В заповедной глуши

М. Семёнова.

Насчёт недели — Сергей Степанович не то чтобы переоценил силы сына, но скорей не принял в расчёт сложности передвижения. Валька был напуган — впервые, может быть, за всю жизнь, по-настоящему напуган, опасность, неведомая и от того ещё более страшная, чудилась ему повсеместно. Поэтому на седьмой день Валька, лёжа в кустах, рассматривал заправку, торчавшую посреди дороги недалеко от Смоленска.

Ему хотелось есть, причём очень сильно. Вальку преследовали образы всего того, что он не доел в своей короткой жизни, а на заправке был магазинчик. Но ещё там были менты — торчали прямо рядом. Валька две недели назад возмутился бы, скажи ему кто-нибудь, что он будет бояться этих "зомби в сером", как называл доблестных российских защитников правопорядка его отец, вычитавший это выражение у Черкасова. Но сейчас его буквально подчинила мысль, что под стеклом у их "нивы" — его портрет. И его схватят, как только он выйдет.

Валька совсем замучился, особенно — наблюдая, как один из ментов лопает гамбургер. А когда "нива" наконец отъехала, появились два мотоцикла, на которых приехали четверо парней — примерно одних лет с Валькой. Они обосновались под навесом кафе — судя по всему, так же надолго, как и менты.

Валька плюнул и выбрался из кустов.

Он собирался просто купить поесть — побольше — и опять кануть в лес. Мотоциклисты внимания на него не обратили, обсуждали что-то своё, передавая друг другу пиво. И Вальке внезапно очень захотелось поесть, сидя за столиком. Это было страшное искушение, которому мальчишка не мог не поддаться.

Поставив между ног рюкзак, Валька разместил на столике большой запотевший стакан колы, тарелку картошки с кетчупом и сосисками, два пирожных — и плотоядно на всё это уставился, испытывая наслаждение от самой мысли, что сейчас примется за еду. Но внезапно шум за плечом отвлёк его от созерцания первого за несколько дней нормального завтрака.

Оказывается, пока он увлечённо делал заказ, на сцене появился ещё один персонаж.

Коротко стриженый мальчишка, светлые волосы которого поблёскивали медным отливом, был явным бомжонком — грязный сам, широкая камуфляжная куртка тоже не слишком-то чистая, джинсы отливают металлом от грязи, пыльные растоптанные кросссовки…Около ноги мальчишки стояла большая спортивная сумка, глаза — недобро сощурены. Собственно, было от чего. Все четверо мотоциклистов, поднявшись, полукругом прижали его к углу станции и что-то явно "предъявляли". Мальчишка коротко отвечал, бросая взгляды туда-сюда.

Помедлив, Валька отвернулся. Ему хотелось есть и он был сейчас не в том положении, чтобы вмешиваться. Но как раз когда он взялся за пластмассовую вилку, шум буквально рванул его за плечо.

Около угла началась мгновенная свирепая драка. Один из мотоциклистов катился по асфальту, держась за лицо. Трое других молотили бомжонка — вернее, пытались молотить, тот быстро и квалифицированно отмахивался… ещё один нападающий сел наземь с открытым ртом… Но ясно было, чем эта драка закончится. Уже хотя бы потому, что первый, сбитый наземь, уже поднялся, сплюнул на асфальт вишнёвый шматок и, пригнувшись, полез рукой в карман узких джинсов. А оттуда вылез уже кулак с надетым на пальцы кастетом. Никелированная рамка ярко отразила солнечный блик.

Валька бросил быстрый взгляд на парня за стойкой кафе, потом — на работников заправки. Они и не смотрели в ту сторону.

Ну твою же мать…

Перескочив через стол, Валька вывернул руку парня с кастетом — сильно, резко, тот заорал и кубарем полете под столики, сшибая их. Кастет звонко поскакал в другую сторону. Все трое нападавших повернулись — и бомжонок тут же так отоварил одного по ушам кулаками, что тот рухнул с задавленным писком и больше не пытался подняться. Другого Валька угостил ногой в колено — тот присел и скрючился — а третий бросился бежать, перескочив нехилую придорожную канаву.

— Мотаем! — крикнул бомжонок, указывая отчаянным жестом на возвращающуюся "ниву".

— Рюкзак! — ответил Валька, метнулся к своему столику, сгрёб тарелку, рюкзак, пирожные — и рванул следом за парнем, который на бегу вскинул на плечо сумку.

Они галопом пронеслись к лесополосе, проскочили через неё. Валька грохнулся, мальчишка остановился, помог подняться. Пролетели через узкую полоску поля, ворвались в лес и не остановились, пока не оказались в чаще.

Оба прислушались. Никаких человеческих звуков ниоткуда не было слышно. Валька с сожалением посмотрел на пустую тарелку, лизнул её и протянул парнишке полураздавленное пирожное:

— Хочешь?

— Давай, — отозвался тот. Мальчишки присели на корягу и начали жевать. — Если хочешь есть варенье — не лови, братишка, мух, — подмигнул незнакомец Вальке. Валька засмеялся — не потому, что было смешно, а просто чтобы показать, что он "свой". — Ты из-за меня голодным остался, похоже?

— Да… — Валька пожал плечами, облизал пальцы.

— Спасибо, — мальчишка протянул руку. — Они б меня так отделали, что точно в реанимацию загремел бы. Ты здорово дерёшься.

