Три товарища

XIX

Я стоял в хвосте очереди на стоянке и ждал, когда она продвинется. Подъехал Густав и пристроился за мной.

— Ну как поживает твой щен? — спросил он.

— Великолепно, — сказал я.

— А сам?

Я только недовольно махнул рукой.

— Я бы тоже чувствовал себя великолепно, если бы побольше получал. Представь, за весь день всего две поездки по полмарки.

Он кивнул:

— С каждым днем все хуже. Да и все становится хуже. Что-то еще будет!

— А мне позарез нужны деньги! — сказал я. — Много денег! Именно теперь!

Густав почесал подбородок.

— Много денег!.. — Он посмотрел на меня. — Теперь это не очень реально. Башли на дороге не валяются, Роберт. Нужно комбинировать. Как ты насчет тотализатора? Сегодня как раз скачки. Я в курсе дела. Недавно хапанул двадцать восемь к одному на Аиде.

— Да мне хоть что. Лишь бы какие-нибудь шансы.

— А ты когда-нибудь играл?

— Нет.

— Тогда рука твоя легкая! Это уже кое-что. — Он взглянул на часы. — Ну что, едем? Как раз успеем.

— Едем!

После истории с собакой я испытывал к Густаву большое доверие.

Кассы, в которых оформлялись пари, помещались в довольно большом зале. Справа была сигарная лавка, слева тотализатор. Витрины пестрели зелеными и розовыми полосами спортивных газет и объявлениями о скачках. Вдоль одной стены тянулась стойка с несколькими письменными приборами. Там лихорадочно орудовали трое мужчин. Один что-то орал в телефон, второй сновал между окошком кассы и стойкой с какими-то бумажками в руках, а третий, сдвинув котелок далеко на затылок и перекатывая в зубах толстую, черную, изжеванную сигару бразильских сортов, стоял без пиджака, с засученными рукавами рубашки у стойки и записывал ставки. Рубашка на нем была ярко-лилового цвета.

К моему удивлению, народу здесь было много. Преобладали люди маленькие — ремесленники, рабочие, мелкие служащие, было несколько проституток и сутенеров. Уже в дверях нас остановил некий господин в грязных серых гамашах, сером котелке и обтрепанном сером сюртуке.

— Фон Билинг. Консультант. Успех гарантирую. Не желаете, господа?

— На том свете, — огрызнулся мгновенно преобразившийся здесь Густав.

— Всего пятьдесят пфеннигов, — канючил Билинг. — Лично знаком с тренерами. Еще с прежних времен, — добавил он, поймав мой взгляд.

Густав тем временем уже штудировал вывешенные объявления.

— А когда придет бюллетень из Отейля? — крикнул он парням за стойкой.

— В пять, — отрывисто квакнул младший из них.

— М-да, Филомена — стервоза что надо, — бормотал Густав. — Знаем ее державный галоп... — Он уже взмок от волнения. — А следующие-то где? — спросил он.

— В Хоппегартене, — сказал кто-то рядом с ним.

Густав снова погрузился в чтение.

— Для начала поставим по две монеты каждый на Тристана. И победим! — заявил он мне.

— А ты что-нибудь петришь в этом? — спросил я.

— Что-нибудь? — парировал он мой вопрос. — Да я каждую царапину знаю на каждой подкове.

— И при этом ставите на Тристана? — сказал кто-то рядом с нами. — Прилежная Лизхен, друзья, — вот единственный шанс! Я знаком с Джонни Бернсом лично.

— А я, — ответствовал Густав, — владелец конюшни Прилежной Лизхен собственной персоной. Так что мне лучше знать.

Он сообщил наши ставки человеку за стойкой. Мы получили квитанцию и протиснулись в небольшое кафе, где стояло несколько столиков и стульев. Над нашими головами порхали клички и прозвища лошадей и жокеев. Двое рабочих спорили о достоинствах скаковых лошадей в Ницце, два почтальона вникали в сообщение о погодных условиях в Париже, а некий кучер громко хвастал тем, что был когда-то наездником. Только какой-то толстяк с прической бобриком невозмутимо сидел за столом, уплетая одну булочку за другой. На него жадно смотрели двое мужчин, стоявших у стены. В руках у них было по квитанции, но по их впалым щекам можно было догадаться, что они давно уже ничего не ели.

Пронзительно зазвонил телефон. Все навострили уши. Младший из троих парней за стойкой выкрикивал клички лошадей. О Тристане ни слуху ни духу.

