В заповедной глуши

Н. Гумилёв.

Начинало светать.

Не удивительно — в июне светает, считай, в три часа. Костёр пригас, никто не озаботился его реанимировать. Витька, казалось, спал — привалился к груде хвороста, которая так и не пригодилась, и не шевелился. Но я видел, как в сумраке поблёскивают белки его глаз. Мальчишка вряд ли знал, что я на него смотрю и что я вижу в темноте почти так же, как на свету.

Валька повозился и наконец подложил на рдеющие угли хворост. Тот ярко вспыхнул.

По лицам мальчишек забегали быстрые тени.

— Вот и вся история, — сказал Валька и посмотрел на меня.

— Почему ты мне это рассказал? — я сел удобнее. Спать мне не хотелось, я мог не спать долго, а вот парням надо бы и выспаться… ну да успеют, никто никуда не гонит.

Валька недоумённо пожал плечами. Ответил Витька — ответ был неожиданным:

— Потому что вы хороший человек.

— Уверен? — ошарашено спросил я. Витька усмехнулся углом рта:

— На сто процентов. Я раньше мог ошибаться. А последнее время как-то так выходит — погляжу на человека подольше и знаю…Вот и с Валькой тоже так у меня вышло… Сперва я не понял, какой вы. А вот когда деньги, — он с ненаигранной небрежностью кивнул в сторону сумки, — выпали, я видел, как вы на них смотрели. Вам ведь они не нужны.

— Ну вообще-то деньги мне нужны, — заметил я. — Очень даже. Но… ты прав. Отбирать их я не стал бы даже у младенца, а уж с вами двумя я могу и не справиться…

Они засмеялись — дружно и искренне. А меня толкнуло тяжёлой привычной злостью, и я увидел воочию, как прыгает в моих руках послушный "калаш", как рубят, расекают длинные строчки разбегающихся тварей, как перекашиваются поносным ужасом лица "всенародно избранных хозяев" и их холуйчиков, как взвиваются на тугих струнах верёвок над ревущей толпой корчащиеся тела в обделанных дорогих костюмах… Да хотя бы за этих двух пацанов, чем плохо и разве мало?

— Надо поспать, — я встал и потянулся. — А точнее — просто выспаться. Подольше. Вообще-то шагать рекомендуется по холодку, но мы уж правило нарушим… Будем спать и спать, пока не выспимся. Как вам такой план?

Они закивали. Валька, вертя в пальцах ветку, спросил:

— А вы… вы не знаете про моих…отца и маму?

— Знаю, что они арестованы, — не стал кривить душой я. — Они в Бутырке.

— В Бутырке… — прошептал Валька. И уткнулся в локтевой сгиб. Без слёз, просто чтобы не видели его лица. Кажется, слёзы мальчик уже все выплакал…

…Моя канадская палатка была рассчитана на четверых взрослых мужиков. Поэтому места в ней оказалось предостаточно. Я дал мальчишкам улечься, сидя возле костра, строгая ножом деревяшку и размышляя о превратностях судьбы. Мальчишки шептались в палатке — неразличимо даже для моего слуха, но вяло. Интересно, Витька и правда может чувствовать, каковы намерения людей? От его жизни ещё и не такие умения приобретёшь… А Валька — попроще. Хоть и… посложнее. Этакий настоящий лорд, вдруг оказавшийся в трущобах: вполне может за себя постоять кулаками, но знать не знает, как выглядит бордель, а как — приличное заведение…

"Ты-то сам много в них разбираешься, — усмехнулся я. — Что в борделях, что в приличных заведениях… Как Иманта скажет: "Тиккайа тфар исс тиккого лесса." Чухонка чёртова." Я негромко засмеялся вслух, дотянулся до рюкзака и снял одеяло. Отодвинул ботинки от углей, закинулся одеялом поплотнее. Покарал одиночного комара, начавшего устраиваться на моём носу в чаянье раннего плотного завтрака.

И, прежде чем закрыть глаза, уложил под одеялом рядом с правой рукой "бердыш".

На свякий случай, как говорил в детстве один мой приятель и тёзка…

…Я проснулся оттого, что надо было просыпаться. Приоткрыл глаза, не шевелясь.

Здоровенный барсук хладнокровно рылся рядом с окончательно погасшим костром.

