В потемках

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Прошли еще два дня. Пуститься в обратный путь сразу, как настаивал Калий, старички не смогли — расхворался Ахаз. Старик так натрудил мышцы, что в первый день не способен был двигаться — отлеживался на койке за бархатной занавесью исповедальни. Подписать чек на тысячу лепт, как требовал племянник, Урия отказалась. Калий побушевал, но смирился. Он только выторговал у нее по сто лепт за каждый лишний день, проведенный в храме. Так что теперь все были заинтересованы как можно скорее уйти отсюда.

К этому времени рану у Силса затянуло. Рука, хотя и была еще окована, малоподвижна, но уже не причиняла ему поминутной боли.

Щекот, готовый был пуститься в обратную дорогу немедленно, теперь говорил, что отправится вместе со всеми.

— Так будет разумнее, — поддержал Ивоун. Щекот, несмотря ни на что, казался ему порядочным парнем. В случае необходимости Дьела и Силс могут рассчитывать лишь на его помощь. Более всего Ивоуна беспокоила судьба этих двоих.

Брил не знал, как ему поступить. Расстаться со своей игрушкой было выше его сил.

— Хорошо, я помогу тебе, — вызвался Щекот.

Лишь после этого Ивоун вздохнул свободно. Ему не хотелось, чтобы в стенах собора оставался кто-то еще. Сам он избрал свою участь сознательно: для него жизни вне храма не могло быть. А другим ради чего страдать? У них связи с суетным миром еще не разорваны, у каждого есть какие-то надежды. Остаться здесь для них равносильно гибели.

Последний раз собрались все вместе. Завтрак прошел мирно, без споров, без подкусываний. Все отлично сознавали, что путь предстоит не из легких. Обсуждали маршрут. Ясно было, что одного дня им не хватит и позаботиться о ночлеге следовало загодя. Неизвестно, удастся ли по пути раздобыть пищу и воду. Так что прибавлялась еще дополнительная ноша.

Дьела несколько дней потратила, чтобы сшить себе платье, из ненадеванной поповской сутаны. Тисненый по шелку крест золотился у нее на спине.

Только приступили к завтраку, когда вдалеке за стенами собора послышался грохот и лязг. Ивоун сразу же понял, что это означало.

— Что это? — встревожилась Дьела.

Ивоун отвел взгляд: сказать ей правду у него не хватило духу. По выражению ее лица было ясно: она догадалась сама.

Беспокойство охватило всех. Молча поднимались по винтовой лестнице на галерею. Лишь оттуда можно увидеть, что же происходит. Калий опередил остальных.

— Вот это да, — восхитился он. — Красотища!

Один из лучей недостроенного виадука обрывался над старым городом вблизи храма. Оттуда, почти с километровой высоты, на город летели старые автомобили. Пророческий сон Ивоуна сбылся. Машины падали точно так, как однажды пригрезилось ему в кошмаре. Из багажников сыпались запасные части и различный инструмент, раскрытые дверцы беспорядочно хлопали в воздухе. Автомобили падали в центре площади примерно за два квартала от храма. Одни из них застревали между уже наваленными раньше, другие подскакивали, точно мячики, и ударялись в стены ближних домов.

Всего над Пираной собирались провести четыре автострады. Так что сейчас над городом нависали восемь недостроенных стрел. И со всех восьми сыпались автомобили. Храм был окружен со всех сторон.

— Господи, это же кошмар, — сказала Дьела.

Ее руки в широченных рукавах шелковой сутаны выглядели изящными и хрупкими. Ивоун не мог отвести от них глаз.

— Этого следовало ожидать, — высказал Силс, морщась не то от внезапной боли в руке, не то от чувства, какое у него вызывало зрелище. — Автомобильное кладбище. Это все, зачем еще нужны старые города.

— Безумие?

— Прогресс, — поправил ее Силс.

Было ясно, что выбраться из города под бомбежкой немыслимо.

— Когда-то это должно кончиться, — высказала старушка Урия, испуганно глядевшая на небо.

— При нынешних темпах производства — никогда, — вслух подумал Силс.

— Господь не допустит, — возразила Урия.

