Верные до конца

Воспоминания об отце

Первый арест

„Верою Моисей, пришед в возраст, отказался называться сыном дочери фараоновой. И лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное, греховное наслаждение. И поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели египетские сокровища“.

Всякий раз, когда я читаю Евр. 11, 24–26, невольно вспоминаю, что это были любимые стихи моего отца. Ему, как и многим его современникам, русским христианам, была глубоко понятна эта библейская истина, что лучше страдать с народом Божиим, лучше нести поношение Христово, нежели иметь временное, греховное наслаждение и земные сокровища…

Нет большего богатства — как Христос, и это особенно остро ощущаешь, когда Его хотят отнять у тебя, когда запрещают делиться этим богатством с людьми… А ведь люди так нуждаются в Нем!

Иисус — есть ли имя дороже для искупленной души?!

„Ты мне близок, словно берег морю,

Ты мне дорог, как вода земле,

Ты пришел, чтоб сладким сделать горе

И огонь любви зажечь во мгле.

Без Тебя и жизни мне не надо,

Без тебя я только что дышу.

Ты Один — моей душе отрада,

Будь всегда со мной, Тебя прошу!“

Так написала поэтесса-христианка.

Рядом с именем Иисуса можно поставить имя матери и отца. Рядом, но не выше… Какое счастье для детей, когда с ними рядом их любящий отец и мать!

Великое блаженство, если родители, дав детям жизнь, не только дали им хорошее воспитание, образование и трудовую специальность, но и своей христианской жизнью и словом указали на Христа — лучшего Друга человека! Какое счастье иметь родителей не только родными по плоти, но и по духу, по вере!

А если родители были удостоены пострадать за Христа и даже испить чашу смерти в узах, то их подвиг веры становится для сына или дочери священным примером высокой самоотверженной христианской любви и зовет быть верными Господу.

Первый раз мой отец был арестован в Москве в 1930 году, когда мне исполнилось 2 года. Он тогда принимал участие в работе Пленума Союза христиан-баптистов, как представитель братства ЕХБ Дальнего Востока. По прибытии в Москву мой отец был вызван в органы НКВД, где ему предложили поддержать на Пленуме кандидатуры служителей Б. и К., намеченных органами власти в члены Правления Союза баптистов. Отец был очень удивлен предложением властей — явным вмешательством во внутрицерковную жизнь, и отказался поддержать эти кандидатуры. Через несколько дней он был арестован. Что же касается Б. и К., то эти люди все же прошли в Правление Союза баптистов. Затем, несколько позже, Б. обнаружил себя как предатель при аресте Председателя Союза Баптистов — Николая Васильевича ОДИНЦОВА. А в 1935 году Б. много посодействовал и самому закрытию Союза баптистов¹.

Начиная с 30-ых годов, шла усиленная обработка видных работников религиозных объединений и продвижение отступников на руководящие посты с целью разложения Церкви изнутри.

Три месяца мой отец просидел под следствием в Бутырской тюрьме, а затем был осужден на 3 года лагерей.

А в это время в Благовещенске-на-Амуре его сын, только что начавший говорить, вместе со своей мамой становился на колени и повторял только три слова: „Иисус! Верни папу!“

За три года отец прошел по этапам много арестантских дорог, тюрем и лагерей Дальнего Востока и Северного Урала. На Дальнем Востоке его этапировали в один из лагерей, расположенный на берегу бухты Светлой.

Однажды в одном из городов Дальнего Востока колонну заключенных перегоняли из этапой тюрьмы на товарную станцию для погрузки. За колонной бежали плачущие женщины, провожая своих отцов, мужей, сыновей… Рядом с моим отцом шагал в колонне молодой православный священник. А в стороне за колонной спешила его жена. Прощаясь, она крикнула: „Вася! Не унывай! Чем ночь темней, тем ярче звезды!“ Над колонной арестантов прозвучал ободряющий ответ священника: „Чем глубже скорбь, тем ближе Бог!“

В лагере бухты Светлой отбывали заключение около 10 православных священников, которые работали санитарами в лагерной больнице. Они очень тепло и сочувственно отнеслись к моему отцу и, даже, устроили его на работу в больницу санитаром. Из этого лагеря в 1932 году отец прислал мне стихотворение — ко дню рождения. Я бережно храню его. Оно очень дорого мне, ибо в нем святое завещание отца-узника 4-х летнему сыну! Вот несколько строк из этого стихотворения:

Ты вынужден теперь невольно

Страдать за имя Господа,

Но я молю, чтоб добровольно,

Избрал тернистый путь Христа!

Когда минуют золотые

Дни детства твоего и ты,

Как юноша, глаза чистые

Направишь в области мечты.

Тогда отдай всю силу воли,

Мечты все сердца своего,

Нетронутую жизнь и долю –

Все на служение Его!

4 августа 1932 г.

Бухта Светлая

Для христианина всегда есть Светлая бухта во Христе Иисусе! И ни штормы гонений, ни тьма неверия не в состоянии отнять у него светлой надежды на Христа!

Некоторое время отец находился в лагерях Северного Урала. Его везли арестантским эшелоном до г. Усолье (ныне Соликамск), а затем гнали пешком этапом еще 300 км на север в один из таежных лесозаготовительных лагерей.

В 1967 году и я посетил эти места, и тоже под конвоем. Меня также, как и отца, везли этапом до Соликамска, а затем уже не пешком, а на открытых машинах под охраной солдат и сторожевых собак везли еще 200 км на север.

Проезжая по старым этапным дорогам, я вспоминал отца. Возможно, по этим же самым дорогам и он проходил в тридцатые годы.

Долины и горы Урала,

Зеленое море лесов.

Твоя здесь тропа пролегала,

Твоя отзвучала любовь!

Ты шел через бури и грозы

И слышал звериный вой…

А ранней весною березы

Шептали: „Держись, родной!“

Так написал я в 1967 году в одном из уральских лагерей, вспоминая узы своего отца.

На свободе

Летом 1933 года отец освободился.

Мы с мамой выехали к нему в Новосибирск, откуда ему предстоял путь в г. Бийск — в то время небольшой городок, затерявшийся среди лесов Алтая.

При освобождении отец не получил паспорт, ему было указано место жительства — в. г. Бийске на положении ссыльного. Мы ехали в пассажирском поезде. В памяти сохранился переполненный вагон, крики, ругань… Кое-как меня пристроили на верхней полке, где я смог уснуть, а родители спали сидя… На вокзале в г. Бийске нас обокрали, уменьшив и без того наши скудные пожитки…

Поселились мы где-то на окраине города, сняв комнату в частном доме. Места очень красивые. Вокруг сосновый лес и тишина. Зимой мы с отцом брали санки и бродили по лесу. Я очень любил эти прогулки.

В Бийске были верующие, но молитвенный дом был закрыт, и верующие собирались по домам.

Мои родители сильно бедствовали. Судимость за религиозные убеждения, отсутствие паспорта были большим препятствием в трудоустройстве. Во многих местах отцу отказывали в приеме на работу.

Наконец, отец и мать поступили на работу, но очень далеко от дома — за рекой в противоположной части города.

В осеннюю слякоть, и в зимнюю стужу, и пургу им приходилось 2–3 часа добираться зачастую пешком до места работы.

Родители часто болели… Помню: то отец лежит в постели с большой температурой, а мать хлопочет вокруг него, лечит; то — сама болеет, а отец за врача…

Однажды отец получил письмо из г. Благовещенска из своей родной общины, где нес служение пресвитера в 1926–1930 годах до дня ареста. Добрая весточка со словами братской любви ободрила и утешила отца в этот труднейший период его скитаний. Господь сохранил это письмо среди многочисленных обысков последующих десятилетий. Господь через своих верных детей послал также и хлеб насущный в этот критический момент нашей жизни.

В январе 1934 года отец получил паспорт и получил возможность покинуть место высылки. Мы переехали в г. Новосибирск. Там еще не было закрыто собрание. Вспоминаю, как отец брал меня с собой в молитвенный дом, который находился на окраине города. Мне было очень интересно идти вместе со своим папой по улице. Мне казалось, что все смотрят на меня: ведь и у меня тоже есть папа! На собрании я любил сидеть с ним рядом и вместе петь об Иисусе, Который услышал мои молитвы и вернул мне папу!

В том же году в Новосибирск приехала моя бабушка — Жарикова Мария Абрамовна — истинная добродетельная христианка. Она немного побыла в Новосибирске и уехала в г. Благовещенск, забрав на время меня с собой.

С родителями я встретился уже в 1935 году в г. Омске, куда они переехали. В городе в это время был уже отобран молитвенный дом. Он был построен верующими на берегу реки Оми. Теперь там разместили конную милицию… А верующие стали собираться в небольшом частном доме на окраине города, за вокзалом. В эти годы трамвая в Омске еще не было и добираться на собрание было очень далеко и трудно…

Мой отец посещал собрания верующих и продолжал свидетельствовать о Христе. Кроме того, он посещал верующих на дому: ободрял, утешал, укреплял духовно ослабевших… Вместе с ним подвизался и его друг МАРТЫНЕНКО Антон Павлович — благовестник Дальневосточного союза христиан-баптистов, отец большого семейства, уже отбывший ссылку за Слово Божие на Дальнем Востоке и нашедший временное пристанище в г. Омске. Антон Павлович — высокий с открытым мужественным лицом — чудеснейший христианин, всегда радостный, никогда не унывающий, верный Господу служитель.