— Пошёл, скотина, — предложил ему я, не шевелясь. Он подскочил, мотнул толстым задом и канул в хлеб. Тогда я открыл глаза полностью.

Было почти двенадцать. Неплохо, я уже должен в это время подходить к кордону. Искать начнут, точно. Уже ищут даже.

Ладнэнько.

Палатка зашевелилась. Появился Витька. Он смотрел на мир одним глазом и вообще выглядел не определившимся в жизни. Стоя на четвереньках и покачиваясь, закрыл глаза и сделал судорожную попытку уснуть в такой позе. Я с трудом сдержал смех.

Витька дёрнул головой и открыл глаза с каким-то жеребячьим изумлением. Посмотрел вокруг, задержал взгляд на мне. Зевнул, потёр глаза кулаком. Ё-моё, пацан совсем… Вот сейчас протянет: "Ма-а?.." А мамы-то и нету. И Валька тоже такой. Я опять ощутил злость — нешуточную, нехорошую. Задавил её — чего зря себя жечь-то? Наше время придёт, оно всегда приходит. Тогда и поглядим, ху есть ху и кво куда вадис. До ближайшей стенки.

Витька поднялся в рост. Постоял. И пошёл в рожь. Ну ясно — время слить "херши"…

Я откинул одеяло и поднялся. Сунул пистолет за пояс, вытащил из кармана рюкзака туалетные принадлежности и присел возле родничка. Пачкать тут пастой казалось кощунством, но что делать…

Я заканчивал умываться, когда вернулся Витька. Сказал:

— Доброе утро.

— Доброе, — согласился я. — Друг мой Виктор, — я сделал ударение на "о" и как следует погнусавил, — бери мыло и мой шею и рожу. Как следует. Я не желаю путешествовать по этой священной земле в обществе человека, который не мылся по-человечески… долго не мылся. Я за вашими рассказами как-то вчера забыл тебя заставить умыться вечером.

— А вы кто… — начал он претенциозным тоном, но осекся, когда я на него посмотрел. И неожиданно ухмыльнулся: — Носки постирать?

— Свои постирай, — ответил я: — А себе я сам стираю. Но всё равно спасибо.

Он покрутил головой и полез в палатку. Я ожидал, что сейчас он начнёт будить Вальку, но Витька вылез тихо и пристроился на корточках возле меня. Косился на пистолет. Но молчал.

Развесив полотенце на остатках коряжины, я подошёл к палатке. Отогнул полог.

Валька спал каменным сном. Ну с этим всё ясно. Нервы отпустил: взрослый рядом, можно расслабиться. Витьке с этим проще… только пошла бы она, такая простота!!!

— Пусть спит, — сказал я через плечо. — Домывайся и давай воду. Завтракать… — я посмотрел на часы, — обедать будем. Тебе чего подать?

— Ростбиф с жареным картофелем, — сказал Витька, немало меня удивив. У меня даже возникло на миг желание: обоих в охапку — и маршмарш… ну, в Светлояр я не доберусь, а вот до Озерков-Никольских… И поглядим, какие там Те, Которые Пердят, смогут их отбить у Вик-Васи[13]. Это ж готовые ребята для его молодёжной команды!

Нет, это не моё дело. Доведу их, куда идут — и всё. А то с такой самодеятельности и начинается та самая вымощенная благими намерениями нехорошая дорога…

Конечно, ростбиф я не приготовил. Не то что не умел, чего там уметь — не из чего было. Но, глядя, как я сыплю в жидкую кашу порезанное копчёное сало и поджаренный в крышке от котелка лук, Витька удивлённо поднял брови:

— Вкусно пахнет…

— Это, брат Виктор, называется кулеш, — пояснил я, соля варево. — Пища казаков и бурлаков, незаслуженно забытая в суете общечеловеческого развития. Кто такие бурлаки, знаешь?

— Видел картину, — коротко пояснил Витька. И добавил смущённо: — В смысле эту. Редукцию.

— Репродукцию, — поправил я. — Не отчаивайся, я тоже оригинала не видел — и живой… А вот чай мы точно не будем, мы будем кофе, — я пробил ножом в банке две дырки и бросил её Витьке: — Разливай в кружки.

— А всё-таки вы кто? — он ловко поймал банку.

— Угадай, — предложил я. Он внимательно посмотрел на меня:

— Не мент, — определил он. — Мент не стал бы с пацанами возиться…

— Здешний стал бы, — поправил я. — Но это точно. Не мент.

