Розовощекий павлин

Мы баснями кормили соловья,

О, как он жрал – некормленная птичка,

Худой, облезлый, тоненький как спичка,

Ни червячка ему и ни ручья.

Его кормили прямо изо рта,

Божок наш упивался, наедался,

На кой ему, скажите, голос дался,

И как ему пристала немота.

Улегся, сытый, прямо на тахту,

Спихнул подушки, захрапел, зачмокал

И то вздыхал, то вскрикивал, то охал,

Сменяя бормотаньем немоту.

На цыпочках из комнаты уйдя,

Мы еле слышно затворили двери,

И благодарно нам кивали звери,

Пускай подремлет малое дитя.

Прогулкой этой к двум мосткам

Я куплен зря,

Подобным схожестью листкам

Календаря.

Шаг – отличает шаг другой,

Но все же схож,

И что там стынет под рукой –

Не разберешь.

На тыщу верст плашмя поля

Или луга,

Но так ли, этак ли – Земля

Не велика.

Ночная птица промолчит,

На кой ей крик?

И блюдце, круглое, как щит,

Блеснет на миг.

Скользить по выжженной траве –

Какой резон?

Туман крадется к голове,

Макая в сон.

Сон и туман – споят, собьют,

Сойдешь с кольца,

А за спиною запоют

Нежней птенца

И попытаются сломать

Твой мозжечок,

Кружить, царапать, целовать

Под язычок.

Здесь, на отлете, в темноте

Все под хмельком,

Не зря невидимые те

Снуют кругом,

Парят на маленьком коне,

Как на прорыв,

И каждый смотрит в спину мне,

Глаза закрыв.

Лежит в траве большой зеленый лист,

Который сбил лихой мотоциклист,

Валяется его зеленый шлем,

Лежит он сам, распластан, тих и нем,

В его больших, зеленых волосах

Стоит кузнечик мертвый на усах,

Стоит в траве пришедшая коза,

С замшелым рогом,

Плоским, как коса,

Журчит ручей,

Качнулся стебель ржи,

Растущий неподвижно из межи,

И гнутый шлем, как круглый котелок,

Приток ручья куда-то поволок.

Ах, сколько невозможных выходных

Провел он среди газов выхлопных!

И скольких нимф он скоростью косил

И, уже робких, в город привозил

И приводил в свой сумрачный уют,

Где винтики и гаечки снуют.

Стоит коза, качаясь на ветру,

Зеленый лист совсем увял к утру,

Шлем утонул,

Кузнечик пересох,

И стебель ржи ушел в сухой песок.

А он летит, превозмогая боль,

Любую скорость обращая в ноль,

Да так, что пух недвижных тополей

Летит быстрей, быстрей, быстрей… быстрей…

Кто там ходит так тихо в траве

С диадемкою на голове?

Два зелененьких глаза дрожат,

И мучительно хвостик прижат.

Кто

Замшелой и хлипкой тропой

Направляется на водопой,

Оступаясь и падая в грязь,

Пряча боль и смущенно смеясь?

Кто

Шарахнувшись от воробья,

Остеклевший, застыл у ручья?

И кристаллик воды для глотка

Неподвижная ищет рука.

Кто пушинкой, на ощупь, во тьму

На волне, неподвластной уму,

За пределы черемух и лип

Улетает, похожий на всхлип,

Увядает, как сон наяву,

Опадает в глухую траву,

Не перечит, не плачет, не ждет:

Ах, когда избавленье придет?

Не жалеет, не ищет в ночи

Чужеродного света лучи

И не сетует…

Вспышка во мгле –

Равнозначна ему на земле.

Одна, но трепетная лань

Под дубом, скрючившись, лежала

Там, где ручьем река бежала,

Цветочкам отдавая дань.

Кто скачет в воздухе пустом?

Кто мчится, не касаясь взгляда?

Кто, от сердечного уклада

Напившись, плачет под кустом?

Он твердость вздоха уберечь

Сумеет самоупованьем,

И пренебречь своим страданьем,

И сохранить от взглядов речь.

Там, где квелые совы

И спрямленные тени актиний

Обозначили угол,

Где нелепо и страшно сидеть,

Где совсем невозможно,

Хотя и возможно – глядеть,

Как сливаются в угол прямые,

Я заметил впервые

Эти волосы,

Волос, похожий на медь,

Скользкий полоз,

Способный в движении петь,

Расплавляя тупой

И искрящийся иней.

Мохнатые цветочки,

Расхристанный балкон

И пулевые точки

Наискосок икон.

Змея почила в блюдце,

И воздух сходит вниз,

О капли капли бьются,

Цепляясь за карниз.

Из сада, как из леса,

Идет надсадный звук,

И дым, лишенный веса,

Грибом внезапно вспух.

С небесного откоса

Спадает писк птенца,

Прихрамывая косо,

Сошла коза с крыльца.