Голос Силса, произнесшего последнюю фразу о темпах производства, внезапно прояснил память Ивоуна: он вспомнил, где именно слышал этот голос прежде. Так ведь это же Силс Сколт, тот самый Сколт, на которого год или полтора года назад обрушился праведный гнев всех добропорядочных телезрителей. Даже Ивоуну показалось тогда, что журналист зашел чересчур далеко в своих выводах.

Ту передачу Ивоун запомнил. Отчасти, может быть, потому, что редко включал телевизор. Но Сколт и начал тогда необычно.

— Давайте вместе посмеемся над горячностью молодого задиры, — предложил он зрителям. — Вспомним историю двадцатилетней давности. Происходило это так…

Лицо сорокадвухлетнего Сколта, ведущего передачу, померкло — на экране возник молодой Сколт. Что верно, то верно, он действительно был задирист и горяч. Нынешний пожилой Сколт в сравнении с ним выглядел, как само спокойствие и выдержка.

На телеэкране прокручивали запись давней беседы семидесятилетнего старца с юным Сколтом, начинающим журналистом. Собственно, их разговор нельзя назвать беседой — скорее словесным поединком, исход которого был заранее предрешен. Житейская мудрость старца не могла противостоять беспрерывным уколам язвительного журналиста, сразу же захватившего роль ведущего; своими короткими репликами и даже своим выразительным молчанием, он направлял разговор в выгодное для себя русло. Спор шел о достоинствах старой и новой морали. Старичок шамкающим голосом упрекал молодежь в отсутствии идеалов. Он сбивался, путался, терял мысль и Сколт без малейших усилий одной лишь репликой, одним словом, а то и просто иронической ухмылкой сводил на нет все доводы противника.

Сцена эта оборвалась внезапно. Эффект обрыва старой записи был учтен опытным Сколтом. На экране вновь появился он — сорокадвухлетний журналист, умеющий теперь снисходительно судить собственные ошибки и заблуждения. Верно, в подобном осуждении, было в любование собой, но об этом догадывался не всякий зритель, и не сразу. Подобным ходом умудренный журналист заставил зрителей поверить в свою теперешнюю искренность.

— Нет смысла смотреть эту передачу до конца. — сказал он, иронично улыбаясь. — Неужели не ясно всякому мыслящему человеку, на чьей стороне правда: на стороне ли беспринципного юнца, способного ради минутного успеха, ради своей карьеры просмеять кого угодно, или же на стороне доверчивого и обманутого старца, вся беда которого состояла лишь в том, что он не умел как следует изложить свои мысли.

От души жалею, что теперь его уже нет в живых и я не могу принести ему мои чистосердечные извинения. Запомните этого человека, запомните его голос, — с пафосом призвал Сколт. — Только что вы слышали голос человека, жившего в ту. теперь уже навсегда ушедшую пору, когда люди не боялись еще называть вещи собственными именами: чревоугодника называли обжорой, выпивоху — пьянчужкой, а про распутника не говорили — жизнелюб.

— Теперь много говорят о прогрессе. — продолжал Сколт. — И прогресс почему-то связывают с количеством автомобилей, и тоннами металла, выплавленного на душу населения. Но разве мыслимо именовать прогрессом условия, при которых человек теряет духовность?

Ивоун уже тогда, сидя возле телевизора, представил себе, какой гнев вызовет столь откровенное бунтарское заявление известного журналиста. Более всего люди не хотят слышать правды. Да он и сам не распознал тогда в Сколте своего единомышленника.

«Ну, это слишком!» — примерно так подумалось ему тогда.

И еще одно стало ясно Ивоуну: прошедшие двадцать лет не образумили Сколта, во всяком случае, не убавили задиристости. Просто за эти годы он изменил свои оценки.

Вот, выходит, кто очутился в их случайной компании.

«Так ведь…» Почему же он сразу не догадался? Она ведь даже имя свое назвала — Дьела. Дьела Сколт — знаменитая органистка. Ее концерт запланирован на одно из ближайших воскресений.

Примерно сто лет назад в соборе впервые устроили не богослужение, а концерт органной музыки. С тех пор ни одно воскресенье не обходилось без выступлений лучших органистов. Вот почему Дьела так выжидающе поглядела на Ивоуна, когда назвала свое имя: уж он-то должен был слышать про нее. Почему же он не вспомнил?

Тем временем все спустились назад вниз по винтовой лестнице.

— С вас еще сто лепт, милая тетушка, — сказал Калин.