— Браток, — предположил он и сам же засмеялся: — Не, не браток… Вояка. Угадал? Вояка в отставке. А вышибли вас за то, что стреляли не по приказу, а по совести. Точно?

— Угадал, — не стал я вдаваться в подробности. Тем более, что мальчишка и впрямь почти угадал. — На, — я протянул ему пистолет. Взгляд Витьки опять стал удивлённым, я опередил его вопрос: — Я же вижу, чего ты хочешь.

Он снова засмеялся. Умело выбил нажатием на кнопку магазин, снял пистолет с предохранителя, передёрнул затвор, на лету поймал выскочивший патрон, мельком стрельнул в меня взглядом. Щёлкнул флажком предохранителя, Вытянул руку в рожь, сказал:

— Дыщ! — и удивился: — А почему нажимается? Я же поставил…

— Вот так и самоубиваются из незнакомого оружия, — заметил я. — Там три положения флажка. Третье — плавный спуск курка без выстрела.

— А, да, точно, три… — он рассматривал кожух. — Это что за модель?

— "Бердыш", наша, русская, в смысле, — ответил я. — Снаряди и давай сюда.

Он ловко снарядил пистолет, дёрнул затвор, щёлкнул предохранителем, подал оружие мне:

— Вот…У Егора была "беретта", я много раз с ней возился. И с другим оружием… — он посмотрел, как я убираю пистолет в плечевую кобуру и спросил: — А почему вы не пошли в палатку?

Я промолчал, поднялся на ноги и подошёл к нашему обиталищу. Снова откинул полог. На этот раз Валька поднял взлохмаченную голову и непонимающим взглядом уставился на меня, резко откинув одеяло и правой рукой схватив свой "спайдерко":

— А?!.

— Бэ, — я пожал плечами. — Тревога отменяется, милорд, неверных не видно. Вставайте, обед подан.

— Да, — он задержал взгляд на моей кобуре и сел. — Да, я встаю. Конечно… — он поднёс руки к лицу и с силой потёр его. Тихо вздохнул, не отрывая ладоней.

Ну что ж. я выбрался обратно. Витька бросил на меня взгляд и спросил тихо:

— Как он?

— Сейчас будет, — я присел, скрестив ноги, взял миску. Витька помялся, пояснил:

— Он дёргается… непривычно пока…

— А ты привык? — хмуро спросил я. Витька молча пожал плечами, помешал в котелке. Усмехнулся:

— Здорово у вас получается… Я кофе уже залил, ничего? — он кивнул на банку, лежащую в траве. Я щёлкнул пальцами. Витька, помедлив, передал банку мне, и я бросил её в костёр. — Зачем? — удивился он.

— Обожжённая жесть быстрей разлагается в земле…

— Добрый день, — Валька выбрался из палатки. Он был в майке и трусах, босиком и с туалетными принадлежностями наизготовку. Валька помахал рукой, я кивнул и спросил:

— Ноги как?

— Нормально, — он смущённо посмотрел на нас и пошевелил пальцами этих самых ног. — Всю ночь ныли, я даже во сне чувствовал, а сейчас нормально. Спасибо.

— Приводи себя в порядок, — скомандовал я, — и садись лопать, а то мы устали ждать.

— А зачем жести быстрей разлагаться? — спросил Витька, пока Валька мылся. Я покачал головой:

— Чтобы поменьше было мусора. Человек обожает загаживать природу. Причём именно тем, что не разлагается и вечно торчит памятником людской глупости — пластмасссой, стеклом, жестью…

— Вы что, ещё и "зелёный"? — удивился Витька. Я пожал плечами:

— Да нет, конечно. Я что, похож на идиота, который патрулирует нефтяные платформы на лодках, двигатели которых работают на бензине?

Витька засмеялся:

— Тогда, может, вы и правда леший?

— Я вас где встретил? — я начал обуваться. — В поле. А в поле лешие не водятся. Какие ещё будут оригинальные предположения? — он пожал плечами. — Нет? Отлично. Давай миски, будем питаться.

Валька тоже подсел. Он вымылся основательно и выглядел повеселевшим. Накладывая ему дымящийся кулеш, я процитировал:

Он замер, поднял на меня глаза. Спросил как-то недовольно:

— О чём это вы?

Я усмехнулся и продолжил:

.. Понял?

