Советские полководцы и военачальники

В. УСПЕНСКИЙ
Николай Герасимович КУЗНЕЦОВ ★

Январские сумерки окутали Васильевский остров. В длинных гулких коридорах, в просторных ротных помещениях бывшего Морского корпуса, где разместилось первое в Советской Республике военно-морское училище, зажегся свет, раздавались громкие голоса. Занятия окончились. Многие курсанты готовились в увольнение, обсуждали, куда лучше пойти, с кем встретиться. Готов был и Николай.

А команды на построение все нет и нет. Такого еще не случалось: в училище все делается точно, в срок. Наконец появился дежурный. Походка неуверенная, на бледном лице — растерянность. Сказал почти без голоса, одними губами:

— Умер Ленин…

На следующее утро стало известно, что в Москву, на похороны Ленина, отправляется делегация питерских большевиков, рабочих Путиловского, Обуховского и других заводов. Срочно формировалось подразделение моряков. В училище отбирали лучших курсантов. Среди них оказался и Николай Кузнецов. Подошел, как говорится, по всем статьям. Комсомолец, отличник учебы. Высок ростом, с хорошей строевой выправкой.

В почетный караул заступили в субботу, накануне похорон. Через запасный выход их провели в Колонный зал. Место Кузнецова — справа от постамента, у ног Ленина. Увидел лицо Владимира Ильича, такое знакомое по газетным снимкам!

Когда их сменили — был уже поздний вечер, прошли последние ряды прощавшихся. Морякам приказано было подняться на хоры. Им доверена была охрана Колонного зала. Сверху Николай видел родных и близких Владимира Ильича, руководителей партии и правительства, склонивших головы у гроба вождя.

Потом начались приготовления к похоронам. Людей в зале осталось немного. За стенами плыла морозная, глухая ночь. Последняя ночь… Моряки стояли на хорах молча, не ощущая усталости от волнения и напряжения. Взоры всех устремлены были в одно место — к красному постаменту.

Нельзя сказать, что Николай раньше не задумывался над своим прошлым. Бывало, конечно, и вспоминал, и размышлял, но как-то вскользь, от случая к случаю. Свершилась революция, отгремела гражданская война, а он вроде бы ничего не успел сделать, ничем не отличился. В анкетах «нет», «не был», «не участвовал». Даже обидно. Одно оправдание — молодость. Но ведь были и такие ровесники, которые успели показать себя в боях, в подпольной работе. Единицы, но все же были. Ну а сам-то ты всегда ли стремился находиться среди первых? В ту незабываемую ночь, у гроба Владимира Ильича, он мысленно придирчиво проследил весь свой жизненный путь, приведший его в самое тяжкое для страны время сюда, в Колонный зал.

Он был почти ровесником своего века, появился на белый свет 24 июля 1902 года в деревне Медведки, что в двадцати верстах от Котласа. Деревушка небольшая, но с давней историей, с патриархальными традициями. Крепкие, бревенчатые дома стояли на высоких подклетях среди густых бескрайних лесов. То, что имели здешние крестьяне, было добыто неустанным трудом. На пашне, на лесосеке, в домашнем хозяйстве работали все, начиная от малых детей и кончая стариками. Труд давал и достаток семье, и уважение соседей. Это развивало у каждого человека ответственность за свое дело, за свое слово. Земляки-северяне были молчаливы, скупы на улыбку, зато отличались добросовестностью, упорством, стремлением к познанию нового. Ведь именно из этих мест уходили когда-то на далекий восток отважные первооткрыватели сибирских рек, северных морей, Камчатки, Аляски, создатели первых поселений на западном берегу Североамериканского континента.

Самостоятельность — вот что было свойственно северным крестьянам, не знавшим гнета помещиков, числившимся за государственной казной. Плати налог царю-батюшке, а в остальном твоя воля-забота: хоть хоромы наживай, хоть с голоду подыхай.

Единственная улица деревни Медведки вытянулась вдоль холмистого берега над речкой Ухтомкой. Летом она почти пересыхала и лишь в половодье бурлила и кипела, выходила из берегов, стремясь поскорее слиться с недалекой Северной Двиной. Не все ребятишки в деревне и плавать-то умели, зато кого ни спроси, собирались служить на море. И вот что интересно: попасть в солдаты было большой бедой. С малых лет помнил Коля, как тосковали за околицей девичьи голоса:

А служба на флоте, хоть и была она потруднее сухопутной, хоть и уносила парней надолго в неведомую морскую даль, никого не отпугивала и считалась почетной. Наверное, потому, что испокон веков, с петровских времен, из этих краев брали крестьянских сынов в матросскую службу, моряками были и деды, и прадеды. Почти в каждой избе хранились потемневшие кресты и медали, полученные в морских сражениях, висели на стенах лубочные картинки с кораблями, окутанными пушечным дымом. А в некоторых избах красовались усатые моряки в форме, с надписями на бескозырках. В такие дома ходили всей деревней, рассматривали лихого земляка. Ребятишки сгорали от зависти.

Вырастешь — пойдешь в моряки: это словно бы само собой разумелось. Ничего другого не желал для себя и Коля. И именно это стремление, возникшее с малых лет, как раз и помогло ему потом найти свою стезю в житейском круговороте.

Три класса церковноприходской школы закончил хорошо. Очень любил читать. Только времени для книг не оставалось. В 1915 году семья осталась без кормильца — умер отец. Хорошо хоть проявил заботу старший брат отца, имевший в Архангельске свой дом и служивший во торговой части. Приехал за Николаем: строгий, пожилой, в городской одежде. Сказал, что забирает мальчика к себе: Николай будет помогать по хозяйству и учиться, а там, дает бог, и работа подвернется приличная.

От Котласа до Архангельска плыли на колесном буксире «Федор». Пароходишко был далеко не новый, грязный, лениво шлепал плицами по воде, но Николаю, впервые оказавшемуся на настоящем судне, ел казался чуть ли не чудом техники. Дядя-то ехал в каюте, а Николай разместился на широкой корме, среди пеньковых тросов. Прохладно здесь, зато все видно: и река, и берега с двух сторон.

Это первое «дальнее плавание» Николая Кузнецова стало одним из главных событий его юности. Да и в Архангельске он попал в «морскую» обстановку. Дядя по работе связан был с торговым портом, в его доме часто бывали моряки, говорили о плаваниях в далекие страны, сетовали на то, что германские подводные лодки, подкрадываясь незаметно, топили корабли, много загубили матросских душ. По ночам Коля представлял себе жуткие картины: разламывающиеся от взрыва самодвижущихся мин, горящие, исчезающие среди волн пароходы.

Неплохо жилось у дяди, только вот на учебу совсем не оставалось времени. Ходил, правда, в школу одну зиму вместе с двоюродным братом, но брат — каждый день, а Коля — два или три раза в неделю. По дому работы много, к тому же дядя использовал племянника как надежного посыльного, отправлял его то в один, то в другой конец города.

В конце концов ему осточертело быть мальчиком на побегушках и вроде бы приживальщиком. И тогда он принял свое первое самостоятельное и крутое решение. В двадцати верстах от города создавался аванпорт «Экономия»: там, ближе к Белому морю, река замерзала позже, в иную зиму большие суда сами, без ледоколов, могли добираться к причалам. А судов в ту военную пору приходило много. Расширялось Управление работ по улучшению Архангельского порта. Рослого грамотного паренька охотно взяли туда рассыльным. Сама судьба все теснее и теснее связывала Николая с морем.

Ему было пятнадцать лет, когда свершилась Октябрьская революция. В Управлении служащие, моряки, подрядчики спорили до хрипоты, на митингах выступали рабочие и матросы, одни были за большевиков, другие за эсеров, третьи вообще не признавали никакой власти. Но что мог понять Николай и его сверстники в происходившем? «Нас, ребят, привлекала только сама сцена раздоров, мы не вникали в существо дела, — писал впоследствии Николай Герасимович в своих воспоминаниях. — Уходили на улицу, предпочитая бродить по набережной Северной Двины, или ехали в Соломбалу, где можно было оказаться свидетелем необычных событий».

Каких? Ну, например, дошел слух, что в Мурманске высадились интервенты. Англичане, американцы и даже какие-то неведомые канадцы. Теперь очередь за Архангельском. Большевики начали срочно вывозить оружие, боеприпасы, продовольствие и обмундирование в Котлас, в глубь страны.

Николай был озабочен тем, как добраться до деревни, до дома, помочь своим по хозяйству. Прежде он ездил в Медведки каждое лето, но теперь все было гораздо сложнее. Пароходы ходили редко, без расписания. И все же в июне восемнадцатого года ему удалось выбраться в родные края. Приехал домой и надолго застрял там: в июле Архангельск захватили интервенты и, создав военную флотилию, двинулись вверх по Северной Двине, к Котласу. Но в Медведках, в глухой деревне, жизнь шла привычно спокойно. Мать радовалась, что сын дома, крестьянской работы — невпроворот. А вечером гулянье за околицей: парень-то уже окрепший, видный.

Конечно, говорил он с ровесниками о том, что, если подойдут эти самые интервенты, надо проситься в Красную Армию. Только возьмут ли? Скажут: молоды еще. Внутренне он уже готов был к борьбе. Иначе не объяснишь то, что произошло с ним осенью девятнадцатого года, когда поехал в Котлас искать работу на зиму. Увидел военного моряка в кожаной куртке, с маузером на ремне, со звездочкой на фуражке — и ноги сами понесли к нему.

«Дяденька, вы с Северодвинской флотилии? Возьмите меня к себе!» — «А зачем?» — усмехнулся моряк. — «Как зачем? С белыми воевать!» — «А что ты можешь? Стрелять умеешь?» — «Из ружья стрелял. Матросом ходил». — «Сколько лет? Грамотный?» — «Семнадцать. Пишу без ошибок». — «Ладно, грамотные нам нужны, — моряк хлопнул Николая ладонью по плечу. — Пойдем со мной!»

Эх, как обрадовался Николай! Дадут красивую форму, поставят к пушке или на руль. Рвался в бой, хотел проявить себя, но, увы, моряк в кожанке определил его в штаб перепечатывать на «ундервуде» приказы, донесения и всякие прочие деловые бумаги. «Это тоже необходимо, — строго сказал Кузнецову моряк, видя его разочарование. — Тебе небось командовать хочется? Нет, браток, сначала научись подчиняться. Еще неизвестно, что труднее».

День за днем, неделю за неделей «строчил» Николай на своем «ундервуде», освоил делопроизводство флотилии, но при каждой встрече с начальниками обязательно просил: переведите в боевой экипаж! Его действительно перевели, но, пока освоился на канонерской лодке, бои на Севере завершились полной победой красных, интервенты были вышвырнуты из Архангельска. Северодвинскую военную флотилию за ненадобностью расформировали, и молодой военмор Кузнецов опять оказался на сухом берегу. И, хотя ему не довелось сделать ни единого выстрела по противнику, он теперь хорошо знал, за что и против кого ведет борьбу партия большевиков, нашел свое место в этой борьбе.

Можно было уехать домой, но Кузнецов остался на службе. Шесть месяцев провел он в Соломбале, во флотском полуэкипаже. Изредка — караульная служба, хозяйственные работы. А в основном — строевая подготовка. Осточертевшие, вроде бы однообразные занятия на плацу по пять-шесть часов в день. Все приемы были отработаны до автоматизма. Тогда это казалось пустой тратой времени, но как раз в те месяцы Кузнецов и стал отменным строевиком, что помогло ему потом и в училище, и во всей дальнейшей службе. Внутренняя собранность, дисциплинированность, подтянутость, выправка — без этого нельзя стать настоящим военным.

Из Соломбалы отправили на Балтику. Целый эшелон молодых моряков. Но для них кораблей, наверное, не хватило, продолжалось обучение на берегу. И тут вдруг вспыхнул Кронштадтский мятеж. Грохотала артиллерия, войска по льду штурмовали восставшую крепость, а Кузнецов со своими товарищами всего-навсего ходил в караул к Адмиралтейству. Получилось опять — «не участвовал».

После мятежа строгая комиссия проверяла весь флот, чтобы избавить его от чужеродных элементов. Кузнецову вроде бы опасаться нечего было, но ведь и заслуг у него никаких не было. Так он считал и был удивлен, когда председатель комиссии посоветовал ему… учиться на морского командира. «Вы молоды, у вас все впереди, — сказал председатель, — а флоту очень нужны люди, преданные рабоче-крестьянской власти». Вскоре Николай Кузнецов оказался в подготовительной школе военно-морского училища, а затем стал курсантом. Занимался прилежно, добросовестно, как делал все, за что брался. И вот он — у гроба Ленина…

Именно тогда — в дни всенародной скорби — созрело у Николая решение вступить в партию большевиков.

В двадцать два года военмор Николай Кузнецов стал коммунистом Ленинского призыва. И потом всегда стремился оправдать эту высокую честь.

Осенью 1926 года выпускник военно-морского училища Кузнецов удивил своих товарищей по учебе, начальников и преподавателей. В том году была восстановлена давняя морская традиция: лучшие выпускники получили право выбирать флот, на котором желали служить. Отличников оказалось пятеро. Никто в училище не сомневался, какой выбор сделают эти счастливцы, тем более — Кузнецов. Фактически у республики в ту пору имелся только один флот — Балтийский. Здесь сохранились и линейные корабли, и крейсеры, и эсминцы. На севере военных кораблей не имелось. На Тихом океане — несколько миноносок и сторожевик «Красный вымпел» с двумя артиллерийскими орудиями. На Черном море во время гражданской войны часть кораблей была затоплена самими моряками, остальные угнаны за границу белогвардейцами и интервентами. На все море — два эсминца и крейсер «Коминтерн». Да еще достраивался заложенный до революции крейсер «Адмирал Нахимов», получивший теперь название «Червона Украина».

Флот, как видим, был только на Балтике. Четыре кампании отплавал здесь Кузнецов на крейсере «Аврора», на линкоре «Парижская Коммуна», на других кораблях. Побывал в Северном и Норвежском морях, в Атлантическом и Ледовитом океанах. Командир линкора в дальнем походе присматривался к старшекурсникам, доверяя им управлять стальной махиной. Выбирал наиболее подходящих, с его точки зрения, для службы на большом корабле. Особо выделил Кузнецова, прислал запрос, чтобы этого выпускника направили на «Парижскую Коммуну». Можно только позавидовать: считалось, что на линкоре молодой командир проходит хорошую суровую выучку. Да и почетно служить на таком корабле.

Но вот выпускники собрались в своем кубрике. Начальник курса назвал первую фамилию. В ответ — прошу на Балтику. И следующий отличник — тоже.

— Товарищ Кузнецов — вы?

— Желаю служить на Черном море, — прозвучал громкий и четкий ответ. Кубрик загудел. Кто-то дернул Николая за руку: «Опомнись, северный медведь, тебя там жара доконает».

Начальник курса недоумевающе смотрел на Кузнецова.

— Черное море! — повторил Николай.

Почему? Он не мог объяснить ни тогда, ни после. Хотелось повидать южные края, в которых никогда не бывал, звала романтика? Вероятно, было и это. Желание начать службу на корабле, который еще только готовился войти в строй, освоить его досконально, расти, как говорится, вместе с ним? Появлялась и такая мысль. Что-то подспудно зрело, накапливалось у Николая, и потом, в нужный момент, отлилось в твердое решение. Как было когда-то при встрече в Котласе с военным моряком в кожаной куртке. Это, вероятно, было одной из особенностей его характера: он не спешил, не суетился, но если уж делал шаг, то сразу большой и без колебаний.

