Тысячеликий Эрос

Г лава 1 Гомосексуальные компоненты женской сексуальности

Потребность примирения двух частей женской натуры — древняя проблема... Это, скорее, вопрос того, как женщина сумеет приспособиться к мужскому и женскому началам, изнутри управляющим ее бытием.

Эстер Хардинг

Прежде чем рассматривать вопрос интеграции первичных гомосексуальных желаний у гетеросексуальной женщины, давайте сперва обратимся к понятиям Фрейда о том, как девочка становится женщиной и матерью.

Революционным открытиям Фрейда, касающимся важности человеческой сексуальности и в детской, и во взрослой жизни, теперь почти сто лет. Они стали настолько прочной частью Западной мысли, что мы принимаем их как данность. Однако современные аналитики остаются весьма критичны к концептуальной ограниченности Фрейда — прежде всего, в его теории женской сексуальности. Это, по общему мнению, область, где Фрейд особенно уязвим. Интересно вспомнить, что именно благодаря женщинам Фрейд испытал те исходные инсайты, которые и привели его к пониманию бессознательного. Анна О, Люси Р, Ирма, Эмми фон Н, Дора, Катарина и многие другие были источником его вдохновения. Столь же примечательно, что он, в его времена и в его возрасте, действительно слушал женщин и считал все ими сказанное значительным и важным. В фаллоцентрическую эпоху Фрейда такая восприимчивость сама по себе была революционной. Из всех тех, кто углублялся в исследования функционирования человеческого сознания, он был первым, кто проявил серьезный и научный интерес к женской сексуальности. Очевидно, что он был зачарован загадкой женственности

и самого женского пола (черта, которую он, по его словам, делил с мужчинами всех столетий).

Но Фрейд и побаивался предмета своей зачарованности. Его метафоры вновь и вновь обнажают интрапсихическое представительство женских гениталий как угрожающей пустоты, отсутствия, покрытого мраком и беспокойного континента, где нельзя увидеть происходящего. Он настаивал также, что продвижением в проведении своей исследовательской линии он обязан своему знанию мужской сексуальности. При такой «рефракции прибора» неудивительно, что он «убедился» в том, что, как ему казалось, должно быть реакцией девочки: крайняя зависть к видимому и интересному органу мальчика и страстное желание самой обладать им. Насколько нам известно, представление о том, что мальчик тоже будет завидовать влагалищу девочки и ее способности вынашивать детей, и о том, что она будет привлекать мужчин именно потому, что у нее нет пениса, даже не приходило в голову Фрейду.

Но именно Фрейд, с типичной для него честностью, первым выразил чувство глубокой неудовлетворенности и неуверенности по поводу своих теорий о женщинах и природе их психосексуального развития. Фактически он ждал до 1931 года, чтобы опубликовать «Женскую сексуальность», свою первую статью по этому вопросу. Ему было тогда семьдесят пять лет. Возможно, он считал, что на этой ступени жизни уже меньше причин для страха перед женщиной, ее сексуальной загадкой и обнародованием своих теорий о ней.

В своей второй прославленной и обильно критикуемой статье «Женственность», опубликованной два года спустя, Фрейд писал: «...психология... неспособна разрешить загадку женственности», замечая далее, что «...развитие девочки в нормальную женщину более сложное и более трудное, так как включает две особые задачи, которым нет соответствия в развитии мужчины». «Задачи» относятся к двум главным концепциям Фрейда, касающимся трудностей развития женщины: девочка должна примириться со своим анатомическим устройством и, следовательно, сменить орган возбуждения с клитора на влагалище; во-вторых, она должна сменить объект. «Когда и почему она оставляет свою фиксацию на матери ради отца?» — задумывался Фрейд.

Хотя я согласна, что эти два измерения развития действительно бросают вызов достижению взрослой женственности и сексуального удовольствия, они все же далеки от того, чтобы ими все исчерпывалось и объяснялось. Но давайте рассмотрим их подробнее.

Сегодня большинство аналитиков, мужчин и женщин, согласны в том, что зависть к отцовскому пенису — разве что частичное объяснение трудностей, с которыми встречается девочка на пути к зрелой женственности. На самом деле многие признают, что «зависть к пенису» — неспецифична для маленькой женщины. Мальчики тоже страдают от специфической формы зависти к пенису, вечно считая свой пенис слишком маленьким по сравнению с отцовским. Если во взрослой жизни у мужчины сохраняется убеждение, что его пенис меньше, чем он должен быть, убеждение, основанное на бессознательной фантазии, что единственно адекватным своему полу является его родитель, невротические симптомы и тревоги мучают его так же часто, как и молодую женщину, бессознательно вцепившуюся в страшную фантазию, что она — кастрированный мальчик. Клинический опыт также подтверждает зависть мальчика и его восхищение материнским телом и сексуальностью, аналогичные зависти и восхищению девочки пенисом отца и его сексуальной доблестью. Дети обоего пола осознают, что Мать воплощает магическую власть привлекать пенис Отца и создавать детей, которых оба родителя очень хотят.

В этом контексте уместно вспомнить, что фаллос (как неизменно называют эрегированный пенис в древнегреческих ритуалах) является, этимологически, символом не мужского полового органа, а плодородия, нарциссической завершенности и сексуального желания. С этой точки зрения, фаллос может рассматриваться как основное обозначение желания для обоих полов. (Мы многим обязаны Лакану за его уточнение данной терминологии, хотя многие аналитики и несогласны с его взглядами на женскую сексуальность.) Слово символ происходит от греческого симболон, предмет, который разделялся надвое, чтобы служить знаком для взаимного узнавания тех двоих, у каждого из которых была половинка симболона. Мы могли бы сказать, что каждый пол обладает половиной того, что требуется для целого символа. В терминах сексуальных отношений, эрегированный пенис тесно связан с принимающим влагалищем, и с точки зрения партнера женского пола (при том, что привлекательность для нее партнера-мужчины свободна от конфликтов и тревоги), ответом на эрекцию пениса является вагинальное возбуждение, таким образом каждая половина (символа) может быть интерпретирована как знак взаимного желания.

Это отступление необходимо, потому что слово фаллос часто неразборчиво используется в английском языке в смысле пенис. Авторы-феминисты, выявляющие и осуждающие пренебрежительное отношение к женщинам, резко выступают против использования слова фаллос. То, что они уравнивают пенис и фаллос, парадоксальным образом предполагает их собственнуя неявную фаллоцентрическую установку. Смешение символа (фаллоса) с частичным объектом (пенисом) делает исходно менее точными любые исследования кардинальных вопросов сексуальной идентичности, маскулинности и феминности.

Как уже отмечалось, и для мужчин, и для женщин однополость остается одной из главных человеческих нарциссических ран. Интернализация символического интрапсихического представительства взаимо-дополнительности полов требует отказа от детского желания быть и обладать и тем и другим одновременно. Последующие осложнения, вытекающие из нашей психической двуполости и первичных гомосексуальных устремлений, обсуждаются далее.

Давайте вернемся к вопросу о биологическом «предназначении» («судьбе») девочки. Многие аналитики согласятся, что анатомическое строение девочки создает особые превратности в ее психосексуальном развитии и что зависть к видимому органу мальчика — всего лишь один аспект ее озабоченности. Психоаналитической теории пришлось дожидаться работ аналитиков-жешцин, в частности плодотворных исследований Карен Хорни (1924, 1926) и Мелани Кляйн (1945), которые осветили другие сложности, выпадающие на долю женщины в детстве. В 1926 году Карен Хорни указала, что с точки зрения вагинальных ощущений девочка «...должна с самого начала иметь живое понимание специфического характера собственной сексуальной роли, и, таким образом, первичная зависть к пенису, с силой, постулированной Фрейдом, вряд ли может объяснить это понимание».

Годы спустя, Кляйн (1945) сформулировала понятие о том, что обладание пенисом нарциссически успокаивает мальчика, в силу его видимости и легкости мыслительных представлений о нем. Напротив, девочка не может видеть свое влагалище.и с трудом визуализирует свой клитор. В результате, хотя ей интимнейшим образом известны кли-торальные и вагинальные ощущения, она воспринимает свои гениталии как недостающие, по сравнению с видимыми органами мальчика (и отца). Ей приходится ждать пубертата, чтобы получить видимое подтверждение идентичности своему полу через рост молочных желез и начало менструаций. С этими внешними изменениями приходит нар-циссическая уверенность, что ее женское тело и гениталии устроены так, чтобы возбуждать желание и сдержать обещание о сотворении детей.

Другая веха психоаналитических исследований женской сексуальности — оригинальная работа Джудит Кестенберг (1968) о важности различия «внутренней» и «внешней» анатомической конфигурации и разнообразных страхов и фантазий, которым они дают почву. Эта точка зрения, детально изложенная в ее статье, привлекает внимание к важности интрапсихического представительства у девочки ее гениталий, влияющего на ее общее переживание себя как женщины и своих сексуальных отношений.

Другие трудности, неотъемлемые от развития у ребенка-девочки ее чувства родовой идентичности, также имеют корни в ее анатомической доле. Поскольку ее половой орган — в сущности, вход в ее тело, судьба влагалища — быть бессознательно уравненным с анусом, ртом и уретрой и, следовательно, разделить с этими зонами мазохистские и садистские либидинозные вложения и относящиеся к ним фантазии. Из-за этого смешения зон, в дополнение к анатомическому факту, что у нее нет видимого органа, который можно было бы контролировать и проверять, маленькая девочка (и часто — будущая женщина) более вероятно, чем мальчик и мужчина, будет боятся, что к ее телу отнесутся, как к грязному или опасному.

Даже взрослые женщины часто воспринимают свое тело, как неведомую землю, где таятся анальные и оральные чудовища. Конечно, многое из интрапсихического представительства своего тела и своих гениталий у женщины будет отражать как либидинозное и нарциссическое значение, которое мать придавала физическому и психологическому Собственному Я дочери, так и ту степень, в которой мать передала ей свои бессознательные страхи, касавшиеся ее собственных телесных и сексуальных функций. Невербально чувственное (и, позднее, вербальное) общение между матерью и дочерью в значительной степени определяет, победит ли оральный эротизм оральную агрессию и станут ли эротические импульсы более важными, чем анально-садистские, или будут гармонично сочетаться с ними. Третья грань женской анатомической судьбы — это аутоэротические переживания. Так как девочка не может визуально проверить свои гениталии, а потому склонна создавать неточные или зонально сгущенные их интрапсихические представительства, ей трудно локализовать сексуальные ощущения, известные ей с раннего детства. Клиторальные, вагинальные, уретральные и другие внутренние ощущения склонны путаться. Это смешивание внутренних ощущений имеет важный отклик в женских сексуальных фантазиях, касающихся мастурбации.

Хотя мастурбация — нормальное выражение детской сексуальности, она обычно тормозится родительскими ограничениями. Все дети узнают, что нельзя прилюдно испражняться, мочиться и мастурбировать. Даже когда эти запреты вводятся с добротой и пониманием, они оставляют отпечаток в бессознательных фантазиях. Когда же они грубо навязываются, вследствие собственного внутреннего беспокойства родителей и вытекающей из него потребности уменьшить свою тревогу через контроль над телом ребенка, риск последующих невротических проблем заметно возрастает.

Когда мальчику велят прекратить прилюдную мастурбацию, он, возможно, вообразит, что если он этого не сделает, отец нападет на его пенис, поскольку догадывается о сексуальных желаниях сына по отношению к Матери и об амбивалентных чувствах по отношению к нему самому. На этой же стадии эдипальной реорганизации девочка, более вероятно, будет фантазировать, что ее мать нападет и разрушит всю внутренность ее тела в качестве наказания за желание занять материнское место, участвовать в эротических играх с отцом и создать с ним ребенка. Таким образом, наказание, которого мальчик боится за мастурбацию, это кастрация, а вот девочка часто уравнивает воздаяние за мастурбацию и эротические мечты со смертью.

