СССР: вернуться в детство 5

06. НЕПРИЯТНО, БЛИН

Олька. Место неприятное. Время… в наличии.

Самое отвратительное — тошнота. Подозреваю, что поначалу меня и рвало, пока было чем. Реакция моего организма на эту дикую химозу вполне предсказуема. Потом ребёнка, как положено, обтёрли, но отвратительный запах прилип к волосам, прямо фу… Надо как-то абстрагироваться, иначе ну это же невозможно. Ещё и хлоркой воняет…

Я слегка приоткрыла глаза и упёрлась взглядом в изножье кровати из гнутой металлической трубки. Через проход справа стояла такая же кровать. За ней ещё, рядами.

Я слегка повернула голову в другую сторону и увидела ещё кровати, на которых лежали или сидели девочки, дверь и санитарку во всём белом на табуретке. Видимо, ей полагалось непрерывно бдеть, но тётка что-то писала в газете. Кроссворд, поди, решает.

Экспозицию довершали неотъемлемые изумрудно-зелёные «успокаивающие» панели масляной краской с креативными крупными цветочками. Кто-то старательный рисовал. Вон, даже пчёлки…

Девочки, поголовно наряженные в пижамки с мячиками, выглядели отсутствующими. Некоторые сидящие были поверх пижам замотаны в такие, знаете, смирительные рубашки с длинными рукавами, завязанными на спине. Некоторые нет. Это, наверное, только для буйных?

Я хотела почесать нос и поняла, что руки ограничены в движениях тряпочными петлями, накинутыми на запястья. Да и ноги тоже. По ходу дела, все лежачие так…

Пришлось почесать нос о плечо, да и хрен бы с ним. Я припомнила передачу с Марией Бутиной, которая просидела несколько лет в лютой пиндосовской тюрьме, и чтоб не свихнуться, придумывала себе интерьеры и занятия внутри головы. Но углубиться в эту тему не вышло. Санитарка каким-то образом почувствовала мои эволюции сквозь газету и подошла:

— Ну, чего возишься?

Мда, я бы тоже, наверное, смотрела с неприязнью, если бы моей сотруднице ножик в ногу воткнули…

— Просто почесала нос, — абсолютно ровным голосом ответила я и начала смотреть на блестящую дужку кровати.

Тётка постояла рядом, ничего не дождалась, вернулась к своей табуретке и крикнула в коридор:

— Маша-а! Новенькая проснулась!

Как вы понимаете, в такой нервозной обстановке никакие умопостроения вроде дворцовых интерьеров меня не увлекли. Я прислушивалась ко звукам больницы, пытаясь угадать: поставят мне новое отрубающее или что ещё выдумают? Издалека, на краю слышимости, доносился истерический женский смех. Затих. Не хотела бы я работать в таких условиях, фу.

Стремительная Маша пришла минут через десять. Тоже в белом халате и белой косынке. Цветную форму пока не придумали, во всяком случае, в СССР.

Маша споро отвязала меня от кровати, помогла подняться и с сомнением оглядела сверху донизу:

— Чё, рубашку одевать будем?

Спрашивала она явно не меня.

— Лене Викторовне-то ножиком ногу распластала! — ворчливо высказалась санитарка.

Маше явно не хотелось возиться.

— Ножика-то нет… Будем рубашку одевать? — теперь она внезапно решила спросить меня.

— Как хотите, — пожала я плечами. Вышло довольно вяло, и Маша махнула рукой:

— А! Пошли так.

Ну, так дак так.

Мы прошли по коридору до большой лестницы, поднялись на пару этажей. Здесь явно сидело начальство. Двери побогаче, таблички с блестящими буквами и пальма в большой деревянной кадке. Маша стукнулась в одну из дверей и сразу заглянула внутрь:

— Фёдор Палыч, проснулась девочка-то.

— А-а, давай-давай, заводи! — глуховато послышалось из кабинета, и меня, собственно, завели.

Обычный кабинет — не слишком большой, не особо тесный, пара шкафов с вечными докторскими папками и книжками, письменный стол, бумаги, бумаги, кушетка в зелёной детской клеёнке и посетительский стул.