И вот — назначение в Севастополь, на крейсер «Червона Украина».

Корабль достраивался на заводе, готовился к ходовым испытаниям. Команда жила на берегу, в казарме. Кузнецов был назначен командиром артиллерийского плутонга (батареи) и строевой роты. Каждое утро отводил своих людей на корабль (они помогали рабочим), а сам вместе с инженером проверял готовность помещений, машин, механизмов, различных приспособлений. Хозяевами на корабле были заводчане, моряки пока лишь присматривались. И на всем крейсере не нашлось ни одного помещения, ни одной выгородки, где бы не побывал вахтенный начальник Кузнецов. Дело обязывало, да и самому было интересно.

Боевой корабль — это сложнейшая техника и люди, научившиеся в совершенстве управлять ею. А такое единство рождается медленно, подчас мучительно. Николай Кузнецов оказался свидетелем и участником такого трудного процесса. Он теперь знал, как это бывает. С самых азов. Постепенно, на его глазах, крейсер становился слаженным организмом. Проводились учебные стрельбы из пушек и торпедных аппаратов, ставились тралы, отрабатывалось маневрирование совместно с другими судами и кораблями. Бывали ошибки, срывы. Краснофлотцы и командиры исправляли недостатки.

Весной 1932 года Николай Герасимович Кузнецов снова удивил своих сослуживцев. Он с отличием кончил Военно-морскую академию (оперативный факультет). Даже получил награду: пистолет с пластинкой, на которой было выгравировано: «Командиру-ударнику Н. Г. Кузнецову за успешное окончание В. М. Академии от Наморси[16] РККА». Перед ним открылись самые широкие возможности. В ту пору в штабах и на кораблях мало еще было образованных командиров, выходцев из рабочих и крестьян. На флоте командиры растут десятилетиями. Требуется образование, опыт. Нужно знать писаные и неписаные законы, традиции, иметь морскую интуицию. Иначе разобьешь корму корабля при первой же швартовке или посадишь его на камни в первом же узком проливе. А у Кузнецова имелись все данные, чтобы стать умелым командиром. Стажировался он в штабе морских сил Балтики, отзывы о нем были самые благоприятные. Флагман Л. М. Галлер, заслуженный моряк, известный революционный начальник, говорил о Кузнецове как об очень перспективном военморе и даже предложил ему ответственную должность в штабе, открывавшую путь к быстрому продвижению по службе. Сразу скачок через несколько ступеней. Но Кузнецов попросил: только на корабль. Ну, что же, это вполне естественно, штабная работа не каждому по душе. Молодому, энергичному командиру-коммунисту можно оказать честь, доверить большой военный корабль. Всем, кто знал Кузнецова, такое назначение представлялось вполне закономерным. И лишь сам Николай Герасимович категорически отказался от командирской должности.

Тут к месту заметить, что Кузнецова отличала сдержанность, этакая внутренняя культура в общении с людьми. Он не заискивал перед начальством, а с другой стороны — был вежлив с подчиненными, не повышал голоса, не кричал на людей, не оскорблял, не унижал их достоинства. Некоторые товарищи, привыкшие «брать горлом», считали Николая Герасимовича слишком уж добрым и даже мягким. Но это далеко не так. Кузнецов без лишних слов, но очень твердо отстаивал свою точку зрения перед любым начальством, настойчиво проводил свою линию среди подчиненных. И если уж он принимал решение, то отменить его мог только приказ сверху.

Хотел ли он стать командиром корабля? Безусловно. Но не любой ценой. Он стремился стать хорошим командиром, а им не станешь, перешагнув самую трудную флотскую должность, не побывав старшим помощником командира. В экипаже старпом отвечает за все: за боевую готовность, за дисциплину, за организацию повседневной службы, учебы. Командир — лицо контролирующее, дающее указания, держащее связь с начальством. В море, в походе, в бою командир руководит слаженным организмом, который называется кораблем. А заботится о его постоянной готовности старший помощник. Командир может и день, и два, и три не бывать на корабле: то он в штабе, то на занятиях, то в какой-то комиссии. А старпом, если и отлучится, то раз в неделю на несколько часов. Да при этом еще душа болит: как-то там сейчас без него в экипаже?

Конечно, должность старпома — очень важная ступень на пути становления командира. Но чтобы после академии, закончив ее с отличием, проситься в старпомы, такого еще не бывало! А вот Кузнецов попросился. Тут как раз и вакансия открылась. Не совсем, правда, приятная. На Черном море новый крейсер «Красный Кавказ», едва вступив в строй, потерпел аварию, буквально свернул себе нос, столкнувшись с другим кораблем. Его повели на завод для смены форштевня. Ну и конечно, как бывает в подобных случаях, с проштрафившегося корабля списали почти весь командный состав. На укрепление экипажа послали с Балтики нового командира. А старшим помощником предложили стать Кузнецову. И он снова оказался на южном море.

Обстановка на крейсере была тяжелая, настроение у людей подавленное. Экипаж несработавшийся, несплававшийся. Занятия проводились от случая к случаю. Не соблюдался даже распорядок дня. Следовало начинать все с самых азов. Да еще и командиром оказался практик из бывших матросов, не имевший специального образования, никогда не управлявший крейсером. На эсминце он был лихим командиром, во все вникал сам, а с большим кораблем, с большим экипажем справиться ему было не под силу. Человек-то неплохой, да что толку, если «не чувствовал» крейсера, не мог пришвартовать его, далек был от новой техники, которая заполняла рубки и отсеки. Первое время он еще хорохорился, старался показать себя, а потом передоверил основные заботы старшему помощнику, чем, кстати, облегчил не только свою жизнь, но и работу Кузнецова.

В ту пору Николай Герасимович еще не был женат, на берег не стремился, все свое время, все силы и знания отдавал сколачиванию экипажа, наведению уставного порядка. Он вообще считал, что человек, посвятивший себя флотской службе, не должен жениться по крайней мере лет до тридцати. Военным морякам известен такой случай. Однажды, когда Нарком ВМФ Кузнецов встретился с выпускниками военно-морского училища, ему задали вопрос: «Каковы жилищные условия на Тихоокеанском флоте?» Николай Герасимович был искренне удивлен. «Пусть это вас не беспокоит, для каждого молодого офицера найдется каюта на корабле». Некоторые выпускники были ошарашены таким ответом. Они уже успели обзавестись семьями… Были офицеры, считавшие Кузнецова чуть ли не женоненавистником. В действительности же было проще. Он считал, что молодой флотский командир редко бывает на берегу, иногда покидает свою базу на долгие месяцы. И ему трудно, и жене, и детям. Гораздо лучше служится холостякам. Но это, конечно, было его личное мнение, а не какая-то флотская традиция. Сам Николай Герасимович семьей обзавелся довольно поздно — после тридцати лет и зато был счастлив с женой. Его избранница Вера Николаевна оказалась надежным другом, хорошей матерью, умелой хозяйкой. Они вырастили троих сыновей — Виктора, Николая, Владимира — и гордились ими.

Все пришло в свое время. А пока Кузнецов был старпомом на «Красном Кавказе», ноги его почти отвыкли от твердой земли. Несколько раз в день обходил он свое большое хозяйство, выслушивал доклады, отдавал распоряжения, советовал, расспрашивал. Дверь его каюты, на верхней палубе у грот-мачты, была всегда открыта: даже когда Кузнецов отдыхал или читал, он видел через дверь значительную часть крейсера, слышал команды. Впрочем, отдыхал он редко. Флаг-штурман бригады крейсеров А. Н. Петров, пораженный теми переменами, которые за короткий срок произошли на «Красном Кавказе» при новом старпоме, вспоминал впоследствии:

«Разработан абсолютно точный распорядок дня, чего не было прежде. С точностью до минуты соблюдается корабельное расписание. Команда в безупречно чистом рабочем платье. Все, что каждому положено, дается в срок — увольнение, обед, баня. А тенты в жару на рейде? Раньше их с трудом успевали поставить за два-три часа — теперь вслед за командой «Отдать якорь!» шла команда «Поставить тент!». И за 15–18 минут все палубы под тентами.

Новый старпом был ближе команде, чем его предшественники, сам хлебнул матросской жизни. Впервые я увидел, как старпом заставил всех командиров боевых частей, да и нас, флагманских специалистов, разработать методику боевой подготовки. Раньше никакой методики не было. Старослужащие обучали молодых, как и что надо делать. Но это пригодно для одиночек. А действия подразделениями? А взаимодействие? А учения по боевым частям, по кораблю в целом? Все, по сути, началось с «Красного Кавказа»… Все потом вылилось в «Курс боевой подготовки корабля» в масштабе флота. Мы тогда только рожали БУМС — временный Боевой Устав Морских Сил. Это академия работала. А «Курс» на корабле — его инициатива и заслуга. Он, помнится, вроде бы и не работал. Стоим на рейде, выглянешь — старпом на юте, а всюду все вертится. И это было чудом!»

Нет, это не чудо. Просто старпом жил интересами корабля, интересами службы, и всю команду постепенно увлек стремлением вывести свой крейсер в передовые. И действительно — менее чем через год «Красный Кавказ» стал одним из лучших кораблей Черноморского флота, именно ему доверили в сопровождении двух эсминцев совершить длительный заграничный поход сразу в три страны: Турцию, Грецию и Италию. Командование верило, что экипаж крейсера не подведет, покажет себя за рубежом с самой лучшей стороны.

Так оно и вышло. Моряки продемонстрировали в походе, в иностранных портах флотскую выучку, организованность. А старпом «Красного Кавказа» обогатился опытом длительного заграничного плавания. Одно дело, когда ты уходишь в море курсантом-практикантом, и совсем другое, когда несешь на себе большой груз ответственности. Чужие, незнакомые моря и порты, узкие проливы среди многочисленных островов, извилистые фарватеры с напряженным движением — все это требовало большой подготовки, большой точности, сосредоточенности, внимания. К родным берегам Николай Герасимович возвратился с окрепшей верой в свои силы и возможности.

Теперь он мог бы взять на себя командование кораблем. И морально, и по уровню подготовки он готов был к самостоятельной работе. Так считали, вероятно, и его начальники, в том числе и командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов, пользовавшийся в ту пору большим уважением моряков. Молоденький мичман царского флота, он в семнадцатом году стал большевиком, провел на передовой всю гражданскую войну, командовал матросскими десантными отрядами, сражался с интервентами на Каспии. А еще Кожанов известен был своей постоянной заботой об укреплении командного состава флота. Он выдвигал наиболее перспективных людей, поддерживал их, старался развивать смелость и инициативность командиров кораблей.

В сентябре 1933 года Кожанов вызвал вдруг Кузнецова на крейсер «Червона Украина», который был флагманским кораблем флота. Николай Герасимович был удивлен: зачем требует столь высокое начальство? Вроде не провинился. И не отличился особенно. И к чему такая спешка: ведь «Червона Украина» стоит под парами, готовая идти в Батуми.

Все стало ясно с первых же слов: Кузнецов назначен командовать «Червоной Украиной». За время похода до Батуми и обратно старый командир должен сдать дела Николаю Герасимовичу, чтобы ехать на Балтику, к новому месту службы.

Что ощутил Кузнецов, впервые поднявшись на мостик крейсера в качестве командира? И гордость, конечно, и радость, что вновь оказался на корабле, который хорошо знал, с которым связаны многие воспоминания, и беспокойство: как-то он управится с обширным хозяйством?! Сотни людей ожидали решений, распоряжений нового командира, присматривались к его поступкам. Он был на виду у всех. Раньше ему могли подсказать, поправить, а теперь он сам полностью отвечал за вверенную ему боевую единицу. Это был совершенно иной, качественно иной этап.

Свой первый командирский день Николай Герасимович начал необычно. После подъема флага он обошел строй моряков, вглядываясь в лица. А затем попросту, по-дружески, рассказал людям о себе. Откуда родом, где служил, где учился. Какие имел успехи, какие неудачи. Чтобы знали моряки, кто у них командир.

Служить с Николаем Герасимовичем было нелегко, но интересно. Он во все вносил что-то свое, новое. На Советском флоте, к примеру, как-то само собой сложилось правило: закончив летнюю кампанию, военные корабли уходили ремонтироваться на завод и стояли там до апреля, а то и до мая. На такие сроки и ремонтные работы планировались. А Николай Герасимович задумался: почему так? Ну, на Балтике это диктуется климатом, нет смысла ранней весной кораблям борта о лед обдирать. Но ведь Черное море не замерзает. Здесь отстоял в ремонте два-три месяца, с декабря по февраль, и продолжай боевую подготовку. Пользы-то сколько! В штабе Черноморского флота нашлись люди, которые считали такой срок нереальным. А Кузнецов договорился с заводским начальством, согласовал график ремонта, и его крейсер вышел в море в первые весенние дни. Впереди были три четверти года для отработки учебных задач. А в результате «Червона Украина» не только подтвердила свои прежние достижения, но и добилась новых успехов. Крейсер боролся за первое место на флоте. Но еще важнее было то, что на следующий год по новому графику стали ремонтироваться и другие военные корабли. А чем больше кораблей в море — тем сильнее эскадра!

Летом в Москве скоропостижно скончался турецкий посол. Останки его доставили в Севастополь, чтобы дальше переправить через море на быстроходном корабле. Командование выделило для этой цели «Червону Украину»: крейсер в полной готовности, может в любую минуту сняться с якоря. К тому же Кузнецову доводилось бывать в турецких проливах.

Шли всю ночь, а утром, когда открылись впереди высокие горы, на горизонте показался турецкий эсминец «Зафер». На мачте его развевался сигнал: «Прибыл в ваше распоряжение». Николай Герасимович распорядился, чтобы подняли ответный сигнал: «Вступить в кильватер». И пошутил насчет того, что впервые приходится командовать иностранным кораблем: «Интернациональное воинское соединение у нас».

В Стамбуле состоялась траурная церемония передачи останков посла. Предстоял обратный путь. На борт «Червовой Украины» поднялся командир «Зафера», спросил у Кузнецова, на какое время назначена съемка с якоря.

— Снимаемся через пять часов.

— В темное время? — удивился турецкий моряк. — Вы, конечно, можете поступать как угодно, но крупным кораблям плавать ночью по Босфору опасно. Течение в проливе быстрое, повороты крутые.

Николай Герасимович поблагодарил за предупреждение. Но поступил по-своему. Он основательно изучил особенности Босфора и теоретически, и на практике. Рядом с Кузнецовым находился флагманский штурман А. Н. Петров, отлично знавший свое дело. Мощные турбины крейсера работали исправно, обеспечивая надежное маневрирование. Ко всему прочему, Николай Герасимович не только знал и любил свой корабль, но и ощущал его как живое, сильное, послушное существо.

Турецкие газеты писали потом, что русские моряки настолько хорошо освоили особенности пролива, что уверенно и быстро миновали его темной ночью. Некоторые журналисты высказывались об этом с восхищением, но далеко не все.

На обратном пути Кузнецов попросил разрешения у начальства пройти мимо румынской военно-морской базы Констанцы. Правительство Румынии все более резко проявляло тогда враждебность к Стране Советов, и было не лишне «показать свой флаг», как выражаются моряки. Курс крейсера был проложен неподалеку от берега, но нигде не касался территориальных вод. Большой корабль горделиво проследовал вдоль границы.

