В новый день

5

Неприятней всего осознавать, что за каждым углом может скрываться опасность в виде наркомана с заточкой.

Неприятней всего осознавать, что из каждого окна на меня может смотреть, словно ученый через микроскоп на микроба, десяток-другой снайперов сквозь прицелы своих дальнебронеслонобойных винтовок, на чьи калибры не налезают самые дорогие глушители.

Им просто надо будет дождаться момента, когда в округе раздастся какой‑нибудь выстрел — грабителя ли в свою жертву, нежелающую отдавать жалкие пару сотен, на которые и самой грязной химии или сигарет не купишь, или это офисный работник за тридцатник стреляет в свою жену и физически лучше сложенного парня, который только что побил все рекорды, упомянутые в книге «Самые жалкие эпизоды человеческой жизни», сказав «Все не так, как ты думаешь!».

— Все не так, как ты думаешь!

Бам.

Раз труп, два труп.

А третий труп все еще ходит по городу, просто потенциальная энергия заготовленной для него пули не перешла в кинетическую.

Кстати, я могу быть если не автором той книги, то уж точно ответственным редактором и занимать несколько разворотов статьей про меня.

Этому таинственному снайперу, чье существование не было подтверждено на самом деле, но чье присутствие (а это вещь поважнее пресловутого существования) я ощущал некой волшебной частью затылка, которую всегда жжет, когда на тебя смотрят, надо будет дождаться момента, когда будут раздаваться чужие выстрелы, и чужие пули будут прорываться сквозь чужое мясо и кости в чужие органы.

В общем, стрелять он мог когда душе угодно.

Мне показалось, что в аллее промелькнула чья‑то фигура, и будто бы у нее были такие же круглые огненно-белые глаза, как очки Председателя.

Настолько уж они выжглись у меня на сетчатке.

В то же время, проходя чуть более незаметными путями вдоль чуть менее знакомых переулков, я не то что бы особо трясся за свою шкуру. Если я и трясся, то лишь от ломки и еще не отпускавшего меня до конца похмелья. Далее — уж что‑что, так я не хотел словить пулю, каким бы жизнененавистником я ни казался.

Я правда хотел выполнить это задание.

Нет, даже так: я хотел дойти до своей цели, а то, что тем самым я окажу услугу каким‑то жирным дегенератам, погрязших в своих креслах, шлюхах, деньгах и стимуляторах — на все это плевал я с высокой колокольни, с которой я потом, позвонив в набат так, что все эти твари оглохнут, спрыгну, и, дай бог, я приземлюсь на чью‑нибудь тушу и выживу.

Но ее это не вернет.

Хотя она, моя… А кем она мне была? Женой? Любовницей? Другом? В общем, она вернулась.

Я предпочитаю называть ее «моей спасительницей».

Еще раз — становиться трупом в мои планы не входило, но почему бы не устроить себе небольшую эмоциональную встряску, почему бы не схватиться одной мокрой рукой за оголенные провода, схватив за горло кого‑нибудь из них? Надо делиться приятным с друзьями, не так ли?

В общем, когда я взглянул на карту, на которой были помечены места, в которых мою цель уже успели заметить, то мне стало вполне ясно куда идти. Дело в том, что она призраком материализовалась во всех заведениях, где мы когда‑либо были вместе. Так, она была уже в местах пяти из чертовой дюжины наших местечек.

Нет, дело не в том, что нам не сиделось на одном месте — обычные меры предосторожности, ведь уж что‑что, так по оставленному кем‑то следу легавые и прочие шавки шарят будь здоров.

Чем я лучше?

Я еще раз посмотрел на карту. В принципе, думал я, тут можно прикинуть ее маршрут — она идет на восток, отклоняясь иногда, из‑за чего ровная линия ее пути напоминает кардиограмму человека, чье сердце стучит уже чисто из вежливости. Ближайшим местом, куда мне стоило идти, был какой‑то клуб, название которого было намазано тусклой краской на кирпичной стене.

Одно из тех мест, в которых можно провести время, пока музыка не начнет заглушать слова и мысли, где за стойкой каждый раз новое сомнительное лицо, но где, на удивление, все знают постояльцев и наливают вполне сносную выпивку.

Неплохое место, чтобы скрыться от толпы в толпе.

Я шел и курил, не выпуская сигарету изо рта, потому что руки были заняты несколькими вещичками в моем кармане, которые я не хотел выронить из‑за внезапно налетевшего ветра, напоминавшего неряшливого менеджера среднего звена, опаздывавшего в свой офис-загон и сшибавшего всех на своем пути, забывая извиниться.

Кстати, знаете анекдот про алкаша, потерявшего ключи? Очень хороший анекдот.

Как‑то темной-темной ночью один грязный-грязный и пьянющий джентльмен ползал на четвереньках вокруг единственного горевшего на улице фонаря. Случайный прохожий подошел к нему и говорит:

— Вы потеряли что‑то?

— Да я там, этсамое, ключи, вон, возле машины потерял.

— А где машина?

— Да вон там вот.

— А чего ты тут их ищешь‑то?

— Так здесь ж лучше видно!

Занавес.

И вот я шел к точно такому же фонарю, который, кстати говоря, мог вовсе и не гореть. На улице было довольно пустынно — только снег да пара огней. Где‑то вдалеке проезжали машины, а вдалеке кружили вертолеты. До клуба оставалась буквально метров двести.