Днем они работали — отец в конторе городского аптекоуправления, а Антон Павлович — плотником на одной из строек, а каждый вечер они посвящали ободрению и утешению верующих в то трудное для Церкви время. В 1935 году в г. Омск приехал с семьей один из видных работников Дальне-Восточного союза баптистов — В. П. Он не стал ходить на собрания верующих, засел дома и пытался распространить и на других свое упадническое настроение… Много пришлось беседовать с ним моему отцу и Антону Павловичу, пытаясь ободрить В. П. и уменьшить влияние его духа боязни и приспособленчества на других. Однако В. П. так и не поднялся, как служитель…

Проповеди отца

У меня сохранились наброски проповедей отца, его конспекты, письма к верующим, написанные в 1935 году в г. Омске. Помещаю одну из его проповедей (в сокращенном виде) и одно из его писем к верующим.

Восполнение недостатка скорбей Христовых

„Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за тело Его, которое есть Церковь“.

Колос. 1, 24

При поверхностном чтении слова нашего текста вызывают некоторое недоумение и возникает вопрос: неужели жертва Христова недостаточна для нашего спасения? Неужели нужны были страдания апостола для пополнения недостающего?…

Рассмотрим поближе эти вопросы.

Писание ясно говорит, что жертва Христа вполне достаточна для нашего спасения:

„Он все грехи наши вознес на древо“ — 1 Петра 2, 24.

„Свершилось!“ — Иоан. 19, 30. Произнесенное Господом на кресте является неоспоримым доказательством достаточности скорбей Его для нашего спасения (Евр. 10, 10–14).

Апостол говорит, что своими страданиями он восполняет „недостаток скорбей Христовых… за… Церковь“.

Здесь две мысли, которые необходимо усвоить.

Первая мысль, что скорбям Христовым недоставало наглядности; тем скорбям, которые Господь имел, идя твердой, мужественной, уверенной поступью, преодолевая гефсиманские и голгофские страдания, унижение, позор и одиночество.

Этот недостаток (в наглядности) апостол и восполнял, переживая описанное в 1 Кор. 4, 9-13; 2 Кор. 4, 8-18; 2 Кор. 6, 3-10.

Поэтому-то апостол Павел не чуждался страданий и лишений, сознавая, что как он и прочие апостолы черпали силы в бесподобном поведении Господа, предвидя и перенося страдания, так и верующие должны и будут ободряться его узами и лишениями (Филип. 1, 14).

Вторая мысль. Апостол страдал не за проступки, не как вор, не как убийца. Он страдал „за… Церковь“. Он страдал „с благовестием Христовым“. Он все терпел „ради избранных, дабы и они получили спасение“ 2 Тим. 1, 9, 12; 2, 8-10…

Но мыслимо ли, чтобы один апостол Павел пополнял этот недостаток. Нет! Словами: „Нам, последним посланникам“ (1 Кор. 4, 9; 2 Кор. 6, 1), апостол присовокупляет и других к этому служению восполнения недостатков скорбей Христовых.

К этому числу, безусловно, относится первомученик Стефан, побитый камнями; апостол Иаков — брат Иоанна, обезглавленный Иродом; апостол Петр, избитый перед Синедрионом; апостол Иоанн, сосланный на остров Патмос; Тимофей, отбывавший заключение (Евр. 13, 23).

К этому числу следует отнести жившего во втором столетии епископа Смирнской церкви Поликарпа, умершего на костре в 14 столетии Яна Гуса, пробывшего в сырой темнице 14 лет Джона Буньяна и около пятидесяти миллионов других (по подсчетам некоторых), доказавших свою любовь и преданность Христу, умирая в римских амфитеатрах от рук гладиаторов и от обезумевших от голода хищных зверей; от пыток в застенках и на кострах инквизиции, заклейменных врагами, изменниками и еретиками.

К этому прославленному сонму святых, которых весь мир не был достоин, относятся и наши братья и сестры, страдающие за Христа сегодня…

Таких избранников Бог имел в каждом поколении. Их он имеет и в наши дни.

Но стоит ли перечислять их имена на бумаге, когда имена их начертаны в Божьей памяти и в памяти верного Его народа?!

Ибо были ли когда-либо Его служители таким позорищем (1 Кор. 4, 9), как в наши дни…

Как же должны мы, члены Его тела, относиться к страдающим таким образом за Церковь Его? Мы должны, во-первых, молиться за них. Если апостол Павел — апостол язычников — нуждался в молитве других за себя, испрашивая ее, тем более наши братья и сестры, на плечах которых лежит это тяжелое служение страданий. Молиться, чтобы они постоянно ощущали блаженство, обещанное Господом (Матф.5, 10–12), чтобы они не унывали, а напротив своею твердостью, мужеством были бы примером для всех нас.

Во-вторых, мы обязаны облегчить их страдания, взяв часть их ноши и заботу о их семьях, а порою и о них самих на себя…

Новогоднее письмо

Еще один год пришел к концу.

Год, который как будто начался лишь вчера.

Год, который многим верным Господу принес немало скорбей, страданий и лишений.

Год, в котором не одна слеза была пролита.

Год, в котором подобно орлу Господь через обстоятельства разрушил не одно гнездо лелеемых надежд, мечты и личных планов, а потом подхватывал и носил нас на крыльях Своих, чтобы научить нас ходить верой, а не виденьем, т. е. чувствами или осязаньем (Втор. 32, 11–12; 2 Кор. 5, 7).

Мы призваны к тому, чтобы жить верой (Римл.1,17; Кол. 2, 6).

Верой приняли мы Иисуса, как нашего Спасителя от осуждения и проклятия греха.

Верою присваиваем мы Его чудесную „силу воскресения“ (Фил. 3, 10) — силу, которая нас, „умерших для грехов“ (английский перевод 1 Петр. 2, 24) смертью Христовой на кресте и теперь всегда носящих „в теле умирание Господа Иисуса“ (английский перевод 2 Кор. 4, 10), ежедневно и ежечасно освобождает от владычества и господства греха в нашей плоти. Верой укрепляем мы наше порою трепещущее сердце тем, что обещавший верен и в том, что в Свой час и время Он избавит нас и от присутствия и близости греха, взяв нас к Себе.

Но неужели Тот, Кто проявил и по ныне проявляет такую заботливость о нашей душе, равнодушен к участи и нуждам нашего тела?

Отдав жизнь Свою для избавления нашего духа, Он ли пожалеет для нашего тела необходимой пищи и одежды?

Сам Спаситель отвечает на этот вопрос словами, записанными в Ев. Матф.6, 25–34.

Эту дивную Божию заботу и верность в отношении нашего духа, души и тела испытывали мы снова в только что минувшем году, как и в предыдущих годах.

Безусловно, что Бог, приглашая нас „возложить все заботы на Него“ (1 Петр. 5, 7), обещая заботиться о нас, это восполнит и в наступающем году. Итак, возложим на Него все заботы свои, будь то: о службе, пище, одежде, безопасности и т. п., ибо Бог говорит: „До старости вашей Я Тот же буду, и до седины вашей Я же буду носить вас; Я создал, и буду носить, поддерживать и охранять вас“ (Ис.46, 4).

Пусть же решение псалмопевца будет и нашим: „Сей Бог есть Бог наш на веки и веки; Он будет вождем нашим до самой смерти“ (Пс.47, 15).

Всех верных Господу сердечно приветствую и поздравляю с радостным днем воспоминания рождения нашего Господа в Вифлееме, а также и с наступающим Новым Годом.

Ваш в Господе П. Винс

12/ХII-35 г.

Второй арест

В Омске мы жили на окраине города. Мои родители снимали комнату в большом деревянном доме у одного неверующего человека.

Однажды вечером в дом постучали незнакомые люди. Мы все были дома. Хозяин спросил: „Кто?“ Ответ: „Откройте, милиция!“ Это были работники НКВД. Они спросили отца и предъявили ему ордер на арест.

Следователь, производящий арест и обыск, оглядывает скромную обстановку комнаты: старая деревянная кровать, стол и большой деревянный сундук, служивший гардеробом, диваном, а ночью — моей кроватью. На лице следователя удивление и разочарование… Он говорит, обращаясь к отцу: „Петр Яковлевич, я ожидал увидеть роскошную квартиру американского миссионера, а здесь, — рука следователя списала в воздухе полукруг, и на лице удивление сменяется насмешкой, — нищета!“

Производится обыск. Забирают Библию, Евангелие, личные письма, фотографии…

У отца уже заранее приготовлен мешочек с сухарями… Он надевает теплую одежду… Последняя совместная молитва в присутствии следователя, и отца уводят…

Слышно как гудит, отъезжая, стоявшая несколько в стороне от дома машина. Я выбегаю во двор за сарай и плачу. Страшное горе давит сердце… Слышу, мать громко зовет меня, ищет… „Мама, я не хочу больше жить!“ Мать, плача, уводит меня и успокаивает.

