В капкане совершенства (СИ)

Глава 19

Артём изучил судебную практику. Медицинских дел, вызвавших подобный резонанс, за последние тридцать лет не встречалось. Менее известные обвинения в незаконном лечении заканчивались суровыми приговорами. Стоило ли на что-то надеяться?.. Адвокат собирался ссылаться на то, что он действовал в общественных интересах. Поверят ли этому двенадцать человек — шесть мужчин и шесть женщин разных возрастов?..

Артём витал в своих философских, полуфилософских и правовых измышлениях, и долгий уголовный процесс шел как будто мимо него и сам по себе.

Он увидел, как в зале суда появилась Лялька с мужем. Прибить бы этого Бьорна за то, что позволил ей прийти… Лялька столько ждала этого ребенка и теперь подвергала себя опасности. А вдруг у нее снова случится обострение?.. Тупой, глупый викинг… Звездануть бы ему по лбу.

Внезапно мир поплыл и утратил реальность. Артём подумал, что сейчас двинется умом. Как к месту: тогда его запрут в психушке и не смогут осудить… Только он этого уже не поймет.

— Подсудимый, Вы готовы давать показания? — голос судьи не сразу привел его в себя. Артёму пришлось занять место для допроса и принести присягу перед Богом и людьми.

И тут он понял, что мозг его здоров и светел. Он увидел пронзительный взгляд своего адвоката и выпрямился.

— В их глазах ты — полный лузер, — защитник готовил Артёма к допросу. — Тебе за тридцать, ты не женат, у тебя нет детей, тебя выгнали из исследовательской группы, ты не смог получить научную степень… И вот тебе дали грант, на котором ты провалился…

— А петлю ты мне не принес? — поинтересовался Артём.

— Какую петлю?..

— На шею, — мрачно улыбнулся он. — Раз все так плохо.

— Я уже говорил: твое преступление содержит признак циничности, который необходимо доказать, личность твою будут разбирать под лупой. Знаешь, кого берут в присяжные?

— Не меньше двух высших, работа на научной или управленческой должности, возрастной ценз — от 25 до 65.

— Я пытаюсь донести до тебя, что эти тенденциозные гады не будут на стороне мечтателя из маленькой лаборатории, который твердит, что бедная девушка умерла бы без него. Ты должен показать им, что ты умен и нацелен на успех. Ты знал, что делал, и послужил ее спасением всему обществу!

— Знаешь что? Не буду я притворяться ни кем!.. — внезапно вспылил Артём. — Речь шла о Ханне и только о ней! Меня достали сентенции об общественном благе!

Тон, тренирующий его перед судом, стал для него осуждающими тисками. Адвокат попытался что-то ответить, но Артём немедленно обратился к охране и велел нести документы об отказе от защитника.

В ближайшее время на свидание к нему ворвался Бьорн, который не церемонился даже в присутствии надзирающих.

— Лейла говорит, что это твое право — выбрать другого адвоката, а я скажу тебе так: лучше Алекса ты никого не найдешь! И он, фрустрировать мне эти стены, прав! Будь мужиком! Соберись и покажи им, что твоя жизнь стоит того, чтобы жить на свободе!..

— Ой, извините, господин начальник всея системы IT, что в Ваших глазах я рохля и социальный аутсайдер!

— В моих глазах ты не такой! И никогда таким не был!.. — прокричал Бьорн. — Товарищ король науки!.. — он сбавил обороты, покосившись на нахмурившихся возле стены вооруженных людей. — Речь только о присяжных.

— Хорошо рассуждать, когда спишь в своей постели с беременной женой, а не сидишь в четырех стенах с кучей отщепенцев!..

— Так выйди отсюда и спи с… кем-нибудь! Простите, — привставший Бьорн по жесту охраны сел обратно. — Ты сам знаешь, кто ты есть, и неоднократно доказывал это. Так дай же адвокату делать свою работу. Не спорю, все очень плохо, — он перешел на увещевания. — Но попытаться стоит. Если не ради себя, то ради Ляльки… Ради других, что тебя ждут.

Подсудимый оставался непреклонен. Бьорн ушел ни с чем. Но на следующее утро Артём запросил своего защитника обратно.

— Про спасение всего общества сам скажешь, — заявил он.