Ну, и средней обширности дядька-доктор по другую сторону стола. Со стулом, мдэ. Тьфу, что-то меня этот ваш галоперидол сбивает с писательского ритма. Или чем там они меня колют… Но фразы получаются просто дубовые, кошмар. И логика последовательностей скачет в разные стороны.

Знакомый дядька, между прочим.

— В коридоре подождите, Маша.

Маша посадила меня на стул, как деревянного Буратино, и вышла, тщательно прикрыв за собой дверь.

Доктор сложил перед собой руки — знаете, так, не в замок, а стопочкой ладони друг на друга:

— Ну, что ж, давай знакомиться.

Мне почему-то стало смешно. Не иначе, побочка от лекарств.

— А я уже имела честь однажды с вами познакомиться.

— Надо же! — поднял он толстые брови. — Расскажи, пожалуйста, поподробнее.

Ты глянь, добрый доктор Айболит с человеком говорит…

— А у вас есть допуск для ознакомления с секретной информацией?

— Самый высокий! — убедительно соврал дядька.

— Ну, что ж. В тот год мой сын получил травму головы, которая вылилась в повторяющиеся эпилептические припадки. Летом мне пришлось лечь с ним на вторичное обследование в детскую неврологию. Я же не знала, что детский больничный не продлевает время отпуска. И когда принесла выписку из стационара в детский сад, где тогда работала, то страшно расстроилась. В понедельник на работу, а я как выжатая мочалка. Пришла домой, а моя матушка — в той версии реальности она тоже работала в садике — мне и говорит: сходи, мол, к неврологу, пожалуйся. Попросись в пограничное. У них, дескать, одна воспитательница каждый год так ложится, продлевает себе отпуск на полтора месяца влёгкую.

Я развернулась прямее к столу и также как доктор сложила руки стопкой, слегка навалившись на столешницу.

— Ну, я и пошла. Пожаловалась на усталость, на постоянные головные боли. Стресс, крайнее переутомление, сами понимаете. Направление получила без проблем и сразу явилась сюда. Пограничное нашла. А там — вы, представляете?! Я уж не знаю, за какие заслуги вас туда тогда перевели, может, летом работать некому было. Ну, короче, давай вы меня спрашивать: как на работе, да как дома обстановка? На работе в садике и так понятно что, особенно летом, в группах по сорок человек. А дома… Муж первый — любитель радио, дурак увлечённый (это сейчас не диагноз, а просто я на него зла до сих пор). Это радио в кухне мослает — выключать нельзя, он же его лично своими руками идеально перемотал, и теперь беспрерывно слушает с очень высоким качеством. Телевизор мультики орёт — двое детей малолетних в доме. Пока мамы нет, включили, сами про эти мультики давно забыли, уже в каких-нибудь индейцев играют, тоже орут. Бабушка в свисток свистит…

— А почему бабушка свистит? — удивился доктор.

— Вот вы сейчас вточь как в тот раз спросили! Да потому что она из дальней комнатки услышала, что дверь хлопнула, и позвать меня хочет, а весь этот гвалт переорать не может. Вот я ей и выдала свисток, такой, знаете, как у тренеров… Вы мне тогда сказали, что в таком случае мне обязательно надо в вашем отделении отдохнуть. И что там в основном учителя, воспитатели и врачи, на дневном стационаре. Некоторые приходят и просто полдня спят. В две тысячи четвёртом это было.

Доктор вздрогнул.

— Информация является государственной тайной, — подняла палец я. — А ваша Елена Викторовна, судя по всему, вступила в сговор с врагами народа. Не могу с точностью утверждать, осознанно она на иностранную разведку работает, или её втёмную используют, но думаю, что не далее чем через две недели это прояснится. И вас, скорее всего, используют, так что вы уж смотрите, аккуратно там, чтоб ни в чём не замараться. Вы же в курсе, что мой Вова поехал в Москву на встречу с, — я потыкала пальцем в потолок. — Вот вернутся они, будет всей вашей службе шороху. А вы меня на привязи держите! Престаньте хоть этой вашей дрянью колоть, не знаю уж, что у вас, сибазон или галоперидол. Тошнит меня. Какие-нибудь плановые обследования назначьте, что ли. Энцефалограмму, полный гематологический анализ. Процедуры можно. Электросон, к примеру. Мне он в тот раз понравился.