Смерть от мастурбации

Психиатр, молодая, очень умная и хорошо осведомленная о психоаналитической теории, заявляла, что она никогда не мастурбировала ребенком, ни даже взрослой. Она также выражала сильные сомнения в том, что мастурбация — неизбежный опыт детства. Мысль об аутоэротической активности была для нее такой грязной и унизительной, что прошло два года аналитической работы, прежде чем она позволила себе хотя бы выговорить слово «мастурбация». Хотя у нее не было видимых трудностей в сексуальных отношениях, она страдала от массы соматических проявлений, которые представлялись связанными с состояниями сексуального напряжения и тревоги. (Она никоим образом не была алек-ситимичной или находящейся под властью операторного способа мышления.) Изящная и привлекательная молодая женщина, она переживала свое тело, как бесформенное, огромное и грязное. Когда у нее были месячные, она плакала от огорчения, боясь, что мне будет противно ее присутствие.

На четвертый год анализа она рассказала сон: «Я собирала цветы в саду за домом, где я жила ребенком. Я танцевала от радости, когда неожиданно в дверях дома показался мой кузен Пьер, и я проснулась с криком». Так как кузен Пьер в первый раз показался на психоаналитической сцене, я попросила ее рассказать мне о нем побольше. Она вздохнула и сказала: «Я считала, мне никогда не захочется думать о нем. Он был на много лет старше, и один раз сексуально играл со мной, когда я была маленькой. А потом, когда ему было двадцать один, а мне двенадцать, его убило током в ванной. По крайней мере, так нам сказали».

Поскольку она, казалось, сомневается в таком изложении фактов, я спросила: «А что вы думаете о его смерти?» С огромным трудом она признала, что была уверена в том, что его убило током, потому что он играл в ванной со своим пенисом. Да и вообще, она с детства знала, что он был плохим «сексуальным» мальчиком. Тут она заплакала. Я попросила ее сказать мне, что она чувствует, и она ответила: «Вы хорошо знаете, что мой муж в отъезде уже три недели, и я так боюсь, что вы можете подумать, будто я мастурбировала. Но я клянусь, что это не так... Я уверена, что вы мне не верите!» Я ответила: «Конечно верю — иначе вы были бы мертвы!»

В первый раз за время нашего аналитического путешествия моя пациентка смогла рассмеяться над своими сексуальными страхами и фантазиями, но нам все равно потребовалось несколько месяцев, чтобы реконструировать, что за такими значимыми элементами, как «ток», «собирать цветы» и «танцевать», скрываются долго вытесняемые воспоминания маленькой девочки о спонтанных сексуальных ощущениях и мастурбационных фантазиях. Как и следовало ожидать, вслед за этой фазой анализа любовная жизнь моей пациентки с мужем стала эротически полнее и значительно удовлетворительнее. Однако другой интересный факт, для которого я не могу предложить окончательного теоретического объяснения, состоит в том, что у нее исчезли два соматических

симптома. Много лет она страдала от повторяющихся болей в суставах и приступов бронхиальной астмы. Ни один симптом не вернулся в остальные три года анализа.

Вторая область проблем, специфичных для женской сексуальности — интеграция глубокой гомоэротической привязанности к матери. С самого рождения у детей обоих полов начинается выработка сильной либидинозной и чувственной привязанности к обоим родителям, при том что родители проявляют к ним нежность, чуткость и любовь. На руках у матери любой ребенок запечатлевает самый ранний психический образец (а возможно, и телесный оттиск) предстоящих сексуальных и любовных отношений. Установка отца равно жизненно важна в этой передаче раннего либидинозного вложения. Отсутствующий или незаинтересованный в своем крошечном отпрыске отец, который считает, что мать одна ответственна за благополучие ребенка (или принимает взгляд жены на себя, как на пустое место по отношению к ребенку), подвергает своих детей риску, что они будут выполнять роль, которая вытекает единственно из либидинозных потребностей матери и ее бессознательных проблем. Мать, которая считает своего ребенка собственным нарциссическим продолжением или делает из него объект любви вместо мужа, закладывает, вероятно, основу для конфликтных отношений в будущем. Следует заметить, что мать, воспитывающая детей одна, вовсе не обязательно подвергает их такому риску, если не рассматривает отношения с ними как замену взрослым любовным отношениям.

Если дети, начиная с младенчества, видят, что родители ведут себя, как любящая пара, уважая и сексуально желая друг друга, если они также замечают, что даже ужасные ссоры между родителями не приносят длительного вреда (другими словами, узнают, что агрессия не опасна, когда любовь сильнее ненависти), тогда дети склонны следовать родительской модели в своей взрослой жизни. Девочка захочет идентифицироваться со своей матерью, не только в ее материнстве, но и в ее сексуальных и любовных отношениях, часто мечтая о мужчине (обычно создаваемом по образу отца), который когда-то станет ее любовником, мужем и отцом ее детей.

В этих первичных потребностях либидинозный поиск тесно переплетен с желанием жить, и задача матери — побуждать ребенка хотеть жить. (Сила жизни не так крепка, как мы склонны представлять; нежеланные дети склонны болеть и даже умирать.) Эти самые существенные отношения, которые ребенок в норме делит с матерью в течение первых месяцев жизни, создают у девочки, в отличие от мальчика, двойную идентификацию. Соматопсихические образы, предназначенные стать сознательными представительствами ее женского тела и его эрогенных зон, уже находятся в процессе формирования. Именно на этой ранней стадии рот и вагина связываются в их эрогенном значении и, наряду с другими эрогенными органами и внутренними ощущениями, интегрируются в соматопсихические внутренние представительства.

К ним должны добавиться клиторальные ощущения, стимулированные материнским уходом за ребенком. Эти особые ощущения были единственными эрогенными телесными связями, которым Фрейд придавал большое значение в своей теории развития женского эротизма. По внутренним соображениям Фрейд приравнял женский клитор к мужскому пенису. Он не осознавал того факта, что клитор — чрезвычайно сложный орган, а с точки зрения его значительной протяженности в женском теле — достаточно крупная структура. Интересно отметить, что до сравнительно недавнего времени для полного клиторального органа, с его внутренними отростками, не было анатомических схем, и он даже не имел собственного названия (см. примечательный сборник «Новый взгляд на тело женщины», 1981, составленный Федерацией феминистских женских центров здоровья).

Психосексуальная структура, описанная выше, предоставляет первичную основу для будущей любовной жизни девочки. В самых благоприятных обстоятельствах к ней будут привиты элементы ранее упомянутой гетеросексуальной модели: отношения с каждым родителем, физически и психически любовные и чувственные, а также модель родителей, которые любят друг друга, наслаждаются своими сексуальными отношениями и не делают ребенка своим избранным объектом для эротического или нарциссического завершения.

Кроме того, девочке необходимо слышать, как отец выражает одобрение, ценит ее женственность и женственность ее матери, своей жены. Точно так же девочке необходимо слышать, как ее мать ценит и уважает отца, а также сексуальную идентичность собственной дочери, и даже то, как она дорожит своей женской сексуальной и социальной жизнью.

Девочке, которой говорят, что мужчины — эгоистичные свиньи, так и готовые соблазнить женщину, попользоваться ею, подчинить ее, будет трудно полюбить или поверить любому мужчине, и так же трудно ей будет отделиться от матери. Если же она «узнает» от отца, что девочки — слабые, неспособные, неумные и менее заслуживают уважения и внимания, чем мальчики, то у нее может развиться нарциссически ущербный образ себя и своего пола, и она будет чувствовать страх, подозрение или ненависть ко всему мужскому роду.

Вопрос Фрейда (1931) о сильной либидинозной связи девочки с матерью остается, тем не менее, уместным: как же она отсоединяется от матери и интегрирует их взаимные глубокие эротические узы? Где этот витальный гомосексуальный компонент размещается в ее взрослой жизни?

Теория Фрейда в этом плане (1931, 1933) может быть подытожена так: сперва девочка хочет обладать матерью сексуально; затем она смещает фокус на желание обладать пенисом; затем — на желание иметь ребенка от отца; и наконец — желает иметь собственного ребенка, мальчика. В этой, вроде бы неумолимой логической цепочке означающих содержится предположение, что желаемый ребенок — только замена желаемого пениса, которым она не обладает, и что любовь к отцу — только последствие зависти к пенису. Хотя фантазии, на которых Фрейд строил свою теорию, часто присутствуют в психическом мире женщины, они далеки от того, чтобы быть единственным или хотя бы доминирующим фактором среди прочих сложностей, накладывающих отпечаток на формирование у женщины* образа женственности и материнства. Более того, понятие Фрейда об этих объектных заменах подразумевает, что зависть к пенису просто перечеркивает гомосексуальные узы девочки. Но Фрейд (1905) все же подчеркивал и теорию универсальных бисексуальных желаний в раннем детстве — концепцию, которую важно рассмотреть с женской точки зрения.

Девочка хочет обладать матерью сексуально, создать с ней детей и быть ее единственной любовью в мире, из которого мужчины исключены. Но также она хочет быть мужчиной, как ее отец, иметь его гениталии и все идеализированные качества, которые она приписывает ему. Неисполнимые, эти влечения связываются с нарциссической травмой.

Хотя биполярность гомосексуально ориентированного либидо в раннем детстве равно сильна у обоих полов, проблемы девочки, в плане ее желания обладать матерью сексуально, более запутанные, чем у ее брата, поскольку она не обладает половой комплементарностью по отношению к ней. Не в пример брату, с его совершенно иной половой конфигурацией, она не может проверить, что ее собственная половая конфигурация имеет ценность в глазах матери, именно потому, что она — женская. Как же маленькая женщина выбирается из этой вдвойне сложной ситуации со своей матерью?

Еще более осложняет эту задачу развития ее сильная эротическая привязанность к отцу, которая заставляет девочку интроецировать многие аспекты образа матери. Они, в свою очередь, прирастут к формирующейся основной фигуре идентификации, влияющей на все будущее женское развитие.

В этой точке в женском психическом мире сосуществует ряд различных «внутренних матерей». Один материнский интроект — восхитительный, другой — желанный, третий — отвергаемый, четвертый — страшный и т. д. Девочка должна вырвать у матери право быть ею, идентифицируясь с ней в своем собственном внутреннем психическом мире, но ей еще много лет будет нужна и внешняя мать как руководительница, утешительница и помощница. После подростковой бури, когда для дочери типично всячески отвергать мать, она вернется к ней обратно, с новой силой привязанности, когда сама станет матерью. В это время многие молодые женщины наконец прощают своим матерям все инфантильные обиды, которые таили от них, и обе женщины становятся близкими взрослыми друзьями. Как и каждый ребенок, взрослая дочь в своих бессознательных фантазиях носит ребенка, зачатого от отца (поэтому она часто считает всех своих детей подарком для матери), а, на самом деле, в еще более глубоких слоях бессознательного,— ребенка, волшебным образом зачатого от матери. Любой из этих факторов может быть причиной психической боли и конфликта, но он же может принести еще большую радость при рождении каждого нового ребенка.

Некоторые женщины могут идентифицироваться со своей матерью, как со взрослым, имеющим пол и сексуальность, но сами не желают иметь детей. В этом случае они склонны переживать свою профессиональную, интеллектуальную или художественную деятельность как рождение символических детей. Ничто не запрещает взрослым женщинам наслаждаться материнством, равно как получать удовольствие от личного творчества, но здесь снова встают особые женские проблемы. Многие женщины в анализе обнаруживают страх, что им придется выбирать между материнством и профессией; другие выражают сходное ощущение дихотомии между их жизнью в качестве любовницы и в качестве матери. Осуществление этих трех разных женских желаний (сексуальность, материнство и профессия) требует тонкого баланса, если женщине суждено избежать убеждения, что она вынуждена пожертвовать своими нарциссическими и либидинозными потребностями в одной из этих сфер.

Эти рассуждения о любви, общественной жизни, работе женщин и их материнстве приводят нас к вопросу о бисексуальных желаниях и гомосексуальном либидо взрослой женщины. Как и где они размещены? Каким образом комплементарные желания обладать матерью и быть отцом трансформируются и интегрируются в жизни женщины, ориентированной как гомосексуально, так и гетеросексуально? В какой степени неудача интеграции этой жизненно важной либидинозной энергии создает невротические проблемы, когда непризнаваемые гомосексуальные желания создают почву для психического конфликта?

Мои размышления над собственным процессом и над тридцатипятилетним опытом работы с пациентками привели меня к вычленению пяти путей интеграции гомосексуальной эдипальной констелляции. Несмотря на глубокие различия женщин и мужчин, описанные ниже пути интеграции гомосексуальных желаний принадлежат и мужской, и женской половине человеческого рода.

