Шухов

Глава двадцатая КОМУ ВОЙНА — А КОМУ МАТЬ РОДНА… ШУХОВ ВЗРЫВАЕТ КОРАБЛИ

В 1913 году, с которым в советское время было принято сравнивать все успехи в развитии народного хозяйства, Шухов был загружен работой чрезмерно. И как только он все успевал: проектирование гиперболоидов — водонапорных башен для Русского порохового общества, для городов и поселков Луга, Петушки, Лобня, Самарканд, Бухара, Каган, различных металлоконструкций для Николаевского, Севастопольского, Кронштадтского и Свеаборгского портов, для Биржи труда имени Саввы Морозова, Московского художественного общества на Мясницкой, железного подвесного моста с вращающимися кранами в Богородске, мастерской Адмиралтейского судостроительного завода в Санкт-Петербурге, для Калатинского медеплавильного завода в Карабаше, для дома Арманд на Старой площади, для двухсотметровой баржи-больницы в Астрахани, нефтекачки на станции Всполье и нефтепровода в Ярославле, Спасских медных рудников и т. д., и т. п. А сколько резервуаров, эстакад и котлов — кстати, к 1913 году в России общее число эксплуатирующихся шуховских котлов достигло рекордной цифры — пять тысяч! Кто еще кроме Шухова мог похвастаться такими темпами работы — только Владимир Григорьевич хвастовства, да и тщеславия был лишен.

Помимо собственно проектной работы в обязанности Шухова входило и наблюдение за воплощением прежде разработанных заказов — конструкций Тульского меднопрокатного и патронного завода, Русско-Балтийского патронного завода, Охтинского завода взрывчатых веществ, Путаловских верфей, Царицынского артиллерийского завода — все по Военному ведомству. Выполнение ответственных заказов требовало зачастую личного присутствия на стройках. Что-то печально-символическое было в том титаническом объеме работы, навалившейся на Шухова в преддверии Первой мировой войны. Росло не только число заказов для конторы Бари, изменялся масштаб проектов. Вот, например, огромные вокзалы, способные в один присест заглотнуть тысячи пассажиров, спешащих по своим сугубо личным делам и по службе, и тонны багажа. Но пройдет всего лишь год-два, и вокзалы наполнятся беженцами с тюками и мешками, ранеными солдатами на костылях, мобилизованными на военную службу прежде гражданскими лицами. Их частные интересы потонут перед общей страшной бедой — войной, оказавшейся в итоге для России и других европейских империй губительной.

Но пока в 1913 году царит эйфория: газеты наперебой рассказывают о грядущем праздновании главного юбилея — трехсотлетия Императорского дома Романовых. В 1913 году еще на Пасху Николай II преподнес своей супруге яйцо, да не простое, а золотое, от Фаберже (у Шухова тоже была дорогая безделушка от этого ювелира). Александра Федоровна умилялась, долго разглядывая подарок со всех сторон: на яйце, едва помещавшемся в ладони, в ряд красовались акварельные, обрамленные бриллиантами портреты всех царствовавших с 1613 года Романовых, начиная с Михаила Федоровича и заканчивая самим Николаем Александровичем. Яйцо скрывало в себе сюрприз: крошечный глобус необычного содержания — с двумя золотыми изображениями Северного полушария с обозначенными границами территории России в 1613 и 1913 годах. Сравнение этих двух миниатюрных карт России, очерченных с разницей в три века, демонстрировало, как мощно увеличилась территория России при Романовых, что внушало уверенность в незыблемости границ и твердости царской власти. Императорский орел крепко держал в своих когтях Россию — так могло показаться в 1913 году…

Царь издал манифест, благостный тон которого выражал уверенность в непоколебимости устоев монархии, даже несмотря на недавнее тяжело перенесенное поражение в Русско-японской войне, раскрывшее многие пороки государства. Более того, Николай II задумал использовать проведение юбилея в 1913 году как попытку «сплотить народные массы» вокруг себя, «продемонстрировать неувядающую привлекательность монархизма в глазах масс» в подтверждение своей собственной уверенности, что «большинство населения, особенно крестьянство, лояльно по отношению к нему»^{177}. А посему государь объявил амнистию, прощение налоговых долгов и ряд послаблений для простого народа, а также различные благотворительные мероприятия. Царскую семью ожидали в Москве в двадцатых числах мая, город драили и чистили, особенно Александровский вокзал и его «Царский угол» — тот самый, со световым фонарем Шухова. Атмосфера была приподнятая, все свидетельствовало об историческом значении предстоящего визита.

