в его владениях, которую хотели использовать на русско-украинском театре войны, а в случае нужды — и против шведов. Д. Б. Висконти получил аудиенцию у императора 4 апреля, затем провел переговоры с ведущими австрийскими политиками. 7 апреля он передал Фердинанду III письмо с просьбой возможно скорее направить в Москву ловкого посредника, чтобы выяснить склонность двора Алексея Михайловича к миру с Речью Посполитой, но вместе с тем представить там это обращение продолжением контактов в Вене с посольством И. И. Баклановского, а не инициативой, исходившей от Яна Казимира.

Сама по себе такая форма являлась понятной дипломатической осторожностью, но создавшаяся критическая для Речи Посполитой ситуация требовала от ее руководителей более энергичных и спешных мер. Избранная же ими процедура была слишком медлительной и не могла быстро повлиять на обстановку. Ответ обоим посланцам был дан 12 и 13 апреля 1655 г. В нем выражалось согласие содействовать делу умиротворения России и Речи Посполитой, подчеркивалась выгодность этого для последней, но вместе с тем отмечалась несовместимость посреднической роли с позволением вербовок, просьба о чем таким образом отклонялась. Решение об отказе в найме войск было сообщено и императорскому резиденту в Швеции Г. Плеттенбергу[462]. Как и в 1654 г., венский двор уклонился от каких-либо шагов, могущих вызвать недовольство Карла X, и не оказал Речи Посполитой помощи в преддверии Первой Северной войны.

Частично тех же целей, что и в Вене, Ян Казимир добивался и в Берлине, но медлил с обращением к курфюрсту, может быть не желая предоставить посредническую роль польскому вассалу. Лишь во второй половине апреля 1655 г. король направил к Фридриху Вильгельму посланника Я. Таньского с сообщением о предстоящем посольстве Речи Посполитой в Стокгольм для переговоров о «вечном мире» и с просьбой о дипломатической поддержке этой инициативы. Я. Таньскому поручалось также добиваться разрешения на вербовки в бранденбургских владениях, что являлось его главной задачей. Курфюрст проявил готовность к посредничеству и уведомил об этом своего резидента в Стокгольме И. Добченского (инструкция и письмо от 22 апреля), но вопрос о найме войск был на деле заморожен[463].

В начале мая 1655 г. Ян Казимир послал в Берлин своего секретаря Б. Раутенфельса с доверительной миссией. В инструкции от 1 мая ему поручалось передать Фридриху Вильгельму, что хотя надежд на договоренность со Швецией мало и реально грозит война, тем не менее король направит к Карлу X посольство для переговоров и просит посредничества курфюрста, герцогов курляндского и голштинского. Б. Раутенфельс изложил условия соглашения со Швецией, выдвинутые варшавским двором. В свете информации о планах Карла X, которой располагал Ян Казимир, эти условия были совершенно нереалистичны (выделение польским Вазам наследственного владения в Ливонии, выплата им денежной компенсации за отказ от шведских «прав» и т. д.), исключали договоренность со шведским правительством, да и бранденбургскую медиацию. Очевидно, Ян Казимир не стремился в тот момент к этим целям, а хотел в первую очередь выиграть время и обеспечить определенную поддержку со стороны курфюрста на случай войны. Б. Раутенфельс просил Фридриха Вильгельма помешать проходу шведских армий из Померании через бранденбургские земли, передать вскоре польским военачальникам корпус в 2000 человек пехоты (на плохих денежных условиях) для защиты границ Великой Польши и т. д. Переговоры, проведенные Б. Раутенфельсом в Берлине, не дали результатов[464].

Ян Казимир попытался также раздобыть деньги для оплаты и найма войск; сразу после сенаторской рады он послал в Гданьск А. Коса с приказом магистрату провести подготовку к возможному шведскому нападению на город, а также с целью достать требуемые суммы. Но если первый пункт встретил полное понимание гданьских властей, то по второму последовал фактически отказ — гданьчане соглашались на дополнительные выплаты, но при условии, что собранные деньги пойдут на организацию обороны только их города. Гданьский патрициат сообщил о своей позиции и властям Торуни в письме от 7 апреля 1655 г. для координации совместных усилий в таком смысле на сейме[465].

