Снежный поход

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Многое видали на своем веку, многое несли на себе могучие воды Лены.

В прежние годы летом среди сочных прибрежных трав и ярких цветов, между крутыми, обрывистыми берегами и грозными скалами, по «Большой воде» шли паузки-суденышки с товарами и людьми.

Товары везли купцы — яркие ленты, пестрые дешевые материи, крашеные безделушки, табак, спирт и водку. За эту дребедень у доверчивых, бесхитростных обитателей глухого края выменивались енотовые, лисьи, беличьи, медвежьи шкуры. Богатели, наживались купцы, за бесценок получая «мягкое золото» — пушнину.

Людей везли жандармы. Медленно, под ярким солнцем, среди неугомонного щебета птиц, среди всей этой ликующей, расцветшей от долгожданного и короткого тепла природы двигались по Лене мрачные черные суда, везя в своих душных, зловонных трюмах изнуренных, закованных в кандалы людей, боровшихся против царского правительства.

Зимою на скованной льдами Лене звенели бубенцы, мчались лихие упряжки, сидели закутанные с головы до пят в меха урядники, сборщики податей, купцы, жандармы.

После Октябрьской революции, после того, как в борьбе за советскую власть народы Якутии с помощью русского народа одержали победу над богачами, тойонами и белогвардейцами, новые грузы понесла на себе река: с каждым годом все больше продуктов, товаров, охотничьего снаряжения, машин и оборудования посылала Советская Россия в помощь крепнущей и развивающейся Якутии.

В трюмах судов лежали машины, книги, учебные пособия.

Из далекой России ехали врачи, учителя, инженеры, агрономы, геологи. И все чаще среди них встречались молодые люди, которые, въезжая в Якутию, снимали шапки и, утирая выступившие на глазах слезы радости, с волнением говорили: «Здравствуй, родина!» Это, закончив институты и техникумы Советского Союза, возвращались домой для работы сыны и дочери Якутии.

Теперь, впервые за свое существование, скованные морозом воды реки приняли на себя необычный груз новой России — мощные, тяжелые гусеничные тракторы «Сталинцы».

Путь по Лене — не лесная просека, не узкая горная тропа. Просторно на Лене. Ровная, длинная, белой бесконечной скатертью стелется дорога, поблескивая, искрясь своим белоснежным, разрисованным голубыми прожилками льда нарядом.

Дудко плотно позавтракал и теперь, выйдя из вагончика, стоит на краю саней, любуясь красавицей рекой.

— Что, Григорий Иванович, хороша Лена? — спрашивает стоящий рядом Абрамов.

— Хороша! — соглашается Дудко. — Мне такую ширь еще не приходилось видеть. Ишь, как разлилась: другого берега не видать…

— Первая река в Якутии. Да и вообще за Уральским хребтом ей нет равных — 4700 километров тянется, — несколько мечтательно, словно представляя себе весь путь реки, продолжает Абрамов.

— Неужели четыре тысячи семьсот?! — поражается Дудко.

— Да. Начинается она недалеко от Байкала, под 54-м градусом северной широты, а впадает своими рукавами в море Лаптевых, где-то между 72-м и 73-м градусами северной широты.

— Хм! — продолжает изумляться Дудко.

— Свыше 70 крупных притоков впадает в Лену, — продолжает Абрамов. — Ученые подсчитали, что Лена каждый год отдает морю более 500 миллиардов кубических метров воды.

— Это сколько ж?! — потрясенный цифрой, произносит Дудко.

— А вот: в миллиарде миллион миллионов. А Лена 500 таких миллиардов отдает и, как видишь, не мелеет.

— Пятьсот миллиардов! — силясь физически представить себе эту величину, повторяет Дудко.

— Да, 500, — подтверждает Абрамов, — да мало того, что отдает влагу, она еще и тепло свое отдает. Подсчитано, например, что если б собрать все тепло, которое речная вода приносит в море, то этим теплом можно было бы расплавить 55 миллиардов кубометров льда.

Дудко смотрит на Абрамова загоревшимися глазами, что-то прикидывает в уме и неожиданно возвращается в вагончик.

— Ты куда это, Григорий Иванович? — удивленно спрашивает Абрамов.