— Более-менее, — Валька пожал руку мальчишки и в замешательстве на него уставился. Он не знал, что делать дальше и как себя вести. Более того — мальчишка был незапланированным фактором. И, между прочим, он сам тоже изучал Вальку примерно такими же глазами.

— Хипуешь, что ли? — спросил он наконец. Валька в первую секунду не понял, потом усмехнулся, отбросил со лба волосы:

— А, это… — он поправил повязку. — Нет, это так. Остаток от прошлой жизни.

— Беспризорничаешь? — понимающе спросил мальчишка. Валька вдруг ощутил, как сжало горло. Сам изумился — это было глупо и стыдно, а главное — неожиданно. Но голова сама собой упала, и Валька отвернулся. — Ясно… — вздохнул мальчишка. И положил Вальке на спину ладонь. — Брось, чего теперь. А хочешь — поплачь, я не буду смотреть.

— А ты? — Валька поднял голову, справившись со слезами.

— Я беспризорник, — просто ответил мальчишка. — С девяти лет. Да ладно про это…

Ни тот, ни другой не спрашивали имён. Они ещё молча посидели на коряге. Валька пробормотал:

— Есть охота…

— Ты просишь или крадёшь? — спросил мальчишка, посмотрев искоса. — Или ты совсем недавно?

— Я недавно… А ты? — Валька опять не удержался от вопроса.

— Краду, — просто ответил мальчишка. — Просить стыдно, так и не привык. Пару раз пробовал — потом тошней тошного… Ну вообще сейчас я не краду. Давно не крал. А ты куда карабкаешься?

— Да так… — Валька поморщился. Махнул рукой на запад: — Туда.

— В Белоруссию, что ли? — мальчишка посмотрел быстро и внимательно. — Я тоже.

— М, — мыкнул Валька. Ему внезапно захотелось больше не быть одному. Он всю эту неделю был один. Он устал быть один. Просто устал. Всё.

И всё-таки осторожность сдерживала его. Чтобы не молчать, он спросил:

— Тебя как зовут?

— Витёк, — сразу отозвался беспризорник.

— Меня Валька.

— А, — теперь уже беспризорник издал нечто односложное. — Я-асно.

Больше всего Валька боялся, что Витька сейчас уйдёт. Он бы, наверное, побежал следом и начал просить, чтоб тот не оставлял его, хотя это было бы смешно и стыдно. Но Витька не уходил, сидел и молча смотрел куда-то на вершины деревьев.

Валька прислонился спиной и затылком к дереву и закрыл глаза. Он хотел просто немного передохнуть и успокоить голод, но всё вокруг неожиданно загудело, заухало, как в мягкий большой барабан, глаза отказались открываться — и Валька уснул…

…Когда он проснулся — с каким-то испугом, шею ломило — то увидел, что его новый знакомый дремлет рядом, положив голову на сумку. Но, как только Валька посмотрел на него, беспризорник тут же открыл глаза. Внимательные и настороженные.

— Слушай, — неожиданно для самого себя предложил Валька, — пойдём вместе? У… у меня есть деньги, — Витька почему-то усмехнулся. — И вообще… Вдвоём веселей, разве нет?

Валька был как-то уверен, что Витька скажет: "Нет." Но тот повёл плечом и кивнул:

— Да пошли… Ты куда-то идёшь, или просто?

— Куда-то, — после короткой заминки ответил Валька. — Я… к одному знакомому иду. К другу родителей.

— А родители погибли? — обыденно спросил Витька, как о самом простом деле. Поднял палочку, закусил зубами. — Или ты сдёрнул от них?

— Их посадили, — выдохнул Валька.

И неожиданно для самого себя расплакался навзрыд…

…Так и получилось, что мальчишки просто рассказали друг другу обо всём — ничего не утаивая, как будто наоборот — торопясь поскорее с кем-то поделиться, в каком-то неистовстве выкладывая всё-всё до капли. Как будто не было в сумке Витьки четырёхсот миллионов рублей округлённо по курсу Центробанка — денег, за которые незнакомый мальчишка мог вцепиться в глотку. Как будто Валька не находился в розыске. А может быть — именно поэтому и рассказали, что оба были в этом мире чужими. Совсем…

Валька рассказывал первым, поэтому, когда Витька кончил говорить, то глаза у Вальки были большущими, как фонари. А собственные проблемы, как ни кощунственно это звучало. Казались просто пустяками. Просто не верилось, что всё рассказанное Витькой — правда, Валька даже заподозрил, что его новый знакомый врёт… но потом каким-то чутьём понял: нет. не врёт. И именно против всего этого по мере сил сражались его, Вальки, отец и мать. За это их посадили.

— SOMETHING IS ROTTEN IN THE STATE OF DENMARK… — медленно сказал Валька, когда Витька замолчал.

— Что? — не понял, переспросил Витька. Он сидел, глядя опять на деревья, и часто моргал. Но слёз не было.

— Неладно что-то в Датском королевстве, — перевёл Валька машинально. — Это из "Гамлета". Шекспир написал… Слушай. Покажи эти… деньги.

Витька без разговоров раскрыл сумку. Валька увидел яркие пачки крупных еврокупюр и строгие упаковки банковских бумаг. Нет, ему не захотелось немедленно овладеть всем этим богатством. Наоборот — пришла мысль, что именно из-за вот таких вот…

— Все беды на свете от них, — угрюмо сказал Витька, как будто угадав мысли нового знакомого. Мальчишки посмотрели друг на друга. — Мне они не нужны. Но я хочу, чтобы от них была польза. Егор так сказал.