Естественно поставить вопрос, почему варшавский двор занял столь нереалистическую, пассивную позицию в деле предотвращения или хотя бы замедления угрозы вторжения шведских сил в Речь Посполитую? По-видимому, Ян Казимир исходил из невозможности договориться со стокгольмским правительством, во всяком случае на условиях, в которых были бы в достаточной мере учтены интересы польских Ваз. Нельзя также исключить, что король надеялся на успех переговоров о вводе на Балтику значительного нидерландского флота, которые активизировал его представитель Н. де Биэ не только в Гааге, но в марте-апреле 1655 г. и в Лондоне. Своевременное осуществление данного проекта бесспорно было бы серьезным ударом для агрессивных планов шведских феодалов, но О. Кромвель, чья политика, как приходилось уже говорить, исключала возможность активного вмешательства на Балтике, уклонился от поддержки всей идеи[466].

Возможно, однако, что объяснение действий Яна Казимира следует искать в его украинской политике. Неудача польско-литовского контрнаступления на Украине и в Белоруссии зимой 1054/55 г. привела к тому, что усилились попытки руководителей Речи Посполитой найти выход из положения путем соглашения с украинским казачеством. Они поддерживали таким образом активность крымской дипломатии, старавшейся разорвать русско-украинское единение, рассчитывали и на помощь Дьердя Ракоци II в осуществлении такой линии. В ухудшившейся обстановке к договоренности с Украиной стремились и оппозиционные элементы господствующего класса Речи Посполитой, и королевский лагерь. Так, во второй половине марта 1655 г. Я. Радзивилл направил с подобной целью посланца к Б. Хмельницкому, по меньшей мере дважды писал наказному гетману И. Н. Золотаренко, а также представителю киевского митрополита при последнем, нежинскому протопопу М. Филимоновичу, имевшему на гетмана большое влияние. В своих письмах Я. Радзивилл указывал на посреднические усилия крымского хана и трансильванского князя, подчеркивал готовность Яна Казимира продемонстрировать казачеству «милость» и «ласку», пытался воздействовать на самого И. Н. Золотаренко и старшину при нем, обещая им особые привилегии и свою личную поддержку. В этих документах нашел выражение прежний курс литовского гетмана на решение украинской проблемы путем соглашения со старшинской верхушкой, с предоставлением ей выгодного статуса в Речи Посполитой, благоприятным разрешением претензий православного духовенства, особенно высшего, а также с улучшением положения более широких слоев реестрового казачества. Как и предшествующие сходные попытки Я. Радзивилла, эта тоже не имела успеха[467].

В конце марта 1655 г. к Б. Хмельницкому обратился с письмом воевода черниговский К. Тышкевич. Использовав трансильванское посольство И. Луча на Украину, имевшее официальной задачей предложить посредничество Дьердя Ракоци II для замирения Войска Запорожского с Речью Посполитой, воевода представил в общем виде программу урегулирования. К. Тышкевич предусматривав не только прекращение польско-украинской войны, но и антирусский союз с участием Крыма; на Украине казачество получало «свободу», а крестьянство возвращалось в прежнее положение[468]. Данный проект, выгодный польским и крымским феодалам, мало учитывал действительную ситуацию на Украине. Нереалистичность его вытекала не только из этого факта, но и из неверной оценки политики намеченного посредника, трансильванского князя. Дьердю Ракоци II пришлось действовать в первой половине 1655 г. в нелегкой обстановке. Польские и крымские дипломаты оказывали на него давление с целью получения военной помощи для операций против Украины[469]. Неясным оставалось, насколько близка опасность шведского нападения на Речь Посполитую[470]. Но определяющее влияние на политику не только Трансильванского, но и Дунайских княжеств оказало народное восстание в Валахии, вспыхнувшее весной 1655 г. В частности, оно привело к усилению связей между тремя владетелями, к зависимости Константина Шербана от поддержки соседей[471]. Много внимания уделяли руководители княжеств контактам сейменов с Украиной, в том числе с учетом возможного антитурецкого поворота ее политики в достаточно близком будущем[472]. В таких обстоятельствах Дьердь Ракоци II отказался от какого-либо вмешательства в восточноевропейский конфликт на стороне Речи Посполитой и выдвинул идею посредничества между нею и Украиной, о чем сообщил в Варшаву и Бахчисарай в марте 1655 г.[473] Но это была лишь часть предложенной им политической программы; вполне вероятно, что переговоры И. Луча с Б. Хмельницким в апреле 1655 г. касались не столько идеи посредничества, явно бесперспективной в момент нового большого наступления русско-украинских армий в Речи Посполитой, сколько возможности совместных действий против последней[474].

