Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

Дэрэ – водяная свадьба^*

Мохнатые, взъерошенные ветрами-тайфунами ели, пихты и кедры, точно лапами уперлись друг в друга; обнялись, перепутались в тесноте иглистыми коленчатыми ветвями.

Кроны могучих деревьев – сплошные зеленые кровли, крепко сплоченные иглами. И лучу солнца не просверлить эти могучие заросли, чтобы разбрызгаться золотыми зайчиками среди тяжелых теней, на мясистые влажные травы, на причудливых коврах кружевных папоротников, на оранжевые саранчи и бледные ландыши.

Змеи ползучих лиан, гибкие лозы дикого винограда овивают северную сосну с тропическим пробковым деревом.

Тайга подступила к самым тальниковым берегам путаной бестолковой реки. Китайцы-охотники и искатели целебного корня жень-шеня издавна величают этот извилистый приток Амура «Бешеной Змеей». Река – единственная дорога в непроходимом темно-зеленом царстве уремы[22].

Кой-где, сваленные бурей хвойные великаны нырнули кронами в самую пасть реки, и их мохнатые зеленые лапы хлопают и хлюпают по серебряной глади. Целые плоты разбухших кедровых шишек прибиты и собраны волной к берегам.

Тайга только что встрепенулась: с моря хлынули первые стайки «матери края» – жирной кеты.

По реке быстро скользит юркий легкий долбленый челнок – улемагда. Улемагду на днях купил гольд Амба у орочена-рыболова[23] за несколько соболиных шкурок, банку спирта и плитку кирпичного чая.

На дне улемагды – богатство Амбы: меха, редкостные вещи в мешках из оленьей кожи, блестящие безделушки, спирт, два чугунных котла, китайский шелк – «чечутча» и невиданные у туземцев две костяные щеточки и продолговатые жестяные тюбики с белой ароматной массой, которая извиваясь жирным червем выползает в узкую щель, если надавить легонько тюбик. Это – таинственный, могучий «Хлородонт», от которого даже у стариков могут вырасти новые зубы, – так думает счастливый Амба: так сказал ему кореец, продавший за беличьи шкурки два тюбика зубной пасты.

Там, «где птицы не поют, где цветы без запаха, а женщины без сердца» – там в таежной глубине – мечта Амбы: раскосая, скуластая, синеволосая гильдячка – Джябжя-Змея[24].

Ради нее Амба несколько лет плутал по Амуру, Сахалину и Камчатке. Ради Джябжи бедняк Амба расставлял в снежных лесах соболиные ловушки; добывал редкостного голубого песца; бил на льдинах неповоротливых усастых «морских лошадей» – моржей; промышлял черных белок и лису-огневку; ловил горбушу, кижуча, кету и огромную лососевую рыбу – чавыча.

Тысячи и тысячи километров – в лодках, на собаках, на оленях, по мшистым тундрам и снежным холмам избороздил неутомимый охотник-рыболов Амба, чтобы добыть счастье свое – собрать тори[25] для жадного отца Джябжи…

Плывет Амба в быстрой улемагде, смотрит на зеленый пир природы, а мысли его вокруг красавицы невесты…

– Скоро добуду жену!..

Тайга вздрогнула, ожила. Ее обитатели потянулись из темных нор, горных гнезд к речным берегам.

Кой-где Амба изредка видел с лодки группки гиляков-кетоловов, которые расставляли рыбные сетяные ловушки с одношестными кулями, возле «глаголя»[26] – рыболовного заездка.

По соседству – в сотню шагов выше человека, – мирно рыбачил медведь. У него свои охотничьи замашки. Он выхватывает лапой из воды близко подошедшую кету и выбрасывает ее на берег… И тут же отгрызает и съедает голову, а тушки обезглавленных рыб стаскивает в кучу и забрасывает их хворостом валежника и песком. Так деловитый хозяин тайги заготовляет запасы свои про черный день.

По берегам подкарауливали ходовую кету хорьки, лисицы, росомахи. Сверху, стремглав – камнем скатывались на водяную взволнованную поверхность меткие орлы, большущие крикливые прожорливые чайки.

А в одном прибрежном скалистом уступе Амба вдруг заметил своего страшного тезку – священного тигра…[27]

Молодой гольд быстро замотал головой, отвешивая поклоны в сторону «начальника» тайги. Губы задергались в бессмысленном наборе слов заклинательной молитвы.

Тайга вышла на добычливую охоту.

Стойбище «лисья прореха» расположилось на издавна облюбованном гольдами глухом живописном месте, возле самой реки.

В гуще деревьев, то тут то там выступали ковриги хаморанов[28] с заплатанными цветной древесной корой стенами. Тут же возле хаморанов, над ними, возвышались на сваях, точно на ходулях, маленькие покатые амбары.