Своим чередом текла и жизнь Шуховых на Смоленском бульваре. Подрастали дети, радуя своими первыми победами и успехами родителей. Большие надежды подавал сын Сергей, будущий инженер. Владимир Григорьевич, как и прежде, отправлялся по утрам то в контору, то на завод в Симонову слободу, по выходным уединялся в кабинете, работал. Привычный, сложившийся за десятилетия ход событий нарушила в апреле 1913 года смерть Александра Бари, чей портрет висел среди прочих в доме. Он умер в 65 лет. Более тридцати пяти лет они работали с Шуховым, что называется, рука об руку, отношения их были сложными, разобраться в них так же трудно, как в отношениях супругов. Но взгляды на общую ситуацию в стране у Бари и Шухова, похоже, сходились. Например, жена Александра Вениаминовича не раз слышала от него: «Давай уедем, лучше быть кондуктором трамвая в Цюрихе, чем миллионером в России». В этой сплеча брошенной фразе — не только общее уныние, но и указание на уровень доходов хозяина конторы — миллионер! Вряд ли Шухов мог уехать вместе с Бари…

На смерть Бари газета «Утро России» 7 апреля 1913 года написала: «Организация «дела» Бари была так обширна и интересна, что он одновременно мог строить: мосты в Оренбурге, стальные баржи на Дунае и паровозные мастерские в Вологде… При иных условиях, в другой стране А. В. Бари стал бы Пирпонтом Морганом или стальным королем — Карнеджи, но он был русский по духу, любил свою родину и, ворочая десятками миллионов, львиную долю своих доходов отдавал своим сотрудникам, рабочим и так щедро помогал бедным, что его стипендиаты буквально насчитывались сотнями».

Много людей собралось на отпевании Бари в лютеранском храме Петра и Павла в Старосадском переулке, был там и Шухов, запечатлевший церемонию на фотоаппарат. Но все же снимков, где Бари и Шухов вместе еще при жизни, можно пересчитать по пальцам, что указывает нам на то, что помимо работы в конторе они пересекались нечасто, хотя его сыновей изобретатель знал неплохо — младший Владимир и старший Виктор участвовали в управлении фирмой. Теперь Виктор стал управлять котельным заводом в Симонове, а его брат сосредоточил в руках общее руководство конторой. Но все-таки это были люди совсем иного покроя, не инженеры, прежде всего, как их отец, а дельцы. Главного инженера они уважали, относились с почтением, готовы были его терпеть, прекрасно оценив его бездонный творческий потенциал, понимая, что без него они ничто. А чтобы оценить перспективы Шухова в военное время — тут не нужно было обладать способностями Адама Смита, недаром говорят: «Кому война — а кому мать родна». Выстрел Гаврилы Принципа в Сараеве послужил лишь поводом к мировой полномасштабной войне. О том, что и Германия, и Австро-Венгрия, и Франция наращивают военную мощь, было понятно и из ежедневных газет. И Шухов, как человек, предвидевший цусимскую катастрофу, не мог не предчувствовать грядущий поворот и в своем творчестве, когда проекты военного назначения будут преобладать над гражданскими заказами.

Так, еще в мирные месяцы 1914 года Шухов занимался не только «гражданскими» проектами водонапорной башни для Петровской земледельческой и лесной академии, установкой паровых котлов в Московском университете на Моховой, булочной Филиппова, Елисеевском магазине, психбольнице им. Алексеева, на Путиловском заводе и доме Людвига Нобеля в столице, на самоварной фабрике Бобринских в Саратове, газгольдеров. Все больше было проектов, связанных с использованием в военное время, как то: гиперболоиды для серии линкоров «Севастополь», «Полтава», оставшиеся на бумаге, как мы уже знаем.

