Сделка

Глава двадцать вторая

Стереотипы меняются. Представление о юном друге Эллен, сложившееся в моей голове, было таким: воинственный и злопамятный. А он оказался мальчиком с мягким голосом и нежно очерченным овалом лица, с глазами, непередаваемо искрящимися. Когда он ощутил, что у меня неприятности, он инстинктивно стал делать все, что в его силах, чтобы смягчить их.

«Шевроле» Ральфа Скотта стоил ему 75 долларов. И хотя он повозился над ним, дело стоило этой старой развалюхи, купленной на свалке недалеко от его дома в Риверсхэде, Лонг-Айленд. Я спросил его, зачем утруждать себя вождением такого драндулета по улицам города. Он ответил, что не хочет яриться от бессилия, что не раз бывало, когда белый таксист проезжает мимо.

Ральф был вызывающе элегантен, будто последнее, что мог ожидать от него враг, — его стиль в одежде и безукоризненность манер. Или доброта — последнее, что какой-нибудь белый мог ожидать от него.

В одежде он был аристократ. На нем были мягкие замшевые брюки и мягкие высокие ботинки из натуральной кожи, получившие название «пустынных». Рубашка была из светло-коричневого вельвета. Общий эффект, производимый одеждой: уважение и доверие. Этот юноша в чем-то где-то одержал крупную победу. Может, он просто переборол себя и решил никого больше не ненавидеть. До сих пор изумляюсь, как негритянский мальчик двадцати лет от роду мог быть таким.

Эллен ему нравилась. Но и с ней тоже в нем не ощущалось приниженности. А большая гордость, судя по манерам. Он, казалось, больше давал, чем брал. И если от него не исходили волны недоверия, то не исходило и нечто обратное. Нужда в том, чтобы тебя любили. Казалось, я ему тоже в общем понравился — но не в той конвульсивной манере, с какой современные молодые люди встречают тех, кто им нравится или не нравится.

Эллен обожала его.

Своим видом Ральф явно дал мне понять, что будет рад моей компании, что доволен возможностью подвезти меня до госпиталя и потом даже подождать меня там. Но не более.

Покинув у госпиталя машину Ральфа, я чувствовал себя гораздо лучше. Я еще более улучшил настроение, пройдя через приемную, поднявшись на шестой этаж на лифте и прошествовав по коридору к палате отца. Комната была пуста, окна — раскрыты. Я вспомнил слова отца: когда кто-то ночью умирает, то палату проветривают.

Я спросил сестру по этажу, где мистер Арнесс. Она сказала, что он в операционной. Затем спросила, кто я. Я ответил, и ее лицо изменилось, она запретила мне идти к отцу. Я ушел к лифту. Оператор не только объяснил мне, где операционная, но и довез до места.

На девятом этаже дежурный хирург сообщил, что с отцом все в порядке. Операция прошла нормально. И еще он сказал мне уходить и не приходить больше.

— Мы получили инструкции, — сказал он.

— От кого?

— От семьи.

— Но я и есть семья!

— Таков был приказ, — ответил врач. — Пожалуйста, не создавайте себе трудностей.

— Я этим не занимаюсь, — сказал я. — Это вы их создаете. Я хочу увидеть отца. Я беспокоюсь о его здоровье.

— Здоровье в порядке. В сломанную кость бедра установлена спица. Сейчас он отдыхает, и его не будут тревожить несколько дней. Звонить можете в любое время — вам сообщат, как он. А по поводу визитов…

— А мне плевать на ваши приказы…

— Берни, — сказал врач.

Появился дюжий санитар и подтолкнул меня к лифту.

— Убери лапы! — предупредил я.

— Идите, мистер, — сказал Берни.

Я выдернул левую руку из его зацепа, а правой смазал ему по скуле. Проследив полет санитара, я вспомнил друга Эллен. Ральфа Скотта провоцировали всю жизнь и гораздо серьезнее, но он не прибегал к кулакам.

Подбежал еще один санитар и помог Берни встать.

Я решил последовать примеру Ральфа Скотта. Наклонился и пробормотал что-то примирительное. (Позднее и эта сцена стала частью свидетельских показаний. Говорилось: я сбил с ног санитара, затем улыбнулся и поклонился.)

Двое ребят в белых халатах подхватили меня под руки и втащили в лифт. Моя улыбка нас не примирила, и даже мой поклон не остановил их. Они вышвырнули меня из здания и приказали дежурному у двери не пускать более этого типа.

Мне же было смешно, и все из-за неожиданного решения не ненавидеть моих врагов и вести себя, как Ральф Скотт. Единственный раз в жизни, когда я захотел вести себя, как Р. Скотт, рядом был сам Р. Скотт.

— Что эти ребята с вами сделали? — спросил он.