Они почти что с самого начала общались на «ты», так как быстро почувствовали взаимную приязнь. Но теперь Артём, казалось, ненавидел адвоката, как ненавидел бы любого, кто лез бы к нему в этот момент его жизни.

— Чем Вы руководствовались, отвергнув помощь доктора медицины и начав выпускать из потерпевшей кровь ножиком для резки бумаги? — спросил прокурор.

«Придушить бы тебя, старый урод. Ты там был, что ли?..» — подумал Артём, а вслух ответил:

— Я знал, что, если ввести ей средства для реанимации, это остановит ее сердце. Если не сразу, то в течение нескольких часов точно. Я — химик с исследовательским стажем, и я понял, что только быстрое выведение токсина из организма спасет ее. Этот яд связывается клетками человеческого организма. Как повернуть данный процесс вспять, современной медицине пока неизвестно. У Ханны врожденная гиперчувствительность к отравляющим веществам: маленький укол был воспринят ей как несколько смертельных доз. Что бы случилось, если бы они прочно засели в ее тканях, сами догадаетесь?..

— Я прошу суд обратить внимание на неуважение к государственному обвинителю! — воскликнул прокурор. — Цинизм подсудимого проявляется и в этом!

— Я попрошу подсудимого не отвечать вопросом на поставленные вопросы, — сказал судья.

Артём заметил, что Лялька в зале подавляет улыбку, и этого ему было достаточно.

— Вам было известно, что в испытании участвует девушка с такой особенностью организма, как гиперчувствительность к исследуемым ядовитым веществам? — произнес прокурор.

— Нет. Это компетенция врача — осмотреть испытуемого и проверить реакцию на микродозы всех применяемых веществ. После этого врач делает запись в карте. Исследователь не работает с результатами осмотров.

— И Вы их не смотрели?

— Нет. Таковы правила всех испытаний. Вдобавок ко всему, нет никаких запретов на участие в эксперименте людей, обладающих повышенной чувствительностью к вводимым препаратам. Будь я законодателем, я бы немедленно переписал существующие нормативные акты, обязав исследователя самого проверять все врачебные записи и исключив из числа испытуемых лиц с гиперчувствительностью.

Артём двигался вперед в том направлении, какое ему указывали, стараясь черпать силы везде, где только мог: в друзьях, в Боге, в неведомой точке равновесия, которую иногда удавалось найти внутри себя. А иногда нет. И тогда он метался по камере, как лосось на нересте. Сокамерники относились к этому довольно терпеливо. Они полюбили Артёма сразу же, как у него появилась вкусная еда, которой он со всеми делился.

— Значит, Вы считаете, что поступили правильно? — задал вопрос адвокат.

— Абсолютно, — коротко ответил Артём.

Он снова вспомнил, как давал свидетельские показания Александр. Никогда он не видел знакомого врача таким потерянным. В зале вместе с многочисленной публикой, присутствовавшей на открытом процессе, сидела его супруга.

— Я понятия не имею, как мог не увидеть той записи в карте… Я всегда перепроверяю анамнез пациента… то есть испытуемого… по несколько раз. Я только хочу сказать… Ханна, мне очень жаль… Мне очень, очень жаль… В самом деле… если бы я мог вернуть тот день…

Голос его дрожал, а к концу показаний по щекам покатились две слезы. Артём не сдержался и бросил взгляд на Ханну, затем на своего защитника. Девушка сидела вся белая, глаза ее сверкали небывалым гневом. На лице адвоката отображалось отвращение.

Тёма увидел, как Александра отпустили со свидетельского места в зал, где его принялась утешать жена. Странно, но сам он не испытывал к врачу даже неприязни.

Защитник же был более прагматичен:

— Получил свою сделку на два года ограничения свободы и радовался бы, а не давил на мозг нашим присяжным. Слизняк, о тебе бы подумал лучше, чем реки разводить.

Алекс всерьез опасался, что врач в конце концов не выдержит и расколется о дальнейших событиях. Но сколько раз его ни вызывали, Александр продолжал повторять, что видел лишь, как Артём колет потерпевшей глюкозу. Затем он сам почти сутки провел в алкогольном забытьи в баре и совершенно не гордится своей слабостью.

— Хоть что-то правдивое сказал… — проворчал позже Алекс Фишер.

Ханна же прокомментировала увиденное Ляльке, а Лялька передала своему супругу.