Кроме того, Шухов впервые заинтересовался батопортами — термин «батопорт» переводится с французского буквально как «ворота для воды» — «судно, служащее для запирания устья дока, когда таковой требуется осушить; в этом случае батопорт заполняется водой, садится на дно дока и прижимается особыми выступами (порогами) к сделанным по обводам батопорта уступам в стенках и дне дока. По мере выкачивания воды из дока батопорт все плотнее прижимается своими порогами к стенкам дока вследствие разности давления воды вне дока и внутри его, не допуская внешнюю воду вливаться в док. С военной точки зрения батопорт является ключом к доку противника, т. к. достаточно повредить батопорт, чтобы док вышел из строя. Поэтому, если док находится в пределах досягаемости огня противника (как это было, напр., в Порт-Артуре), то батопорт блиндируют различными временными мерами», — сообщала Военная энциклопедия, изданная в 1911–1915 годах — в то время, когда батопорты приобрели особую популярность. В отличие от более распространенных шлюзов батопорт способен держать воду и с одной и с другой стороны.

Шухов не изобретал батопорт, он его совершенствовал, предложив свою, более оптимальную конструкцию после серьезного анализа всех аспектов его использования. Изобретатель самым тщательным образом изучил причины аварий этих необычных ворот для воды, в результате появилась такая схема: каркас пространственной конструкции, образованный двумя системами ферм — вертикальной и горизонтальной. В работе над батопортом — абсолютно новом для Шухова направлении — ему помог опыт проектирования кессонов для возведения мостовых опор на Московской окружной железной дороге^{178}. Шухов проектировал батопорт для Севастопольского порта, свое место он должен был занять в доке императора Николая II. Строительство осуществлялось в 1914–1915 годах, общий вес конструкции без воды превысил 7500 тонн, а заклепок ушло более 140 тысяч штук. Длина батопорта по верхней палубе составила 38,2 метра, а по низу киля — 36,8 метра. Шухов разработал и методику расчета батопортов, что вылилось в итоге в монографию, опубликованную в 1916 году. В то время Шухов продолжал работать над батопортами для Свеаборга и Кронштадта…^{179}

Кстати, смерть Бари положительно сказалась на публикационной активности Шухова. В 1915 году выходят две работы о батопортах с расчетами и чертежами, в 1917 году увидели свет «Проекты мин заграждения, взрывателей к ним и якорей системы инженер-механика В. Г. Шухова» и «Описание платформы системы инженер-механика В. Г. Шухова». Такая частота публикаций явно свидетельствует о желании изобретателя зафиксировать свое авторство и об истинных причинах, препятствовавших этим публикациям при жизни Бари, коими он сам и был. Например, не было издано продолжения интереснейшей книги Шухова «Стропила…» 1897 года, ожидавшейся научным и инженерным сообществом, что коллеги Владимира Григорьевича связывали с препятствиями со стороны Бари.

Война вызвала всплеск патриотизма в России. После объявления Николаем II в ночь на 31 июля 1914 года всеобщей мобилизации и последующей за этим ноты от германского посла об объявлении России войны появление императора на балконе Зимнего дворца в столице было восторженно принято его подданными. Собравшийся народ со словами «Боже, царя храни» преклонил колена перед государем. «Наверное, за все 20 лет своего царствования он не слыхал столько искренних криков «ура», как в эти дни»^{180}, — отмечал великий князь Александр Михайлович. Резервисты повалили на призывные участки, повсюду шумели митинги, демонстрации с национальными флагами и портретами Николая II.

