Шесть черных свечей

Матушка

— Этого педика! — фыркает Энджи.

— Не похож он на педика, — возражает Джедди, не желающая, чтобы хоть один мужик был забракован без должных на то оснований.

— Тебе виднее, — ухмыляется Энджи.

Если Джедди чего и не знает про мужиков, то разве что мелочь какую. Джедди тужится придумать быстрый и остроумный ответ. Если она ответит минуты через полторы, это для нее быстро. Но она не успевает.

В дверь снова стучат, и все они застывают на месте.

Старая Мэри задувает свечи. Погасив последнюю свечу, она совсем выдыхается. Венди открывает дверь лоджии и старается выгнать дым наружу. В комнату врывается ветер и разносит дым по всей квартире. Энджи и Линда снова прячут ковер в шкаф. Старая Мэри одну за одной облизывает свечи и кладет в сумку. Не хватало еще, чтобы пенсионная книжка сгорела. На следующей неделе двойная выплата в связи с нерабочими днями или чем-то в этом духе. Кэролайн прячет бутылку с мутной кладбищенской водой за кресло, а Донна опять раскрывает «Обычное преследование».

Кэролайн подходит к двери. Девочки замирают, словно статуи, и прислушиваются. Старая Мэри не поворачивает головы, зато скашивает глаза. Кэролайн прикладывает ухо к двери. Не слышно ни шиша. Это, наверное, хлопает на ветру внизу дверь во двор. Кэролайн приподнимает крышку почтового ящика.

— Кто там?

— Кевин Барри, — следует ответ.

Девочки издают громкий вздох облегчения, больше похожий на стон.

— Это матушка, — говорит Кэролайн.

Но все и так поняли, все было ясно уже по первому слову «Кевин». Даже нет, по первому гортанному звуку. Даже нет, по вдоху, который предвещает первый звук. В жизни есть вещи настолько хорошо тебе знакомые, что они стали частью самого тебя. Например, все, что связано с матушкой. И с Девочками. И со Старой Мэри. Каждый их жест, каждое движение, каждый взгляд, каждое замечание — а их немало. Ведь матушка и Девочки — одно целое. И Старая Мэри — тоже одно целое со всеми ними. Они — это она, а она — это они. Неудивительно, что они католички, — вон какие преображения происходят в нашей семье.

Кэролайн открывает дверь и впускает матушку.

— Вы что, не слышите, что это я? Оглохли вы, напились или что?

Все отвечают одновременно.

— Или что, — говорит Донна.

— Напились, — произносит Энджи.

— Оглохли и напились, — сообщает Джедди.

— Оглохли, — констатирует Линда.

Наступает молчание. Матушка оглядывает помещение.

— Вы тут про меня, что ли, говорили?

— Ага! — отвечают сестры хором.

Матушка принюхивается и чувствует запах дыма.

— Свечи уже зажигали?

— Мы тут им устроили небольшое испытаньице, — извещает Старая Мэри.

— А, ты здесь, мама?

— Нету меня. Я, блин, в Донеголе, на фиг, — выдает Старая Мэри.

Но матушка так быстро не сдается. Девочки благоговейно наблюдают, как сходятся два гиганта их жизни.

— Господи, мама, да что ты там в Донеголе делаешь?

— Картохой спекулирую. Десять фунтов мешок.

Комнату заполняет смех. Матушка садится, и Старая Мэри целует ее в губы, словно древнеримская императрица. Но матушка тоже жаждет славы. Если не можешь победить вышестоящих, нападай на низших.

— Венди, там внизу у твоей машины какие-то мальчишки крутятся, — говорит матушка.

Венди вскакивает, выбегает на лоджию и перегибается через перила. Матушка строит гримасы ей вслед, а Девочки хихикают про себя. Лоджию освещает уличный свет, какой только и бывает в трущобах вроде этой. На окнах блестят металлические жалюзи. Улицы пустынны. Так и кажется, что все сидят по домам и замышляют что-то плохое, какую-то жестокую и жуткую гадость. Ведь если квартира Кэролайн представляет собой что-то типичное, то, наверное, за каждой дверью творятся странные вещи. За каждым окном. Обычный вечер для Старого Монкленда (если не случилось ничего необычного) — в каждом дворе по истории, а на каждой улице событий столько, что на целое кино хватит.