После ареста отца хозяин отказывает нам в комнате. Перед нами проблема жилья… Долгие поиски… Многие верующие отказывают в жилище — боятся… Наконец, нас берет к себе верующая А. И. Семиреч. Простая искренняя сестра. У нее двое сыновей подростков и муж неверующий — горький пьяница и страшный буян… Они жили недалеко от Казачьего базара по ул. Пушкина. Им принадлежала третья часть дома. Из двух комнат большую занимали Александра Ивановна с семьей, а маленькую — они уступили нам. Хозяин почти всегда был пьян. Иногда среди ночи поднимал скандал. Тогда мы с мамой уходили через окно, и спасались у соседей.

Вместе с моим отцом арестовали еще несколько братьев. Среди них друг отца — Мартыненко Антон Павлович, Буткевич — пресвитер общины евангельских христиан и другие. Арестован также и В. П. - бывший ответственный работник Дальневосточного союза христиан-баптистов.

По воскресеньям мы носим отцу передачу в тюрьму. Когда-то Омская тюрьма была далеко за городом. Но город в 30-х годах сильно разросся и окружил большую четырехэтажную тюремную громадину со всех сторон.

Длинная очередь к окну передачи… Каждый что-то несет своему родному. С тревогой спрашивают: жив ли, когда отпустят, когда суд и многое другое. Ответы общие, формальные… Но если берут передачу, значит жив и еще на месте.

Плачут немногие. Слезы уже выплаканы, а горе спряталось в глубину запавших глаз… Некоторые плачут — „новенькие“…

Передачи мы носим большие, так просит отец, чтобы и другим уделить. Он сидит в камере с сибирскими татарами или казахами, точно не помню, но не с русскими, а с магометанами. Мы передавали ему много сухарей, вареного картофеля, лук и сахар. У них там почти коммуна — все общее. Отец в камере — за старосту. Он один русский в камере. Магометане очень полюбили его и помогли наладить связь с волей.

Передо мной несколько пожелтевших листков из тетради. На них рукою отца карандашом написаны краткие письма из Омской тюрьмы.

Для меня дорога каждая строка, каждое слово отца. И как я благодарен Господу, что он сохранил их для меня! Сколько сил духовных я черпаю из святых евангельских заветов моего отца!

„11 апреля 1936 г.

Дорогие!

Мое дело все еще без изменений.

Клименко вторично голодал семь суток. Один раз его уже допрашивали… Прокурор обещал закончить следствие к 15 сентября. Но я этому что-то не верю.

Передай родным, чтобы молились, чтобы Господь укрепил братьев и меня быть верными Его свидетелями. Сомнительно, чтобы нас отпустили, хотя и единственное преступление наше — верность Господу. Я верю, что Господь может все сделать. Лучше быть с Ним в тюрьме, чем без Него на воле.

Ваш до смерти — папа“.

„Октябрь 1936 г.

Милая Л. и любимый Г.

С 26 сентября меня по два раза в день вызывали на допрос и 5 октября закончили следствие…

Господь укрепил меня и дал мне силу и мужество исповедывать Его. Дело обещают передать в спецколлегию обл. суда. В ноябре, можно надеяться, суд состоится. Нас, по словам следователя, 12 человек: А. П., Клименко, Петр Игнатьевич, Буткевич — пресвитер общины евангельских христиан и еще шесть… кто они, не знаю… а В. П. освободился, потому что был пассивен в работе общины.

Господь — наш защитник.

Врачебная комиссия приезжала: у меня расширение мышц сердца и аппендицитное состояние… Молю Господа, чтобы Он укрепил тебя физически и духовно.

Обо мне не беспокойся.

Да хранит вас Бог!

Петр“.

„15/ХІ-36 г.

Здравствуйте милые мои Л. и Г.!

Надеюсь, что теперь уже недолго нам ждать до суда и тогда мы получим свидание. Дело передано уже в спецколлегию областного суда. Надеюсь, что в конце ноября или в начале декабря состоится суд. Приходи на суд. Мы там получим свидание. До суда разрешить свидание может областной прокурор и спецколлегия. О вас, мои милые, сильно скучаю. Беспокоюсь, не зная, как вы существуете и каково состояние твоего, Лида, здоровья. С наслаждением мысленно останавливаюсь на счастливых минутах, проведенных с вами. К великому моему прискорбию их было не так-то уж много…

Последние семь месяцев, проведенные мною в этой школе терпения, меня многому научили и, я надеюсь, на всю жизнь.

О мне не беспокойтесь, духом я бодр, телом относительно бодр. Можете писать мне сюда по почте в адрес тюрьмы: 3 следственный корпус, камера № 12…

Маме и всем родным привет.

Крепко целую вас.

Папа.

Винс П. Я.

к. № 12“.

„15/ХІІ-36 г.

Милые и ненаглядные мои!

Сегодня только что (4 часа дня) получил ваше драгоценное письмо от 29/ХІ — это первое письмо. Читал, и слезы то и дело навертывались на глаза, и стоило громадного усилия воли, чтобы скрыть их от товарищей по камере. Но это не потому, что я унываю, а по причине вашей любви ко мне, сквозящей чрез ваше письмо. Ваше желание, чтобы я не унывал, вполне совпадает с моим, и до сих пор я не унываю. Начальство тюремное относится ко мне хорошо. Товарищи по камере — очень хорошо, так что в целях гигиены мы даже наметили угол для курения, что всеми курящими добросовестно выполняется. Одним словом живу сносно, ибо краж и бесчинств у нас в камере не происходит и если бы вы были со мной притом еще на свободе, то было бы совсем хорошо. Но это так, между прочим, а только не беспокойтесь обе мне. Хотел бы только одного, чтобы скорее осудили, освобождения же я не жду… Время суда еще не известно, все же надеюсь, что скоро он состоится.

Гошиным поведением очень доволен. Радуюсь, что у меня растет такой славный послушный сынок. Хотел бы, чтобы таковым он и остался. Уверен, что время придет, когда мы снова будем вместе.

Крепко вас целую — ваш папа.

к. № 12“

Во время следствия отец был вызван на очную ставку с В. П., который в присутствии следователя просил моего отца подтвердить, что он никакой духовной работы в г. Омске не проводил и, вообще, сидел дома. Отец подтвердил это. В. П. был выпущен на свободу, хотя в дальнейшем его не спасла пассивность: он был также арестован в 1937 году и умер в заключении.

Девять месяцев продолжалось следствие. Обвинение строилось на ложных показаниях двух духовно ослабевших верующих. Один из них работал дворником, а другая — домохозяйка… Оба были страшно запуганы и запутаны следователем и подписывали любые, самые невероятные измышления. Главное в этих фабрикациях заключалось в том, что, якобы, мой отец и другие в проповедях занимались антисоветской агитацией. Эти запуганные верующие и на очной ставке с отцом подтвердили придуманную следователем ложь. Правда, в глаза они не смотрели, как рассказывал впоследствии отец…

Однажды, придя после передачи домой, моя мать развернула белый мешочек из-под сахара, который передал отец, и на обратной стороне химическим карандашом рукою отца были описаны обе очные ставки и все, что говорили вышеназванные свидетели. Об этом она рассказала Александре Ивановне Семиреч.

Эта энергичная и верная Господу сестра посетила обоих лжесвидетелей, которые считали, что никто и никогда не узнает об их показаниях. Они были потрясены, что тайное стало явным, хотя и не знали каким образом.

Вот как это было.

Александра Ивановна взяла с собой еще одну сестру. Они нашли вышеупомянутого брата — дворника, и сказали, что хотят с ним побеседовать по очень важному делу. Он провел их в чердачное помещение большого дома. И там они сказали ему: „На очной ставке с Петром Яковлевичем вы сказали следующее…!“ И перечислили все, что он говорил и что отвечал мой отец… Этот брат никак не ожидал такого разоблачения. Он упал на колени и громко раскаялся перед Богом. Потом он рассказал, как его запугивали во время следствия, грозили арестовать и т. п. Он говорил: „Я очень мучаюсь за ложные показания! Я потерял мир и покой в душе. И теперь, я вижу, Господь окончательно обличил меня, я готов хоть в тюрьму, только бы вернуть все сказанное“.

Они помолились и решили, что на суде он скажет только правду. Аналогичное решение приняла и другой свидетель — сестра домохозяйка.

В конце 1936 года состоялся суд. Он проходил в большом зале обл. — суда по улице Ленина. Присутствовали родственники подсудимых и некоторые верующие.

В зале стоят фундаментальные церковные скамьи, взятые при конфискации молитвенного дома. Верующие с любовью проводят руками по спинкам скамей, говорят: „еще раз посидим на своих скамьях!“

Подсудимые (11 человек) — бодрые, оживленные… Их обвиняли по ст. 58. Проповедь о Христе рассматривалась, как антисоветская агитация… Однако свидетели, как один, отказались от ложных показаний и откровенно рассказали, как грозили и запугивали их на следствии.

Большой конфуз для суда! Но суд хотел быть объективным; ведь только что была опубликована Конституция СССР 1936 года. Суд шел несколько дней и закончился… освобождением всех подсудимых под расписку о невыезде… А дело передали в НКВД на переследствие…

В конце судебного процесса судья обратился к моему отцу: „Вы — человек с образованием, а занимаетесь верой — дурманом!“ Отец, перебив судью, ответил: „Прошу не оскорблять нашу веру! Вера в Бога — цель моей жизни!“

Отец на свободе!