Вслед за Санкт-Петербургом свою уверенность в скорой победе и преданность государю продемонстрировала 17 августа и Первопрестольная. «Вся Москва, все население вышло на улицу, сотни тысяч народа заполняли весь путь следования Государя, все как бы единым сердцем встречали царя, взволнованные, готовые на всякие жертвы, лишь бы помочь царю победить врага»^{181}, — писал очевидец. Но вряд ли среди восторженной публики мог находиться Шухов, ибо он со всем своим трезвомыслием в отличие от государя с его подданными скептически оценивал способности России выиграть войну у Германии. Похоже, что уроки Русско-японской войны, изложенные в подаренной царю книге «Путь к Цусиме», не были учтены самодержцем. Шухов, сидя с Худяковым в кабинете на Смоленском бульваре, называл все своими именами: значительное отставание страны в военной сфере не позволит России дать адекватный отпор агрессору. Более того, война началась надолго и приведет к ослаблению империи. Ни о каком захвате проливов Босфор и Дарданеллы — давней и амбициозной мечте российских монархов — и говорить не приходится. Куда там проливы — свое бы не потерять, как уже случилось во время Русско-японской войны.

«Высочайший указ о мобилизации встречен русским обществом с полным спокойствием и с сознанием неизбежности и логичности предпринятого шага. Но еще накануне мобилизации русское общество откликнулось рядом дружных манифестаций на создавшееся положение, и в этом исключительном по силе и единодушию подъеме залог того отношения, какое встретит в России война, если неизбежность ее сделается неустранимой», — извещал «Голос Москвы» в эти дни. Можно себе представить, с каким сомнением читал эти строки Шухов.

Но людей, не верящих газетам и походивших на Шухова, в России было немного. Все остальные будто в странной лихорадке и опьянены ощущением близкой сокрушительной победой над врагом. «Среди буржуазии был тот же энтузиазм. Жены богатых купцов соревновались друг с другом в денежных пожертвованиях на госпитали. Проходили гала-представления в пользу Красного Креста в государственных театрах. Царила оргия национального гимна. Каждый вечер в опере и балете публика, охваченная экзальтированным патриотизмом, стоя слушала, как императорский оркестр исполнял национальные гимны России, Англии, Франции и Бельгии… Если в это время и были пессимисты, их голос не раздавался публично. Революция казалась невозможной даже в отдаленном будущем, хотя с первого дня войны каждый либерально настроенный русский надеялся, что победа принесет с собой конституционные реформы»^{182}, — делился впечатлениями британский вице-консул в Москве.

Вскоре в стране был введен сухой закон. Высочайший запрет на торговлю вином и водкой во время мобилизации вышел 4 сентября 1914 года, а затем он был продлен уже на время войны, когда стало ясно, что она затянется.

Семья Шуховых, как и многие другие москвичи, приняла посильное участие в помощи фронту. Владимир Григорьевич жертвовал деньги в «Фонд Братской помощи» при Политехническом обществе и в «Фонд средств на госпиталь Политехнического общества». В доме Политехнического общества в Малом Харитоньевском переулке устроили лазарет для раненых, в госпиталях работали и дети Шухова, его жена. Владимир Григорьевич и сам навещал госпитали с фотоаппаратом — остался его снимок супруги вместе с ранеными в госпитале женского клуба на Арбате. На других фотографиях мы видим простые крестьянские лица молодых коротко стриженных мужчин в серых больничных халатах — суровые люди с костылями и палками, у кого перебинтована нога, у кого рука, ни тени улыбки на лицах, с тревогой всматриваются они в фотоаппарат Шухова, откуда вот-вот «вылетит птичка». Так же с тревогой вглядывалась в неясное будущее и вся Российская империя…

Шуховы собирали теплые вещи для солдат, белье и продукты. В конце сентября — в октябре 1914 года часто можно было увидеть объезжавшие московские улицы фургоны, собиравшие пожертвования. Большую помощь фронту оказало Российское общество Красного Креста, под эгидой которого существовали общины сестер милосердия. Сестры милосердия становились таковыми, прослушав ускоренный курс обучения и сдав экзамен, после чего отправлялись работать в госпитали.

