Вне игры

ИНСПЕКЦИЯ

Егенс прибыл в Стамбул вечерним экспрессом. Как было заранее условлено, справа от главного входа на стоянке его ждал «ситроен». За рулем сидел Нандор. Он даже не повернулся, когда гость открыл дверцу машины: вокзал не лучшее место для взаимных приветствий.

С вокзала Нандор повез Егенса в отель «Хилтон», где был заказан номер-люкс. По дороге они уточнили время встречи. Условились, что вечером у подъезда отеля гостя будет ожидать Сабир за рулем «ситроена».

…После окончания юридического факультета Егенс мечтал о собственной конторе, богатой адвокатской практике, славе, больших деньгах, знаменитых судебных процессах, о которых потом будут говорить: «О, его защищал сам господин Егенс». Увы, все сложилось совсем не так, как рисовало пылкое воображение молодого адвоката. Вскоре после защиты диплома Егенса пригласили на пятый этаж ничем не примечательного дома на тихой зеленой улице. Дом этот мало отличался от других современных многоэтажных зданий, заселенных служилым людом. Никаких вывесок. Стандартный подъезд, стандартный вестибюль с швейцаром и лифтером. Егенс терялся в догадках, зачем его просят зайти в одиннадцать часов утра к господину, фамилия которого ему ни о чем не говорила. Господин этот принял новоиспеченного юриста весьма любезно. Вначале говорили о разных разностях, потом Егенсу было задано несколько вопросов, обычных при встрече двух незнакомых людей, один из которых собирается как-то определить свое место в жизни. И, наконец, последний, конкретно поставленный вопрос — как относится господин Егенс к тому, чтобы начать свою дружбу с Фемидой под опекой весьма ответственной службы, обеспечивающей безопасность государства? Егенс растерялся, пробормотал что-то невнятное об отсутствии опыта, знаний, особенностях своего характера, воспитания, о своих склонностях. Собеседник внимательно слушал его, потом поднялся с места и довольно резко сказал:

— Выкиньте всю эту чушь из головы! Ваш покойный батюшка, владелец крупного универмага, в свое время говорил нам примерно то же самое.

Среди многих слов, сказанных суровым господином, слова «контрразведка» не было. Молодой смышленый юрист мог только догадаться, что речь идет именно о ней.

— Ваша работа будет связана с обеспечением безопасности нашего государства… Это очень почетно, вы будете уважаемым человеком в обществе. Материально вас хорошо обеспечат… — Он улыбнулся и добавил: — Трудно сказать, что было главной статьей в доходной части бюджета вашего покойного батюшки — универмаг или сотрудничество с организацией, которая сейчас столь благосклонно обратила на вас свое внимание.

Егенс снова повторил, что не имеет необходимого опыта, но собеседник прервал его:

— О, нет, эта работа вам по плечу. Поверьте, это ваш профиль. Вы же юрист. Работа, о которой идет речь, требует тонкого знания законов. И нашей страны и других государств. Вы хотите подумать? Это делает вам честь. Мы не станем вас торопить. Подумайте.

…Несколько лет Егенс трудился в отделе, который следил за местной компартией, членами ее Центрального комитета. На шестой год при очередной аттестации в формуляре Егенса появилась запись, суть которой сводилась к следующему: приобретен хороший опыт по борьбе с компартией, ее людьми, их попыткам завоевывать массы; способен самостоятельно анализировать оперативные документы; конспиративен; физически развит; связи благонадежны; свободно владеет тремя языками, в том числе русским.