Девять месяцев прошло со дня его ареста, а сегодня: радость, слезы, объятия… Меня тоже затаскивают в зал (во время суда меня не пускали)… Отец похудевший, его одежда неприятно пахнет тюрьмой, но что мне до этого, это мой папа, такой родной, родной… Он поднимает меня на руки и говорит: „Какой ты большой! Ноги уже до пола!“ Бережно опускает меня.

Мы все идем домой. К вечеру собирается небольшая группа верующих. Горячие молитвы относились Отцу Небесному! А затем до глубокой ночи рассказы отца о пережитом.

Последние дни свободы

После освобождения отец стал подыскивать работу. Но ему везде отказывали… В таком положении были и другие братья. Тогда они образовали плотницкую бригаду из 15 человек (все верующие) и всей бригадой подрядились на работу в строительную контору. Материальное положение нашей семьи несколько улучшилось.

Собрания в Омске в то время были уже запрещены. Маленький молитвенный дом за вокзалом был закрыт. А верующих в Омске было около тысячи человек. Кое-кто стал уезжать из Омска. Некоторые, убоявшись, сидели дома, духовного охладевали…

Часть братьев, и среди них мой отец, продолжали посещать верующих и проводили небольшие собрания. Двери нашего дома почти не закрывались… Каждый день шли и шли верующие за советом и духовным подкреплением. Хозяин дома (неверующий) очень уважал отца и не препятствовал посещениям.

Некоторые пытались запугать отца и его друга Антона Павловича рассказами о новой волне арестов верующих по всей стране, — на что Антон Павлович, улыбаясь, говорил: „Здесь мы в гостях! Скоро снова домой — в тюрьму!“ И они использовали каждый день свободы для проповеди Евангелия и ободрения верующих.

В это время по стране были закрыты почти все церкви и молитвенные дома. Тысячи христиан различных вероисповеданий были брошены в тюрьмы и лагеря за веру. Я постоянно слышал: такого-то брата арестовали, у тех-то был обыск. Забирали мужей, сыновей, отцов, матерей, Библии, Евангелия.

Так я приобщался к гонимой Церкви Христовой в России!

Радостно было видеть отца дома. Но я чувствовал, что это временно. Скоро предстоит новая разлука. Опять подготавливалась теплая одежда, опять сушились сухари…

Как-то вечером я заметил, как родители разрезали маленькое Евангелие на несколько частей и зашили по частям в воротник пальто, в подкладку, в теплые ватные брюки… Я все понял: разлука близка.

Часто отец брал меня на колени и мы втроем пели его любимый гимн: „Люблю, Господь, Твой дом!“ За окном бушевала сибирская метель, тоскливо завывал ветер, а в нашей маленькой комнатке было тепло и уютно. Мы были счастливы: отец был с нами… Я пел вместе с отцом:

Люблю, Господь, Твой дом –

Чертог любви Твоей.

Люблю я Церковь из людей,

Искупленных Христом!…

Третий арест

Однажды вечером, придя с работы, отец поужинал и пошел на посещение. Сразу же после его ухода к дому подъехала машина с сотрудниками НКВД. Они зашли в дом и предъявили моей матери ордер на арест отца и на обыск. Опять изъятие последней духовной литературы и писем… Обыск был кратким… Мать тем временем подготавливала продукты отцу в путь.

Поздно вечером вернулся отец. Он был очень спокоен. Были спокойны и мы. Помолившись, отец в последний раз обнял меня, маму, и мы расстались навсегда, вернее — до встречи в вечности пред Господом!

В этот же вечер были арестованы Мартыненко А. П. и еще насколько десятков верующих… Шел 1937 год…

Некоторое время у нас принимали передачи, мы даже виделись с отцом. Но как? Каждый выходной день мы с мамой приходили к зданию тюрьмы. (Об этом они договорились еще раньше, до ареста.) К тюрьме с трех сторон примыкали тихие улицы, с одноэтажными домиками и с традиционными русскими скамеечками у ворот. В первый раз мы медленно обошли по улицам вокруг тюрьмы… В одном из окон тюрьмы на четвертом этаже кто-то замахал руками. Лицо плохо видно. Но стоило нам опять появиться напротив этого окна с решеткой, как нам усиленно махали. Это был отец. Из других камер на нас равнодушно смотрели чьи-то лица…

Мы садились на скамейку около ворот одного из домов и смотрели на окно. Еще мы только подходили, как нас уже встречал отец, оживленно жестикулируя у окна. По нескольку часов мы сидели и были счастливы, что он видит нас… А затем на окна тюрьмы стали навешивать специальные ящики, открытые только сверху. Их начали крепить с нижних этажей. Окно в камере отца долго еще не было закрытым.

Однажды мы пришли и видим, что осталось всего несколько окон без ящиков, в том числе и окно отца. Он тоже знал, что это последнее свидание. Мы особенно долго смотрели на него… Периодически он махал рукой. Мы хотели на всю жизнь сохранить в памяти хотя бы взмах его руки и расплывчатый силуэт лица. Отец долго не отходил от окна… Все смотрел и смотрел на нас… Это было последнее наше свидание…

Но в следующий день на всех окнах тюрьмы уже висели ящики. Мы постояли молча напротив камеры отца, мысленно воззвали к Богу и печальными возвратились домой…

Прощай, отец, до встречи перед Господом!

Зимой 1937 г. мимо нашего дома часто гнали под конвоем большие партии заключенных. Обросшие, худые лица… В темных одеждах, с котомками за спиной они покорно шли по мостовой в сторону вокзала и жадно смотрели по сторонам, ища родных и знакомых. Я выходил на улицу и пытливо всматривался в лица заключенных: мне казалось, что вот-вот я увижу среди них и моего отца… Но его не было среди проходившего этажа…

С тяжелым чувством я возвращался домой.

О судьбе отца мать многократно делала запросы в различных органах. Долгое время не было никакого ответа. Затем ей сказали, что отец осужден закрытым судом (знаменитой „тройкой“) на 10 лет лагерей без права переписки.

Мать успокаивала меня, говоря: „Когда ты подрастешь и тебе будет 18 лет, отец вернется!“

Но, увы, прошло уже не одно десятилетие, а его все нет!

Он умер 27 декабря 1943 года в возрасте 45 лет в одном из лагерей Дальнего Востока. Не вернулся и Антон Павлович Мартыненко и многие другие…

Один только Бог знает, где покоится их прах.

Через двадцать лет после смерти отца 24 декабря 1963 года по ходатайству моей матери дело отца было пересмотрено Омским областным судом. Мой отец, ввиду отсутствия состава преступления, был посмертно реабилитирован!

Вновь и вновь перечитываю краткие письма моего отца:

„Передай родным, чтобы молились, чтобы Господь укрепил братьев и меня быть верными его свидетелями.

Сомнительно, чтобы нас отпустили, хотя и единственное преступление наше — верность Господу…

Лучше быть с ним в тюрьме, чем без него на воле!“

В краткие дни свободы он любил петь очень распространенный в довоенные годы гимн страдающего братства:

„За страдающих братьев — людей,

Помоги, Боже, все мне отдать.

И из бездны греховных страстей

К вечной правде небесной поднять!

За людей, за людей

Помоги, Боже, все мне отдать,

Чтоб скорей и смелей

Мог я гибнущих братьев спасать!“

За последние 40 лет через тюрьмы и лагеря нашей страны прошли многие тысячи верующих. Единственное „преступление“ их — верность Господу!

19 мая 1966 г.

Москва. Лефортовская тюрьма — следственный изолятор КГБ. Вдали осталась свобода, семья и друзья… Месяц назад моя младшая дочка сделала свой первый шаг…

А у меня тоже первый шаг, но… в тюрьму!

Дверь камеры захлопнулась…

Когда же снова увижу моих дорогих детей, мою милую жену и старенькую мать?! Мир сузился до четырех каменных стен с массивной металлической дверью. Тюремное окно закрашено белой краской и ограждено прочной решеткой… На родной Украине весна, простор неба, простор полей, лесов и рек…

А здесь — безмолвная каменная могила. Тело в плену…

И постоянные попытки извне поработить дух, унизить его, сломить и, если удастся, купить…

Через полуоткрытую форточку сквозь решетку виднеется кусочек дождливого неба.

Небо плачет…

Не о нас ли, узниках-христианах, заточенных в мрачных стенах старинной русской тюрьмы?!

Где-то недалеко действующая православная церковь… утром по воскресным дням во время прогулки слышны приглушенные звуки колокола… Жива еще вера на Руси!

Хожу по камере.

Шесть шагов вперед, шесть — назад.

Камера небольшая из расчета на одного-двух заключенных.

Думы о родных и думы о Христе — Спасителе мира!

Только Он дает истинную свободу духа и настоящее счастье!

Христос дает силу противостать атеизму!

Я здесь не один… Во многих соседних камерах мои друзья по вере… Великий Бог и в этих стенах укрепляет нашу веру и вселяет в сердца светлую надежду!

Христос не победим!

Вера живет и крепнет!

Мессия с нами!

Он нужен родной России!