Ускоренный курс обучения прошли и сыновья Шухова Сергей и Фавий, но не на курсах милосердия, а в престижном Александровском военном училище на Знаменке. Александровское училище наименование свое получило от корпуса, который был закрыт одновременно с учреждением военных училищ. От этого же корпуса училищу были переданы знамя, мундир, каска государя императора Александра II — августейшего шефа корпуса, а также золотая медаль в память священного коронования их императорских величеств. «Господа юнкера, кем вы были вчера? А сегодня вы все офицеры», — будто о них, юнкерах Александровского училища, писал Булат Окуджава. В мирное время выпускники Александровского военного училища после двухлетнего курса обучения становились офицерами пехоты. Известны написанные в эмиграции воспоминания писателя А. И. Куприна о годах учебы в училище: «И вся эта молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в мечте ни Знаменской площади, ни Арбата». Сохранился снимок сына Сергея перед отъездом на фронт — в офицерской форме, на черном вороном коне. Сергей служил в осадном артиллерийском дивизионе.

Шухов, которому было уже за шестьдесят, конечно, не подлежал мобилизации. Отправив сыновей на фронт, свой вклад в победу он делал не только личными пожертвованиями, но и практической работой дома и в конторе, военных заказов в которой стало столько, что на заводе в Симонове не нашлось места даже для изготовления конструкций дебаркадера Киевского вокзала — их перенесли в полевую мастерскую. Много поступало заказов на водонапорные башни от военных, судостроительных, пороховых заводов, а также на перекрытия цехов, газгольдеры, дымовые трубы и пр.

К сугубо военным заказам Шухова относится проектирование бон на якорях для пришвартования подводных лодок, конструкции которых основаны на двух полых трубах, полностью закрытых с обеих сторон. Трубы соединены друг с другом сквозными поперечными фермами. Боны могли быть разными по внутренней ширине в зависимости от размеров палубы подводных лодок. Шухов нашел простой и в то же время надежный способ обеспечения плавучести бон в случае попадания в них, например, вражеского снаряда — он разделил трубы на отдельные, изолированные друг от друга отсеки. Боны изготавливались конторой Бари для Севастопольского порта.

В 1915 году Шухов проектировал для Тамбовского порохового завода дроболитейную башню. Впервые подобные башни появились в Англии в 1782 году, когда изобретатель Уильям Уатте, долго наблюдая за падением идеально круглых дождевых капель, решил таким же образом заставить «плакать» расплавленный свинец. Англичанин забрался на колокольню в Бристоле и слил свинец через металлическое решето в бочку с водой, стоящей на земле. Капли свинца в бочке охлаждались, превращаясь в готовую дробь для стрельбы. Калибр дроби зависел от частоты отверстий в решете. Все очень просто. Дальнейшая эксплуатация дроболитейных башен позволила установить закономерность между высотой, с которой падают капли свинца, и размером дроби. Чем больше дробь — тем выше котел со свинцом. Одна из самых высоких дроболитейных башен достигала 66 метров. Шухов упростил возведение дроболитейных башен, приспособив для них свои гиперболоиды. Оригинальный проект предполагал установку плавильных котлов на легких сетчатых башнях высотой всего лишь до 46 метров. Проектировал Шухов дроболитейные башни и для Московского дроболитейного и патронного завода у Крестовских ворот. Дробь с башен Шухова обладала прекрасной убойной силой и хорошо зарекомендовала себя на Первой мировой войне.

В конце октября 1916 года Шухов прочитал в газете: в севастопольской бухте затонул флагманский корабль Черноморского флота линкор «Императрица Мария». Командующий флотом вице-адмирал Александр Колчак лично возглавил операцию по спасению моряков. То была печально знаменитая катастрофа — 20 октября 1916 года на этом совсем новом корабле (спущен на воду в ноябре 1913 года) взорвался пороховой погреб, в итоге корабль затонул с большим количеством военного снаряжения и боеприпасов, а число погибших моряков составило 225 человек. Ни тогда, ни сейчас истинную причину взрыва выявить не удалось. Поговаривали о диверсии. Поднимать корабль решили почти сразу. Но как это сделать? Здесь нужно было неординарное инженерное решение. Сотрудник Шухова Таланкин рассказал в своих воспоминаниях об оригинальной идее главного инженера — поднимать затопленные суда путем закачивания в них воздуха. Идею начали осуществлять уже в 1916 году: в загерметизированные отсеки корабля закачали сжатый воздух, вытесняя им воду, ожидая, что всплывет киль и затем удастся отбуксировать судно в док.

