В новый день

6

В толпе невозможно затеряться. Там еще сильнее ощущаешь себя как нечто уединенное, одинокое. Отколотый кусок мирового фрактала.

Со всех сторон меня избивал стробоскопический свет, и вспышки были ярче и пронзительнее, чем взрывы бомб во время авиаударов.

Музыка. Можно ли назвать музыкой гудение, скрежет, грохот тысяч машин? Сломанные ритмы, хрипящие синтезаторные мелодии, визгливые цифровые инструменты — и под такое звуковое сопровождение я продвигался по конвейеру, который доставлял меня то ли на сборку, то ли меня сейчас сожмут в куб и выкинут на свалку металлолома.

Мельком уловил на себе более-менее безразличные взгляды вышибал — здоровых шкафов «два на два», обитых тесными черными костюмами, пропотевшими насквозь, в мозгах у каждого по боевому чипу, рассчитывающему за тебя куда, как и с какой силой ударить. А так же мускульные стимуляторы, из‑за которых они могут бегать, прыгать и бить быстрее, выше, сильнее, только вот еще пара лет — и все их бицухи лопнут, как кровавый мыльный пузырь.

Надо двигаться быстрее — если они поймут, что меня вряд ли можно зачислить в ряды фанатов современной электронной танцевальной музыки с ее гулкими ударными, то ударные появятся и на моем лице.

А ведь мы были здесь — здесь впервые и познакомились.

Знала ли она тогда, что из‑за тебя она умр…

Хватит.

Где‑то тут уже должна быть если не разгадка, то хотя бы оброненное слово, улика, что приведет меня к истине, взяв за руку это ковыляющее пьяное тело. Дайте мне заползти в дом Истины! Пустите!

Сильно ударил в плечо одного из местных тусовщиков.

Старайся меньше задевать их.

Пустые глаза. Люди в грязной одежде, люди в модной одежде, люди в мокрой одежде. Движение — быстрые, резкие, медленные, соблазнительные, развратные, тупые, дерганные. Эпилепсия. Теряют сознание прямо на ходу. Работа спинного мозга обратно пропорциональна головному.

Это фишка стимулирующих улучшений — иногда эффект напоминает припадок. Небольшой передоз.

Змея ползет сквозь стадо. Мне казалось, меня сейчас растопчут.

Когда мы с ней тут проводили вечера, тут было не так людно и жарко.

Они хотят, чтобы было жарко.

Они так согреваются. Снаружи холодно.

Это не танец дождя, это танец Солнца — но не того огромного светила, а раскаленного огненного демона, что своим взглядом выжигает все живое.

Транс.

Забыться.

Сгореть.

Техника перетруждается и тоже перегорает.

А я — затерявшийся и пережеванный шестеренколюдьми детективинтик.

Люди смыкаются в объятьях, высасывают друг из друга душу рот-в-рот, лапают друг друга, разнимаются, ищут нового партнера: и все подпрыгивая, виляя задницей, топая, качая головой, вскидывая руки в воздух, воздавая хвалу Солнцу-стробоскопу наверху. Огромному металлическому шару.

Дымовая машина только придавала всему этому действу некой инфернальности. Еще чуть-чуть, и я достану пистолет и… а пуль нет, жаль. Что ж, тогда потанцуем? Я плохо танцую, я говорил же. Но она как‑то вынудила тебя, и мы медленно кружились под звуки саксофона и еще каких‑то старых инструментов, названия которых я и не запомнил.

Сколько я прошел? Резко развернулся, что посмотреть.

Еще видна дверь. Ну это просто потрясающе!

Есть ли тут камеры? Конечно, есть. Я был даже благодарен толпе. Она меня скрыла в себе. Поглотила и толкала дальше, как огромный кишечник.

От таких, как я, всегда отравление — нарушаем баланс желчи в организме. Это даже не люди — заросли какие‑то.

Никто на меня не смотрит. Никто ни на кого не смотрит. Главное идти.

И…

Сильно врезался в одного из местных. Он был в бледно-голубой рубашке и в здоровенных очках-авиаторах. Его волосы были мокрые от пота. Едва стоял на ногах. Он весь мгновенно распетушился, но я прошмыгнул внутрь какой‑то обособленной группы девчонок с волосами всех цветов радуги. Я все еще слышал какие‑то отрывистые крики того парня. Или я сам придумывал, что он мог бы мне крикнуть:

— Убийца! Предатель!