— Они выполнили свой долг, — сказал я. — Я поднял шум на девятом этаже.

— Как дедушка? — спросила Эллен.

— Отдыхает после операции. Ему вставили спицу в бедро. Эллен, а кто отдал приказ, чтобы меня не пускали к отцу?

— Мама и Глория.

— В чем же я провинился перед отцом?

— Ох, папка! — вздохнула она, будто я смутил ее. — Ты ведь сам знаешь.

Я понял, что и Эллен думает о моем поведении в совершенно определенном смысле.

— Ты думаешь, Эллен, я вел себя странно?

— Па, — ответила она, — неужели надо говорить об этом при Ральфе?

— Принести вам кофе? — предложил Ральф.

— Будь добр, — сказал я.

— А какой вам?

— Черный, почти…

— Хорошо, сахар и сливки я принесу тоже.

— Хочу сказать тебе, юноша, — сказал я, — что восхищаюсь тобой!

— Спасибо, — холодно ответил он. Может, и была в его голосе доля благодарности, но в принципе было и равнодушие. Улыбнулся он очень мягко, щадяще, наверно, через какое-то время и я стану таким, подумал я.

— Пап! — сказала Эллен, когда Ральф ушел. — Должна сказать тебе, мама думает…

Внезапно ее глаза наполнили слезы.

— Извини, — пропищала она. — Мама… думает, что ты не можешь отвечать за свои поступки. И она… ты ведь знаешь ее, она думает, что надо что-то делать.

— Что?

— Она думает, что…

Я решил облегчить ей задачу.

— Артур думает, что меня надо изолировать и предоставить условия для отдыха. Может, он и прав.

— Пап, соглашайся! — всхлипнула она.

Я достиг следующей ступени — отказа дочери. Меня потрясло, что ее мнение и Артура совпадают. Неужели я так далеко зашел?

— Неужели я так далеко зашел? — спросил я.

— Папка, дорогой, ты так вел себя недавно, что, может, тебе действительно надо отдохнуть. Только… мне не нравится Артур, просто я тоже так думаю. Ральф говорит, что инстинкт — это предрассудок, но мне плевать. Каждый раз, когда я захожу к маме в комнату, Артур что-то нашептывает ей. Мама говорит, что он желает тебе только…

— Что?

— Я не знаю. — Она выглядела испуганной.

— Надо сходить к ней, — сказал я.

— Так будет лучше. Тебе надо пойти к ним и, как Одиссею, убить всех их из лука, всех стрелой в сердце. И этого прилизанного юриста в первую очередь. А еще сегодня приехал психоаналитик. Мне кажется, она и ему нравится. Там и еще кто-то крутится. Ох, папка, сходи к ним!

— Хорошо, милая. Пойду — и всем прямо в сердце!

Проходя через лобби «Готхэма», где остановилась Флоренс, я подумал: «Боже, номер здесь стоит не меньше полусот долларов в сутки. Вот уровень, на котором и я когда-то жил!»

Эллен знала номер Флоренс, поэтому мы прошли и постучали в дверь, не предупреждая о визите.

За дверью слышался неразличимый разговор, вмиг прекратившийся, едва я дотронулся до двери. Осторожно она открылась. Артур Хьюгтон.

— А, Эдвард! — громко сказал он, оповещая всех, кто к ним прибыл. — Заходи, рад тебя видеть!

Он, может, и был рад, в чем я сильно сомневаюсь, а вот Флоренс и остальные — определенно не были.

Я глядел только на Флоренс. После той немой сцены с Гвен в кровати мы не виделись. Как должна вести себя женщина, заставшая своего мужа в постели с другой? Я застыл, уставившись на нее, и начал обдумывать эту социальную проблему. Позже, на суде, Артур свидетельствовал, что я, войдя в комнату, застыл как статуя. Просто стоял и смотрел перед собой, определенно был не в своем уме.

— О чем ты думаешь? — спросил Артур.

— Я думаю, — ответил я, — что я больше не я.

— Рад, что ты осознал это, — оживился Артур. — Ребята тебе знакомы? — кивнул он на присутствующих фамильярно.

Я продолжал неподвижно стоять и таращиться перед собой. Наверно, я ощутил тяжелую волну недоверия, исходившую от присутствующих. Получилось, как предсказала однажды Флоренс: дикий зверь, внезапно оказавшийся в толпе, и толпа, обдумывающая, как к нему попроворней подступиться. Я решил улыбнуться и улыбнулся. Я улыбнулся и поклонился, как, наверно, в такой ситуации улыбнулся и поклонился бы Р. Скотт.

Тишину прервал Чарльз.

— Мне пора, — сказал он.