— Проклятие, — сказал Густав и покраснел. — Соломон всех обставил. Кто бы мог этого ожидать? Только не вы! — гневно выкрикнул он «Прилежной Лизхен». — Ваша тоже была черт-те где, далеко под чертой...

Около нас снова всплыл фон Билинг.

— Ах, господа, ну что бы вам меня слушать! Я бы назвал Соломона! Только Соломона! Не угодно ли в следующем забеге...

Густав повернулся к нему спиной. Он уже успокоился и затеял с «Прилежной Лизхен» профессиональный разговор.

— А вы разбираетесь в лошадях? — спросил меня Билинг.

— Нет, я здесь впервые, — сказал я.

— Тогда ставьте! Ставьте! Но только сегодня, — добавил он шепотом, — и никогда больше. Послушайте меня. Ставьте! Все равно на кого — на Короля Лира или Серебристого Мотылька, а может, и на Лёр Блё. Я ничего не хочу на вас заработать. Выиграете — дадите мне какую-нибудь мелочь...

У него аж дрожал подбородок от азарта. Я и по покеру знал, что новички, как правило, выигрывают.

— Ладно, — сказал я, — а на кого ставить?

— На кого хотите, на кого хотите...

— Лёр Блё звучит недурственно, — сказал я, — итак, десять марок на Лёр Блё.

— Ты что, рехнулся? — спросил меня Густав.

— Нет, — сказал я.

— Десять монет на эту клячу, которую давно пора пустить на колбасу?

«Прилежная Лизхен», только что обозвавший Густава живодером, на сей раз горячо его поддержал:

— Тоже мне выискал! Лёр Блё! Да ведь это корова, а не лошадь, голубчик! Да Майский Сон на двух ногах сделает с ней что захочет! На что хоть ставка-то? Неужто на первое место?

Билинг, делая мне знаки, заклинающе смотрел на меня.

— На первое место, — сказал я.

— Ну, этого можно оттаскивать, — презрительно хмыкнул «Прилежная Лизхен».

— Ну ты даешь! — Густав тоже посмотрел на меня как на туземца. — Джипси Вторая! Это же ясно как день.

— Нет, остаюсь при своей Лёр Блё, — заявил я. — Менять ставку теперь — значило бы поступать против всех неписаных правил везения.

Мужчина в лиловой рубашке передал мне мою квитанцию. Густав и «Прилежная Лизхен» смотрели на меня как на прокаженного. Обдав меня презрением, они дружно двинулись к окошку, и там под совместный гогот и перекрестные насмешки, в которых все же чувствовалось взаимное уважение знатоков, один поставил на Джипси Вторую, а другой на Майский Сон.

В этот миг в толпе вдруг кто-то упал. Это был один из тех двух тощих мужчин, что стояли у столиков. Он скользнул по стене и глухо ударился головой об пол. Оба почтальона подняли его и усадили на стул. Он побелел как полотно и жадно ловил воздух ртом.

— Елки-палки! — сказала одна из проституток, пышная брюнетка с гладкой прической и низким лбом. — Да принесите же ему воды.

Меня поразило, насколько мало интереса проявили в толпе к человеку, упавшему в обморок. Большинство лишь взглянули в его сторону и тут же отвернули головы к тотализатору.

— Тут это часто бывает, — сказал Густав. — Безработные. Просаживают все до последнего пфеннига. И играют рисково — хотят сразу сорвать большой куш.

Извозчик принес из сигарной лавки стакан с водой. Чернявая проститутка намочила свой платок и вытерла мужчине лоб и виски. Он вздохнул и неожиданно открыл глаза. В том, как его глаза снова зажглись на совершенно потухшем лице, было что-то жуткое — словно сквозь прорези застывшей алебастровой маски с холодным любопытством проглянуло новое, неизвестное существо.

Девица взяла стакан с водой и дала ему напиться. При этом она поддерживала его рукой, как ребенка. Потом она отняла булочку у безучастного обжоры с прической бобриком.

— На-ка, поешь... да не спеши, не спеши ты так... палец мне откусишь... Вот, а теперь запей...

Бобрик только покосился вослед уплывшей булочке, но ничего не сказал. Кровь постепенно приливала к лицу несчастного. Он пожевал еще немного и, покачавшись, поднялся. Девица довела его до двери. Потом, воровато оглянувшись, открыла сумочку.

— На вот... а теперь проваливай отсюда... Тебе жрать надо, а не на скачках играть...

Один из сутенеров, все это время стоявший к ней спиной, теперь повернулся. У него было хищное птичье лицо с оттопыренными ушами, лаковые туфли, спортивная шапочка.