— По… нял, — с запинкой сказал он. Недовольство во взгляде сменилось растерянностью, а растерянность — надеждой.

— Ну и ешь, — предложил я. — Ешьте, ешьте, и снимаемся, а то засиделись.

Пуща открылась нам после короткого подъёма на крутой склон, отсекавший край поля. Мы отшагали уже километров, чтобы не ошибиться, пять. По самой жаре. Мальчишки, впрочем, двигались ходко и даже весело — наверное, правда хорошо отдохнули. Шли молча. Ни они ни я ни о чём разговаривали — что для меня, например, было нехарактерно. Но молчание не было тяжёлым, как вчера.

И вот мы влезли на этот склон — только что не цепляясь руками за траву — и встали на нём.

— Ого, — сказал Витька. Его лицо бронзовело от пота, а глаза расширились удивлённо.

— Как красиво, — искренне ответил Валька.

Я согласился с ними, хотя и молча. Это было "ого". И красиво. Без слов, хотя пущу я видел впервые, а уж лесов в моей жизни хватало.

В полукилометре от нас, за узкой луговиной, стояла ровно и тихо шумящая зелёная стена, испещрённая бегучими чёрными тенями. Над нею косым снижающимся кругом шёл, распластав крылья, ястреб. А дальше всё таяло в загадочной синеве, светлой и непроглядной. Справа над матово-серой лентой полевой дороги, уходившей в лес, дрожали струи горячего воздуха.

— Они добрались до Последнего Приюта, — пробормотал Валька, поддевая под лямки рюкзака на плечах большие пальцы. Я покосился на него:

— Читал?

Валька вздохнул:

— А то… — он поднял руку: — Ард Гален-и-эстэ…[14] А вы тоже читали?

— Обижаешь, — покачал я головой. — Я, наверное, один из первых толкинутых в СССР. С восемьдесят второго, когда прочитал сокращённый вариант "Братства Кольца".

— Восемьдесят второ-о-ого-о? — недоверчиво спросил Витька, благожелательно слушавший нашу беседу. — Сколько же вам лет?

— Тридцать три, — ответил я весело.

— Моложе выглядите…

— Я знаю. А ты читал, что ли, Толкиена?

— Я кино смотрел, все три серии, — сказал Витька. — И гоблинский перевод, Егор от него угорал.

— Дурь этот гоблинский перевод, — сердито сказал Валька. Я кивнул:

— Дурь. А кино неплохое.

— Да мне тоже гоблинский не очень понравился, — признался Витька. — Так. Посмеяться.

— Не над чем там смеяться, — отрезал Валька. — Это всё равно как смеяться над Великой Отечественной.

— Некоторые смеются, — заметил я. А Витька отмахнулся:

— Ну это ты хватил, Валёк.

Валька дёрнул плечами и вдруг звонко пропел:

— Намариэ! Най хирувалие Валимар. Най элиэ хирува. Намариэ!

Витька покосился на него удивлённо, а я произнёс задумчиво:

— Прощай. Может быть, ты ещё найдёшь Валимар. Может быть, именно ты и найдёшь Валимар. Прощай… Вон ты даже что запомнил!

Витька кивнул:

— Вы думаете, у меня всё будет хорошо? — неожиданно прямо спросил он, глядя мне в глаза. Я медленно ответил:

— Виктор меня спросил, не леший ли я. А ты думаешь, что я эльф и мне всё ведомо? У меня уши не острые…

Валька рассмеялся:

— А у них уши не острые. Это выдумка. Так что кто вас знает…

— Ну тогда, — предложил я, — вспомни: "У эльфа и ветра не спрашивай совета…"

— "…оба скажут в ответ: что "да" — то и "нет"", — усмехнулся Валька. И добавил: — А ещё я вспомнил, что Зло не правит миром безраздельно[15], — и он снова посмотрел мне в глаза — испытующе. Я выдержал взгляд парнишки и подтвердил:

— Не правит.

Витька уже спустился на луговину и махал нам рукой:

— Тут тропинка!

— Пошли, — предложил я Вальке…

…Там, где тропинка сливалась с пыльной дорогой и они вместе ныряли в лес, стоял на металлическом столбе указатель:

КОРДОН СВЯСЪЦЫ 22 км.