Польские политики довольно быстро осознали, что контакты с Б. Хмельницким при трансильванском посредничестве не сулят успеха, тем более на выдвигаемой ими основе. Так, К. Тышкевич в письме Дьердю Ракоци II от 11 мая 1655 г. выказал явный пессимизм в оценке вероятных результатов переговоров с украинским гетманом[475]. Естественно поэтому, что политики Речи Посполитой попытались найти другие пути воздействия на украинское казачество. Инициатива на сей раз исходила от Яна Казимира, который обратился к казацкой старшине, «всем молодцом и черни», не упоминая Б. Хмельницкого, с универсалом от 4 мая 1655 г.[476] В данном документе излагалась наиболее радикальная программа решения украинской проблемы из всех, до сих пор выдвигавшихся, поскольку в нем учитывались интересы достаточно широких слоев казачества, включая и присоединившиеся к нему в ходе освободительной войны массы сельского и городского населения Украины. Это была попытка, частью демагогическая, найти выход из отчаянного положения, в котором находилась в тот момент Речь Посполитая, на путях компромиссного соглашения с украинским казачеством. Не случайно такой шаг осуществил именно король; в условиях, когда контакты о мире со Швецией казались ему бесперспективными, избранный путь мог явиться достаточно приемлемым решением хотя бы части проблем. Кроме того, предложенная Яном Казимиром программа урегулирования на Украине затрагивала интересы польско-литовской магнатерии и шляхты, а не непосредственно королевской семьи. В универсале давалось обещание полного прощения участникам освободительной войны, с закреплением его обязательной для всех феодалов Речи Посполитой силы в сеймовой конституции и любым другим желательным казачеству способом. Предусматривались также перевод реестровых казаков в шляхетское достоинство, с наделением их владениями из вакансий, а для широких масс показачившегося сельского и городского населения — освобождение от барщины и повинностей, с последующим переводом на легкие оброчные платежи я с сохранением за ними права свободной варки и продажи пива и горилки. Все это намечалось вменить в обязанность панам коронной конституцией.

Из текста универсала ясна цель, которую ставили перед собой его авторы, суля украинскому казачеству столь выгодные перспективы: имелось в виду разорвать русско-украинское единение, изолировать таким путем Россию, чтобы противопоставить скорому наступлению царских армий совместные действия польско-литовских и крымских сил в более выгодной военной обстановке. Намеченный варшавским двором путь и в случае успеха не снимал угрозы нападения шведских феодалов на Речь Посполитую, но существенно облегчил бы ее положение на восточном фронте войны. Универсал был рассчитан на массовую аудиторию, поскольку предусматривалось его широкое оглашение на Украине. Фактически он не имел там отклика, несмотря на встречающиеся в источниках сведения иного рода, бывшие на деле сознательно распространяемой дезинформацией[477]. Но этот документ вызвал большое беспокойство в магнатско-шляхетских кругах Речи Посполитой, избегавших столь значительных уступок на Украине и в особенности опасавшихся его воздействия на массы в других частях государства. Поэтому дело переговоров с казачеством взял в свои руки сейм, избравший весьма представительную комиссию для выработки соответствующей инструкции. Показательно, что в комиссии, заседавшей во второй половине июня 1655 г., сотрудничали и регалисты, и оппозиционеры, включая Я. Радзивилла. Тем самым господствующий класс Речи Посполитой продемонстрировал единый подход к решению украинской проблемы в своих интересах.