— Это почему? — подпрыгнула та на месте.

— Еще один лишний день.

— Так не по моей же вине.

— Выходит, по моей? Как знаешь. Мы отправимся с Пловой одни. Вытаскивай своего инвалида сама. Черт его тащил сюда.

При упоминании черта тетушка торопливо перекрестилась.

— Не богохульствуй.

— Нужно как-то дать знать, что здесь люди, — предложил Ахаз.

— Покричи — может, услышат, — посоветовал Калий.

— Будь здесь рация, — высказала Плова.

Видно, и ее головку посещают иногда разумные мысли, обрадовался Ивоун. Ему ничуть не хотелось, чтобы вся эта пестрая компания застряла в соборе.

— Точно не знаю, но какая-то аппаратура есть, — сказал он.

Радиоузел помещался в склепе под спудом каменного фундамента. Когда-то, в незапамятное время здесь хоронили знатных граждан. Пирана тогда была еще языческим городом.

Увы, в склепе нашлись только динамики и приемник. Один из настоятелей собора лет десять назад намеревался установить в храме усилители. Но прихожане запротестовали. Приобретенная аппаратура ржавела и пылилась без употребления.

— Какой толк от этого дерьма? — Калий злобно пнул по ящику, в котором лежали динамики.

— Будет толк, — заверил Брил. Лишь один он рассматривал аппаратуру с вниманием, видно, хорошо отдавая отчет, что именно представляют собой все эти коробки, провода, изоляторы и наборы ламп. — Можно смонтировать передатчик, — вызвался он. — Два часа делов.

Видно, он знал свое дело. В его автомобильчике имелся необходимый инструмент и паяльник. Щекот и Калий по его указанию растягивали самодельную антенну между верхними ярусами соборных колонн. Брил заперся в склепе, колдовал над аппаратурой.

Два часа тянулись мучительно. Радиосвязи ждали, как избавления.

Должно быть, пока поднимались и спускались по узким лестницам, Сколт растревожил больную руку и теперь, уложив её в перевязь, взад и вперед шагал в проходе и баюкал ее.

— Приляг, отдохни, — посоветовала Дьела. — Вы знаете, он отказался принимать болеутоляющие средства. Говорит, мужчине положено терпеть боль.

Вскоре Сколт последовал совету жены — принял таблетку и скрылся в исповедальне.

— Боль он действительно может переносить без звука. Я убеждалась в этом много раз, — сказала Дьела.

— Многие считают, что это и есть главный признак мужественности — не выказывать боли, — сказал Ивоун.

— Для него это почему-то очень важно. Признаться, я не всегда понимаю его. Впрочем, вам это не интересно, — спохватилась она. — Люди всегда склонны болтать о своих болячках.

— Судьба обошлась с вами немилостиво. — При этих словах Ивоун посмотрел наверх, туда, где между двумя оконными пролетами виднелись одетые деревянным кожухом трубы органа.

Дьела непроизвольно повела взгляд туда же.

— Вы знаете, кто я?

— Догадался. Совсем недавно. Вашу игру я слышал только в записи. Признаться, вначале я узнал вашего супруга. Как-то я слушал его выступление по телевидению.

— Должно быть, вы не часто сидите перед телевизором, — усмехнулась Дьела. — Иначе вам не понадобилось бы напрягать память. Силс Сколт известный человек.

— Мне очень жаль, что ваше выступление сорвалось.

— Если бы только мое… Кто мог подумать, что список бессмертных оборвется так рано.

Ивоун знал, что имена органистов, приглашенных играть в соборе, заносились в список бессмертных исполнителей. Добиться приглашения было не просто.

— А что если вам сыграть свою программу несмотря пи на что. Орган исправен.

— Нет, — с живостью обернулась к нему Дьела.

— Вам не будет хватать слушателей?

— Я имела в виду вовсе не это. Уместна ли теперь музыка? Слышите?

За стенами собора ни на минуту не прерывался железный лязг и громыхание.

— На себя тяни. На себя! — разносился под сводом голос Калия. Щекот работал молча.