Ниже было подписано красной краской:

РЕБЯТА, В ВОСЬМИ КИЛОМЕТРАХ ОТСЮДА — ПРОЕЗД УЖЕ ТОЛЬКО НА ВЕЗДЕХОДЕ

— Вот такая вот музыка, — заметил я. — В восьми километрах — только на вездеходе. Партизанский край… Я в детстве очень любил книжку "Брянский лес". В точности… Не передумали?

— В смысле? — переспросил Витька. Я показал рукой туда, где копились тени:

— Туда идти. Вы вообще подумайте: может, я себе запас на зиму веду? Вы, конечно, жилистые и тощие, но всё-таки лучше, чем ничего…

Мальчишки заморгали. Даже испуганно. Я сделал каменное лицо. И из этих самых теней раздался голос, с лёгким акцентом произнёсший:

— Вы его больше слушайте, он вам наговорит.

Ребята развернулись, как ужаленные. А я поднял руку и покачал головой:

— Михал, дзень добжий, — и повернулся к мальчишкам, крутившим головами: — Ну вот и хозяин этих мест.

Послышался смешок, и из тени вышагнул рослый мужчина с непокрытой головой.

На широком поясе, перетягивавшем камуфлированную куртку, висели нож, подсумок и планшет. Серо-зелёные штаны забраны в хромовые сапоги. На правом плече стволом вниз он придерживал умопомрачительно дорогой английский "холланд" — двустволку-горизонталку 12-го калибра. В прошлом капитан спецназа ГРУ, ветеран невнятных войн и кавалер экзотичных орденов, лесник Ельжевский питал слабость к отличному оружию.

Михал ничуть не изменился с момента нашей последней встречи год назад: он всё так же выглядел непостижимым образом и старше, и младше своих сорока девяти. Пшеничные усы скобкой опускались под подбородок, остальное было выскоблено до синевы. Кирпичного цвета лицо рассекали шрамы морщин. На нём особенно светлыми казались серые, полные юмора глаза. Я не успел опомниться, как моя рука оказалась в тисках сухих длинных пальцев, и выдержать это пожатие было трудновато:

— Салфет вашей милости, — сказал я. Это прозвучало, как пароль — мальчишки покосились на нас, и ответ Михала их явно не разочаровал:

— Красота вашей чести…[16] А я тебя ждал вчера, — заметил Михал. — Но потом подумал, что ты наверняка пойдёшь пешком — и с утра сел тут в засаду… — хлопок по плечу, улыбка, открывшая великолепные зубы: — А вот пушку-то зря носишь, у нас за пушку срока дают ого… Думаю: ведь наверняка выйдет сюда, больше некуда… — он посмотрел на мальчишек: — С тобой контингент?

— Да тут такое дело… — я тоже посмотрел на них. Мальчишки сдвинулись ближе и выглядели почти враждебно, как при нашей первой встрече. — Такое дело, — повторил я, — что это скорей я с ними.

Михал подобрался. Окинул взглядом всё вокруг. И деловито спросил мальчишек:

— Слушаю?

— Валентин, — кивнул я. Валька закусил губу, посмотрел на Витьку, на меня. И, шагнув вперёд, сказал — не более понятно, чем я сам, но я узнал слова[17]:

— Все мы дети одной матери.

Я наблюдал за Михалом. Лицо лесника осталось бесстрастным, только весёлый огонёк в глазах вспыхнул, погас и обернулся чёрным пламенем:

— И руки у нас чисты, — ответил он. И сделал жест рукой в сторону теней: — Там машина, пойдёмте.

Насчёт болота указатель не обманывал. Ловко крутя баранку "лендровера-90" левой рукой (по лобовому били и били ветки), Михал объяснял:

— Это не от безденежья, ты не думай… Тут раньше дорога была во, — он показал большой палец, — разные шишки охотиться ездили. Лука это дело прикрыл, дорога так и рассыпалась, лес сожрал — ну и слава богу, моим подопечным спокойней. А я где надо и пешком пройду.

Мальчишек кидало на заднем сиденье, как горошины в коробке. Они цеплялись за всё подряд и стукались всем на свете. Я посмеивался, упершись ногами в пол и вцепившись в поручень:

— Что, так никто и не охотится?