Анализ инструкции помогает воссоздать одну из сторон политического курса польско-литовских феодалов буквально накануне вторжения шведских армий в страну[478]. Авторы ее поручали комиссарам вести переговоры непосредственно с Б. Хмельницким, что было более реальным путем, чем намеченный в королевском универсале от 4 мая 1655 г. Предполагалось осведомить о них крымского хана, подчеркнув, что тем самым выполняется его желание договориться с Украиной, а также просить Мехмед Герея воздействовать со своей стороны дипломатически на казацкого гетмана, дабы побудить его пойти на соглашение с Речью Посполитой. Феодалы Речи Посполитой желали достичь при мирном урегулировании с Украиной трех главных целей. Разорвать русско-украинское единение и организовать совместную, с участием крымских сил, военную акцию против России — это была программа-максимум. При ее неосуществимости польско-литовские феодалы соглашались и на меньшее — своеобразную нейтрализацию Украины, когда ликвидировался Переяславский акт, но казачество не участвовало бы в войне с Россией; гетманская администрация разрешала тогда свободный проход польских и татарских войск через украинские земли и присоединение к ним казаков-«охотников». Изложенная программа соответствовала той, которую, как приходилось уже указывать, пытались реализовать и ханские политики.

В подходе к решению (с их точки зрения, конечно) «украинской проблемы» авторы анализируемого документа исходили из основного принципа — привести положение, насколько возможно, к довоенному состоянию. Но они отдавали себе отчет в нереальности такой задачи и потому соглашались на уступки, стараясь, однако, уменьшить их размеры, для чего намеревались использовать два средства: постараться отделить казачество от его массовой базы — крестьянского и городского населения Украины; разобщить и самих казаков, договорившись со старшинской верхушкой и высшим православным духовенством и выделив наиболее привилегированный слой. Предусматривалось восстановление на Украине прежних феодальных порядков. При переговорах комиссары должны были стараться максимально уменьшить казацкий реестр, прибегнув для этого к вмешательству крымского хана, отстаивая белоцерковское число (20 тыс. человек), а в крайнем случае соглашаясь на зборовское (40 тыс. человек). Казацкая территория ограничивалась королевскими владениями Киевского воеводства (максимально 5 староствами), ни в коем случае не допускалось расселение казаков в шляхетских имениях. Основная масса реестрового казачества получала служило-мелкоземлевладельческий статус, часть его поднималась выше по социальной лестнице в Речи Посполитой: гетман Войска Запорожского становился одновременно воеводой киевским и получал место в сенате, шляхетское достоинство приобретали 6000 казаков. Киевский митрополит также вводился в сенат, положение православной церкви на Украине улучшалось. Гарантами договора становились трансильванский князь и крымский хан, которые должны были обеспечивать его соблюдение дипломатическими средствами.

По сравнению с королевским универсалом от 4 мая 1655 г. в рассматриваемой инструкции размеры предполагаемых «уступок» населению Украины значительно уменьшались в своекорыстных интересах магнатов и шляхты Речи Посполитой. Впрочем, оба документа практической роли не сыграли. Но показательно, что господствующему классу страны удалось выработать единый подход к решению украинской проблемы; намеченные условия урегулирования были результатом компромисса, в них учитывались и пожелания оппозиции. А вот по другому важнейшему вопросу — взаимоотношениям со Швецией — различные группировки польско-литовских феодалов так и не сумели в предвоенный период согласовать свои позиции. Как уже указывалось, правительство Яна Казимира фактически избегало действительных переговоров со стокгольмским двором. Даже то посольство во главе с воеводой ленчицким Я. Лещиньским, которое с таким опозданием было отправлено, наконец, в Швецию в июне 1655 г., совсем незадолго до начала войны, не везло предложений, отвечавших остроте ситуации; имелся в виду лишь отказ от шведских прав, титулов и пр. Яна Казимира, а также от Эстляндии[479]. Другие шаги варшавского двора, осуществленные в предвоенные месяцы на международной арене, исходя из угрозы нападения шведских феодалов на Речь Посполитую, свелись, как отмечалось, к поискам помощи в Гааге, Лондоне и Берлине, причем переговоры с бранденбургским курфюрстом развивались очень медлительно и на малоудачной основе. Всего этого было явно недостаточно для критического положения, в котором оказалась тогда страна, в чем отдавали себе отчет многие представители ее правящего класса. Отсюда, в частности, их попытки найти другие политические возможности, та еще и сегодня столь мало известная историкам своеобразная сепаратная дипломатия, которую можно отметить в первой половине 1655 г.