— Записать хочу, — отвечает Дудко, — больно интересные вещи вы рассказали, забыть боюсь. Дома-то, знаете, как интересно рассказать будет.

Более пологий, чем правый, но все же крутой левый берег реки, вдоль которого идут машины, поражает всех своей суровой красотой и фантастическим зодчеством природы.

Серые, в хаотическом беспорядке нагроможденные друг на друга, шлифованные веками тысячетонные валуны сменяются гладкими, коричневыми с розовыми разводами, почти вертикальными стенами.

Временами у берегов Лены появляются колонны, высокие каменные опоры гигантских несуществующих сводов, — результат многовековой работы ветров и воды. Эти колонны долго тянутся одна за другой, и кажется издали, что сделаны они не природой, а искусными руками человека.

А то вдруг в гранитном берегу Лены открываются гигантские ворота, с широкими, низко висящими (вот-вот свалятся) сводами. И снова тянутся и тянутся без конца крутые, причудливо пересеченные трещинами стены берега, на сером фоне которых временами появляются темные пятна, похожие на глубокие пещеры.

А вот, словно специально сложенные и разрисованные художником, берега начинают идти слоями — ступеньками, и каждая из них имеет свою, отличную от другой, тонко подобранную окраску: светлая ступень, за ней чуть темнее, потом серая, темносерая, черная. Чем выше, тем все больше сгущаются краски — и вдруг над самым темным, самым мрачным и суровым слоем-ступенью нежным и ярким контрастом голубеет небо.

Иногда над Леной, далеко наклонившись вперед, словно повисает в воздухе скала. Как она держится, каким чудом не падает, — трудно понять, и долго еще трактористы, пройдя этот опасный, как им кажется, участок под скалой, поворачивают головы и смотрят на все более отдаляющуюся глыбу, поразившую всех, как чудо.

А бывает и двойное чудо: на такой, непонятно какими силами удерживаемой скале, прямо на голом и гладком камне, словно поставленная на тарелку свеча, одиноко стоит сосна. Злые ветры гнут ее, ломают, стараются сбросить вниз, но сосна стоит, как прилепленная, крепко вцепившись невидимыми с реки корнями в скалу, висящую в воздухе.

Однажды по колонне прокатилось: «Гляди, гляди — сохатый!»

На гладкой отвесной скале отчетливо, несмотря на большое расстояние, виднелся нарисованный силуэт лося. Чем ближе подходила колонна к отвесной скале, тем больше вырастал этот силуэт, тем больший восторг и изумление вызывал он у всех. Как мог держаться на этой, казалось бы, неприступной стене художник? Кто он был, зачем и когда рисовал? Какими немеркнущими, несмываемыми красками выводил контуры этого легкого, с горделиво поднятой головой, свободного жителя якутской тайги?

— Эх, красота, Василий Сергеевич! — восхищался Дудко. — Гляди, берега какие…

— Ты лучше не на берега, а на лед поглядывай, — говорил Козлов. — Сам не забывай, где идем, и людям почаще напоминай об этом: не потопить бы машины.

Первые часы экспедиция шла по реке с опаской. Все помнили, как старик, председатель Чуранского поселкового совета, предостерегал их.

— Лена — река быстрая, бурная, могучая, — говорил он. — Пока мороз Лену одолеет, много повозится. Вишь, сколько торосов наворочено!

И он показывал на середину реки, где, как след титанической борьбы воды с морозом, хаотически громоздились бесформенные глыбы льда. Мороз сковывал Лену, а река рвалась, разрывала застывший лед, выталкивала его наружу, и огромные льдины в причудливом нагромождении бесконечными торосами тянулись по реке.

— А местами — не гляди, что морозы стоят лютые, — продолжал старик, — она, матушка, и сейчас колобродит, противится, на свободу хочет. А бывает, и лед есть, да не шибко толстый. Человеку, либо коню — нипочем, ну а вашим красавцам, пожалуй, не пройти.

— А места эти вам известны? — спрашивали участники похода.