Над жилищами гольдов, в пышных ветвях перепрыгивали, точно летали, бурундуки; по корявым отводам однообразно постукивали и расхаживали вверх-вниз цепколапые дятлы; в пестрой зелени, над кронами великанов-деревьев ныряли сойки; в самой гуще кувыркались, гонялись друг за дружкой разнокрасочные маленькие птицы.

Завидя чужую улемагду с незнакомым человеком, со всего стойбища к берегу сбежались собаки и неугомонным лаем и воем провожали Амба. Собачья цепь растянулась вдоль неровного берега и продвигалась вперед вместе с улемагдой.

Много дней провел на воде, на веслах Амба; ладони рук очерствели мозолями. А, вот, теперь, возле родного стойбища, усталь свалилась с плеч, и он весело и бойко врезался веслом в податливую волну… – Ведь, несколько лет кряду Амба только в непокойных снах видал эти родные ковриги хаморанов… И лай собак, – привычный с детства слуху, – радовал, бодрил молодого гольда.

На самом краю стойбища у крутого поворота путаной реки, Амба повернул улемагду и направил прямо к берегу…

Затревожился Амба: вместо маленького берестяного хаморана отца: – обычно стоящего в этом насиженном месте, как раз на вершине прибрежного бугорка, обсыпанного багульником, – возвышалась незнакомая, большущая круглая юрта. Серую юрту окаймлял поперечный красный плакат, испещренный белыми буквами лозунга.

– Неужто отец и мать перекочевали с этого насиженного места?!. А может быть их нет уже в живых?

Улемагда скользнула в илистый песок покатого берега.

Амба втащил улемагду на берег и, отбиваясь веслом от подоспевших собак, быстро зашагал к большой юрте на бугре.

В просторной юрте находился лишь старик Еода – Шумящий – бывший сосед семьи Амба по стойбищу. Шумящий сидел на корточках за порогом внутри юрты и сосал тонкую, в два локтя, китайскую металлическую трубку.

– Бачкафу[29], – приветствовал Амба старика.

Старик даже не поднял голову, а лишь закатил выцветшие глазки под белобрысый лоб, чтобы разглядеть вошедшего.

Затем медленно и кропотливо всыпал свежую щепотку зеленой табачной пыли в трубку, раскурил ее и, собрав пучки мельчайших морщинок вокруг прищуренных глаз и поверх носа, неторопливо и безразлично заговорил:

– Эээ, ты есть Амба – сын покойного корявого Сигакта-Овода и его покойной жены – шестипалой Тинхэ-Давящей-Вниз… Три весны тому назад ты покинул стойбище «Лисья прореха»…

Старик так же безразлично, неторопливо, в растяжку продолжал говорить обо всем, что касалось Амба и его рода… Слушая старика, можно было подумать, что он говорит сам с собой, испытывая свою старческую память.

Почтительность не позволила сразу же перебить Шумящего.

– «Покойный?» «Покойная?» – эти страшные слова относились к самому дорогому, родному и любимому, – к родителям Амба.

– Сигакта-Овод ушел в подземный мир сразу же после прошлогоднего очи-хэ уйлэори[30]… – продолжал Еода. – Крепкий был старик: вечером он плясал вместе со всеми однофамильцами, под звуки бубен и ямха[31]… А на другой день Тинхэ-Давящая Вниз – жена его полезла под одеяло к трупу и спала с мертвецом, по старинному обычаю нашему.

Еода выбил о борт нар прогоревшую пыль из трубки и опять заговорил вяло и безразлично:

– Тинхэ омыла тело Овода, обрядила его в «сопка каче» и «сабоота»[32], уложила в кедровый гроб и похоронила корявого Овода. Над могилой отца твоего мы закололи его любимую собаку – «Моржа»… Да я забыл сказать, – спохватился Еода: – в гроб к Оводу мы положили, кроме разной домашней утвари, царские бумажные деньги. Хоть теперь ничего нельзя купить на земле на эти деньги, все-таки может быть, в подземном царстве они еще в ходу и пригодятся покойнику…

– Через два месяца после похорон твоего отца Тинхэ пригласила родичей-однофамильцев на малые поминки; шаман отыскал блудную душу Сигакта-Овода и уложил ее в «фанью»[33]… Успокоилась Тинхэ, собрала свои пожитки, запрягла собак и по первопутку направилась на далекую реку – Уссури – к своим родичам-однофамильцам.

Старик насовал в трубку зеленой пыли табака, вдавил глубже пыль подушечкой большого пальца и продолжал свой рассказ:

– Этой весной охотники-соболевщики нашли мертвое тело твоей матери на проталине – она, старая женщина, замерзла в пути – (эта зима была на редкость сурова…) замерзла старая вместе со своими, старыми клячами собаками…

– Падем дэрэ-ди гру! – (счастливо сидеть!), – не своим голосом, глухо, точно поперхнувшись комом твердой пищи, с трудом прохрипел Амба.