Естественно, в первую очередь это относилось к районам, подвергающимся непосредственной военной угрозе. В январе 1655 г. некие представители «сословий» Великой Польши обратились к бранденбургскому курфюрсту с просьбой о военной помощи. В феврале воевода познаньский К. Опалиньский направил к Фридриху Вильгельму для переговоров о принятии великопольских воеводств в протекцию или о заключении между сторонами военного союза своего доверенного человека И. Вольцогена, прибывшего в Берлин 21 февраля. Вопрос обсуждался на заседании бранденбургского Тайного совета 25 февраля, когда берлинский двор решил продолжить контакты об условиях возможного соглашения, но вместе с тем выявились сомнения министров Фридриха Вильгельма в целесообразности отдельной договоренности с Великой Польшей, так как нет уверенности в готовности самих этих воеводств к обороне[480]. В то время курфюрст считал желательным соглашение с Гданьском о совместных мерах защиты против шведов. В феврале — апреле 1655 г. шли оживленные переговоры на сей счет, включая вопрос о вводе бранденбургских гарнизонов в города Западной Пруссии в случае угрозы нападения на последние шведских феодалов, но в мае они окончились безрезультатно, главным образом потому, что Гданьск предпочитал опираться па собственные силы, а также из-за недоверия к действительным намерениям курфюрста[481].

Приближение Первой Северной войны активизировало политические контакты правительства Фридриха Вильгельма с Великой Польшей. В апреле 1655 г. на сеймик воеводств Познаньского и Калишского был послан В. Курцбах-Завацкий с целью выяснить, готовы ли они к военному сотрудничеству с Бранденбургом и не согласятся ли на размещение войск курфюрста в ряде пограничных пунктов Великой Польши на пути возможного вторжения шведов, с частичной оплатой расходов польской стороной. В ответ сеймик направил 30 апреля просьбу в Берлин о присылке боевого отряда в 2–3 тыс. человек и занятии силами курфюрста переправ через Нотець и Вислу, выделив на эти цели средства, хотя и значительно меньше, чем желал Фридрих Вильгельм, а К. Опалиньский в письме от 4 мая пошел дальше, поставив вопрос о бранденбургской защите и протекции для названных воеводств. 24 мая западнопрусский генеральный сеймик письменно просил курфюрста о помощи и запрещении прохода шведских армий через его владения[482].

В инструкции В. Курцбах-Завацкому от 4 июня 1655 г. определялись весьма жесткие условия, на которых берлинский двор, используя трудное положение Речи Посполитой, готов был заключить военное соглашение с властями Познаньского и Калишского воеводств: предусматривался ввод бранденбургских гарнизонов в 10 важнейших городов, начиная от Устья и кончая Познанью, которые одни и должны были ими защищаться, причем содержание войск должна была обеспечивать польская администрация. Переговоры остались безрезультатными, тем более что шляхта начала проявлять опасения, не собирается ли курфюрст под предлогом совместной обороны Великой Польши просто занять ее целиком или частично. Такие подозрения особенно усилились после временного ареста бранденбургского офицера Я. Хольста, который во время поездки по провинции тайно составлял чертежи великопольских крепостей и собирал другую разведывательную информацию[483]. Таким образом, попытка магнатов и шляхты Великой Польши в первой половине 1655 г. найти военный и политический противовес угрозе шведского нападения путем активизации переговоров с Бранденбургом оказалась безуспешной. Может быть, именно поэтому в Великой Польше еще до начала Первой Северной войны наметилось стремление вступить в прямые контакты со стокгольмским двором. Известно, что к середине мая 1655 г. в Стокгольме получили сведения, видимо через Я. А. Коменского, о желании властей ряда городов этой провинции близ померанской границы перейти под шведскую протекцию в случае войны и дали спешный ответ о готовности Карла X предоставить защиту не только им, но и другим городам[484].