Вообще Николай Герасимович был уже не просто опытным мореходом, но достиг ювелирной точности в управлении кораблем. Однажды в сентябре проводились большие учения под руководством Кожанова. Участвовали соединения кораблей, авиация. Из Москвы прибыл начальник боевой подготовки ВМФ, очень опытный моряк с большим стажем Э. С. Панцержанский. И он, и многие другие штабные работники разместились на флагманском корабле «Червона Украина». Несколько дней проверяли крейсер «от киля до клотика», знакомились с подготовкой личного состава, с состоянием техники. А когда вышли в море, Панцержанский весь день простоял на мостике рядом с Кузнецовым. Погода была скверная. Ветер развел большую волну. Крейсеру пришлось выполнять не только учебные задачи, но и срочные приказы командующего флотом. Потребовалось повернуть к Ялте, на поиски гидросамолета, совершившего вынужденную посадку. Затем оказать помощь баржам, которые шквал унес в открытое море. Напряженный выдался денек, ни одной спокойной минуты. Панцержанский ни во что не вмешивался, лишь изредка делал пометки в записной книжке.

В гавань пришли после полуночи. Надо было встать на бочку[17]. Маневр этот довольно сложный, особенно при ветре. Можно задеть бочку кормой, повредить винты. Командиры черноморских крейсеров многократно отрабатывали этот маневр и добились такого мастерства, что даже ночью становились на бочку, не освещая ее прожектором. В целях маскировки. И особый шик был, конечно, в этом. Но одно дело выполнять знакомый прием в обычной обстановке, а другое — когда рядом с тобой придирчивые проверяющие, каждую твою команду слышит и оценивает сам начальник боевой подготовки всех Морских Сил страны. Гораздо проще было, разумеется, осветить бочку прожектором — и никакого тебе риска. Но Кузнецов думал иначе: зачем же он тренировал свой экипаж действовать в сложных условиях? Для показухи? Ну, нет! Подавив волнение, он в полной темноте начал разворот, чувствуя, как напрягся возле него Панцержанский.

В короткий срок, за десять минут, вся операция была закончена. Крейсер остановился, плавно покачиваясь на волнах. И тогда старый моряк Панцержанский пожал руку Кузнецову и произнес проникновенно: «Браво, кэптен!», отметив таким образом судоводительское мастерство Кузнецова.

На разборе учений была особо отмечена высокая боевая готовность и сплаванность экипажа «Червоной Украины».

Николай Герасимович считал, что ему повезло: на его крейсере держал свой флаг командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов, здесь постоянно находились опытные флагманские специалисты, к командующему приезжали представители из Москвы, с других флотов, то есть люди, у которых при желании многому можно научиться. Постоянно общаясь с ними, Кузнецов словно бы видел перед собой все Военно-Морские Силы страны, знал острые и больные проблемы, принимал участие в обсуждениях: как исправлять недостатки, как распространять положительный опыт. А главное — он собственными глазами узрел, каким образом осуществляется постоянное, будничное руководство флотом. У Кожанова почти не было секретов от командира корабля, в его присутствии он принимал решения по самым разным вопросам, от снабжения продовольствием до организации стрельб, иногда даже советовался с Кузнецовым. На теоретический фундамент, полученный в академии, пласт за пластом наслаивались практические знания и навыки. Позже Николай Герасимович с особой признательностью вспоминал период, когда он постоянно общался со столь опытным командующим, каким был Кожанов.

Удивительная судьба Кузнецова сложилась так, что он «перескочил» несколько служебных ступеней и, не покомандовав эскадрой, очень малое время покомандовав одним из флотов, сразу стал Народным Комиссаром Военно-Морского Флота. Вот тогда-то особенно пригодились Николаю Герасимовичу знания, полученные на флагманском корабле. Многое, очень многое, что стало потом достоянием всех советских военных моряков, пошло именно оттуда, с Черного моря, с флагманского крейсера «Червона Украина», где рос, набирался сил будущий нарком, которому суждено было провести наш Военно-Морской Флот через всю Великую Отечественную войну.

Вот лишь один факт, имевший, кстати, весьма серьезные последствия для всего советского флота. Никто иной, как Николай Герасимович Кузнецов, развернул среди военных моряков борьбу за поражение цели с первого залпа и при любых условиях. Началось это еще в ту пору, когда он командовал крейсером. «Отлично стрелять на больших скоростях и на предельной дистанции» — эту идею, выдвинутую тогда Кузнецовым, всей душой принял главный артиллерист «Червоной Украины» Аркадий Владимирович Свердлов, весьма отличившийся позже в боях на Азовском море и на Дунае. Он стал соратником Кузнецова, все свои силы употребил на подготовку артиллеристов крейсера. И командир, и главный артиллерист потрудились основательно.

Было это в 1934 году, когда «Червона Украина» считалась лучшим кораблем Черноморского флота и претендовала на звание лучшего корабля Морских Сил всей страны. Многое зависело от результатов предстоявших стрельб. А Кузнецов сам усложнил задачу, решив вести огонь на предельной дистанции. Это была первая попытка осуществить новую идею, проверить готовность артиллеристов к опережающему сокрушительному удару. Свидетели говорят о том, что Аркадий Свердлов ради столь особого случая облачился в парадную форму и выглядел торжественно, как именинник.

Щит должен был буксировать крейсер «Красный Кавказ». Корабли вышли в море. На мостике «Червоной Украины», рядом с Кузнецовым, — командующий Черноморским флотом Кожанов. И вдруг, как назло, дала знать себя осень, резко испортилась погода. Ветер поднял волну, косой дождь хлестал с неба, сократив видимость. Кожанов хмурился, и заметно было, что сомневался: проводить ли ответственную стрельбу в таких условиях, не отменить ли ее? Какая, к черту, стрельба, когда все затянуто серой пеленой. Не угодить бы снарядами по буксировщику вместо щита. И лишь уверенные действия Кузнецова и главного артиллериста Свердлова заставили Кожанова не спешить с окончательным решением.

Свердлов залез на фор-марс, на высшую точку, с которой можно было вести наблюдение. Мок там под проливным дождем, не отрываясь от бинокля, и в какую-то долю секунды, когда посветлел горизонт, «засек» верхушки мачт «Красного Кавказа». Мгновенно рассчитали дистанцию, внесли поправки. Свердлов — взволнованно:

— Прошу разрешения открыть огонь!

Кожанов будто не слышал вопроса. За стрельбу отвечает командир корабля, только он. А командир был уверен, что артиллеристы не подведут.

— Добро! — выдохнул Кузнецов.

Прозвучал ревун, грянул дружный залп из четырех орудий. Томительные секунды ожидания — и доклад наблюдателей:

— Три снаряда — перелет, один — недолет!

Накрытие?! С первого залпа, при качке, при плохой видимости?! Неужели так?

А Свердлов уже вел огонь на поражение. Из стволов орудий вырывались острые всплески огня.

Командующий флотом Кожанов всегда верил своим подчиненным, тем более — командирам кораблей. Однако на этот раз усомнился, нет ли ошибки? Решил посмотреть своими глазами. Крейсер подошел к щиту, и все, кто был на мостике, увидели огромные пробоины. Командующему ничего не оставалось делать, как поблагодарить Кузнецова и вверенный ему экипаж. Более того, пока возвращались в базу, Кожанов составил и дал по флоту радиограмму, начинавшуюся словами: «Впервые я видел…» Далее подробно излагалось, при какой погоде, на какой скорости, с какой дистанции нанес крейсер удар по щиту.

В мирное время военнослужащих редко награждают орденами. А вот командир крейсера «Червона Украина», несколько лет подряд занимавшего первое место на флоте, был удостоен столь высокой чести. В январе 1936 года Михаил Иванович Калинин вручил Николаю Герасимовичу Кузнецову орден Красной Звезды. А борьба за «первый залп» стала постепенно распространяться с корабля на корабль, с флота на флот. Сначала как самодеятельная инициатива, потом, когда Кузнецов стал наркомом, как официальное мероприятие, как составная часть боевой подготовки. Летом 1939 года «первый залп» уже отрабатывался на учениях всего Балтийского флота.

Если вначале борьба за «первый залп» имела отношение только к артиллеристам, то постепенно это понятие расширилось, наполнилось новым смыслом. Его «приняли на вооружение» подводники, катерники, морские летчики. По существу, речь шла о повышении боеготовности флота, о его способности в любой момент нанести удар по противнику.

Между тем международная обстановка становилась все более напряженной. Коричневое пятно фашизма расползалось по карте Европы. В мире запахло новой большой войной. Это нашло прямое отражение в судьбе Николая Герасимовича. Он был направлен туда, где уже шла открытая вооруженная схватка с фашизмом, — в Испанию. Во французском аэропорту Орли к нему подошел один из встречавших и произнес уверенно:

— Вы Кузнецов! А я секретарь советского авиационного атташе во Франции. С прибытием вас!

— Здравствуйте, — обрадованно сказал Николай Герасимович. — Но как вы узнали меня?!

— Сразу видно товарища, который первый раз в жизни надел штатский костюм, да еще сшитый не лучшим образом.

— Да, — подтвердил Кузнецов. — За один вечер экипировался, а раньше действительно не носил. Неужели выделяюсь среди пассажиров? А я-то воображал…

— Выделяетесь, конечно, но не очень, — улыбнулся секретарь. — Случается хуже. Прибыла недавно группа товарищей, и все в абсолютно одинаковых серых костюмах. Как в форме. Такая вот получается конспирация… Прошу в машину.

За разговорами незаметно доехали до отеля «Сен-Жермен», где для Кузнецова заказан был номер. Наследующий день Николая Герасимовича принял советский посол во Франции В. П. Потемкин. Он поздравил Кузнецова с назначением военно-морским атташе в республиканскую Испанию, познакомил с положением в стране пребывания. А положение это оказалось не столь оптимистичным, как представлялось Николаю Герасимовичу, когда находился на Черном море и по карте следил за развитием событий в Испании. Гражданская война продолжала разгораться. Генерал Франко, подняв мятеж, не смог повсеместно захватить власть, однако и республиканское правительство не сумело сразу подавить мятежников. Франко набирал силу. Ему почти открыто помогали фашистские государства — Германия и Италия. Республиканцам же практически на западе не помогала ни одна страна, только Советский Союз протянул руку дружбы. Но расстояние между СССР и Испанией велико: несколько границ, несколько морей. Республиканцы нуждались в продовольствии, одежде, оружии, в боеприпасах. Естественно, что войска генерала Франко все чаще стали добиваться успеха.

Посол сказал Кузнецову: получено сообщение — мятежники захватили город Бадахос. А что это значит, военному человеку понятно без объяснений. Мятежники юга соединились с мятежниками на севере, создав общий фронт против республики. Теперь редко летают самолеты в Испанию и попасть туда по воздуху стало сложно. Фактически единственная связь республиканцев с внешним миром — морские дороги. По ним идут в Испанию торговые суда. Но и эти дороги становятся все более опасными. Часть испанского военного флота в руках мятежников, возле берегов курсируют крупные корабли немцев и итальянцев… Так что забот у военно-морского атташе будет много.

Николай Герасимович поблагодарил Потемкина за информацию и попросил помочь ему как можно скорее добраться до Мадрида. Однако сделать это оказалось действительно не так-то просто. В ожидании оказии Николай Герасимович успел не только сшить себе новый костюм, но и довольно хорошо познакомиться с Парижем. Почти каждый день наведывался в Орли. Наконец прилетел большой самолет с испанскими опознавательными знаками. Его загрузили какими-то ящиками. Летчики согласились взять Кузнецова и еще нескольких человек. Впереди были опасные Пиренейские горы, которые можно преодолеть лишь на большой высоте, впереди был полет над территорией мятежников, где можно было попасть под огонь зениток или встретиться с истребителями противника. Но лететь было нужно. Другой, менее опасной возможности посылать быстро в Испанию не было.

Устроившись среди ящиков и поглядывая в иллюминатор, Николай Герасимович думал о том, почему именно его, срочно отозвав с Черноморского флота, направили в Испанию? Он же строевой командир, никогда не занимавшийся дипломатией. Во флотских штабах, в центральном аппарате есть много людей, гораздо более подготовленных для работы в качестве атташе. Но, видимо, там, в Испании, требуется не столько дипломат, сколько командир-практик. А именно на него, на Кузнецова, выбор пал скорее всего потому, что он владеет двумя иностранными языками.

Когда-то в военно-морском училище он по четыре часа в неделю осваивал немецкий. Да, видно, методика была далеко не лучшей: за несколько лет забыл потом почти все. Поступив в академию, убедился, что и здесь классные занятия поставлены так же, как в училище. Два-три раза в неделю. А иностранным языком надо заниматься систематически. Вот и решил Николай Герасимович вместе со своим другом Владимиром Антоновичем Алафузовым всерьез взяться за это дело. Тем более что и Кузнецову и Алафузову программа академии не казалась сложной, у них оставались свободные вечера. Попросили начальника академии, чтобы им дали отдельного педагога. Изучение немецкого языка пошло так быстро, что через год оба уже читали без помощи словарей и разговаривали довольно свободно. Тогда друзья увеличили нагрузку: попросили выделить им еще и «своего» преподавателя французского. В общем, к концу занятий в академии Николай Герасимович сдал экзамены на звание «переводчика третьего разряда по немецкому и французскому языкам». А затем, будучи старпомом и командиром корабля, при первой же возможности освежал, обновлял свои знания. Он вполне успешно объяснялся с французами и немцами, стесняясь только произношения: не хватало практики. А когда в Париже посол Потемкин спросил, с чего Николай Герасимович думает начать свою жизнь в Мадриде, Кузнецов ответил: с изучения испанского. Потемкин одобрил это: без знания языка страны пребывания работать трудно. И напомнил, что знание французского облегчит освоение испанского, это ведь языки одной романской группы.

Однако изучать испанский ему пришлось, как говорится, по ходу дела, читать учебники где-нибудь в автомашине, несущейся по дорогам, в гостинице или в каюте боевого корабля. Слишком много важнейших вопросов встало сразу перед Николаем Герасимовичем. Не успел как следует познакомиться с людьми, с обстановкой, как его пригласил к себе дон Инда (Индалесио Прието), морской министр, о котором журналист Михаил Кольцов писал, что у него «самые внимательные в Испании глаза», и еще — навсегда установившаяся репутация делового, очень хитрого политика… Дон Инда спросил, каковы первые впечатления у военно-морского атташе. Кузнецов ответил: республиканцы полны энтузиазма, рвутся в бой, готовы без устали сражаться с мятежниками. Но очень мало порядка, дисциплины. Повсюду, даже на кораблях, митинги — социалисты спорят с анархистами: вплоть до драки. Нарушаются элементарные правила безопасности: моряки грузят снаряды и курят здесь же, у боевых погребов. В главной базе флота, в Картахене, по набережной разгуливает германский консул, ему известно о выходе в море каждого корабля.

Министр согласился, что дисциплина оставляет желать много лучшего. Сказываются упоение обретенной свободой, испанский характер, некоторые особенности испанской революции. Нужна не только настойчивость, но и очень большая выдержка, чтобы постепенно исправлять положение… Затем дон Йнда сказал, что сам он не моряк, но, по его мнению, узнать и понять флот можно только в море. Сейчас эскадра впервые готовится в дальний и трудный поход на север: из Средиземного моря через Гибралтар в Бискайский залив. Цель: помочь баскам и астурийцам в борьбе с мятежниками. Дон Николас (так звали Кузнецова в Испании) может принять участие в этой операции. В опасной операции, подчеркнул он.