Пройдет время, и Егенса из контрразведки переведут в разведуправление. Теперь перед ним один противник — Советы, Кремль…

Первые четыре года он работал в Москве в посольстве. Это была отличнейшая практика, и начальство осталось довольно, хотя никаких ощутимых результатов труды господина Егенса не дали. Но он, как это было зафиксировано в аттестационном формуляре, приобрел в Москве богатый опыт по установлению контактов и собиранию сведений из вполне легальных источников. С помощью коллег — прикрытие у них было иное, чем у Егенса, — он учился покупать (когда за доллары, а когда за бутылку шотландского виски) слухи, сплетни, анекдоты, всякую словесную солянку, в которой нет-нет да и всплывала ценная информация. Он учился искать молодых, так называемых «интеллектуалов», «бунтарей», которые на поверку оказывались падкими на даровую выпивку и закуску. Он присматривался к работе своих многоопытных коллег — одни из них располагали корреспондентскими билетами, другие — полномочиями какой-то фирмы, акционерного общества. Егенс примечал, как иной его коллега, оказавшись в компании советских людей, начав со скабрезных анекдотов, перескакивал на политические анекдоты из жизни своей страны. А потом переходил к разговорам о советской политике. Егенс научился действовать в обществе русских мягко, деликатно, доброжелательно и осторожно. Разговор он начинал с того, что является поклонником таланта русского народа, и тут же вскользь ронял несколько слов о таланте своего собеседника, одаренного, гениального (инженера, врача, ученого, геолога, физика).

— Но, увы, в вашей стране таланты не награждают по заслугам, их не ценят… Я понимаю — плановое хозяйство, коммунистическая сознательность. Но согласитесь, нужен стимул. Вы не обижайтесь и не говорите тривиальных слов о том, что все сказанное мною есть пропаганда, но сила капиталиста, частного предпринимателя заключается прежде всего в том, что он оценивает талант, инициативу не только словом. Он платит деньги, какие никому из вас и не снились. За изобретение господина Н. у нас уплатили бы…

Он перенял у давнишнего своего шефа манеру не договаривать, надеясь на сообразительность собеседника. А среди них попадались разные. Егенс и этому научился — подбирать подходящих, с его точки зрения, людей. Правда, тут бывали и серьезные просчеты. Но что поделаешь? Издержки…

Перед отъездом Егенса в Москву шеф нацеливал его на «околотворческую» интеллигенцию — непризнанных «гениев» с болезненным самомнением, завистливых, обиженных, которые считают хорошим тоном быть чем-то недовольными. Но в Москве все оказалось куда сложнее. Неудача следовала за неудачей. Хотя кое-кто, захмелев, согласно кивал головой: «Да, вы правы, господин Егенс». Но были и такие, что, выслушав монолог Егенса о частной инициативе, вдруг спрашивали:

— Вы уже успели ознакомиться со всеми достопримечательностями Москвы?

— Нет, конечно, но я очень многое видел и восхищен. Изумлен. Москва — это есть прекрасный город…

— А вам не показывали большое здание на площади Дзержинского, не говорили о тех, кто в нем работает?

Егенс кисло улыбался, пытался отшутиться, а собеседник, не подав руки, удалялся.

…Прошли годы, и Егенс уже слыл «кремлеведом», знатоком России. Теперь он действовал с иных плацдармов, с территорий разных стран, появляясь в Советском Союзе то с паспортом канадского промышленника, то в качестве представителя какой-то новозеландской торговой фирмы. В Москве он бывал наездами. Шеф требовал: «Вы должны видеть Россию такой, какой она есть сегодня, вам нельзя отставать от прогресса Советов, иначе легко сбиться на неверную дорогу. Мы с вами, Егенс, должны быть реалистами и всегда держать руку на пульсе… Произведения наших антикоммунистов — это не для нас с вами. Мы должны руководствоваться своим собственным объективным анализом».

Егенс, вернувшись из Москвы, как-то сказал шефу: «Не верьте легендам о легионах молодых бунтарей. Миф! Ничтожная кучка. А легионы — это молодые люди, одержимые идеей построения коммунизма. Поверьте, наши отечественные «новые левые» с их проповедью непримиримости личности и общества, с призывами Даниэля Кон-Бендита «Долой авторитеты!» куда взрывоопаснее». Шеф не гневался. Он делал свои выводы: тем важнее находить в России этих одиночек-бунтарей и поддерживать их… Тем важнее создать видимость целого движения. «Ищите их, господин Егенс, среди обиженных и не обиженных, молодых и не молодых. Пусть вас не смущает, что пока это только искра».