Тут до меня дошло, что и он здесь. Ему-то что здесь надо? А-а, я вспомнил. Артур говорил, что они с Флоренс познакомились. Как это у них удачно вышло: два человека и одна цель, чтобы я никогда больше не увидел Гвен. И ему я поклонился, как Р. Скотт. Учись, сказал я себе, у малыша, не начинай разговора, держи паузу, учись у малыша. Будь дружелюбен, но холоден. Будь учтив с врагами, даже если они и не заслуживают этого, встреть их недоброжелательность готовностью понять, будь вежлив и цивилизован. Отвечай на нетерпимость терпимостью, на презрение гордостью, на ненависть мягкостью!

— Чарльз! — заявил я. — Рад тебя видеть!

Впрочем, зачем врать, подумал я, говори правду.

— Впрочем, — сказал я, — я не рад тебя видеть. Какого дьявола тебе здесь нужно?

Все засмеялись, поглядывая друг на друга и доктора Лейбмана. Я вспомнил про щель меж его передних зубов, но забыл его имя. И снова застыл, теперь уже уставившись на него. Стоял и смотрел очень долго. В его глазах сквозила мертвечина. Он улыбнулся мне, его облик стал еще противнее, и сказал:

— Я — доктор Лейбман.

— А-а! — сказал я. — Вот оно что!

— Рад видеть вас, — сказал он, — а вы?

— Не знаю.

— Удивлены, что я здесь?

— Да. Удивлен. Очень.

— Почему же очень?

— Хм! А вам какого дьявола здесь нужно?

— Нам представится возможность выяснить это позже.

Флоренс объяснила:

— Я попросила доктора Лейбмана приехать для консультаций.

— Прямо из Калифорнии?

— Мне пора, — произнес Чарльз, ни к кому не обращаясь.

— Ступай, — сказал я.

— Да, — ответила Флоренс. — Прямо из Калифорнии. Разве это плохо с его стороны?

Каждый из присутствующих хочет избавиться от меня, подумал я. Только Ральфу Скотту наплевать, что со мной и как. Я продолжал глазеть на всю компанию.

Неудивительно, что в их глазах я — помешанный!

— Присядь, — предложил Артур.

— Где? — спросил я.

И был прав. Все стулья оказались заняты.

Чарльз встал.

— Мне пора, — сказал он. — Но прежде чем уйти, я хочу поговорить с вами.

Казалось, что разговор идет о трех совершенно разных вещах.

— А я думал, — сказал я, кивая на доктора Лейбмана, — что мы платим ему.

Всех озадачило мое замечание.

— Ему! — я показал на Лейбмана. — Он ведь не по доброте душевной приехал сюда?

Все смущенно засопели. Все почему-то смущаются, подумал я, когда поднимается вопрос об оплате услуг психоаналитика.

— Все почему-то смущаются, — сказал я, — когда поднимается вопрос об оплате услуг психоаналитика.

— Доктору Лейбману пришлось отложить крайне важные дела, — сообщила Флоренс.

— О, извините, — сказал я.

Эллен расхохоталась.

— Эллен! — взяв себя в руки, строго произнесла Флоренс. — Пойдите прогуляйтесь с молодым человеком. Сходите в магазин.

— Нет, — возразила Эллен. — Я хочу послушать.

— Разумеется, мы пойдем погуляем, — сказал Р. Скотт. — Когда вернуться?

Мне потребовалось с минуту, чтобы понять, к кому обращается Ральф. Ко мне. Рефлексивно, как наркоман, я продолжал бубнить про себя, что все эти люди хотят избавиться от меня. Затем я решил, что Флоренс, наверно, не хочет. Другие — да, но не она.

Ральф напомнил: «Мистер Арнесс!»

— Он к тебе обращается, Эдвард! — сказал Артур.

— К кому же еще? — добавил Лейбман.

— О! — воскликнул я. — Не знаю. А к кому, ВЫ думаете?

— Сейчас трудно ответить, — сказал доктор Лейбман.

— Думаю, нам представится возможность выяснить это позже, — предположил я.

И Ральф улыбнулся. А я понял, как мне с ним говорить. И это влило в меня уверенность. Ведь это они, а не я, чувствуют себя не в своей тарелке.

— Мистер Арнесс, — сказал Ральф, — мы придем через час. А если окажется, что рано, то уйдем и еще раз пообедаем…

— Могли бы и остаться ради такого представления! — предложил я.

— Прямо в сердце! — бросила мне Эллен, поднимаясь.

— Удачи! — пожелал мне Ральф и взял Эллен под руку.

Они вышли.

Я проводил их взглядом, обернулся и увидел перед собой Чарльза.

— Мне надо сообщить вам кое-что, — сказал он.

— Говори, — улыбнулся я, как Р. Скотт.

— Давайте выйдем в холл, — предложил он, показав на дверь.

В его тоне было что-то угрожающее.

— В твоем тоне что-то угрожающее, — сказал я. — Но тем не менее буду рад перекинуться парой слов.