1. Стабилизация образа Собственного Я. Женское гомосексуальное либидо служит обогащению и стабилизации нарциссического образа Собственного Я. Каждой девочке необходимо дать себе самой немного той ранней любви и признательности, которые она испытывает к матери и материнскому телу, чтобы быть в дружбе с собой и ценить свое женское Собственное Я и половые органы. Другими словами, девушка оставляет желание обладать женщиной, ради того, чтобы быть ею. То же самое психическое продвижение трансформирует ее зависть к пенису в желание.

2. Усиление эротического удовольствия. Когда происходит отказ от глубокого желания быть человеком другого пола (если происходит), то оно оставляет важный вклад в любовной жизни женщины, в частности, в ее сексуальных отношениях, в которых идентификация с удовольствием и желанием партнера усиливает ее собственное эротическое удовольствие. Именно занимаясь любовью, мы воссоздаем иллюзию своей двуполости и утрачиваем, хоть на миг, нарциссические ограничения, навязанные человечеству его однополостью.

3. Усиление материнских чувств. Отношение женщины к детям — тоже сокровище из ряда гомосексуальных ценностей. Я все еще помню переполняющую меня радость от рождения сына и чувство гордости его пенисом, как если бы он был моим. После рождения дочери я помню свою гордость ее совершенно женским телом, восхищение тем, что казалось уже совсем женскими движениями, и нарциссическое желание, чтобы она в своей жизни достигла всего, что я считала неудавшимся мне. Эти воспоминания не оставляют у меня сомнений во вкладе гомосексуального измерения в мои материнские чувства.

4. Творческое использование гомосексуальной идентификации. Мне всегда казалось, что удовольствие, переживаемое от интеллектуальных и художественных достижений, оплодотворено во многом нарциссиче-ской и гомосексуальной фантазией. Здесь каждый — и мужчина, и женщина сразу. В этом смысле наше художественное и интеллектуальное творчество — наши партеногенетические отпрыски. Клинические наблюдения убедили меня, что конфликт вокруг одного из двух полюсов женских гомосексуальных целей (а именно, бессознательное желание обладать творческой силой матери и потенцией отцовского пениса) может вызывать серьезные затруднения в рождении «символических детей» и даже полную бесплодность.

5. Обогащение дружбы с людьми своего пола. И наконец, гомосексуальный вклад, обычно лишенный его сознательной сексуальной цели, обогащает и делает теплее серьезную дружбу женщин. Хотя у женщин-лесбиянок происходит другое развитие их первичных гомосексуальных влечений, они также способны к теплым несексуальным отношениям с женщинами.

Эти пять направлений дают несколько идеализированное описание пути, каким нарциссические и гомосексуальные желания могут быть гармонично вплетены в сексуальную, семейную, общественную жизнь и профессиональную деятельность. При аналитической работе с женщинами, идентифицирующими себя гетеросексуально, видны бесчисленные знаки глубоко бессознательного гомосексуального конфликта, потенциально грозящего неожиданным срывом в любой из вышеупомянутых областей вложения и создающего симптомы и затруднения в связи с обсуждаемыми вложениями. В случае бесконечных домашних ссор, сексуальных проблем, трудностей с детьми, коллегами, сотрудниками и друзьями и творческих проблем в аналитическом процессе открывается их конфликтный гомосексуальный дубликат.

А что же сказать о самих терапевтических отношениях? Как часто мы проходим мимо важнейшей области гомосексуальных страхов, желаний и проекций? Когда мы заходим в тупик в разработке одного из вышеупомянутых пяти направлений в психосексуальной структуре, чья бессознательная гомосексуальность тормозит аналитический процесс? Нераспознанная гомосексуальность анализанта? Или же аналитика? С помощью клинических иллюстраций мы попробуем ответить на эти вопросы в следующей главе.

Глава 2 Две женщины: аналитик и пациентка

...Каждый в своем бессознательном обладает инструментом, позволяющим интерпретировать сообщения бессознательного других людей.

Зигмунд Фрейд

Чтобы исследовать бессознательную гомосексуальность как одно из измерений аналитической ситуации, я кратко изложу случай одной моей пациентки. Катализатором для важного поворота в ее аналитическом приключении послужило сновидение, которое она рассказала на второй год нашей совместной работы. В ночь после нашей сессии мне тоже приснился сон, говорящий о том, что сновидением пациентки и ее ассоциациями к нему были активизированы мои собственные определенные бессознательные фантазии.

Мари-Жозе, тридцати пяти лет, обратилась ко мне по причине мучающих ее фобий, причем страдала она и клаустрофобией и агорафобией одновременно. Она не могла летать на самолете (в особенности, если полет проходил над водным пространством) без того, чтобы не наглотаться сильных лекарств за несколько часов до полета. Поклонница оперы и театра, она мучилась несколько дней перед каждым спектаклем, на который собиралась, потому что боялась, что не сумеет выйти из дому, если с ней неожиданно случится приступ тревоги. Приближение встречи с незнакомым человеком наполняло ее паническими предчувствиями.

Во всех угрожающих обстоятельствах она регулярно прибегала к психотропным препаратам. У нее не было детей, и она считала, что у нее слишком серьезное расстройство, чтобы планировать материнство. По ее рассказу я пришла к выводу, что она тратит много времени на культурные мероприятия и с особым талантом хозяйки умеет встречать деловых знакомых мужа и их жен.

Во время нашей первой встречи Мари-Жозе рассказала еще об одной своей фобии, которая причиняла ей величайшие страдания,— когда она была вынуждена проводить ночь одна из-за частых деловых поездок мужа. В это время ее переполняло чувство ужаса вследствие непреодолимого убеждения в неминуемой опасности. Ложась в постель, она или не могла уснуть, или всю ночь просыпалась. В борьбе с бессонницей она принимала снотворное или, в качестве последнего средства, шла ночевать к родителям, до возвращения мужа. Когда муж, к которому она была сильно привязана, был дома, у нее не было проблем со сном.

Мари-Жозе была единственным ребенком, и всегда говорила об отце с любовью и восхищением. Но он, как и ее муж, чаще отсутствовал, чем присутствовал. Мать она описывала как «классический пример удушения любовью» и выражала раздражение ее гиперопекой. Она жаловалась, что приходит к ним во время длительных отлучек мужа в основном по настоянию матери. Мари-Жозе намекнула, что, как она думает, мать извлекает какую-то выгоду из ее подверженности фобиям.

Во время второй пробной встречи Мари-Жозе мимоходом упомянула об еще одном симптоме, подчеркнув, что это как раз наименьшая из ее проблем. Ей приходится мочиться по многу раз в день. Два выдающихся уролога подтвердили, что для этого нет физиологических причин. Ее постоянно заботит мысль, что ей может внезапно захотеться в туалет, причем в самое неподходящее время — на званом обеде или во время спектакля в опере. Я спросила, что она считает причиной тому, и она ответила: «О, это не психологическая проблема, просто у меня мочевой пузырь меньше, чем у других женщин».

После встречи я сделала запись о том, что этот симптом, значимость которого она, казалось, занижает, может указывать как раз на центральный психологический конфликт, который ей, возможно, трудно принять.

Размышляя о ее уверенности в том, что «ее мочевой пузырь меньше, чем у других женщин», я записала: «Не думает ли она, что у нее мочевой пузырь маленькой девочки, а не взрослой женщины?»

На этом этапе карьеры я была еще молодым, сравнительно неопытным аналитиком и была очень довольна, что ко мне направили эту пациентку. У Мари-Жозе, казалось, была классическая невротическая симто-матика (тогда как другие мои пациенты страдали более глубокими расстройствами). Кроме того, мы были одного возраста, и я находила ее очаровательной и умной. Так что начало нашего аналитического приключения ознаменовалось благоприятными обстоятельствами. После некоторой отсрочки мы начали работу по четыре раза в неделю.

Фобийный страх оставаться одной ночью и симптом частого мочеиспускания в анализе Мари-Жозе были существенными элементами для открытия ее инфантильных желаний и первичных эротических фантазий, относящихся к теме бессознательной гомосексуальности.

В первый год нашей совместной работы моя анализантка провела много сессий, описывая ужас, который она испытывала, когда оставалась ночью дома одна. Через некоторое время мы узнали, что ее тревога становилась неконтролируемой только в тот момент, когда она уже готовилась лечь в постель. При моей поддержке она постаралась более точно сформулировать мысли, которые могли бы вызывать столь сильные эмоции.

Мари-Жозе: Ну, я думаю, я знаю, чего я боюсь — кто-то попытается влезть в окно спальни.

Дж.М.: Вы можете рассказать об этом человеке, кто это?

Мари-Жозе: Мужчина, конечно.

Дж.М.: Зачем он это делает?

Мари-Жозе: Да понятно зачем! Он хочет меня изнасиловать. Я этого, конечно не позволю, и он, наверно, убьет меня.

Понадобилось время, чтобы Мари-Жозе приняла интерпретацию, что это она автор сценария ночного кошмара, и персонаж насильника-убийцы — тоже ее личное творение. Стараясь доказать мне обратное, она пристально изучала ежедневные газеты, собирая доказательства того, что женщины находятся в постоянной опасности сексуального нападения неизвестных мужчин, и приносила на сессии плоды своей исследовательской работы. Однако ей так и не удалось найти происшествие, где насильник влезал бы к женщине в окно. Но она продолжала утверждать, что ее страх совершенно рациональный. Она так настаивала, что я решила рассказать ей анекдот о женщине, которой сниться, что интересный мужчина со странным блеском в глазах приближается к ее постели. «Что вы собираетесь делать?» — кричит она, а этот тип отвечает: «Простите, леди, не знаю. Сон-то ваш».

В первый раз Мари-Жозе рассмеялась над своим насильником-убий-цей и смогла поверить, что он и правда актер ее внутреннего театра. Шло время, и нам открылось, что эта фантазия уже не пугает — она стала возбуждать! К ней добавились эротические элементы, которые Мари-Жозе не хотела разглашать — до тех пор, пока не оказалась готова сделать это по собственной инициативе. Ее ужас перед одиночеством по ночам постепенно снижался, но тут у нее обнаружилась неудержимая потребность мастурбировать в такие ночи. Только при таком условии она могла спокойно уснуть без лекарств. Ее вновь открытая аутоэротическая активность стала такой же наркотической, как раньше снотворное; она призналась, что, на самом деле, «вынуждена мастурбировать», хочет она того, или нет.

В этот же период анализа другие важные ассоциации пациентки сосредоточились на ощущении, что мать преследует ее своей всепоглощающей заботой. Мне стала очень и очень не нравиться эта мать. Я заподозрила, что это, возможно, настоящая мать-людоедка, извращенка! Жалуется всем друзьям, что у дочери 30 лет подряд невроз, а сама делает все, чтобы дочь так и продолжала болеть! Хотя я напоминала себе, что этот портрет — лишь одно из возможных внутренних представлений Мари-Жозе о матери и что ей нужно выставить мать в таком свете, мне, тем не менее, представлялся некий угрожающий объект, который не дает своей дочери, моей пациентке, поправиться!

Следующий фрагмент сессии относится к концу второго года нашей работы.

Мари-Жозе: Мне снился страшный сон прошлой ночью. Я плыла в бурном море и боялась, что могу утонуть, хотя заметила, что вода и все вокруг довольно красивое. У меня было чувство, что я тут уже была. Волны становились выше, и я сказала себе: «Я должна найти, за что уцепиться, иначе я умру в этой воде». И в этот момент я заметила один из этих — забыла, как они называются — вроде коновязи, куда лодки привязывают. Я схватилась за это. Оно было из камня. И я проснулась в панике.

Пока я слушала, мои свободные ассоциации сперва вызвали у меня внутренний вопрос, связаны ли ее чувства с тем, что мать душит ее своим вниманием, топит в нем (по-французски мать — mere и море — тег — омонимы). Но далее я заинтересовалась забытым словом, «вроде коновязи». «Коновязь» была сделана из камня (pierre), что заставило меня вспомнить об имени отца пациентки, Пьер-Жозе (Pierre-Jose), и о том, что имя пациентки, Мари-Жозе (Marie-Josee), «сделано» отчасти из отцовского. Мари-Жозе немного помолчала.

Мари-Жозе: Мне кажется, ничего нового нет в этом сне. Это паника, которую я всегда чувствую перед тем, как идти куда-то, и все это связано с моей матерью. Она везде, угрожая захватить меня.