Спасибо и на том. Так или иначе, я не хотел проблем.

Сконцентрироваться и просто медленно идти дальше, аккуратно раздвигая эти фигуры перед собой. Стараюсь не трогать их — но они прижимаются сами. Шрамы, татуировки, мокрая кожаная обшивка, волосяной покров. Следы от вживленных нейронных плата, плата за расплата, плакать — агорафобия, хотя, кого мне бояться тут, лишь времени, что я теряю, ходя кругами, а помнишь, что я говорил тебе про круги

Постой, отдышись немного.

Меняются ритмы в песне — меняются ритмы их движений. Теперь они все покачивались, словно камыши на болоте. Я чувствовал, что утопаю. От такой музыки медленнее билось сердце. Они все были синхронны — еще одно преимущество некоторых улучшалок.

Чувство единения, что мы утратили во время войны. Мыслим на одной волне. Сколько герц?

Я спокоен — я очень спокоен. Просто не выспался, не проснулся — меня проснули. Я помню ту сцену, ту деревянную, местами, кажется, подгнившую сцену с облупившимся лаком. Там теперь стоял диджей.

Было ли раньше все лучше? Изображение на старой пленке полно помех, неточностей, недоработок, царапин, и картинка идеализируется нашим разумом, для которого это тогда был просто верх, пик, совершенство. Объясни им сейчас — не поймут. Но они не виноваты. Они просто родились в другое время. А ты предпочел остаться в своем.

Поэтому так сложно идти сквозь эту толпу.

У меня голова болит от спокойствия.

Руки вверх, вниз, вверх.

Какая‑то девчонка положила руки мне на плечи, пытаясь увлечь за собой. У нее были короткие черные волосы. Лет четырнадцать-пятнадцать. Ниже меня. Пьяная. Я так же чувствовал запах тоника, выходившего у нее с потом и слезами — порой и такое бывало. Она тянулась ко мне, чтобы поцеловать меня, вцепиться своими губами в мои.

Молодость, жизнь, вибрации, трение. Какие на вкус ее красные губы, налитые кровью и соками. Впиться — и вдруг заживешь.

Я резко нырнул вниз, чуть не потеряв шляпу, чтобы вырваться из ее объятий. Я развернулся — и ее уже не было. Я все еще видел перед собой ее улыбку — экстатическую, сумасшедшую, пьянящую улыбку жизни, что только начинала расцветать, как цветок, подпитываемый искусственным светом оранжерейных ламп и обогащенной минералами водой. Пусть пошалит.

Плодитесь и размножайтесь.

Во имя всего святого, мне надо уже дойти это этой проклятой барной стойки и выпить, чтобы хоть как‑то скрасить свое пребывание здесь. Это была большая ошибка пойти сюда — черта с два она здесь появится. Ладно, хоть какую‑то пользу извлеку из своего крестового похода.

Промелькнула стойка — спасен!

Будто сорок лет шел.

На полках пара бутылок какого‑то масла или что там, не важно, хоть было бы то, что всегда просили — я просил, а она не пила, ну, то есть она пила обычно вино, потому что это было самое легкое из того, что обычно наливали.

К чему я это?

А где же, интересно, то бармен со смешными бакенбардами. Сказал, что просто брился так, специально не отращивал. Никогда не понимал, как это так. Еще он все время носил один и тот же галстук, явно от другого костюма. Сказал, что талисман с войны.

Все мы цепляемся за прошлое.

Жалкие.

По фигуре кто‑то совершенно другой. Девушка.

— Эй, — крикнул я, чтобы привлечь к себе внимание.

Никакой реакции.

— Эй, как насчет обслужить‑то? — где мои манеры.

Барменша неторопливо подошла ко мне. Она была очень похожа на ту девицу, что вцепилась в меня ранее — точно такой же оттенок волос, только у этой челка закрывала половину лица, но под ней я смог разглядеть повязку на глазу. Окурком? Ножом? Пулей? Неудачная операция? Рядом на щеке пара шрамов — значит, ей вырезали глаз, чтобы потом, нафаршированный имплантами, продать его кому‑нибудь, кто страдал плохим зрением.

Добровольно ли она сделала это? Или срочно нужны были деньги?