Особенно важны были поиски поддержки за рубежом для феодалов тех районов Речи Посполитой, которым предстояло вскоре встретить повторный удар русских армий, а именно для Великого княжества Литовского и воеводства Инфлянского. Одновременное нападение шведских войск сделало бы их положение безнадежным. На предыдущих страницах уже приводились некоторые сведения о стремлении властей польской Лифляндии получить военную помощь шведов при возобновлении наступления царских сил. Напомним высказывания на декабрьском риксроде 1654 г. или соответствующее место в докладе И. Мейера Карлу X в феврале 1655 г. Ш. д'Авогур сообщил 5 июня из Стокгольма своему двору на основе информации, доставленной из воеводства Инфлянского, о возможном переходе последнего под шведскую протекцию[485]. Правители Великого княжества Литовского также старались в первой половине 1655 г. получить поддержку извне, причем в их усилиях контакты со Швецией были существеннейшей, хотя и не единственной стороной. Это относилось и к антирадзивилловской группе господствующего класса княжества, которая концентрировалась тогда вокруг подканцлера литовского К. Л. Сапеги и воеводы витебского П. Сапеги. Как отмечалось, К. Л. Сапега уже в конце 1654 г. либо начале 1655 г. завязал связи со стокгольмским двором, имевшие целью выяснить возможность литовско-шведского соглашения, во всяком случае о военной помощи, а может быть, и более широкого характера[486].

Несколько больше, хотя тоже совершенно недостаточно известно историкам о позиции другой группировки литовских феодалов, возглавляемой Радзивиллами, особенно биржанскими, накануне Первой Северной войны. О политических планах Я. Радзивилла некоторое представление дает его письмо от 20 марта 1655 г. своему доверенному человеку К. Д. Стрыжке, сообщившему ранее гетману результаты переговоров с курляндским канцлером М. Фёлкерзамом, позднейшим послом в Швецию[487]. Оно было отправлено в момент, когда в лагере под Могилевом располагали данными о благоприятном приеме в Стокгольме А. Морштына, фактически неверными. Дипломаты герцога Якова, возможно и по просьбе Я. Радзивилла, провели зондаж в шведской столице, получили один из вариантов возможных условий мира и союза с Речью Посполитой, выдвигаемых правительством Карла X, и часть их передали гетману через К. Д. Стрыжку. В письме Я. Радзивилл подчеркнул важность мирного договора и приязни со Швецией для Речи Посполитой в целом и своих сторонников в частности. Видимо, он имел в виду и военный союз, нацеленный против России, в заключении которого инициативная роль принадлежала бы феодалам княжества. Гетман затронул также некоторые вопросы, связанные с переговорами (место, посредники, комиссары с польско-литовской стороны). Он считал желательным включить в будущий договор статьи, обеспечивающие положение религиозных меньшинств в Речи Посполитой, прежде всего кальвинистского вероисповедания, считая, что в перспективе это увеличит шансы возможной шведской кандидатуры на польско-литовский трон. Судя по письму, Я. Радзивилл находил необходимым решить при переговорах спорные вопросы о претензиях Яна Казимира и о Лифляндии.

Курляндские политики коснулись и проблемы принадлежности воеводства Инфлянского, выдвигая на него собственные претензии. Не исключено, что они действительно рассчитывали на его приобретение как плату за посредничество между Речью Посполитой и Швецией. Но, может быть, это была попытка довести до сведения гетмана действительный масштаб шведских притязаний, которые герцогу Якову к тому времени были довольно хорошо известны[488]. Из ответа Я. Радзивилла видно, что он не отвергал переговоров о судьбе польских Инфлянт, хотя и желал сохранить их в составе Речи Посполитой. Другой доверенный человек князя, Я. Меженьский, пересылая его письмо К. Д. Стрыжке из Вильно, в своем дополнении от 10 апреля 1655 г. настойчиво подчеркнул, что единственное спасение страны в соглашении со Швецией и получении ее помощи, а это могут устроить правители княжества. Видимо, он не исключал и сепаратной литовско-шведской договоренности[489]. Таким образом, в первые месяцы 1655 г. представители различных группировок правящего класса Великого княжества Литовского видели наиболее желательной политической альтернативой ускорение, в том числе и благодаря их собственной инициативе, переговоров со Швецией, надеясь в результате их создать противовес угрозе наступления русских армий.