Министр не сводил с Кузнецова внимательных, иронически прищуренных глаз. Решать надо было мгновенно. Посоветоваться не с кем. А как же дипломатический этикет? Был ли в истории хоть один случай, когда военно-морскому атташе приходилось участвовать в боевых действиях? Но революция многое делает впервые. И не упускать же, действительно, такую возможность!

— Си, сеньор, — кратко ответил Николай Герасимович.

— Когда встретимся, разопьем с вами бутылку шампанского, — усмехнулся дон Инда. И счел нужным уточнить: — Если встретимся.

Через несколько дней Николай Герасимович уже стоял на мостике флагманского крейсера «Либертад», оглядывая в бинокль линкор и крейсеры, идущие следом. Осматривал горизонт. Опасность грозила и с моря, и с воздуха. Моряков в походе словно подменили. Прекратились митинги, все распоряжения выполнялись быстро и точно. Дисциплина теперь не вызывала тревоги. Но появились другие, не менее существенные причины для беспокойства. Выяснилось, что вместо изгнанных офицеров командирские обязанности на кораблях занимают недавние унтеры и рядовые матросы. Они революционеры, они хорошо знают свои специальности, но смогут ли вести морской бой? Сам командующий флотом имел весьма смутное представление о своих обязанностях. Он был капитаном вспомогательного судна, события вознесли его на высокий пост. Он не успел провести ни одного учения кораблей в море, даже не знал, как они проводятся.

Главный артиллерист флагманского крейсера, выдвинутый из унтер-офицеров, тоже, как показалось Кузнецову, не представлял себе, чем ему заниматься в походе, в боевой обстановке. Николай Герасимович поинтересовался у командующего, умеет ли артиллерист управлять огнем. И услышал в ответ: «Ему не приходилось этого делать…»

Командующий явно надеялся, что русский товарищ поможет ему в трудный момент. Однако помогать нужно было уже сейчас, до встречи с противником. Но как? У Кузнецова не было права вмешиваться, поправлять… Даже советовать: ведь командующий или кто-то из его окружения могут обидеться. Кузнецов просто гость, наблюдатель. Единственное, что он мог позволить себе, — это немножко поразмышлять, порассуждать вслух. Так он и поступал время от времени, мешая французские и испанские слова. И видел: командующий слушает его с большим интересом.

Северный поход продолжался две недели, затем эскадра вернулась в свою базу: на Средиземном море военные корабли были гораздо нужней, чем в Бискайском заливе. Об этом походе существуют различные мнения. Одни морские историки утверждают, что он был бесполезен, только ослабил на время средиземноморские коммуникации. Другие говорят, что поход укрепил положение республиканцев на важном участке фронта, продемонстрировал силу флота. Непосредственно для Николая Герасимовича Кузнецова эта операция имела, как выяснилось, особое значение. Хитроумный дон Инда, оказывается, устроил испытание для советского моряка, чтобы выяснить его способности и возможности, его умение работать с испанцами. А выяснив, обратился к советскому послу с просьбой назначить дона Николаса главным морским советником и доверить ему жизненно важное для республики дело: организацию морских перевозок между портами СССР и Испании.

Нужно было наладить регулярное движение «игреков» (так кодировались советские торговые суда), обеспечить защиту конвоев от нападения с моря и с воздуха, организовать быструю выгрузку танков, самолетов и другой прибывающей техники, отправку их на фронт. Прикрыть места выгрузки от атак с воздуха. Поддерживать постоянный и всесторонний контакт с испанскими моряками. Ну и, конечно, главный советник направлял и контролировал работу всех других военно-морских советников, которые прибывали из Советского Союза и получала назначения на корабли и в береговые части республиканского флота. А советники, естественно, были разные, среди них встречались и такие, которым не хватало такта, терпения, даже простого желания понять дух испанцев, их быт, изучить их язык. Таких советников надо было наставлять, помогать им.

Это были месяцы, когда «главный моряк в Испании», как называли его, вроде бы совсем не ложился спать, настолько велика была занятость. Лишь крепкий организм помог ему справиться с нечеловеческим напряжением, сохранять спокойствие, здравый смысл, даже юмор. Особенно трудно было, когда ухудшалось положение на фронте. Звонили из советского посольства, звонил испанский морской министр, приезжали представители фронта, требовали боевых машин, продовольствия, медикаментов, боеприпасов.

Авторитет «альмиранте Николаса» был очень высок не только среди советских военных специалистов, но и среди испанских моряков. Мнение его считалось решающим. Его опасались, ему угрожали враги, испанские мятежники, германские и итальянские фашисты, чьи корабли пытались сорвать перевозку грузов, ослабить республиканский флот. И каждый раз получали решительный отпор, несли потери.

В Испании никто не сомневался, что Кузнецов — адмирал. Ведь он вершил дела государственной важности, руководил большим количеством людей. Но советским адмиралом он тогда еще не был, носил звание капитана I ранга. Вот как у него получалось: первый отряд, которым ему довелось командовать, состоял из советского и турецкого кораблей. Первый боевой поход совершил на судах испанской эскадры. Впервые адмиралом назвала его испанская революция… Да, удивительно порой складываются судьбы!

Работа в Испании дала Николаю Герасимовичу очень многое. Он сделал для себя целый ряд практических выводов. Не за горами было уже то время, когда потребовалось снабжать морским путем блокированную Одессу, осажденный Севастополь, оставшуюся без сухопутных коммуникаций Керчь, понадобилось везти туда войска, вооружение, продовольствие, вывозить оттуда раненых воинов, мирных жителей.

Наблюдая за ходом боев в Испании, сам оказываясь под бомбежкой, Кузнецов уяснил важную истину: современному флоту обязательно нужна своя авиация. В большом количестве и разная. Не только истребители прикрытия, но и бомбардировщики, способные наносить удары по кораблям и портам противника. На помощь общевойсковой авиации надеяться не надо. У тех и у других летчиков разная подготовка, разная специфика.

Там, в Испании, познакомился, сдружился, близко узнал Кузнецов многих морских и сухопутных советников, бойцов-добровольцев, которые стали со временем советскими военными руководителями, возглавили боевые действия на разных участках борьбы с фашизмом в годы Великой Отечественной войны. Среди них будущие адмиралы В. П. Дрозд, С. Д. Солоухин, С. С. Рамишвили, В. Л. Богденко, подводник С. П. Лисин, будущие генералы и маршалы Д. Г. Павлов, Н. А. Остряков, П. И. Батов, Н. Н. Воронов…

Испанский период жизни Николая Герасимовича закончился так же внезапно, как и начался. В августе 1937 года его вызвали в Москву. В Кремле Кузнецову были вручены ордена Ленина и Красного Знамени. Потом Николая Герасимовича принял Нарком обороны К. Е. Ворошилов. Маршал расспрашивал о положении в Испании, о перспективах борьбы. Кузнецов думал, что скоро опять вернется в Мадрид, в Картахену, к трудным, но уже привычным заботам. А вышло иначе. Он оказался на противоположной от Испании стороне земного шара, в далеком городе Владивостоке, о котором почти ничего не знал. Капитан I ранга Кузнецов был назначен заместителем командующего Тихоокеанским флотом.

Совсем недавно находился он в самой горячей точке планеты, в центре событий, к которым приковано было внимание всего мира, и вдруг — огромное, пустынное побережье, огромный океан, величавая природа, размеренное течение жизни, тишина… Но, как убедился вскоре Николай Герасимович, тишина и внешний покой были обманчивы. Японские милитаристы готовились осуществить свои давние замыслы, прибрать к рукам дальневосточные территории, прежде всего сказочно красивый и богатый Приморский край. В любое время могла загрохотать канонада.

Наглость, агрессивность самураев имели под собой прочную материальную основу: они полностью господствовали на море. У них было десять линкоров и столько же авианосцев, тридцать пять крейсеров, более ста эсминцев, несметное количество мелких кораблей, полторы тысячи самолетов морской авиации. А что мог противопоставить этой армаде Тихоокеанский флот, только начавший наращивать силы? Десяток эсминцев, среди них несколько устаревших, шесть сторожевых кораблей да еще торпедные катера, тральщики. Самолетов — раза в четыре меньше, чем у японцев. Лишь по подводным лодкам имелось примерное равенство.

Практически японцы могли высадить свои войска в любой точке Дальневосточного побережья, протянувшегося на тысячи километров. Советскому командованию прежде всего надо было заботиться о том, как защитить свой берег от вражеских десантов или обстрелов с моря. А ответственность за это отныне лежала на плечах Николая Герасимовича. Едва успел он ознакомиться с обстановкой, побывать в гаванях, на кораблях и береговых батареях, как поступил приказ о повышении: из заместителя Кузнецов превратился в командующего. Опять же небывалый случай: капитан I ранга (по-сухопутному — полковник) в тридцать шесть лет стал командовать целым флотом!

Столь резкий взлет не вскружил Николаю Герасимовичу голову. Успех, слава?! Некогда было даже подумать об этом — столько забот прибавила ему новая должность. На заводах строились боевые корабли, надо было торопить корабелов, добиваясь, чтобы техника отвечала самым современным требованиям. Создавалось во Владивостоке Высшее военно-морское училище, чтобы восполнить острую нехватку командных кадров. Быстро увеличивалось количество торпедных катеров и подводных лодок, способных нанести большой урон крупным кораблям противника. Очень много времени Николай Герасимович уделял усилению морской авиации и созданию береговых батарей. Авиаторы перехватят вражескую эскадру еще в море, а батареи, имеющие орудия больших калибров, укрытые в надежных казематах, перекроют все места, удобные для высадки десанта, — так считал новый командующий.

В ряде пунктов развернулось строительство аэродромов, военных городков, батарей. На своем черном ЗИС-101 (единственная такая машина была тогда в Приморье) Николай Герасимович объездил все объекты, к которым можно было добраться на колесах. Нельзя на машине — добирался на тракторе или пешком. На дальние точки — самолетом. Его энергия и настойчивость приносили свои плоды. Он, например, уверенно мог сказать, что район Владивостока наглухо закрыт для противника, авиация и мощные береговые батареи не пропустят сюда даже самые крупные вражеские корабли. А там, где высадка вражеского десанта была возможна, флот проводил учения с сухопутными войсками, готовясь совместно отражать натиск самураев. Николай Герасимович не только планировал такие учения, но и присутствовал на них вместе с Василием Константиновичем Блюхером, о котором в ту пору говорили: «Когда маршал Блюхер на Востоке, там можно иметь войск на один корпус меньше».

Василий Константинович побывал на кораблях, пригласил Кузнецова объехать полки, принимавшие участие в учениях, понаблюдать за ними на марше, в атаке. Это был первый важный урок взаимодействия разных родов войск, полученный Николаем Герасимовичем на практике, да еще под руководством такого опытного учителя, как Блюхер.

И вот в конце июля 1938 года давно ожидаемый гром грянул: от мелких провокаций японцы перешли к решительным действиям. Их войска пересекли границу на юге Приморья, возле озера Хасан, стремясь захватить сопки Заозерную и Безымянную. С этих господствующих высот открывалась прямая дорога на Владивосток. Бои развернулись ожесточенные, с большими потерями с обеих сторон. Подтягивались и вступали в сражение новые полки и дивизии. Флот перебрасывал туда, в Посьет, воинские части и грузы, вывозил раненых, размещая их в своих госпиталях. Маршал Блюхер попросил Кузнецова быстро доставить его к месту событий на боевом корабле. Николай Герасимович отправился вместе с Блюхером на эсминце и простился с маршалом лишь в Посьетском заливе, где тот сошел на берег. В обычно пустынном заливе виднелись теперь транспорты, баржи, небольшие военные корабли.

Японцы — не только сильный, но и хитрый, коварный противник. Откуда и когда ждать их удара на море, как ослабить его? Подводные лодки Тихоокеанского флота затаились на возможных путях движения вражеских кораблей. Готовы были атаковать неприятеля торпедные катера. А как обезопасить флот от авиации? Ведь, появившись неожиданно со стороны моря, японские летчики могут причинить большой урон кораблям, стоявшим в главной базе, в бухте Золотой Рог. Это очень тревожило Николая Герасимовича. Пришлось держать экипажи кораблей в постоянном напряжении. Лучше сыграть три ложные тревоги, чем прозевать одну действительную опасность. Тревога — это дополнительная учеба, проверка готовности. Но когда их слишком много, к ним начинают относиться как к ненужному, бессмысленному беспокойству, у личного состава притупляется острота реакции.

Сомнения Кузнецова разделял начальник штаба флота капитан I ранга В. Л. Богденко, тоже побывавший под фашистскими бомбами в Испании, знавший, к чему может привести внезапный налет. И начальник оперативного отдела М. С. Клевенский, человек умный и энергичный: он первым, пожалуй, понял всю важность идеи, зародившейся у командующего флотом, и сделал больше других, чтобы осуществить эту идею на практике, заложить фундамент организационной системы, которая потом, в начале Великой Отечественной войны, убережет Военно-Морские Силы страны от потерь личного состава и кораблей.

Конечно, саму по себе идею оперативной готовности новой не назовешь. Но до Николая Герасимовича никто на Советском флоте не задумывался, чем и как достигается такая готовность в новых, изменившихся обстоятельствах, при наличии новой техники. Мысль Кузнецова сводилась к тому, чтобы заранее позаботиться о каждом корабле, о каждой воинской части, даже о мирных жителях, определив варианты возможных действий, связав их в единую систему. Дается предварительный сигнал опасности — и весь флот, все базы, все тыловые службы приводятся в определенную степень готовности (личный состав получает оружие и боеприпасы, штабы переходят на постоянное дежурство, интенданты снабжают корабли всем необходимым, электрики могут мгновенно отключить свет в городе, в базе, обеспечив светомаскировку, и т. д. и т. п.). Звучит новый сигнал, к примеру — слово «пламя», и вся сложная разветвленная система разом начинает действовать, как положено в военное время.

Оперативный отдел штаба флота, под руководством не знавшего усталости Клевенского, трудился беспрерывно несколько суток. Люди ели и отдыхали прямо на рабочих местах. Когда возникали вопросы, не стеснялись даже глубокой ночью будить любого ответственного руководителя, будь то командующий флотом или секретарь краевого комитета партии. Оперативный план был готов, каждый корабль, каждая воинская часть, каждая организация знали, что им делать по тому или иному сигналу. В разгар событий на озере Хасан, когда возникла реальная опасность для Владивостока, состоялась проверка готовности. И оказалось, что даже при наличии плана многое еще было не так, как хотелось командующему. Работники тыла не успели быстро обеспечить все корабли боеприпасами, рассредоточивались соединения гораздо медленнее, чем предполагалось, в некоторых районах города нарушена была светомаскировка.

План требовал еще обдумывания и доработки, нужны были тренировки и учебные тревоги, чтобы добиться желаемого результата. Однако начало большого и важного дела было положено.