– Падем энэхэна… (счастливого пути), – донесся безразличный голос Шумящего.

Амба, сквозь заросли багульника и колючего чертового дерева, бросился, задыхаясь, к берегу и навзничь упал на дно улемагды.

Собаки, окружившие лодку, усилили лай, заслышав вой, всхлыпывания и рыдания человека.

Собакам надоело безрезультатно крутиться и лаять возле улемагды Амба. К тому же на реке показалась большая выездная лодка, которая держала путь напрямик – к берегу.

Лодка была необычайна для этого глухого места: на ней не было видно весел. Пять человек пассажиров лежали в бездействии, в самых непринужденных позах на скамейках, на каких-то тюках и мешках; лишь один управлял лодкой, держась за руль. Все ясней и ясней раздавался равномерный стук мотора…

Амба по прежнему неподвижно лежал, уткнувшись лицом в дно улемагды. Даже тучи назойливого гнуса[34] казалось, не могли его сдвинуть с места.

Только, когда мотор остановился и лодка врезалась в берег рядом с улемагдою, Амба поднял голову.

Перед моторной лодкой шумно суетились шесть молодых гольдов, необычно наряженных в косоворотки, пиджаки, унты[35] и меховые штаны.

Молодые гольды, казалось не замечали Амбу и его улемагду. Но вдруг один из шестерых бросился вперед:

– Амба!

Амба быстро поднялся навстречу.

Это был Бямби-Боб – коренастый, худощавый, черноволосый парень. Его плоское, скуластое лицо, приплюснутый нос и узкие, косые, черные глаза были слишком знакомы и дороги Амба: с раннего детства Амба жил бок о бок с соседом Бямби-Бобом и был с ним в неразлучной дружбе. Боб заметно отличался от своих товарищей густой татуировкой: на лице между глаз, на переносице, на лбу, и на маленьких руках его синели точки крестообразных узоров.

Еще подростком Бямби-Боб дал изуродовать себя шаману, который вдоль и поперек проколол его смуглую кожу иголкою с продетой сквозь нее ниткой, намоченной в ягодном соке и в китайской туши…

– Бямби!

Молодые гольды неуклюже обхватили друг друга маленькими руками, топтались по вязкому песку и, казалось, что-то наплясывали, на радостях, вокруг улемагды.

Вскоре Амба узнал, что Боб с товарищами привез продукты и товары для впервые открывающегося кооператива в «Лисьей прорехе».

Узнал Амба, что Боб – один из первых гольдов вступил в комсомол и сейчас работает в Ивановском охотничье-рыбацком колхозе, в ста километрах от стойбища…

– Хочешь, Амба, мы и тебя возьмем в колхоз.

– Ах, Бямби, я еще не опомнился даже. Всего несколько часов назад я прибыл на родное стойбище. На месте, где был мой родной хаморан, я увидел эту большую чужую юрту… А в юрте я встретил лишь одного старого Еода-Шумящего, который поразил меня страшными новостями, – Амба всхлипывающе вздохнул: – я остался один… совсем, совсем одинок… один…

Бямби провел ладонью по лицу Амба:

– Я знаю о смерти твоих стариков, дружище… Тем более тебе нечего делать в «Лисьей прорехе», а колхозу нужны такие как ты, крепкие люди…

– Нет, Бямби, я не уйду из опустошенного гнезда… построю себе новый хаморан… Бямби, ведь здесь моя невеста, для которой я изъездил годы пути, чтобы добыть тори.

Товарищи Бямби не мешали встрече давнишних друзей; они дружно и скоро разгружали лодку, перетаскивали товары в большую фанзу на бугре к Еода.

– Только она одна осталась у меня на всем свете – невеста моя, с которой я посватан еще мальчиком 7-ми лет… А ей тогда было 5 лет… Ты должен знать ее: – это дочь Челока-Похлебки и Майла-Трудной… Зовут ее Джябжя-Змея.

– Джябжя? Амба! Да ведь Джябжя продана старому безносому шаману… На днях будет – дэрэ[36], на котором мы собираемся гулять…

Последних слов Амба не слышал. Он, как подстреленный, упал на песок и завыл, завыл нечеловеческим голосом.

Напрасно Бямби пытался утешить друга; касался рукой его лица, рук… Слова утешения не доходили.

Но вдруг Амба вскочил, стиснул до хруста руки Бямби и голосом, полным решимости, сказал:

– Никому не отдам Джябжу. Убью старого колдуна, а не отдам Джябжу… Джябжя будет моей…

– И мы тебе в этом поможем, – воскликнул Бямби-Боб и, точно спохватившись, добавил: – но только убивать никого не надо, даже эту собаку-шамана.