Я ровным шагом ступал по заснеженному тротуару, равномерно оставляя чуть-чуть неровные следы — подбитая нога порой давала о себе знать. Только сейчас я понимаю, что мог бы, не знаю, кидать за собой хлебные крошки или ампулы с нейронаркотиками, чтобы преследователям было так же легко идти за мной, как и весело.

Но всему свое время. Пока что я наслаждался полным неведением.

В кино, если слыхали про такое старое развлечение, бывал такой чудный эффект, когда герой идет к какому‑то предмету, а он все отдаляется. Жаль, что такое бывает только на экране.

Как же мне иногда самому хочется стать персонажем какого‑нибудь подобного фильма. Комедия года будет, гарантирую! Я это к тому, что я все‑таки дошел до этого то ли клуба, то ли бара, то ли притона, то ли просто вшивого подвала. Ну, то есть так не всегда было, когда‑то с ней мы там провели немало неплохих вечеров.

Как это называется, по-вашему‑то?

Прогресс.

Элитное заведение теперь доступно для широких масс.

«Охват максимальной аудитории» — так это часто называется.

Здание было все таким же здоровенным бетонным кубом. Несмотря на деревянную ретро-обстановку внутри, дом‑то был всегда каменной глыбой. Бар этот просто его разместили в одном из уцелевших после бомбежек зданий, а выстояли как раз всякие неповоротливые громадины

Я дошел до все той же тяжелой двери — отворю ее и растворюсь.

А вот и нет — дверь совсем не поддавалась, словно руками-ногами уперлась в проем. Странно. Была всегда открыта. Сначала я подумал, что, может быть, створки приморозило друг к другу, но я тут же отбросил эту идею — вряд ли люди только заходили и не выходили уже несколько часов. Да и не так уж холодно тут — по крайней мере, прогноз погоды на моем телефоне показывал лишь около десяти градусов ниже нуля.

Только не говорите, что клубака тут больше нет. И не скажем — я четко слышал доносившиеся откуда‑то из преисподней басы.

Я детектив или нет?

Возможно. Однако задетектить вход оказалось делом вполне тривиальным — вход оказался с другой стороны, и, чтобы попасть внутрь, надо было спуститься по лестнице, ранее ведшей, по всей видимости, в какой‑то подвал.

Хм, деградация налицо. Там им и место, сказал бы я, но я так не скажу, поскольку двойными стандартами не болею, и мне там тоже было самое место. Лестница казалась каменным языком окоченевшего трупа. Чернота внизу — его глотка.

Бон аппети!

Но, оказавшись еще на том участке, которые отвечает за восприятие сладкого вкуса, я почувствовал неподдельную горечь ситуации — я увидел камеру, язычок, с которым если обращаться неаккуратно, то начнется нехилая такая рвота.

У меня не было желания в очередной раз становиться отбросами механической жизнедеятельности, поэтому я был вынужден найти какой‑нибудь способ обойти или обхитрить этот стеклянный глаз в помятой коробке. Прокрасться? Нет, пока я дойду до ее слепого места, я попаду в объектив быстрее, чем обдолбанная кокаином певичка, попавшая в аварию и по пути обронившая мешок своего домашнего порно.

Как хорошо, что думают за меня!

«Вставь меня в телефон — направь камеру на лицо, дружок» — было написано на футляре, в котором лежал маленький чип, одно из тех устройств, что мне выдал тогда Председатель.

В темноте занюханного спуска в смрадной парадной, где мне явно не рады, я пытался вставить эту карту в слот, но она все выскакивала из трясущихся пальцев, как нить моего повествования.

Щелк.

Словно пуля в обойму самоубийцы.

Предпочитаю сеппуку — хоть какой‑то контакт с чем‑то живым, пусть это и будут разрезанные внутренности.

На экране загорелось приветственное сообщение, которое даже имело наглость знать мое имя. «Кем ты хочешь быть сегодня?»

Вопрос на миллион.

Я хочу быть монахом в глуши, чтобы рядом был старый пруд, и единственным звуком, прерывавшим тишину, был прыжок лягушки в воду.

Хочу поспать в могиле неизвестного солдата, потому что я зря тогда думал, что выйти из войны живым — лучшая награда.

Хочу быть отцом семейства. На зеленой лужайке стоит гриль, где жарятся сочные бургеры. Нос щекочет запах свежескошенной травы — мокрый, зеленый запах. Смех детей. Сын дуется на меня, что я не пришел посмотреть его матч, но, обещаю, — это в последний раз, папа заработал достаточно, чтобы уйти на заслуженный отдых. Она подходит ко мне, в легком ситцевом платье, весьма свободном, но под ним все равно прослеживаются ее женственные формы. Я прикасаюсь к ее бедру. Она наклоняется ко мне, и я слышу аромат ее светлых локонов — свежий, легкий аромат. Она целует меня, а потом говорит, тихо-тихо, так, чтобы мог слышать только я:

— Ты убил меня.

Я не хочу быть собой.

Почему мне вообще надо выбирать какой‑то образ?

Какая мне разница?

Видео со всех камер стекается в огромные кладбища с надгробиями-серверами. И что с того, что меня заметят? Узнают, где я?

Они мне помешают найти ее. Внутри, по крайней мере, затеряюсь в толпе, выиграю время, наведу справки.

Я торопливо выбрал какой‑то образ на экране, меня обволокла голограмма, и я зашел внутрь.

Кем ты хочешь быть?

Я хочу быть человеком.