— Сколько ты ему дала? — спросил он.

— Десять пфеннигов.

Он ударил ее локтем в грудь.

— Небось больше! В другой раз не давай без спросу.

— Не делай столько шума, Эде, — сказал другой сутенер.

Проститутка достала помаду и стала красить губы.

— Но ведь надо по-честному, — сказал Эде.

Проститутка промолчала.

Зазвенел телефон. Наблюдая за Эде, я не обратил на это внимания.

— Ну, пруха так пруха! — услыхал я вдруг громовой голос Густава. — Это уже не везение, а черт его знает что! А, господа? Каково? — Он ударил меня по плечу. — Нет, ты понял, а? Слупил сто восемьдесят марок! Твоя кляча с этой немыслимой кличкой всех обскакала! Ты понял, чудило?

— Что, в самом деле? — спросил я.

Человек в роскошного цвета рубахе и с изжеванной бразильской сигарой в зубах кисло кивнул и взял у меня квитанцию.

— Кто это вам посоветовал? — спросил он.

— Я! — поспешно выкрикнул Билинг. Он протиснулся ко мне, отвешивая мелкие поклоны, выжидательно глядя в глаза и гнусно, униженно улыбаясь. — Это все я, с вашего позволения... У меня связи...

— Ну, знаешь ли... — Распорядитель даже не взглянул на него и выплатил мне деньги.

На мгновение в зале воцарилась полная тишина. Все смотрели на меня. Даже отрешенный от мира обжора и тот поднял голову. Я спрятал деньги.

— А теперь прекращайте! — прошептал Билинг. — Прекращайте! — На лице его выступили красные пятна. Я сунул ему десять марок.

Густав, ухмыляясь, двинул кулачищем мне под ребро.

— Ну что я тебе говорил? Слушай Густава — будешь деньги грести лопатой!

Я не стал напоминать бывшему ефрейтору санитарной службы о Джипси Второй. Впрочем, он и сам не вспомнил о ней.

— Пошли отсюда, — сказал он, — настоящим артистам сегодня здесь делать нечего.

В дверях кто-то дернул меня за рукав. То был «Прилежная Лизхен».

— А на кого вы рекомендуете ставить в мемориале Масловского! — подобострастно спросил он.

— Только на «В лесу родилась елочка» и ни на кого больше, — ответил я и отправился с Густавом в ближайшую пивную, чтобы пропустить стаканчик за здоровье Лёр Блё.

Час спустя я все-таки проиграл тридцать марок. Не смог удержаться. Но потом все же бросил. Прощаясь, Билинг сунул мне в руку какой-то листок.

— Если вам что-нибудь понадобится! Или вашим знакомым. Я все устрою. — Листок оказался рекламой подпольных порнографических киношек. — Посредничаю также при продаже поношенной одежды, — крикнул он мне вслед. — За наличный расчет!

В семь часов я поехал обратно в мастерскую. «Карл» стоял на дворе с ревущим мотором.

— Ты вовремя, Робби, — сказал Кестер. — Мы как раз собираемся прокатиться за город — испытать его. Садись!

Вся наша фирма выстроилась в полной готовности. Дело было в том, что Отто предстояло через две недели принять участие в гонках по горным дорогам. В связи с этим он внес в машину кое-какие усовершенствования. Теперь предстояло сделать первую пробную поездку.

Мы сели в машину. Юпп в своих огромных гоночных очках занял место рядом с Кестером. Его хватил бы удар, если б он остался дома. Мы с Ленцем сели сзади.

«Карл» рванулся с места. Мы выехали на загородное шоссе и развили скорость в сто сорок километров. Мы с Ленцем прильнули к передним сиденьям — ветер был такой, что, казалось, вот-вот оторвет голову. Тополя по обе стороны дороги слились в одну сплошную линию, колеса свистели, а чудесный рев мотора пронизывал нас до печенок, как яростный зов свободы.

Минут через пятнадцать мы увидели перед собой черную точку, которая быстро увеличивалась в размере. Это была довольно большая машина, шедшая со скоростью от восьмидесяти до ста километров. Она ехала, вихляя из стороны в сторону. А поскольку шоссе было довольно узким, Кестеру пришлось сбавить скорость. Когда до машины оставалось метров сто и мы уже собирались сигналить, мы вдруг заметили, как по боковой дороге справа наперерез нашей кавалькаде мчится мотоциклист, — мелькнув, он тут же скрылся за живой изгородью у перекрестка.

— Черт бы его побрал! — воскликнул Ленц. — Сейчас что-то будет!