Егенс не спорил с шефом, но мало верил в успех. По крайней мере до сих пор его разведывательная деятельность против Советов не дала таких результатов, о которых можно было бы говорить всерьез. Однако все это не помешало ему получить хорошую служебную характеристику. И не потому, что хозяева были либерально настроены. Нет, они все видели, все понимали и трезво оценивали. Но у людей, которым служил Егенс, существовал свой подход к оценке работников. У Егенса не было провалов: жирный знак плюс. Он умел вовремя что-то подсказать, посоветовать, назвать подходящего человека, навести на след — и в его досье появилось еще несколько плюсов.

Конечно, он мечтал о большой законченной операции с многообещающими результатами. Но, увы, не получалось. Егенса это огорчало, однако лишь в той мере, в какой он опасался за свое будущее. Во всяком случае, разведчик отнюдь не испытывал угрызений совести по поводу бесплодно затраченных долларов, франков и фунтов стерлингов. На сей счет у него была своя философия, сводившаяся примерно к тому, что деньги не пахнут и с худой овцы хоть шерсти клок. За его «смелостью» в оценках истинного положения дел в России, за его так называемыми реалистическими позициями скрывались выгодные для него соображения: пусть не обольщаются в своих надеждах, пусть не рассчитывают на богатый улов…

Что касается высоких идей, то они для Егенса были категориями преходящими, ценность их определялась очень утилитарно — самая прогрессивная идеология та, которая дает наибольший дивиденд. Он готов служить черту, дьяволу, сионизму, буддизму, христианству, мусульманству, капитализму — только платите!

…Егенс рассматривает в зеркало свое стареющее лицо и мысленно прикидывает, что даст ему инспекция хозяйства Нандора: стоит ли учинять разгром, или нужно только слегка приструнить, дать понять, что штаб-квартира недовольна низким коэффициентом полезного действия — так выразился шеф. Егенс передаст его слова, выскажет ряд конструктивных соображений, о которых потом можно доложить в штаб-квартире. Пожалуй, это выгоднее. Но что он предложит Нандору, с которым его связывают годы совместной работы? Что скажет ему? Низкий коэффициент полезного действия… Только ли у Нандора?

…С шумного проспекта, залитого светом реклам, они свернули в безлюдный переулок и оставили «ситроен» на стоянке. Минут семь-восемь шли пешком. Молча. Не глядя друг на друга. И только когда переходили улицу, Сабир говорил «разрешите» и почтительно брал Егенса под руку. Через узкую калитку — Егенс никогда бы сам и не приметил ее — они проследовали на территорию базара, к стоявшему особняком зданию. Хозяин ждал гостя у главного входа.

— Я рад вас приветствовать, господин Егенс! Прошу…

— Как дела идут, господин Нандор?

Нандор насторожился:

— Какие?

Егенс дружески похлопал хозяина по плечу.

— Куда спешишь, старина? О главных мы на ходу говорить не будем…

Осторожно прощупывая намерения гостя, хозяин проводил его в свой кабинет, где, кажется, каждый звук поглощался дорогими коврами.

Керим вкатил столик на колесах — сок манго, ананас, вода со льдом, поджаренные бананы, кофе, коньяк. Коньяк был армянский — Нандору известны вкусы Егенса: когда он рассказывал о своей службе в России, то казалось, что из всего московского самое сильное впечатление произвел на него армянский коньяк. Выпив рюмку за благоденствие дома Нандора, Егенс удобно расположился в мягком кресле и всем своим видом говорил, что весьма признателен хозяину за радушную встречу.

— Значит, так мы и живем, старина! Рад за тебя…

— Да, пока живем, — как-то неопределенно и не без подтекста ответил Нандор.