Я заметил, что говорю то, что думаю, и ощущаю себя при этом чудесно.

— Говорю, что думаю, — объявил я всем. — Для меня это новый способ жизни. И ощущаю себя чудесно.

— А по-моему, вы говорите не то, что думаете, — возразил доктор Лейбман. — Например, хочется услышать, почему вам кажется, что Чарльз угрожает?

— Я никому не скажу почему, — ответил я. — Но вам скажу. На ухо.

Они зловеще переглянулись.

— Почему вы так зловеще переглядываетесь?

— Почему вы думаете, что наши лица выражают угрозу? — спросил доктор Лейбман.

Так, подумал я, это может длиться бесконечно.

— Так, — сказал я, — это может длиться бесконечно. Кстати, кто приказал не пускать меня к отцу?

Я мягко посмотрел на всех моих оппонентов по очереди. Все смутились.

— Вы все смутились, — заявил я. — И тем не менее прошу ответить. Кто из вас оказался столь опрометчивым и отдал приказ стражам порядка в госпитале вышвырнуть меня вон, если я приду навестить папу?

Я подошел к Артуру.

— Ты, Артур?

— Нет, — солгал он.

— Ты лжешь, — сказал я. — Приказ отдал ты.

— Я приказала, — произнесла Флоренс.

— Не верю, что ты, верю, что — он. А теперь он должен отвечать за свои поступки. Ведь за свои поступки приходится отвечать, не так ли, Артур?

— Мне пора идти, — напомнил Чарльз.

— О’кей, — сказал я, развернулся и посмотрел на них всех. Как же им было неуютно! — Знаю, вам кое-что надо обсудить. Закончить начатое обсуждение. Заканчивайте. Я скоро вернусь. Так, Чарльз?

— Да, — ответил он.

Я подошел к Флоренс.

— Другие — да, — шепнул я ей. — Но я не верю, что и ты.

Затем я поклонился и вышел из комнаты. Чарльз последовал за мной. В холле я встал у окна, выходящего на блок между 55-й и 54-й улицами.

— Здесь нормально? — спросил я.

— Где угодно.

— Стреляй, — сказал я.

— Я хочу получить обещание, что вы больше никогда не увидите Гвен.

«А что? — подумал я. — По крайней мере, честно!»

— По крайней мере, честно, — сказал я. — Собираешься жениться на ней?

— Да.

— Когда?

— Послезавтра.

— Где?

— Не ваше дело.

— По крайней мере, честно. Не тон, а смысл. По крайней мере, честно!

— Итак? Хоть ваше слово и не много значит, но все же…

— С чего ты взял, что мое слово так мало значит?

— Потому что события последних дней — убедительнейшее тому доказательство.

— Кто так говорит?

— Все.

— Кто все?

— Все в номере. И я присоединяюсь. Я думаю, что вы — идиот, и поэтому ваше место — в психушке.

— В психушке?

— Да! Вы — угроза достойным людям.

— Они готовят принудительное лечение для меня?

— Они сами расскажут, что готовят. А я хочу от вас другого. Вы даете мне слово?

— Нет.

— Что?

— Если будешь говорить таким тоном, то слова моего не получишь.

— О’кей.

— О’кей.

Я развернулся и пошел.

— Мистер Арнесс!

Я остановился. Он подошел ко мне.

— Если вы еще раз подойдете к Гвен, или просто даже мимо… или… — Он тяжело дышал и не знал, как докончить начатое предложение.

— Не торопись! — сказал я.

— Если подойдете к ней, а вы знаете, что если я обещаю… то убью вас, не моргнув глазом. Я решил идти до конца.

Угрозы и вообще насилие были в корне чужды ему. Чарльза накачал этим дерьмом брат. Я ощутил расположение к Чарльзу. Но он, почувствовав, что может смягчиться и снова поверить мне, развернулся и ушел.

Обратно в номер я зашел не стучась. Все резко подняли головы от какой-то бумажки, разложенной на столе. По виду, документа. Артур перевернул бумагу лицевой стороной вниз.

— Я не рано зашел? — спросил я.

— Нет, — ответил Артур. — Проходи.

— А что это за бумага? И та, что у тебя в кармане?

— Ах, эта! — сказал Артур. — Сейчас они к тебе не имеют никакого отношения.

— Сомневаюсь! — возразил я.

Эти люди не заслуживают обращения в духе Р. Скотта, подумал я. Слишком жирно будет. Попробую по-другому.

— Чувствую запах денег! — сообщил им я.

— Что это значит? — спросил доктор Лейбман.

Я пристально поглядел на него.

— Где бы я ни встретил психоаналитика, рядом с ним всегда пахнет деньгами, — сказал я, втянув в себя воздух носом. — Но сейчас деньгами пахнет и вокруг меня.