В тот же миг мы увидели, что мотоциклист выскочил на дорогу метрах в двадцати перед впереди идущей машиной. Вероятно, он недооценил скорость машины и поэтому попытался с ходу, едва выйдя из поворота, оторваться от нее. Машина взяла резко влево, чтобы избежать столкновения, но и мотоцикл сместился в левую сторону. Тогда машина круто рванула вправо, зацепив крылом мотоцикл. Тот перевернулся в воздухе, а водитель, перелетев через руль, упал на асфальт. От удара машина качнулась вправо, выскочила в кювет и, сбив по пути дорожный знак и смяв фару, с грохотом врезалась в дерево.

Все это произошло за несколько секунд. У нас была еще приличная скорость, и в следующее мгновение мы оказались на месте происшествия. Завизжали колеса. Кестер, чуть не подняв «Карла», как норовистую лошадь, на дыбы, бросил его в узкий коридор между валявшимся мотоциклистом, его мотоциклом и стоявшей боком и уже дымившейся машиной; при этом он едва не задел левым колесом руку упавшего, а правым — задний бампер машины. Затем мотор заревел ровнее, и «Карл» снова вышел на прямую; взвизгнули тормоза, и все стихло.

— Отлично сделано, Отто! — сказал Ленц.

Мы побежали назад. Распахнули дверцы машины. Мотор еще работал. Кестер тут же выдернул ключ зажигания. Двигатель, попыхтев, замер, и мы услышали стоны. Все до единого стекла тяжелого лимузина были разбиты вдребезги. Внутри в полумраке виднелось окровавленное лицо женщины. Рядом с ней был мужчина, зажатый между рулем и сиденьем. Сначала мы вытащили женщину и положили ее на дорогу. Ее лицо было сплошь в порезах, в нем торчало еще несколько осколков, и кровь лилась беспрерывно. Еще хуже обстояло дело с правой рукой. Рукав белого жакета обагрился кровью, капавшей бесперебойно. Ленц разрезал его. Кровь хлынула потоком, потом стала вытекать толчками. Была перерезана вена. Ленц сделал жгут из носового платка.

— Займитесь мужчиной, тут я и сам справлюсь, — сказал он. — Надо поскорее добраться до ближайшей больницы.

Чтобы освободить мужчину, нужно было отвинтить спинку сиденья. По счастью, инструменты у нас были с собой, и дело спорилось. Мужчина тоже истекал кровью; кроме того, у него, по-видимому, было поломано несколько ребер. Когда мы вытащили его из машины и поставили на ноги, он со стоном упал. Оказалось, что у него сильно повреждено и колено. Помочь на месте мы ему не могли.

Кестер подъехал на «Карле» задним ходом вплотную к месту аварии. Увидев подъезжающую машину, женщина забилась в истерике от страха, хотя «Карл» ехал очень медленно. Мы откинули назад спинку переднего сиденья и таким образом смогли уложить мужчину. Женщину пристроили сзади. Я встал рядом с ней на подножку, Ленц на другой стороне точно так же поддерживал мужчину.

— Оставайся здесь и последи за машиной, Юпп, — сказал Ленц.

— А куда же подевался мотоциклист? — спросил я.

— Смылся, пока мы возились с машиной, — сказал Юпп.

Мы медленно двинулись вперед. Неподалеку от ближайшей деревни находился небольшой санаторий. Мы не раз видели его, когда проезжали мимо. Невысокие белые корпуса на зеленом холме. Насколько нам было известно, то было частное психиатрическое заведение для богатых пациентов, нуждающихся в отдыхе и легком лечении. Однако наверняка там был и врач, и все необходимое для перевязки.

Мы въехали на холм и позвонили у ворот. К нам вышла очень хорошенькая сестра. Она побледнела, увидев кровь, и убежала обратно. Тут же вышла другая сестра, намного старше.

— Сожалею, — сразу же сказала она, — но мы не приспособлены для оказания первой помощи. Вам придется поехать в больницу имени Вирхова. Это недалеко отсюда.

— Это в часе езды отсюда, — возразил Кестер.

Сестра взглянула на него ледяными глазами.

— Мы не приспособлены. И врача у нас нет...

— В таком случае вы нарушаете закон, — заявил Ленц. — В частных заведениях вашего образца постоянно должен быть врач. Вы мне позволите воспользоваться вашим телефоном? Я хотел бы поговорить с полицейским управлением и редакцией газеты.

Сестра заколебалась.

