В потемках

ГЛАВА ПЯТАЯ

Автомобили громыхали беспрерывно от темна до темпа. Горы железного лома погребли под собой несколько старинных дворцов, знаменитую средневековую башню и развалины древних укреплений.

У тех двадцати, что застряли в «Диком скакуне», положение вовсе было критическим — кончалась вода. Они уже пили воду из отопительных батарей.

Днем над старым городом беспрерывно кружились вертолеты. На них были установлены мощные телекамеры. Публика жаждала видеть катастрофу своими глазами.

Когда «наверху» — так теперь стали называть остальной мир обитатели собора — узнали, что среди случайных узников находится журналист Силс Сколт, ему тотчас предложили выступить по радио. Сколт отказался.

— Ух, дали бы мне слово. Я бы им такое сказал.

— Ты бы сказал, — поддразнила Плова своего жениха. — Ты же десяти слов не свяжешь.

— А они и не стоят десяти слов. Хватит двух — сволочи и проститутки.

— Подумаешь новость. Им про это сто раз говорили.

Все эти дни — замечал Ивоун — отношения между Пловой и ее женихом накалялись. От ревности Калий готов лезть на стену. Однако Щекот не повинен в этом. У Калия появился неожиданный соперник — старичок Ахаз. Девушка любезничала теперь только с ним.

Курс акций сообщали по радио ежедневно. Ахаз и впрямь вот-вот должен стать миллионером. Но Ахаз не доверял биржевым сводкам и вел собственную бухгалтерию.

— Опять надул! — возмущался он по вечерам и приставал к Брилу, чтобы тот передал наверх о нечестных махинациях компании автокладбищ, о том, что они присваивают часть барыша, надувают держателей акций. По его собственному расчету, он уже давно миллионер.

Несчастному старичку сочувствовала одна Плова.

Старушка Урия совсем зачахла. Она страдала от ревности и зависти одновременно. Никак не могла она простить себе, что в свое время не послушалась Ахаза, не приобрела выгодных акций. Ежедневные усердные молитвы не приносили ей облегчения.

В этот день узникам блеснула надежда. Один из пилотов обслуживающих вертолет телевидения, вызвался зависнуть над шпилем собора, спустить веревочную лестницу, принять на борт пассажиров и снова взмыть на безопасную высоту. По его расчету на всю операцию хватит пятнадцати минут. Нужно, чтобы на это время перестали сбрасывать автомобили с двух ближних стрел. С конторой автокладбищ он договорился. Те заломили десять тысяч. Да еще пять тысяч нужно будет заплатить за эксплуатацию вертолета. Итого — тридцать.

— Почему тридцать? — изумилась тетушка Урия. — Сам же сказал: десять и пять.

— Что же он станет рисковать задарма? — объяснил Калий непонятливой старушке.

— Живодер! — возмутилась та. — Где нам взять столько?

— Где взять? А то не знаешь, где? Миллионер — рядом, — показал Калий на Ахаза. — Очнись, — потряс он старичка за плечо.

— Слышал? Есть возможность спастись. Подписывай чек на тридцать тысяч, и дело в шляпе. Передавай. — велел он Брнлу, — пусть готовится лететь. Чек будет.

— Постой, постой, — встрепенулся Ахаз. Смысл слов племянника наконец, дошел до него. — Чужими деньгами легко распоряжаться.

— Так ведь ты же сгниешь здесь со своим миллионом, идиот старый.

— Не твое дело, — заступилась за Ахаза Плова. — Не твой миллион.

— Будто твой? — окрысилась на нее Урия.

— Не мой — его. — Плова положила руку на плечо старика.

— У меня вот и весь капитал. — вывернул свои карманы Щекот.

— Черт с ними, с деньгами. Вот моя доля, — вытащил Калий чек, подписанный тетушкой Урией.

— Маловато, — покачал головой Сколт.

— Пусть тетушка внесет свою долю. С тебя четыре с половиной.

— С ума спятил, — отшатнулась та от Калия.

Однако упрямилась недолго. Поразмыслив, согласилась внести свой пай.

— Итого четырнадцать с половиной. Недостает пятнадцати с половиной. — подытожил Сколт. — Сколько у нас сбережений? — обернулся он к Дьеле.

До поездки было шесть. Осталось пять…

— Маловато.

— По контракту мне обязаны заплатить за выступление. Оно сорвалось не по моей вине, — вспомнила Дьела. — Еще тысяча.

— Одним словом так. — решил Сколт. — Передайте наверх: я согласен выступить по радио, если заплатят девять тысяч. Думаю, что они согласятся.

Начали переговоры с вертолетчиком всерьез.

— На борт могу взять только двоих, — ошарашил их пилот. — Вертолет двухместный. На большом никто не рискнет зависнуть.

Несколько минут длилось молчание.

— Что вы замолчали? Согласны? — добивался ответа вертолетчик.

Сколт взял микрофон из рук Брила.

— Мое имя Силс Сколт. Сейчас у меня нет таких денег, но я обязуюсь выплатить сто двадцать тысяч за все четыре рейса в течение трех лет, — сказал он.

— Я слышал ваше имя и верю вам, — ответил летчик. — Но пойти на сделку не могу. Половину суммы я должен выплатить компании. А они не станут ждать три года.

Беспокойный день кончился. За стенами собора стихло. Лишь иногда слабо проносился отдаленный гул пролетающих в вышине самолетов. Опять над старым городом взошла луна, блекло озарив оконные витражи, с неразличимыми в ее свете изображениями евангельских сцен.