От Еода-Шумящего Амба узнал все, до мельчайших подробностей о том, что происходило в доме Челока-Похлебки.

Старик неторопливо, медленно, бесчувственно рассказал, что действительно в доме Челока-Похлебки уже все готово к последней свадебной церемонии – дэрэ.

Уже давно – в прошлом году прошел первый свадебный обряд – модэрку[37]. Как-то к Челоку в дымный дже[38] приехал на собаках старый шаман Фолдо-Дыра, привез пять бутылок спирта и, напоив всю родню Челоки, получил согласие отца – отдать Джябжя.

– Весело было на этом модэрку, – вспоминает Еода: – не было ни одного человека, который не вывалялся бы в собственной блевотине… Всех от мала до велика напоил богатый Фолдо-Дыра, у которого денег больше, чем блох на моих собаках…

Прошла и вторая часть свадебного обряда – токтолку[39]. Отец продал 17-ти-летнюю дочь 68-милетнему шаману за 20 червонцев деньгами, 2 чугунных котла, 2 китайских халата, 3 куска мануфактуры и 5 банок контрабандного спирта… И обряд токтолку был залит водкой.

– На токтолку было куда веселей, чем на модэрку, – добавляет Еода: – в однофамильцев (эмухала) нашего рода вошел дух войны и они набросились на однофамильцев жениха. В драке досталось и нашим и ихним… Но жениховы пострадали куда больше наших: одному выбили совсем глаз, – окривел; второму – два ребра, а третьему – скрутили ногу так, что он до сих пор хромает и ходит носками в разные стороны… О вышибленных зубах и побитых носах и говорить не приходится, – никто их не считал…

– Совсем недавно прошла 3-я часть свадьбы – сарин[40]. Старик жених и девушка-невеста, стоя на коленях и, схвативши друг друга правыми руками, одновременно выпили по рюмке водки. И за этим главнейшим обрядом – «дыра-очини», несколько дней кряду в доме Челока лилась водка. И снова все были пьяны.

– Ведь, во время сарина всех обносят вином без конца, и никто не имеет права отказаться от чарки. А водку пьют без всякой закуски, – так полагается по старому обычаю гольдов, – поясняет Еода. – Осталась последняя четвертая часть свадьбы – дэрэ – умыкание – мнимое похищение гямакты[41]. После этого обряда – Джябжя – должна стать женой шамана Фолдо…

– Вовремя ты приплыл, Амба, хоть и нежданно и негаданно: погуляешь, как отроду не гулял: не поскупится Фолда на водку, ведь у него денег больше, чем блох на моих собаках…

Амба по своему согласился со стариком – вовремя приехал!.. Молодые ребята, товарищи Бямби, и сам Бямби подбодрили его, вселили в него крепкую надежду.

Амба, которому некуда было деться, остался с товарищами в большой юрте на бугре, предназначенной для кооператива ловца и охотника.

Молодые гольды с увлечением совещались вечером: как бы помочь Амба отбить невесту у шамана.

Наконец был готов полный план.

– Как хорошо, что никто из стойбища не видел, что мы прибыли на моторе! – воскликнул Бямби.

Надо сказать, что в день приезда Амбы и Бямби с приятелями стойбище пустовало; – почти все население отправилось, по древнему обычаю, на общественную работу по устройству заездка рыбной ловушки, так как со дня на день ожидался массовый ход кеты.

Только потому, в день приезда молодежи в большую фанзу на бугре не нагрянули обитатели «Лисьей прорехи», общительные и падкие до всякой новости гольды.

– Ложись спокойно спать, Амба, – посоветовал Бямби, – родителей твоих воскресить мы не можем, а гямакту твою отобьем для тебя.

Но Амба не мог спокойно спать: всю ночь ворочался и только на рассвете забылся тяжелым сном.

Утром товарищи снарядили Амба в дальний хаморан к Челока – отцу Джябжя.

– Только ты не подавай виду, что знаешь о предстоящей свадьбе Джябжя с Фолдо.

– Не забудь, что старик скуп, как черт, и стяжателен, как шаман. Добейся, какой угодно ценой добейся, чтобы Джябжя была в нашей лодке во время дэрэ… иначе нам трудно будет добыть твою гямакту, – напутствовал Бямби.

– Бачкафу, – с обычным приветствием вошел молодой гольд в хаморан Челока.

Изумленный Челока, точно не веря своим глазам, вприпрыжку подбежал к Амба; стал щупать в плечах, касаться рук и груди молодого гольда.