— Я полагаю, вам незачем волноваться, — холодно сказал Кестер. — Ваши труды будут, конечно же, хорошо оплачены. Прежде всего нам нужны носилки. А врача вы, вероятно, сумеете разыскать.

Она все еще не могла решиться.

— Носилки, — заметил Ленц, — а также перевязочный материал тоже вменяются вам законом...

— Да, да, — перебила она его, по-видимому, обескураженная столь обстоятельным знанием законов, — сейчас я пришлю кого-нибудь...

Она исчезла.

— Ну и дела! — сказал я.

— То же самое с тобой может случиться и в городской больнице, — хладнокровно заметил Ленц. — Сначала деньги, потом всевозможная бюрократическая канитель, а уж только потом помощь.

Мы вернулись к машине и помогли женщине выйти. Она ничего не говорила, все только смотрела на свои руки. Мы отвели ее в небольшую ординаторскую на первом этаже. Потом появились носилки для мужчины. Мы положили его, понесли. Он застонал:

— Одну минутку...

Мы посмотрели на него. Он закрыл глаза.

— Я не хотел бы, чтобы об этом узнали... — с трудом произнес он.

— Вы ни в чем не виновны, — сказал Кестер. — Мы хорошо видели, как все произошло, и охотно подтвердим это в качестве свидетелей.

— Не в этом дело, — сказал мужчина. — Я по другим причинам не хочу, чтобы это стало известно. Вы понимаете... — Он посмотрел на дверь, за которой скрылась женщина.

— Тогда вы как раз там, где надо, — заметил Ленц. — Здесь частная лечебница. Вот только машину вашу надо убрать прежде, чем ее обнаружит полиция.

Мужчина приподнялся на локте.

— Не могли бы вы сделать еще и это? И позвонить в ремонтную мастерскую? И пожалуйста, оставьте свой адрес! Я бы хотел... Ведь я вам обязан...

Кестер молча махнул рукой.

— Нет-нет, — сказал мужчина, — я все-таки хотел бы знать...

— Все решается очень просто, — сказал Ленц. — Мы сами владеем ремонтной мастерской и специализируемся на машинах вроде вашей. Мы ее сразу же заберем, если вы не возражаете, и приведем в порядок. Тем самым будет оказана помощь вам, а в каком-то смысле и нам.

— Очень рад, — сказал мужчина. — Не угодно ли, вот мой адрес... Я сам приеду тогда за машиной. Или пришлю кого-нибудь.

Кестер сунул визитную карточку в карман, и мы внесли его в помещение. Между тем появился и врач, совсем молодой человек. Он вытер кровь с лица женщины, и теперь стали видны глубокие порезы на нем. Женщина приподнялась, опираясь на здоровую руку, и стала всматриваться в стенки блестящего никелевого тазика, стоявшего на перевязочном столе.

— О! — только и произнесла она сдавленным голосом и с глазами, полными ужаса, повалилась назад.

Мы отправились в деревню на поиски какой-либо мастерской. Одолжили у кузнеца трос и крюки для буксировки, пообещав ему двадцать марок. Но он все же заподозрил подвох и захотел сам взглянуть на машину. Мы взяли его с собой и поехали к месту аварии.

Юпп стоял посередине дороги и махал нам рукой. Но мы и без него поняли, что случилось. У обочины стоял старый «мерседес» с высоким кузовом, и четверо мужчин прилаживали к нему буксирное устройство.

— Вовремя мы поспели, — заметил Кестер.

— Это братья Фогт, — сказал кузнец. — С ними опасно связываться. Местные. Им что в рот попало, то, считай, пропало...

— Ну, это мы посмотрим, — сказал Кестер.

— Я им уже все объяснил, господин Кестер, — прошептал Юпп. — Наглые конкуренты. Хотят ремонтировать ее у себя.

— Ладно, Юпп. Побудь пока здесь.

Кестер подошел к самому здоровому из четверки и заговорил с ним. Он объяснил ему, что у нас все права на эту машину.

— У тебя есть при себе что-нибудь твердое? — спросил я Ленца.

— Только связка ключей, но она мне самому пригодится. Возьми разводной ключ.

— Нет, — сказал я, — так недолго и изувечить. Жаль, что на мне такие легкие туфли. Все-таки драться ногами — это самое лучшее.

— Вы поучаствуете? — спросил Ленц кузнеца. — Тогда нас будет поровну.

— Какое там! Они завтра же разнесут мою лавочку в щепы. Я буду придерживаться строгого нейтралитета.

— Тоже правильно, — сказал Готфрид.

— Я поучаствую, — сказал Юпп.

