УВЕРУЙ, ЧТО ВСЕ БЫЛО НЕ ЗРЯ

После встречи с Шолоховым Шукшин прожил меньше четырех месяцев. В основном на Дону, хотя успел за это время съездить в Ленинград на прогон спектакля «Энергичные люди». «Ездил недавно в Ленинград на 3 дня: у меня там поставили в театре пьесу. Ездил на сдачу ее», — писал в июне матери. Иногда вырывался домой, к своим, но, по воспоминаниям очевидцев, болезнь уже брала свое, и он это чувствовал.

«Как-то выдалось несколько свободных дней, и мы отправились в Москву, — вспоминал Георгий Бурков. — Обратно договорились возвращаться вместе. Условились встретиться у магазина “Журналист”, что на проспекте Мира. В назначенный час прихожу — он уже на месте. Стоит возле машины, курит и плачет. “Ты чего, — спрашиваю, — стряслось что?” — “Да так, девок жалко, боюсь за них”. — “А что с ними случится?” — “Не знаю. Пришли вот провожать. Стоят как два штыка, уходить не хотят. Попрощались уже, я их гоню, а они стоят, не уходят”. По его лицу текли слезы. Будто знал, что в последний раз видит дочерей Машу и Ольгу».

Столь же горькими оказались последние воспоминания о Шукшине Глеба Панфилова, у которого Василий Макарович снимался в своем последнем фильме «Прошу слова» в роли провинциального драматурга Феди. И тут, конечно, возникает вопрос: зачем ему это было нужно? Только потому, что пообещал, потому что относился к Панфилову с симпатией, или же хотел остаться еще в одном облике, в одной роли — кто теперь скажет…

«Когда он вошел в павильон, у меня было физическое ощущение, что он не идет, а парит, почти не касаясь пола. Потом я узнал, что примерно то же самое почувствовали и все остальные — такой он был высохший, худой. Не человек, а его тень. Джинсы на нем болтались, вязаная кофточка, прикрытая модным кожаным пиджаком, висела как на вешалке, а на ногах — босоножки в пластмассовых ремешках. Глаза красные с неестественным блеском — верный признак бессонных ночей».

А между тем «помирать собирайся — рожь сей». Продолжалась подготовка к съемкам «Степана Разина». Еще весной 1974 года директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов обратился к новому «министру кино» Ф. Т. Ермашу, сменившему А. Ф. Романова, с просьбой рассмотреть вопрос о постановке двухсерийного фильма «Степан Разин» в рамках государственного заказа, что — понятное дело — было для Киностудии с учетом дороговизны съемок делом очень важным. Согласился Ермаш с этим предложением или нет — неизвестно, но на просьбу Сизова произвести расходы в размере десяти тысяч рублей на предварительные работы по кинокартине до запуска ее в режиссерскую разработку и подготовительный период разрешение в порядке исключения дал.

Двадцать пятого июля 1974 года, в последний свой день рождения, в свое 45-летие, Шукшин послал из станицы Клетской пространную телеграмму директору «Мосфильма»:

«УВАЖАЕМЫЙ НИКОЛАЙ ТРОФИМОВИЧ ПРОШУ ВАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ НАЧАТЬ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ ФИЛЬМУ “РАЗИН" ПЕРВОГО АВГУСТА 1974 ГОДА СОГЛАСНО ДОГОВОРЕННОСТИ РАБОТЕ ПОКА ПРИСТУПЯТ РЕЖИССЕР ШУКШИН ОПЕРАТОР ЗАБОЛОЦКИЙ ХУДОЖНИК НОВОДЕРЕЖКИН ДИРЕКТОР МИЛЬКИС ТАКЖЕ ХУДОЖНИК КОСТЮМАМ АДМИНИСТРАТОР ФОТОГРАФ БЛИЖАЙШИЕ ПЛАНЫ ВЫБОР НАТУРЫ МЕСТ БАЗИРОВАНИЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЗАКАЗОВ НА ПОСТРОЙКУ СТРУГОВ ПОШИВ КОСТЮМОВ ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОРУЖИЯ ЕСЛИ НЕ СМОГУ ПРИЕХАТЬ ПРОШУ НАЧАТЬ БЕЗ МЕНЯ С НИМИ ВСТРЕЧУСЬ ЗДЕСЬ УВАЖЕНИЕМ ШУКШИН».