На скрижалях сердца записываю первые строки стиха…

Нет ни ручки, ни карандаша, ни бумаги…

Только память сердца!

МЕССИЯ

Далеко от лесов России,

От просторов ее и рек…

В Иудее родился Мессия –

Настоящий святой человек!

Был Он прост и доступен народу,

Взор сочувствием к людям дышал,

А лжецов и тиранов свободы

Беспощадно в речах обличал.

Он изведал страданья и слезы

И был распят злобной толпой.

Не об этом ли плачут березы

Соком светлым ранней весной?

Не о том ли, как слезы святые,

Небо часто дождями льет,

Не об этом ли в песнях России

Затаенная грусть живет?!

Не грусти, дорогая природа,

Не печалься душой, человек!

На Голгофе — начало восхода

Новой жизни и счастья навек!

Эту жизнь на крестах распинали…

Это счастие жгли на кострах…

Но, о чудо! — Другие вставали

И несли его с верой в сердцах!

Есть страна на земле — Россия,

Есть в ней верные Богу сыны,

Незаметные люди, простые,

Но Христовой силой полны!

Вера в Бога рекою могучей

По просторам России течет,

Друг людей — Иисус — самый лучший

Призывает к спасенью народ!

Май-июнь 1966 г. Москва, Лефортово

Август 1966 г.

Медленно проходят первые недели и месяцы заключения…

Несмотря на строжайшую изоляцию Лефортовской тюрьмы, связь между узниками-христианами постепенно устанавливается и успешно функционирует… Узнаю почти о всех верующих, содержащихся здесь. Все бодры и стойки в испытаниях за веру! Нас в тюрьме сейчас около 30 человек. Некоторых уже осудили. Кое-кто уже имели свидания с родными. Мои родные живы и здоровы: на одном из судов присутствовала и моя мама. Мне передают, что она была очень грустной. Милая моя мама!

Снова тюрьма посетила нас с тобой. С 23-х лет твоя жизнь проходит под сенью тюрем и лагерей: сначала — мужа, теперь — сына. Много перенесла ты скорбей и разлук на тернистом пути русских христиан…

Но, не грусти, родная!

Подвиг Христа бессмертен!

Христос — Победитель смерти и ада, а тем более — современного неверия!

МАТЕРИ

Слышу, что ты загрустила,

Милая мама моя…

Снова тюрьма посетила

Наши родные края.

Молодость жизни — скитанья,

Тюрьмы и ссылки с отцом…

Но и при всех испытаньях

Ты не рассталась с Христом!

Трудная жизни задача,

Много в ней бурь и потерь.

Снова несешь передачу,

Только уж сыну теперь.

Не унывай, дорогая!

Веруй в победу Христа.

Тысячелетье сияет

Подвиг бессмертный Креста!

Август 1966 г.

Москва, Лефортово.

Следствие приближается к концу… Скоро суд… Нас по делу двое: я и Крючков Геннадий Константинович — верный служитель Божий — необычайно кроткий, скромный и искренний брат с большой, непоколебимой верой в силу и могущество Божие!

За что нас судят?!

За свободную веру во Христа!

Фактически это суд не над нами, а над Христом!

Мы только Его ученики 20-го века и ничего нового не говорим и не делаем. Мы продолжаем свидетельство Евангелия о спасении человека и о жизни вечной во Христе!

Наши следователи, прокуроры и судьи недалеко ушли от участников процесса над Христом в 1-ом веке — те же методы: клевета, ложь и ненависть к правде Божьей!

О правосудии нет и речи!

Атеизм, облеченный властью, творит произвол!

Готовлюсь к суду…

Уже имею бумагу и карандаш.

Первые мысли: мы здесь предстоим (перед судом) не за разбой, не за бунт, не за золото, не за хулиганство…

Сегодня здесь продолжается суд над Иисусом Христом, начатый еще при римском прокураторе в Иудее — Понтии Пилате.

Это суд над верой в светлое будущее человечества!

Христос был спокоен, полон духовной силы, уверен в победе дела Евангелия!

Его уверенность передается и нам…

На бумагу ложатся первые мысли в стихотворной форме…

Много раз переделываю, переписываю, пока не получается окончательный текст.

Зал Московского областного суда.

30 ноября 1966 года в последнем слове произношу свое стихотворение. Меня несколько раз перебивают…

Последний куплет опускаю…

НЕ ЗА РАЗБОЙ

Не за разбой и не за злато

Мы перед вами предстоим.

Сегодня здесь, как в дни Пилата,

Христос — Спаситель наш — судим!

Святой пророк из Назарета,

За что судим сегодня Ты?

За то ль, что Ты источник света,

Любви, добра и чистоты?

За то ль, что даровал свободу

Сынам греха, рабам страстей,

Явил спасение народам

Любовью внутренней Своей!?

Вновь раздается поношенье,

Вновь клевета и ложь царит.

А он безмолвен… с сожаленьем

На бедных грешников глядит.

Он слышит жалкие угрозы,

Он видит трепет тех людей,

На чьих руках скопились слезы

Детей, и жен, и матерей!

Забыв истории примеры,

Горят желанием казнить

Свободу совести и веры

И право Господу служить!

Нет! Не убить свободу веры,

Христа в тюрьму не заточить!

Христовых подвигов примеры

В сердцах спасенных будут жить!

Немая стража окружает

Друзей Христа стальным кольцом…

Но Сам Спаситель вдохновляет

Стоять спокойно пред судом.

Мы к мятежам не призывали

И в жертву не несли детей…

Мы о спасеньи возвещали,

О красоте святых идей.

Мы призывали Церковь Божью

Идти тернистою тропой,

Вести борьбу с коварством, ложью

Во имя цели неземной.

И вот пред вами мы предстали,

Верней сказать, приведены,

Чтоб вы о Господе узнали,

Что есть у Господа сыны!

Что наша вера не преданье,

Не пережиток прошлых лет,

Она бессмертия сиянье,

Она для нас и жизнь и свет!

Суды и новые гоненья

Лишь веру в Бога укрепят.

И всем грядущим поколеньям

О правде Божьей возвестят!

На дело истины Христовой

Вставайте, новые борцы!

Несите смело Божье Слово

По всей земле во все концы!

Ноябрь 1966 г.

Москва, Лефортово.

На второй день суда ранним утром в камере набрасываю несколько строк в стихах…

В первый день суда очень хорошо отвечал один из свидетелей — верующий из г. Прокопьевска.

Судья спрашивает: Вы знаете подсудимых?

Свидетель: Знаю, это мои братья по вере.

Судья: Где вы с ними встречались?

Свидетель: Я с ними никогда не встречался.

Судья: Как же вы говорите, что знаете их?

Свидетель: Я их знаю по карои Христовой! Они — христиане и потому — под стражей!

Это свидетельство глубоко тронуло и меня, и моего друга!

Сердце не волнуйся! Прочь тревога!

Я сегодня должен предстоять

Пред людьми, не знающими Бога,

Пред судом и правду защищать!

Защищать за истину гонимых,

Жизни смысл нашедших во Христе,

Моих братьев и сестер родимых

По крови, пролитой на кресте!

30 ноября 1966 г. Москва, Лефортово.

16 февраля 1967 г. Московская пересыльная тюрьма.

Последнее свидание с женой.

Куда отправят?!

Неизвестно.

19 февраля 1967 г. Вечер.

Переводят в этапную камеру. Народа много. В основном москвичи, осужденные по указу 1966 г. за хулиганство.

Шумные разговоры. У всех дорожное настроение… Все поглощены одним: куда повезут и будет ли амнистия? Предполагают, что этап будет на восток…

Через окошко в двери надзиратель выкрикивает фамилии заключенных (з/к) и выдает каждому паек на дорогу: хлеб, сахар, селедку. Но не всем одинаково…

По количеству хлеба з/к определяют приблизительно длительность этапа и район: буханка хлеба — на два дня, значит, этап до Урала; две буханки хлеба — Сибирь — Тюмень и дальше…

Я получаю одну буханку хлеба, сахар — 30 грамм, две селедки…

20 февраля.

Нас отправляют на этап.

Раннее утро. Холодно. На тюремном дворе нас поджидает крытая машина — черный ворон.

Привозят нас на запасные пути Курского вокзала. Спешно выгружаемся из воронка. Кругом охрана: солдаты с автоматами и конвойные собаки. Впервые вижу их так близко… Собаки нервничают при виде нас, натягивают поводки в нашу сторону…

Нас подводят к обычному багажному вагону… Но внутри: купе-камеры. Со стороны коридора — металлическая сетка из толстой проволоки и решетчатая дверь…

Это — вагон з/к. Заводят в вагон и распределяют по камерам…

Наш вагон долго гоняют по путям и, наконец, цепляют к одному из пассажирских поездов.

Трогаемся из Москвы!

Прощай столица!

В купе-камере нас человек 15–16. Сплю сидя, прислонившись к стенке…

22 февраля ночью прибываем в Пермь.