Судя по взгляду, доктор старательно напоминал себе, что находится в дурке, и перед ним — пациентка. Но сопоставить мой рассказ со мной не мог. И внятных обоснований найти не мог.

Я ждала.

Он медленно подтянул к себе лист назначений, что-то в нём исправил, позвал:

— Маша, зайдите!

Маша нарисовалась на пороге, сама бодрость.

— Всё, веду?

— М-хм… Погодите… Вот, уколы отменить. Переведите девочку во второе отделение.

— Что, прям щас?

— М-м… да. Сразу же. Насчёт программы лечения я ещё… подумаю. Идите.

— Пошли! — скомандовала мне Маша.

На сей раз она отвела меня не на два этажа ниже, а на один. Очередная тётка в белом халате ворчала: мол, что за нужда в воскресенье переводить[8], кастелянша выходная, придётся ей самой и ещё что-то.

Вообще, меня радовало, что среди персонала, похоже, преобладали возрастные тётки. А то после дурацкого кина[9] с Умой Турман мысль о возможных педофилах заставляла меня брезгливо передёргиваться.

Я ждала, пока мне оформят постель, привалившись к стене и размышляя: что там сейчас с моими. Мама в шоке, по-любому. А уж бабушка… Не дай Бог вы, уроды, до сердечного приступа её доведёте, я тогда… Я не знала, что я тогда сделаю. Но Вовка уж что-нибудь придумает. Вот приедет с Москвы и всем покажет.

Вовка. Какая-то дорога. Калифорния.

Не прошло и пятнадцати минут, показалась заправка, а сразу за ней — парковка и нечто похожее на магазин. Я решительно свернул туда.

Магазин оказался полон всякого разного. За кассой сидела толстая рыжая женщина, обмахивающаяся журналом, очень похожим на мой. Сразу видно, тётка за спорт и здоровый образ жизни.

Так, если я тут со своим английским открою рот, это всё равно что красное знамя развернуть и медведя на цепочке за собой тащить. С балалайкой. Рискнуть под глухонемого закосить? На жестах тоже спалиться можно, но не так откровенно, как на попытке говорить.

Посетителей не было, и тётка уставилась на меня с вялым интересом. Я подошёл и помаячил перед ртом и ушами, потом помычал, мол — не говорю, не слышу. Тётка с сомнением скривила рот и сложила брови домиком, но тут я достал деньги. Нет, мэм, я не хочу выпросить, я хочу купить.

В этом месте она сразу воодушевилась и начала произносить слова медленно и внятно, как в курсе английского для детского сада. Почему-то люди думают, что если говорить громко и чётко, то их поймёт и глухой, и иностранец…

Так мы и перемещались вдоль прилавка. Она тыкала пальцем и спрашивала чуть не по слогам, я мычал и семафорил.

В итоге мне удалось получить бейсболку, две больших бутылки кока-колы (близнецов той, которой я мыл окна машины), кольцо колбасы, на вид напоминающей краковскую, хлеб в упаковке, нарезанный для тостов, и пачку мятной жевачки[10]. К зубным щёткам я сегодня чувствовал некоторое предубеждение.

Потом я сел в машину, начал кусать колбасу прям так — ножа-то нет, а возвращаться к этой тётке за ножом мне показалось слишком подозрительным. Дату посмотрел в чеке — четвёртое июля. Ага, суббота. Точно, день же начинается с наших восточных границ! По чеку 18.14 уже. Поэтому едим бодро и смотрим в карты.

Я отстранённо подумал, что двигаюсь и действую натурально как робот. Последствия лекарств? Людей убил, трупы таскал, машину мыл — ничего внутри не вздрогнуло. А щас жру вот. И хоть бы хны. Но скоро это прекратится, причём резко, как отрубит.

За столь оптимистичными мыслями я нашёл подробную карту западного побережья. И даже подходящую мне жирную трассу, которая называлась «West Side Freeway». При этом отдельные её куски были пронумерованы в порядке, вообще не вписывающемся в привычную мне логику. Тут тебе были и «80», и «5», и «99», и внезапно «580» и ещё куча циферок и даже иногда буковок. Я их все на всякий случай запомнил, но разобраться, где я нахожусь в этой каше…

Тревожный таймер приближающегося отката тикал в голове, и я пока плюнул на разбирательства. Сейчас важнее увеличить отрыв.