Дж.М.: А что вы скажете о «коновязи», как она по-настоящему называется?

Мари-Жозе: Ой, я вспомнила! Это une bitte d’amarrage (швартовы), или une bitte de mouillagel (биттенг). Не помню, какая между ними разница.

Забытое слово, видимо, «причал». Первое французское название относится к тому, что находится в лодке, а второе — к тому, что на пристани. Но тут есть еще и неявная игра слов. Bite (хотя и пишется иначе, чем bitte) — это популярное жаргонное название мужского полового органа, a mouiller относится к женским гениталиям в состоянии возбуждения. Amarrer означает «крепить тросами, пришвартовать лодку». Слово «коновязь», с другой стороны, употребляется для обозначения врытого в землю вертикального столба, к которому привязывают лошадей. Казалось, что Мари-Жозе хотела вытеснить смысл этих слов, путая или забывая их. Однако, она сама увидела связь bitte и bite («петушок»).

Мари-Жозе: О, это как-то связано с моим отцом и воспоминанием, как я в четыре года увидела его пенис в ванной. Я боялась, что мать рассердится за то, что я подглядываю за ним с таким возбуждением. Может быть, поэтому я проснулась в панике?

Затем она снова стала настаивать, что сон неинтересный, что это все та же старая проблема. Столкнувшись с ее сопротивлением, я не знала, подталкивать ее к ассоциациям на bitte de mouillage или же искать связь ее продолжающейся потребности часто мочиться с сердитым морем (матерью), во сне угрожающим поглотить ее. Слушая рассказ о сновидении, я подумала, что одним из скрытых смыслов ее симптома могло быть желание утопить мать в своей моче, но у меня не было ассоциативного материала от Мари-Жозе, который позволил бы такого рода интерпретацию.

В русле моей гипотезы я решила, что Мари-Жозе, возможно, переворачивает во сне ситуацию, боясь, что это мать утопит ее в мстительном море мочи. Единственное спасение — схватиться за отца, bitte d’am-marage, каменный фаллос, как за то, что может, в принципе, спасти жизнь. Отцовский символ спасет ее от гибели в море, то есть от поглощения матерью, а также от ее желания сохранить досаждающую ей инфантильную привязанность к матери.

Убегая от сновидения, Мари-Жозе обратила внимание на то, что она считала отсутствием прогресса в нашей работе. Очевидно, что я стала плохой матерью, которая не помогает ей выбраться из путаницы пугающих фантазий, не учит ее плавать в бурных морях и не объясняет, как же ей обратиться к отцу за защитой в ее эротической фантазии-желании.

Мари-Жозе: Очень хорошо, что исчез мой страх оставаться одной, но дневные ужасы сильны, как всегда, и мне все больше стыдно за них. Я никуда не двигаюсь в анализе. Дайте, я расскажу, что случилось вчера.

Я обещала попить чаю со старой Сюзанной, подругой матери, которую я очень люблю. Но, как обычно, я не нашла места для парковки нигде поблизости от ее дома. Она живет на улице с односторонним движением, и единственная парковка — на другой стороне Бульвара Осс-манн. Не было видно ни души, и от мысли о том, чтобы пересечь пустой бульвар, у меня сердце чуть не остановилось. Я просто не могла этого сделать. Я подумала, что должен же быть какой-то выход из положения. Неожиданно у меня возникла блестящая идея поехать задним ходом по односторонней улице, хотя я по-настоящему боялась, что меня поймает полицейский. Когда я пришла, на полтора часа позже, Сюзанна сказала: «О, дорогая, я уж думала, ты не придешь. Поздновато ты, знаешь ли».

И Мари-Жозе продолжила бесчисленные ассоциации на свою дневную панику, притягивая все, что мы открыли вместе за прошедший год.

Выражаемые ею чувства переноса, а также определенные личные отношения привели нас к заключению, что ее многочисленные фобии были способом проецировать на внешний мир внутреннюю драму, в которой она постоянно пыталась избежать любой ситуации или отношений, в которых мог бы быть представлен архаический образ ее матери, всемогущей и вездесущей, готовой поглотить ее. В частности, она жаловалась на то, что вынуждена избегать пустых пространств, высоты, балконов и открытых окон. (Я почувствовала уверенность, что, в своей бессознательной фантазии и очень по-детски, она все еще ждет любовной встречи с отцом, скрытым под маской насильника-убийцы из ее прошлой фантазии.) Узы инфантильных сексуальных желаний казались мне одним из возможных активных факторов, поддерживающих ее сильнейшие фобийные тревоги. На этот раз Мари-Жозе сама предположила, что ее бессознательное желание особой отцовской любви и защиты от поглощающей матери вновь подтолкнуло ее разыграть сцену агорафо-бийного ужаса.

Опираясь на то, что мы уже выстроили, Мари-Жозе повторила, что она продолжает наделять мать способностью быть везде; способностью, которую она характеризует, как желание матери «захватить мою душу и тело» и, возможно, «не позволить мне более близких отношений с отцом». В ответ на мой вопрос, она признала, что раз она сама сценарист своего сновидения, нет сомнения, что у нее сохранилась скрытая потребность поддерживать жизнь этой инфернальной драмы.

В конце сессии у меня возникло чувство неудовлетворения. Мы торили знакомые тропы; у многих сессий уже было сходное содержание. Я была убеждена, что существует определенная связь между ее ужасающим ночным кошмаром и дневным ужасом (проявившаяся в возвращении агорафобийного симптома по дороге к подруге матери). Однако я не могла разглядеть эту связь, хотя и подозревала, что оба элемента связаны с пугающим образом матери. А между тем я совершенно упустила из виду, что Сюзанна была материнской фигурой, по отношению к которой Мари-Жозе выражала чувства любви, а не возмущения, и что при затруднении с парковкой смогла добраться до старшей подруги только по улице с односторонним движением. Также осталось в стороне мое знание о том, что часть Мари-Жозе хотела быть поглощенной бурным материнским морем. Размышляя над игрой слов в сновидении Мари-Жозе, где она хваталась за объект, восходящий к имени отца и к «мужской» части ее собственного имени, я снова спросила себя, какой конфликт мог мотивировать ее к выдвижению на сцену символического образа отца, чтобы не дать ей утонуть в ею же созданном море.

Эти мысли и сессия стали дневным остатком, который вошел в мое собственное сновидение, поразившее меня своим явным содержанием настолько, что я проснулась среди ночи, а оставившее странное впечатление я не забыла до нынешнего дня. Еще одна важная деталь состояла в том, что я спала этой ночью одна, поскольку мой спутник жизни временно отсутствовал. Более того, мы накануне поссорились: я настаивала на том, что мне нужно обсудить статью с другой женщиной, моей коллегой, а он хотел, чтобы я провела этот вечер с ним.

Я должна с кем-то встретиться в одном из quartier⁵ Парижа (мало мне известном), имеющим дурную репутацию опасного в позднее время, особенно в метро. Я переполнена ощущением чего-то жуткого и в то же время смутно знакомого мне. По пути мне попадаются какие-то люди, но в спешке я расталкиваю их. Неожиданно я — в каком-то доме, и там же оказывается красивая женщина, азиатка, одетая в провоцирующем, сексуальном стиле. Она смотрит на часы и замечает: «Поздновато ты, знаешь ли». Я бормочу какие-то извинения и тянусь погладить шелковую ткань ее платья, словно прошу прощения этим соблазняющим жестом. Тут становится ясно, что я должна вступить в сексуальный контакт с загадочной незнакомкой. Я в растерянности, потому что не уверена, чего именно от меня ждут. Я решаю, что у меня нет выбора: я должна отбросить всю свою волю и пассивно подчиниться тому, чего хочет экзотическое создание. От тревоги, смешанной, видимо, с возбуждением от волнующей эротической сцены, я проснулась, как от толчка, с убеждением, что моя жизнь в опасности.

Не в силах снова заснуть, я получила возможность поразмыслить о вероятном смысле этого явно гомосексуального сновидения. Насколько я могла вспомнить, таких снов у меня еще не было. Это привело меня к воспоминаниям о двух моих аналитиках, мужчинах, которые за все годы моего анализа никогда не интерпретировали никакой откровенно гомосексуальный материал (возможно потому, что я не давала необходимых ассоциаций, которые могли бы это позволить!). Так что, во мраке ночи, мне было предоставлено одной измерять глубину этой сложной проблемы — моей собственной.

Первой ассоциацией, пришедшей в голову через словесную связь «опоздания» на встречу, была моя сессия с Мари-Жозе. Почему же я пошла по стопам моей пациентки? Но моя встреча была не с пожилой заместительницей матери, а с томной и эротичной азиаткой! Что это она делала в моем сне? Постепенно я вспомнила о пациентке-китаянке, которая приходила ко мне на консультацию несколько лет тому назад. Мы, должно быть, встречались пять-шесть раз, и какой у нее был терапевтический запрос, я начисто забыла. Я помнила только, что у ее отца было три законных жены, и третьей была ее мать. Я вспомнила, как она говорила о своей матери: «С ней в семье не считались, и она мне была скорее старшей сестрой, чем матерью. Мы вместе играли, и у нас были общие секреты — что мы думаем об остальных домашних». Я вспомнила и свое сочувствие пациентке в ее разочаровании от «матери-сестры» вместо «настоящей матери». Настоящей матерью, объяснила она, была первая жена, которая и заправляла всем домом.

И вот теперь я удивлялась, почему же мне раньше не пришло в голову, что даже если девочка ревновала отца к первой жене и хотела быть ее ребенком или занять ее место, разве не было бы все же очень здорово иметь мать-сестру, всегда готовую поиграть или поделиться секретами? По какой-то неясной причине я почувствовала, что должна вспомнить имя этой пациентки. После долгих поисков это имя вдруг высветилось — ее звали Лили. Я больше не могла отпираться от того, кого бессознательно представляло собой великолепное создание из моего сна. Мою мать, несколько напоминающую экзотическую восточную женщину, звали Лилиан\ Но разве не была она, в моих детских представлениях, красивой и великолепной? А разве у нас не было общих секретов от Матушки — матери отца, которая, по словам моей матери, «командовала курятником и ждала, что сыновья будут ей кланяться до земли»? Не была ли Матушка эквивалентом «настоящей» матери из дискурса моей пациентки и не были ли мы с матерью «сестрами» в нашем общем бунте против нее?

Отталкиваясь от этого, я стала искать доказательства того, что я отрицала свои детские эротические чувства к матери. Я вспомнила один вечер, когда мне было восемь-девять лет. Она зашла пожелать нам с сестрой спокойной ночи, потому что они с отцом собирались на званый ужин. На ней было платье из переливающегося материала абрикосового цвета, оно так и мерцало при ходьбе. Я спросила, из чего сшито платье, и она сказала: «Это переливчатый шелк». Я подумала, что никогда не видела ничего красивее!

Моей первой реакцией на это воспоминание была мысль, что я, должно быть, ревновала, потому что отец брал с собой ее, а не меня. Но это предположение вовсе не исключало другое возможное желание: чтобы моя мать взяла меня, а не отца, на ужин и чтобы на мне тоже был абрикосовый переливчатый шелк. Была ли это мать-сестра, которой я никогда не знала? По которой я, возможно, тосковала? Я продолжала исследование, постепенно понимая другие неясные места сновидения, которые, в свою очередь, приводили к другим скрытым мыслям, стоящим за его явным содержанием. У меня появилась ностальгическая тяга к прошедшему, так ясно воскресшему и благоухающему первичными эротически окрашенными чувствами любви и ненависти. Вернулись и давно забытые фантазии о страхе смерти, моей и матери. Что касается отца, то маленькая девочка во мне считала его бессмертным. Только он мог спасти мою мать и меня от эротической смерти-слияния!

Затем я заинтересовалась, как мой сон связан с анализом Мари-Жозе. В первый раз я позволила себе увидеть, что моя мать, по своему характеру, была, во многих отношениях, полной противоположностью матери, описанной Мари-Жозе. Моя все дни напролет была занята общественной деятельностью. Она преданно работала для церкви, к которой мы принадлежали; она была энтузиастом игры в крокет и гольф; она брала уроки пения и играла на скрипке в свободные минуты, когда не готовила для семьи или не шила нарядные платьица нам с сестрой. Фактически, мы с сестрой (в отличие от некоторых наших школьных друзей) могли наслаждаться нашей свободой от материнских запретов,. Короче говоря, моя мать была совершенно непохожа на портрет, написанный Мари-Жозе: требовательная мать, ни на минуту не отходящая от ребенка.