Выгружаемся. Опять нас встречают собаки, охрана и „черный ворон“. Под утро привозят в Пермскую тюрьму. Обычный обыск, и в 5 утра попадаем в переполненную камеру. Очень много народа. Спят везде: и на нарах, и под нарами, и просто в проходе на цементном полу… С трудом пристраиваемся на полу…

В 6 утра подъем…

Страшно тяжелый воздух. Табачный дым забивает легкие…

В камере один пожилой человек освобождается через 10 дней. Прошу его переслать на волю письмо родным по одному из адресов… В конверт вкладываю несколько стихотворений, написанных в Лефортово. Впоследствии узнаю: письмо благополучно дошло до родных…

27 февраля.

Снова на этап. Нас везут на север Урала до Соликамска.

28 Февраля. Соликамск.

С вокзала на машине везут в пересыпную тюрьму. Дальше нет железной дороги. Но путь наш лежит дальше — на север. Долго ждем этапа. Нас держат в небольшой камере, очень тесно и душно.

14 марта, наконец, этап на трех машинах.

Открытые машины с конвоем и собаками. Впереди 200–250 км по таежным дорогам.

Где-то здесь по таежным дорогам в 1930 году гнали пешком по этапу и моего отца. Может быть по этим же самым дорогам?…

Проезжаем несколько старинных русских городов. Последний из них — Чердынь.

К вечеру нас привозят в один из таежных лагерей на берегу Камы. Но для нас этот лагерь — только место пересылки. Наш путь еще дальше.

21 марта.

Через неделю этап. Рано утром отправляемся. К вечеру прибываем в лесозаготовительный лагерь под названием „Чапечанка“.

Здесь еще зима в полной силе. Обилие снега… Кругом глушь, тайга… На десятки километров нет ни одной деревни… Север.

С нескольким запозданием пишу сыну новогоднее стихотворение, задуманное во время этапа… Заканчиваю также и стихотворение дочке…

Спешите, олени,

Из дальных селений,

Несите родимым привет!

Привет новогодний,

С любовью Господней

И счастья грядущего свет!

Из дальних селений

Летите, олени,

Несите любимым привет!

Скажите: за Слово

В скитаньях суровых

Узник любовью согрет!

Сквозь Севера бури

К небесной лазури

Проложен страданьями путь!

И подвигов веры

Живые примеры,

Мой сын, никогда не забудь!

Март 1967 г.

Пермская область

„Чапечанка“

ДОЧКЕ

Дочурка милая, мой маленький дружок!

От папочки привет тебе, родная!

В далекой стороне твой нежный голосок

И песенки твои я вспоминаю!

Ты часто пела о малютках-воробьях,

Их пищей Всемогущий насыщает…

О нежных лилиях, растущих на лугах –

Господь их красотою озаряет!

И в час свидания я слезы не сдержал,

Увидев вас, мои родные дети…

Минуты краткие за счастье посчитал,

Как самые счастливые на свете!

Дочурка милая! Ты знаешь, твой отец

За правду и добро, за светлую надежду

Оторван от родных и любящих сердец

И облачен в тюремную одежду!

Дочурка милая! Мой маленький дружок!

От папочки привет тебе, родная…

В далекой стороне твой нежный голосок

И песенки твои я вспоминаю!

Расти, как лилия, среди родных долин,

Цвети и пой, дочурка дорогая!

Я верю, Всемогущий Сын

Тебя Своей любовью охраняет!

Март-апрель 1967 г.

ИТЛ „Чапечанка“.

В лагере я замечал, что у многих людей, попавших в заключение, разрушались семьи.

Смотришь, то одному пришел официальный развод с женой, то другому пишет жена, что она уже не ждет его и имеет новую семью…

Тяжело видеть увеличение душевных страданий этих людей…

Да, воистину тяжело жить без Господа! Пример же верности и стойкости жен узников-христиан вызывал у многих заключенных изумление и восхищение, когда даже в письмах жены верующих не только не укоряли своих мужей за увеличение своих семейных трудностей в связи с их арестом, но, наоборот, ободряли и призывали их быть верными Господу до смерти!

А когда в далекие северные лагеря приезжали на свидания жены наших братьев-узников, об этом говорили и, зачастую, с восхищением весь лагерь и все начальство.

В лагере Чапечанка (Северный Урал) я три месяца находился вместе с двумя братьями по вере, осужденными за исповедание веры Христовой. Один из братьев — МАХОВИЦКИЙ Федор Владимирович — пресвитер Ленинградской церкви ЕХБ, работал до ареста слесарем Кировского завода, отец семерых детей, он был осужден в конце 1966 года на два года лагерей и отправлен на Северный Урал.

Сразу же, через две недели, после прибытия брата Маховицкого в лагерь, к нему из Ленинграда приехала на свидание его жена — Клавдия Александровна и привезла передачу…

Это было необычным явлением в истории северного лагеря, затерянного среди уральских лесов. В основном, на свидания приезжали к заключенным родственники, проживающие вблизи Урала…

Другой брат — черкес по национальности — КОНШАУБИ Бекирович ДЖЕНГЕТОВ, отец шестерых детей. Он был осужден осенью 1966 г. в гор. ЧЕРКЕССКЕ (Северный Кавказ) на 3 года лагерей.

Бывший магометанин, он уверовал во Христа в возрасте 19 лет. Много ему пришлось пережить перенести гонений от своих неверующих родственник. Но его вера во Христа не ослабела, а еще больше окрепла и утвердилась. А теперь он переносит новые преследования, но уже со стороны атеизма…

Не забуду его радость и горячую молитву благодарности Господу, когда к нему на Север, преодолев расстояние в несколько тысяч километров, приехала его жена Тоня. Счастью его не было предела… Во время свидания брата Коншауби с женой мы с братом Федором Владимировичем останавливались невдалеке от барака свиданий, и нам в окно махала рукой и приветливо улыбалась дорогая в Господе сестра Тоня — верная подруга своего мужа-узника…

Через три месяца снова арестантские пути-дороги…

Причиной этому послужила наша христианская жизнь в лагере. В бараке, где мы жили, около нар мы втроем открыто молились. Также открыто беседовали о Боге с окружающими нас людьми. Заключенные, а также солдаты и офицеры охраны с большим интересом задавали нам множество вопросов: о причине ареста, о нашей вере, о Библии, о Боге. Мы старались на все вопросы дать обстоятельные христианские ответы. Некоторые из заключенных перестали курить, ругаться и даже стали молиться. Все это сильно встревожило не только местное лагерное начальство, но и Москву…

Начальник лагеря как-то сказал в кругу офицеров, о чем и нам передали: „Еще полгода и половина лагеря станет баптистским!“ Конечно, он сильно преувеличивал, но степень тревоги атеистов была очень высокой.

В конце июня 1967 г. из Москвы в наш отдаленный таежный лагерь приехала специальная комиссия. В самой категоричной форме нам запретили молиться и говорить о Боге. Но мы не могли подчиниться этим требованиям.

Один из братьев сказал полковнику — начальнику комиссии: „Мы не можем не молиться и не говорить о Боге. В этом наша жизнь. И если вы, оторвав от семьи и родного дома привезли нас на Север, чтобы мы перестали МОЛИТЬСЯ И верить, ТО ЭТОГО не будет. Мы И здесь будем МОЛИТЬСЯ у | наших нар и будем служить нашему Богу!“

А через несколько дней — 6 июля, меня и брата Маховицкого, отправляют на этап…

Брата Джангетова оставляют на месте…

Мы прощаемся с дорогим нашим Коншауби, тяжело расставаться…

Воистину, „Как хорошо и как приятно, жить братьям вместе“, особенно в узах! (Пс.132, 1).

В день отъезда к Федору Владимировичу приезжает уже вторично его жена вместе с семилетним сыном…

Им разрешают краткое свидание на два часа, а затем — этап…

50 километров пути по узкоколейной железной дороге…

Нас везут вагоне з/к, в соседнем вагоне, пассажирском, — сестра Клавдия с сыном Мишей.

Мотовоз с двумя вагонами медленно движется: впереди составы с лесом. Очень часты остановки. Тогда сестра Клава и Миша подходят к окну нашего вагона, и мы подолгу разговариваем, благо конвой хороший…

Целый день занимает этот 50-ти километровый путь… Семилетний Миша, с разрешения конвоя, несколько раз нас снабжает то помидорами, то белым хлебом…

Затем наш путь пролегал по Каме — большой северной реке. Нас поместили в трюм самоходной баржи, предназначенной для перевозки заключенных, и в сопровождении конвоя и охранных собак мы поплыли. Прекрасна северная река летом, широка, многоводна. Тайга подступает к самой воде и отражается в ней… День тихий, теплый, солнечный. Из открытого трюма баржи с наслаждением вдыхаю аромат таежного леса и с волнением взираю на открывшийся речной простор и на такую близкую и, в то же время, далекую волю… Плывем по реке до небольшого северного городка Бондюга, а затем нас перегружают на открытую машину и везут в Соликамск, где расположена пересыльная тюрьма.

В тюрьме нас поместили в только что обработанную дустом камеру. После чистого речного воздуха, настоянного на смолистой хвое, здесь страшный смрад от порошка ДДТ, парящего в воздухе. Нечем дышать. И так до вечера.

А потом, вдруг, меня вызывают на свидание с женой.

Ничего не понимаю! Откуда она здесь?! Может быть произошла ошибка?!