О дальнейших политических планах феодалов княжества до вторжения шведских войск в Речь Посполитую можно судить, хотя и в самом общем виде, по донесению бранденбургского представителя в Варшаве И. Ховербека от 13 июня 1655 г.[490] Важнейшим фактором тогда были успешные операции царских сил в Белоруссии, создававшие реальную угрозу и собственно Литве. Контакты со Швецией по государственной линии (посольство во главе с Я. Лещиньским) явно запаздывали. Видимо, не дали результатов попытки литовских политиков наладить связи со стокгольмским двором, используя курляндское посредничество. Во всяком случае, герцогский посол М. Фёлкерзам, отправившийся в Швецию 22 июня 1655 г., не вел там переговоров о княжестве[491]. И. Ховербек сообщил, что литовские феодалы очень опасаются скорого подхода царских армий и занятия ими всего княжества. Чтобы избежать этого, они готовы были подчиниться шведской власти. В частности, епископ виленский Г. Тышкевич вел усиленную переписку на сей счет с герцогом курляндским, одновременно выдвигая его кандидатуру в короли Речи Посполитой при будущих выборах[492]. По данным И. Ховербека, Я. Радзивилл был склонен принять протекцию курфюрста Фридриха Вильгельма от имени княжества. Бранденбургский посланец писал, что гетман и другие магнаты, в том числе примас А. Лещиньский, считают Фридриха Вильгельма наиболее подходящим претендентом на польско-литовский трон в перспективе. Но они желали знать, захочет и сможет ли курфюрст столь далеко вмешаться, чтобы удалось оттеснить других конкурентов, в особенности шведского[493]. Очевидно, в условиях быстро развивающегося наступления русских армий наметившаяся ранее в политике руководителей Великого княжества Литовского тенденция к ускорению переговоров с правительством Карла X получила дальнейшее развитие: теперь они готовы были и к сепаратному литовско-шведскому соглашению. Они искали и другие возможности, в том числе в рамках договоренности с бранденбургским курфюрстом, может быть потому, что контакты со стокгольмским двором находились еще на предварительной стадии. Литовские и польские магнаты пытались также использовать вопрос о кандидатуре при избрании в будущем короля Речи Посполитой для получения помощи извне (от Бранденбурга, Курляндии), которую они намеревались обратить и против шведов.

Итак, в первой половине 1655 г. разные группировки господствующего класса Речи Посполитой выдвигали и старались осуществить далеко не одинаковые программы урегулирования противоречий со Швецией, причем официальная политическая линия в этом вопросе особенно заметно отличалась от иных предложений. Отсутствие единого подхода затрудняло действия польско-литовской дипломатии по разрешению данной проблемы. Казалось, консолидация правящего класса страны могла наступить на последнем до начала Первой Северной войны сейме (19 мая — 20 июня 1655 г.)[494]. Действительно, на нем и сразу после него, как отмечалось, общими усилиями была выработана инструкция для переговоров с Б. Хмельницким, а также назначено и отправлено посольство к Карлу X. Кроме того, приняли решение в случае нарушения Швецией мира вступить в переговоры с Россией и Украиной о прекращении войны на востоке. Наконец, наметили ряд мер для формирования и пополнения армии, удовлетворения ее финансовых претензий и т. п. Все это могло улучшить положение государства, но слишком сильно запоздало. Претворение в жизнь решений военного и финансового характера требовало не только одобрения их сеймиками, но и, главное, спешных и напряженных усилий на местах, в воеводствах. Мы видели, однако, сколь значительной была разница взглядов на разрешение главных внешнеполитических проблем между правительством Яна Казимира и оппозиционными магнатско-шляхетскими кругами в отдельных районах Речи Посполитой, проявившаяся в предшествующие месяцы. Этот фактор оказал весьма неблагоприятное воздействие на практическое осуществление постановлений сейма. К началу июля 1655 г. в Речи Посполитой сложилась крайне тяжелая ситуация: быстро развивалось наступление русско-украинских армий, начиналось шведское вторжение в страну, усиливался разброд в ее господствующем классе