Пытаясь найти связи между сессией пациентки и моим сновидением, я пришла к удивительному заключению, что я завидую Мари-Жозе — ее мать-собственница всегда звонит, всегда предлагает культурные и прочие развлечения, все время приглашает дочку прийти домой, как только ее мужа нет дома. (Уж конечно, эта мать дала бы Мари-Жозе померить свое абрикосовое платье и взяла бы с собой в оперу!) Ну почему у меня не было такой матери? Я тщательно анализировала враждебные чувства, связанные с внутренними образами матерей в себе самой и в Мари-Жозе. Но не проглядела ли я, насколько важны были положительные чувства моей пациентки и отрицаемая ею гомоэротическая привязанность к матери? Если это так, не замешана ли тут потребность сохранить вытесненным мое собственное инфантильное желание быть избранницей матери в ее любовной жизни\ Прождав столько лет сновидения, выполняющего совершенно бессознательное желание, я «поздновато» признала важность гомосексуальных желаний из прошлого. Но еще больше меня обеспокоило, что я могла не разглядеть скрытое удовольствие от наличия гомосексуально ориентированной матери, удовольствие, от которого Мари-Жозе последовательно отрекалась. Я не смогла заметить неустан-ность ее демонстраций негативных аспектов их отношений с матерью. Другими словами, я приняла ее жалобы за чистую монету!

На следующей сессии Мари-Жозе продолжала негативно отзываться о матери, что дало мне возможность спросить ее, нет ли, за всем ее открытым неудовольствием от того, что у ее матери столько требований, также и желания доказать мне и себе, как сильно мать ее любит? Может быть, ей даже доставляет тайное удовольствие жаловаться на материнскую требовательность? Ответом на мое вмешательство было напряженное молчание, а за ним последовала смущенная исповедь.

Мари-Жозе: Ну, может быть, я более требовательна, чем я думала. Недавно, когда я позвонила, чтобы спросить, могу ли я провести конец недели с родителями, мать ясно дала понять, что они с отцом немного устали, что им приходится «сидеть с ребенком», то есть со мной, каждый раз, когда мой муж уезжает за рубеж. Я просто ушам не поверила!

[Она тихо заплакала и через некоторое время продолжала сквозь слезы.] Она... ну... она даже сказала, что они опять планировали одни уехать на несколько дней и не хотели бы постоянно беспокоится о том, как я там, в Париже!

Слезы не дали Мари-Жозе закончить, она только пробормотала: «...и мать действительно сказала, что они в такое время просто боятся моих телефонных звонков».

Я молчала, потрясенная таким разоблачением. Хотя я не сомневалась в соучастии матери в создании отношений взаимной зависимости, моим собственным бессознательным соучастием прежде всего было то, что я мешала Мари-Жозе осознать ее желание быть исключительным объектом материнской любви и заменять матерью мужа, как только предоставляется случай. Проработав свой контрперенос, я смогла обратиться к другой области конфликта Мари-Жозе с ее матерью, с пониманием которой я «запоздала»: к ее ночной аутоэротической активности и сопровождающим ее фантазиям. По ее словам, мастурбация теперь была главным условием засыпания. В некотором смысле, она заняла место фантазии о насильнике-убийце. Меня занимал вопрос: не будет ли вскрыта тайная связь с матерью в ее аутоэротических фантазиях?

Моя вновь обретенная восприимчивость дала немедленные плоды — раскрылся фундаментальный элемент, лежавший в основе симптома частого мочеиспускания. На одной из сессий 2—3 недели спустя, когда моя пациентка вновь упомянула о своем прошлом ночном страхе, я указала, что она, кажется, избегает говорить о том, чем он заменился — о своей навязчивой мастурбации.

Мари-Жозе: Да, мне очень трудно об этом говорить.

Дж.М.: Вы помните, когда вы так боялись быть по ночам одна, мы выяснили, что ваш страх связан с образами сексуального насилия и скрытой фантазией о вашем отце, как о том человеке, который вторгается, о насильнике-убийце?

Я напомнила пациентке, как трудно ей было признать привязанность к матери, и спросила, не будет ли для нее также трудно исследовать свои эротические фантазии, если они окажутся как-то связаны с детскими фантазиями о родителях.

Мари-Жозе: Вовсе нет. Мне не трудно рассказать, что я воображаю. В этих фантазиях есть и мужчины, и женщины. Но мне действительно неприятно говорить вам ... о том... э, ... как я это делаю. Хорошо, я должна это сказать. Я стимулирую себя водно-струйным аппаратом для чистки зубов.

Дж.М.: Вы можете рассказать мне побольше об этом аппарате?

Мари-Жозе: Мне его подарила мать, но я так и не пользовалась им по назначению!

Дж.М.: Так, может быть, это способ заниматься любовью с матерью?

Мари-Жозе: [Засмеявшись, с видимым облегчением] Да, я уверена, что это так. Это маленькая девочка, которая все еще хочет быть эротическим сокровищем матери. И может быть, как вы говорили, это моя потребность идентифицироваться с матерью как с сексуальной женщиной, чтобы маленькая девочка во мне могла вырасти во взрослую.

Вслед за этой сессией мы смогли высветить многочисленные фантазии, связанные с «аппаратом» и его эротической струей воды. Мы вернулись к ее сновидению о бурном море, которое выявляло обычные детские сексуальные фантазии, в частности, уринарные фантазии о родительском коитусе. Теперь их можно было исследовать и в эротическом, и в садистском аспекте. Мы смогли выяснить, что человек, вторгающийся через окно, был совершенно двуполой фигурой. Мари-Жозе вспомнила, что заботы своей матери о приучении ее к туалету она воспринимала, как то, что мать вторгается, «лезет» внутрь нее. Она припомнила и другие эротизированные травматические события прошлого, и прежде всего, из всех этих тревожных воспоминаний, свой детский страх намочить постель.

Моя контрпереносная глухота, наряду с вытесненными фантазиями действовала, как непрозрачный экран, не позволяя аналитическому «свету» осветить не только неудовлетворительную взрослую сексуальную жизнь Мари-Жозе, но и главный фантазийный элемент ее частичной фригидности, а именно, ее нераспознанные гомосексуальные желания. Теперь они могли быть вербализованы и, следовательно, позволяли инсайт относительно ранее непризнаваемых Мари-Жозе зависти к матери и ее половой жизни, и детского желания обладать матерью, чтобы самой стать женщиной и матерью. Эти новые инсайты постепенно позволили получить доступ к значению того, что она отвергала желание иметь собственного ребенка. Она сама все еще была ребенком, с гениталиями и мочевым пузырем маленькой девочки. И наконец, Мари-Жозе смогла рассказать мне о чувстве ненависти к своему телу, которое она воспринимала не только как недоделанное и нечистое, но и как опасное, если бы оно стало сексуально отзывчиво мужчине. Аппарат для чистки зубов позволял ей держать свои гениталии на расстоянии от себя и в то же время отыгрывать свое инфантильное желание воображаемого эротического контакта с матерью, с тем чтобы впитать идеализируемые качества, которые Мари-Жозе ей приписывала. Этот инсайт стал важным шагом к более полной женской идентификации. Но предстояло еще много аналитической работы, прежде чем «переходный» эротический объект уступил место истинной идентификации с имеющей гениталии женщиной и матерью, кем считала Мари-Жозе свою мать. При этих новых инсайтах повышенная частота мочеиспусканий снизилась и, за исключением случайных стрессовых ситуаций, наконец исчезла.

К концу своего анализа Мари-Жозе начала чаще путешествовать с мужем, ее любовь к нему углубилась, так как она доросла до того, чтобы ценить себя как взрослую женщину. Стало появляться и желание стать матерью, родить мужу ребенка. Бурное море ее сновидения постепенно превращалось в океан внутренней мудрости и мира.

Как видно из этого фрагмента аналитического путешествия Мари-Жозе (и моего), дорога от девочки к взрослой женщине извилиста и полна ловушек. Из корней женского эротизма, закладываемых в раннем детстве, может произрасти множество зональных путаниц. Идет постоянная борьба за интеграцию конфликта вокруг самых ранних любовных отношений, даже когда ориентация на гетеросексуальность представляется успешно достигнутой. Этот фрагмент анализа также иллюстрирует ту степень, в которой сновидения как аналитика, так и анализанта постоянно ищут решения давно погребенных проблем. Поднимая на поверхность глубоко затопленные эротические желания детства, сновидения позволяют их сознательную вербализацию и открывают путь к их интеграции в более гармоничное взрослое Собственное Я.

Г лава 3 Сексуальность женщин темы и вариации

Пусть роза — универсальный символ любви. Но мы можем взглянуть и на то, что предшествует цветку и подготавливает его — не только на стебель и листья, но и на корни, вросшие в почву матери-земли, богатой питающими соками, кишащей червями и улитками и изобилующей возможностями. Мы должны смотреть на весь розовый куст.

X. Врай и Дж. Уэллс

Важнее всего нам определиться с понятием женственности (феминности) ^!, поскольку то, на что ссылаются как на «образец женственности» (или «мужественности»), никоим образом не абсолютно, а меняется от культуры к культуре, от эпохи к эпохе и даже в рамках одной культуры. Поэтому я ограничу свои замечания Западной цивилизацией; в других культурах место женщины и то, что считается свойственным ей, женским и женственным поведением, в значительной степени отличается от привычного Западному миру.

Когда семейное окружение облегчает знакомство дочери с женской сексуальной идентичностью, учит находить удовольствие в ней, тогда процесс разочарования, входящий в интеграцию бисексуальных и эди-пальных желаний, возможно будет иметь завершение. Многие теоретики анализа утверждают, что эта интеграция усиливает нарциссические и либидинозные вложения в телесное и женское Собственное Я и благоприятствует глубокому влечению к лицам противоположного пола. Общественный дискурс добавляет, что эта ориентация должна сочетаться с желанием найти приносящие удовлетворение любовные отношения и, ⁶ в конце концов, иметь детей с самостоятельно избранным мужчиной. Интеграция гомосексуальных эдипальных стремлений ⁷, как и гетеросексуальных желаний, возбуждает страстную потребность иметь любовника противоположного пола и стать матерью, что согласуется с принятым определением того, что почитается женственным (феминным) в Западном обществе. Три варианта женской сексуальности, не находящиеся в согласии с общественными концепциями,— это женская гомосексуальность, женский транссексуализм и женские «извращения».

Отличаются ли установки лесбиянки относительно своих гомосексуальных желаний к обоим родителям от установок женщины, сохраняющей, начиная с детства, убеждение в своей гетеросексуальной идентичности? Клинические наблюдения заставляют меня предположить, что анализируемые лесбиянки иногда все еще по-детски ожидают «завладеть» материнскими прерогативами, как это было описано выше. Хотя желание сексуального обладания матерью и/или желание стать отцом обычно вытесняются в бессознательные слои психики, отказа от них так и не происходит, по трудно определимым причинам. Иногда представляется, что лесбиянка вновь проигрывает эти желания в жизни, пытаясь дать другой женщине то, чего она так страстно желала в детстве; иногда она хочет» получить от своей любовницы (играющей роль матери или отца) нарциссическое подтверждение того, что и она как человек, и ее тело, и эротическое наслаждение от него, очень ценны для партнерши и радостно ею принимаются.

В целях обсуждения особых клинических открытий при работе с лесбиянками я отвечу на вопрос, который мне часто задают в разных странах слушатели моих лекций: чем отличаются друг от друга аналитические процессы гетеросексуальных и гомосексуальных женщин?

Клинические темы лесбиянок весьма незначительно отличаются от тех, которые возникают в аналитической работе с гетеросексуальными пациентками. Если гомосексуальная женщина, желающая пройти анализ, не находится в конфликте со своей сексуальной ориентацией, ее запрос обычно вращается вокруг помощи в тех же самых проблемах, которые подвигают и других женщин пуститься в аналитическое путешествие. Многие женщины, гетеро- или гомосексуальные, ищут аналитической помощи, испытывая затруднения или срыв в своей профессиональной деятельности, обычно интеллектуальной или художественной.

Классическое невротическое страдание, возникающее вследствие фобийной или обсессивной симптоматики, никак не отличается, независимо от того, гомо- или гетеросексуален пациент.