Оказывается — жена ехала ко мне в лагерь на свидание, но во время одной из пересадок, недалеко от лагеря, она встретилась с сестрой Клавой, которая ей сказала, что нас везут по этапу в г. Соликамск. Моя жена сразу же изменила маршрут и даже раньше меня приехала в город. Вместе с сестрой Клавой. И они принялись искать нас.

И вот теперь двухчасовая встреча. Как радостно видеть родное, любимое лицо верной подруги. Мы помолились в присутствии конвоя. И много, много говорили…

Конвойный оказался добрым человеком. Узбек по национальности. После свидания, когда вел меня по двору тюрьмы, он спросил:

— Ты сидишь за Аллаха?!

— Да, — ответил я, — за веру!

— Почему ты так мало взял передачи?! — спросил он, — нужно было взять все, что привезла жена! -

Я поблагодарил его за доброе расположение и сочувствие.

На следующий день снова этап. Заключенных выводят за ворота пересыпной тюрьмы. Машина с конвоем ожидает нас.

Невдалеке стоят наши жены и Миша. Увидев нас, они машут руками. Благословляют на новый неведомый путь…

Дорогие подруги узников-христиан!

Вы всегда с нами! Наши тюрьмы, этапы и лагеря прошли и по вашим сердцам! Они многократно оплаканы вами…

И каждый шаг нашего арестантского пути сопровождался вашей молитвой. Вы делали все, зависящее от вас, чтобы облегчить нашу участь!

Из далекого сибирского города Прокопьевска через всю страну ездила на Северный Кавказ к мужу в лагерь на свидания, везя передачу, Есфирь Яковлевна Захарова с грудным ребенком на руках.

Ее муж Захаров П. Ф. в 1966–1969 г. г. уже в третий раз отбывал заключение за исповедание веры Христовой.

Однажды, проехав такую даль, Есфирь Яковлевна со слезами в течение нескольких часов умоляла руководство лагеря разрешить свидание, в котором ей отказывали.

Господь услышал ее мольбы… и она увидела своего мужа.

Недавно эта верная подруга узника-христианина скончалась.

В далекий сибирский лагерь Читинской области из-под Москвы регулярно ездила к мужу жена брата Крючкова — Лидия Васильевна, в то время — мать восьмерых детей!

У меня нет возможности все описать и перечислить всех жен наших братьев-узников, поддерживавших и укреплявших дух своих мужей!

Сто лет тому назад русский поэт Некрасов описал подвиг жен декабристов, которые, оставив своих родных, отцов и матерей, не взирая ни на какие лишения и трудности, ехали в холодную суровую Сибирь к своим страдальцам мужьям.

А кто опишет подвиги жен узников-христиан нашего братства, которые со времен Воронина и Павлова (70-ые годы прошлого столетия) и до наших дней разделяют с мужьями за имя Христово разлуки, скорби, скитания, утешают и ободряют вестников Евангелия?!

Кто опишет, как пробиралась в 1938 году на ссылку к мужу в далекое таежное село Маковское Красноярского края жена Одинцова — Александра Степановна. А потом, после его мученической кончины в заключении, она долгие годы ожидала, когда же Господь возьмет и ее для встречи с дорогим ее сердцу Николаем Васильевичем… Что она передумала и испытала за все эти годы? Знает об этом Один Господь!

В лагерь Медвежьегорска (Карелия) приезжала к мужу из Сибири на свидание в 1933 г. Варвара Ивановна Ананьина — жена известного духовного работника Сибири. А затем и она вместе с мужем разделила безвестную смерть в лагерях.

11 лет в лагерях отбыла жена Иванова-Клышникова — Анна Петровна и многие, многие другие…

Их подвиг веры пишется на страницах Книги Жизни перед Престолом Всевышнего! И в свое время Господь засвидетельствует перед всеми о них.

Пишу стихотворение, посвященное женам узников-христиан. Оно было задумано еще в Лефортовской тюрьме.

ПОДРУГАМ УЗНИКОВ

„Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью"

Пс.125, 5.

Подруги узников! Христу хвала и честь

И поклонение от века и до века

За светлую Евангельскую весть

И за любовь и милость к человеку!

В очах Христа добра и правды свет,

В его словах сердца утешенье,

А на руках от мук и пыток след,

Что принесли нам вечное спасенье!

И над Россиею от Финских берегов

И до морей Далекого Востока

Звучит призыв могучих Божьих слов,

Горит любовь великого Пророка!

Лишь только Он способен счастье дать,

От язв греха даруя исцеленье.

Он нас послал бессмертье возвещать,

Хотя нас ждали тюрьмы и гоненья!

Подруги узников! Христу хвала и честь

за ваше мужество в суровых испытаньях!

Бог в помощь вам разлуку перенесть

И сохранить небесное призванье!

Бог в помощь вам малюток воспитать

В любви Христа, в терпении смиренном,

Всю силу чувств и веры передать

И научить заветам сокровенным!

В тюремных камерах и дальних лагерях

Мы молимся о вас и верим в силу Божью,

Что веру не убить, не заточить в цепях,

Не подкупить, не ниспровергнуть ложью!

Гонители, услышав о Христе,

Увидев нашу жизнь и нашу веру,

Возжаждут о духовной красоте

И нашему последуют примеру!

А над Россиею от северных морей

И до равнин, согретых солнцем юга,

Несется песнь о счастии людей,

Нашедших во Христе Спасителя и Друга!

1966-67 г. г.

В Соликамске нас привозят в машинах на вокзал.

Снова вагон з/к.

Путь недалек — до Кизела…, а там наша разлука с братом Маховицким…

26 июля 1967 г. прибываю в лесозаготовительный лагерь под названием „Анюша“, где и содержусь до дня освобождения.

Первые полгода в этом лагере были особенно тяжелы… Во время ежедневных длительных переходов из лагеря к месту работы по строительству полотна узкоколейной железной дороги много размышляю и мысленно беседую с Богом. А по вечерам свои размышления переношу на бумагу…

РАЗМЫШЛЕНИЯ УЗНИКА

Ты с юности за правду выступал,

Певец добра и вечного спасенья…

И вот теперь трудов твоих финал –

Таежный край и зона оцепленья…

Этапов, пересылок теснота…

Цементный пол — теперь постель поэта.

И вместо воздуха — зловонье, духота,

И стены камеры — все части света!

Ты гуманизм и счастье утверждал

И к свету призывал сынов неверья,

И благовествовал бессмертный идеал,

И обличал порок и лицемерья!

Ну, как теперь?… Рассеялись мечты,

Надежды юности и радужные грёзы?

Конвойные собаки — не цветы,

И не поэзия — суровые морозы!

Но песнь по-прежнему звучит в груди

О вере, о любви сквозь вой метели,

И голос говорит: „Смелей иди

Тропою верности к великой цели!“

Добро и правда злобу победят,

Исчезнет тьма пред Солнцем воскресенья,

Темницы рухнут, их стальной наряд

В музеи отдадут для обозренья!

Октябрь-ноябрь 1967 г.

ИТЛ „Анюша“.

К январю 1968 г. состояние здоровья резко ухудшилось… Иногда появляются мысли: может быть это уже конец…

Но хочу до последнего дыхания быть в рядах борцов за веру Христову…

Прошу Господа укрепить меня…

Умереть — надо тоже уметь…

Не раздавленным, жалким червем,

Не рабом, не могущим сметь, -

Но борцом против зла и неверья!

Чтобы узким идя путем,

Всей душою Христу отдаться,

А с неправдой, коварством и злом

Никогда и ни в чем не брататься!

Светлой веры подняв паруса,

Устремиться к желанной Отчизне

И увидеть Христа в глаза,

Протянувшего руку жизни!

А родным с улыбкой сказать:

„Дорогие…, а слез… не надо!

Я на небе вас буду ждать –

Победителей смерти и ада!“

В ярком свете вечного дня

Меня Сам Иисус обнимет

И никто никогда у меня

Вечной жизни, друзья, не отнимет!

Январь 1968 г.

ИТЛ „Анюша“.

Я давно уже не видел мою старенькую маму. Как она там? Слышал, что над ней нависла угроза ареста за ходатайства об узниках… Хоть бы успеть ободрить ее.

Молюсь о ней…

Февраль 1968 год. Последний зимний месяц…

Но здесь еще далеко до весны…

И лес, и лагерь в больших сугробах…

Все дороги метель замела…

Скоро день рождения моей мамы — 30 марта.

Пишу ей стихотворение…

Но как передать?!

Связь с волей в последнее время несколько затруднена… А через лагерную почту передать — нельзя… Жду оказии…

Но вот 29 марта мне передают, что ко мне на свидание приехала моя мать и моя старшая дочка…

Это ли не чудо и не ответ Божий на мои молитвы и опасения.

30 марта в день ее рождения нам представляют свидание на целые сутки!

Читаю ей стихотворение, как оно кстати!

МАТЕРИ

Я хотел бы тебя обнять,

Посмотреть в твои добрые очи,

Задушевное слово сказать,

Чтоб рассеялись сумраки ночи.

Материнское сердце твое

Успокоить своим возвращеньем…

И поплакать о папе вдвоем,

Перенесшим за веру мученье…

Знай, твой сын никого не убил,

Не ограбил, не нес ненастья,

Но Россию, как мать, любил

И желал ей добра и счастья!