— Ну как никто? — Михал лукаво посмотрел на меня снова повеселевшими глазами. — Контрольный отстрел, санитарный отстрел… Для хорошего человека всегда отыщем. И паляунычники из Гирловки тоже стреляют. Да что они настреляют-то? Это их земля, они её ошкурять не станут…

На лобовом стекле джипа пласталась свастиковидная эмблема, окантованная чёрно-желто-белыми флагами и надписью:

ИМПЕРСКАЯ ПЕХОТА

Я кивнул на неё:

— А?..

— Да ну, — со смешком ответил Михал. Джип зачавкал, выше крыши брызнула вода с грязью. — Здесь вам не тут.

— А это свастика? — спросил до сих пор вообще молчавший Витька. Михал посмотрел на него в заднее зеркало:

— Ратиборец, — ответил лесник. И подмигнул мальчишке: — В фашисты меня записал?

— Нет, — вдруг ответил Витька. — Я знаю, что это старинный знак, а Гитлер его просто использовал.

— Надо же, — Михал поднял брови. — Верно. А фашистов у нас тут не любят. Знаешь песню: "Каждый четвёртый из белорусов, Каждый четвёртый пал на войне…"? На самом деле даже больше, чем каждый четвёртый.

— А вы же поляк? — спросил Валька. — Или нет?

— Поляк, белорус… — Михал крутнул баранку. — Русский, украинец… Поляк. Ну и что?

Джип кидало, под ним зыбко покачивалась глубина.

— Гать, — коротко пояснил Михал. Подумал и продолжал: — Я её подновляю с мужичками. А вообще тут топь.

Мальчишки примолкли. Очевидно, прикидывали, какая тут глубина. Я искренне наслаждался происходящим: побывать в Пуще было моей давней мечтой, как у какого-нибудь имбецила из буржуинов — в Куршавеле.

В какой-то момент зелёная глушь стала просто-напросто окончательной, совершенно непроходимой — а через секунду "лендровер" выскочил на просеку почти совсем рядом с домом…

…Кордон Свясьцы почти не отгораживался от леса, окружавшего его со всех сторон — только лёг кий плетень с воротами охватывал со всех сторон большой полутораэтажный дом. Полутораэтажный — потому что высокий чердак немногим уступал настоящему этажу. По верхнему венцу дом опоясывала двухрядная резьба — витая, в славянском стиле, похожая на застывший солнечный свет. Выпуклые гладкие наличники венчала другая резьба

И на коньке крыши поднималась тоже резная фигура. Из-за этого дом чем-то напоминал изящную резную шкатулку. Ни проводов, ни кабелей к дому не вело — я видел, что мальчишки рассматривают жилище слегка ошарашено.

— Приехали, — Ельжевский небрежно тормознул. — Выгружаемся. Только осторожней, парни, — окликнул он мальчишек, — там Белок мой около крыльца, он вообще не трогает, но во двор без меня лучше не входить.

Мальчишки вылезли слегка неуверенно. Я, выбираясь, подмигнул им: сперва одним глазом, потом другим, потом сразу обеими. А из ворот, небрежно отвалив их в сторону, вышел Белок.

Пёс заслужил это имя — совершенно точно. Он был белым. Как сгущенное молоко. Ещё он был лохматым… нет, не лохматым — просто коротая шерсть даже на глаз была настолько густой, что возникало ощущение невероятной мощи этого зверя. Хотя — если даже его постричь наголо, это ощущение не пропало бы. Пёс весил килограмм семьдесят и в холке имел сантиметров восемьдесят, не меньше. Я застыл в уважительном трансе. Витька попятился к машине. Ельжевский приветственно махнул рукой. А Валька…

— Ух, какой! — экстатически выдохнул Валька. И пошёл навстречу псу.

Белый сел на хвост и озадаченно склонил голову на плечо. Он ничего не понимал.

— Пся крев… — выдохнул потрясённо Ельжевский. — Вот это да…

Мальчишка совершенно спокойно опустился на колено рядом со слегка даже подавшимся назад псом. Протянул руку. Я почувствовал, что рука сама собой нащупала пистолет — достаточно псу сделать короткое движение…

— Тебя зовут Белок? — послышался восторженный голос Вальки. — Какой ты красивый… какой хороший…

Тонкие по сравнению с общей мощью пса мальчишеские пальцы перебирали шерсть, потом потрепали уши, погладили мокрый чёрный нос… Пёс, с лёгкой растерянностью косясь на хозяина, принимал эти ласки. Мы молчали.

