Вожди СССР

Тогда он выкарабкался

В декабре 1984 года генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель президиума Верховного Совета СССР Константин Устинович Черненко вручал золотые звезды Героев Социалистического Труда главе Союза писателей Георгию Мокеевичу Маркову, главному редактору журнала «Октябрь» Анатолию Андреевичу Ананьеву и академику-секретарю Отделения литературы и языка Академии наук СССР Михаилу Борисовичу Храпченко.

Все трое давно ждали этого счастливого момента. Очень просили, чтобы вручил именно генеральный, — это имело значение в аппаратной жизни. Наконец, назначили день. Но тяжело болевший Черненко был уже плох.

Его старший помощник Виктор Васильевич Прибытков, который много лет проработал со своим шефом и тонко понимал его состояние, за неделю предупредил заведующего отделом культуры ЦК Василия Филимоновича Шауро (он ведал писательскими делами, и все трое награждаемых были его подопечными):

— Василий Филимонович, давайте отложим. Может быть, к концу года получше будет.

И с руководителем общего отдела ЦК Клавдием Михайловичем Боголюбовым условились, что награждения в графике генерального секретаря не будет. А утром назначенного дня Черненко из Центральной клинической больницы, которая располагается на улице Маршала Тимошенко, неожиданно сам позвонил Прибыткову:

— Здравствуй, как там, на воле?

— Да ничего, приеду — доложу.

— Ты скажи мне, почему у меня нет бумаг, связанных с вручением наград писателям?

Опытный Прибытков и бровью не повел:

— Константин Устинович, через час все будет.

Не стал, конечно, говорить, что договорились перенести вручение.

В здание ЦК на Старой площади с бригадой реаниматоров и необходимой аппаратурой заранее приехала лечащая врач генсека Зоя Васильевна Осипова. Аппаратуру развернули в комнате отдыха. Сам Черненко появился в своем кабинете за час до вручения.

В его приемной дежурил Евгений Иванович Калгин, оставшийся от прежнего генсека Юрия Владимировича Андропова. Он позвонил Прибыткову:

— Просит тебя зайти.

Помощник зашел в комнату отдыха и сам испугался: Константин Устинович в одной рубахе полулежит в кресле, к нему подключены какие-то трубки. Генсек пошутил:

— Ну что, не нравлюсь я тебе?

Отдать должное Константину Устиновичу — он собрался с силами, провел церемонию награждения, пошутил, задыхаясь, выжал из себя несколько слов. Но надолго его не хватило. Когда прикалывал «Золотую Звезду» последнему из награжденных, покачнулся. Его вовремя поддержал начальник личной охраны Владимир Маркин. Черненко сделал это из последних сил. Чувство долга.

Каждое слово генерального секретаря ловили на лету. Поэта Егора Александровича Исаева, лауреата и депутата, вызвали в отдел культуры ЦК и попросили откликнуться на выступление Черненко. Исаев притащил в «Правду» проникновенный подвал:

«Вспоминаю замечательную речь Константина Устиновича Черненко на нашем юбилейном писательском пленуме. В ряду других высказанных им глубоких положений меня, как поэта, особенно поразила формула — “воспитание историей”. Два слова, а какой глубокий смысл — нравственный и политический — заложен в них!»

Черненко цеплялся за жизнь, бодрился, не давал себе послабления. Но к концу 1984 года он уже не каждый день приезжал в ЦК. И то просиживал всего несколько часов, задыхался. Он страдал тяжелой и неизлечимой болезнью — эмфиземой легких. Поэтому должен был дышать кислородом — и дома, и в кабинете установили необходимую аппаратуру. К легочной и сердечной недостаточности прибавился хронический гепатит.

Роковую роль в судьбе Константина Устиновича сыграл отпуск летом 1983 года, который он проводил в Крыму. Чувствовал он себя неплохо и каждый день далеко уплывал в море, пугая свою охрану.

Рядом, в санатории, проводил отпуск недавний председатель КГБ, а тогда уже министр внутренних дел генерал армии Виталий Васильевич Федорчук. Министр развлекался тем, что ловил ставриду и сам ее коптил. Желая сделать приятное Константину Устиновичу, притащил ему рыбки собственного копчения.

Ставрида была на удивление хороша, вспоминают те, кто принимал участие в том роковом ужине. Свежая, жирная, чуть солоноватая. Под отварную картошечку просто объедение. А ночью Черненко стало плохо. Врачи диагностировали сильное отравление. В тяжелейшем состоянии его вывезли в Москву и положили в реанимацию. Врачи не знали, выживет ли он…

Тогдашний начальник кремлевской медицины академик Чазов говорил, что рыба оказалась недоброкачественной, поэтому у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности.

История странная.

По строжайше соблюдаемой инструкции вся пища, предназначенная для членов политбюро, проходила тщательный контроль. Этим занималась их личная охрана из 9-го управления КГБ. Непроверенной пищи члены политбюро не ели. Так что же случилось: не выполнили инструкцию, подумав, что бывший председатель КГБ Федорчук отравы не принесет? Или Черненко попался испорченный кусок?..