— Посмей только! — сказал я. — Твое дело следить за дорогой. Дашь нам знать в случае чего.

Кузнец отошел от нас в сторонку, как бы подчеркивая свой строгий нейтралитет.

— Ты нам тут не свисти! — послышался в этот момент грубый голос самого здорового из братьев. — Кто успел, тот и съел, понял? — кричал он на Кестера. — И хватит трепаться! Проваливайте!

Кестер снова объяснил ему, что машина наша. Он предложил старшему Фогту отвезти его в санаторий, чтобы тот сам мог удостовериться в этом. Здоровяк только презрительно ухмыльнулся. Мы с Ленцем подошли поближе.

— А вам что, тоже захотелось в больницу? — бросил нам Фогт.

Кестер, ни слова не говоря, подошел к разбитой машине. Три остальных Фогта выпрямились и встали плотнее друг к другу.

— Дайте-ка буксирный трос, — сказал нам Кестер.

— Да ты что? — сказал здоровяк, который был на голову выше Кестера.

— Весьма сожалею, — сказал Кестер, — но машину заберем мы.

Мы с Ленцем придвинулись еще ближе, держа руки в карманах. В тот же миг Фогт отшвырнул его ударом ноги в сторону. Отто был к этому готов: падая, он успел схватить Фогта за ногу и повалить его. Быстро вскочив затем на ноги, он ударил головой в живот следующего Фогта, замахнувшегося на него ручкой от домкрата. Тот пошатнулся и тоже упал. В ту же секунду мы с Ленцем бросились на двоих оставшихся. Я напоролся на прямой удар — не сильный, но из носа пошла кровь, а я свой удар смазал: кулак скользнул по жирному подбородку противника. Тут же я получил удар в глаз и упал, да так неудачно, что подвернулся под руку тому Фогту, которого сбил ударом головы Отто. Теперь он, схватив меня за горло, прижал мою голову к асфальту. Я напряг мускулы шеи, не давая себя задушить, а сам пытался вывернуться, сбросить его с себя с помощью ног. Но, на мою беду, мои ноги придавили своими телами Ленц с его Фогтом: сцепившись, они рухнули наземь как раз на меня. Высвободиться не удавалось. Дышать становилось все труднее — на шею давили, а из носа шла кровь. Постепенно перед глазами моими все поплыло, физиономия Фогта затряслась, как желе, замелькали какие-то тени. Почти теряя сознание, я вдруг заметил рядом с собой Юппа; стоя на коленях в кювете, он спокойно и внимательно следил за нашей судорожной борьбой и, дождавшись мига, когда оба мы замерли, ударил Фогта молотком по запястью. После второго удара Фогт выпустил меня и с яростным воплем, приподнимаясь с земли, бросился на Юппа, который ловко уклонился и еще раз смачно ударил его молотком по пальцам, а потом и по голове. Я вскочил на ноги, навалился на Фогта и, в свою очередь, стал душить его за горло. В эту секунду воздух содрогнулся от звериного вопля, а затем раздался жалобный стон: «Отпусти! Да отпусти же!»

То был Фогт-старший. Поймав его руку, Кестер резко завел ее за спину. Фогт ткнулся головой в землю, а Кестер, упершись коленом ему в спину, продолжал закручивать руку. Одновременно он придвигался коленом к его затылку. Фогт уже просто выл, но Кестер знал, что кончать этого малого нужно по-настоящему, иначе покоя не будет. Он рывком вывихнул ему руку и лишь после этого отпустил. Фогт не поднимался. Я оглядел поле сражения. Один из Фогтов еще держался на ногах, но вопли старшего брата буквально парализовали его.

— Убирайтесь, а не то добавим, — сказал ему Кестер.

Напоследок я еще раз стукнул своего Фогта головой об асфальт и после этого отпустил его. Ленц уже стоял около Кестера. Куртка его была порвана, из угла рта текла кровь. В его поединке не было победителя, так как противник, хоть и был весь в крови, тоже еще держался на ногах. Однако поражение старшего брата решило все. Младшие братья не смели теперь и пикнуть. Они помогли старшему встать на ноги и пошли к своей машине. Потом менее всех пострадавший вернулся за домкратом. Он покосился на Кестера с таким ужасом, будто перед ним был сам дьявол. Затем «мерседес» затарахтел и отъехал.

Как из-под земли вырос кузнец.

— Они свое схлопотали, — сказал он. — Давно с ними такого не приключалось. Старший-то уже отсидел за убийство.

Никто ему не ответил. Кестер вдруг весь передернулся.