— Она говорит, что все это уголовное право надо упразднить к собачьим какашкам. Это ее оборот речи.

— Не могу с ней не согласиться, — отозвался Бьорн. Он только что пришел домой и полоскал ложку в тарелке тыквенного супа, глядя на который, Лялька пыталась не засмеяться или не заплакать. — Бесконечные изучения доказательств, допросы по двести раз. Кажется, мы все состаримся, когда услышим наконец вердикт…

— Она скорее говорит о сроках наказания для Саши и для Артёма.

— Ну, это само собой.

— И кстати, упразднив этот балаган, тебе придется самому взять дубину и огреть одного из них по башке.

— Я не склонен к насилию, но огрел бы одного довольно запоминающимся образом…

— А потом кто-нибудь огреет нас с тобой. Нет, дело не в том, что я не сочувствую вашему с Ханной мнению. Просто, отменив систему правосудия, мы вернемся не просто к принципу «око за око», а к гораздо более худшим вещам.

— Ба, ушам не верю. Ты защищаешь государственное устройство?.. Какие еще природные катаклизмы ждут нас в обозримом будущем?

— Завтра дождичек, вроде бы, — пожала плечами Лейла. Она встала с дивана. — Пойду на кухню за пломбиром. И если он закончился, то, возможно, будет настоящее торнадо.

Выйдя из зала судебного заседания на большой перерыв и спешно убежав от лишнего внимания в закоулки здания Дворца правосудия, Ханна набрала Ляльке. А та, скучающая днем дома без мужа и каких-либо серьезных занятий, с радостью ответила. Между двумя пережившими отравление девушками начали складываться весьма дружеские отношения.

— Привет… Извини, что отвлекаю.

— Все в порядке. Я опять жую и заодно выбираю детскую кроватку, — ответила Ляля.

— Как малышка? — поинтересовалась Ханна.

— В порядке. Я не всегда хорошо себя чувствую, но это проходит. Как сама?..

— Трудно свыкнуться с состоянием здоровья… Я раньше никогда не болела. Чувствую себя неуютно… С тобой такое было?..

— Еще бы!.. Тёма говорил, что это симптом. Может, утешал так… Он всегда повторял слово «симптом», чтобы успокоить. Потом стало легче. Ты, главное, лечись и не держи все в себе, звони мне.

— Спасибо… Ляль, я хотела посоветоваться, — Ханна задумчиво поджала губы. — Это насчет Артёма…

— Да?..

— Я сегодня думала всю ночь… Почти что не спала. Знаешь, какой ужас: я потерпевшая, да я еще и должна высиживать все заседания и слушать, какой я стала потерянной для общества… А Артём мне жизнь спас… Я…

— Что?

— Дело даже не в том, что спас… Я очень много думала. Он для меня теперь один такой… Мне очень больно, что я не могу с ним нормально увидеться…

— Ханся, ты же знаешь: адвокат считает, что это повредит ему на суде.

— Да, но… Как ты думаешь, я могу подать ему какой-то знак, что он мне небезразличен?.. Это, конечно, совсем не то объяснение, которое могло бы быть… Но лучше ли, если я буду ждать исхода суда, как будто от этого зависят мои чувства… мое отношение к нему?

— Отлично, теперь я еще и Сирано де Бержерак, — молвил Бьорн. — Или как там ты сказала?..

— Именно так. Странно, что ты запомнил и даже произнес правильно. Хотя это весьма неточное сравнение. Можешь быть архангелом Гавриилом, если хочешь. Или Гермесом, — сказала Ляля.

— Лейла, ты остановишься когда-нибудь?..

— Не уверена. Прости, любимый.

— Вы, подружки-птички, вообще, не считаете, что это выведет парня из подобия спокойствия, которого он пытается достичь?..

— Бьорн, я сейчас тебя спрошу: почему ты так долго ко мне ничего не проявлял? Ведь ты сам потом говорил, что я тебе давно нравилась, — Лялька поставила вопрос по-другому.

— Ну… Я же объяснял: ситуация не складывалась… И потом, я думал, что, может быть, что-то еще осталось между тобой и Паулем. Он все время ходил с тобой обедать.

— Так вот, слушай меня: Ханна случайно не окажется в камере Артёма со стаканом колы, а он не сорвется с места во время допроса, чтобы с ней объясниться, ты это понимаешь?..

— Понимаю.