Доктор Лейбман встал. Наконец-то я достал его.

— Вы не соизволите прояснить, что значит эта фраза? — спросил он.

— Доктор Лейбман, пожалуйста, — влез в разговор Артур, — у меня назначена важная встреча на… — он взглянул на часы, — …прошло уже пять минут, как…

— А я должен успеть на самолет, — сказал Лейбман.

— А у меня свидание с маникюршей, — заявил я. «Пошли они все на…» — подумал я. Они не заслуживают хорошего отношения. Я окончательно отложил свое решение быть терпимым.

— Что у вас? — спросил Лейбман.

— Собираемся заняться этим в ее обеденный перерыв, — сказал я. Вынуть душу из доктора Лейбмана я уже мог.

— Чем заняться? — переспросил он.

— Известно чем, — ответил я, — мы договорились заняться этим в складе парикмахерской на стопке грязных полотенец.

Артур увел нас в сторону от щекотливой темы.

— Прошу всех сесть, — сказал он.

Я сел рядом с Лейбманом.

— Вы — моя специальная игрушка, — сказал я ему. — Мне бы хотелось поиграть с вами недельку-другую. — В ответ он многозначительно промолчал, разглядывая кончик своего длинного, характерного носа. — Подержите мою руку, — добавил я. — Я боюсь.

— Ты не возражаешь, если?.. — резко перебил меня Артур.

— Разумеется, возражаю! — возмутился я. — Я пришел к своей жене, законной супруге. А выходит, что пришел говорить с вами — шутниками. И сносить угрозы Чарльза. Может, мне надо купить пистолет? Вы как думаете?

Никто не ответил.

— Доктор Лейбман! — сказал я. — Я с вами разговариваю.

Лейбман застыл безмолвной еврейской скалой.

— Может, прекратишь свои шуточки? — обиделся Артур.

— У меня веселое настроение, — ответил я, наклонился к Лейбману и прошептал ему: — Могу договориться с маникюршей насчет вас. Она, конечно, жарковата, но вы ведь в незнакомом городе, и никто ничего не узнает. Отдаю вам первые десять минут ее обеда. Ну как? Пойдет? Пистолет захватить?

Лейбман встал и зашел за Флоренс, продолжая глядеть прямо перед собой. Флоренс закурила и задумчиво посмотрела в потолок. Артур снова взглянул на свои часы.

— Мое время — бесплатно! — заявил я. — Надеюсь, что за эти минуты вы не представите мне счет. Жулики! Флоренс, спорим, что я пережду их!

Флоренс не ответила.

— Артур, — сказала она.

— Он ничего не сможет сделать со мной, — сказал я. — Сегодня у меня нет настроения серьезно беседовать с юристом, даже с моим собственным. Ведь ты еще мой юрист?

— Артур, — сказала Флоренс. — Что ты предлагаешь?

— У меня есть предложение, — сказал я. — Эта туша пусть спускается вниз и займется маникюршей. А Артур отправляется на перекресток в «Деликатесы» и принесет мне здешние сандвичи с зеленью. Хорошее предложение, не правда ли?

— Артур! — сказала Флоренс.

— Не знаю, что и делать, — ответил Артур.

— Тогда почему не последовать моему совету? — спросил я.

Флоренс завопила. Да как громко!

Доктор Лейбман подскочил к ней. Она уткнулась головой ему в живот.

— Смотри, чего ты добился, — сказал Артур.

— Оставьте ее, — сказал я Лейбману. — Пусть поплачет. Больше ничего не поможет. Я это знаю по многолетнему опыту.

— Доктор Лейбман, — попросил Артур, — можно вас на секунду? — Он отошел к окну.

Лейбман растерялся. Но Флоренс махнула ему рукой, и он подошел к моему юристу.

Флоренс вытерла рукой слезы, затем ушла в спальню за платком.

— Думаю, я тоже зайду, — сказал я, встал, быстро подошел к двери в спальню и проскользнул внутрь.

Артур отреагировал молниеносно.

Увидев меня, Флоренс завизжала: «Артур!»

— Все в порядке, дорогая, — откликнулся Артур. — Я — здесь.

— Дорогая? — спросил я. — Дорогая?

В дверях статуей доктора Лейбмана застыл доктор Лейбман.

— Вскоре мне потребуется уйти, — сказал я, — и я бы хотел привнести хоть какой-то элемент порядка в наше собрание. Я хочу поговорить с женой. Но делать это перед юристом, даже моим собственным, не собираюсь. Да и доктор Лейбман меня немного раздражает. Поэтому я хочу чувствовать себя ничем не скованным, ведь кто знает, может, это последний мой разговор с женой. Зла ей не причиню.

— Отлично, — произнес Артур.

— Что отлично? — спросил я.