Валька поднялся с колена. Сожалеющее вздохнул. И обернулся к нам:

— Вы извините, Михал Святославич, — сказал он. — Я всегда мечтал, чтобы у меня была собака.

Белок приподнялся. Сделал короткий полушаг. И сел возле ног мальчишки, обвив их своим хвостом.

— Пся крев… — повторил Ельжевский. — Проше до хаты …

"Хата" Ельжевского состояла из прихожей, в которой спокойно мигал зелёным огоньком хорошо знакомый мне вихревой генератор, сделанный в Озерках-Никольских, а рядом с ним стояла электрическая плита, мойка, и тут же две дверцы вели скорее всего в туалет и ванную, небольшого зальчика, служившего явно и столовой, и гостиной, спальни-кабинета самого хозяина, где на трёх стенах до потолка громоздились книжные полки и стоял компьютер, а так же ещё одной комнаты — с кроватью, телевизором и вторым компьютером. Мальчишки озирались с интересом, и Валька недоумённо спросил:

— А как же… А электричество и отопление?

— А вот, — Ельжевский хлопнул по боку генератора. — Вот и электричество, и отопление, и освещение.

Он снова коснулся бока с эмблемой — чёрно-желто-белый круг с надписью по радиусу:

РКХ "Флагманъ"

— Это что — печь? — недоверчиво спросил Витька, чуть нагибаясь.

— Это АВГЭ, — пояснил я. — Автономный вихревой генератор энергии. Практически вечный… ну, элементов питания лет на 150 хватит точно. Позволяет поддерживать в доме площадью примерно 70 квадратных метров — при надлежащей изоляции — желаемый микроклимат в диапазоне наружных температур от -80 до +80 градусов Цельсия. Обеспечивает одновременную работу… ну, в общем, к нему можно подключить штуки три современных квартир со всеми включёнными электроприборами, от бритв до лампочек в каждой комнате. Излучений не производит. Отходов не даёт. Вернее — даёт, в виде нагрева воды.

— Так не бывает, — возразил Валька. — Вечный двигатель создать невозможно.

— Вот он, — указал я рукой.

Мальчишки спорить не стали, косясь недоверчиво, пошли за хозяином. Я, внутренне забавляясь ситуацией (стыдно, конечно — не мне с ними возиться, но что ж…), двинулся следом.

— Ну… — Ельжевский пропустил их впереди себя в гостевую комнату. — Вот. Жить будете здесь. Кровать вторую сделаете, я научу. Всё тут в вашем распоряжении. Компьютер к Интернету подключён, но сразу говорю: на нём — коннент-фильтр. Попсовую музыку или порнографию вы на нём не увидите, как ни старайтесь. Да. Ещё… — Он помолчал, глядя на Витьку. — Твои деньги, Виктор. Они твои, — выделил это слово Ельжевский. Мальчишка смотрел упрямо и тревожно. — И это обсуждению не подлежит. У меня в кабинете есть сейф. Можешь хранить всё это там. По первому твоему слову я открываю сейф и отдаю тебе всё, что попросишь.

Витька поднял с пола сумку, которую туда только что поставил:

— Вот, — сказал он, — положите туда.

Ельжевский кивнул, принимая сумку:

— Ну а теперь — давайте пообедаем, что ли? — предложил он.

— Спят, — Михал прикрыл за собой дверь, но я успел увидеть на подушке по-братски лежащие две головы: коротко стриженую и длинноволосую. — Ддаа… — Михал сел напротив, налил себе коньяку, задумчиво посмотрел в рюмку. — Что мне с деньгами делать? Они бы нам очень пригодились. Деньги-то огромные… Да не отнимать же у парня.

— Сам отдаст, — лениво сказал я, вытягивая ноги и отваливаясь к стене. Нацелился на очередной ломоть окорока, но потом вздохнул и решил отказаться. — Не сегодня, так завтра… Ты его не гони.

— Что я, не человек, что ли? — Михал выпил. — Для Серого я в лепёшку разобьюсь. А где один, там и двое. А документы я им мигом соображу, чистые. Если кто спросит — племянники, сироты. С юга откуда-нибудь. Да и не спросит никто…Со школой вот проблемы будут, школа-то ого где, а зимой и вообще… ну да придумается что-нибудь. Как же так Серый, Каховский-то?

— Все под этим ходим, — философски ответил я. Михал не стал возражать, спросил:

— Только вот как я с ними? Не умею я детей воспитывать, сам знаешь.