– Амба?! Ай-хаа-хаай! Амба? сын покойного корявого Сигакта-Овода и покойницы Шестипалой – Тинхэ-Давящей Вниз… он и есть… А мы третью весну считаем Амба спутником своего отца и матери – за гробом – в подземном царстве – «буни». Ай-хаа-хаай!

– Нет, Челока, я жив и явился сюда с богатым тори, чтобы взять в жены твою дочь Джябжу.

Челока пришел в еще большее волнение. Его маленькое старушье безволосое лицо собралось в кулачок; среди несметных морщинок еле-еле можно было разобрать щелки безволосых ресниц, из под которых чуть-чуть выглядывали узкие, желтые, влажные глазки.

Челока замахал быстро и бессмысленно кистями вытянутых вперед рук, и не скоро нашел подходящие слова для разговора с молодым гольдом.

– Нет, нет, нет… Ты поздно явился Амба: Джябжя больше не гямакта тебе… Это потому, что мы считали тебя мертвым. А кроме того шаман Фолдо-Дыра сказал, что имя «Амба» – начальника тайги – несчастно, когда его носит человек… И я не мог бы отдать дочь свою за человека с несчастливым именем…

Челока попятился от сурового, мрачного Амба.

– Отдай мне дочь. Отдай мне Джябжу, старик… Я привез тебе из дальних мест голубого песца, соболей, мехов разных, чугунные котлы, китайскую чеченчу, шелка, спирт… много разных вещей… и еще я привез тебе жирного белого волшебного червя… этот червь могучей и чудодейственней и «жень-шеня» – человеческою корня и «хай-шеня» – морского корня[42]… Если этим червем мазать десны, то и у старика повырастут новые зубы. (Амба искренне верил в чудодейственное свойство зубной пасты: «Хлородонт»).

Глаза старика загорелись, уши потемнели от волнения…

– Хороший тори ты добыл, Амба. Но я не буду обманывать тебя: Джябжя на днях будет женой шамана Фолдо; – я уже прожил с семьей часть тори, который уплатил шаман за дочь… А кроме того мы уже отгуляли и модэрку, и тактолку и сарин… Осталось отгулять только дэрэ… И ты сможешь с нами погулять на дэрэ. Вот все, что я могу сказать тебе.

– Челока, Челока, что ты наделал… Ты был другом моего покойного отца; ты обещал ему отдать Джябжя мне… Тысячи, тысячи верст по снежным безбрежным полям, через льды, реки, моря я носился три года, добывая богатый тори за Джябжя… Много-много раз я был на пылинку от смерти, добывая тори за Джябжя…

Челока чувствовал правду и справедливую обиду в словах Амба. Только жадность и любовь к водке заставили его продать дочь старому шаману, не дожидаясь приезда Амба.

Старику стало неловко.

– Слушай, Амба: я никак не ожидал увидеть тебя живым: – нехорошие вести были о Камчатке и Сахалине, куда отправился ты, по рассказам охотников… Но теперь ничто не может изменить дела. Джябжя будет женой Фолдо..

– Лысого, грязного, злого, безносого обманщика-колдуна…

– Не говори таких слов, Амба. Беда случится, – шаман может слышать и на расстоянии. Он все знает…

– Почему же шаман не сказал тебе, что я жив, если он все знает…

– Дело кончено. Оставь шамана… Но ты можешь погулять с нами на дэрэ;

– много, очень много будет водки на дэрэ. Я сказал все.

Амба, точно покорившись неизбежному, прижал подбородок к груди и начал тихо:

– Ладно, я уступлю Джябжя шаману; я не испорчу кровавой местью ваш праздник – дэрэ… Но за это ты должен дать мне повеселиться как следует на свадьбе Джябжя: пусть Джябжя на дэрэ поедет в стойбище к жениху на лодке со мной и моими друзьями из Ивановского колхоза, чтобы шаман всех напоил водкой до рвоты… Ведь, у шамана много денег, – больше, чем блох на собаках старого Еода.

Старик задумался; опустился на корточки. И Амба опустился на корточки против Челока. Оба молчали.

– Но ведь по нашему обычаю, гямакта на дэрэ едет с молодыми парнями родственниками-однофамильцами, – наконец нашелся старик…

Амба порывисто вскочил. Выпрямился и старик.

– Челока! И твой язык не отсохнет говорить такие слова? Обычай, обычай… Ты сам первый нарушил обычай, отдав мою невесту шаману, а теперь из-за пустяка вспоминаешь обычай.

Челока вновь опустился на корточки. И Амба опустился за ним.

– Если бы ты дал мне того червя, чтобы я отрастил себе зубы, я, пожалуй, разрешил бы тебе отвести Джябжя к шаману.

– По рукам, – вскрикнул Амба, – хлородонт твой.

Челока и Амба одновременно вскочили с корточек, и Амба так крепко стукнул ладонью по протянутой ладони Челока, что рука старика отлетела за спину, и сам старик кой-как удержался на ногах, круто повернувшись на бок.