— Мы ничего про них не скажем, — предложил Валька. — Присмотримся, что за человек этот Ельжевский. А там решим.

— Ладно, — согласился Витька. — Я почему и в Белоруссию решил бежать… Говорят, там люди всё ещё справедливо живут. Ну, может и не так, но справедливей, чем у нас… Чёрт, как хавать охота.

— Пойдём-ка, — Валька встал. — Чего сидеть… А денег нам и моих хватит.

Витька согласно кивнул, поднялся. И вдруг сказал, глядя на Вальку:

— Знаешь… я почему-то тебе верю. Пошли.

Дождь пошёл около полуночи. Когда ребята выходили на дорогу, небо было чистым, но потом как-то сразу небо затянули низкие осенние тучи, а потом из них заморосило. Это не был ливень, а именно моросящий нудный кошмар — из тех, которые, кажется, не кончатся никогда и больше всего действуют на нервы, поселяя в человеке тяжёлую убеждённость, что такая погода если не навсегда, то уж на ближайшие годы — точно, жизнь — паскудство, а смерть — не такая уж плохая вещь.

Мальчишки вроде бы не мокли, дождь как бы и не проникал сквозь одежду. Но уже через полчаса она вымокла насквозь, в кроссовках захлюпало, и Витька невесело сказал:

— Да-а…Вот это оно самое и есть — б…дство.

Нельзя сказать, что Вальке нравилась погода. Он вздохнул, посмотрел на низкие тучи, самодовольно волокущиеся над дорогой — и, во второй раз вздохнув, начал читать:

Витька, слушавший с одобрительным интересом, признался:

— Ни словечка не понял, но здорово звучит. Что это? Стихи ведь какие-то?

Вместо ответа Валька с удовольствием прочёл то же самое — монолог Гамлета в переводе Пастернака:

— Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Витька на ходу засопел, потом тихо спросил:

— Как-как-как там?.. — он подвигал рукой в воздухе и сказал тихо: — Умереть.

Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?.. Здорово, только грустно. Это кто написал?

— Ну и память у тебя, — с искренним восхищением заметил Валька. — Шекспир написал. Англичанин. Я про него говорил, помнишь? Давно, в шестнадцатом веке.

— В шестнадцатом? — Витька покачал головой. — А откуда он про это знал? Ну. Что всё так, — Витька вроде бы смутился.

— Откуда-откуда… — Валька пожал плечами. — Думаешь, тогда жизнь была другая? Такая же была жизнь. Вот, хочешь ещё почитаю? Это вообще в четырнадцатом веке, кажется, написали. Вернее, сочинили…

Тебе что, нравятся стихи? — безо всякого перехода поинтересовался Валька.

— Не знаю…не знал, — поправился Витька. — А теперь знаю — нравятся…Ты почитай ещё, только какие-нибудь… бодрые, чтобы шагать повеселей.

— Повеселей — ладно, только я спою, — Валька набрал воздуху в грудь, издал не очень-то красивый звук, рассмеялся и уже без шуток начал:

Звонкий голос Вальки, поставленный и хорошо отшлифованный, далеко разносился над ночной дорогой. Ему и раньше нравились эти стихи Бернса, но раньше он как-то не ощущал за собой права их петь или там читать — какие уж у него "вода" и "тряпьё". А сейчас — почему нет?

…— При всем при том, — вдруг подхватил Витька эту строчку и одобрительно кивнул Вальке:

— Валька ускорил шаг, зашёл чуть вперёд Витьки и пропел, на ходу оборачиваясь к нему:

— Ну, это только ведь в песне так поётся, — грустновато сказал Витька. Валька — чего греха таить — и сам так же думал. Но сейчас ему почему-то захотелось спорить. И он покачал головой:

— А отец думал не так… Ты не смейся, я знаю, что ты подумал — новорусский, и нате… Но он правда так думал. Про ум и честь.

— Ну и где он сейчас? — не зло, но сердито спросил Витька. Валька перевёл дыхание и тихо, но убеждённо сказал:

— А я всё равно тоже буду так думать. Потому что мои родители так считали. И жить постараюсь так.

Он ожидал, что Витька посмеётся. Но тот сказал только:

— Хороший ты парень, Валь…Чёрт, мы только утром познакомились, а я тебя как будто сто лет знаю! — а потом вытянул руку: — Смотри, там шоссе.

Действительно, дорога вливалась в шоссе. И сквозь мокрые деревья горела россыпь жёлтых огней, а над ними — размашистое и вроде бы как даже уходящее вдаль:

У ДОРОГИ

— Кафе, — вытянул Витька руку вперёд таким жестом, как будто он сам это кафе построил и является его владельцем. — Зайдём погреться?

В кафе было шумно и накурено. С первого взгляда казалось, что нет ни единого свободного столика и даже у высокой стойки не протолкнуться. Ощущение подтверждалось массой машин на стоянке: от большегрузных трейлеров, шедших в Белоруссию, Польшу и дальше, до ментовской "нивы", от "запорожца" до "субару". Дым плавал под потолком, кто-то бренчал на гитаре, по телевизору почти неслышно выступало какое-то "оно", на полу было грязно и мокро. Но тут по крайней мере не лило с потолка. И как раз когда мальчишки оглядывались, войдя и ощущая себя неуютно, лишними какими-то, из-за ближнего столика поднялись двое молодых мужиков, по виду — дальнобойщиков. Один из них окликнул:

— Э, пацаны, садись, мы уходим.