В конце 1937 года создан был Народный комиссариат Военно-Морского Флота СССР. Это явилось важным событием. Советский военный флот быстро рос, пополнялся новыми кораблями. Партия и правительство приняли обширную программу превращения нашей страны в сильную морскую державу, как и приличествует государству, берега которого омывают полтора десятка морей и два океана. Закладывались линкоры, крейсеры, эсминцы, подводные лодки. Все бы хорошо, да вот беда: руководство наркомата менялось по разным причинам с непостижимой быстротой. Трудно было даже запомнить фамилии наркомов и их заместителей. И еще удивительно было, что морскими наркомами становились не люди флота, а пришельцы «со стороны», как правило, мало смыслившие в морских делах. В этом Николай Герасимович убедился, когда его вызвали в Москву на заседание Главного морского Совета. Едва Кузнецов приехал, его принял новый Нарком ВМФ М. П. Фриповский. Фамилию эту Николай Герасимович прежде не слышал. Вполне естественно: как выяснилось, раньше Фриновский работал совсем в другом ведомстве, в НКВД, занимался там вопросами пограничной охраны. В ходе беседы Николай Герасимович с грустью убедился, что о Военно-Морском Флоте нарком имеет весьма смутное представление.

На заседании Главного морского Совета речь шла о развертывании большого океанского флота, об освоении новых кораблей, о создании нового боевого устава Военно-Морских Сил, о других важных проблемах. Люди, приехавшие с флотов, обсуждали все это не спеша, вдумчиво, с чувством своей ответственности… А потом вдруг события понеслись с нарастающей быстротой, наслаиваясь одно на другое.

Состоялась встреча руководителей флота со Сталиным. В Грановитой палате был дан обед. Были речи и тосты, вдохновлявшие моряков, призывавшие их к новым свершениям. Прямо с приема Николай Герасимович отправился на Ярославский вокзал. Девять суток провел в удобном купе международного вагона. Читал деловые бумаги, художественную литературу, любовался зимними пейзажами, не переставая восхищаться величием и красотой российских просторов.

Во Владивостоке чувствовалось приближение весны (город расположен на широте Крыма). Пригревало солнце. Корабли готовились к летней кампании. А Николай Герасимович, едва осмотревшись в своем обширном хозяйстве, начал опять собираться в дорогу — на XVIII съезд партии большевиков.

Открылся съезд 10 марта 1939 года в Большом Кремлевском дворце. Совершенно неожиданно для Николая Герасимовича его избрали в президиум. Подумал: наверно, это связано с хасанскими событиями, взволновавшими всю страну. Но удивительно все же: нарком Фриновский в зале, в одиннадцатом ряду, а комфлота — на сцене… Более того, Кузнецову предложили выступить. С самой высокой трибуны в стране. Николай Герасимович торопливо набросал тезисы. И разволновался, услышав:

— Слово имеет Шолохов. Приготовиться Кузнецову.

Сказать-то ему было о чем, важно только успокоиться, взять себя в руки. Суть выступления: замыслы японских милитаристов и готовность Тихоокеанского флота к отражению возможной агрессии. Слушали военного моряка с большим вниманием.

В перерыве к Кузнецову подошел Сталин, протянул бумагу:

— Прочтите.

Это был рапорт Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома, ссылаясь на «незнание морского дела».

— Вам понятно? — спросил Сталин и круто повернулся, не дожидаясь ответа.

Николая Герасимовича избрали членом Центрального Комитета ВКП (б). Он намеревался скорее вернуться на флот, но его попросили задержаться пока в Москве. Среди ночи раздался телефонный звонок. Кузнецова вызывали в Кремль. Машина ждала у подъезда. Короткая беседа со Сталиным, и новое назначение: Николай Герасимович стал первым заместителем наркома ВМФ.

Ситуация сложилась странная: первый заместитель есть, но наркома-то нет. А жизнь не стояла на месте, требовалось решать множество разных вопросов. Росла гора бумаг на столе наркома. Николай Герасимович поехал к Андрею Александровичу Жданову, который занимался в ЦК флотскими делами. Поинтересовался, как поступать.

— Решайте сами, — ответил Жданов. — По наиболее крупным и сомнительным вопросам звоните мне. Поможем.

Николай Герасимович тогда не понимал даже, доволен ли он новой должностью, по душе ли ему новые обязанности? Слишком неожиданным все было, не оставалось времени основательно обдумать свое положение. Только начал с помощью начальника Главного морского штаба Льва Михайловича Галлера знакомиться со структурой наркомата, с людьми — еще один поворот: Жданов сообщил, что ему и Кузнецову предложено выехать в Хабаровск и Владивосток для подготовки некоторых постановлений. В том числе определить, насколько пригодна для строительства нового порта бухта Находка.

Поездка эта была не только интересной, но и полезной для Николая Герасимовича. Впервые он общался с партийным и государственным деятелем такого масштаба. Они много разговаривали, особенно в поезде на обратном пути, когда ближе узнали друг друга. Жданов рассказывал о международном положении, о партийной политике, расспрашивал Кузнецова о людях флота, о тех товарищах, с которыми Николай Герасимович встречался в Испании. Новые кадры — вот что занимало Андрея Александровича.

27 апреля Николая Герасимовича вызвали в Кремль на заседание Политбюро. Обсуждались результаты поездки на Дальний Восток. Жданов рассказал о том, как они с Кузнецовым осматривали Находку и насколько она удобна для стоянки судов.

Сразу же, безотлагательно, было принято решение о создании в Находке большого торгового порта. Затем речь пошла о делах Приморского края, о положении Тихоокеанского флота. Все это непосредственно касалось Кузнецова. А когда он покидал зал заседания, Сталин обратился к членам Политбюро:

— Может быть, решим морской вопрос?

В чем состоял этот вопрос, Николай Герасимович не попял, он уже закрыл за собой дверь. Возвращаться и спрашивать было по меньшей мере неловко. Он поехал в свою только что полученную квартиру. Отдохнул немного — ив наркомат. В кабинете на столе увидел большой красный пакет на его имя. Вскрыл. В пакете — Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Николая Герасимовича Кузнецова народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР.

Справляться с новыми обширными обязанностями помогало ему хорошее знание морской службы и людей флота. В наркомате он встретил многих давних знакомых, бывших своих начальников, сокурсников по училищу и академии. Они охотно сотрудничали с Николаем Герасимовичем, радуясь тому, что флот наконец-то возглавил настоящий моряк, что в наркомате повеяло морским духом.

Организаторский опыт старпома, опыт командира крейсера, знания, полученные в Испании и на Тихом океане, — все теперь пригодилось Николаю Герасимовичу. Все или почти все, что он делал, зародилось там, на кораблях, на море, и теперь получило развитие в масштабах Военно-Морского Флота. Борьба за умение поражать противника при любых условиях, за «первый залп», за «первый удар», начатая им на «Червоной Украине», переросла в борьбу за способность флота всегда быть начеку. Но с особым упорством, с особой настойчивостью продолжал он то дело, основание которому было положено во Владивостоке: создавал четкую систему боевой готовности всех флотов и всего Военно-Морского Флота страны.

Некоторые военачальники того времени, даже из числа тех, кто побывал в Испании, часто повторяли слова о необходимости выиграть время, перевооружить наши войска. Через три-четыре года мы, дескать, будем способны разбить любого противника. А Николай Герасимович Кузнецов категорически не соглашался с такой позицией. Ведь возможный противник тоже не намерен сидеть сложа руки, тоже будет оснащать свои войска техникой, совершенствовать свою выучку. Да и вообще разве можно так рассуждать! Полк или корабль, армия или флот могут иметь сегодня одно вооружение, завтра другое, могут быть численно больше или меньше — это все факторы меняющиеся. Важно, чтобы армия и флот, каждая часть и подразделение были хорошо обучены, умели максимально использовать свое оружие, и — самое главное — чтобы они были морально готовы к войне. В любую минуту.

Хорошо, считал Николай Герасимович, что флот имеет свой наркомат, может проводить боевую учебу по своим планам, по своей системе, учитывая исторический опыт, специфику. Ведь привести в готовность флот с его кораблями и частями, разбросанными на огромном пространстве, гораздо сложнее, чем, скажем, общевойсковую армию, как правило, дислоцирующуюся на определенной территории. Да чего там целый флот: попробуй собери и доставь на рейд моряков, уволенных на берег с корабля! Сколько потребуется времени!

Не дать врагу застать нас врасплох, нанести внезапный удар — вот чему были подчинены в предвоенные годы мысли и действия руководителей Советского Военно-Морского Флота, прежде всего Николая Герасимовича Кузнецова. И, как результат, — стройная, отработанная на практике трехступенчатая система боевой готовности. Довольно простая, всеобъемлющая, выверенная система. Детище, можно сказать, Николая Герасимовича.

Готовность № 3 — это обычное состояние кораблей и частей. Они занимаются боевой учебой, соблюдают установленный распорядок, содержат в полной исправности оружие и механизмы, имеют определенное количество топлива и другие запасы. Когда объявляется готовность 2, корабли и части получают снаряды, торпеды, горючее и вообще все, что требуется для ведения боевых действий. Увольнения сокращаются до минимума. Устанавливается специальное дежурство. Распорядок дня, учеба — все строится с учетом напряженного положения. Такая готовность, хотя она и вызывает определенные трудности, может продолжаться неделями, даже месяцами. И, наконец, самая высокая готовность — № 1. Объявляют ее лишь в том случае, если обстановка становится опасной. Получив сигнал, каждый корабль, каждая воинская часть действуют но имеющимся инструкциям. В Корабельном уставе 1939 года об этом сказано: «Весь личный состав на своих местах по боевому расписанию. Средства корабля полностью изготовлены к немедленному действию». К немедленному и решительному.

Такая система уже сама по себе требовала от моряков большой организованности, слаженности действий всех кораблей, воинских частей, учреждений и служб, поддерживала постоянную бдительность и строгую дисциплину. К тому же многочисленные тренировки помогли довести эту систему почти до совершенства. Если первое время от подачи сигнала до получения доклада о готовности флота проходили часы, то постепенно этот срок сократился до минут.

Общеизвестно, что первые удары вражеская авиация нанесла в ночь на 22 июня 1941 года по флотским базам: по Севастополю, Полярному, Либаве (командиром Либавской военно-морской базы был, кстати, один из инициаторов создания системы готовности М. С. Клевенский). Известно также, что в результате вероломного нападения гитлеровцев советская авиация за одни сутки потеряла тысячу двести лучших самолетов первой линии. Подавляющее большинство из них было разбомблено на земле. А Военно-Морской Флот в ту ночь и в тот день не потерял ни одного военного корабля и ни одного самолета, нанеся ощутимый урон противнику. Это феноменально, но это факт.

В «Истории Великой Отечественной войны» сказано, что «военно-морское командование смогло значительно быстрее, чем командование Красной Армии, привести свои силы в боевую готовность». А сколько событий, сколько напряженного труда и смелых решений кроется за лаконичной фразой!

Как все было, об этом лучше и точнее других, приводя выдержки из документов и воспоминаний боевых товарищей, поведал в своих послевоенных записях сам Николай Герасимович Кузнецов. Думаю, вполне уместно привести здесь несколько отрывков:

«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов.

…Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова[18], пошел вместе с ним…

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу. Дождь кончился, по тротуару снова прогуливались парочки, где-то совсем близко танцевали, и звуки патефона вырывались из открытого окна. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать но улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!

Когда я возвращался в наркомат, меня не покидали тяжелые мысли: когда наркому обороны стало известно о возможном нападении фашистской Германии? В котором часу он получил приказ о приведении войск в полную боевую готовность? Почему не само правительство, а нарком обороны отдал мне приказ о приведении флота в боевую готовность, причем полуофициально и с большим опозданием?

…Первым принял на себя удар Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война началась! Стоит еще раз напомнить, что лишь за педелю до этого всех нас заверяли: война не предвидится, разговоры о ней — провокация, чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужественно дать отпор врагу.

Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточенно, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде. Но город вечером 21 июня еще сверкал огнями. Бульвары и сады переполнила праздничная нарядная публика. «Казалось, ничто не предвещало трагических событий» — так написал об этом вечере Н. Т. Рыбалко, бывший в те часы оперативным дежурным по штабу флота.

Около 22 часов в комнату оперативного дежурного заглянул начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев.

— На несколько минут отлучусь домой, — сказал он.

Н. Т. Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше чем через два часа, когда тот быстро вошел в комнату дежурного, держа в руках телеграмму. «Я ее помню дословно, — пишет Н. Т. Рыбалко, — только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты». Вот эта телеграмма: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДРФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов».

Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батареи. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям.

…В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали боевые торпеды и мины. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.

В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей. «Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности», — записано у Н. Т. Рыбалко.

Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС[19] и ВНОС[20] слышат шум авиационных моторов.

Рыбалко докладывает об этом И. Д. Елисееву.

— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? — звонит начальник ПВО полковник Жилин.

Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного.

Ф. С. Октябрьский: Есть ли наши самолеты в воздухе?

Н. Т. Рыбалко: Наших самолетов нет.

Ф. С. Октябрьский: Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Н. Т. Рыбалко: Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф. С. Октябрьский: Действуйте по инструкции.

Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Н. Т. Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И. Д. Елисееву:

— Что ответить полковнику Жилину?

— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И. Д. Елисеев.

— Открыть огонь! — скомандовал Н. Т. Рыбалко начальнику ПВО. Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.

— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, — ответил он вместо того, чтобы произнести короткое флотское «есть!».

— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко.

3 часа 07 минут. Немецкие самолеты подходили к Севастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожекторы, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолетов загорелись и начали падать. Другие торопились сбросить свой груз. У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможности выйти в море. Противнику это не удалось. Мины упали не на фарватер, а на берег…»

Не только Черноморский флот, но и моряки Северного и Краснознаменного Балтийского флотов, Пинской и Дунайской военных флотилий дали отпор врагу с первых же минут нападения. Если бы везде было так!

Большая, неоценимая роль в подготовке Военно-Морских Сил страны к боевым действиям, к любой внезапности принадлежит непосредственно Николаю Герасимовичу Кузнецову. За одно лишь это он вошел бы в историю Великой Отечественной войны как замечательный и предусмотрительный руководитель. Но вся война была еще впереди.

Очень трудными для флотов страны были июль и август 1941 года. Враг продвигался к главным советским военно-морским базам: Севастополю, Таллину и Полярному. Не решаясь нанести удары с моря, враг стремился к ним по сухопутью, пользуясь сложившимся в его пользу общим положением на фронте. Николаю Герасимовичу приходилось думать не только о боевых действиях кораблей и частей флота, но и об обороне этих и других баз, об их возможной эвакуации. У него была такая должность, что, не участвуя в боях, находясь в Москве, он, тем не менее, был ответствен перед партией и народом за все дела военных моряков. В конечном счете все вопросы, возникавшие на флотах, «замыкались» на нем, он должен был решать их сам или вносить предложения Верховному Главнокомандующему, которому докладывал в ту пору почти ежедневно.

Определение роли флота в замыслах Ставки, анализ сложившегося положения, принятие решений и контроль за их исполнением, — вот чем он занимался. Ну и конечно, дела повседневные. И учеба: освоение того, что преподносила суровая военная действительность.

В самом начале войны, 25 июня, лидеры «Москва» и «Харьков» вышли к румынским берегам, чтобы обстрелять Констанцу. Прикрывали эту ударную группу крейсер «Ворошилов» и два эсминца. Цель была выбрана не случайно. Район Плоешти в королевской Румынии был практически единственным источником, снабжавшим нефтью Германию, ее вооруженные силы. Плоешти бомбила армейская и флотская авиация, на какое-то время добыча нефти там почти прекратилась. А в Констанце, в главной базе румынского флота, имелись большие запасы горючего. Конечно, приближаться к Констанце было рискованно, там сильная береговая артиллерия, возможны минные поля. Но без риска не бывает успеха. Николай Герасимович дал «добро» на эту операцию.

