Вишневский Владимир

Сперва

мы помогали снеrу

падать

и — белому — гостить на свете белом.

Снежинок ускоряя приземленье.

махали мы руками в сотню рук.

Мы разобрали звонкие лопаты

и день за днем, покуда не темнело,

поддерживали снегообращенье

и белизну поверхности вокруг.

Потом

мы помогали снеrу

таять.

На снег дыша. мы разом выдыхали,

дыша на снег, мы двигались цепочкой:

вручную торопили мы ручьи!

С затекшими — до онеменья — ртами.

промокшие до нитки (цвета хаки).

мы стали размыкать у веток

почки —

чтоб листикам рожденье облегчить.

Потом!..

Мы поливали травы

в ливень

в полсотни ведер —

стойко, дружно, рьяно

(колодезной водой некипяченой);

мы жаркие костры слагали

в зной.

Случился град — ему помочь смогли мы.

вскочив —

и в барабаны наши грянув.

Листве мы помогали

быть зеленой.

еженедельно крася в цвет родной.

Затем

была поставлена задача —

и мы подробно оголяли ветки,

на листья дули вместе с ветром мощным

(сказали мне — справляюсь хорошо).

Успели в срок —

мы не могли иначе!

И — белому —

гостить на белом свете,

но прежде —

падать — снова снеrу

Тут я услышал:

«Вот и год прошел».

Усталая, в галактике руля,

Верша свое извечное кружение, —

Хронически беременна Земля:

Она — в международном положении.

Как многоборье жизнь любя,

Иные лишь в одном окрепли…

Ах, эта гребля под себя!..

Академическая гребля.

Сбежать от дел, зарыться в стог!..

Но ведь зароешься едва лишь —

Услышишь четкий шепоток:

«Вы зарываетесь, товарищ…»

Приснилось мне, что ты его не любишь.

И снилось мне. как ты его не любишь.

Как от ворот даешь ты поворот.

Как день за днем нещадно отвергаешь.

Как он живет, тобою не любимый,

Твой человек, твой нынешний любимый, —

И я его, как брата, полюбил!

В ту осень я любил спортсменку

С толчковой левою ногой…

Тренировал ее Вохменко.

А я водил к себе домой.

Я провожал ее на сборы

В курортный город Чавыча.

И тренер, моложавый боров.

Меня глазами изучал,

Объят догадкою кромешной:

Спортивный не блюдя режим,

Ночами долго и успешно

За гранью фола мы грешим.

Он ужасался, как некстати

Ее травмирует аборт.

И в результате —

в ре-зуль-тате! —

Она большой оставит спорт.

И поредеет «Буревестник».

А первенство страны вот-вот —

И не мечтать о первом месте.

И это —

в олимпийский год!..

Он думал так: «Фуфло,

писатель…»

Ведь что обиднее всего:

Его спортивный показатель

Ничем не лучше моего.

Тренировал ее Вохменко.

Но Я

водил к себе домой.

… В ту осень я любил

спортсменку

С толчковой левою ногой.

Поначалу

жутко не хотелось

тонуть в водовороте.

Он противился этому

всем своим существом —

душой и телом.

Но стоило только начать —

и ничего, как-то втянулся.

Поставила громко два стула

И робко представилась: «Роза».

И так меня к ней потянуло,

Как тянет поэта на прозу.

Спросила: «Вам нравится Тула?»

Просила сыграть на гитаре.

И так меня к Розе тянуло.

Как в Томске тянуло к Тамаре.

Пельмени едва развернула —

Вернулись с завода два брата.

И так меня прочь потянуло,

Как тянет поэта обратно…

«О весна без конца и без края!» —

На планете.

Полным ходом идёт посевная:

Сеют ветер.

…Всё мнил я себя безответным поэтом,

покуда была ты мне плодом запретным, —

но яблоком грянул по темени он…

Как опыт, он горек!..

Спасибо паденью —

открыл я первейший закон тяготенья

к запретному плоду,

суровый закон.

…И это — мы.

И наш советский спех.

И веер всепонятных ситуаций.

Стремимся заручиться дружбой тех,

В чьей помощи —

Не дай вам бог нуждаться…

Я к ней в метро, как поезд, подошел:

«Пойдешь со мной, ты любишь Челентано.

Молчи, так лучше. Вот и хорошо…

Эй, машинист!.. До Теплого нам Стана!..»

…Приехали. Я в ящик заглянул.

Там было три повестки из ВААПа.

Я лифт позвал. Он преданно лизнул

Меня в лицо. И улыбнулся слабо.

Я дверь открыл железнейшим ключом.

Мгновенье — и стояли мы в прихожей…

Был холодильник пуст. И отключен.

Да, предки за границею, похоже.

Включил «вертушку». Распечатал диск…

(И Адриано хрипло грянул с диска.)

А незнакомке бросил: «Разрядись —

В обратном смысле слова «нарядиться».

Там — ванная. Учти, исправен душ!..

Вот твой халат. А это — наше ложе.

Туг мы займемся единеньем душ.

Так поспеши!.. А имя скажешь позже».

…Похорошев — от пальцев до лица.

Приблизилась с решимостию танка.

И для начала, а не для конца.

Мы с нею танцевали Челентанго.

И как-то удивительно и — враз

Куда-то все проблемы подевались…

Сработал «автостоп». И пробил «час».

Нам было ничего: мы целовались.

Нам не было преград. А за стеной

Соседи на работу одевались.

Метро урчало у Москвы родной.

Газеты развезли. Мы целовались.

Исправно выходил «Советский спорт».

Закончился квартал. (Нас обыскались!)

Был в Чаде совершен переворот.

А может, в Сомали. Мы целовались.

Не в первый раз он выпал, первый снег.