Как флюгер стонет дверца,

Свисая с чердака,

И вспархивает сердце,

И падает рука,

И тычется в глазницы

Уснувших в лебеде,

Вышагивают птицы

По кормовой черте,

Их клювы костяные

В пыли валяют кость,

Их перья жестяные

Взъерошивает злость,

Да нет – скорей, усталость

Иль в теле ломота,

Сто лет им быть осталось

И вечность – после ста.

Да, веероподобный хвост

Способен вызвать мысль о море,

Хотя строка в чужом повторе

Меняет часто «вест» на «ост»,

Как заменяет «вес» – на «рост».

Не помню моря. Плыл туман,

Она, возможно, тихо пела,

Или слегка сместилось тело –

Вполне приемлемый обман,

Замена притчи на роман.

Я не уверен, что в саду

Гуляли именно павлины,

Скорей – фазаны. Но маслины

Срывали птицы на лету,

Сменяя криком немоту.

Я допускаю, что рука

Ее коснулася затылка,

Годится ли здесь краска «пылко»,

Коль эта слов чужих строка

Меняет «сильно» на «слегка»?

Пора забыть натужный сон…

Цитата: «Нежность не вернется.

Нагая камнем обернется», –

То, в чем отсутствует резон,

"Пассат» сменивший на «муссон».

Возможно, с веером у глаз

Она позирует исправно,

И море отражает плавно

Модели высочайший класс,

Порыв сменившей на показ.

И быть должно отсечено

То, что теперь глядится спорным.

Был воздух не морским, но горным,

Сыр, козья шерсть, веретено.

Замена: «уксус» – на «вино».

Два фонаря горят в окне,

Или в окно,

Вся комната в немом огне,

В немом кино.

Вторжение чужих лучей

Не тронет глаз,

Но отголосок тех ночей

Жив и сейчас.

И паутина в уголке

Дрожит слегка,

Рисуя знак на потолке

От паука.

И тот стакан, и тот графин,

Собой – грифон, –

И затвердевший парафин

Твоих времен.

Все сверхнадежно и мертво –

Литой узор.

Но голос слышимый его,

Как скрип рессор,

Как продолжение дорог…

Пусты лучи,

И оттиск твой в подушке строг,

Хоть в крик кричи.

По небесам за шагом шаг

Витает тень,

И шепот твой в моих ушах –

Вчерашний день,

И внятный шорох за стеной –

След губ твоих,

И легкий ветер за спиной –

От нас двоих,

И этот ветер, и окно,

И свет немой

Твердят одно: ах, как давно

Ты здесь со мной.

Окно раскрыто в сад,

Сад обращен к волне,

Вода – сера и по краям мелеет,

Господствует пассат,

Две птицы в вышине,

Одна – кричит, другая просто млеет.

Два кресла у окна,

Одно – по сути – стул,

Другое – вид старинного качала,

Обвисла бахрома,

Пассат салфетку сдул,

Но обмотал вкруг тела одеяло,

И сделалось тепло.

Но можно в сад шагнуть

И у воды качнуть ногою лодку,

А можно взять весло

И лодку оттолкнуть,

Отплыть и прокричать, шлифуя глотку.

С воды скривленный дом

Вдруг кажется дворцом,

А силуэт в кустах – зерном удачи,

Но в воздухе пустом,

Колышимый творцом,

Доносит из куста чужие плачи.

Мелькнул унылый лик,

За веками – слюда,

Течение раскачивает мили,

Промчался солнца блик,

Шарахнулась вода,

И облака над скрытым домом всплыли.

Рука лежит в руке,

И та, и та – моя,

И кто-то киль царапает под днищем,

Явилась в парике:

"Ну вот, а это я,

Довольно быть покинутым и нищим».

Оловянные желоба,

Всхлипы, вскрикивания, ворожба,

Всполох, выверт реки ночной

И прогнивший песок речной.

Два окошка, как зеркала,

Перекрестны во тьме села,

Друг на друга глядят, и вбок,

И один на другого – Бог,

Что лампадкою за стеклом

Слабо светится над углом,

И в калитку, где луч дрожал,

Кто-то, выбежав, вновь вбежал.

В ржавом и жестяном кусте

Отдает оброк красоте –

Волос русый и в спазмах весь –

Хилый фавн, нарожденный здесь.

Он промок от девичьих слез,

Больно колет в паху овес,

И кобыла в хлеву глухом

Дремлет, свесившись над петухом.

Десять кур, обозначив ряд,

Гребешками во тьме горят,

И, звезды замедляя ход,

Накренился небесный свод.

Канава за сиреневым кустом.

Ночные всхлипы тают под мостом,

И то закат, а то пожар вдали,

И гул в земле, или же гул земли.

Здесь ангел, пролетая, обронил

Стило крыла и капсулу чернил,

И расплылась по заводи строка

То ли устава, то ль клочка стиха.