— Как со своими новобранцами, так и с ними, — ответил я. Михал покачал головой:

— Сравнил.

— Я серьёзно. Воспитывай парней, как бойцов. Самому, небось, будет приятно молодость вспомнить? Как ты зелёным беретам головы откручивал?

— Щенок, — беззлобно сказал лесник. Я рассмеялся, похлопал, привстав, его по руке:

— Ладно, извини. А их и правда так воспитывай. Загружай посильней, чтобы ни скучать, ни дурить времени не оставалось. А так они ребята правильные, хорошие ребята. Я бы сам таких взял.

— Ты долго останешься-то? — Михал хотел налить себе ещё, но передумал. Я почесал щёку:

— Недельку поохочусь. Разрешишь?

— Да пшепрашем. От тебя подранков не бывает, я помню.

— Это точно… Жить тут будешь?

— Да нет, утром в Гирловку переберусь, ты уж извини.

Михал посмотрел на меня. Неожиданно спросил:

— Что ж у вас в России с детьми так паскудно?

— Не трави душу, — буркнул я. — А то сам не знаешь, чего. План "Ост" в действии.

— Новости какие расскажешь?

— Ну слушай, — я всё-таки взял кусок копчёного мяса…

…Посреди ночи Витька проснулся от страшного сна.

В комнате было темно. Валька еле слышно дышал рядом. Из-за двери слышались еле различимые голоса.

Мальчишка сел и перевёл дыхание. Сон куда-то уплывал, стал уже неразличимым. Витька поднялся, постоял, переводя взгляд с одного окна на другое. захотелось пить, но как-то неловко было идти, как у себя дома, через комнату с людьми.

Но ведь он и правда у себя дома? Очень хотелось на это надеяться, хотя Витька пока не знал, стоит ли. Лишние надежды рушатся очень быстро и болезненно.

Витька подошёл к двери. Помедлил и решительно открыл её.

— Я попить… — начал он и осекся.

Леший и Ельжевский стояли возле расчищенного стола. На нём громоздился полуразобранный пулемёт (немецкий, Витька такие видел в кино) и лежали рядком пузатенькие бочоночки гранат. Оба мужчины смотрели на Витьку совершенно спокойно, без малейшего удивления или раздражения.

— В прихожей, — сказал лесник. И отвернулся к Лешему: — Вот так, смотри — через щель вынимаешь ствол…

…Витька вернулся через полминуты. И подошёл к столу. Мужчины опять посмотрели на него — на этот раз с лёгким нетерпением. Витька кашлянул. Потёр лоб. Кашлянул. Увидел, что Леший смеётся (одними глазами, они стали ироничными) — и, рассердившись на себя, начал, слыша, как хрипит голос:

— Я… у меня никого нет. У Вальки есть. Они, может, ещё выберутся. А у меня нет никого. Я не дурак. Я знаю, кто вы такие. Я и раньше знал, что такие есть. Просто так вот… ну, не пересекалось. Я тоже как вы думаю. И не верю, что про вас там говорят и пишут. Никто не верит, только кто продался. А просто люди ждут, чтобы только кто начал. Вот. Я тоже сам такой, я разные штуки делал…

— Клуб поджёг, например, — сказал Леший. Витька хотел огрызнуться, но увидел, что тот уже не улыбается, и сказал:

— Поджёг. Надо же было кому-то. Я вот о чём. Вальку не надо, ему жить ещё. А меня можно. К себе. К вам.

— А тебе, значит, не жить? — Леший сел на край стола. — Дурак ты, Виктор. Мы не духи, чтобы мальчишек в живые бомбы превращать. Даже ради самой красивой идеи и самой успешной операции… Нас, славян, и так мало, а врагов у нас много.

— Но я сам хочу! — взвился Витька. — Я сам! Чтобы за всё… за всех… Ичтобы не сидеть, а чтобы тоже…

— А вот это другое дело, — подал голос Ельжевский. — Это совсем другое дело. И тут ты можешь не беспокоиться — без заботы не останешься. И без работы — тоже. А сейчас — иди спать, быстро.

Витька шагнул к двери. Остановился. Обернулся. И умоляюще спросил:

— Но я правильно догадался? Вы?..

— Все мы дети одной матери, — сказал Ельжевский. А Леший добавил:

— И руки у нас чисты.