И снова на прощание оба опустились на корточки.

– Падем дзрэди гру (счастливо сидеть), – вымолвил Амба.

– Падем энэхэна (счастливого пути), – ответил Челока.

Быстрой походкой приближался Амба к большой фанзе. Под ногами трещал сухой валежник; от тупых носков обуви из кабаньей кожи отскакивали кедровые шишки; к меховым штанам из кабарчи липли, цеплялись прошлогодние семена растений. Амба напевал несложную песенку, которую тут же придумал. В этой песенке он рассказывал, как отобьет Джябжу у злого шамана; как счастливо заживет с ней; как построит для нее новый берестяной хамаран… Джябжя родит ему сына, которого он назовет Отнятым… Он будет из тайги, с охоты приносить подрастающему сыну всякие диковинки…

Выдумывая и тут же забывая слова незатейливой песенки, Амба не заметил, как подошел к большой фанзе на бугре.

Навстречу к нему вышел Бямби.

– Ну как, согласился? – были первые слова Бямби.

Амба понял, – Бямби спрашивает: – согласился ли старый Челока отпустить с ними Джябжу на дэрэ.

– Согласился…

– Так слушай: я нарочно вышел тебе навстречу, – в большой фанзе – много ушей, – там собрались погалдеть люди со всего стойбища. Не нужно ничего говорить о нашей затее… Слушай, Амба: все готово, – к счастью никто не знает о том, что на нашей лодке мотор; мы пока что сняли его и спрятали. Все идет гладко и хорошо… Потерпи немного – и Джябжя будет твоей… Тссы!

Амба выслушивал бесконечное число раз одни и те же рассказы стариков о покойных родителях, о предстоящем дэрэ – последнем свадебном обряде его бывшей невесты, Джябжя, со старым шаманом.

Время от времени в эти рассказы вставлял слово невозмутимый Еода:

– Весело будет! Веселей, чем на модэрку, на токтолку и на сарине… Шаман не пожалеет водки для дэрэ, – у него денег больше, чем блох на моих собаках, – и старик напихивал новую порцию зеленой пыли в трубку.

Дэрэ – самая веселая, самая забавная и шумная часть гольдской свадьбы. Родители и родственники невесты и жениха назначают особый день для проводов невесты, шуточного «похищения» ее и перехода из дома родителей в дом жениха.

Только после всех этих церемоний дэрэ, – невеста становится действительной женой, уплатившего за нее тори, человека.

В летнее время дэрэ проходит на реке. Гямакту-невесту обряжают в богатые подвенечные наряды и везут ее к жениху в большой выездной лодке. На весла в лодку с невестой садятся молодые парни в нарядных костюмах. За лодкой с невестой и молодежью плывут лодки с родителями, родственниками, однофамильцами.

Свадебная шумная флотилия направляется к стойбищу жениха. Жених знает время прибытия невесты и уже заранее готов к встрече ее, – возле его фанзы на берегу реки выстроены лодки.

Показалась водяная свадебная процессия, и вмиг в самую богато убранную лодку впрыгивают жених и гребцы – молодые ребята женихового стойбища. Лодка жениха, а вслед за ней лодки родичей отчаливают от берега наперерез к лодке невесты.

Начинается «погоня»… Лодка невесты круто поворачивается и «убегает» от жениховой лодки… Невеста прячется на дно, и ее покрывают яркокрасочным одеялом.

По реке гоняются лодка за лодкой… И лишь только тогда, когда женихова лодка настигнет лодку невесты, а жених коснется рукой борта лодки, – вся свадебная флотилия направляется с шумом к берегу к жениховому стойбищу, к его фанзе – пировать.

Обычно погоня бывает короткой, так как гребцам всех лодок одинаково хочется – поскорей начать пиршество.

На берегу свадебную процессию встречает криками и ликованием все стойбище; охотники салютуют из ружей, ребята трещат китайскими новогодними ракетами.

Все участники свадьбы направляются в фанзу жениха; лишь только тогда, когда жених остается один на берегу, он подбегает к невестиной лодке, срывает с невесты покрывало и ведет ее в свою фанзу.

Еще несколько обрядов: моления идолу Дюлина, или столбу Гусина-Мало; жертвоприношение богам продовольствием и русской горькой – и начинается свадебный пир. Таковы вкратце церемонии дэрэ.

Несмотря на то, что шаман был стар, и старики чаще не выполняют полностью обряды, – Фолдо решил выполнить дэрэ от начала до конца.

На третий день после приезда Амба все стойбище «Лисья прореха» чуть свет было уже готово к дэрэ.