— Впереди у него, скорее всего, тюрьма, и ты считаешь, что нужно молчать о таком?..

Иллюзии Бьорна рассеялись: Лейла прекрасно знала, что будет с ее другом. И он согласился передать электронную записку, которая была подписана: «Твоя самая лучшая подруга».

«Я вспоминаю то время, когда встретилась с тобой. В моей душе разлился трепет, которого до тебя я никогда раньше не ощущала. Помнишь, когда я была расстроенна, ты просидел у моей постели всю ночь? Если бы я могла не отпускать тебя от себя всю жизнь, я бы так и сделала, друг мой. Я так и сделаю, и неважно: на свободе ты будешь или нет, потому что для меня свобода имеется только в моем сердце, которое теперь всегда рядом с твоим. Я, словно Жанна д`Арк, пробивающаяся сквозь вражеские войска, стучусь в двери твоей души. С любовью…»

— Все в порядке? — спросила Лялька.

— Да. Кроме того, что надсмотрщики теперь считают нас шведской семьей, — ответил Бьорн и опустился на кровать. Его порядком все вымотало. Но Лейла так любила его неиссякаемую добродетель. Идеалам, в которые он верил, ее муж следовал теперь независимо от усталости, времени суток, обстоятельств и собственных желаний. Пожалуй, он бы мог стать пророком или миссионером, но стал лучшим в мире спутником жизни. — Он точно поймет, что это от Ханны?..

— Жанна д`Арк, шутишь?.. Даже Артём догадается, что Жанна — это Ханна.

— Я уже ни в чем не уверен. Если он выйдет и отберет мою жену, так я ему отдам, пожалуй…

— Я́ не отдам тебя, — Лялька обняла супруга за плечи. — Может быть, вспомним наше первое свидание?.. Сегодня я полна сил.

— Надеюсь, ты про совместное распитие газировки, потому что сегодня энергии у меня осталось процентов на пять…

— Тогда отправим тебя в спящий режим, едва я выполню свою часть дела, — Ляля рассмеялась и нежно поцеловала его в губы.

На суд Артём вернулся преображенный.

И никто не должен был знать, что битый час после прочтения письма у него лились слезы из глаз. И он внутренне вопил ко всем силам невидимым: отчего они дают человеку любовь, дождавшись таких обстоятельств, в которых его жизнь больше ему не принадлежит.

И зачем любви нужно преодолевать такое? Неужели он не мог встретить ее лет восемь назад и иметь счастливую и любящую семью?.. И никогда бы не было этого злосчастного эксперимента… Но он не мог выбирать. А потом изнутри его вдруг начали наполнять уверенность и сила, как будто он больше не думал о своих страданиях, будто узрел смысл своего существования, который раньше ему был недоступен.

Присяжных и всех присутствующих в зале покоробило бы от кадров с камер видеонаблюдения, которые демонстрировали реанимацию Ханны. Люди настолько отвыкли от вида крови и прочих природных процессов, что пережить такое могли бы только хирурги или акушеры. Эффект от зрелища, однако, существенно сглаживался качеством записи. По причине сбоя по электросети, который на непродолжительное время настиг в тот вечер весь регион, картинка была в серьезных помехах, а звук отсутствовал вовсе. Видео же последующего лечения Ханны начиналось с темного экрана в серых линиях, а дальше вообще вырубалось, так что нельзя было даже примерно сказать, что там происходило.

Адвокат назвал это техническим чудом. Сторона обвинения лишалась самой строгой своей статьи: применение экспериментальных препаратов оставалось недоказанным. Кроме того, предполагаемый «фильм ужасов» растерял почти весь драматизм, на который в суде присяжных весьма рассчитывал прокурор. Диалоги Артёма с врачом пропали и уличить свидетеля во лжи также стало невозможно.

Ханна же вздохнула с облегчением: никто не увидит ее в моменты срывов, которые с ней приключились.

Когда Лялька спросила мнение Бьорна о подобных неполадках, он только пожал плечами: такое может быть со сложной аппаратурой. А на вопрос, видел ли он когда-то нечто подобное, он ответил, что никогда. Что ж, объективная реальность. Но как вовремя!..

— Ну как? — Лейла, которая в этот день присутствовала вместе с мужем в суде, по приглашению пристава скользнула обратно в зал. Судья велел вывести перед просмотром всех беременных, пожилых и недомогающих.