На миг-другой, разглядывая Русь,

По небу проскрипит заморский гусь,

А здесь, на смятом и пустом лугу,

Лишь облако валяется в стогу.

И взгляд любой, как предпоследний шаг,

И пленка надрывается в ушах,

Кол верстовой – начало ли, конец? –

И махаон – предсмертия гонец.

Но шариковый стержень ли, свирель

Да заменят мой август на апрель,

И зонтик медоносный полевой

Да отоймет предел над головой.

Тропа и холм – божественный подарок,

Мышь – не помеха, а орел в отлете,

Два вздоха феи в виде двух помарок,

Возможно, побывавшей в переплете.

Тропа к вершине – меркой в километры,

Подъем пологий и едва заметен,

По небу бродят, скрещиваясь, ветры,

И облик дня безлик и неконкретен.

Все ближе пуп холма и ниже фея,

Сильнее ветер и тропа покруче,

И наподобье пущенного змея

Явились в небе маленькие тучи.

Возможно, к ночи доберусь до верха,

А будет ли луна и звезды – спорно,

Во тьме, быть может, дождь зарядит мерзко,

Зато мертво, пустынно и просторно.

О, боже, фея стонет, плачет выше,

Укрывшись под скореженным листочком,

Догнать ее, создать подобье крыши,

Быть расторопным, сдержанным и точным.

Призывный вопль мой с вершины рыщет,

Сплошная тьма – и вот он, дождь закапал,

А мышь в кусточке ошалело свищет,

И фея свой наряд роняет на пол.

И распахиваются сады,

И накачиваются качели,

И из маленьких речек пруды

Протекают обратно сквозь щели.

И наматывается шнурок,

И наметилась глазом сорока,

И расшаркивается игрок,

Произнесший «я пас» до срока.

И присвистывается мотив,

Успокаивается поверхность

Ночи, спрятавшейся в объектив,

Диафрагмой закрывшись на верность.

Вот тупая река

С допотопным названьем Оять,

Непонятным пока,

Значит, следует здесь постоять,

У обрыва, где нудно

Два столетья гниют два бревна,

И болтается утка

На струе,

На всю реку одна.

Под прогнившим мостом

Завалился измотанный лось,

Он продрог под дождем,

Он промок абсолютно насквозь,

Хнычет он и дрожит,

Опасаясь клыков кабана,

И волчица лежит,

Как и он на всю чащу одна.

На кабаньей тропе

Отощавшая бабочка спит,

По истлевшей траве

Слышно, как она нервно храпит,

И пугливый кабан –

Пустотелых лесов господин –

Огибает капкан,

Как и он на округу один.

И медянке невмочь

Дохромать до набухшей воды,

Надвигается ночь,

И туман опадает с гряды,

И плетется кулик,

Под туманом головкой вертя,

И слабеющий крик

Затухает,

На нет исходя.

Среди овечек юных,

В тени немых гардин,

Среди свечей чугунных

Сижу совсем один,

И как сказал намедни

Трагический сосед,

Мне надоели бредни

Затейливых бесед,

И истины нет в споре,

Как нет ее в вине,

Куда приятней в море

Лежать на глубине

На краешке кровати

В лугах травы морской

И гладить рыб

Некстати

Робеющей рукой.

И в кустике коралла

Увидеть, вдруг прозрев,

Веселого хорала

Трехстворчатый напев.

В грот, смешивая краски,

Вплывает плоский скат

И там сидит, по глазки

Запрятавшись в агат…

…Но истинно приятно

В стеклянной глубине

Прошествовать обратно

К мутнеющей луне,

Где маленькие боги –

Хранители надежд –

Еще не носят тоги,

И звери без одежд

Разгуливают плавно

По илистым лугам,

И целаканту славно

Лежать в покое там.

…И вдруг – сродни улыбке,

В дожде второго дня

Увидеть образ зыбкий

С лицом как у меня,

Но во сто крат моложе,

Яснее и нежней,

С веснушками на коже

И крестиком на ней.

…Легко ты ставишь ногу

В мерцающий туман

И таешь понемногу,

Как призрак, как обман.

Надсадно стонет цапля,

Ночь близится к утру,

Слезы пустая капля

Мелеет на ветру,

Песчинки мутной Бзыби

Лопочут на волне,

И лишь по мертвой зыби

Твой крик летит ко мне.

Когда из преднебесья, из пустот

Спускается на землю зяблик кроткий,

Он голосом, похожим на фагот,

Коровку вызывает из коробки.

И ходят, запинаясь, по лугам

Две линии, слегка пересекаясь,

Как бы фагот, но как бы и мугам,

То длинный свист, то будто заикаясь.

Поскрипывают клювиком во тьме,

Слегка трещат, боясь заулюлюкать,

И кажется, что разве что зиме

Удастся их унять и убаюкать.