Наконец, приготовления были закончены. Все, исключая одного Сколта, поспешили в подвал. Приемник пустили на полную мощность, и они еще издали на лестнице, могли слышать голоса. Выяснилось, что кроме них в Пиране застряла ещё одна группа. Эти отсиживались в отеле «Дикий скакун». Там собралось двадцать человек. Переговоры с ними вел кто-то из важных шишек. Он объяснил, что сбрасывать негодные автомобили на старый город начали самочинно без ведома властей и что это безобразие вскоре будет остановлено.

— Уверяю вас, что с завтрашнего дня наведем строгий порядок.

По выражению лица Дьелы, Ивоун понял, что она никаких иллюзий не питает. До остальных истина еще не дошла.

— Завтра поднимемся пораньше — чуть свет. До чертиков опостылело здесь, — заявила Плова.

— Скажи им, что тут еще люди. А то они будут думать, что кроме тех двадцати, в городе никого, — подсказал Калий.

Брил настроился на нужную волну и вклинился в разговор.

— Сколько вас? Где укрылись? — деловым тоном осведомился тот же правительственный чин, который вел переговоры, с туристами из «Дикого скакуна». Он поинтересовался, есть ли у них пища, вода, медикаменты, кто в чем нуждается. Под конец заверил:

— Сделаем для вас все возможное. Не падайте духом.

Как это ни странно, ему поверили.

Брил тем временем настроил приемник на волну Пиранской станции. Мир за пределами старого города продолжал жить прежними интересами. Новости слушали вполуха. Лишь когда очередь дошла до спорта, Калий потребовал тишины и прильнул к динамику.

Ахаз насторожил слух, когда начали передавать биржевую сводку…

— …Акции нефтяной компании остались в прежней цене, акции компании автокладбищ поднялись в цене на триста двадцать процентов…

— На сколько?! — всполошился Ахаз.

Но по радио говорили уже другое.

Однако старичок не мог успокоиться.

— Триста двадцать — вы слышали? — ко всем приставал он.

— Возможно, диктор оговорился, — высказал свое мнение Ивоун. — Я не разбираюсь в этих делах, но мне кажется, триста двадцать процентов — чересчур много.

— Еще неделя такой бомбежки и акции автокладбищ взлетят на тысячу процентов. — Это уже произнес Сколт. Он только что появился внизу, ему не сиделось у себя в исповедальне.

— На тысячу!? — вскричал Ахаз. — Боже мой! Так ведь… Я же стану миллионером! Боже милостивый.

Счастливая улыбка сделала его похожим на блаженного.

Урия с тревогой прислушивалась к разговору. Лицо ее было готово изобразить любое чувство: пока еще только неизвестно, радость или горе. Вид помолодевшего Ахаза насторожил ее.

— Я всегда говорил, что автокладбище — надежное дело. Самое надежное.

— А я?.. Что я? — старушка лишь теперь начала понимать связь между сообщением о трехстах двадцати процентах и состоянием Ахаза.

— Вы не ошиблись? Это верно? — пристал Ахаз к Сколту.

— Увы, не ошибся, — подтвердил тот. — Каждый автомобиль, который обрушивается на наши головы, прибавляет в ваш карман копейку.

Все затихли, прислушиваясь. Грохот за стенами собора не прерывался ни на одно мгновение.

Лишь с наступлением сумерек стихло.

— Почему перестали? — возмутился Ахаз. — Разве нельзя работать в три смены?

— Ищи дураков, — сказал Калий.

Старик долго еще прислушивался, не желая смириться, что автомобили больше не падают на старый город.

— Он что в самом деле станет миллионером? — спросила Плова.

— Вполне возможно, — подтвердил Сколт.

Ему опять стало лучше, он не столь тщательно оберегал больную руку.

— Вот а ты, небось, не подумал, куда лучше вкладывать сбережения, — неожиданно обратился Калий к Щекоту. — Давно бы миллионером был.

Щекот беззлобно ухмыльнулся. Его ухмылка только сильнее разожгла Калия. Ясно было, что тот ревнует Плову и ищет повода затеять ссору. А Плова еще нарочно подзуживает его, не спускает глаз с бывшего водителя автобуса.

«Добром это не кончится», — подумал Ивоун.

Ссора вспыхнула даже много раньше, чем он предполагал.

На ужин разогрели консервы и приготовили кофе. Вместо стола служила кафедра, опрокинутая на бок.

Дьела и Плова разливали кофе и подавали чашки. Первую Плова поставила перед Щекотом, да при этом еще зазывно напоказ улыбнулась ему. Калий не стерпел.

