Утром через десять веков

*

это как увидеть своё стихотворение

в большом сердце какого-нибудь человека.

бродить за ним, спрашивать:

– сколько тебе осталось, сколько?

без тебя для меня ведь не жизнь, вечность.

*

это тайком любоваться,

а потом говорить:

– сударь, мне больно смотреть на вас.

кажется, в моем правом лёгком

сотни волшебников прочитали блока,

и бегают в поисках своей незнакомки.

я сейчас задохнусь.

это как ни одной строки не заучивать наизусть,

всегда говорить спонтанно,

смотреть нахальным уличным мальчуганом…

*

это стать режиссёром чужих снов,

снимать каждый кадр как рифеншталь,

новое слово писать,

чтоб один человек читал;

а для других всё равно непроизносимые языки.

это уличную ворону называть не иначе,

как иезекиль,

будто она из неузнанной в детстве книги.

это предлагать жизнь, или её отсутствие,

ждать, когда сделают выбор,

и растворяться в толпе – ничего не было,

пренебрегать похоронами, свадьбами.

это как отпущенные преступники —

быть в сотню раз свободнее.

смотреть сверху вниз, чтобы все называли гордою,

и не знали, что страшно поднять глаза.

это небо раскрашивать бирюзой,

оттого, что всё оно – дыхание одного.

бежать за трамваем, когда полночь,

и он в депо —

забывать всё, что было сегодня днём:

кто глядел в его стёкла, входил в вагон.

это как лежать на земле

и чувствовать: опадает снег.

засыпает плечи, касается тонких губ.

и дрожать от холода: даже снег груб,

и целует совсем иначе.

это самым непроизносимым на свете вечером

ходить по длинным пустынным улицам,

гадать: вертится, или не вертится

планета в сотне световых лет.

вспоминать, как у дома в детстве рос

ярко-красный глёд,

как он был красив,

сочетался с платьем.

и сейчас, как в детстве,

все чувства твои бесплатны,

все дороги твои длинны.

это оставлять маленькие вокзалы

тихой немой страны,

убегать на край света, за млечный путь,

оттого, что сердце – трус, воробей,

не должно петь.

но поёт, громче всех поёт.