Народы мира мира добивались.

Сошел на нет такой двадцатый век.

Нам было невдомек: мы целовались.

…Повинно ли Адамово ребро

В том, что стихов любовных — километры?..

Все дело — в нас. Мы встретились в метро.

Так вот, моя поэма — в стиле «метро».

Будь, пожалуйста, умницей.

Слово старших послушай:

Не знакомься на улице!..

Будь взрослее, Надюша.

Снова дома волнуются…

Сколько можно, ну где ж ты?

Не знакомься на улице!..

Вот и славно, Надежда.

Все еще образуется!..

Вы, Надежда Романна,

Не знакомьтесь на улице,

А в метро —

и подавно.

Что душою сутулиться —

И чего это ради!..

Не знакомься на улице.

Слышишь, бабушка Надя?..

В разгаре было время оно.

Опасно было выйти из дому.

В ту пору я, еще зеленый,

Пришел к Нему —

уже маститому.

Стишата первые, сырые,

Прочел, волнуясь соответственно…

Но вдруг Он встал — как у обрыва —

И — так и сел, шепча: «Божественно…»

Свои стихи читал мне в лицах!..

Любил ночами мне названивать.

Читал. Я говорил: «Годится».

Порой просил сменить название.

Бывало, смаковали строки.

Когда гуляли переулками…

Так я прогуливал уроки,

Ведь мы могли общаться сутками!..

Едва меня завидев в зале,

Он прерывал свой вечер авторский…

И вот на сцену залезал я!..

Мы декламировали взапуски.

Прощаясь, он глядел влюбленно…

Просил побаловать визитами…

Вот я и шел —

уже зеленый —

К Нему —

пока еще маститому…

Поставьте всех в известность обо мне!.

Желаю я в рекламе не нуждаться.

Уж так и быть, я в списках похожу.

Но только лет моих мне не давайте!..

Да, и еще, пока что не забыл,

Пока что не остыл, не охладел:

Откройте доступ к телу моему

Для всех участниц конкурса красавиц!..

Да полно вам закон-то преступать.

Она идет — как Восток алеет, такой

фигурой

нужно ходить!

Такую женщину

невозможно

склеить.

такую можно

только свинтить.

Вошел — о, как она сидит!..

Я захотел сидеть бок о бок…

Я думал, это внешний вид.

Но это был — моральный облик.

Звоню я Ирке с девяти,

Как мы условились в «Метле»[7], —

«Она не может подойти.

Она танцует на столе».

Порой осеннею, полуночной.

Когда темно в соседней комнате.

Она меня спросила сумрачно:

«Чего вы мне все время звоните?»

Когда — от прачечной до булочной —

Закрыто все в полночном городе,

Она меня спросила сумрачно:

«Чего вы мне все время звоните?..»

Когда в ночной тиши неумолчной

Вы спите так, что дня не помните.

Она меня спросила сумрачно:

«Чего вы мне все время звоните?»

Но верю я испепеляюще,

Но знаю я не по наитью —

Звонок раздастся умоляющий:

«Что ж вы давно мне не звоните?»

Прозаик пишет, в общем, прозу.

Поэт, он прозою живет!

Пока на вечные вопросы

Ответы вечные дает.

Сегодня знают даже дети,

В садах скандируя своих:

Поэт вообще за все в ответе!..

Он сопричастнее других.

Прозаик должен быть женатым.

Поэт — быть может. И не раз.

Прозаик приглашает на дом.

Поэт, он посещает вас.

Прозаик чай заварит сильный.

Поэт пригубит кофейку.

Свое прозаик пишет сидя.

Поэт — стихийно.

на бегу.

Прозаик труд вершит застольный.

Он мыслит с ручкой на весу.

Потом усталый, но довольный.

Смахнет мужскую, но — слезу.

Стихи читать прозаик любит!

Поэт их любит — не читать:

Взойдет на сцену и отрубит

«Стихов не буду я читать!..»

Прозаик хочет что-то вспомнить.

Поэт хотел бы позабыть.

Не в рифму должен быть прозаик.

Поэт… Он должен очень Быть[8].

Подумать только — сколько вынес бурь!..

Нет, без него на море вид ущербен!

Отрадно, что на месте яркий буй —

Вон,

у волны очередной на гребне…

На «можно» и «нельзя» он делит гладь.

Покачиваясь столь красноречиво…

Сколь недвусмыслен,

как дает понять.

Пределы есть для всякого заплыва.

При исполненьи,

обходясь без слов,

И днем, и ночью в сфере моря занят.

И ведь подумать,

так пустоголов,

Но, черт возьми, как туго дело знает!.

Стоит у клуба

И крови жаждет

Большая группа

Советских граждан.

Такая Ленка вся прелестная,

Ее ревнуют — и всерьез.

А молодежь в Подольске —

местная!

Синяк оттуда я привез.

Не здорово — фонарь под глазом.

Но я испытывал — не злость:

Дней шесть, покуда не погас он.

Мне как-то молодо жилось!..

…Я вхож в дома

и выхож в свет.

Я зван на «бис»,

с друзьями дружен…

Любимая, и все же нет!

Нет ощущенья, что я нужен.

Широка страна моя родная.

Но — все меньше в ней лесов и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так часто дышит человек.

Сколько пуха кругом!..

Сколько света и лета.

Ты уйдешь на диплом,

А придешь из декрета.

Устал впустую обаять,

Споткнулась жизнь моя.

Я понял, что очаровать

Тебя не в силах я.

А душу я успел сорвать

До крайней хрипоты —

Как жаль, что разочаровать

Меня не в силах ты.

Что за космос, мой боже!..

Гроздья звезд зацвели.

Жаль, что все уничтожу

По команде с Земли.