Сексуальные проблемы в любовных отношениях'— следующие по важности и у гетеросексуальных, и у гомосексуальных женщин. Трудности в получении или предоставлении сексуального удовлетворения — известная причина обращения за лечением. Однако, помимо общего сходства, здесь есть различие между пациентками разных сексуальных ориентаций. Гетеросексуальные женщины жалуются на неудачу в достижении оргазма с партнером и часто добавляют, что главный их источник удовольствия — мастурбация. По контрасту с ними, лесбиянки часто жалуются на отсутствие интереса к получению сексуального удовольствия. Некоторые анализантки заявляли, что их сексуальное удовлетворение исходит в основном из того, что они доставляют эротическое удовольствие своим любовницам, а требование любовницы, чтобы и они тоже наслаждались переживанием оргазма, вызывает у них страх, или они его отвергают. Три мои пациентки говорили, что они не хотят, чтобы их трогали, а одна боялась, что старая фобия рвоты может вернуться, если она допустит сексуальную стимуляцию со стороны партнерши. Для каждой из этих женщин сознаваемый мотивирующий фактор обращения за помощью можно было бы суммировать так: «Почему я не в состоянии получать сексуальное удовольствие? И с какой стати я обязана его получать? Моя любовница говорит, что больше не в силах выносить моего отказа. Если я не решу эту проблему, боюсь, что наши отношения развалятся». Другие две жаловались на оборотную сторону той же трудности — их разочаровывало отсутствие сексуальной отзывчивости их партнерш.

Потеря или угроза разрыва длительных любовных отношений — обычная причина психических страданий, которая может быть связана с сексуальными затруднениями, а может и не быть. Здесь тоже нет выраженных отличий гетеросексуальных женщин и лесбиянок.

Широкая распространенность отрицательного отношения людей к представителям меньшинства — дополнительный мотивирующий фактор обращения к анализу, специфичный для гомосексуальных женщин. (Чаще всего, мужчины и женщины, которые ядовито критикуют гомосексуальных женщин или издеваются над ними, разряжают так свой собственный страх перед своими неосознаваемыми гомосексуальными тенденциями.) Семья пациентки тоже может быть источником данных негативных установок, которые только усиливают ее человеческое психологическое страдание и питают Эго-дистоничную гомосексуальность.

Мои клинические находки, в общем, согласуются с заключениями Хукера (1972) о том, что единственная очевидная разница между гомо-сексуалами и гетеросексуалами — это их психосексуальный выбор объекта. Наиболее опытные клиницисты и исследователи сообщают о том, что разнообразие личностей среди гомосексуалов гораздо выше, чем их сходство (Саймон и Ганьон, 1967; Ричардсон, 1984). Поскольку самая поразительная черта людей — единственность каждого человека, неудивительно, что это качество приложимо как к гомосексуальным, так и к гетеросексуальным людям. Более того, с клинической точки зрения, на которой мы стоим, мы достигнем большего инсайта в понимании человеческой сексуальности через изучение ее отклонений от так называемой нормы, чем через усиленное изучение якобы беспроблемной гетеросексуальности.

Определение гомосексуальности

Теперь важно определить, что понимается под термином гомосексуальность. Я согласна с Айси (1989), что гомосексуальная ориентация не должна определяться только по активной гомосексуальной практике, но в расчет следует принимать страсти, желания, фантазии и вложения либидо, с детства до зрелости, независимо от того, получают ли они воплощение в действии.

Исследование Бурха (1989) (книга, посвященная теме комплиментарное™ в лесбийских отношениях) предполагает, что лесбиянки делятся на две категории: те, кто вполне осознавал свою сексуальную ориентацию с детства, и те, у кого был значительный гетеросексуальный опыт, а самоопределение в качестве лесбиянки состоялось уже во взрослой жизни. Бурх предлагает термины «первичный лесбианизм» и «избирательный или бисексуальный лесбианизм» для описания этих двух категорий, предупреждая, что их нельзя считать исчерпывающими.

Давайте напомним себе, что «гомосексуальность» не существует в единственном числе, и существенно важно говорить о «гомосексуальностях», поскольку существует много разновидностей данного объекта, действий и структур личности, как и при «гетеросексуальностях». Что касается специфически клинических аспектов анализа женщин-лесбия-нок, важно (как и с любым пациентом) внимательно слушать «теорию» каждой пациентки о себе самой, своих проблемах и своем прошлом. Делалось множество попыток выявить этиологические факторы, которые «объясняли» бы ощущение гомосексуальной идентичности и объектный выбор. Помимо прочих привходящих сложностей, такие исследования часто упускали из виду тот факт, что в рамках клинической обстановки мы слышим личную теорию пациентки о своей истории и о ее особых интрапсихических представлениях родительских образов. Хотя и важно ухватить травматические последствия реальных событий, о которых рассказывает пациентка, но они очень мало могут говорить о «настоящих» родителях, поскольку личные исторические отчеты о драматических событиях, «вспоминаемых», начиная с детских лет, меняются со временем (как и история вообще). Более того, обстоятельства, которые вспоминают лесбиянки, рассказывая историю своего детства, так же часто открывают нам и пациентки с иной ориентацией и иным ощущением сексуальной идентичности.

Как я упоминала, мои клинические наблюдения указывают, что нет особой разницы между лесбиянками и гетеросексуальными женщинами в том, что касается профессиональных и социальных конфликтов и страданий, причиняемых затруднениями в этой области. Однако определенная разница между гомосексуальной и гетеросексуальной ориентацией заметна при сравнении и противопоставлении источников сексуальных затруднений и причин разрыва любовных отношений в ранее стабильной паре.

Лесбийская пара

Дистресс в лесбийской паре часто возникает, когда одна из партнерш хочет сексуальных отношений, а у другой это не встречает равного интереса. Я уже отмечала, что три мои гомосексуальные пациентки назвали отсутствие интереса к получению сексуального удовольствия главной причиной обращения к анализу. Здесь нельзя не увидеть обычную проблему, предъявляемую огромным числом гетеросексуальных пациенток,— их мужья или любовники жалуются на то, что они не проявляют интереса к сексуальным отношениям или не получают удовольствия от них. В обоих случаях мы можем найти сходный набор бессознательных фантазий, в которых сексуальное удовольствие предстает запретным или опасным. Эти фантазии привязаны к классическим запретам и предупреждениям родителей растущему ребенку, так что любое их нарушение грозит потерей любви интернализованных родителей.

Но по ту сторону этой всеобщей родительско-эдипальной грани гомо-сексуалы часто испытывают глубокие страхи, исходящие из фантазий о телесном ущербе, о потере телесных или психических границ и дезинтеграции ощущения Собственного Я. По моему клиническому опыту, такой ужас мы обнаруживаем в бессознательных (или предсознатель-ных) фантазиях лесбиянок чаще, чем у гетеросексуальных пациенток.

Конфликты, ведущие свое происхождение из бессознательных страхов и желаний родителей, могут породить у ребенка ущербный или хрупкий образ своего тела в целом. Если к этому позже добавится уничижительный или угрожающий родительский дискурс, касающийся сексуальности, тогда нарциссический образ девочки и все ее существование как личности легко могут быть возложены ею на сексуальное Собственное Я и значение, приписываемое «женственности». В свою очередь это оставляет длительный отпечаток на сердцевине идентичности своему роду и своей сексуальной роли, которые каждый ребенок строит, начиная с младенчества.

Пренебрежительное отношение к женской сексуальности в семье или в общественном дискурсе часто обостряется материнской сверхзаботой о здоровье, сне, питании и выделительных функциях ребенка, что может быть интернализовано девочкой как свой низменный телесный и сексуальный образ. Некоторые лесбиянки вспоминают в анализе особую тревогу своих матерей об их кишечнике и фекалиях. Моя пациентка Карен (МакДугалл, 1978b) заявила, что по-настоящему верила в детстве, что она — единственная из женщин семьи, которая испражняется. Это была ее «грязная тайна», из-за которой она чувствовала невероятное унижение. Бенедикта (см. Главу 5) с ужасом вспоминала клизмы, которые ставила ей мать, и иногда сравнивала свое собственное литературное творчество с постыдной продукцией кишечника. Когда Оливия (МакДугалл, 1964) была маленькой, ей не позволялось упоминать выделительную функцию, и нужно было вежливо покашлять, чтобы показать, что ей нужно на горшок. У этих пациенток были искаженные или тревожные образы своего тела и его соматического функционирования. Многие гетеросексуальные женщины вспоминают сходные детские истории, но не обязательно переносят эту материнскую проблему на интрапсихические представительства своего пола или своей женственности.

Другие пациентки-лесбиянки выражают убеждение, что все, что ни есть женского и женственного, принадлежит исключительно их матери. Предположить собственное обладание этими внутренними сокровищами было для дочери равноценно разрушению матери, словно двух женщин не могло быть в этой семье или в этих отношениях мать-дочь. В некоторых случаях дочь получала впечатление, что она неприемлема для матери, и интерпретировала его как требование приобрести психически «мужские» качества, чтобы заслужить ее любовь и внимание.

Кажется, иногда и судьба играла свою роль. Две из моих анализан-ток-лесбиянок родились вслед за смертью младенцев-мальчиков. В ходе анализа одна из них спросила тетю, которая тогда жила в семье, что она помнит о реакции на ее рождение, более тридцати лет назад. Без колебаний тетя ответила: «Твой отец сказал: “У меня очень печальные новости — это девочка”,— и разразился слезами». Третий пример — моя пациентка Софи (МакДугалл, 1978а), которая родилась вслед за преждевременной смертью братьев-близнецов. У Софш'было отчетливое впечатление, что ее родители были разочарованы ее биологическим полом с самого ее рождения. Семейный дискурс, как она чувствовала, подтверждал это, что привело к виноватой потребности как-то возместить родителям смерть сыновей.

Другие травматичные события прошлого, вспоминаемые пациент-ками-лесбиянками, породили тематически сходные фантазии, носящие все тот же характер преследования. Форма их могла быть разной:

1. «Я должна была родиться мальчиком, как они хотели».

2. «Все хотят, чтобы я была девочкой, но я неправильная девочка».

3. «Моя мать — единственная взаправдашняя, настоящая женщина в этой семье, и она не позволит мне взять от нее то, что мне нужно, чтобы стать женщиной с женскими правами и привилегиями».

4. «Моя мать в растерянности, она защищается от того, чтобы быть женщиной, и мое единственное желание — ничем на нее не походить».

5. «Мой отец презирает меня (вариант — моего отца вечно нет дома) — видно, я виновата».

6. «Мой отец любит меня, но как сына».

Похожие фантазии можно найти в анализе многих гетеросексуальных женщин, но их разрешение в болезненном образе Собственного Я приняло иное направление.

Давайте не забывать, что обобщения относительно сексуальной идентичности или особых сексуальных практик нельзя делать единственно на основе тех людей, которые обращаются за психотерапевтической помощью в связи с их психологическими проблемами (идут ли эти проблемы из сексуальной или иной стороны их жизни). Психоаналитические пациенты представляют собой относительно малую часть населения и не выбираются нами, а сами демонстрируют большее психологическое страдание, связанное с их сексуальной ориентацией, в отличие от многих других гомосексуальных женщин и мужчин, которые не чувствуют потребности в психотерапии или, возможно, отрицают свою душевную боль. Поэтому я хочу подчеркнуть, что основываю свои наблюдения и выводы только на своей работе с лесбиянками, обратившимися к психоанализу по поводу психического страдания.

Тридцать лет назад я написала статью «Гомосексуальность у женщин» (МакДугалл, 1964), основанную на чрезвычайно малом числе пациенток. Мой опыт аналитика тогда мирился с фактом, что мое понимание динамики лесбийских любовных отношений основывалось на очень скудном числе клинических случаев. Эта недостаточность данных привела меня к ряду формулировок, хотя и уместных по отношению к обсуждаемым случаям, но менее приложимых к другим пациенткам лесбиянкам, с которыми я работала в последующие годы, после первых исследований в данной области. Поэтому я не хочу, чтобы создавалось впечатление, что мои сегодняшние открытия — носят всеобщий характер и применимы ко всем гомосексуальным женщинам.