— Ты, наконец, ведешь себя как разумный, цивилизованный человек.

— Я никогда не позволю себе зайти так далеко. А вы, доктор Лейбман?

— Мы с Лейбманом посидим здесь, — сказал Артур.

— Не принимается, — возразил я.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы вы оба убрались отсюда.

— Одна с ним я не останусь! — заявила Флоренс.

— Тогда, — сказал я, — у меня последнее предложение. Вы, парни, уходите в соседнюю комнату, мы с Флоренс остаемся здесь. Держите ушки на макушке, и если я окончательно сойду с ума, можете вбегать и двое на одного успокаивать меня. Как тебе такой план, Флоренс?

— По-моему, разумно, — протянул Артур не вполне уверенно. Он поводил глазами по комнате, как Дик Никсон, делающий одно из своих жестких заявлений и не вполне уверенный в конечной правоте.

— Вы согласны, доктор Лейбман? — спросил я.

Он не ответил.

— По-моему, доктор Лейбман не разговаривает со мной! — сказал я.

Он наклонился к Флоренс и что-то зашептал ей.

— Теперь я понимаю, насколько в трудном положении вы оказались, принимая во внимание мое состояние, — добавил я, — поэтому удаляюсь в смежное помещение и оставляю вас одних.

Я вышел.

За мной последовал Артур.

— У всех нас одна цель, — сказал он, — защитить Флоренс, пока ты не станешь самим собой.

— Отлично, — подтвердил я.

— Я уверен, — продолжил он, — что где-то в глубине души ты еще озабочен судьбой Флоренс.

— А как же иначе, — сказал я.

Лейбман открыл дверь.

— Артур! — позвал он, снова улыбаясь.

Артур поспешил обратно, не забыв плотно прикрыть дверь.

Я все еще ощущал запах денег и поэтому подумал: а не прольет ли свет на все обстоятельства тот самый документ, оставшийся на столе, и не объяснит ли он мне причину, по которой в комнате стоит такой аромат?

Я начал читать его.

Это была декларация. Внизу было место для моей подписи и подписей свидетелей: Артура и Лейбмана. Декларация, прочитанная мной по-современному, наискосок, объявляла, что я добровольно отказываю все имущество, которым мы владеем с Флоренс совместно, все земли, дома, содержимое домов и прочее своей жене, пока я снова, по заявлению Флоренс, не становлюсь разумным.

Я поднял глаза. На меня смотрели Артур и Лейбман.

Я еще раз, не торопясь, прочитал документ. Затем я произнес фразу, удивившую даже меня. Я сказал, что не имею возражений по существу декларации.

Они были шокированы!

— Со мной все о’кей! — сказал я.

Артур потряс мне руку.

— Я знал, что так и будет, — солгал он.

— И весь сыр-бор из-за этой бумажки? — спросил я.

— Да, — ответил Артур.

Мне показалось даже, что его ответ звучал очень откровенно и правдиво. Но он опять лгал, как я вскоре выяснил.

— Можно твою ручку? — спросил я.

Артур не потратил даже одной секунды, чтобы дать ее мне.

Я, тоже не раздумывая, взял ручку и размашисто подписал его имя. А он оказался настолько доволен, что не удосужился бросить взгляд на мою подпись, быстро сложил бумажку и сунул ее во внутренний карман своего пиджака.

— Теперь, даю голову на отсечение, ты думаешь, я — псих? — закончил я.

Артур рассмеялся. Он вновь стал дружелюбен.

— Артур, — сказал Лейбман, — мне нет смысла оставаться здесь и дальше. Вы сами проследите…

— Я опаздываю на десять минут на очень важную встречу. Но уже на десять минут! — отозвался Артур.

— Парни, — перебил я, — а почему бы вам не уйти обоим? Бумага подписана…

Они снова зашли в спальню и о чем-то переговорили. Затем Артур вышел.

— Доктор Лейбман хочет успеть на двухчасовой самолет, — сказал он. — Я тоже должен идти.

Он протянул мне руку.

— Артур, — попросил я, — не мог бы ты одолжить мне пятьдесят долларов? Сейчас у меня ни цента, и неизвестно, когда появится хоть доллар.

— Да, да! Конечно! — ответил он. — Конечно! — Вытащил портмоне. — Сорок пойдет? — спросил он. — У меня только пятьдесят с мелочью, а мне еще целый день на такси кататься.

— Ну еще десять потом пришлешь, — проворчал я.

— Разумеется, — сказал он. — Поздравляю и думаю, что все закончится благополучно.

— О, да! — подтвердил я.

— Я всегда говорил, что ты — порядочный человек.

— А теперь ты уверен в этом, — сказал я.

— Время излечивает.

— Еще вопрос, Артур, — произнес я. — Ты с дружками больше никакую подлость не замышляешь?