— То-то и дело, что нет, — отвечал старик. — Кто его знает, где прорвет река. Сейчас, скажем, в одном месте вырвется, — мороз разъярится, схватит, скует ее, а она в другом месте лед рванет. А чтоб узнать, где живая вода стоит, смотреть нужно. Днем это легче. Ночью особый глаз нужен, не пропустить бы…

Боясь полыний или тонкого льда, стараясь уменьшить давление на лед, экспедиция вела тракторы развернутым строем. Трактористы внимательно, до рези в глазах всматривались в заснеженный лед, вслушивались, не раздастся ли сквозь рокот моторов зловещее потрескивание.

Но колонна вторые сутки двигалась по реке, а лед все лежал, твердый, словно камень.

— Вот это дорожка! — радовались трактористы.

В первые сутки прошли 80 километров. Во вторые 100.

— Эх, ехать бы так до самого Якутска, — мечтали люди.

К Лене привыкли, Лену перестали бояться, и напоминания механиков и Козлова о полыньях, о тонком льде принимались уже со скрытой усмешкой.

— Ладно, мол, страховаться. Разве ж может вода не застыть при таком морозе!

Козлову и самому порой начинало казаться, что чуранский председатель наговорил о Лене много лишнего, что старик просто преклонялся перед этой могучей рекой и склонен был приписывать ей почти сверхъестественные свойства. Уж очень спокойно проходил пока путь. Час за часом — все та же надежная ледяная гладь, засыпанная чистым хрустящим снегом. Все те же суровые и величественные виды. Все так же вьется меж крутых берегов Лена. Иногда вдалеке появляется и вырастает темный силуэт острова.

— Эх ты, нелегкая тебя сюда занесла, — морщится Дудко, прикидывая на глаз, сколько дополнительных километров придется пройти колонне, чтоб обогнуть этот остров.

Заросшие лесом, эти населенные острова огромны и необычайно красивы.

— Сейчас трудно себе представить, до чего, должно быть, эти места хороши летом, — несколько рассеянно, думая, видимо, о чем-то другом, говорит Абрамов. — Пышная зелень, сочные травы, яркие цветы и могучее течение Лены. Да, летом здесь очень красиво…

Абрамов задумывается и вдруг добавляет:

— Но от этого наш путь не становится короче, правда, Василий Сергеевич? Даже если допустить, что летом эти острова прекрасны?

— Это бесспорно, — говорит, улыбаясь, Козлов.

— А скажи, — неожиданно спрашивает Абрамов, — что, если нам не огибать острова и полуострова на крутых извилинах реки, а пересекать их в наиболее подходящем месте. Не сократит ли это нам путь?

— Выигрыш в пути — не всегда еще выигрыш во времени, — уклончиво отвечает Козлов. — Помните, сколько часов мы спускались на Лену в Чуране?

— Помню, но там было очень круто, а здесь, я вижу, есть пологие места. К тому же, мы можем вести предварительную разведку. Вот махну я сейчас с Белоусовым на тот остров, что перед нами. Проскочу его, посоветуюсь с жителями, а там посмотрим.

Теперь путь и в самом деле сократился. В удобных местах тракторы медленно взбирались на сушу и пересекали острова, срезали крутые изгибы реки по суше.

В одном из крупных островных селений колонну ожидала необычная встреча. У самой дороги, построившись по два, с развернутым красным знаменем стояли дети.

Водители смотрят на эту живописную группу ребят, на знамя, на стоящего рядом с детьми высокого человека. Краешком глаз поглядывают на Абрамова. Даст начальник экспедиции сигнал остановки или нет? Ведь уже сколько селений проехали без остановок. Наверное, начальник и сейчас соскочит с машины, пропустит колонну вперед, а сам останется в селении, поговорит с людьми немного, расскажет о походе, о том, что происходит сейчас в стране и во всем мире, ответит на вопросы якутов. И смотришь — через час-другой уже мчатся оленьи упряжки, возвращая экспедиции ее начальника.

Головная машина едет не останавливаясь. И вдруг раздается дружное, громкое, восторженное — «Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!» Рука Абрамова поднялась вверх — сигнал остановки. Трактор Соколова подъехал к ребятам и остановился. Строй детей неподвижен, высокий человек что-то говорит и, словно дирижируя, машет рукой.

— Здравствуйте, отважные люди, приглашаем вас в гости! — изо всех сил дружно кричат дети и, не выдержав, ломают строй. Они рассыпаются и со всех сторон окружают соскочившего с трактора Абрамова.