Венди решает вернуться в дом и достойно противостоять насмешкам. Пусть эти гиены хохочут. А гиены пихают друг друга, и скалят зубы, и тычут пальцами. Когда они немного успокаиваются, Венди поворачивается к матушке:

— Привет, мама.

— Заходи, присаживайся, — произносит матушка.

Венди присаживается рядом с матушкой и привычным движением запускает руки ей в волосы в поисках гнид. Матушка в свою очередь ворошит ухоженную прическу Венди. Этот обычай тянется с самого детства и давно сделался в семье чем-то абсолютно нормальным. Конечно, на людях не годится демонстрировать семейные привычки, но сейчас посторонних нет. В квартире Кэролайн они на своей территории.

Энджи решает прокомментировать события:

— Только посмотрите на них! Обезьяны культурнее себя ведут!

Забавно, что этот комментарий к самим гнидам не имеет никакого отношения. Венди копается у матушки в волосах, а матушка задумчиво и с ленцой разгребает волосы Венди, только чтобы побудить ту к работе. Слова Энджи подразумевают вот что: Донна и Венди — самые младшие. Искаться — всегда было их обязанностью. Саму Энджи матушка никогда об этом не просила, и это стало неким символом отверженности. Ведь Джедди и Энджи из серединки — не старшие и не младшие.

Расслабившись, матушка опять пытается завязать разговор со Старой Мэри:

— Я к тебе заходила, мама.

— Я была дома? — спрашивает Старая Мэри.

Все снова смеются. Матушка сбрасывает с ног туфли и протягивает Старой Мэри две батарейки:

— Возьми, это для твоего приемника.

— Рождество, что ли, настало? Или ты их сперла где? Когда она была маленькой, печенинки в буфете было не найти, все сметала.

Но матушка уже не слушает. Все ее внимание теперь обращено на Кэролайн. Ведь все они пришли сюда из-за нее.

— Есть что-нибудь новенькое про Бобби?

— Макгуган сказал, что сегодня вечером вытрясет из него денежки, — отвечает Кэролайн, сдерживая слезы. Говорить с мамой всегда волнительно, даже если мама и не щедра на поцелуи и объятия. Неизменным остается одно: твоя мама — это твоя мама. Матушка сама все время повторяет: «Всегда все говори маме, но никогда ничего не говори папе».

И еще добавляет, что если бы люди в городе знали, какой папа на самом деле крутой, улицы пустели бы при его появлении.

Но сейчас матушка старается успокоить Кэролайн. Хоть немного улучшить ей настроение. Оказать поддержку, если получится.

— У меня для твоей квартиры есть набор занавесок. Десять девяносто девять в «Баррасе».

— Их ты тоже сперла? — интересуется Старая Мэри.

— Кэролайн заплатила Макгугану целую тысячу, мама! — говорит Донна.

— О господи! Я бы его за полтинник наняла!

И наняла бы.

Кэролайн выходит в кухню. Если держаться особняком, легче владеть собой. Донна садится к Венди на кресло, и они начинают искаться друг у друга в волосах. Венди занимается волосами матушки, матушка — волосами Донны, а Донна полосами Венди. Получается что-то вроде кельтского узла. В квартире тихо — в первый раз за все время общего сбора. Все погрузились в свои собственные мысли и проблемы.

Энджи первая нарушает молчание:

— Как там папа?

— Прекрасно, — отвечает матушка. Поиски насекомых доставляют ей огромное наслаждение.

— Точно? — интересуется Энджи.

— С ним все хорошо, — говорит матушка и тут замечает камин. Челюсть у нее отпадает. Движением головы она велит Венди прервать досмотр. — Иисус, Мария и Иосиф! Это еще что за чудище?

Джедди извещает матушку, что Кэролайн сжигает в нем трусы Бобби. Матушка не понимает. Тогда Джедди подбирает с пола трусы и держит в вытянутой руке, словно героиня телерекламы. Когда будете разводиться, господа, обращайтесь к нам за консультацией. Кромсайте одежду, срывайте занавески с карнизов и все такое. Однако матушка по-прежнему не понимает. В ее время никто не разводился. Никогда. Все жены жили с мужьями до самой смерти. В смысле, до кончины мужей. В Коутбридже мужчины всегда умирают прежде женщин. Дэнни, матушкин папа, бывало, шутил по этому поводу. «Почему мужчины всегда умирают прежде жен?» — «Не знаю». — «По собственному желанию».

