Стихотворения и поэмы

Хукеру в длинной защите нет нужды. Толстенная книга —

О, трепещи, супостат! — весом одним защитит.

Жозеф, ты здесь подвизался лет исчисленье поправить.

Зря только ратуешь — ведь церковь, закон, сам монарх

Не навели в исчисленье порядка.[1738] Твоя же заслуга

В том, что не сделал сложней ты исчисление лет.

Если б отблеск твоей, о бард, лампады

Пал на книги мужей весьма ученых

И премудрых в делах земли и неба,

В нас бы сразу рассудок прояснился.

Но их держат веков паучьи сети...

Так никто никогда не вторил древним,

Чтобы древним, как ты, искусно вторить.

Тки, вития, словес осенью пряжу!

Им в рожденье даны, как масть, седины,

Ибо книгам жить в детстве не пристало —

Стариками родятся сразу книги,

Дать которым бессмертье ты задумал.

Равный древним в труде и даре слова,

Превзошел ты сей век и век грядущий.

Так прими же дары пороков наших.

В них отцов мы затмили и потомков.

Книгу — станка порожденье — охотно приемлет читатель.

Все же любезнее та, что родилась от руки.

Нынче Майн[1741] присмирел, и Сене он данник исправный,[1742]

В дом победителя шлет Франкфурт ученья дары.

Книга, в печатной крещенная краске, на полке томится,

Гибнет в трехперстной пыли, мошкам на пир отдана.

Если ж рукою написана книга, почета достойна

Оная. Быть ей в ларце древнему свитку сестрой.[1743]

Феб, расскажи мне, как малые дети в игре преуспели

Юную книгу довесть до стариковских седин.

Правда, немного в том чуда, что Эскулап[1744]ово племя

Молодость рваной в клочки книге сумело вернуть.

Если же отрасль отцова свершила сие превращенье,

То и родитель вдохнет младость в меня, старика.

О долголетье, оно тяжкой старостью нас удручает,

Делает глупым дитем, но молодым — никогда!

Только тебе, Ветхий днями,[1745] дано останавливать время,

И молодеет Адам,[1746] ведая мышцу Твою.

Будем же, славный приятель, обманывать жизни унылость

Добрыми книгами и дружбой, достойной небес.

Книга, постылая прежде, как только ее возвратил ты,

Стала любимой стократ, стала и вправду моей.

Да слышит Бог твой глас с моим едино!

Ты другу — светоч, если свет — лучина.

Возрадуйся! Пусть слез не остается,

Пусть седина в кудрях твоих не вьется.

Да будет щедр твой дух — и наипаче

От щедрости становится богаче.

Отвадь язык правдивый от шатанья,

От всякой кривизны — свои деянья.

Пускай тебя лукавый не обманет

И злобный наговор души не ранит.

Молитву примет пусть небес вершина!

Да слышит Бог твой глас с моим едино!

Прежде, в миру, мне исправно служила печать родовая[1749] —

Связка чеканная змей по гербовому щиту.

Ныне, священником став, герб отвергаю фамильный

И принимаю взамен церковью данный мне герб.

Здесь, в средоточье герба, спасительный крест ты увидишь,

Загнутый по краям, с якорем сходен сей крест.[1750]

В сих очертаниях смысл заключен сокровеннейший: если

Крест терпеливо несешь, якорем станет твой крест.

Якорный крест Иисусу Спасителю служит опорой, —

Смог он, распятый за нас, в якорь свой крест обратить.

Но сохранил я змею с родового герба: если новый

Путь Бог избрал для тебя, старый не просит забыть.

Змеи мудрость даруют,[1751] но часто, влачася во прахе,

Смерть нам сулят, но когда змеи к кресту причтены,[1752]

Служат они к излеченью. Исполнимся мы благодати,

Если крестом обладать будет Натура сама.

Крест — средоточье всего,[1753] но крест, утвердившийся в якорь,

Символом веры предстал. Мой катехизис — сей крест.

Здесь же, под малой печатью, немало даров прилагаю.

Шлю им молитву вослед — дружбы вернейший залог.

На обороте увидишь святого, чье имя ты носишь.[1754]

Пусть же пребудет с тобой благословенье его.