МЫСЛЬ О СМЕРТИ

В 1969 году была опубликована знаменитая статья «Нравственность есть правда», выразившая творческое кредо Василия Макаровича Шукшина и ставшая невольной автохарактеристикой:

«Человек трезвый, разумный, конечно же, — везде, всегда — до конца понимает свое время, знает правду, и если обстоятельства таковы, что лучше о ней, правде, пока помолчать, он молчит. Человек умный и талантливый как-нибудь, да найдет способ выявить правду. Хоть намеком, хоть полусловом — иначе она его замучает, иначе, как ему кажется, жизнь пройдет впустую. Гений обрушит всю правду с блеском и грохотом на головы и души людские. Обстоятельства, может быть, убьют его, но он сделает свое дело. Человек просто талантливый — этот совершенно точно отразит свое время (в песне, в поступке, в тоске, в романе), быть может, сам того не поймет, но откроет глаза мыслящим и умным».

А зеркальным отражением темы правды в подцензурной статье стала тема лжи в недатированных рабочих записях, выраженная еще более лаконично, образно, разяще и проясняющая отношение Шукшина к тому, что происходило в современной ему России.

«Ложь, ложь, ложь… Ложь — во спасение, ложь — во искупление вины, ложь — достижение цели, ложь — карьера, благополучие, ордена, квартира… Ложь! Вся Россия покрылась ложью, как коростой».

«Восславим тех, кто перестал врать».

Последнее, можно предположить, относилось к Солженицыну[44], к его «Письму IV съезду писателей СССР» в 1967 году, в котором автор «Одного дня Ивана Денисовича» предлагал писателям говорить не на дежурные или абстрактные темы, а о вещах насущных — цензуре, сталинизме, исторической памяти. Шукшину все это было очень близко, но он по-прежнему публично не переходил грани дозволенного. Он не присоединился в том же 1967 году к довольно большому числу советских писателей, поддержавших Солженицына в коллективном обращении к писательскому съезду, либо потому, что ничего об этом не знал[45], либо потому что не собирался рисковать режиссерской и актерской карьерой. Да и вообще время «расшифровываться» для него еще не пришло, но в рабочих записях все осталось: «Армию — не тронь, милицию не тронь, партаппарат не тронь, чиновников министерского ранга не тронь… Ну а мужика я и сам не буду. В России — все хорошие!»

…Тогда же, в конце 1960-х, Шукшин навсегда бросил пить. Известно предание о том, что это произошло после того, как однажды Василий Макарович едва не потерял на улице маленькую дочь и после этого дал зарок не брать в рот ни капли. Так это было или не так, точно неизвестно. Валентин Виноградов рассказывал в интервью журналисту Сергею Иваницкому в 2009 году о том, что Шукшин «подшился».

Очень живое свидетельство о психологическом состоянии бросившего пить Шукшина привел в своих мемуарах «Вася Шукшин» Виктор Некрасов.

«— Ты поймешь меня, Платоныч, не можешь не понять. Пить не пью, а веселее не стал… Ну почему русские пьют, почему?

— Потому что вкусная она, — попытался я сострить.

Он даже не улыбнулся.

— Вот бросил, Платоныч, пить и что-то отрезал я в себе. Точно руку или ногу. Лишился чего-то. Даже не чего-то, а точно знаю, чего. Людей лишился, своих людей. Общества, если хочешь. Ну, есть у меня жена, хорошая, люблю ее. И детей люблю. По-настоящему люблю. А вот поговорить… Не в ЦДЛ же, не в ВТО… Бывало, зайдешь в кабак, нет, не в этот, а в простую забегаловку, рыгаловку обычную, гадюшник, подсядешь к столику… И такое тебе расскажут, такое разрисуют… Да ты пей, Платоныч, не стесняйся, я при деньгах, а я свой кофеек, по-интеллигентному, отпил уже свое…

Он прихлебывал кофе и курил сигарету за сигаретой.

— И лишен я теперь этого. Лишен теперь того самого общества, не профессоров там всяких и лауреатов — ты не обижайся, ты не лауреат — а тех самых, с кем у меня общий язык, Ванек и Петек, калымщиков, не подсядешь же к ним трезвый, за стукача примут. А с ними мне просто и ясно… А Сергей Аполлинариевич — грех мне на него роптать, многим я ему обязан — да разве мне интересно с ним выпить? Да ну их всех на фиг, всех этих киношников знатных, обрыдли. С одним Генкой Шпаликовым только и можно, а ему тоже нельзя, видал, как распух?»

Однако дело было не только в «изоляции» от пьющих сограждан.

По причудливым законам человеческой психики освобождение от алкогольной зависимости усилило страх смерти, страх не успеть сделать все задуманное, «…присосалась ко мне мысль о смерти (во!), — писал Василий Макарович Белову осенью 1968 года. — Нет, просто вдруг задумался на эту “тему”. Тьфу, гадко! Когда-нибудь, может быть, не будет гадко, а теперь еще гадко. Прямо молился: только не сейчас, дай сделать что-нибудь. Чудом держусь, чтоб в магазин не спуститься. Не приведи Господи!»

То же самое было и в рабочих записях: «Когда стану умирать, — скажу: “Фу-у, гадство, устал!” Не надо умирать».

Именно этим страхом не успеть сделать все задуманное и диктуются последние годы жизни Шукшина, когда тема смерти все больше занимала его как художника. О смерти он писал в так понравившемся Федину рассказе «Как помирал старик», а позднее в «Алеше Бесконвойном», словно открещиваясь, отгоняя смерть от себя: «…а что, вытянусь вот так вот когда-нибудь… Алеша даже и руки сложил на груди… <…> Но душа воспротивилась… <…> Ну ее к черту! Придет — придет, чего раньше времени тренироваться!»

О смерти размышлял в «Странных людях», особенно в заключительной новелле «Думы», а еще позднее — в очень коротком, пронзительном рассказе «Жил человек». Но чем чаще умирали его герои, тем больше он работал. Работоспособность у него была невероятной, не случайно примерно в это же время — датировать такого рода события так же сложно, как и ручаться за точность передачи слов — Шукшин говорил Юрию Скопу: «За эти восемь дней шестой рассказ начал. Может, это ненормально, а? Графомания? Но ведь пишется. Будто само. Я-то навроде и ни при чем…»

Вот в чем были его счастье, его сила, его мощь, его гибель…

Помимо сыгранных ролей в кино, он писал роман «Я пришел дать вам волю». В 1969 году в октябрьском номере «Нового мира» была опубликована подборка рассказов: «Суд», «Хахаль», «Макар Жеребцов», «Материнское сердце», «Свояк Сергей Сергеич», а в ноябре в «Сельской молодежи» вышел знаменитый «Микроскоп». И все же главные события в жизни Шукшина случились в следующем, 1970-м, которому суждено было стать последним хотя бы относительно благополучным годом, полным надежд. Все, что последует дальше, будет нести приметы гибели, обмана, разочарования, предательства, отчаянного стремления выжить и преодолеть тень невыносимых побед и горьких поражений. Однако за четыре года до смерти померещилось, что в его жизни может что-то забрезжить.

Загрузка...