Джедди швыряет трусы Бобби в огонь. Вуушш! Трусы сгорают, а Девочки смеются и хлопают в ладоши. Разноцветное пламя (голубой цвет переходит в оранжевый, а оранжевый — в красный) приводит их в восторг.

Матушка оценивает размеры и пышность камина.

— В этой штуке можно мессы проводить, — говорит она.

— Приносить в жертву козлов отпущения, — подхватывает Энджи.

— Кончайте такие разговоры, — прерывает их Старая Мэри.

— Кто займется моими мозолями? — интересуется матушка.

Донна и Венди опускаются на пол, словно две молящиеся Бернадетты, и обнажают матушке ступни. Им с их длинными ногтями легко поддевать мозоли. Матушка расслабленно вздыхает и устраивается в кресле поудобнее. Это еще одна семейная традиция. Выковыривание мозолей. В свое время Старая Мэри просила обработать ей ступни, когда все Девочки бывали в сборе. Но теперь ей на мозоли плевать. Вся ее жизнь — это карманный приемник да еще руководство Девочками, когда они пожелают угробить кого-нибудь или на худой конец причинить невосполнимый ущерб. Типа как если бы ваш дедуля вручил вам с папашей топор — в ту самую минуту, когда вы сговариваетесь в кабаке, как расправиться с враждебной семейкой. Хотя колдовство, конечно, материя более тонкая.

Так что Старая Мэри сейчас не выказывает особого желания, чтобы Девочки занялись ее мозолями, не то что матушка. Для той это высочайшее наслаждение после поиска гнид. Искусство извлечения мозолей вовсе не в том, чтобы запустить ноготь поглубже и дернуть посильнее. Матушка только закричит на весь дом, да на ковре появится лужица крови. Мозоль, как и бородавка, просто хрящик у вас в руке. Этот хрящик, однако, живет своей жизнью. Пока мои сестры были на уровне подмастерий, мне частенько доводилось видеть, как они, визжа, выбегали из комнаты, пока матушка или Старая Мэри не очнулись. Ну а когда обретешь квалификацию, уже легче. Ноготь под мозоль надо засовывать потихоньку, пока не почувствуешь, что уже почти больно. Тут надо остановиться и ослабить давление, а то будет ранка.

Опытные мозольные операторы знают, что грань здесь очень тонкая, как при пасе в футболе. Пока молодой, эта грань, за которой начинается боль, представляется в виде тонкой линии, которую очень легко нарушить, так что уж лучше не слишком к ней приближаться. Только в этом случае матушка и Старая Мэри не получат никакого удовольствия. А вот когда достигнешь уровня мастера (как Донна с Венди), то можешь двигаться по самой линии — сейчас она сделалась в сто миль шириной, — а матушка и Старая Мэри будут блаженствовать.

Вот так обстоят дела, когда Линда задает свой вопрос:

— Он по-прежнему не пьет, папа-то?

Матушка отвечает, не открывая глаз:

— Уже тринадцать недель.

— Небось потихонечку пропускает по рюмашке, — говорит Энджи.

— Капли в рот не берет. Займись вот этой, на мизинце. Она меня прямо убивает, — говорит матушка Венди.

Даже с закрытыми глазами матушка знает, что это Венди расправляется с мозолями. Матушка узнает своих дочерей по прикосновениям. По искусству оператора. Донна сперва поддевает мозоль ногтем, а потом тянет на себя, потихонечку выкручивая. Венди вонзает ноготь не так глубоко и как бы подрезает мозоль, одновременно вытягивая ее. Таких иссечений бывает несколько, всякий раз в другом направлении. Матушка сама не знает, куда именно поведет свой ноготь Венди. По правде говоря, для мозолей матушка предпочитает Венди, а для гнид — Донну. Которая дочка в данный момент у ног, а которая занимается головой — матушка и впрямь может определить с закрытыми глазами. Не так уж много матерей может этим похвалиться.

Сестры поглощены своим занятием и блаженствуют, согретые огнем камина и наслаждением матушки. Их гипнотизирует пламя и чувство семейного единства. Но тут в дверь стучат.

Все моментально впадают в тревогу, будто кролики.