— Свинство есть свинство, — сказал он. Потом повернулся: — А теперь за дело!

— Я уж при деле, — заявил Юпп, подтаскивая буксирный трос.

— Поди-ка сюда, — сказал я ему. — С сегодняшнего дня ты у нас унтер-офицер и можешь начинать курить сигары.

Мы приподняли остов разбитой машины и, поставив ее передними колесами на задний бампер «Карла», закрепили тросом.

— А не повредит ли это «Карлу», как ты думаешь? — спросил я Кестера. — В конце концов, «Карл» — скаковая лошадь, а не вьючный осел.

Отто покачал головой:

— Тут ведь недалеко. И дорога ровная.

Ленц сел в пострадавшую машину, и мы медленно тронулись в путь. Прижимая платок к носу, я поглядывал на вечереющие поля и закатывающееся солнце. На всем лежала печать неправдоподобного, ничем не смущаемого покоя, и ясно чувствовалось, что природе глубоко безразлично, чем занят на свете злобный муравейник, именуемый человечеством. Куда больше важности было в том, что облака сгрудились теперь, как златоглавые горы, что с горизонта не торопясь наплывали лиловые тени сумерек, что жаворонки, падая с безграничных небесных высот, приникали к земным своим норам и что постепенно опускалась на землю ночь.

Мы въехали в наш двор. Ленц выбрался из развалины и снял перед ней шляпу.

— Будь благословен, убогий странник! Тебя привело сюда несчастье, однако ж нам ты, если мерить на самый первый, но преисполненный любви глазок, принесешь от трех до трех с половиной тысяч. А теперь попрошу стакан доброй вишневки да кусок мыла — надо ведь покончить с воспоминаниями о досточтимом семействе Фогтов!

Мы все выпили по стакану, а потом сразу же приступили к разборке машины на возможно большее количество деталей. Дело было в том, что заказа самого владельца машины зачастую оказывалось недостаточно — являлись представители страхового общества и забирали ее в одну из своих мастерских. Поэтому чем больше мы разберем, тем лучше. Расходы на сборку будут тогда столь высоки, что выгоднее оставить машину у нас. Вот мы и работали до полной темноты.

— Ты еще поедешь сегодня на такси? — спросил я Ленца.

— Исключено, — сказал Готфрид. — Ни в коем случае нельзя преувеличивать значение заработка. На сегодня с меня вполне достаточно этой страдалицы.

— А с меня нет, — сказал я. — Раз ты не едешь, то я сам пощиплю тогда травку у ночных заведений между одиннадцатью и двумя.

— Оставь, — сказал Ленц улыбаясь. — Посмотри лучше на себя в зеркало. Что-то не везет тебе с носом в последнее время. А к человеку с таким фонарем, как у тебя, никто и не сядет. Ступай-ка домой да сделай компресс.

Он был прав. С таким носом действительно нельзя было ехать. Поэтому я вскоре простился со всеми и отправился домой. По дороге я встретил Хассе и до самого дома шел с ним. Вид у него был неряшливый и несчастный.

— Что-то вы похудели, — сказал я.

Он кивнул и рассказал мне, что практически перестал толком ужинать. Жена что ни день пропадает у приятельниц, которых с недавних пор себе завела, домой возвращается поздно. Он, конечно, рад, что она нашла себе развлечение, но самому готовить еду вечерами не хочется. Да и устает он за день так, что пропадает охота даже к еде.

Я искоса поглядывал на него, пока он, опустив плечи, вышагивал рядом. Может, он и вправду верил в то, что говорил, но все равно слушать все это было ужасно. Ведь всего толики прочности и толики денег хватило бы, чтобы поддержать, спасти этот брак и эту кроткую, неприметную жизнь. Я думал о том, что таких людей, которые нуждаются в толике прочности и толике денег, миллионы. Вся жизнь человека каким-то чудовищным образом скукожилась, испоганилась, превратилась в жалкую борьбу за голое выживание. Я вспомнил о сегодняшней драке, вспомнил о том, что видел и что сам делал в последнее время, а потом вспомнил о Пат и вдруг с ужасающей ясностью осознал, что одно с другим никак не совместимо. Разница была слишком велика, жизнь стала слишком дрянной и грязной для счастья, оно не могло длиться долго, в него нельзя было верить, оно — временная стоянка, а не пристань.

Мы поднялись по лестнице и открыли дверь. В прихожей Хассе остановился.

— Ну что ж, тогда до свидания.

— Вы хоть сегодня поешьте чего-нибудь, — сказал я.