Пятым августа датировался приказ Сизова о продлении подготовительных работ с 5 августа по 31 октября, и таким образом в последние месяцы и недели жизни Василий Шукшин по-прежнему уверенно сидел в двух кинематографических санях, актерских и режиссерских, что не мешало ему вопреки дружеским предостережениям катиться еще и в санках литературных. Да как славно катиться! В его писательских делах в последний год жизни все действительно складывалось удачно, и по последним шукшинским вещам хорошо чувствуется, что в отличие от своего физического состояния («Все чаще жаловался на ноги. Я видел, как ему трудно ходить, как тяжко дается даже небольшое расстояние — от пристани на Дону до площадки», — вспоминал Бурков), творчески он не был ни исчерпан, ни истощен. Он уходил на взлете, на подъеме, и трудно даже вообразить, сколько потеряла русская литература, потеряв Шукшина…

В мае вышла его лучшая книга «Беседы при ясной луне», в июне был, наконец, сдан в набор многострадальный роман «Я пришел дать вам волю» в издательстве «Советский писатель», в июле журнал «Звезда» напечатал «Точку зрения», журнал «Аврора» — рассказ «Рыжий», относящийся к шукшинскому детству, а «Искусство кино» — киносценарий «Брат мой», который первоначально назывался «Враг мой», и именно по этому сценарию Валентин Виноградов впоследствии снял фильм «Земляки», в котором Шукшин и хотел, да не смог сыграть[70]. Тогда же, в июле, в «Вопросах литературы» была напечатана дискуссия о фильме «Калина красная», в которой приняли участие С. Залыгин, К. Ваншенкин, Л. Аннинский, В. Баранов, В. Кисунько и Б. Рунин, а Шукшин всем им по существу возразил. В августе в «Литературной России» был опубликован рассказ «Други игрищ и забав» с абсолютно городским сюжетом и определенным изживанием «чудачества», как до этого и в «Вечно недовольном Яковлеве», опубликованном в марте того же года в газете «Неделя».

Летом Шукшин подал в издательство «Молодая гвардия» заявку на новую книгу, в которой написал строки, почти всегда цитируемые, когда говорят о Шукшине, и в самом деле, их можно считать символом его веры, да и не только его — здесь в концентрированном виде изложен русский национальный кодекс, применимый к любым временам отечественной истории: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами — стоит ли отдавать его за некий трескучий, так называемый “городской язык”, коим владеют все те же ловкие люди, что и жить как будто умеют, и насквозь фальшивы. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

В сентябре вышла последняя прижизненная подборка рассказов в «Нашем современнике», среди которых был совсем небольшой, по стилистике близкий к документальному, невыдуманному рассказ «Жил человек…» с трагическим описанием смерти соседа по больничной палате:

«Я проснулся от торопливых шагов в коридоре, от тихих голосов многих людей… И почему-то сразу кольнуло в сердце: наверно, он. Выглянул из палаты в коридор — точно: стоит в коридоре такой телевизор, возле него люди в белых халатах, смотрят в телевизор, некоторые входят в палату, выходят, опять смотрят в телевизор. А там, в синем, как кусочек неба, квадрате прыгает светлая точка… Прыгает и оставляет за собой тусклый следок, который тут же и гаснет. А точечка-светлячок все прыгает, прыгает… То высоко прыгнет, а то чуть вздрагивает, а то опять подскочит и следок за собой вытянет. Прыгала-прыгала эта точечка и остановилась. Люди вошли в палату, где лежал… теперь уж труп; телевизор выключили. Человека не стало. Всю ночь я лежал потом с пустой душой, хотел сосредоточиться на одной какой-то главной мысли, хотел — не понять, нет, понять я и раньше пытался, не мог — почувствовать хоть на миг, хоть кратко, хоть как тот следок тусклый, — чуть-чуть бы хоть высветлилась в разуме ли, в душе ли: что же это такое было — жил человек… Этот и вовсе трудно жил. Значит, нужно, что ли, чтобы мы жили? Или как? Допустим, нужно, чтобы мы жили, то тогда зачем не отняли у нас этот проклятый дар — вечно мучительно и бесплодно пытаться понять: “А зачем всё?” Вон уж научились видеть, как сердце останавливается… А зачем всё, зачем! И никуда с этим не докричишься, никто не услышит. Жить уж, не оглядываться, уходить и уходить вперед, сколько отмерено. Похоже, умирать-то — не страшно».

Загрузка...