По ее немного зажатой манере, я понял, что она много чего повидала. Хотя в ее возрасте бегать бы ей с мальчишками с уроков, писать в дневник свои секреты, болтать с подружками по телефону.

Я — старый дед, ретроград.

— Не видела тебя тут раньше. Ты кто такой? Откуда взялся?

— И я себя здесь раньше не видел, дорогуша! Невероятно, как тут умудряются запомнить хоть кого‑либо! — сказал я, мучительно изображая неподдельное удивление.

Следы от инъекций на шее. Справа. И она правша. Испорченные дети.

— Эй, эй, — сказал я ей, как только она начала отходить, приняв меня за очередного психа, — Где берешь? Сама хоть? — показал я пальцем ей на шею. Она сразу же закрыла ее рукой, а лицо исказилось от гремучей смеси гнева и смущения, — Мне просто тоже нужно.

— Не продаем такого.

— Ну а сама где берешь? Да я не коп, я тоже, — показал ей небольшой шрам и на свой шее, — из страждущих.

— Не знаю, — не врала, — Дают.

Такая у них зарплата. Неплохо придумано — но ничто не ново под Луной.

— Ну так что будешь‑то? — недовольно спросила она.

— А я думал, мы друзья!

Из‑за пазухи слегка вытягивает небольшой пистолет. Холодная стал нежится рядом с ее очевидно небольшой, едва набухшей грудью. Плоть и сталь.

— Виски на камнях. Три рюмки сразу.

— Три?

— Да, три! Три!

— Да поняла я.

Наливает и ставит, я кладу банкноту на стол, она ее мгновенно забирает. Стаканы холодные, а жидкость немного вязкая.

Раз.

Не так уж и мерзко, но все равно дерьмо собачье — как и надо, если честно. Алкоголь своим вкусом, своей отвратительностью должен напоминать тебе, почему и зачем ты его пьешь. Горькие дни — горькое пойло.

— А ты кто такой вообще?

— Да так, просто мимо проходил, искал кое‑что или кое-кого.

— Не мое это дело, в общем.

— Сразу видно умную девочку!

Она то ли обиделась, то ли смутилась. Женщины!

Два.

Я не замечал, как сменялись треки.

— А ты…, — попытался я нарушить неловкое молчание, — просто работаешь здесь, или…

Барменша наклонилась, чтобы достать что‑то из‑под стойки.

— Да тихо, тихо! Я просто…

— Что? Я ставила бутылку на место, — сказала она и слегка засмеялась.

Совсем еще ребенок. Может, рассказать сказку?

— Когда‑то, — начал я, когда она уже отвернулась — тут все вообще по-другому было. Вряд ли ты застала еще, — и она снова уставилась на меня.

— В общем, там раньше была настоящая сцена, с настоящими музыкантами, там они играли что‑то себе, играли. И людей мало было. Совсем. И столики везде стояли.

Я посмотрел ей в глаза, точнее, в тот глаз, что не был скрыт повязкой и челкой. Блестит. Или мне кажется — хочется.

— В общем, не так шумно здесь было. Не так много людей — всегда же хочется одному побыть, да? И как‑то… Не так страшно было. Не так. Потом война — но это ты уже, наверное, знаешь.

— Угу.

Я еще раз посмотрел в ее искрящийся глаз. Затем повертел в руках последнюю рюмку. Толпа. Танцуют. Ничего не замечают.

— И я помню, в старом фильме еще слышал, парень один сказал: «Весь мир остался три рюмки позади».

ТРИ.

Рюмка прилетела ему прямо в глаз, и он пошатнулся, но не потерял равновесия.

Они следили за мной все это время. Из дома? С улицы? Внимательнее надо быть, старый придурок!

Не полиция, не спецназ — а мусорщики моих конкурентов.

Компания, отличавшаяся лишь логотипом.

Пока первый приходил в себя после удара, я, не вставая со стула, схватил второго за голову и ударил об стойку. Упало несколько бутылок. Вырубился сразу.

Первый оклемался.

Лишь бы никто не заметил нас. Приедет полиция — и все пропадом.

Он замахнулся, чтобы врезать мне прямо в глаз, но я был не настолько пьян, чтобы пропускать такие детские оплеухи.

Встать, увернуться. Я пнул стул, тот ударил второго по ногам — не больно, лишь бы выиграть время.

Он снова начал махать руками, как угорелый. Захват — пара ударов в солнечное сплетение.