— Не прикасайся! — рявкнул он.

Глаза его мгновенно по-звериному налились кровью. Но Щекот оказался не из робких. Молча, выжидающе смотрел на соперника. Он выглядел совершенно спокойным, волнение и накипающую ярость выдавали только ноздри.

По первому движению, когда Щекот брался за чашку, видно было, что он хотел передать ее по кругу. Теперь же, после окрика, он нарочно отпил глоток. Чайная ложка, пущенная Калием, просвистела мимо лица. Загромыхали уроненные стулья. Соперники замерли друг против друга. Их разделяло меньше десяти шагов. Рукопашная схватка скорей всего должна закончиться в пользу Щекота. Калий хотя и выглядел бойцом: широкоплеч и крепок в кости, но Щекот — сама ловкость. Видимо, и Калий понял, что ему не сдобровать. Кривая ухмылка скользнула по его губам, рука потянулась к заднему карману. Так и есть — пистолет. Почему-то Ивоун не сомневался в этом.

Только и Щекот не терял времени: бесшумно одним легким прыжком отпрянул за колонну. В руках у него сверкнуло лезвие.

Громыхнул выстрел. Пуля отщепила от колонны несколько крошек мрамора. Видно было, как Щекот отвел руку за спину, изготовляясь к броску. Уж он-то не промахнется. Ивоун невольно закрыл глаза.

— Брось пистолет! Брось нож! — прозвучала в тишине команда. Между двумя разъяренными парнями возник Сколт с перевязанной рукой.

Напряженное ожидание продолжалось недолго. Щекот первый спрятал нож и в рост вышел из-за колонны. Сунул в карман свой пистолет и Калий. Оба вернулись к столу, подняли уроненные стулья. Кукольное личико Пловы не выражало сейчас никаких чувств. Она, как ни в чем не бывало, продолжала раздавать чашки с кофе, точно происходящее ничуть не касалось ее.

Ивоуну не спалось. Лунный свет пронизывал цветные витражи блеклым сиянием, не способным оживить краски. Лишь хорошо зная изображение на память, Ивоун мог сказать, что вот то светлое пятно — зарево костра, а черная масса — издыхающий копь и склоненный над ним плачущий странник.

Два тысячелетия новой цивилизации изменили ли природу человека? Самое поразительное, что во все времена находились среди людей подвижники, мученики, взявшие на себя всеобщую вину, страдающие за других, добровольно идущие на смерть. Они не перевелись и теперь. Только сейчас они совершают подвиги, ни во что не веря. Ради того лишь, чтобы утвердить самих себя.

И Сколт из их числа, из породы мучеников. Живи он пятью — шестью веками раньше, он стал бы святым. Или еретиком.

Неожиданно Ивоун встрепенулся. Ему почудилась знакомая музыка. Как будто звучал орган. «Короткая месса» — узнал Ивоун. Что за странное наваждение?

«Впрочем, ничего удивительного, — подумал он. — Какая еще музыка должна пригрезиться мне сейчас, если не эта месса?»

Но нет. Похоже, что музыка звучала не в его воображении. Видимо. Дьела решила все же исполнить свою программу.

Ивоун замер, наслаждаясь музыкой. Это был последний подарок судьбы После, когда он останется в храме один, ему будет что вспоминать.

Своды собора долго еще отражали замершие звуки. Ивоуну чудилось, будто они исходят от просвеченных луной витражей. Ему казалось, что оттенки красок, какие содержались в изображении, перешли сейчас в мелодию, стали оттенками звука.

Со стороны северного придела раздались тихие шаги. Дьела, не заметив Ивоуна, прошла мимо и скрылась в исповедальне.

— Для кого ты играла? — спросил Сколт.

— Всегда кто-нибудь слышит.

— Ого! Ты не говоришь, а вещаешь.

— Я очень устала.

Устрашающий грохот и лязг за стенами храма начался, едва только забрезжил рассвет.

— Сволочь! Скотина! Этот жирный боров надул нас. «Постараемся сделать все возможное», — передразнил Калий вчерашнего представителя, который вел переговоры по радио.

Опять все устремились в подвал. Брил включил рацию. Но было еще слишком рано. Никто не отозвался им. Даже вещательная станция Пираны не начинала работу.