Мальчишки не заставили себя просить дважды и устроились на тёплых пластиковых стульях. Валька исподтишка озирался — компания казалась ему подозрительной. Витька пояснил небрежно:

— Вон менты. Вон б…ди, — он кивнул на нескольких женщин за двумя столиками, — так себе, третий сорт. Дальнобойщики вон… а вон наш кофе идёт. Мелочь есть?

— Угу, — Валька выложил, покопавшись в кармане, несколько пятирублёвых монеток. Витька придержал за подол короткой фирменной юбочки девчонку на год, не больше, старше самих ребят, улыбнулся и сказал:

— Пару кофе принеси.

— Мы бесиков не пускаем, — виновато сказала девчонка. Видно было, что симпатичные мальчишки ей сразу приглянулись. — Папка не велит.

— А кто сказал, что мы бесики? — удивился Витька. — Мы странствующие миллионеры. Кофе будет?

— Будет, — засмеялась девчонка, — сейчас.

Мальчишки бросили рюкзак и сумку под стол. И только теперь почувствовали, как промокли и устали. Их потянуло в сон — просто потому, что тут было сухо. Под телевизором сидел маленький котёнок — он жадно лопал кусочек хлеба, наверное, вымазанный в подливке. Витька, поставив подбородок на положенные на стол — один на другой — кулаки, внимательно наблюдал за котёнком и чему-то улыбался. Валька, отвалившись затылком к стене, сонно смотрел вокруг. Сегодня утром он ещё был один. А сейчас… сейчас не один. Вот что главное…

Девчонка принесла кофе. От стаканчиков пахло горьковатым напитком, и мальчишки тут же опрокинули их, обжигая рот.

— В душ бы сейчас, — помечтал Валька. Витька сказал:

— Слушай… я немного посплю. Чуть-чуть. Посмотри за сумкой, ага?

— Конечно, — Валька сел удобнее. Витька уронил голову на стол и правда тут же уснул. Как сам Валька днём.

Вальке тоже хотелось спать, но в то же время он ощущал какую-то приподнятость, как при температуре. Он уже давно ничем не болел, но помнил это ощущение из раннего детства. Народу в кафе стало ещё больше, шум усилился. И как раз когда Валька закончил осмотр помещения, к столику подошёл молодой мужик и тихо, но внушительно сказал:

— Выметайтесь, ну?

Девчонка около стойки сделала печальное лицо. Валька положил ногу на ногу и поинтересовался весело:

— А как насчёт святого закона гостеприимства — неужели выгоните под дождь двух мальчишек? — лицо хозяина помрачнело ещё больше, Валька поднял ладонь: — Стоп. Вижу, что выгоните. Sansfacon, voila, savoirvivre… rienafaire, retour non sanos moutons[10]. Вам нужны деньги. Ну что ж…

Валька встал, вежливо жестом попросил хозяина отстраниться (он ошарашено сделал шажок в сторону и проводил Вальку взглядом) и через зал подошёл к молодому мужику, наигрывавшему на гитаре.

— Разрешите ваш инструмент?

— Да ради бога, — охотно ответил мужик. Он был патлатый, на груди поверх кожаной куртки висел значок пацифиста, волосы стягивала повязкас надписью Я ПРАВ, по обеим сторонам от которой весело скалились над скрещенными костями белые черепа.

— Только уговор: попсу не играть.

— Уговор, — согласился Валька, беря инструмент — на широком брезентовом ремне, поцарапанный… Потрогал струны, прислонился к стойке, чуть кивнул девчонке — та понятливо вырубила телевизор.

— голос Вальки легко прорезал шум, и тот стал затихать. Мальчишка оттолкнулся спиной от стойки, пошёл между столиков…

— поддержали его несколько голосов. Валька широко улыбнулся:

— хором гаркнул зальчик. Валька бросил гитару хозяину — тот ловко её поймал — и, прыгнув на руки (пропадай моя малина, всю сожрал её медведь!), выдал когда-то увиденный в исполнении отца танец его молодости, "нижний брейк" во всей его заведённости, скандируя одновременно:

— Я теперь в своём лесу гордо голову несу, знаю — если заплутаю, сам тогда себя спасу! — Валька вскочил, поймал брошенную обратно гитару, встал плотнее…

… — Пожалуйста, — Валькас полупоклоном протянул хозяину растрёпанную пачку купюр и горсть мелочи. — Шестьсот семьдесят три рубля. Хватит в оплату столика?

Хозяин принял деньги. Подержал их в руке, разглядывая. Поднял глаза на Вальку. Не глядя отсчитал половину и сунул в карман Валькиной куртки. Молча повернулся и пошёл к стойке.

Витька уже не спал — сидел и с широченной улыбкой смотрел на Вальку, который плюхнулся за столик.

— А с тобой не пропадёшь, — констатировал он. Валька не успел ответить: та же девчонка принесла поднос, на котором стояли две тарелки с картошкой, помидорами и сосисками, два стакана с чаем и две булочки. — А вот это совсем хорошо.

Мальчишки азартно набросились на еду и даже не заметили, как к их столику подошёл гитарист.