«В глубине бухты, — писал очевидец, — у северной стороны плавает килем вверх взорвавшийся в 1916 году линкор «Императрица Мария». Непрерывно русские вели работы по его подъему, и спустя год, килем вверх колосс удалось поднять. Под водой была заделана пробоина в днище… Немыслимо тяжелая работа! День и ночь напролет работали насосы, которые выкачивали из корабля находящуюся там воду и одновременно подавали воздух. Наконец его отсеки осушили. Сложность состояла теперь в том, чтобы поставить его на ровный киль. Это почти удалось — но тут корабль снова пошел ко дну. Заново приступили к работе, и спустя некоторое время «Императрица Мария» снова плавала вверх килем. Но как придать ей верное положение, на этот счет решения не было»^{183}.

В итоге все же в мае 1918 года всплыл почти весь корпус корабля, который в августе 1918 года отбуксировали в док. Но реанимировать судно не удалось, его отправили на металлолом в 1927 году. Примечательно, что через 39 лет, также в октябре на севастопольском рейде случится не менее странная катастрофа — взрыв на линкоре «Новороссийск», в результате которого погибли гораздо больше людей — 829 человек. Причины взрыва также неизвестны.

Приходящие в тыл противоречивые известия с фронта служили своеобразной лакмусовой бумажкой, проверявшей настроения обывателей на «вшивость». Ранее в книге уже говорилось об избытке иностранных фамилий на вывесках московских контор и магазинов, и в том числе на Мясницкой, где работал Шухов. Когда-нибудь сие провоцирующее обстоятельство должно было послужить конечной цели — возбудить общественное мнение, давно уже мучившееся вопросом «Кто виноват?». Виноватых нашли быстро — людей с нерусскими фамилиями, всех этих Листов, Гужонов, Бари и пр. Главными ответчиками быстро сделали немцев, которых имелось в избытке во всех слоях российского общества и даже в Зимнем дворце — как в кастрюле с перебродившим тестом, расползшимся по столу. И потому так же оперативно нашли ответ на второй вопрос: «Что делать?» — конечно, громить! Первой ласточкой стал разгром германского посольства в столице. Затем забросали камнями карету великой княгини Елизаветы Федоровны, урожденной Елизаветы Александры Луизы Алисы Гессен-Дармштадтской. Она приходилась сестрой императрице Александре Федоровне и была вдовой великого князя Сергея Александровича, погибшего в результате мощного теракта в 1905 году в Кремле (москвичи тогда шутили: «Великий князь пораскинул мозгами»). Елизавета Федоровна вряд ли была достойна того, чтобы в нее кидались камнями, ибо давно уже искупила свою вину (немецкое происхождение) беспримерной благотворительностью: основанием Марфо-Мариинской обители, общин сестер милосердия и многим другим. Император Николай II, в котором русской крови была 1/₆₄ часть, быстро подсуетился и 18 августа 1914 года переименовал Санкт-Петербург в Петроград — так приятнее было отеческому уху.

Но Москву-то не переименуешь! Конечно, Шухов не мог без грусти и осуждения смотреть на развернувшуюся антинемецкую истерию. Среди инженеров и его соавторов в разных проектах немало было тех, кто носил нерусские, немецкие фамилии, да хотя бы Кнорре и Лембке — с ними он разрабатывал схему московского водопровода. А Книппер? А Лолейт? А заказчики — Дангауэр и Кайзер, миллионер фон Мекк? А архитекторы — Клейн, Шехтель, Эрихсон, наконец, Рерберги? Да с кем же тогда работать-то? И что ждет Россию впереди при таком развитии событий?