— О чем ты говоришь, Эдвард? — не возмутился он. — В конце концов, я — ведь и твой юрист!

— Вот это меня и беспокоит.

Он нервно рассмеялся. Такой его смех мне никогда не нравился. Он взял свою шляпу, помахал ею и ушел.

Сразу же из комнаты Флоренс вышел доктор Лейбман. Его глаза рассеянно оглядели комнату. Меня он не замечал.

— Появились проблемы? — спросил я.

— Голова болит, — пожаловался он.

— Ложитесь и закройте глаза. Это от нервов.

— Так и сделаю, — сказал он. — Спасибо.

Он лег на софу и прикрыл глаза.

Я прошел в спальню.

Флоренс прикуривала.

— Флоренс, — сказал я, — у меня есть важное сообщение!

— Да? — встревоженно отозвалась она.

— Я — не псих!

Она встревожилась еще больше.

— Фактически я даже чувствую себя превосходно. А бумагу я подписал, чтобы ты ощущала себя в безопасности.

Она промолчала.

— Надеюсь, что ощущаешь, — сказал я.

Она молчала.

— Но вижу, что не ощущаешь.

— Деньги, — она прокашлялась, — ничего не значат для меня.

— Что же значит?

— Я хочу, чтобы все было как прежде.

— Что «все что было», что «как прежде»?

— Все как прежде. Тебя прежнего.

— Но, Флоренс, дорогая! Это ведь не я был с тобой все эти годы!

— Я не нуждаюсь в совершенстве, — сказала она, — но мне нужен шанс… Я хочу жить. Хорошо жить.

— Теперь у нас обоих появился шанс.

— Я могу даже забыть вчерашнее, — произнесла она, — Чарльз, очень приличный молодой человек, сказал, что собирается жениться на ней. Зачем ему нужна эта бродяжка — это его дело. Но я рада, что это он, не ты… и, Эв… Эв.

Она всхлипнула.

— Не обращай внимания, — попросила она.

— Я не обращаю, — сказал я.

— Ты — подлец, подлец… Но я переживу это, я смогу, если ты дашь мне время. Я сотру в памяти то, что видела вчера. Мы ведь цивилизованные люди — и я, и ты!

К этому времени до меня дошло, что Флоренс еще не оставила надежд вернуть меня!

— Ты хочешь вернуть меня? — спросил я.

Мой тон, и верно, был такой удивленный!

— Конечно! — заговорила она. — Это все, что я хочу. Дай мне время, и я забуду эту мерзость, но сейчас ведь все кончилось? Ты прогнал ее?

— Нет, это она оставила меня, — сказал я.

— Не думаю.

— Почему?

— Вряд ли тебя бросит женщина.

Я расхохотался.

— Ты — сукин сын! — воскликнула она, пристально глядя на меня. — Ты ведь прекрасно знаешь, как ты выглядишь. У тебя нет никакого права так хорошо выглядеть, но ты!..

Настал черед взять ее на руки, но я не двинулся с места.

А ей, вероятно, не требовалось много времени, для того чтобы забыть кошмар: меня и Гвен в одной постели, ее глаза уже смотрели на меня совершенно определенно.

— Так быстро мне не под силу, — сказал я.

— Мне тоже. Нам нужно выждать. — Она встала и села рядом. Подписанная бумага творит чудеса. Но я решил не облекать эту мысль в слова.

— Я, наверно, не буду работать, — сказал я.

— Что же будешь тогда делать?

— Наверно, ничего.

— Ничего?

— Все будут думать, что ничего. Буду гулять и думать. Буду выходить из дома, гулять, сидеть и думать.

— Как Толстой?

— А он разве тоже?

— Да… Однажды вышел из дома, срезал себе палку и пошел по свету!

— Нет, все было не так.

— Но Толстой, — возразила она, — был богат.

— Мы можем продать свою недвижимость, и у нас будут деньги.

— Не знаю, не знаю…

— Что не знаешь? — сказал я, обращаясь уже к боссу.

— Есть ли у нас приличная сумма на жизнь. Я хочу сказать, что ты еще не видел новых счетов, взявшихся Бог весть откуда.

— Я бы хотел их все оплатить, затем продать дом, землю в Индио с домиком, машины, пластинки, картины, книги, все, что у нас есть…

— Эванс, будь благоразумен, а дальше?

— Нам надо две комнаты. Купим маленькую, недорогую квартиру в Нью-Йорке…

— Я уже стишком стара и прихотлива, Эванс, чтобы добровольно отказываться от роскоши.

— Лучше жить так… — сказал я.

— Твои слова отдают теснотой и ужасным дискомфортом. Я слишком стара для этого.

— Но нам ведь было плохо и в Калифорнии. Мне-то уж точно. Я маялся от самого себя, хотел убить себя, а фактически даже пытался. Ты помнишь? Дважды!