Американский психиатр Гарри Бенджамин (1953) был первым автором, который ясно определил транссексуализм и дифференцировал его от сексуальных перверсий и психозов. Другие авторы также подчеркивают, что транссексуалы недвусмысленно отличаются и от тех, кто определяет себя как гомосексуала. Однако некоторые исследователи-аналитики (Лиментани, 1989; Столлер, 1975) считают, что женщины, желающие «изменения пола», демонстрируют особую форму женской гомосексуальности.

Главная причина страданий транссексуалов обоих полов проистекает из глубокой убежденности в противоположности анатомического пола и психологического рода (гендера). Другими словами, транссексуалы воспринимают свою сексуальную идентичность, как тотально расходящуюся с их половыми органами. Это всепроникающее ощущение расхождения, биологической дисгармонии, часто сопровождается впечатлением, что они изуродованы, изувечены, даже чудовищны. Следует подчеркнуть, что транссексуалы не страдают иллюзиями по поводу их анатомического пола; он ими признается, но воспринимается как уродство. А в общем, транссексуалов нельзя отнести к психотикам.

Здесь уместно вспомнить о разграничении, введенном Овиси и Персоном (1973, 1974). Эти авторы отличают первичный транссексуализм от вторичного так же, как Бурх разграничивает лесбиянок. Первичные транссексуалы всегда осознавали чувство своей как бы аномальности и мечтали о хирургическом решении проблемы, обычно начиная с позднего подросткового возраста. Вторичные транссексуалы ищут этого решения позднее, иногда после сорока лет и более.

Требование «смены пола» поднимает радикальный вопрос о процессах идентификации, участвующих в приобретении чувства сексуально-половой идентичности. Центральная проблема здесь — воздействие бессознательного обоих родителей при создании у ребенка чувства дискомфорта относительно его (ее) рода. Столлер (1975) наблюдал, как матери транссексуалов последовательно предъявляют депрессивную опустошенность, как бы отсутствие любых желаний. Он выдвинул гипотезу, что в случае мужской транссексуальности эта «транссексуальная судьба» складывается в младенчестве, возможно, на первом году жизни, и что тенденция вести себя, как девочка, часто проявляется до трех лет. Однако, наблюдения Столлера над девочками привели его к утверждению, что желание и присвоение мужской родовой идентичности происходит, видимо, между третьим и четвертым годом жизни. В этих случаях мать представляется неспособной наделить ценностью женственность маленькой девочки, а иногда девочкой занимался только отец. Более типично то, что отец представляется равно незаинтересованным в женственности девочки и даже поощряет мужские и мужественные качества и виды деятельности. По Столлеру, дочь, получающая такую искаженную поддержку, в конце концов принимает на себя роль «мужа» матери. Такой же роли она потом ищет в последующих гомосексуальных отношениях, где она хочет, чтобы партнерша признавала ее не за женщину, а за мужчину.

Эта динамика снова напоминает мне мою пациентку Софи, родившуюся после смерти мальчиков-близнецов. Ее лесбийские подруги иногда говорили ей, что она «не настоящая лесбиянка». Одна любовница прямо спросила ее, не смущает ли ее своя лейсбийская идентичность; другая сказала: «Ты по сути транссексуалка, а не лесбиянка». Эти замечания заставили Софи задуматься, хотя она признавала и иногда ей даже казалось, что у нее есть «призрачная часть тела» там, где должен был быть ее пенис. Ее родители, видимо, поддерживали впечатление, что Софи обладает скорее мужской, чем женской идентичностью. Она вскоре припомнила, как ее отец говорил, уезжая в командировки: «Ты следи за матерью, пока меня нет. Помни, ты теперь в доме хозяин». Один раз Софи захотелось обсудить свои гомосексуальные отношения с матерью, чтобы объяснить ей, почему она так несчастна в своей любовной жизни. Ее главное желание, сказала она матери, играть роль мужа для своих любовниц. Но они не ценят ее порыва, и она жалеет, что не родилась мальчиком. Мать ответила: «Знаешь, я слышала, что люди делают для этого операцию. Почему бы тебе не разузнать, как «кое-что» приделывают?»

Пациентки, подобные Софи, подтверждают тезис Секарелли (1989), что транссексуальный выбор делается, в определенном смысле, родителями, часто до рождения ребенка. Секарелли (1994) утверждает:

«Если [будущий транссексуал] появился на свет ради завершения процесса разочарования, реального или воображаемого, ради заполнения пустоты, «исцеления» раны, нанесенной родителям в предыстории ребенка, возможно, что транссексуальный «выбор» заявит о себе, перед лицом угрозы личной и сексуальной идентичности, как единственный способ избежать катастрофического решения ... и тем самым уйти от опасности психоза».

Лиментани (1989) подчеркивает всепоглощающую тревогу, связанную с отделением (сепарационную тревогу) и индивидуацией у тех, чья судьба во взрослой жизни — транссексуализм. Он добавляет, что потребность быть отдельной личностью может возобладать над желанием сохранить телесное Собственное Я. Он отмечает даже более серьезные нарушения у девочек, чья мать не выносит своего собственного женского тела. Дочь, таким образом, не может идентифицироваться со своей матерью, как с женщиной, и приходит к выводу, что она — мальчик в теле девочки. Позднее она будет добиваться «смены пола», с надеждой, что мать признает ее стоящим человеком. Лиментани задается вопросом, является ли необходимым элементом постулированная идентификация с отцом? И подчеркивает роль отсутствия отца (и в реальном, и в символическом смысле).

Секарелли, напротив, наблюдал, что отец часто играет важнейшую роль в детстве женщины, которая впоследствии хочет отнесения к другому полу, Он описывает случай «Марка», которая, сколько она может вспомнить, чувствовала себя неловко в своем женском теле и всегда считала девочек «противоположным полом». Мальчики ее возраста принимали ее, как мальчика; они вместе играли в футбол и занимались другими «мужскими» делами, требующими физической силы. Ее отец был ее постоянным «приятелем» и относился к ней, как к сыну, с самого раннего детства. Мать не делала ничего, что остановило бы ее мужа и дочь в создании мужской идентичности у дочери.

Секарелли (1994) подчеркивает, что центральной идеей исследования истоков транссексуального желания было определение того, как именно мать вкладывает свое либидо в гениталии ребенка, начиная с рождения. Относительно девочки он утверждает, что

«...ее желание приобрести пенис не имеет отношения к зависти к пенису, концептуализированной Фрейдом, но соотносится с тем фактом, что этого требуют, по ее ощущению, ее родители или один из них. Таким образом, приобретение пениса, поскольку он символизирует мужественность, придаст ей телесную внешность, соответствующую ее глубокому убеждению в своей мужской сексуальной идентичности».

Сексуальные отклонения у женщин

Ценность наследства, полученного от Фрейда в области женской сексуальности и ее отношения к сексуальным перверсиям, может быть оспорена по ряду причин. Первый очевидный фактор — его фаллоцентризм: его рассуждения были основаны всецело на мужской точке зрения,

в которой он делал излишнее ударение на зависти к пенису. Вдобавок то, что он идеализировал материнство (в соответствии с общественным дискурсом своего времени), сыграло негативную роль в исследовании перверсного материнства. Матери не то что во всем хороши, они даже не всегда «достаточно хороши»; и это вызов психоанализу — понять, что лежит за поведением матерей, которые оскорбляют детей физически или сексуально. Почти всегда образец этого поведения восходит по меньшей мере к трем поколениям. Природу отношения матери к ребенку, которому уготовано перверсное обращение, часто можно проследить до факторов, породивших травматические события детства самих родителей; факторов, часто влияющих на то место, которое (как ожидается даже до его или ее рождения) займет ребенок, и на его или ее судьбу. Иногда родители неявно навязывают требование, чтобы ребенок «заплатил» за все, что они выстрадали, или воплотил определенные родительские аспекты, за которые они сами не принимают на себя ответственности. (Это могут быть как позитивные, так и негативные качества и атрибуты.)

Большая новаторская работа по вопросу перверсного материнства была начата Эстелой Уэлдон, психиатром и аналитиком Портмановской Клиники в Лондоне, работавшей с женщинами, имеющими сексуальные проблемы (Уэлдон, 1989). Очевидно, что мать занимает уникальное место в жизни выкармливаемых ею детей, и потому у нее уникальная власть над ними. Уэлдон указывает, что злоупотребление этой властью может проявляться через побои и инцест. Словесные оскорбления, часто приносящие больше вреда, чем физические,— еще одно злоупотребление материнской властью. Точно так же, ложная или пугающая информация о принадлежности к женскому/мужскому роду и о сексуальных реалиях может иметь столь же разрушительные последствия, как инцест для сексуальной идентичности и родовой роли.

Одна из концептуальных трудностей в обсуждении и исследовании перверсного поведения женщин проистекает из того факта, что со времен Фрейда перверсию почти что идентифицировали с мужской сексуальностью и пенисом. Конструкция перверсий понимается как защита от страха кастрации и конфликтов мужского Эдипова комплекса. Следовательно, в литературе предполагается, что у женщин не бывает сексуальных отклонений (Уэлдон, 1989). Фрейд верил, что Эдипов комплекс у девочки разрешается, как только она принимает тот факт, что от отца она может получить ребенка вместо пениса. Такой взгляд подразумевает, что у женщин нет нужды в сотворении сексуальных извращений — они могут просто иметь детей!

В контрасте с формулировкой Фрейда можно выдвинуть гипотезу, что женский страх кастрации более силен и более обширен, чем мужские страхи, поскольку женские страхи относятся ко всему телу, особенно сильно сосредоточиваясь на «внутреннем пространстве», где испытываются генитальные ощущения. У обоих полов существует выраженная тревога в фазе эдипальных генитальных желаний и фантазий, но помимо этого мы находим глубокое отсутствие чувства безопасности, связанное с личной идентичностью. Это чувство всегда сопровождается гневом и насилием, которые также должны быть вмещены в рамки сексуальной изобретательности. Столлер (1976) определил перверсии как «эротическую форму ненависти». У обоих полов изначальные объекты ненависти (или частичные объекты) относительно бессознательны. Уэлдон (1989) утверждает, что у мужчин перверсный акт направлен на внешний частичный объект, тогда как у женщин он обычно совершается «против собственного тела или объектов, которые они рассматривают, как свое собственное творение — своих детей. В обоих случаях, дети и тело трактуются, как частичные объекты».

Некоторые девочки, у которых впоследствии развились отклоняющиеся формы полового акта и сексуальных отношений (такие, как эксгибиционизм или садомазохизм), часто чувствовали себя нежеланными, чувствовали, что мать не обращает на них внимания или, напротив, душит их. Другие воспринимали себя как частичный объект, который принадлежит матери, и поэтому она обращается с ним, как со своим нарциссическим продолжением. Каждый из этих сценариев порождает яростную ненависть. Иногда эти женщины из жертвы становятся хищниками, ищущими свои жертвы, и в этих случаях «другой» (ребенок или любовник) трактуется как частичный объект. Это поведение часто служит маниакальным экраном против бессознательного страха потери матери и, следовательно, полной потери всякого чувства идентичности.

Эротизация может быть использована как защита против детских переживаний, вызвавших потрясение. За многими формами компуль-сивной и отклоняющейся сексуальной практики мы обнаруживаем общую тему: детская травма становится терпимой, если превратить ее в эротическую игру. В своей книге «Боль и страсть» (1991) Столлер исследовал причины, по которым некоторые люди связывают боль или унижение с неистовым эротическим желанием. После углубленных исследований в частных клубах «S & М» и «В & D» ⁹, он открыл, что многие из участников (например те, кто использует как форму сексуального удовлетворения нанесение болезненных уколов другим и себе) были в раннем детстве госпитализированы для лечения и вынуждены были перенести сильную боль. Возможно, что способность трансформировать боль в источник сексуального экстаза послужила предотвращению более психотичного исхода.

Но для распространения концепции отклоняющейся женской сексуальности на отклонения от нормы телесных функций, как это делает Каплан в своей книге «Женские перверсии» (1989), нужны доказательства. Как пример «перверсии» она приводит анорексию и булимию, а также включает сюда самоповреждение и клептоманию. Однако я считаю, что такое расширение делает вопрос еще более неопределенным. Я предпочитаю ограничить значение термина «перверсия» сексуальным поведением как таковым, как и делал Фрейд. Признавая существование несексуальных влечений (инстинкт самосохранения), Фрейд не считал, например, алкоголизм извращенной (перверсной) потребностью в питье, или анорексию и булимию извращением (перверсией) пищевого инстинкта. Самое большее, что можно утверждать, что ранняя либидинизация этих функций самосохранения играет роль в их последующем искажении.