Время на дворе стояло тяжелое. Вести с фронта приходили одна хуже другой, русская армия отступала пол натиском германцев. 27–29 мая 1915 года в Москве на волне антинемецкой истерии вспыхнули погромы. Жгли, крушили, грабили магазины, лавки, владельцами которых были носители немецких и прочих подозрительных фамилий — «Юлий Генрих Циммерман» (музыкальные инструменты), «Эйнем» (кондитерская), «Мандль» (мануфактура), аптеки Ферейна и многие другие. Шпиономания коснулась даже хозяина первого дома-небоскреба в Гнездниках Эрнста Рихарда Нирнзее. Мало того что заказов у Нирнзее поубавилось. На волне пробудившейся любви к родине заказывать у архитектора с немецкой фамилией проекты стало как-то не патриотично. Да и вообще — а не специально ли архитектор и выстроил его здесь, чтобы следить, подглядывать, вынюхивать? Для усмирения народных волнений московский главнокомандующий Юсупов ввел комендантский час, запрещавший москвичам находиться на улицах с десяти часов вечера и до пяти часов утра без специальных пропусков. Однако к осени дальнейшие события на фронте еще более усугубили и без того тревожную ситуацию в Москве…

А Шухову митинговать некогда — на Киевском вокзале идет монтаж дебаркадера, на Брянском возводят опоры перекрытий залов ожидания. Но это еще отголоски мирного времени. Что же касается военных заказов, то, помимо батопортов и дроболитейных башен, с 1915 года самыми масштабными из них стало создание новых типов мин и минных заграждений, а также проектирование артиллерийских платформ.

В январе 1915 года Морское ведомство обратилось в контору Бари с особо важным заказом на разработку конструкций мин и сетей заграждения против подводных лодок. В общей сложности под руководством Шухова было разработано более сорока типов мин, в том числе с сетями заграждения против подводных лодок, легких мин для небольших глубин, мин с ударным механизмом, приводящимся в действие натяжением якорного троса, цепных глубоководных мин, мин с пружинными и гидравлическими ударниками и т. д. Мины оказались самой массовой шуховской продукцией — заказ для конторы Бари составил 10 тысяч штук!^{184} Надо ли доказывать, какую неоценимую пользу мины Шухова принесли русскому флоту, защищая морские гавани и порты от вражеских атак.

Мины были настолько хороши, что германцы научились их вытравливать: «Постановку мин русские выполнили очень хорошо. Может быть, они получили достаточный опыт во время Русско-японской войны в азиатских водах и поэтому так хорошо наловчились в этом деле. Все турецкие порты на черноморском побережье были перекрыты русскими минными заграждениями. Перед Зунгулдаком, Синопом, Самсуном и Трапезундом русские постоянно ставили мины. Этим они нам очень сильно мешали. Сопровождение транспортов с войсками и пароходов с углем стало очень рискованным предприятием. Мы радовались каждый раз, если транспорт благополучно проходил все подходы к портам и не взлетал на воздух. Но эта минная напасть имела также и другую сторону. Для успешной защиты проливов были необходимы минные заграждения перед входами в Босфор и в Дарданеллы. В Турции морских мин не хватало. Поэтому русские мины, вытраленные специально обученными командами на катерах, на которых этот груз для конспирации маскировался овчинами и овощами, доставлялись в Константинополь. Затем в Константинополе русские мины приводились в боевую готовность и выставлялись в наших собственных минных заграждениях»^{185}.

Занимаясь минами, Шухов выезжал в Севастополь, где встречался с адмиралом Колчаком, высоко ценившим вклад Владимира Григорьевича в обороноспособность страны. Колчак посодействовал, чтобы подряд на мины был передан именно конторе Бари, чему молчаливо сопротивлялись чиновники Военного ведомства. Причину саботажа понять можно — слишком низкая стоимость исполнения заказа, заявленная Шуховым, не позволяла сделать значительные «откаты», доля которых обычно составляла до 10 процентов. Об этом весьма красноречиво через десять лет написал Худяков. Думается, что вообще Шухов для чиновников был неудобным со своими изобретениями — много с них не украдешь. Впрочем, эта ситуация чем-то напоминает неудавшийся проект шуховского водоснабжения Москвы — причина та же.