— Здравствуйте, дорогие ребята! — весело улыбаясь, говорит он детям. — Спасибо вам за приветствие. Кто вы, кто вас привел сюда и научил так хорошо говорить по-русски?

— Мы школьники, — вразброд, но дружно отвечают дети.

— Вон наша школа, — они показывают на стоящий на опушке леса рубленый дом, — вот наш учитель, Павел Николаевич.

Дети расступаются, и перед Абрамовым предстает высокий, широколицый, с коротким, весело вздернутым носом юноша.

— Ваши орлы? — говорит Абрамов.

— Мои, — отвечает учитель, здороваясь с Абрамовым и подошедшими трактористами.

— Хороши! Очень хороши!

— Да, на ребят не жалуюсь, — говорит учитель. — Они у меня молодцы. Учиться любят, всем интересуются. Толковый народ.

— Послушайте, да вы мало того, что русский, вы еще и мой земляк, кажется: окаете, как настоящий волжанин, — восклицает Козлов.

— Всю жизнь в Горьком прожил, вот и окается, — улыбается учитель Глебов.

— И давно вы здесь?

— Три года.

— Ого! Срок солидный, тем более для таких мест.

— А что места? Места хорошие! Я уже привык, больше того — полюбил я эти края. И народ здесь хороший. Жизнь трудная, суровая, а люди чуткие, отзывчивые.

Бойкий коренастый малыш схватил Абрамова за руку.

— Пойдемте к нам в школу!

— А ведь и правда! Что ж это я заговорился? — спохватился Глебов. — Обязательно пойдемте. Мы с ребятами очень хотим увидеть вас у себя в гостях.

— Пошли, — согласился Абрамов.

В светлой школе тепло и чисто. На стенах — портреты Ленина и Сталина. В шкафу — учебные пособия, карты, таблицы. В дальнем углу — картины, нарисованные самими учениками: пасущиеся олени, белки на дереве, ставший на дыбы медведь.

— Олени с натуры рисованы? — спросил кто-то из гостей.

— Здесь почти все с натуры: олени, белки, медведи. Летом ветви деревьев тянутся прямо в открытые окна. В тайге белок уйма. Они скачут с ветки на ветку и к нам подбираются. Хоть фотографируй их из окна школы. А вот прошлой зимой во время занятий слышим треск во дворе, подбежали к окну и видим: медведь у сарая возится. Ребята выскочили наружу, закричали, медведь испугался и убежал. А вот этот малыш, — учитель притянул к себе одного из школьников, — взял да и нарисовал косолапого. Не в городе — в лесу живем.

Учитель улыбнулся, но тут же серьезно добавил:

— Но знания у наших ребят будут не хуже, чем у городских!

— Человек все может сделать, если захочет, — ответил Абрамов. — Я не сомневаюсь, что ваши школьники будут прекрасно подготовлены. Вы хотите этого, а значит, добьетесь.

Учитель благодарно взглянул на собеседника, но тут же сказал:

— Только вы не думайте, что у меня все уже в порядке. Тут еще очень много нужно сделать, чтоб как следует поставить учебу.

— И все это вы сделаете, я чувствую, — с искренней теплотой сказал Абрамов. — Вы в партии?

— Пока комсомолец. В этом году собираюсь вступать.

Абрамов молча пожал ему руку. Тут к ним подбежал тот бойкий паренек, что пригласил Абрамова в школу.

— А вы покатаете нас на машинах? — спросил он лукаво наклонив голову и искоса поглядывая на начальника.

— Ну, и бедовый же ты парень! — сказал Абрамов.

— Это Володя, председатель нашего пионерского отряда, — представил ученика Глебов. — Его отец — рыбак и охотник.

— Я сам в этом году четыреста бурундуков из рогатки убил, — серьезно доложил Володя.

— Ты смотри! — воскликнул Абрамов. — Далеко пойдешь, сынок. А насчет катанья — так ясно, покатаем.

Дети облепили машины, по двое уселись возле трактористов, вскарабкались на сани. Они сидели, затаив дыхание, с горящими от восторга глазами и слезли с тракторов лишь когда колонна уже изрядно отдалилась от поселка. На прощанье Паша дала каждому по плитке шоколада. Участники похода еще раз крепко пожали руку учителю; колонна двинулась дальше.