Ивоун знал, что ему предстоит бессонная ночь. Он переволновался вместе со всеми. Пока эти люди находятся здесь, ему не видать покоя. Их тревоги и заботы не позволят ему выбрать время, чтобы начат: осмотр храма. Последний осмотр! Для себя. Ведь скоро наступят потемки, и ему останутся одни воспоминания.

Пора было привыкать к темноте, учиться отыскивать дорогу на ощупь. Через полгода собор будет погребен под автомобилями. Ивоун пустился в свой первый ночной поход. Полной темноты, какая наступит потом, еще не было. Хотя и призрачный свет луны давал представление о расположении колонн, позволял различить контур храмовых сводов, указывал проходы между скамьями…

Ивоун и на этот раз не уловил момента, когда зазвучал орган. Уже поднимаясь по ступеням на северную галерею, он вдруг испытал болезненное и одновременно радостное чувство. Лишь немного спустя разгадал причину своего состояния — Дьела исполняла «Короткую мессу». Он прислонился к колонне и стоял не шевелясь. Собор наполняли звуки, в представлении Ивоуна музыка неожиданно слилась с лунным светом, приникающим через оконные переплеты.

Посторонние звуки, похожие на шепот, отвлекли его. Ивоун напряг слух.

— Не беспокойся ни о чем. Пусть только посмеет, — донеслись негромкие слова. Он узнал голос Пловы.

— Он отчаянный, на все способен, — прошептал Ахаз.

— Никакой он не отчаянный. Трус, — заверила Плова.

Они прятались за колоннадой северной галереи. Место, п впрямь, было укромное: не всякий догадается, что позади мраморных изваяний есть свободное пространство.

— А здоровье вернется. Мы еще так заживем, — убеждала Плова.

— Да, да, — согласился Ахаз. — Я точно заново родился.

— Ни о чем не думай, я все сделаю сама. Пораньше разбужу Брила, свяжемся с вертолетчиком. Никто и знать не будет. Брил не выдаст. — Горячий шепот Пловы обвораживал несчастного старика. Не так уж трудно было соблазнить его.

Дьела кончила играть. Ее шаги прозвучали на другой стороне галереи. Ивоун выждал немного и тихонько проскользнул мимо колоннады. Ему не хотелось, чтобы его услышали Плова с Ахазом.

Должно быть, небо заволокло облаками — лунный свет померк, недавно еще озаренные витражи поблекли. Тьма в храме сделалась почти осязаемо густой. Интересно, как будет выглядеть внутренность собора, когда свет извне вовсе перестанет попадать в окна?

Ждать этого недолго.

Мраморные полуколонны — скульптуры апостолов выстроились вдоль северного нефа. Беля не знать, что они изображают, сейчас невозможно и догадаться, что это скульптуры. Но Ивоун знал, и потому видел даже в темноте: печально наклоненную голову ближнего святого, его руки, скрещенные на груди. — впечатляющий жест скорби. Если эта способность видеть в темноте сохранится, Ивоун будет счастлив. Жить и окружении молчаливых изваяний ему представлялось счастьем. Во всяком случае, такая жизнь устраивала его гораздо больше, чем сытое прозябание наверху среди автомобильного рая и деловой сутолоки.

Вниз он спустился по той же лестнице, где недавно прошла Дьела. Ему вообразилось, что он уловил нежный запах волос, оставленный ею, услышал ее легкую поступь, увидел, как она на ходу разминала свои натруженные пальцы.

Откуда она взялась? Почему его так влечет к ней? Нет, разумеется, он ни за что никогда ни словом, ни намеком не выдаст своего чувства. Да его чувство вовсе не требует близости. Она ведь и похожа на одну из мадонн.

Ивоун пробирался между рядами неподвижных каменных скамей — они сохранились только в восточном приделе — перед ним возникла фигура человека, внезапно, точно призрак. Ивоун не испугался, даже не вздрогнул: по силуэту он мгновенно узнал Щекота.

— Это ты, старик?

Называя его стариком, Щекот вовсе не видел в этом слове ничего обидного, может быть, приравнивал его слову дедушка на языке южан.

— Да, это я, — на языке Щекота ответил Ивоун.

Тот с радостью перешел на родное наречие.

— Я давно поджидаю тебя, дедушка.

Выходит, Ивоун не ошибся.

— Эта икона, она в самом деле стоит двести пятьдесят лепт?

Ивоун разглядел в руках Щекота темную доску.

— Я же говорил.

— Я верю тебе. Но дадут ли за нее такие деньги теперь? Я хочу уйти отсюда. Один. Другие не решаются. Ночью, когда затихнет. Вернусь к себе в горы. У меня нет денег даже на билет.

Вот оно что. Ивоуну захотелось помочь парню.

— За нее дадут больше. Заплатят целую тысячу. Если будут знать наверняка, что она из храма. Месяц назад за нее не дали бы даже своей цены, а теперь все изменилось. За нее дадут больше тысячи. Нужно только доказать, что она взята из храма. Ведь таких копии десятки. Их не отличишь одну от другой… Вот что, — пришло в голову Ивоуну, — я черкну записку к знакомому антиквару. И распишусь на обороте копии. Он мою руку знает, и поверит. Он заплатит тебе тысячу лепт.

— А в полицию не звякнет?

— Нет. Он не из таких.