— Держи, — он протянул Вальке повязку. — Не бойся, чистая… — и быстро, тихо, почти не шевеля губами, добавил: — Твой портрет в ментовозке. Смотри в окно, — и отошёл, хлопнув Вальку по плечу.

Один мент по-прежнему сидел за столом. А вот второй… Валька скосил глаза. Он стоял на улице, возле машины. И что-то рассматривал при свете из открытой двери…

— Я в туалет, — Валька поднялся, задержав взгляд на Витьке. Тот опустил ресницы. — Сейчас.

Пересекая зал, он обратил внимание, что мент поднялся и идёт за ним…

…В накуренной комнатке было пусто. Мент вошёл следом. Он улыбался. Но сказать ничего не успел. Дверь распахнулась, сильнейший удар в затылок опрокинул мента на грязный пол. Витька перекинул Вальке рюкзак и ещё раз ударил мента — ногой в затылок. Тот окончательно распластался на грязном кафеле пола.

— Быстро — в окно.

Мальчишки, оглядываясь на дверь, открыли окно — маленькое, но достаточное, чтобы пролезть. Из него потянуло сырой свежестью. Витька подсадил Вальку, передал ему рюкзак и сумку. Вылез сам. Они постояли, прислушиваясь, несколько секунд — и с размаху прыгнули под откос, в сырые лопухи, за которыми снова начинался лес.

Почти час перед рассветом — самое глухое время — мальчишки шли через огромный луг, на который выбрались, вброд перейдя речку. Шли по грудь в траве. Дождь перестал, но оба вымокли до такой степени, что было уже всё равно. Их окутал вкрадчиво поднявшийся от земли тёплый туман, плававший вокруг загадочными пластами. Над головой висели тучи, но, когда Валька в очередной раз посмотрел на небо, пытаясь определить направление, то за спинами у них весь горизонт начал светиться — сперва слабо, потом всё сильнее и сильнее, пока не заалел от края до края. Тучи побежали вперёд, обгоняя мальчишек — они шли правильно, точно на запад. Небо начало очищаться, на нём всё ещё светили самые яркие звёзды, но всё больше и больше по нему разливался рассвет. Мальчишки остановились, обернувшись и молча задрав головы. В таком рассвете было что-то тревожное…

— Как-то… — вдруг сказал Витька. — Как-то знаешь… как будто мы убегаем.

— Откуда? — не понял Валька. А вернее — сделал вид, что не понял. Потому что и его резанула та же неприятная мысль.

— Оттуда… Ну из России, что ли, — смущённо ответил Витька.

— А что ты там хорошего видел? — спросил Валька. Опять наперекор собственным мыслям. И поразился новому ответу Витьки:

— А что я там должен был видеть? Россия — это просто родина. Если там плохо — это люди виноваты, а не она. Надо хорошо делать, а не бежать…

— Мы вернёмся, — сказал Валька. — Обязательно. Ты не думай…Я так же, как ты, считаю.

Просто сейчас надо передохнуть и сил набраться. А потом мы вернёмся. Не может быть, чтобы мы не вернулись. Я ведь поклялся.

Витька коротко кивнул. Мальчишки ещё какое-то время смотрели, как поднимается над миром солнце — а потом, повернувшись, как по команде, пошли через луг дальше — туда, где начинала зеленеть, набирать цвет, полоска леса…

…Пруд лежал в старом карьере, как в двойной рамке из жёлтого яркого песка и зелёных кустов. Солнце уже освещало берег, на который выбрались мальчишки. От пейзажа, увиденного ими, веяло безлюдьем и дикостью — и это успокаивало.

— Уфффф… — выдохнул Витька, сгибаясь и упираясь ладонями в коленки. — Нет, всё. Я дальше не пойду. Давай выкупаемся, что ли — и отдохнём.

— Давай, — охотно поддержал Валька, тоже умотавшийся до предела.

Они разделись, раскладывая мокрое барахло на уже начавшем прогреваться песке. Немного поплавали (вода была тёплой, немного отдававшей затхлостью), но без азарта, потому что и правда очень хотелось отдохнуть. Валька, впрочем, заставил себя тщательно, с мылом, промыть волосы. Витька, развалившись на песке, наблюдал за этим с иронией, потом спросил лениво:

— Ну что ты с ними возишься? Постриг бы, и дело с концом.

— Они мне идут, — Валька помотал головой в воде, стоя на четвереньках. — Фррррбббб… А с повязкой вообще будет классно.

Он перебрался на песок и лёг на живот. Сонно сказал:

— Надо не очень долго. А то накроют нас тут всё-таки…

— Не, мы чуть-чуть, — Витька тоже улёгся лицом вниз. — Блин, хорошо-о-о…Тепло и сухо. Чего ещё надо?

— Какао с булочкой, — отозвался Валька. — И… — он не договорил.

— Что "и"? — лениво поинтересовался Витька.

— Ничего, — отрезал Валька.

Он хотел сказать: "И чтобы я был дома."

Витька то ли догадался, то ли просто не хотел дальше разговаривать — но дальше молчал, похоже, вообще уснул. А вот Валька лежал и думал, разглядывая песчинки, налипшие на руку.