— Надежда есть, — резюмировал Бьорн, показав пальцами неопределенный жест.

Ханна вышла на место для допроса, и публика будто бы отдалилась от нее на сотни метров. Она внимательно выслушивала каждое объяснение Артёма, но сейчас в груди ее бился скорее его взгляд, чем голос.

— Ханна Ковальская, 26 лет, не замужем, образование — две научные степени, профессия — социальный политик. Клянусь говорить правду… и да поможет мне Бог, — она принесла присягу и скользнула глазами по лицу подсудимого. Она призналась ему в любви — это ли нагоняло на нее волнения больше, чем то, что она задумала сейчас?..

— Ответьте суду, как в отношении Вас был проведен эксперимент и что случилось дальше? — вопросил государственный обвинитель.

— Я помню, что отлично себя чувствовала в тот день. Говорила врачу и исследователю о своей работе, о своем волонтерстве, о том, как важны мои занятия для всех людей, которые ко мне приходят…

Артём не сразу понял, почему влюбленная в него женщина рассказывает суду об этих вещах. Ведь речь тогда шла в основном о ее зеленых глазах.

— По записи видно, что мне стало плохо. Когда исследователь заметил это, были, кажется, произнесены слова «отравление» и «ошибка врача». Последнее, что я помню: я открыла глаза и, по-моему, даже схватила его за руку и попросила спасти меня, просто умоляла… Я умоляла спасти мне жизнь… Я говорю о подсудимом.

— Потерпевшая, Вы не упоминали об этом на предварительном следствии.

— Я знаю. Мне было тяжело собрать все детали… Но потом… все так отчетливо вдруг вернулось, я вспомнила, что думала о своей работе в те минуты, видела нуждающихся во мне, сколько могу еще сделать… В этом тяжело признаваться: я хотела спасения любой ценой и, наверное, склонила к этому исследователя.

Лялька прикрыла губы пальцами. Ханна беззастенчиво врала.

— Вас связывают с исследователем личные отношения?.. — задал вопрос прокурор.

— Нет. Мы виделись всего три раза: на предварительной беседе и два дня на испытаниях.

— Почему подсудимый не упоминал о Вашей просьбе в своих показаниях?

— Не знаю. Возможно, он счел это несущественным. Или забыл. Прошло уже много времени, а все произошло так быстро.

— Давал ли Вам подсудимый какие-либо препараты после случившегося?..

— Он делал мне инъекции глюкозы, так как меня тошнило и я не могла есть.

— Почему скорая помощь была вызвана только на следующий день?

— Я не врач, я не знаю. Видимо, в этом не было необходимости. На следующий день меня не стали госпитализировать, а в предыдущий я отлежалась в палате при лаборатории.

Артём понадеялся, что на лбу у него не выступит испарина. Ханна сочиняла для него целую историю, о чем ее никто не просил. О которой понятия не имел его адвокат, пытавшийся теперь скрыть от зрителей дикий взгляд, норовивший прорваться к потерпевшей и прекратить импровизацию, которая могла иметь самые непредсказуемые последствия.

— Заметили ли Вы циничное отношение исследователя к существующим социальным нормам? — продолжал прокурор.

— Не заметила. При эксперименте он был профессионален и сдержан, вел себя в высшей степени этично. Одобрял мою работу. Сказал, что такими делами нужно восхищаться.

— А после реанимации?

— Он был очень расстроен, но старался ободрить меня. Говорил, что, коль скоро я так быстро пришла в себя, у меня есть все шансы на выздоровление. Я просила его быть со мной рядом: мне было очень страшно. Говорят, это симптом отравления. Я настаивала. И он остался.

— Спасибо, потерпевшая…

— То есть Вы говорите, что Ваша работа впечатлила исследователя? — допрос продолжил адвокат.

— Она впечатляет всех. В себе я сумела реализовать все, чему нас учили еще со школы, — ответила Ханна.

— То есть Вы утверждаете, что в Вашем лице подсудимый спасал наши общественные устои?

Артём едва сдержался, чтобы не выкрикнуть: «Ты сейчас серьезно?!» Но он не мог не отметить, как быстро сориентировался Алекс.

— Возражаю! Вне компетенции потерпевшей, — оборвал прокурор.

— Возражение принято, — заявил судья.