За окном разыгралась пурга,

Арестантский барак заметая,

А кругом лишь снега, да снега,

Да тайга без конца и без края!

Все дороги зима замела…

А свобода лишь снится ночами…

Только вера, как прежде, светла,

Укрепляется в Боге с годами!

Февраль 1968 г. ИТЛ „Анюша“.

Я люблю тебя, моя земная Родина — моя Россия!

Люблю твою суровую природу, безбрежный простор твоих полей, тишину твоих лесов, спокойное величественное течение полноводных рек, задумчивость голубых озер. Но более всего я люблю мой народ — душу России! Твоя суровая, полная страданий, история так близка и моему сердцу.

Но я радуюсь: тебя любит Христос!

Он умер и за тебя, за твой народ, моя Россия! Он посылает и в твои селения и города вот уже на протяжении тысячи лет Своих вестников правды, добра спасения и жизни вечной!

Многие пытались закрыть от тебя живительный свет Христовой любви или исказить до неузнаваемости истину Евангелия…

Нет им числа: князья и бояре, цари и вельможи, казенные церковники и современные атеисты…

Но кто может отлучить тебя, родная Русь, от любви Христовой?! Во все времена у тебя были сыны, которые в самых невероятных условиях свидетельствовали о Христе! Тебе нужен Христос, моя Родина, и, особенно, сегодня…

И Господь никогда не оставит тебя!

МОЯ ЛЮБОВЬ И ПЕСНЬ МОЯ — РОССИЯ

Суровый край. Кругом леса, снега…

Гирлянды снежные обняли нежно ели…

В пушистых берегах таежная река

Мечтает о весне и паводке в апреле…

По небу облака на белых парусах

Несут на юг, как дар, снега большие…

В морозный день шепчу с слезой в очах:

Моя любовь и песнь моя — Россия!

Придет пора: весенние лучи

Растопят снег, и лес расправит крону,

И побегут таежные ручьи

К большой воде с приветом и поклоном.

Зазеленеют речек берега,

И ветер заиграет над волнами…

И детворой оденутся луга,

Как яркими и сочными цветами.

И стая журавлей, спускаяся к ручью,

Кричит, приветствуя края родные…

В весенний день восторженно шепчу:

Моя любовь и песнь моя — Россия!

Я с детства привыкал переносить беду,

Терпел разлуки, встречи ожидая…

Оберегая, нес свою мечту

О счастии твоем, страна родная!

И веря в величайшую Любовь,

Пришедшую и к нам сквозь бури века,

Я повторяю ныне вновь и вновь,

Что во Христе лишь счастье человека!

За твое счастье я готов отдать

Всю жизнь мою и силы молодые

И, умирая, с радостью сказать:

Моя любовь и песнь моя — Россия!

Февраль 1968 г.

ИТЛ „Анюша“

Лагерь расположен среди величественных лесов Западного Урала на берегу небольшой таежной реки Анюша, давшей название и лагерю. Места красивые и зимой, и летом.

Только красота природы омрачена грустным видом лагеря, опутанного колючей проволокой, лаем конвойных собак да черными бушлатами заключенных…

Все это так неестественно среди чарующей природы Урала.

Поэтичны весенние ночи…

Шумит весенний лес, даже при легких порывах ветра, ему вторит полноводная весенняя речка, рожденная в тайге… Зона спит, кроме стражи… Я вышел из барака и слушаю весенние голоса…

Где-то далеко родная и милая сердцу Украина — Родина моей жены и наших детей. Теперь она и моя Родина. Последние 20 лет моей жизни самым тесным образом связаны с Украиной и с дорогим украинским евангельско-баптистским братством.

В лагерь приходят добрые вести от друзей с Украины. Они молятся и ждут меня.

Ты слышишь, как шумит весенний лес,

Как вдалеке кричит ночная птица.

Пришла весна! О, чудо из чудес!

Как все вокруг дышать и жить стремится!

Напоен воздух ароматом снов,

Душистой хвоей, травами, цветами,

Весенней песней речек и ручьев

И звезд далеких яркими огнями.

Как хорошо общение с Творцом!

Какую силу в душу Он вливает!

И звезды шепчут: „Ты любим Христом,

И Он всегда с тобою пребывает!“

Все мирно спит. Лишь только часовой

Стоит на вышке, лагерь охраняя,

Да я не сплю полночною порой,

Родную Украину вспоминаю:

Могучий Днепр и светлую Десну,

Карпат сияющие горы,

В садах цветущих яркую весну

И моря Черного просторы.

Друзей любимых милые сердца,

Кто знамя веры подняли над миром,

Кто сохраняет верность до конца,

Не поклоняясь тленному кумиру.

Бог Свой народ чрез бури проведет

К победе жизни над пучиной смерти!

Об этом мне весенний хор поет

И шепчет лес: „Не отступая, верьте!“

Апрель 1968

ИТЛ „Анюша“.

Летом и осенью 1968 г. в лагерь зачастили сотрудники КГБ. Меня вызывают на многочасовые беседы. Сначала осторожные, а потом и наглые предложения сотрудничества с ними против Церкви. Угрозы, а также предложения досрочного освобождения. Но какой ценой! Плата за досрочное освобождение: измена Богу и Его делу! В конце сентрября я 10 дней не принимал пищи, требуя, чтобы органы КГБ оставили меня в покое. После голодовки пишу стихотворение, адресованное гонителям.

МОИМ ГОНИТЕЛЯМ

Гонители, я вас не проклинаю,

И в этот час под тяжестью креста

За вас молюсь и вас благословляю

Простою человечностью Христа!

Я чист пред вами: словом и делами

Я вас к добру и свету призывал…

И так желал, чтоб вашими сердцами

Владел Любви высокий идеал!

Но добрые призывы отвергая,

Вы отвечали лютою враждой…

Гонители, я вас не проклинаю,

Но опечален вашею судьбой.

Истории бессмертные примеры

О тщетности гонений говорят –

Огни любви и благодатной веры

По всей земле восторженно горят!

Гонители, я вас не проклинаю,

И в этот час под тяжестью креста

За вас молюсь и вас благословляю

Простою человечностью Христа!

Декабрь 1968 г.

ИТЛ „Анюша“.

Часто размышляю о нашей христианской молодежи. Ее духовное рождение тесно связано с духовной борьбой нашего братства за веру Христову. Христианской молодежи в нашей стране очень трудно. Все силы атеизма направлены против нее. Но я рад за молодое поколение христиан: оно любит Христа всей душой и самоотверженно следует за Ним.

МОЛОДЫМ КАПИТАНАМ ВЕРЫ

Молодым капитанам веры,

Направляющим в небо путь,

Я желаю веры без меры

И чтоб мужеством крепла грудь!

На пути будут ветры гонений,

И затишье, как мели обман,

И подводные камни сомнений,

И неверья гнетущий туман.

Но для тех, кто Христом научен

Силой веры стихию смирять,

Через самые мрачные тучи

Будет солнце победы сиять.

И при виде широкого моря

Человеческих слез и скорбей,

Не покиньте томящихся в горе,

Позабывших о Боге людей.

Капитаны! Повыше знамя!

Лучезарной Божьей любви!

Благовестия яркое пламя

На просторах людских живи!

Молодым капитанам веры,

Направляющим в небо путь,

Я желаю веры без меры

И чтоб мужеством крепла грудь!

Март 1969 г.

ИТЛ „Анюша“

Нам не нужна свобода для безделья

Приближается окончание срока.

Меня пытаются запугать новым сроком… Говорят, что я не доеду до дома: по дороге опять посадят и т. д.

Приезжают разные ответственные лица для беседы…

Впереди свобода…

Но для чего? Для бездеятельности? Или для нового труда на обширной Евангельской ниве.

Освобождаюсь не только я. Мои самые близкие друзья по вере также освобождаются.

Пишу: нам не нужна свобода для безделья…

Нам не нужна свобода для безделья,

Нас ждет трудов духовных целина,

Звенит весна веселою капелью,

И нивы пробуждаются от сна.

И утро Воскресения Христова

Волнует грудь избытком новых сил…

И вновь звучит евангельское слово

О Том, Кто души к жизни пробудил.

В церквах гонимых — встречи-ликованье,

У многих слезы радости в очах,

И Богу — бесконечное признанье

Горит любовью пламенной в сердцах!

Друзья мои, я знаю: путь суровый

Вы проходили в узах за Христа,

Вы и теперь бестрепетно готовы

Идти за веру в дальние места…

Нам не нужна свобода для безделья,

Мы призваны нести благую весть.

Служенье людям стало нашей целью,

Служенье Богу — счастие и честь!

Апрель 1969 г. ИТЛ „Анюша“

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Стою опять у отчего порога,

Вдыхаю аромат родных полей,

Вдали осталась трудная дорога,

Этапов и таежных лагерей!

Я обнимаю деток повзрослевших,

Подругу милую и старенькую мать…

А в волосах, в этапах поседевших,

Снега России памятью горят!

И Тот, Кто всех и ближе и дороже,

Кто нашей жизни крепкий монолит,

Кто наши силы в битвах веры множит,

С улыбкой доброю на нас с небес глядит!

Май 1969 г. Украина