Нам не товарищи. День тот же: суббота, 4 июля, 18.30 по времени Калифорнии.

— Сэр, группа не вышла на связь. Все попытки связаться ничего не дали.

— Машина?!

— Сигнал отслеживаем. Похоже, они заметно отклонились от маршрута.

— Ясно. С любой информацией сразу ко мне! Идите.

Хлопнула дверь.

— Но как же… — глаза профессора за толстенными линзами казались огромными, словно прилипшими к очкам, — как же объект?..

Лицо полковника сделалось жёстким и отстранённым:

— Господин профессор, я прошу вас пока пройти в вашу лабораторию, до выяснения всех обстоятельств. Как только будут получены положительные известия, я вас вызову.

— Но…

— Идите, профессор.

Вовка. В поисках нужной трассы.

Через некоторое время стало ясно, что я таки приближаюсь к большому городу. Вот и указатель мелькнул. Ну, натурально, Сакраменто! Периодически попадались знаки ограничения скорости. В милях, конечно же. Это было бы неудобно для пересчёта, если бы разметка спидометра у машины не была тоже в милях.

Двигаясь по принципу «свернуть на более крупную трассу» я, наконец, увидел один из запомненных мной номеров! Скоростное многополосное шоссе шло прямо через город. Странно. Да и пофиг. Я вырулил на West Side Freeway и помчал на северо-запад.

Периодически по бокам дороги появлялись съезды, рядом со многими — магазинчики или забегаловки, иногда нечто вроде городков или посёлочков. В местечке под названием Dunnigan (Данниган, надо полагать?) я понял, что пора остановиться. Руки начали натурально дрожать, пробирал озноб.

Я съехал на парковку, на которой виднелось несколько больших фур, свалил в рюкзак весь запасной арсенал, карты, оставшуюся бутылку газировки и полпачки хлеба.

В придорожной кафешке народу было немного. К моей досаде, линии самообслуживания тут не было, и пришлось снова разыгрывать пантомиму с тыканьем пальцами в блюда. Только на сей раз со зрителями. Оплата сразу, как в «Мак-Дональдсе».

Жратва оказалась более-менее, а кофе — говно. Ну, хоть горячий. Руки, вроде, перестали трястись, но за руль я не торопился. Да я вообще не хотел возвращаться в ту машину. Такой червячок сомнения, ага.

Рискнуть?

Я подошёл к столику, за которым сидело трое мужиков, немедленно на меня уставившихся. Выложил дорожную карту и потыкал пальцем в кружок повыше города Сиэтл, почти на границе с Канадой, а потом, со всей доступной мне изобретательностью спросил (жестами!), не подкинет ли кто меня дотуда, присовокупив для убедительности на обратной стороне счёта: «my home, my mom»[11].

Мужики переглянулись и двое сразу замотали головами, начали тыкать в карту, мол — не, не смогут, едут на юг. Третий почесал в затылке и махнул рукой: так и быть. Вроде как он до Ванкувера фуру гонит, подкинет. Подозреваю, мужик больше бы обрадовался говорящему попутчику, за разговором время в дороге скоротать, но тут уж, извините.

Грузовик выглядел монструозно, но внутри кабины не было ничего кроме двух стандартных кресел и спального места за ними, отделённого занавеской, натянутой на верёвочке. Ни холодильника, ни туалета, ни раковины, ни даже кулера. Восьмидесятые! Зато лежанок было даже две: нижняя, стационарная и верхняя, откидывающаяся по типу верхних полок в поездах. Я показал пальцем на верхнюю, и водитель кивнул, бормоча что-то ободряющее. Залазь, короче, будь как дома.

Меня снова потряхивало мелкой дрожью. Да и боялся я проколоться на какой-нибудь фигне, так что забрался наверх сразу, задёрнулся шторкой, задвинул рюкзак поглубже в угол, обмотав на всякий случай лямками запястье. Бубнило и пело радио, но мне было глубоко наплевать. После нервов меня всегда рубит страшно.