Решив размяться, Козлов и Абрамов взяли лыжи и пошли впереди колонны. Некоторое время они шли молча.

— Вот такие обыкновенные, незаметные люди творят большие, даже великие дела, — сказал наконец Козлов.

Абрамов искоса посмотрел на своего спутника.

— Это вы об учителе говорите?

— Да! — ответил Козлов.

— Это верно, — согласился Абрамов. — Интересно, а как вы свою работу оцениваете?

— Свою? — удивился Козлов. — Работа, как работа. Нужная, конечно, но не то, что у этого Глебова. У него… как бы это получше выразить свою мысль? У Глебова она красивей, человечней. Сознательности больше требует, душевной отваги, что ли…

— «Душевной отваги», — задумчиво повторил Абрамов. — Это хорошо сказано. Но разве эта душевная отвага не требуется, например, в нашем походе, от каждого из нас: от вас, Василий Сергеевич, от механиков, от наших трактористов? Знаете ли, этой душевной отваги сколько угодно у советских людей. Ведь вот Алексей Стаханов показал пример, а сразу сотни тысяч людей по всей стране подхватили этот почин. И каждый его последователь делает большое, великое дело и, очень возможно, думает, как вы: «Я — что? Моя работа простая, а вот другие…» Да знаете, наверное, и Глебов проводил сейчас экспедицию, вернулся с детворой в школу и подумал о нас: «Вот это работа, вот это героика — не то, что я!» А? Как вы думаете? Ведь, право же, так думает, не иначе!

— Пожалуй, что и так, — согласился Козлов.

Лыжники снова некоторое время шли молча.

На этот раз молчание нарушил Абрамов.

— А ведь вам, Василий Сергеевич, тоже пора в партию вступать, — обратился он к Козлову и, заметив быстрый, удивленный взгляд инженера, спросил: — Вас что, удивили мои слова?

— Меня поразило совпадение наших мыслей, — ответил Козлов. — Я сам только что думал об этом. Решил: вернусь на завод и сразу же подам заявление о приеме в партию.

— Если вам нужен будет поручитель, я с радостью поручусь за вас, Василий Сергеевич.

Козлов смотрел на Абрамова потеплевшим, растроганным взглядом.

— Спасибо, Евгений Ильич, большое спасибо. За доверие — спасибо.

— Ну, смотри, инженер, — после некоторого молчания произнес Абрамов. — Когда секретарь райкома партии будет тебе вручать партийный билет и, поздравляя, пожмет руку — вспомни, пожалуйста, о нашем сегодняшнем разговоре и прими и мои поздравления.

…Движутся тракторы. Гул моторов, опережая машины, несется вперед, бьется о ледяные торосы, ударяется о нависшие над рекой угрюмые скалы, мелкой частой дрожью сотрясает лед.

Третья ночь похода по Лене ничем не отличалась от тех, первых, — такая же морозная, но тихая, мутновато-белая.

Жизнь колонны шла спокойно и размеренно. В положенное время сменялись трактористы. Попрежнему бессменно дежурила Паша, и казалось, совсем не спали Белоусов с Абрамовым, бороздя берега реки в поисках хорошего, удобного пути. Попрежнему бесперебойно работали моторы и расстилались под катками машин стальные гусеницы.

Около полуночи тракторист Евдокимов, бросив взгляд на манометр, увидел, что стрелка прибора стоит на нуле. Быстро остановив машину, он кинулся за Дудко. Прибежавший механик прислушался к работе мотора, осмотрел трубки, подающие масло, течи не обнаружил, подумал мгновение и крикнул: «Глуши!»

— Шпонку сорвало в шестерне масляного насоса, — определил Дудко.

— Серьезное дело, надолго задержимся? — спросил Абрамов.

— В заводских условиях — ничего серьезного. Здесь, конечно, дело сложнее, — ответил Козлов, — часа два, думаю, отнимет вся эта история.

«Два часа? Ну, это еще не так страшно», — подумал Абрамов и впервые за сутки пошел отдыхать в вагончик.

Спиртовой термометр показывал 60 градусов холода.

«Где тонко, там и рвется, — подумал Абрамов. — Просто удивительно. Эти аварии всегда возникают в самое неудобное время — ночью или в особенно сильный мороз. А сейчас — и ночь, и мороз. Попробуй ремонтировать в таких условиях».