На рассвете к хаморану Челока подлетела большая разукрашенная лодка молодых гольдов-колхозников; среди них были Амба и Бямби… Борта лодки пестрели свежими ярко-оранжевыми саранками, желтыми синими лютиками, светлым багульником, белыми большими колокольчиками, розовыми ландышами, лесными розами, фиолетовыми ирисами и множеством других цветов тайги. Лодка залитая первыми косыми лучами солнца, казалась громадным пестрым букетом на воде. На дне лодки лежали ковры, меха и шкуры.

Даже Челока, которому не совсем нравилась затея Амба, просиял при виде богато убранной лодки. Губы его, окаймленные засохшей пастой – «Хлородонт», – собрались в довольную улыбку.

– Ай-да, Амба! Ай-да, Амба! Угодил старику. Не забуду твоих забот: разукрашенной лодки и белого червя… Когда обрастет мой рот свежими зубами, я отдам тебе, Амба за богатый тори свою старшую дочь, которая овдовела и которой нет еще и сорока лет…

В кругу подруг вышла из хаморана гямакта-Джябжя, и вся девичья группа направилась к цветочной лодке.

Амба впервые увидел Джябжу, после нескольколетней разлуки. Кровь подкатила под кожу его лица. Черные горящие глаза застыли на любимой девушке.

– Ай – красавица!

– Вот так Джябжя!

– Такое солнце отдать безносому хрычу, обманщику-колдуну!

Ребята на лодке в один голос восхищались Джябжей.

На Джябже было платье из кожи сазана, обшитое тонкими затейливыми узорами: причудливые фигуры раскрашенных птиц и рыб пестрели на ее наряде. При каждом движении невесты раздавался металлический шум, так как ее наряды были вдоль и поперек украшены несметными побрякушками, безделушками; на обеих руках болтались ряды браслетов… Луч утреннего солнца играл, дробился у нее под носом на металлической пластинке, которою оканчивалась, продетая через носовую перепонку тоненькая, из серебряной проволоки, сережка. Из ушных мочек свисали по самые плечи гирлянды пышных серег.

Джябжя нервно брякнула всеми своими украшениями. Носовая серьга задергалась, заплясала под расходившимися, взбудораженными ноздрями.

Но Джябжя быстро собрала себя, приосанилась и легко впрыгнула в свадебную лодку.

– Отчаливай!.. – скомандовал Челока.

И вслед за невестиной лодкой, с берега отскочили лодки битком набитые подружками, родичами, однофамильцами и друзьями невесты.

Под смех, шутки, песни и гикание свадебная флотилия выплыла на середину реки и направилась к стойбищу жениха.

Громче всех раздавались песни, крики и смех в невестиной лодке. Веселье это было искреннее, но оно преследовало и тайную цель: непрерывный шум должен был служить ширмой для тайной беседы Амба с Джябжей.

Джябжя, по предложению Бямби, пересела на возвышенное место, покрытое соболевыми шкурами, ближе к рулю, за которым стоял Амба.

– Джябжя, – начал Амба, – ты ведь знаешь, что твой отец и мой покойный отец еще в детстве нашем решили отдать тебя мне… Ты помнишь, как мы дружно и весело играли в Джяпака чури…[43] помнишь наши думхубури[44]. Мы всегда были вместе; я всегда выручал тебя и в игре, и в беде… Я называл тебя «гямактой», а ты величала меня – хозяином-мужем… мы были так дружны… так дружны…

– Зачем, Амба, ты вспоминаешь все это, когда я еду в дом моего будущего мужа?

– Джябжя! Джябжя! У твоего будущего мужа нет волос на голове… и рот его без зубов… и нос его провалился… Он злой и грузный старик… Перед смертью решил взять себе третью жену и выбрал тебя, нетронутый цветок, красавицу, невесту мою.

– Зачем, Амба, ты говоришь такие слова? Ни к чему они. Сегодня ночью я буду под одеялом у старого Фалдо-Дыры.

– Нет! Нет! Нет! Если ты только захочешь, я увезу тебя далеко-далеко отсюда и ты будешь моей женой, – и Амба зашептал знойно и быстро-быстро:

– Джябжя, ты сидишь над машиной… Там под соболевыми шкурками спрятан мотор, который без весел может умчать нас, – быстрее рыб и птиц, – далеко-далеко, туда, где нет шамана, где девушка становится женой того, кого она любит, скажи только слово, что ты согласна стать женой моей, и ты не достанешься старой собаке – безносому шаману… и ты будешь моей женой…

– Правильно ли ты говоришь?

В сердце смущенной девушки происходила борьба.

И опять задергалась серьга под носом.

– Ах, Амба, зачем только ты уехал из «Лисьей прорехи» на несколько весен, – вместо ответа, сквозь слезы, прошептала девушка.