Ну вот ладно. Предположим, что у него всё было бы нормально. А где-то в мире, в одном с ним мире, буквально рядом, скитался бы Витька. И где-то есть страшная охотничья база, ведь есть она, и приезжают на неё прячущие свои лица существа, чтобы охотиться на детей…А он бы жил себе и жил. Ходил в школу, рисовал картины, слышал музыку, смеялся, спал, ел, книжки читал…Какое-то дикое несоответствие. Отец это понимал, потому и стал делать то, что делал. И его посадили. Посадили не того подонка, который пытался сделать из Витьки девочку. Это вообще никому не было интересно. Посадили его, Вальки, отца. И того мальчишку, который сжёг машину с убийцами. Его тоже посадили… Сколько ему дали — восемнадцать лет? Это непостижимо, лучше бы смертная казнь — восемнадцать лет на четыре года больше, чем Валька прожил на свете. И все эти годы — в тюрьме?! А сколько дадут отцу и маме? Вдруг им дадут пожизненное? В разных тюрьмах, конечно, в разных… Он представил себе рослого, сильного, уверенного в себе отца, красивую, весёлую, лёгкую какую-то маму, то, как они любят друг друга. Как они любят его, Вальку… И что же: этого больше никогда не будет?! И они даже друг с другом не увидятся — никогда?!

Валька заглянул в это слово, и его ударила дрожь. Оттуда, как из пустого колодца, веяло равнодушным холодом и тьмой.

Если бы можно было прийти… ну, куда-то прийти и сказать: "Вот он я, посадите меня. Пусть навсегда. А маму и отца отпустите." Если бы… Валька пришёл бы.

Нет, стой, зло оборвал он себя. А почему я должен так делать? Как тот заяц из сказки Салтыкова-Щедрина, который преодолел сто препятствий, чтобы… понадеяться на милость волка, державшего в заложниках его приятеля. Не правильней ли пристрелить волка? Ну, заяц — он не может. Но я-то — я человек! И я знаю, что мои родители были хорошие люди. Не для меня хорошие, а вообще хорошие. И если их посадили — значит, виноваты те, кто это сделал. Во всём вообще виноваты.

Он сжал кулак. Просыпал из него песок. Зарыл в его сухую теплоту ладонь. Нет, сдаваться на милость победителя — это не выход. Победитель не посадит тебя за один с собой стол, не отпустит, поражённый твоим благородством, тех, ради кого ты сдашься. Те времена прошли. Он посмеётся и использует тебя, как орудие шантажа, Валентин. В точности, как говорил отец.

И вдруг пришла в голову Вальке настолько простая и очевидная мысль, что он даже изумился своей тормознутости.

А ведь отец был не один.

Ну да, не один! Есть люди, с которыми он имел дела, те, кому он помогал — да вот тот же Ельжевский, к которому он, Валька, идёт. Значит, надо просто присоединиться к ним. На любых правах. Хоть прачкой или кухонным мальчиком. Подрасти. Стать бойцом. Настоящим. Как те ребята из Великой Отечественной или с Балкан, про которых Валька читал в Интернете и в старых книжках. И делать то же, что они.

Мстить.

У тех родителей отняли фашисты или НАТОвцы. Но разве те, кто отнял родителей у Вальки, кто искалечил жизни других ребят — разве они лучше? Они в сто раз хуже, потому что фашисты убивали чужих. А эти — своих. И с ними надо так же, как с фашистами, ни перед чем не останавливаясь и ничем не гнушаясь. Ни ложью, ни пулей, ни ядом, ни бомбой, ни подкупом. Главное — чтобы мстить! А если отец и мама вернутся, вырвутся — он всё равно не сможет жить, как раньше. Он скажет отцу…

Валька стал представлять себе, как это будет. И,постепенно успокаиваясь, уснул…

…Конечно, мальчишки проспали и Судный День, и Второе Пришествие и Первое Распятие, а проснулись не сгоревшими лишь потому, что передвинулась тень кустов и прикрыла их от раскаляющегося уже совершенно по-летнему солнца.

— Оййййоооо… — протянул Валька, глядя на часы. — Первый час, ничего себе!

— Есть охота, — сказал Витька, отряхивая грудь и живот от песка. — Придётся мой НЗ жевать.

— А у тебя НЗ есть? — заинтересовался Валька.

— А то, — гордо сказал Витька, подтащив к себе свою сумку. — Только я его расходовать не хотел. Пока более-менее людно было. А теперь чего, кафе я тут не вижу… — он расстегнул боковой карман и запустил в него руку. — Держи, — Витька протянул Вальке какую-то грязноватую трубочку, похожую на толстую макаронину. — Жуй-жуй, глотай.

— А что это? — Валька приподнялся на локте, с опаской беря трубочку двумя пальцами. Она была в крошках, мусоре и вблизи напоминала уже не макаронину, а кусок тонкого шланга, вытащенного из канализации. Валька в принципе знал, что человек может есть всё подряд. Как крыса или свинья. Но на практике…

— Мырмышель, — Витька уже интенсивно жевал эту субстанцию, и видно было, что она жуётся с трудом. Валька свёл брови:

— Мы… что?

— Мырмышель, — повторил Витька, сильно сглотнув. И засмеялся: — Да ты ешь, она даже вкусная, только кислая очень. Там всё натуральное… — он откусил снова и, пихнув кусок за щёку, пояснил: — Я совсем маленький был, лет десять, что ли… С нами вместе жил — ну, где мы тогда жили — такой бомж, ещё с советских времён, тогда тоже были бомжи, но мало. Дед Вася. Он о нас… не то чтоб заботился, но так — помогал иногда, всё прочее такое… Вот он показывал, как такую штуку делать. Берёшь яблоки, шиповник, клюкву. Варишь в ведре или где там — без сахара, пока такая густая каша не получится. Потом её раскладываешь на металлическом листе и сушишь на солнце. Дальше в трубочку скатываешь. Кислятина страшная, но зато можно только на ней целую неделю прожить… Вот он её и называл мырмышель, мы ухохатывались… Ешь, не бойся, говорю, ешь!