Появление кораблей оказалось неожиданным для противника. В пять утра лидеры открыли беглый огонь по заранее намеченным объектам и выпустили в общей сложности 350 тяжелых снарядов. Цель была достигнута: загорелись нефтебаки, вспыхнул огромный пожар. Однако заплатить за этот успех пришлось дорогой ценой. При отходе лидер «Москва» напоролся на мину. Взрыв был настолько мощный, что корабль переломился и сразу затонул. Лидер «Харьков», пытаясь помочь людям, оказавшимся в воде, получил повреждения от огня береговых батарей.

Операцию тщательно проанализировали в Главном морском штабе и в наркомате. Николай Герасимович сделал для себя два существенных вывода. Обстреливать берег должны не лидеры, а крейсеры, имевшие более прочные корпуса, а главное — большую дальность огня. Они могли бы посылать снаряды с предельной дистанции, не входя в зону минных полей. Однако командование Черноморского флота послать крейсеры не рискнуло. Сохранять их — задача, конечно, важная, но еще важнее разумно планировать и проводить подобные набеги. А второй вывод — возросшая минная опасность. Противник в большом количестве использовал мины старого образца в сочетании с совершенно новыми — электромагнитными. На них, как стало известно, подрывались в морях английские корабли и суда. У нас на Балтике подорвался крейсер «Максим Горький», на Черном море — эсминец «Быстрый». Обычные тралы не обеспечивали безопасность. Нужно было искать какие-то иные средства и способы борьбы. Николай Герасимович добился создания специальной группы ученых для раскрытия секретов нового оружия и выработки контрмер. На Черное море, где электромагнитные мины встречались особенно часто, выехали лучшие ученые-физики страны, в том числе И. В. Курчатов, А. П. Александров.

Много времени отнимали у Николая Герасимовича организационные неувязки. То, над чем в мирное время почти не задумывались, приобрело вдруг важное значение.!< му, например, оборонять военно-морские базы и прибрежные города? Раньше считалось так: флоту — с моря, армии — с суши. Но на море-то флот справился, враг не смог высадить ни одного десанта, а по берегу подошел к Одессе, к Таллину, нависла угроза над Севастополем, над Ленинградом. Корабли и береговые батареи, образно говоря, разворачивали свои орудия на сто восемьдесят градусов. Гарнизоны баз вынуждены были подчиняться не флоту, а общевойсковым начальникам, случайно оказавшимся в этих районах. А такие начальники не знали ни сил, ни возможностей флота. Возникало двойное и тройное подчинение, порождавшее путаницу и безответственность. Все свое влияние использовал Кузнецов для того, чтобы навести твердый порядок в этом вопросе. Вплоть до обращений к Сталину. Одесса, к примеру, морской город, он блокирован противником, связан с Большой землей только морскими дорогами, он полностью зависит от флота, пусть флот и отвечает за его оборону, подчинив себе армейские части в том районе, координируя действия на суше и на море. Хоть и не сразу, но в Одессе, а затем в Севастополе удалось добиться именно такой организации дела.

А вот в Таллине, при всем старании, так и не смогли справиться с неразберихой. По предвоенным планам защищать этот город с суши должна была армия, но она отступала, и уже в июне стало ясно, что предотвратить опасность, нависшую над столицей Эстонии, армейские части не в состоянии. Николай Герасимович добился того, что полная ответственность за оборону Таллина была возложена на Военный совет Балтфлота. Ведь в этой базе было сосредоточено много кораблей, размещались крупные склады. Там находился штаб флота, ему, как говорится, и карты в руки. Пока противник не подошел к самому городу, удалось с помощью жителей создать три оборонительных рубежа, организовать систему артиллерийского огня. Но вот беда, части 10-го стрелкового корпуса и различные армейские подразделения, отступившие под натиском немцев в этот район, продолжали подчиняться своему армейскому командованию. Получилось, что моряки сражались сами по себе, а пехота — сама по себе. Лишь когда положение стало критическим, Кузнецову удалось настоять на том, чтобы корпус подчинили флотскому командованию. Отстоять город было уже невозможно, однако моряки и пехота, тесно взаимодействуя, прикрыли эвакуацию войск; покидая Таллин, корабли и суда приняли с берега почти всех бойцов морских и армейских подразделений.

За годы войны случалось всякое, были большие утраты, особенно в первое время, но, пожалуй, самым горьким, самым болезненным событием оказалась для Николая Герасимович Кузнецова именно эвакуация Таллина, прорыв основных сил Балтфлота (около двухсот кораблей и судов!) из этой базы в Кронштадт. Путь пролегал через минные поля, в зоне действия крупнокалиберной вражеской артиллерии. К тому же противник поднял в воздух всю авиацию, имевшуюся у него на этом участке фронта, топил беззащитные торговые суда, атаковал подорвавшиеся на минах корабли.

29 августа главные силы флота прибыли в Кронштадт и значительно укрепили впоследствии оборону Ленинграда. А тихоходные транспорты еще находились в море. Военные корабли не способны были помочь им, не имели возможности маневрировать на минных заграждениях в тесном, с многочисленными островами, районе. Истребители не могли прикрыть — слишком далеко находились аэродромы. Трагедия продолжалась. Только лишь на учебный корабль «Ленинградсовет» фашистские бомбардировщики за день налетали около ста раз. Тонули суда, гибли люди.

Вряд ли у кого повернется язык назвать таллинскую эпопею Балтийского флота провалом, поражением. Нет, приказ был выполнен, и выполнен вполне успешно. Ядро флота было сохранено, хотя фашистам удалось потопить четверть всех судов и кораблей, участвовавших в прорыве. На палубах транспортов и военных кораблей находилось двадцать три тысячи защитников Таллина, из них погибло более четырех тысяч. Некоторые специалисты считали такие потери минимальными, если учесть, в какой трудной обстановке был совершен переход. Однако Николай Герасимович имел свое мнение на этот счет.

Он старался обнаружить ошибки в своих решениях и решениях командования Балтфлота, продумывал неиспользованные варианты, искал, что можно противопоставить противнику в подобных ситуациях.

Опыт, полученный при прорыве из Таллина, был впоследствии использован при эвакуации войск из Одессы и Севастополя. Причем в Одессе операция была спланирована и организована так умело, что советские корабли и суда, с войсками и техникой на борту, ушли вообще без всяких потерь. Враг спохватился, когда город и порт были пусты.

Еще один важный вывод сделал для себя Николай Герасимович в начальный период войны. Сражаясь самостоятельно, Военно-Морской Флот способен добиться тактических и даже каких-то оперативных успехов. Это хорошо, но это лишь частности в развернувшейся великой битве. Крупные достижения, значительные, определяющие победы просто немыслимы без тесного взаимодействия с сухопутными силами. Что там ни говори, а ведь главные-то события вершатся на берегу. Не грех и поступиться самолюбием, ведомственной морской гордостью радп достижения общих целей. Плечом к плечу — в этом залог успеха.

Необходимость взаимодействия — идея отнюдь не новая, известная всем полководцам и флотоводцам. Но с каким трудом она осуществляется на практике! У моряков свои задачи, свое командование, свои традиции и амбиции. У сухопутчиков, естественно, свои. Чтобы ломать барьер, требуется много энергии, упорства, ума, такта. Давайте хотя бы бегло посмотрим с этой точки зрения на действия военных флотов различных стран во второй мировой войне. Германский флот, достаточно сильный сам по себе, полностью изолировался от сухопутных армий, занимаясь только своими делами, — главным образом вел борьбу на коммуникациях противников.

Практически без связи с действиями сухопутных армий сражался флот Великобритании, добивавшийся господства на море. Более основательное содружество между моряками и пехотинцами было у американцев. Это объясняется спецификой театра военных действий, ведь войска США сражались на островах, на территориях, отделенных от главных баз большими водными пространствами. При этом флот играл порой главенствующую роль. И все же тесное взаимодействие американских моряков и сухопутчиков было скорее эпизодическим, чем постоянным. И лишь Советский флот в течение всей войны сражался в полном содружестве с нашими войсками, оборонявшимися или наступавшими на берегу! В Одессе, Севастополе, Таллине, Ленинграде, Мурманске, Новороссийске — всюду флот поддерживал огнем и десантами сухопутные силы, а те, в свою очередь, всемерно поддерживали моряков.

Всегда вместе — закон всех родов и видов наших войск. Этого требовала боевая обстановка. Этого постоянно, систематически добивался Николай Герасимович Кузнецов. И в этом — одна из главных его военных заслуг.

Дерзкая мысль нанести удар с воздуха по Берлину возникла у Николая Герасимовича в конце июля, когда фашистские бомбардировщики начали появляться ночами над советской столицей. Через противовоздушную оборону к Москве прорывались лишь небольшие группы или отдельные самолеты, ущерб невелик, но сам факт был обидным и угнетающим: вражеские бомбы падают на нашу столицу. Гитлеровская пропаганда трубила об этом на весь мир.

В те дни командование Военно-Морского Флота готовило массированный налет на Пиллау, где базировались вражеские корабли. Самолеты должны были подняться с ленинградского аэродромного узла. На карте Николая Герасимовича протянулись прямые линии от пригородов северной столицы до вражеской базы. Кузнецов мысленно продлил их дальше до паукообразного темного пятна в левом нижнем углу карты. И замер от волнения: а если попробовать? Только достанем ли?

Авиаторы на Балтике, как и на других флотах, были отличные. Как мы уже говорили, в первый, трагический день войны авиация флота не лишилась ни одной машины. Потом, конечно, были потери в боях: обычные, один к одному. Эта небольшая утрата быстро восполнялась. Флотские летчики были хозяевами воздушного пространства над морем, над побережьем. (Об этом лучше всего свидетельствует бывший противник. Журнал «Марине рундшау» в 1962 году писал: «Советская авиация ВМС после первых недель некоторой неясности положения добилась почти неоспоримого превосходства в воздухе над морем».) Более того, поскольку сухопутные войска в Прибалтике утратили свою авиацию, морских летчиков использовали для помощи армейским частям, флотскую авиацию иногда полностью переподчиняли армейским начальникам. Авиаторы работали с такой нагрузкой, что за месяц накопили опыт и мастерство, для приобретения которых в других условиях не хватило бы и года.

Летчики не подведут! А как техника?

Вместе со своим другом Владимиром Антоновичем Алафузовым Кузнецов долго «колдовал» над картой. Нет, с ленинградских аэродромов до Берлина не дотянуть. А не попробовать ли с острова Эзель? Алафузов быстро рассчитал: если идти над морем, по прямой, то получится. Не задерживаясь, не маневрируя, сбросить бомбы и сразу, опять же прямым курсом, домой. Упустишь минут двадцать — до аэродрома не дотянуть. А если туман или неисправность техники? Ведь под самолетами вражеская территория… Короче говоря, все должно быть идеальным.

Само решение о бомбежке Берлина выходило за пределы компетенции наркома ВМФ. Это был вопрос политической важности, требовавший утверждения Ставки. Но ответственность за неудачу ложилась, разумеется, на Кузнецова. Не посылает ли он лучшие экипажи и лучшие машины на верную гибель?

Прежде чем докладывать Сталину, моряки проверили все еще раз вместе с командующим ВВС ВМФ С. Ф. Жаворонковым и ведущими специалистами. Пришли к выводу: если самолеты примут полный запас горючего и пятьсот килограммов бомб каждый, они могут преодолеть девятьсот километров до Берлина и возвратиться обратно. В оба конца — шесть часов пятьдесят минут. И еще несколько минут в запасе.

Как и ожидал Николай Герасимович, Сталин с энтузиазмом воспринял предложение, но засомневался, возможно ли его осуществить. Задал много вопросов, дабы убедиться, что все взвешено, подготовлено. Поинтересовался, кто поведет морских орлов. Кузнецов ответил: опытный флотский летчик Евгений Николаевич Преображенский. Разрешение было получено.

И вот в 21 час 7 августа 1941 года пятнадцать крылатых машин 1-го минно-торпедного авиационного полка стартовали с аэродрома на острове Эзель. Набрали высоту более шести тысяч метров. Температура в кабинах самолетов упала почти до 40 градусов ниже нуля. Управлять бомбардировщиками стало трудно, зато на такой высоте менее опасны были вражеские ночные истребители с их мощными фарами, да и огонь зениток не так страшен.

Возле Штеттина прошли над немецким аэродромом. На нем включались и гасли посадочные прожекторы, аэродром принимал самолеты. Видимо, советские бомбардировщики там приняли за своих. Замигали огни — предложение на посадку. Разнести бы в клочья это осиное гнездо, но впереди была гораздо более важная цель. Еще полчаса, и появилось на горизонте быстро разраставшееся пятно света. Берлин даже не был затемнен: ведь Геринг клятвенно заверил немцев, что на столицу рейха не упадет ни одна бомба!

Полковник Преображенский аэронавигационными огнями дал команду экипажам рассредоточиться и каждому выходить на свою цель. Под крыльями — столица врага! По линиям фонарей прослеживались улицы, при свете луны хорошо видна была река Шпрее. И ни единого выстрела, ни одного прожекторного луча. Если противовоздушная оборона и «засекла» самолеты, то продолжала считать их своими.

Тяжелые бомбы понеслись к земле. В центре города вспыхивали яркие разрывы. Берлин сразу же погрузился во тьму, зашарили по небу лучи, взвились, переплетаясь в воздухе, сотни трасс зенитных снарядов. Но было уже поздно, самолеты ложились на обратный курс.

Через несколько часов Николай Герасимович, скрывая радостное волнение, доложил Сталину, что первая бомбардировка вражеской столицы завершилась полным успехом, все машины вернулись на свою базу. Улыбаясь в усы, Верховный Главнокомандующий тут же распорядился представить участников операции к наградам, а наиболее отличившихся — к званию Героя Советского Союза. Что и сделал Николай Герасимович с большим удовольствием.

Для фашистов удар по Берлину был полной неожиданностью, они даже не разобрались, что произошло. В немецких газетах появилась информация: «Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненые. Сбито шесть английских самолетов». Военное руководство Великобритании, предполагая какой-то подвох, опубликовало официальное разъяснение: «Германское сообщение о бомбежке Берлина интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала». А пока на Западе судили да рядили, что к чему, по столице рейха был нанесен еще один удар, затем еще. По всему свету разнеслась удивительная новость: русские бомбят Берлин!

Да, так было! Армии вермахта приближались к Москве и Ленинграду, гитлеровцы готовились отметить скорую и окончательную победу, их пропаганда утверждала, что русская авиация полностью уничтожена, и вдруг эта самая «уничтоженная» авиация почти каждую ночь сбрасывает тяжелые бомбы на Берлин, пугая врагов и радуя друзей Советской страны.

Немцы предприняли много усилий, чтобы впредь не допустить бомбардировщики к своей столице. Опасность поджидала советских летчиков всюду: в берлинском небе, над морем, даже на своем аэродроме, к которому прорывались вражеские самолеты. Флотские авиаторы несли потери, но вновь и вновь отправлялись в далекие рейды.

Налеты на Берлин продолжались до 5 сентября, до той поры, когда пришлось оставить Таллин и базу на Эзеле. Всего было сброшено триста одиннадцать больших бомб. Эффект был велик, особенно психологический. Может быть, впервые тогда в Германии люди начали задумываться: куда же ведет их Гитлер со своими сообщниками? Не наступит ли час расплаты за все то, что совершают фашисты? А Николай Герасимович Кузнецов говорил впоследствии, что решение послать флотскую авиацию на Берлин было одним из самых трудных и рискованных в его жизни.