Амба торопливо рассказал Джябже о своих смелых рискованных охотах, блужданиях и промыслах…

И все это ради нее, ради тори за нее, за Джябжя.

– О, я был так далеко, – там, где кончается земля и до самого неба плывут льдины – по океану. Там я бил для тебя «морских лошадей» (моржей)… Для тебя я добыл голубого песца на Камчатке… Для тебя я расставлял сети на соболя, для тебя я промышлял черных белок и лису-огневку… О, Джябжя, в горах Сахалина я врукопашную, с ножом в руках, боролся со страшным медведем и не отдал ему жизнь свою, которую сохранил для тебя… Я убил медведя… И неужели теперь я отдам тебя старому псу – блудному шаману… Я убью его, Джябжя, если ты не согласится уехать с нами на быстром, как птичьи крылья, моторе.

– Делай как знаешь, «хозяин», – по-детски назвала девушка Амба: – ты мужчина и мой живот через край полон любви к тебе.

– Амба, – вне себя от счастья вскрикнул Амба, – тигр возьмет змею из-под самого носа… безносой Дыры.

– Тише ты, дуралей соболиный, – шикнул Бямби на забывшего всякую осторожность влюбленного гольда: – ты нам все дело испортишь, – видишь: в десяти взмахах весла за нами лодка Челоки.

Конечно, молодые гребцы догадались о результатах беседы Амба с Джябжей, – и, точно им поставили новые глотки, – примялись еще громче, веселей и задорней распевать безудержные песни.

подхватили гребцы правого борта невестиной лодки.

еще задорней, точно в ответ, раздалось с левого борта той же лодки.

Старики с наслаждением слушали древние свадебные напевы.

– Ладно поете, ребята. Шаман не поскупится на водку за этакие слова, хоть вы и не вовремя их вспомнили, – кричал Челока из своей лодки[45].

Ребята продолжали задорно выкрикивать песни «старику Бибу» и «матери Фадзя»: так они по-своему, «венчали» Амбу с Джябжей, вовсе не думая о шамане.

Свадебная флотилия подъезжала к стойбищу жениха.

[С берега сорвалось несколько лодок. В первой, в кругу молодых сильных гребцов сидел безобразный, лысый, высохший шаман].

– Подпускай, – тихо скомандовал Бямби, пересадил невесту на середину лодки, сбросил шкурки с мотора и завозился над ним.

Ребята отпустили весла, еле-еле перебирая ими в воде.

– Греби шибче, – командовал расходившийся шаман своим гребцам, – греби, не пожалею водки молодцам.

Расстояние между жениховой лодкой и лодкой невесты быстро уменьшалось…

Несколько дружных взмахов весел, и лодки столкнулись.

Шаман был доволен тем, что невестина лодка так легко и быстро «сдалась»: его тянуло обратно в фанзу – к водке.

Фолдо схватился рукой за борт невестиной лодки и торжественно вымолвил:

– Готово!

Но тут произошло то, что вовсе не предусмотрено обычаями гольдской свадьбы.

Амба со всего маху веслом ударил по вытянутой руке шамана. Дыра взвыл.

– И у нас тоже «готово», старая собака… Тебе не видать, негодяй, моей Джябжи, как волос на своей сухой голове…

На реке произошло невообразимое замешательство.

Гребцы невестиной лодки налегли на весла. За ними бросились все лодки и жениха и со стойбища «Лисьей прорехи». На воде носился шум, крики, проклятия, угрозы.

С берега друзья шамана, – свидетели всей этой сцены, – вместо ожидаемого салюта в воздух, выпустили заряд в убегающую лодку.

Ничего непонимающие дети некстати пачками поджигали китайские ракеты, которые своим треском заглушили нестройные крики.

И точно в ответ на эти выстрелы и ракетную стрекотню, – пулеметом затрещал налаженный мотор.

– Бросай весла, – скомандовал Бямби, и лодка без весел стрелой помчалась по реке, все дальше и дальше удаляясь от разъяренных, неистовствующих людей.

затянули все ребята разом:

Но последний припев не был слышен в лодке Фолдо-Дыры.

В глухой Амурской тайге, на верховьях рек, нет еще радио и телеграфа, – вести быстры, как улемагда рыболова, как пуля охотника.

С уст в уста кочует весть за тысячи верст по следам охотника, искателя жень-шеня, кочевого туземца.

В самый разгар осеннего лова кеты, в стойбище «Лисья прореха» и в стойбище шамана все отлично знали, чем кончилось дэрэ.

Амба с молодыми товарищами увезли Джябжу в Ивановский охотничий рыболовный колхоз…

И древнейший обычай «похищения» девушки, дэрэ, был благополучно завершен в колхозном Загс’е.

Амба и Джябжя – первая таежная гольдская пара новобрачных, которые записались в Загс’е.