Я был близок к неистовству от ее упрямства, поэтому встал и походил по комнате. Я знал, что сейчас или никогда. Я взял ее руки и стиснул их, потряс их.

— Флоренс, Флоренс! — сказал я. — Я причинил много зла тебе и другим людям. Но самое большое зло я причинил себе. Мой грех — против меня. Я предал себя. Я стал тем, кем клялся никогда не быть. Я презираю самого себя, Флоренс. Тогдашнего себя.

— Я любила тебя прежнего.

— Я уже никогда таким не стану.

— Ты, конечно, не был идеальным мужем, но ты думал тогда не только о себе. Ох, Эв, дорогой, стань снова таким, каким был всегда! Подумай о близких тебе людях!

— Я всегда только и думал о близких мне людях. Вот где крылась ошибка. Я потерял себя. Я стал, черт возьми, тем, кого я всегда презирал. Больше я таким не буду!

— Но начало уже положено — ты избавился от нее.

— Дело не в ней и не в тебе. Все дело во мне. Я потерял себя, я уже не тот, не тот!

— Эв, прошу тебя, успокойся. Попробуй сказать, кто же ты сейчас?

— Еще не знаю. Но это не делает меня сумасшедшим. Может, остальной мир и болен, а я — здоров!

— Эв!

— Нет, дай мне окончить. Так ничего не должно быть! На земле может быть нормальная жизнь, но не такая, как здесь и сейчас, которая не имеет смысла. Она, жизнь, сумасшедшая! Я не сумасшедший, это она, жизнь, — сумасшедшая!

Мой голос поднялся, я почти орал:

— Я никогда не вернусь к той жизни! Никогда! Никогда!

— Что же ты будешь делать?

— Минуты! Мои минуты! Никому их больше не отдам!

— Эв, успокойся!

— Я чувствую себя спокойно. С какой стати я должен чувствовать себя спокойным? Я не спокоен.

— Что ты будешь делать? Ох! Мне же больно!

Я отпустил ее руки. Затем снова взял их.

— Конкретно сейчас я ничего не хочу делать.

— Не скажу, что я в восторге от твоего желания.

— Я не хочу выполнять работу, которую я презираю. Не хочу лгать людям, побеждать их, быть лучше их…

Я вдохнул воздуха. Флоренс испуганно застыла рядом.

— Перед тем как умереть, я хочу сделать одну маленькую штуку, одну маленькую штуку, о которой я всегда мечтал, — я хочу пожить для себя… Ты можешь это понять?

— Конечно, Эв…

— Вот чего я хочу.

— Конечно.

— Я презираю ту нашу с тобой жизнь, Флоренс. Извини, но я презираю и тебя, и себя. Я собираюсь жить так, чтобы я уважал себя…

— Ага! И спать с этой бродяжкой!

— Не называй ее бродяжкой, — сказал я спокойно.

— Почему я не имею права называть вещи своими именами?

— Она — такой же человек, как и ты, и она — бродяжка в гораздо меньшей степени, чем большинство наших друзей…

— Она — вонючая бродяжка!

— Откуда ты знаешь?

— Потому что так говорит моя интуиция. Я их отличаю с первого взгляда, поэтому не говори мне о новых, громадных шагах к свободе. Я знаю, что они значат!

— Что ты знаешь о ней?

— Все!

— Ты ничего не знаешь.

— У меня есть на нее досье. Я выяснила, с кем она спала и сколько раз, и сколько ей платили. Ты слышал? Платили! Платили!

— Ну и что?

— Платили!

— Она мне нравится больше, чем ты.

— Эванс!

— В ней больше человеческого, чем в тебе, и я ей больше доверяю. Она никогда не стала бы злоумышлять за спиной мужа!

— Это не я…

— Она никогда бы не додумалась отправить меня в психушку!

— Я не соглашалась…

— Неужели ты думаешь, что я не понимаю, что здесь происходит? В кармане юриста лежит бумага, по которой меня могут сунуть в психушку. Одна подпись, и…

— Я отказалась подписать ее…

— Я сказал, подпись этого борова! — Я уже орал благим матом. — Доктора Лейбмана! А правда в том, что ты в эту минуту прикидываешь, а стоит ли тебе ее подписывать!

Она завопила:

— Доктор Лейбман! Доктор Лейбман!

Я слишком сильно тряс ее руки.

Лейбман прыгнул не менее чем на три метра, потому что через долю секунды после вскрика Флоренс он уже был в комнате.

Я не знал, куда идти, но ушел.

Двери лифта разъехались перед моим носом, и мимо меня промчался злой как черт Артур Хьюгтон. От обуревавшего его негодования меня он не заметил. Он спешил в номер Флоренс. Его состояние могли излечить только самые сильные санитары.