Рука болела. Конечно — я, можно сказать, бил сковородку

Я взял со стола пепельницу и ударил его прямо по затылку. Пепельница не разбилась — чего не скажешь о его черепе.

Малышка-барменша хотела нажать на кнопку сигнализации. Она боялась. Боялась так, словно ее снова хватали еще ребенком на улице и запихивали в грязный фургон, раздевали на камеру, кололи в нее неизвестно что, вырезали ей глаз — я хотел бы, чтобы все это было ложью. Чтобы глаз она потеряла, играя с друзьями. Чтобы она работала в этой дыре, чтобы подкопить на колледж или помочь родителям.

В каком веке я живу?

Все не так.

Она потянулась за пистолетом, но руки ее дрожали. Может, она и усвоила тогда свой урок, но была слишком юной, чтобы стрелять по людям с необходимой хладнокровностью.

Выхватить оружие у нее из рук не составило труда, она, считай, сама мне его отдала. Я схватил ее ворот блузки, ее рот скривился не то от боли, не то от ужаса. Не в первый раз. Я знаю.

— Не надо… — прошептала она.

— Все хорошо.

Я слегка отбросил ее к стеллажам с бутылками, благо, там не было много чего, что могло бы попадать на ее милую макушку. От испуга она потеряла сознание. Или просто оцепенела. Мне было некогда это выяснять.

Пистолет оказался обычным шокером.

Пригодится.

Танцующие придурки даже ничего не заметили, лишь те, то были ближе всех к бару посмотрели на этот бардак, а потом, улыбаясь, отвернулись.

Привычное дело.

Я оглянулся и увидел то, из‑за чего я почувствовал, будто кто‑то схватил и сжал мое сердце, как гнилое яблоко.

Она здесь.

Здесь.

Я не знаю, может, это была галлюцинация, призрак, сбой в глазных сенсорах — но там, возле входа в клуб, у той самой двери, у единственного источника света стояла она, существо не из этого мира, отколотый фрагмент прошлого.

Она смотрит на меня!

Не могу разглядеть, как следует, но я знаю — она смотрит на меня. Ноги подкосило так, будто я сначала выпил литр виски, и затем мне вмазали клюшкой для гольфа по внутренней стороне коленей. Люди вокруг начали исчезать, проваливаться сквозь землю, но как только я делал малейшее движение вперед — они снова окружали меня кольцом, высокой стеной из потной плоти, которую приходилось кусать, рвать ногтями, резать, кромсать, чтобы пройти дальше.

Не уходи, не уходи, не уходи, не уходи!

Она не может быть настоящей, это всего лишь твоя цель, девушка с фотографии.

Но это, это она! Та самая, она!

Несмотря на расстояние, шум и толпу, я невероятно четко видел, что во взгляде ее, направленным на меня, был страх. Мотылек, залетевший на свет и сгорающий от пламени вонючего керосинового фонаря. Запуганный, потерянный ребенок. Она медленно направилась к выходу.

Нет-нет-нет, постой!

Я сделал пару шагов вперед, мышцы одеревенели.

Я почувствовал, как меня схватили за плечо:

— А, вот ты где, слышь? — привязался ко мне все тот же парень в авиаторах.

Я сбросил с себя его липкую клешню и хотел как можно быстрее пройти дальше.

— Не, погоди, я с тобой не закончил, ты! — услышал я голос со спины.

Он схватил меня за плечо.

Твою ж мать.

— Пошел вон.

Где она? Где она?

— Да ты кто такой, а? Я с тобой нормально гово…

Как раз проверим.

Я выстрелил в него из моего новенького шокера, и тот сразу задергался. Какие‑то девки посмотрели на него и засмеялись, подумав, что парень решил поразить и шокировать всего своими… искрящимися танцевальными движениями.

Он рухнул на пол.

Скоро его, наверное, затопчут.

Рядом с тобой, дорогая, никто не умрет. Никто — я не позволю. Если сдохнет и эта тварь, то что же с тобой?

Но…

Я могу вытащить его к стойке и положить туда.

Нет, нет, некогда!

Только, умоляю, не уходи, я скоро, скоро!

Как в замедленной съемке, этот яркий, освещающий все вокруг образ медленно направился к выходу и исчез из моего вида.

Распихивая всех, я помчался к двери.