Весьма сложной и ответственной задачей, которой пришлось заниматься Николаю Герасимовичу, была организация морских перевозок в СССР из США. Едва началась война, в Москву прибыл Гарри Гопкинс — специальный представитель и доверенное лицо президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта. С Британских островов он летел до Архангельска над морем. И обратно затем отправился тем же маршрутом. Николай Герасимович Кузнецов занимался обеспечением его встречи и проводов. Гарри Гопкинс произвел на Кузнецова хорошее впечатление. Худой, слабый и болезненный с виду, американец был умен, деловит, а главное, был благожелательно настроен к Советскому Союзу и ясно понимал, что от исхода сражений на советско-германском фронте зависит будущее всего человечества, в том числе и Соединенных Штатов.

В Кремле велись переговоры о том, какую помощь способны оказать американцы сейчас и в дальнейшем. Сталин и Гопкинс обсуждали количество и номенклатуру поставок, а тем временем Кузнецов, советуясь со специалистами, изучал различные варианты: как и куда лучше доставлять грузы. Прямой путь через океан от западного побережья Америки до Владивостока или Николаевска-на-Амуре суда могли проделать примерно за двадцать суток. Плюс перевозка по железной дороге. Это же сколько требуется времени? Да и обстановка на Тихом океане была сложной. От японцев, контролировавших проливы, можно было ожидать любых противодействий. Определять этот маршрут как главный было очень опасно.

Не устраивал Кузнецова и другой вариант: доставлять грузы через Персидский залив и Иран. Два с половиной месяца требовалось для того, чтобы конвой, отправившийся из Нью-Йорка, обогнул мыс Доброй Надежды и достиг иранского побережья. А порты там небольшие, сеть дорог, ведущих к границе с Советским Союзом, развита слабо. Оставался лишь третий путь, хоть и трудный, зато самый короткий, занимавший до десяти суток: из США или Англии через Северную Атлантику, через Баренцево море в незамерзающий Мурманский порт, в более удаленный Архангельск. От этих портов недалеко до фронта, до промышленных центров страны, куда адресовались грузы. Была возможность формировать конвой в Рейкьявике или в английском Скапа-Флоу, идти в высоких широтах мимо островов Ян-Майен и Медвежий, а затем поворачивать к нашим берегам. В начале пути торговые суда могли сопровождаться английскими кораблями, затем советскими.

Был недостаток и у этого маршрута, он пролегал в зоне действий немецкой авиации, подводных и надводных вражеских кораблей. Располагая сетью баз в Северной Норвегии, противник имел возможность вести разведку и атаковать конвои крупными силами. Зимой — долгая полярная ночь, это плюс в нашу пользу. Летом — незаходящее солнце, светло круглые сутки, это большой минус. И все же северный вариант был самым выгодным. Николай Герасимович остановил на нем свой выбор. Англичане и американцы, с некоторыми поправками, в принципе согласились с ним. По северному маршруту и через Иран пошел нарастающий поток грузов.

Во второй половине октября, когда бои развернулись уже на подступах к Москве, Кузнецова вызвал в неурочное время Сталин. Николай Герасимович думал, что речь пойдет о том, какими силами могут моряки укрепить оборону столицы. Однако Сталин заговорил совсем о другом. Его беспокоила доставка грузов. Мурманский порт систематически бомбила вражеская авиация, да и над самим городом нависла угроза захвата. Остается Архангельск, но ведь он замерзает.

— Вам нужно спешно отправиться на Северный флот, подготовить все для встречи конвоев союзников, — сказал Сталин и по своему обыкновению чтобы окончательно решить дело, спросил: — Когда сможете выехать?

— Завтра.

Архангельск, особенно Соломбала, на первый взгляд мало изменились с тех пор, как Николай Герасимович последний раз, еще в молодости, бывал здесь. Тот же завод, те же лодки на Соломбалке, дома на высоких подклетях, длинное здание старой кирпичной казармы, возле которой Кузнецов когда-то полгода оттопывал строевую… Дорогие сердцу места…

Вместе с командующим Северным флотом А. Г. Головко, который был вызван в Архангельск из Полярного, вместе с командующим Беломорской военной флотилией М. М. Долининым и руководителями торгового порта Николай Герасимович обсудил, как лучше встречать и сопровождать конвои, проводить суда через Белое море, в котором уже в декабре появляются крепкие льды. Долинину было поручено как можно скорей завершить ремонт всех имеющихся ледоколов и по возможности вооружить их, чтобы могли защищать от нападения с моря и с воздуха не только себя, но и транспорты с ценными грузами.

Побывал Кузнецов на железной дороге и. конечно, в аванпорту «Экономия», где работал еще юношей. Хорошо, что в свое время позаботились построить в устье Двины этот выносной порт. Зимой торговые суда останавливались здесь, содержимое трюмов перегружалось в вагоны. Через реку по льду прокладывалась временная железная дорога, по ней вагоны перекатывали на станцию Бакарица. Все полезное из прошлого надо использовать и теперь.

Окна штаба Беломорской флотилии выходили на Северную Двину. Начало ноября, а по реке плыла шуга: комья смерзшегося снега, отдельные льдины. Кузнецов знал, что, как только ударит мороз — река станет. Глядя на Двину, он думал, что же еще сделать, чтобы важнейшие грузы, которые так необходимы для ведения войны, шли без малейшей задержки?.. На душе было смутно. Сведения с Балтики и с Черного моря поступали к нему в Архангельск с большим опозданием. Что в Севастополе? Удалось ли сорвать наступление противника? Как держатся защитники полуострова Ханко, сражающиеся по существу в далеком вражеском тылу? По Транссибирской магистрали почти без остановок шли эшелоны с моряками-добровольцами, тихоокеанцы спешили на помощь Москве. Успели они или нет получить боевое снаряжение и оружие? И какое? Одни винтовки? Случалось, что и винтовок-то не хватало. Месяца два назад, когда назрел кризис под Ленинградом, Николай Герасимович поехал туда, на Балтику, был на передовой линии на южном берегу Финского залива, возле флотского форта Красная Горка. Для защиты форта срочно сняли моряков с береговых батарей, с кораблей. А вооружить было нечем. Отбирали винтовки и гранаты у раненых, у отступавших красноармейцев. Кузнецов сам разрешил. Да много ли так наберешь?! А немцы совсем близко, редким огнем их не остановишь. И тогда командир отряда, пожилой запасник, видно, еще со старого флота, аккуратно снял китель и обратился к матросам: «Братки, сейчас у нас одно оружие, тельняшки! Сотрем гадов! За мной!» Моряки покидали бушлаты и бросились в атаку за своим командиром. С голыми руками. Сошлись с немцами грудь на грудь, и фашисты не выдержали ярости «полосатых дьяволов», побежали. Красную Горку удалось отстоять. Но из тех моряков, наверно, никто не остался в живых, разве что раненых удалось потом вынести с поля боя.

Вооружение, боеприпасы необходимы позарез. Поставки союзников не решат, конечно, всей проблемы, но они очень нужны сейчас, когда крупные промышленные районы захвачены гитлеровцами, когда многие заводы эвакуированы на восток и только «обживаются» на новом месте. Вот почему так важно, чтобы каждый транспорт, следующий с грузом военной техники или боеприпасов, продовольствия или требуемых промышленностью металлов, достиг Мурманска или Архангельска.

С тревогой глядя на густеющую шугу, Николай Герасимович размышлял об особенностях и перспективах боевых действий на северном фланге. Здесь мало сухопутных дорог. Немецкие войска в Северной Норвегии, в Северной Финляндии и на Кольском полуострове снабжаются водным путем. Вражеские конвои следуют, как правило, вдоль побережья, под защитой авиации и береговой артиллерии. Советские подводные лодки, торпедные катера, самолеты-торпедоносцы разыскивают и подстерегают фашистские суда, прорываются через охранение, атакуют. И довольно успешно. А результаты очень важны. Чтобы пустить на дно транспорт средних размеров с войсками и техникой, требуется мужество, удача и две-три торпеды. Иногда довольно одной, Подсчитано: если такой транспорт доставит войска и технику на берег и они рассредоточатся по фронту, то для уничтожения их бомбардировочной авиации необходимо совершить минимум тысячу самолето-вылетов, израсходовать миллион килограммов взрывчатки. Нужны истребители прикрытия и многое, многое другое. Выкладки эти, разумеется, приблизительные, округленные, но очень красноречивые.

Вдоль побережья — первый пояс боевых действий, где атаковали в основном советские моряки. А еще севернее, в высоких широтах, в открытом море, все яснее обрисовывался второй огненный пояс. Там пролегали пути союзных караванов. Чтобы сорвать перевозки грузов в СССР, противник расширял свои базы в Северной Норвегии, наращивал там подводный и надводный флот, авиацию. Борьба на коммуникациях быстро усиливалась и можно было сделать вывод, что именно здесь, на северном театре военных действий, развернутся наиболее ожесточенные морские сражения. Значит, надо как можно скорее укреплять тут военный флот. За счет чего? Переоборудовать, вооружать торговые суда, в том числе и небольшие: они способны бороться с подводными лодками, высаживать десанты. Перебросить часть кораблей с Тихоокеанского флота: эсминцы — Северным морским путем, подводные лодки — через Тихий и Атлантический океаны. Будут двигаться своим ходом. Это очень трудно, такого еще не бывало, но в принципе это возможно…

Спросив разрешения, вошел командующий флотилией Долинин.

— Николай Герасимович, из Москвы приехал товарищ Папанин. Он теперь начальник Главсевморпути и уполномоченный Государственного комитета обороны по разгрузке транспортов, прибывающих в Архангельск и Мурманск.

— Хорошая новость, — обрадовался Кузнецов. — Иван Дмитриевич умелый организатор и знает северные условия. Он снимет с военного флота несвойственные нам заботы, мы теперь сможем сосредоточить внимание на главном, на боевых действиях в море.

В начале 1942 года Верховный Главнокомандующий приказал наркому ВМФ Кузнецову сформировать из моряков новые полки и бригады для действий на берегу, использовав для этой цели сто пятьдесят тысяч краснофлотцев, старшин и офицеров[21]. «В предстоящих боях нам потребуются особо стойкие части», — сказал Верховный. Задача была очень трудная. Моряк, как правило, знаток своего дела (рулевой, минер, сигнальщик, радист, электрик и т. д.), окончивший специальную школу, овладевший практикой на корабле. Уйдет член экипажа на берег — замену ему надо выращивать полгода, а то и год. Нелегко это, особенно в военное время. С другой стороны, приятно было сознавать, как высоко оценивается боеспособность морской пехоты. Ведь она буквально чудеса творила на берегу.

Ни один город, который защищали моряки, ни одна флотская база не были оставлены без приказа. Сто тысяч вражеских солдат и офицеров той группировки, которая была нацелена на Ленинград, оттянули на себя в первые месяцы войны защитники флотских опорных пунктов. Пять суток балтийцы героически обороняли Либаву, почти месяц — Таллин, полтора месяца Моонзундский архипелаг, более ста шестидесяти суток держался Гангут, так и оставшийся непобежденным: корабли вывезли оттуда двадцать тысяч закаленных бойцов, потребовавшихся для защиты Ленинграда. И, разумеется, сама северная столица, прикрытая с моря Кронштадтом. Когда фашисты подошли к пригородам, флот послал свои отряды на самые опасные участки, корабельная артиллерия обрушила на головы фашистов всю мощь своего огня.

На севере три месяца отражали моряки вместе с сухопутными войсками вражеское наступление на Мурманск. И отстояли город, отбросив противника, удержали полуострова Средний и Рыбачий, служившие «воротами» в Кольский залив. Более того, на крайнем правом крыле гигантского фронта, на Муста-Тунтури морская пехота не отошла от высившегося над морем пограничного знака № 1, это было единственное место на западе, где врагам не удалось переступить нашу границу.

Не менее замечательно сражались моряки и на юге. Два с половиной месяца держалась Одесса, пока не поступил приказ об эвакуации. Севастополь, небольшой клочок земли, защищенный флотом, надолго приковал к себе трехсоттысячную группировку противника. Очень не хватало фашистам этих войск, когда они вынуждены были оставить Ростов, Тихвин, другие города.

А Москва?! В октябре 1941 года, когда до предела обострилось положение у стен столицы, Государственный комитет обороны приказал срочно сформировать на флотах двадцать пять морских стрелковых бригад. Сорок тысяч моряков сошли тогда с кораблей на защиту столицы. Первый отдельный морской отряд был за несколько суток создан в самой Москве из охраны центральных управлений Наркомата ВМФ, из раненых моряков, заканчивавших лечение. Николай Герасимович сам вручил этому отряду знамя и проводил его в бой. На разных участках Подмосковного фронта сражались потом моряки, несколько морских бригад удостоены были гвардейского звания. А закон для всех был один: без приказа ни с места! Давний, еще с петровских времен, закон российского флота: «Погибаю, но не сдаюсь!» Так воспитывали на флоте с первого дня, едва новичок надевал тельняшку и бескозырку.

Когда-то, будучи старпомом, а затем командиром крейсера. Николай Герасимович много внимания уделял сплоченности, сплаванности экипажа. А заняв пост наркома, очень заботился о сплоченности всего флота, о сохранении и развитии лучших флотских традиций, и старых, и родившихся в огне революционных боев. Между прочим, это ведь по его предложению был установлен в нашей стране всенародный праздник — День Военно-Морского Флота. Еще до войны, в 1939 году.

Среди записей, сделанных для себя Николаем Герасимовичем, есть и такая: «Добросовестность или компетентность — что же главное? Добросовестность. А компетентность? Компетентных много, но иногда такой человек не хочет решать. Добросовестный почти всегда компетентен (а если чего и не знал, должен узнать и узнает)». Этим постулатом он и руководствовался в своем отношении к людям. Ему удалось создать на Советском флоте большой надежный коллектив, включавший и рядовых моряков, и офицеров, и адмиралов. Рискуя своим положением, он защищал своих подчиненных от клеветы и напраслины. На флотах хорошо был известен случай, когда гнев высшего начальства обрушился на командира Керченской базы контр-адмирала А. С. Фролова. Было это в 1942 году, в трудный период поражений и отступлений, когда не очень-то разбирались, кто прав, кто виноват. А Кузнецов решительно выступил в защиту Фролова, и опытный, честный моряк продолжал свою службу.

Разве не показательно, что за всю войну не был снят с должности ни один из командующих флотами? Правда, вопреки мнению Кузнецова, был отстранен от дел командующий Черноморским флотом Ф. С. Октябрьский, но он, благодаря стараниям Николая Герасимовича, вскоре вновь занял этот пост… Авторитет наркома Кузнецова среди моряков был очень высок, а ведь это тоже немаловажно. Хорошо, когда армия любит своего полководца и верит ему, когда флот верит и любит своего флотоводца.

Однако вернемся к тем ста пятидесяти тысячам моряков, которых было приказано отправить на сухопутный фронт в 1942 году. Одновременно формировалась Волжская военная флотилия. Времени было в обрез. Поразмыслив, Николай Герасимович решил отправить на Волгу тех, кто был ближе, моряков с Северного, Балтийского, Черноморского флотов. А морские стрелковые бригады, создание которых требовало больше людей и времени, укомплектовывать в основном моряками Тихоокеанского флота и Амурской речной флотилии.