Валька осторожно откусил. Сперва он вообще никакого вкуса не ощутил, пока катал кусок на языке. Потом переместил за щёку и жевнул…

…Ой, какая это была кислятина!!! У Вальки свело скулы и перехватило горло, в рот хлынула слюна. Но… это оказалась вкусная, фруктовая кислятина. И очень свежая. Валька заработал челюстями, кривясь и улыбаясь. Витька тоже улыбался. Потом спросил:

— Слушай… а ты научишь меня драться, как ты? Ну, этому. Саватту.

— Ты же умеешь, — удивился Валька. Витька свёл брови:

— Такое умение лишним не бывает… Научишь?

— Да конечно… — не переставая жевать, Валька полез в рюкзак, достал чистые носки и трусы, а ношеные подобрал с песка и встал. — Пойду постираю. Пошли со мной, свои простирнёшь, а у меня ещё одна пара есть, я дам.

— Да не надо, — отмахнулся Витька. Валька потянул его за руку:

— Пошли, говорю. Стираться, мыться и бриться в таких тяжёлых условиях обязательно. Это закон войны. Так де ла Рош говорил.

— Побрей себе… — Витька определил, что Вальке надо побрить, но всё-таки встал и поинтересовался: — А почему?

— Ну, чтобы самоуважение сохранить, — сказал Валька и смутился. Но Витька поморгал и медленно сообщил:

— Да-а… это верно-о… Ладно, пошли.

…Они всё-таки не торопились уходить с этого места — спокойного и тихого. Ещё позагорали, искупались — теперь уже с удовольствием, сплавали наперегонки через пруд (Витька выиграл), опять позагорали. Для разминки поспарринговались в полконтакта. Валька дал первый урок саватта — с удовольствием снова ощущая себя наставником, как в школе для младших. Опять искупались, обсохли, жуя мырмышель (Валька продолжал хихикать) и только после этого, одевшись, навьючившись, начали выбираться "в цивилизацию".

Кстати — цивилизация оказалась неожиданно близко. Мальчишки обогнули пруд, чертыхаясь, пролезли через кусты — и вывалились на дорогу, покорёженный просёлок. Вдали виднелся каток, грузовик и группа рабочих, укладывавших асфальт. А прямо перед мальчишками высился столбуказатель:

вес. Пирапёлка

дер. Перепёлка 1 км

Валька засмеялся. Он смеялся и смеялся, не отвечая на удивлённые, а потом и рассерженные вопросы Витьки, пока тот не треснул приятеля между лопаток с такой силой, что Валька закашлялся и перестал смеяться, но не рассердился, а неожиданно церемонно подал опешившему Витьке руку и произнёс:

— C'est couleur locale…[11]Обрати внимание на двойную надпись: это Белоруссия. Ночью мы перешли границу, Виктор.

— Границу перешли? — заторможено спросил Витька. Валька раскланялся перед ним:

— Peu apeu[12], — продолжал веселиться Валька. — Потихоньку-полегоньку — и мы в Белоруссии, Витёк! Мы в Белоруссии!

— нёсся над жарким вечерним просёлком мальчишеский голос. Две фигуры ходко двигались вдаль — прямо к виднеющимся у горизонта крышам.

— распевал Валька. Витька, хорошо выучивший припев с первого раза, решительно подхватывал:

Мальчишки шагали босиком, приторочив кроссовки с засунутыми в них носками к низу своих походных ёмкостей. Настроение у обоих было бесшабашно-приподнятое, хотя уже наступал вечер.

— горланили они вместе, сейчас ощущая, что в самом деле могут хоть гору свернуть, хоть ещё километров сто отшагать без привалов.

Как называется эта деревушка впереди — они не знали да и не стремились узнать, Валька даже поленился слазить в атлас, где это наверняка было обозначено. Не всё ли равно — как?

— Я-шел-сквозь-ад — шесть недель, и я клянусь,

Там — нет — ни — тьмы — ни жаровен, ни чертей,

— Есть — пыль — пыль — пыль — пыль — от шагающих сапог,

И отпуска нет на войне!

— Уффф! — выдохнул Витька. — Вот это гаркнули…

— Это, брат, Киплинг, — уважительно сказал Валька. — Не какой-нибудь Дельфин.

— Ну? — не поверил Витька. — Это который про Маугли писал?! Не может быть!

— Э… — Валька скривился. — Не писал он про Маугли. Это "Книга Джунглей" называется, и про Маугли там вовсе не главное. А вообще он для взрослых писал, и очень даже для взрослых… Про английскую армию, например. У меня отец его очень люби… любит, — твёрдо поправился Валька. — Вот. Послушай…

— Холера в лагере нашем — всех войн страшней она.

Мы мрём средь пустынь, как евреи в библейские времена…

Витька слушал молча, шагал, лишь коротко вздохнул, когда Валька прочитал:

— И сегодня мы все бесстрашны -

Ибо страху нас не спасти…

А потом, когда Валька замолчал, спросил:

— И это он написал? — Валька кивнул. — Здорово… То есть, — спохватился он, — не то, что холера, здорово. Написано здорово… Валь, а ты сам стихи не пишешь?