Летом 1916 года Шухов занимался артиллерийскими платформами. Артиллеристы ждали от него решения давно назревшей проблемы: как облегчить использование крупнокалиберных орудий в полевых условиях? Дело в том, что само тяжелое осадное орудие для точной стрельбы по цели должно стоять на специальной платформе, которую вслед за пушкой обычно тащат в конной упряжке два-три десятка лошадей, настолько она тяжела и неудобна. Во время войны спрос на лошадей резко вырос. Кроме того, сам трудозатратный и долгий принцип перевозки платформ значительно снижал боеспособность военных артиллерийских частей. Вряд ли нужно говорить о том, во что превращались дороги весной и осенью. Шухову со своими инженерами следовало придумать такую схему перевозки платформ, чтобы они легко транспортировались и на гораздо меньшей конной тяге, а платформа выдерживала не только трехтонное орудие, но и отдачу от выстрела. И еще: орудие должно легко менять траекторию обстрела. Парадоксальность задания заключалась в том, что платформа должна была быть и легкой, и тяжелой одновременно.

Нагрузку платформы и траекторию выстрела удалось рассчитать путем математических вычислений, для чего были учтены вес пушки, длина ствола, вес и скорость движения снаряда в канале ствола. С этим справились, но вот как перевозить платформы? Здесь явно требовалось остроумное решение. Три дня бились сотрудники конторы над необычной задачей, но так ничего и не придумали. Всех, как всегда, удивил Шухов. Его решение оказалось традиционно простым. Вспомнив, что самое гениальное изобретение человечества есть колесо, он предложил не изобретать велосипед и сделать платформы круглыми, поставить их на ребро и перевозить вслед за орудием попарно, соединенными осью, для чего понадобится максимум шесть лошадей, то есть в пять-шесть раз меньше, чем обычно. Таким образом, круглые платформы возили себя сами, да еще и могли выступать в качестве транспортного средства. Для перевозки двух деревянных платформ, превращенных в колеса, требовалась всего лишь одна двуколка. На установку платформы нужно всего полчаса, а поворот на 360 градусов может сделать лишь один артиллерист^{186}.

Вояки шуховскими платформами остались очень довольны. «Платформа инженера Шухова как в боевом, так и в походном отношении значительно превосходит все прежнего типа осадные крепостные платформы. Боевые ее качества: быстрота установки, круговой обстрел, прочность, легкость перемещения хобота (скорость наводки) и отсутствие мелких частей. Относительно походных ее качеств: она настолько улучшила подвижность батареи, что поставила ее на один уровень с тяжелой полевой артиллерией», — отмечал командир артиллерийской батареи^{187}. Среди пожеланий было увеличение диаметра и толщины колеса. Впрочем, необходимые отзывы об использовании своих платформ Шухов мог услышать и от своего сына Сергея, служившего в том самом артиллерийском дивизионе. Сохранилась и фотография 1916 года — артиллерийские платформы системы Шухова в походном положении на фоне котельного завода Бари в Симоновой слободе.

Как раз в то время, когда Шухов в конторе работал над артиллерийскими платформами, с фронта приходили ободряющие новости. Началось наступление Юго-Западного фронта императорской армии под командованием генерала Алексея Брусилова, пришедшееся на лето 1916 года. Это был знаменитый Брусиловский прорыв, в ходе которого армии Австро-Венгрии и Германии понесли тяжелые потери, а русские войска заняли Буковину и Восточную Галицию. Брусиловский прорыв стал крупнейшим сражением Первой мировой войны и самым успешным для русской армии. Значительную роль в успехе сыграло превосходство в артиллерии, которую не зря называют богом войны. Однако тактический успех Брусилова не перешел для России в стратегический, что многие связывали с некомпетенцией военной и политической верхушки страны.