Пока эти бригады развертывались и вооружались, прошло несколько месяцев. И получилось так, что почти все они были брошены на новый и самый опасный участок фронта — в Сталинград. Опять моряки оказались в самом пекле и в самые трудные дни. Не назовешь, не перечислишь их подвиги, совершенные у волжской твердыни. Скажу хотя бы о тех, которые особо отмечал Николай Герасимович, но которые, не получив широкой огласки, остались лишь на страницах флотской истории.

18 сентября, когда бои в Сталинграде достигли высшего напряжения, через Волгу переправилась 92-я стрелковая бригада, укомплектованная моряками. Закрепившись в центре города, она несколько дней держалась там, сражаясь за каждый подвал, за каждый этаж. Затем она заняла элеватор и целую неделю отбивала штурм противника. До двадцати атак в день! Море огня — и снова атака. Разъяренные матросы поднимались из руин навстречу врагу, крушили прикладами и штыками.

Тех, кто уцелел в этих боях, 27 сентября переправили на остров Голодный. Из остатков бригады был сформирован батальон и снова отправлен в бой. Затем бригада под этим номером была фактически создана заново из моряков-тихоокеанцев. А из первого состава бригады, из нескольких тысяч беззаветных бойцов, не осталось никого.

Пытаясь деблокировать окруженную группировку, вражеское командование, как известно, быстро сосредоточило юго-западнее Сталинграда крупные танковые силы под руководством опытного полководца Манштейна. Удар был нанесен вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. Возникла реальная угроза соединения вражеских войск, их разделяло расстояние в несколько десятков километров. Но на пути танковой лавины встала 2-я гвардейская армия Р. Я. Малиновского, спешно переброшенная сюда из резерва Главного Командования. За четверо суток армия в сильный мороз, по занесенной снегом степи прошла более двухсот километров и с марша вступила в бой. Гвардейцы остановили, опрокинули, погнали врага назад, лишив командование противника всякой надежды выручить окруженную группировку. Об этом важном сражении рассказывается в книгах, сняты фильмы, в том числе «Горячий снег». Слава героям! Но никто не упоминает о том, что основу гвардейской армии составляли моряки — их было двадцать тысяч! В 86-й стрелковой дивизии этой армии, например, моряков насчитывалось четыре тысячи, то есть две трети личного состава.

Мы знаем, какой ценой достался нашему народу успех под Сталинградом. Флоты отдали для достижения этого успеха все, что могли. На кораблях и в частях Военно-Морских Сил был такой некомплект личного состава, что Николай Герасимович обратился в Ставку с просьбой, чтобы впредь моряков не направляли на сухопутный фронт. Эта просьба была удовлетворена, и костяк флота удалось сохранить.

…Весна 1945 года. Бои на подступах к вражеской столице. Гитлеровцы сопротивлялись с упорством обреченных. На пути наступавших войск были завалы, минные поля. Особенно трудно было форсировать под огнем противника каналы и реки. И каково же было удивление советских воинов, когда на Одере, а затем на Шпрее увидели они канонерские лодки, плавучие батареи, бронекатера и полуглиссеры под бело-голубым советским морским флагом, встретили моряков в их традиционной форме.

— Хлопцы, каким ветром вас сюда занесло? Откуда вы?!

— Сейчас с Днепра, а раньше всяко бывало! — весело ответил мичман, на кителе которого среди других наград сверкали медали «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда», «За оборону Кавказа».

Моряки воссозданной Днепровской флотилии, осуществляя замысел адмирала Кузнецова, совершили тогда уникальный переход, пройдя пятьсот километров по рекам и полуразрушенным каналам. Успели к началу сражения за Берлин и вместе с армейскими частями приняли участие в его штурме. Моряки подавляли огнем своих орудий вражеские батареи и доты, переправляли стрелковые подразделения через водные преграды, высаживали в тылу противника десанты морской пехоты. Вместе с сухопутными войсками они дошли до центра Берлина.

В завершающих событиях второй мировой войны, в разгроме японских милитаристов, советские военные моряки еще раз продемонстрировали высокое мастерство, решительность, мужество. Усиленный моряками с других флотов, используя опыт войны на западе, Тихоокеанский флот в течение двух недель провел небывалый по дерзости, по быстроте каскад десантных операций. Масштабы были такие, что даже у Николая Герасимовича, видавшего виды, дух захватывало. Находясь во Владивостоке, он принимал участие в разработке операций, координировал действия флота и сухопутных армий.

Размах воистину был океанский, на несколько тысяч морских миль! Почти одновременно моряки высаживались в Сейсине и Порт-Артуре, в Гензане и на Сахалине, на нескольких островах Курильской гряды. И не просто высаживались, а ломали сопротивление японцев, удерживали плацдармы в кровопролитных боях. Особенно ожесточенные сражения развернулись в порту Сейсин и на северном курильском острове Шумшу.

Большую помощь десантникам оказала морская авиация, которой руководил соратник Кузнецова, командующий ВВС Военно-Морского Флота генерал Е. Н. Преображенский, бомбивший когда-то Берлин. Над Сейсином, например, в течение одного дня работали более трехсот самолетов.

Действия тихоокеанцев на всех направлениях были столь стремительными, что в одном из разговоров по телефону Сталин шутя спросил Кузнецова:

— Все еще воюете? — и предупредил: — Японские острова не трогайте. На Хоккайдо высаживаться не следует.

— Бее приказа не будем, — ответил Николай Герасимович. Хотя можно было бы высадиться и там, облегчить положение американцев, медленно продвигавшихся с юга.

Десятки тихоокеанцев, особо отличившихся в борьбе с самураями, были удостоены звания Героя Советского Союза. Золотая Звезда украсила и грудь Николая Герасимовича Кузнецова. Принимая ее, Кузнецов сказал, что эта высокая награда принадлежит всему Советскому Военно-Морскому Флоту.

Писатель-маринист Владимир Александрович Рудный, много лет изучавший биографию Николая Герасимовича Кузнецова, не раз обращался к историкам с призывом исследовать то, что он, писатель, называл «феноменом Советского Флота», обстоятельно рассказать о том, как и почему советские моряки полностью выиграли «свою» часть войны — единоборство с германским военным флотом. Однако таких исследований до сих пор нет. Может, современникам трудно было подняться до объективного анализа событий?! Но нельзя сбрасывать со счетов и еще одно обстоятельство: «повинен» в этом и Николай Герасимович Кузнецов, а точнее — его сложная послевоенная судьба, мешавшая исследователям обрести неколебимую точку зрения. Слишком круты были перепады в жизни этого человека, с чьим именем неразрывно связаны боевые действия Советского флота.

Николай Герасимович принадлежал к числу тех немногих людей, которые не боялись возражать Сталину, отстаивать свое мнение. В военное время Сталин выслушивал их и даже соглашался, если аргументы были убедительными. Обстановка требовала. А в мирное время стал более раздражительным и нетерпимым. Отдалил от себя маршала Г. К. Жукова и некоторых других прославленных полководцев. Считал, что слишком большую самостоятельность они проявляют. Приближалась очередь и Николая Герасимовича.

В январе 1946 года Сталин высказал мнение: разделить Балтийский флот на два, на Северо-Балтийский и Юго-Балтийский. Кузнецов выступил против. Зачем? Какой смысл иметь на сравнительно небольшом море, лишенном прямого выхода в океан, сразу два флота? Разводить лишнюю бюрократию, плодить лишних штабных чиновников? Сталин резко одернул Кузнецова и велел не рассуждать, а выполнять…

— Если я не годен, снимите меня, — сказал Николай Герасимович.

— Когда надо будет, уберем, — отрезал Сталин. А он не угрожал понапрасну.

После этого отношение к Кузнецову круто переменилось. Гораздо труднее стало работать. Доступ к Сталину был почти закрыт, а без него решать принципиальные вопросы никто не брался. Балтийский флот был, конечно, разделен на два (что впоследствии признали ошибочным). Николай Герасимович чувствовал: назревают печальные для него события. И беда пришла, но с той стороны, откуда ее меньше всего ожидали. Поступил донос: нарком Кузнецов и его «приспешники» — адмиралы Алафузов, Степанов и Галлер ведут, дескать, двойную игру. Они продали американцам и англичанам секрет парашютной торпеды… Донос был написан человеком, не очень-то разбиравшимся в морской технике, но этой кляузы оказалось достаточно для того, чтобы все четверо, по настоянию Берия, оказались на скамье подсудимых. С документами в руках Кузнецов доказывал, что парашютная торпеда давно рассекречена, книжка с ее чертежами продавалась в магазинах и киосках. Доказывал до тех пор, пока не убедился, что его просто не хотят слушать.

Три боевых адмирала были осуждены. В это же время был упразднен Наркомат Военно-Морского Флота. Кузнецова суд оправдал, но его понизили в звании и отправили на Дальний Восток командовать Тихоокеанским флотом, которым он командовал еще будучи капитаном 1-го ранга. Казалось, что круг замкнулся. У историков, пытавшихся исследовать военные успехи Советского флота, опустились руки. Воспрянули противники Николая Герасимовича: наконец-то нарком, строго требовавший от всех подчиненных добросовестности, самостоятельности, деловитости, отстранен и сломлен.

Однако поспешили торжествовать недоброжелатели. Кузнецов был нужен Советскому флоту. Через несколько лет по предложению того же Сталина Наркомат ВМФ был восстановлен. Точнее — не наркомат, а уже Министерство ВМФ, а министром Военно-Морского Флота назначен был Николай Герасимович Кузнецов. Жизнь подсказала, жизнь заставила. Волна радости прокатилась тогда по всем флотам. Некоторые историки вновь взялись за перо, но теперь уже с меньшей решительностью, с опаской.

В 1951 году на Северном флоте случилось чрезвычайное происшествие. У выхода из Кольского залива, штормовой ночью, в тумане, эсминец налетел на крейсер и пропорол ему борт. Из Москвы сразу же прибыла комиссия. Возглавлял ее министр ВМФ Кузнецов. И он, имея чин контр-адмирала, был в этой комиссии самым младшим по званию. Странно было видеть это. Погоны Адмирала Флота Николаю Герасимовичу были возвращены позже…

Североморцы с тревогой ждали больших неприятностей, разносов, судебного процесса. А комиссия, ознакомившись с материалами расследования и расспросив свидетелей в кают-компании крейсера, окончила работу буквально за несколько часов и завершила ее необычным образом. Кузнецов приказал собрать на юте весь экипаж и вышел к людям. Ту короткую речь, которую он произнес, через несколько дней знал весь Северный флот, знали ее и на других флотах. Сказал он примерно так: «Виноваты вы. Ваша вахта проглядела. Могло быть хуже, но командир эсминца успел дать задний ход и ослабил удар. Корабль ставим в док. Судьба крейсера и судьба ваших командиров зависит от вас. Если вы все как следует поработаете и к намеченному сроку вернете корабль в строй, я доложу правительству, что экипаж хороший. Действуйте!»

Словно гора свалилась с плеч моряков. Вдохновленные доверием министра, они работали потом с таким энтузиазмом, что закончили ремонт с отличным качеством и раньше времени. Настолько раньше, что Кузнецов поощрил многих членов экипажа именными часами и портсигарами. Такое не забывается.

Прошло время, и Николай Герасимович опять был снят с поста министра, опять понижен в звании и уволен в отставку в чине вице-адмирала, что соответствует армейскому генерал-лейтенанту. И теперь уже навсегда. Произошло это в тот период, когда некоторые руководители принялись ретиво сокращать армию и флот, когда было приказано резать на металлолом военные корабли, считавшиеся устаревшими. Американцы ставили такие корабли на консервацию: через четверть века, после модернизации, они появились у берегов Ливана, в Персидском заливе. А мы резали, уничтожали. Николай Герасимович выступил против столь поспешных, неоправданных действий и вторично лишился звания Адмирала Флота. На этот раз он был полностью отстранен от всех морских дел.

Дважды разжалованный опальный флотоводец, не занимающий никаких постов, — самая, казалось бы, подходящая мишень для безответных нападок, для сведения счетов, для того, чтобы свалить ответственность за все недостатки на флотах. Такие попытки имели место. Но авторитет Николая Герасимовича среди моряков, среди видных военных руководителей был настолько высок, что выпады против него заканчивались без успеха. Разве что настроение портили человеку.

Из всех «обвинений», выдвинутых против Кузнецова в специальной литературе, на военно-теоретических конференциях, всерьез можно принять лишь несколько, да и они спорны. Самый, пожалуй, весомый и живучий упрек в адрес Николая Герасимовича таков. На завершающем этапе войны наши сухопутные армии в ходе Восточно-Прусской и Восточно-Померанской стратегических операций прижали к морю несколько крупных вражеских группировок: большое количество солдат, боевой техники, материальных ценностей. К сожалению, противнику удалось многое вывезти на судах в Германию. Особенно войска, которые потом продолжали сражаться против нас. А Балтийский флот не смог сорвать эти перевозки. Почему? Да потому, что был слаб, а Николай Герасимович Кузнецов, дескать, не сумел своевременно добиться у Ставки Верховного Главнокомандования усиления балтийцев авиацией и малыми кораблями.

Здесь не место продолжать затянувшуюся дискуссию на эту тему. Но нужно все же отметить следующее. Никто не знал заранее, как развернутся военные действия, будут ли окружены вражеские войска, где и когда это произойдет. Поэтому и усилить балтийцев за счет черноморцев или североморцев Кузнецов заранее не мог. Да и чем было усиливать-то? И Северный и Черноморский флоты понесли потери в войне, сами нуждались в значительном пополнении. Наверно, можно было снять оттуда какое-то количество малых кораблей, но сколько времени потребовалось бы на их переброску?.. Ну и последнее: Балтийский флот действовал тогда весьма активно, если и не сорвал перевозки, то нанес противнику очень ощутимые потери. Много вражеских судов было пущено на морское дно.

Итак, Николай Герасимович Кузнецов не числился больше на флоте. Однако он продолжал жить и трудиться ради любимого дела. Написал ряд статей, много очерков, в том числе о своих сослуживцах и боевых друзьях Л. М. Галлере, Б. М. Шапошникове, И. К. Кожанове, В. К. Блюхере. Выпустил несколько книг. В дополнение к немецкому, французскому и испанскому языкам изучил английский язык, и настолько хорошо, что смог перевести книгу Джеймса Колверта «Подо льдом к полюсу». Оставил после себя много набросков и записей. А вот «феномен Советского Флота» так и не исследован до сих пор. Может, молодые, смелые историки возьмутся за эту работу?!

Скончался Николай Герасимовпч в декабре 1974 года. Прощаясь с ним, известный летчик, дважды Герой Советского Союза В. К. Коккинаки, хорошо знавший Кузнецова, произнес простую и очень точную фразу. «От нас ушел на редкость порядочный человек…»

День его похорон был днем траура на всех флотах и флотилиях.

Советские военные моряки и старшего поколения, и молодежь надеются и ждут: справедливость будет наконец восстановлена, Кузнецову вернут звание Адмирала Флота Советского Союза, которое носил он в годы войны и в послевоенное время. Моряки верят, что на океанских просторах появится могучий корабль, носящий имя нашего замечательного флотоводца!

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1988 года вице-адмирал Кузнецов Н. Г. восстановлен в прежнем воинском звании Адмирала Флота Советского Союза.