— Пашенька, ты сейчас спать не будешь? — спросил он.

— Что вы, Евгений Ильич! Говорят, что с пятеркой неладно. Люди греться будут приходить. Горяченького захотят. Где ж тут спать? Я уж потом, как исправят.

— Тогда разбуди меня, пожалуйста, часа через два. А если раньше исправят трактор, то раньше буди.

В два часа ночи Абрамов узнал, что пятерка до сих пор не готова. Он оделся и вышел. Мороз сразу ожег дыхание и так опалил лицо, что заломило скулы. Начальник экспедиции вернулся и предупредил Пашу:

— Будут приходить люди — выдавай по 100 граммов спирта.

— А Евдокимову и Попову тоже давать? — Паша свято соблюдала приказ начальника экспедиции насчет этих трактористов.

— Им тоже, — разрешил Абрамов.

Он снова вышел. Мороз теперь показался не таким сильным, но почему-то знобило. «Не захворать бы! — подумал Абрамов. — Еще чего нехватает», — и пошел к ремонтируемой машине.

Тракторы остановились, как шли, развернутым фронтом, захватывая почти всю левую часть реки. Вздымалось вверх пламя семи костров, причудливыми светильниками озаряя машины. И казалось, что свисающие над обрывом ветви деревьев тянутся к этим неизвестно откуда попавшим сюда источникам тепла, к этим небольшим, пламенеющим внизу солнцам. Далекая круглая бледножелтая луна тянула слабую, едва видную дорожку по льду реки. Казалось, что и дорожка, и сама луна, и река, и заросшие лесом берега над нею — все это поддалося морозу, все закаменело, утратило жизнь. Только костры да люди, что собрались у тракторов, двигались, жили. Лаская металл, пробираясь все выше, метались красноватые языки пламени, вились в воздухе, рассыпаясь пышным веером и погасая, золотистые искры, бегали, пританцовывали, хлопали накрест руками, что-то делали у машины люди.

В толстых, теплых, но неуклюжих рукавицах было невозможно работать. Мелкие детали вываливались из рук, их нельзя было как следует ухватить, надеть на другую деталь, закрепить, навернуть. В узкие места мотора одетая в рукавицу рука не пролезала, и как это ни тяжело было, приходилось работать без рукавиц.

До похода в Якутск Дудко вообще казалось, что руки его не боятся мороза. Перчатки он носил, но мог обойтись и без них. Если замерзали руки, он брал горсть снега, сильно растирал кисти, а когда они начинали пылать, вытирал их насухо и снова мог долго работать без перчаток. Теперь пальцы деревенели моментально и с трудом сгибались. Гаечный ключ невозможно было держать: он жег, раскаленный морозом. Казалось, металл настолько сильно прилипает к руке, что если разжать кисть, ключ повиснет. И действительно, вместе с металлом, причиняя сильную боль, отрывались с ладоней и пальцев маленькие куски кожи.

Стиснув зубы, с перекошенным от напряжения лицом Дудко работал несколько минут, затем отрывал от руки инструмент и стремительно надевал рукавицы. Тогда начинал работать Складчиков.

В теплых варежках руки понемногу отходили, пальцы приобретали гибкость, и тогда особенно сильно начинали болеть израненные, ободранные ладони. А в это время Складчиков из последних сил делал еще несколько движений и уступал место Козлову. Так, сменяя друг друга, инженер и механики проводили ремонт.

Абрамов наблюдал эту сцену и словно сам испытывал физическую боль.

— Почему вам никто не помогает? — спросил он.

— Товарищи пробовали помочь, — ответил Козлов, — но получается дольше. И вообще… потом кое-что приходится переделывать, а тут и так некогда…

«Какое это счастье, — подумал Абрамов, — что в экспедиции участвуют эти опытные механики, заводские люди. Что бы мы делали без них в таком походе?»

— Послушайте, — вдруг сказал он. — Зачем же инструменту мерзнуть? Давайте бросим его в костер, пусть греется.

Козлов обернулся и поглядел на него с недоумением, но потом сказал: «Правильно»!

Гаечные и торцевые ключи, отвертки, плоскогубцы сунули в огонь по краям костра.