— Нет, — покачал головой Валька. И добавил: — Я рисую, играю на рояле хорошо. Вот музыку я пробовал писать, но бросил. Фигня получается… Смотри, почти пришли.

— А нас телега догоняет, — обернулся Витька.

Мальчишки сошли на обочину. К ним в самом деле приближалась телега, в которую был впряжён серый жеребец, имевший такой вид, как будто в этом мире он видел уже всё. На телеге боком сидел хозяин — невысокий немолодой мужик, одетый без претензий: в Рубаху, Штаны, Сапоги и Кепку. Эти предметы одежды так и хотелось поименовать с большой буквы. Поравнявшись с мальчишками, он притормозил и поинтересовался:

— Куда шагаем-то?

Никакого акцента в его речи не наблюдалось. Что, впрочем, было естественно — дикие искусственные границы, проведённые тремя мерзавцами в 91-м году, разделили по-живому единый русский народ. Впрочем, даже Валька об этом не думал — он просто весело ответил:

— Да вот. Идём с чуркестанской кампании, были барабанщиками в спецназе, а теперь списаны вчистую. Он контуженный, — Валька кивнул на Витьку, — я припадочный. Ходим по миру, песни поём, пляшем, фокусы с чужими кошельками показываем… Дядь, а у тебя попить нету, а то так есть хочется, что и переночевать негде…

… — Ты прирождённый бесик, — сказал Витька Вальке, когда они — уже в темноте, наевшиеся до отвала — устраивались в горе шуршащего прошлогоднего сена. Хозяева предлагали мальчишкам лечь дома, но оба выбрали сеновал — хотелось поговорить, а не станешь ведь трепаться в чужом доме, когда все уже спят…

— Бесик я или кто, — озабоченно сказал Валька, — а что нам с деньгами делать? Тут свои рубли. Станем менять — ещё пристанут: кто, да откуда, да почему…

— Можно евро поменять, — предложил Витька. — Одну пятисотенную если, то ведь ничего… Ты курс знаешь?

— Чёрт его… — неуверенно ответил Валька. — Кажется, там что-то порядка тысячи местных рублей за евро. Я не помню. Не знаю, вернее. Да и кто тебе поменяет?

— Да у любого банка… — начал Витька, но Валька перебил его:

— Да тут за это сразу сажают. А если официально — то… хотя — у меня паспорт есть, что это я? С ним и поменяю. Можно даже и мои оставшиеся рубли поменять. Даже лучше…

— Валь, — Витька лёг удобнее. — Ты вот как думаешь. Оружие тут купить можно?

— Оружие наверное везде можно купить, — ответил Валька и повернулся к приятелю. — А ты что хочешь?

— Ну, в общем… можно ведь и обратно в Россию время от времени наведываться, — Витька нехорошо усмехнулся. — Так. Для профилактики. Ну ты понимаешь.

— Я тоже про это думал, — сказал Валька. — Только немного не так. Я хочу с друзьями отца завязки установить. И тогда…

— Может, твоим предкам побег устроить удастся? — понизил голос Витька. — А что, я тебе точно говорю, бегают не только в кино. Сплошь и рядом бегают. Или вообще выкупить их. Я честное слово любые деньги дам. Вот сразу.

— Спасибо, Вить, — искренне поблагодарил Валька. Эта мысль увлекла его. — Может, и попробуем. Вот дойдём, определимся на месте… И с оружием и вообще.

— Можно и ещё людей найти, — совсем тихо сказал Витька. — Ты знаешь, сколько ребят согласятся? Вот прямо с места не сходя можно найти. А мы всё организуем. Терпеть без конца — тоже не вариант… А сколько отсюда до этого озера?

— До Нарочи, — напомнил Валька. — Если по прямой — километров двести шестьдесят. А так все триста. Если с попутками и прочим будет везти — дней за пять доберёмся, как считаешь?

— Должны, — уверенно ответил Витька. — Но тебе всё равно надо поосторожней, так что рисковать не будем, чего там… Слушай, — вдруг как будто опомнился Витька, — вот мы говорим, говорим… А если там тебя одного ждут? А тут я: привет, вам оно не надо?

— Я один не останусь, только с тобой, — неожиданно сказал Валька. И смутился. Витька, похоже, смутился тоже и грубо сказал:

— Ты что, влюбился?

— А иди ты… — дружелюбно ответил Валька. — Давай спать, а?

И они добирались.

Где пешком, где на попутках, где на местных автобусиках, ночуя то в лесу, то где-нибудь в селе, где их ещё и кормили, отказываясь брать за это деньги. Врали, если их спрашивали, что в турпоходе — им верили или делали вид, что верят. Люди тут были проще, чем в России и многие жили беднее, пожалуй, но… как-то равнее, что ли? В том смысле, что не было видно ни бомжей, ни роскошных особняков… В магазинах не было того изобилия, которым поражали прилавки в России, зато менты ходили по улицам без оружия и было чище, намного чище. Дальше к западу всё чаще слышалась белорусская речь, мелькала польская, а в русских словах скользил непривычный, но приятный акцент — и всё-таки русский понимали все и не отказывались говорить на нём. Как-то вечером Витька сказал Вальке, что тут у людей "хорошие глаза". И Валька понял его.

Точнее, пожалуй, и сказать было нельзя.