Наступила пауза. Каждый из собеседников что-то обдумывал, предпочитая вступить в игру вторым. Наконец, Егенс понял, что начинать придется ему, и объявил:

— Я приехал, чтобы кое о чем сообщить тебе, старина, и кое-что узнать. Сенсационных новостей не жди, но могу сказать следующее — нас систематически знакомят со сводками аналитического управления Ленгли. Сводки, правда, куцые, однако, судя по ним, все более отчетливо прослеживаются наши известные успехи в получении информации о Советском Союзе с помощью технических средств. Я имею в виду данные радио и космической разведки, поступающие к нам после тщательной обработки материалов искусственных спутников Земли типа «Самос», «Дискаверер». Я имею в виду круглосуточные перехваты советских радиоизлучаемых средств — на земле, в воздухе и на море. Обработка этих перехватов позволяет нам получить достаточно обширный фактический материал о потенциальных возможностях Советов.

Но тут Егенс улавливает плохо скрываемую улыбку на лице Нандора и умолкает. «Эту хитрую лису не проведешь. Он почтительно слушает меня, а сам думает: «Крик петуха еще не делает рассвета. Не трать зря времени, Егенс. Я все это без тебя знаю. Переходи к делу». Ну, что же, изволь — глотай пилюлю!» И Егенс продолжает все в том же наставительном тоне:

— У нас нет серьезных успехов на главном направлении — агентурное проникновение в Россию через самих русских. Некоторые надежды шеф возлагал на господ из НТС. Иногда им кое-что удается. Но чаще они оказываются большими мастерами пускать мыльные пузыри. Под своих мифических агентов в России, которые якобы ведут большую подпольную работу, они получают огромные гонорары. А на поверку — пшик. Прости, старина, я не хочу тебя ставить рядом с этими «освободителями» России. Но штаб-квартира поручила мне оценить деятельность фирмы «Нандор и К°» именно с этих позиций. Мы много лет с тобой работаем вместе. Однако я не смею во имя дружбы пренебречь… Ты меня понял, Нандор? И не обижайся… Я с добрыми намерениями…

Он поднялся с места, подошел к Нандору и положил руку с длинными тонкими пальцами на широкую, сейчас полусогнутую его спину. Егенс заранее обдумал, как и что он скажет старому другу. Он старался говорить спокойно, чтобы голос звучал мягко, дружелюбно. Но сорвался — не мог скрыть глухого раздражения.«Нандор это почувствовал. Он слишком хорошо знал нравы штаб-квартиры и цену дружбы в этом мире, чтобы всерьез принимать слова Егенса о «добрых намерениях», Нандор тоже поднялся с места.

— Я жду ваших указаний, господин Егенс.

— Не надо так… Зачем же… Садись… Нам надлежит вместе с тобой обдумать некоторые позиции… Нужны смелые поиски новых приемов, методов. Любой ценой мы должны иметь в России надежную агентуру из среды самих русских. На данном этапе это самое важное. Все остальное — гарнир… Так считает шеф. Его не всегда удовлетворяют те агенты, которых мы внедряем в Россию извне. Он говорит о них: «Зыбкие гастролеры». Конечно, бывают и удачи. Но, увы… Я буду с тобой откровенен, Нандор. Наши люди стали слишком часто проваливаться в Москве. И я не склонен объяснять это талантом советской контрразведки.

— А чем же?

— Иногда мы бываем необычайно доверчивы. В особенности тогда, когда надеемся на «патриотов», что в разные времена по разным причинам покинули Россию. Ты, конечно, слышал, как провалился наш Руби… С ходу — и в лапы контрразведки. А ведь шел к «верному человеку». Кто адрес дал? Кто заверял: «Можете на него положиться». Все те же господа из НТС. И вот совсем недавно. Не знаю, дошла ли до тебя эта история молодого венесуэльца Николаса Брокс-Соколова. Ничего не слышал? Еще один провал. И при том поучительный.