— Так! — сказал Абрамов, подождал немного, пока инструмент нагрелся, затем выхватил из огня нагретый ключ и быстро подал его Козлову: — Бери, Василий Сергеевич!

Ключ некоторое время хранил в себе тепло и согревал руку. Затем из костра выхватывали другой ключ и подавали взамен остывшего.

Работать стало легче, и хотя попрежнему деревенели от мороза руки, каждый работал значительно дольше.

Уже рассветало, когда, закончив ремонт, колонна двинулась в путь. Сзади, словно прощаясь с уходящими, колеблемое слабым ветром, махало красными широкими языками пламя семи костров.

Измученные, утомленные механики и инженер не решались идти на отдых: после длительной остановки тракторов нужно было особенно внимательно следить за машинами.

…Днем потеплело. Ослепительно сияло солнце, сверкал снег. Все надели задымленные очки.

Козлов и механики немного отдохнули по очереди. Болезненно ныли, горели поврежденные руки, но на душе, как и вокруг, было радостно и светло.

Кончался поход по Лене. Еще десяток-другой километров — и прощай, ледяная дорога! Тракторы шли быстро, без остановок, и многие участники похода уже с сожалением думали о том, что скоро закончится этот ровный путь без подъемов и спусков, без пней и завалов.

— Хорошо по реке идти! Только и заботушки — за машиной следи да нос не обморозь, — говорил Воронов своему сменщику.

— Да уж про что, про что, а про Лену плохого не скажешь, спасибо ей, — соглашался Пономарев, зажмурив глаза от удовольствия. — А уж красива, красива…

Метрах в пятистах впереди широкое русло Лены огромными ледяными рукавами расходилось в разные стороны, захватывая в свое сверкающее серебром кольцо высокий остров.

— Хо-ро-шо-о! — протянул Воронов, мотая головой.

Он собрался было рассказать, какая у него в селе красивая речушка течет, но внезапно смолк, приподнялся над сидением и, вглядываясь во что-то расширившимися глазами, быстро остановил трактор, спрыгнул с него и кинулся вперед.

В пяти шагах от машин чернела вода, местами скрытая тонким налетом льда. Воронов остановился возле полыньи, не веря глазам.

Он постепенно все больше холодел от ужаса, начиная понимать, чего избежал. Еще пять метров — и прямо с ходу ринулся бы трактор в холодные глубокие воды Лены. «Да, отделался легким испугом, можно сказать!» Воронов перевел дыхание. И вдруг новая мысль ударила, обожгла его: «А вдруг там, где остановился трактор, недостаточно толстый лед? Ведь это недалеко от полыньи? Что, если лед осядет под грузом тяжелой машины и трактор провалится?» В одно мгновение обычно медлительный, неуклюжий тракторист вскочил на трактор, осторожно дал задний ход и начал пятиться от полыньи, не спуская с нее глаз.

Тут подбежал к нему Дудко.

— В чем дело, что произошло?

— Вода там. Чуть не потопил трактор.

— Вода! — не поверил своим ушам Дудко. — Ты случаем, не выпил лишнего?

Воронов не успел ответить. Страшный треск ломающегося льда, будто сотнями орудийных выстрелов, заглушил рев моторов, оглушил трактористов, ошеломил их. Некоторые, подумав, что лед уже расходится и тракторы сейчас пойдут ко дну, соскочили с машин, кинулись было прочь, но моментально побороли страх и метнулись обратно к машинам.

— Рассредотачивайтесь! — кричал что было силы Козлов и, дополняя слова жестами, разводил руками в стороны.

Козлов словно не слышал треска, не видел длинных трещин, причудливыми изгибами разбегающихся по льду.

«Рассредотачивайтесь!» — в этом было сейчас единственное спасение, если вообще оно было.

Побледневшие трактористы впивались руками в рычаги, сдерживая желание резко рвануть, убраться поскорей с опасного места. Они медленно и плавно отводили машины назад, стараясь подальше отойти друг от друга.

Наконец стало тихо. Треск прекратился. Козлов только теперь заметил, что все еще стоит на сиденье одного из тракторов и требовательно разводит руками.

С ближнего уступа горы Абрамов подавал сигналы, указывая место выхода на берег.