В ходе своего анализа многие женщины вспоминают то, что можно считать отклоняющимися формами мастурбации — а именно, такие формы, где использование руки кажется запретным и заменяется использованием причиняющих боль объектов, вставляемых во влагалище или в анус. Анализантки часто объясняют, почему рука была запретной: она или ассоциировалась с жестоким наказанием за мастурбацию, или руки девочки были связаны так, что она не могла дотянуться до гениталий и вынуждена была открыть другие средства создания эротической стимуляции. Другие, как Кейт и Луиза (см. Главу 7), чувствовали себя вынужденными использовать мочеиспускание или испражнение, чтобы достичь оргазма.

Как и при исследовании конструкции женской и мужской родовой идентичности, аналитическое исследование этих догенитальных и архаичных форм сексуального возбуждения многое позволяет нам узнать о бессознательных фантазиях анализанток, страдающих от серьезных сексуальных затруднений, но не изобретших отклоняющихся мастурбационных действий. Чаще всего, у этих пациенток есть проблемы в достижении сексуального удовлетворения именно потому, что их эротические сценарии такого рода были вытеснены. Только в ходе аналитического путешествия они открывают, до какой степени сопротивляются таким эротическим мечтам в отношениях со своими партнерами.

Клинический пример: эксгибиционистка

Доктор С., чьей официальной должностью была защита прав женщин, спросила, не может ли она обсудить со мной особую проблему, возникшую в ходе ее работы. Среди прочих задач она должна была иметь дело с сексуальными домогательствами в образовательных учреждениях, на промышленных и коммерческих предприятиях, использующих труд женщин. В газетах стали появляться заметки о ее лекциях для руководящего состава в тех местах, где был зарегистрирован ряд подобных жалоб. Однажды ей позвонила Мать-настоятельница женского монастыря, спрашивая, не может ли она получить совет, потому что считает, что они стали объектом сексуальных домогательств. Каждый вторник, объяснила Мать-настоятельница, трое монахинь водят группу девочек в бассейн. Каждый раз, когда они останавливаются на перекрестке (а маршрут учительниц и девочек известен), там появляется мужчина, распахивает свой длинный черный плащ (а больше на нем ничего не надето, кроме резиновых тапочек) и «светит» своими гениталиями перед строем детей.

Доктор С. позвонила в полицию об этом опасном эксгибиционисте. Там ей велели передать монахиням, чтобы они позвонили ей, когда он вновь появится, а для нее установили горячую связь с бригадой захвата.

В следующий вторник сигнал бедствия был немедленно передан бригаде захвата, появившейся на сцене через четыре минуты. Эксгибициониста схватили за шиворот. Ко всеобщему удивлению, это была женщина! Монахини и девочки явно не заметили, что у того, кто «светил», не было пениса, а были груди! ¹⁰

Последовала дискуссия: следует ли арестовать эту женщину за нарушение закона, или отправить на психиатрическую экспертизу, где определят, не психоз ли у нее? Когда Доктор С. консультировалась со мной в Париже по поводу этого необычного случая, я была еще более удивлена тем, что ответственность за эксгибиционизм ставится под сомнение. Было совершенно явно, что специалисты, у которых они уже проконсультировались, придерживались классического фрейдистского взгляда: для того чтобы позволить себе сексуальное извращение, нужно иметь пенис. (Возможно, аргументом служило убеждение, что женщине нечего показывать, или что надо быть совсем сумасшедшей, чтобы публично показать, что у тебя нет пениса!)

Я обсудила вопрос женского эксгибиционизма с моим добрым другом и коллегой, доктором Эстеллой Уэлдон. Она согласилась, что таково общее убеждение — нет такой вещи, как женский эксгибиционизм, хотя у нее консультировалось немало страдающих им женщин, которых беспокоила эта компульсивная потребность. Она добавила важное наблюдение, что, по ее опыту, они, как и мужчины-эксгибиционисты, почти всегда выставляются перед женщинами, но в особенности, перед теми, кто'представляется им воплощением авторитета. Доктор Уэлдон согласилась с моим предположением, что эксгибиционистки ожидают встретить в них фигуру матери, которая обратит внимание на дочь, признает ее биологический пол и авторитетно прикажет ей одеться и идти домой.

С тех пор мне не раз рассказывали о других случаях эксгибиционизма женщин — как следующих тому же образцу, так и предпочитающих выставляться перед мужчинами, а не перед женщинами. И очевидно, мы не должны по одному слунаю или симптому проводить обобщения по поводу всей структуры нарушения. Вероятно, существует много вариантов женского и мужского эксгибиционизма, как и других категорий сексуальных отклонений. Как всегда, самая выдающаяся черта здесь — уникальность качеств внутреннего мира каждого индивида, его или ее психического театра.

По моим наблюдениям, проходившие анализ женщины вовлекались в сексуальные практики, где доминировали догенитальные, фетишистские или садомазохистские действия, по настоянию своих любовников или мужей. Хотя каждая женщина жаловалась на это, в большинстве случаев мы смогли воссоздать инфантильное прошлое женщины таким образом, что становилось понятно, почему они выбрали именно таких мужчин, и как они получали тайное удовольствие от своих сексуальных ритуалов.

Два клинических примера иллюстрируют эту форму эротического самовыражения. В обоих случаях муж был в анализе у коллеги, и мы, к счастью, могли обсуждать нашу совместную аналитическую работу в аналитической группе. Мари-Мадлен послал ко мне коллега, у которого лечился ее муж. Во втором случае, Кейт и ее муж независимо получили рекомендации от психиатра в их родном городе.

Клинический пример: уринарный секс

Мари-Мадлен пришла в анализ из-за болезненных социальных фобий: на коктейле или обеде она не могла выдавить ни слова, иногда часами. Кроме того, она жаловалась, что ее муж говорит непрерывно, стоит им куда-нибудь выйти; она приписывала это тому, что он очень много пьет. В это время у них был уже двухлетний сын, и они втроем жили в комнате для прислуги, потому что алкоголизм мужа сильно снизил его возможности зарабатывать деньги. Мари-Мадлен заявила, что ее муж пьет, чтобы заглушить вечный страх перед сердечным приступом. (Она сама, напротив, отказывалась прибегнуть к алкоголю для снятия своей фобийной тревоги.) Несмотря на беспорядочность в работе, ее мужа все же оценивали как многообещающего и даже замечательного специалиста в выбранной им профессии.

Не ранее, чем мы проработали вместе год, по четыре раза в неделю, моя пациентка с трепетом заговорила о своих сексуальных отношениях с мужем. Она сказала, что он находит эротически возбуждающим единственный вид секса — он заставляет ее писать на него. Она заявила, что ненавидит это; не только потому, что это чрезвычайно ее тревожит, «но особенно ужасно, когда он настаивает, чтобы мы это делали во время отпуска, в гостинице». То, что они при этом нарушают закон, как уверял ее муж, только увеличивает его возбуждение. Вскоре после рождения ребенка Мари-Мадлен решила больше не соглашаться на требования мужа.

Мои попытки понять природу ее участия в этой догенитальной форме занятий любовью вызвали у Мари-Мадлен одно детское воспоминание. Она жила в деревне, и ее часто оставляли на няньку. Один раз, когда ей было три-четыре года, три ее приятеля по играм уговорили ее снять штанишки и взобраться на дерево, чтобы они могли разглядеть ее половые органы. Она с готовностью все это проделала. Когда она уже сидела на дереве, мальчики попросили: «Пожалуйста, покажи, как ты писаешь». Она вспомнила, как ей приятно было, что у нее есть нечто важное, что она может показать мальчикам и что их возбуждает, и она принялась мочиться. И тут в сад нагрянула няня и сердито приказала Мари-Мадлен слезть с дерева и надеть штанишки. Потом ее здорово отшлепали. Но самой унизительной частью эпизода был гнев шокированных родителей и их неодобрение ее «плохого» поведения.

Хотя многие мальчики бегали за Мари-Мадлен, когда она стала взрослой, она отказывалась вступать в сексуальный контакт, пока в двадцать лет не встретила своего мужа. Он казался ей таким умным и увлекательным, таким непохожим на других и свободным в своих эротических проявлениях. В первый раз в жизни она влюбилась и страстно желала мужчину. Так, все еще девственной, она вышла замуж за г-на Б. Она жаловалась, что «игра с мочой» началась сразу, и хотя несколько лет она уступала требованиям, она чувствовала себя виноватой за свой недавний отказ, потому что это отклонение «так возбуждало и было так важно» для ее мужа. Не раньше, чем воскресло забытое воспоминание о ее унижении в трехлетием возрасте, обрели смысл ее чувства по поводу требований мужа.

Незадолго до этого аналитик г-на Б. рассказал мне о своем пациенте. Его озадачивала перверсия пациента, и он поинтересовался, упоминала ли о ней когда-либо его жена. Он сказал: «Последние года два он платил проституткам большие деньги, чтобы они мочились на него, пока он мастурбирует их». Хотя это наносило семье денежный ущерб, аналитик считал, что со стороны жены на это должно было быть сознательное или бессознательное согласие. Он добавил, что г-н Б. настойчиво искал этой отклоняющейся сексуальной практики, как только ему удавалось преодолеть свою фобийную тревогу, возникающую на улице. Его фобии имели различные формы, среди которых был и страх перед внезапным сердечным приступом. Добираясь на работу, он мог вести машину только по улицам, где работали известные врачи-кардиологи. Неожиданно перед нами четко обрисовалась «уринарная пара».

Клинический пример: фекальная дополнительность

Второй случай бессознательной эротической дополнительности был представлен моему вниманию пациенткой, которую я назову г-жой О. Я приводила отрывки из ее анализа в предыдущих работах, но не упоминала особую перверсную форму ее мастурбации. Чтобы достичь оргазма, она должна была мочиться себе на руки. Г-н О. тоже находился в анализе, и в нашей маленькой учебной группе аналитик г-на О. и я могли кратко обсудить их. Кейт лишилась матери, когда ей не было и трех лет, и ее воспитанием занимался отец. Она вспоминала, что он отводил ее в школу, а днем забирал. Все ее детство он был особенно строг в приучении в горшку, и маленькая Кейт должна была «по всей правде отвечать», был или нет у нее стул, и когда. Если она признавалась, что стула не было, или не могла точно вспомнить, он ставил девочке клизму. Видимо, эти инцестуозные догенитальные отношения вызывали запор, потому что Кейт помнит, что редко выпадал день, когда обходилось без клизмы. Во всяком случае, это ежедневное лечение продолжалось до одиннадцати лет, когда ее отец вновь женился. Новая жена настояла на прекращении подобной практики.

Кейт рассказала и о другой ежедневной практике из своей взрослой жизни, как представляется, близкой к извращенной сексуальной активности. Постоянно озабоченная возможностью заболевания раком кишечника, она регулярно исследовала пальцем свои фекалии, нет ли в них крови. Она также призналась, что несмотря на полученные от врачей заверения в том, что рака у нее нет, она все еще чувствовала потребность играть со своими испражнениями. Мы смогли связать ее детское возбуждение от ежедневных клизм, которые ставил ей отец, со страхом перед раком кишечника в качестве возможного наказания за обращенные к нему запретные сексуальные желания. Она также много жаловалась на потребность ее мужа в половом акте, заявляя, что «всем известно, только мужчинам нравится секс».

Около двух лет спустя г-н О. стал рассказывать своему аналитику свои сексуальные секреты. Он по-настоящему возбуждался, только ставя себе клизму с кипятком, при этом мастурбируя и воображая, что ставит клизму женщине. Истоки этого фетишистского акта отчасти прослеживались до воспоминаний господина О. Он слышал, как мать каждую неделю ставит себе клизму, и воображал, как это может ее возбуждать. Ни жена, ни муж не подозревали, как точно их бессознательные фантазии свели их вместе. В случае Кейт, как и Мари-Мадлен, казалось, что это мужчины выбрали женщин, которым предназначено судьбой сопротивляться сексуальным требованиям мужей. Между тем, сами женщины выбрали мужчин, чьи перверсии, о которых им ничего не было известно на уровне сознания, прямо были связаны с догенитальным возбуждением в их собственном детстве.