Он покачал головой и слабо улыбнулся, словно прося за что-то прощения. Потом прошел в свою пустую, темную комнату. Я посмотрел ему вслед и двинулся дальше по коридорной кишке. Вдруг послышалось пение. Я остановился, прислушался. То был вовсе не патефон Эрны Бениг, как я сначала подумал, то был голос Пат. Она была одна в комнате и пела. Я взглянул на дверь, за которой скрылся Хассе, потом снова подался вперед, прислушался и невольно, борясь с внезапным ознобом, сжал руки — да, черт возьми, пускай это лишь временная стоянка, а не пристань, пускай расхождений будет в тысячу раз больше, чтобы невозможно было в счастье поверить, — как раз потому в него и невозможно было поверить, — именно поэтому-то оно так ошеломляюще ново и с такой силой захватывает!

Пат не слышала, как я вошел. Она сидела на полу перед зеркалом и примеряла маленькую черную шляпку. Рядом на ковре стояла лампа. Вся комната тонула в теплом, золотистых тонов полумраке, и только ее лицо было ярко освещено. Она придвинула к себе стул, с которого свисал кусок шелка. На сиденье стула поблескивали ножницы.

Я застыл в дверях, наблюдая, с какой серьезностью она возится со своей шляпкой. Она любила сидеть на полу, и я нередко, возвращаясь вечером, находил ее прикорнувшей где-нибудь в углу с книгой в руках, а рядом собака.

Собака, и теперь лежавшая рядом с ней, слегка заворчала. Пат подняла глаза и увидела меня в зеркале. Она улыбнулась, и мне сразу же показалось, что в мире стало светлее. Я прошел через комнату, опустился за ней на колени и наконец-то — после всей этой грязи, которую нанесло за день, — прижался губами к ее теплому, мягкому затылку.

Она повертела в воздухе своей черной шляпкой.

— Я тут кое-что переделала, милый. Тебе нравится?

— Не шляпа, а верх совершенства, — сказал я.

— Но ведь ты даже не взглянул на нее! Видишь, я срезала поля сзади, а спереди подвернула их наверх.

— Все я вижу, — сказал я, зарываясь лицом в ее волосы. — Шляпа такая, что парижские модельеры умерли бы от зависти, если б могли ее видеть.

— Ах, Робби! — Она, смеясь, отодвинула меня своим затылком. — Ты в этом ничего не смыслишь! Ты хоть замечаешь вообще, как я одета?

— Я замечаю каждую мелочь, — заявил я, устраиваясь к ней поближе, однако же так, чтобы нос оставался в тени.

— Вот как? Тогда скажи, в чем я была вчера вечером?

— Вчера? — Я задумался. Я и в самом деле не помнил.

— Так я и думала, милый! Ты вообще почти ничего не знаешь обо мне.

— Это верно, — сказал я. — Но ведь в этом вся прелесть. Чем больше люди знают друг друга, тем меньше они друг друга понимают. И чем ближе они знакомятся друг с другом, тем более чужими они становятся. Возьми хоть семейство Хассе для примера: они знают друг о друге все и ненавидят друг друга больше, чем любые чужие люди.

Она водрузила на голову свою черную шляпку и стала примерять ее перед зеркалом.

— Все это верно только наполовину, Робби.

— Ну, это касается любой истины, — возразил я. — Дальше половины нам никогда не удается продвинуться. На то мы и люди. Мы и с половинными-то истинами умудряемся делать столько глупостей. А знай мы истину целиком, мы вообще не могли бы жить.

Она сняла шляпку и отложила ее в сторону. Потом повернулась ко мне и увидела мой нос.

— Что это с тобой? — спросила она испуганно.

— Ничего страшного. Распухло немного, только и всего. Работал под машиной, и что-то брякнулось мне прямо на нос.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— И где ты опять пропадал? Ты ведь никогда ничего не рассказываешь мне. Я о тебе знаю так же мало, как и ты обо мне.

— Оно и к лучшему, — сказал я.

Она принесла тазик с водой и полотенце и сделала мне компресс. Потом присмотрелась к моему лицу внимательнее.

— Похоже на удар. И шея у тебя поцарапана. Опять у тебя было какое-то приключение, милый.

— Самое большое приключение сегодня мне еще предстоит, — сказал я.

Она с удивлением посмотрела на меня.

— Так поздно, Робби? Что же ты собираешься делать?

— Я собираюсь остаться здесь! — сказал я и, отбросив компресс, обнял ее. — Я остаюсь на весь вечер с тобой!