Дальнейшее исследование доказательств превращалось в гирлянды фраз.

— …Результаты экспертизы свидетельствуют о научной безосновательности применения таких методов, как выпускание крови с помощью режущего предмета, для этого не предназначенного.

— Результаты экспертизы, проведенной по ходатайству стороны защиты, говорят о недостаточной исследованности вопросов реанимации при криминальных отравлениях и отсутствии адекватного алгоритма действий, закрепленного формально. Статистика подтверждает, что при сопоставимой дозировке отравляющего вещества и последующем введении адреналина 96 % жертв в себя уже не приходило, а 4 % умирало в течение недели…

— Возражаю! Статистика дана по бо́льшим дозам!..

— Прошу суд учесть, что у пациентки гиперчувствительность к отравляющим веществам…

— Сторона обвинения ходатайствует о вызове еще одного свидетеля — заместителя администратора корпорации «Новый мир».

В этот день Лялька, старавшаяся по мере приближения окончания процесса не пропускать заседаний суда, узрела своего бывшего, вошедшего в зал без особого настроения.

— Пауль Кёрнер… 34 года. Замадминистратора компании «Новый мир».

— Поясните суду, почему следователи не смогли произвести выемку всех доз экспериментального препарата во время обыска лаборатории, — взглянул прокурор.

— В компании существует внутренняя процедура, утвержденная на основании Рекомендации Совета по лекарственным средствам при Всемирной организации здравоохранения: если экспериментальный препарат оказался опасным, его уничтожают, оставив достаточное количество для проведения исследований криминалистами, — произнес Пауль хмуро. Он оставил за кадром, что ему позвонила Лейла и попросила ускорить процесс. В тот момент он все еще был в долгу перед Артёмом и Сашей, которые в свое время прикрывали его алкогольные подвиги. — В данном случае было возбуждено уголовное дело: девушке стало плохо во время исследований, и мы приняли соответствующее решение. Главный администратор и все замы проголосовали единогласно на следующее же утро.

— Разве ей сделалось плохо от препаратов, а не от яда для эксперимента?

— Мы не ученые, а управленцы. Ясно, что она пострадала в процессе испытания этих самых препаратов. Это почти точная формулировка из нашей Инструкции… Я предоставил ее заверенную копию в материалы дела.

— Как же тогда следствие должно было установить факт недостачи, если препаратов уже не было физически?

— Для этого есть журнал регистрации их расхода и прихода, — пожал плечами Пауль.

— Вы признаете, что реальный расход может не соответствовать записям?..

— Откуда мне знать?.. Теоретически все может быть.

— Возражаю! Сторона обвинения лишь показывает, что следователи не пожелали вовремя выполнять свою работу! — вмешался защитник. — Ваша честь, разрешите задать свидетелю вопрос!

— Разрешаю, — ответил судья.

— Господин Кёрнер, скажите нам, была ли у следователей возможность провести выемку всех препаратов в вечер ареста?

— Конечно. Мы никогда в таком не препятствуем.

— Больше нет вопросов.

— Сторона обвинения подвергает сомнению, что испытуемая могла столь скоро прийти в себя после нетрадиционной реанимации без применения дополнительных лекарственных средств… — продолжил прокурор.

— Государственный обвинитель решил прибегнуть к теориям заговора за отсутствием доказательств?.. Прошу суд обратить внимание присяжных на то, что в материалах дела нет данных о недостаче препаратов.

— На тебя все работают, — сказал Бьорн жене.

— Потому что у меня валькирия внутри. И еще викинг снаружи. Все меня боятся, — отозвалась Ляля.

— К порядку в зале! Соблюдайте тишину! Суд напоминает сторонам о необходимости ссылаться только на исследованные в судебном заседании доказательства! Присяжные не должны учитывать никакие теории заговора и домыслы! — поставил точку судья. — Свидетель, можете занять место в зале суда.

— Я прошу суд разрешить мне удалиться, поскольку мое присутствие необходимо на работе, — попросил Пауль.

— Разрешаю. В случае необходимости свидетель может быть вызван повторно.

Пауль покинул зал, глядя перед собой, и Лялька подумала, что, наверное, нескоро его снова увидит.

По логике, прокурор должен был отказаться от части обвинений, что существенно бы улучшило участь Артёма. Но государственный обвинитель с таким решением не спешил.