Вот что еще удивительно: все остальные участники ужина чувствовали себя превосходно. Один только Константин Устинович оказался в реанимации. И в его окружении подозревали худшее — сознательную попытку устранить Черненко.

Академик Чазов считает, что никакого злого умысла не было. Министр Федорчук прислал рыбу, которая оказалась плохо прокопченной. Такая пищевая инфекция у большинства проходит бесследно, но организм Черненко был и без того ослаблен.

Он тогда выкарабкался. Но эта история окончательно подорвала его силы, и когда через пол года Черненко избрали генеральным секретарем, руководителем страны оказался безнадежно больной человек. Черненко бодрился, не давал себе послабления, старался исправно исполнять свои обязанности. Но видно было, что он нетвердо стоит на ногах, тяжело дышит, кашляет.

Карьера и личная жизнь

Константин Устинович Черненко родился в 1911 году в деревне Большая Тесь Минусинского уезда Енисейской губернии (ныне Новоселовский район Красноярского края).

После его смерти в 1985 году Новоселовский район хотели переименовать в Черненковский. Но выяснилось, что, когда сооружали плотину Красноярской ГЭС, затопили три десятка населенных пунктов, в том числе родную деревню Константина Устиновича — Большую Тесь. Поэтому именем покойного генсека назвали соседний город Шарыпово, но ненадолго — в декабре 1988 года, в разгар перестройки, городу вернули прежнее название.

В большой семье Константин был седьмым ребенком. Мать, Харитина Дмитриевна, в 1919 году умерла от тифа. Отец, Устин Демидович, работавший на золотых приисках, помыкался с детьми и вновь женился. Мачеха оказалась неудачной. Дети к ней не привыкли. В двенадцать лет Константин пошел подпаском, на следующий год его взяли пастухом. Платили едой и одеждой.

На комсомольскую работу он пришел, окончив школу крестьянской молодежи. Это, говоря современным языком, было профтехучилище, рассчитанное на подростков из беднейших семей. Юношу взяли в райком комсомола внештатным заведующим пионерским отделом, потом сделали освобожденным председателем совета пионерской дружины. А через несколько месяцев, в 1929 году, поставили заведовать отделом пропаганды.

С Брежневым его роднила любовь к Сергею Есенину. Черненко даже дали выговор за то, что он читал «кулацкого» поэта. В райкоме он проработал года два. Когда комсомол объявил призыв в пограничные войска, пошел в военкомат. На заставе в Талды-Курганской области служил секретарем партийной ячейки. Его приглашали остаться в кадрах погранвойск, но он вернулся в родное Новоселово, и его сразу взяли в райком партии инструктором, быстро произвели в заведующие отделом пропаганды и агитации, затем перебросили в Уярский райком партии.

В самом Красноярске Черненко руководил краевым домом партийного просвещения, потом стал заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации крайкома партии. В 1941 году его сделали секретарем Красноярского крайкома.

Любопытно, что человек, практически не имевший образования, пошел именно по идеологической линии. Перед самой войной Черненко занимался созданием ленинского музея в селе Шушенском, где будущий создатель советского государства отбывал в царские времена ссылку. Потом дважды туда приезжал, смотрел на свое детище, остался доволен.

Осенью 1942 года в Красноярском краевом издательстве вышла книга «И. В. Сталин в сибирской ссылке», в выходных данных значилось: ответственный редактор — К. У. Черненко. Говорят, что книга не понравилась в Москве и тираж пошел под нож. Черненко освободили от должности секретаря обкома и послали в Москву учиться в Высшую школу парторганизаторов при ЦК. Сам он на эту тему не распространялся.

Взяли его сразу на второй курс, и учился он два года. Получил диплом и с направлением, подписанным секретарем ЦК Георгием Максимилиановичем Маленковым, поехал в Пензу секретарем обкома партии.

На растущего партработника обратили внимание столичные кадровики. И в марте 1948 года состоялось решение секретариата ЦК: перевести Черненко в центральный аппарат. Но решение отменили! Выяснилось: молодой партийный работник был чересчур активен на личном фронте, это смутило цековских кадровиков.

Считалось, что Константин Устинович был женат дважды. Первая жена, Фаина Васильевна Елисеева, родила ему сына Альберта (он пошел по отцовской стезе — стал секретарем Томского горкома партии, заведовал отделом в обкоме, возглавил высшую партийную школу в Новосибирске) и дочь Лидию.

Его вторая жена, Анна Дмитриевна, которая родила троих детей — Владимира (работал в Госкомитете по кинематографии), Веру (пошла по дипломатической линии) и Елену (защитила кандидатскую диссертацию по философии), рассказывала в интервью:

— Наш брак был счастливым. Костя ни разу не обидел меня ни словом, ни действием. По его взгляду, по его первой реакции я понимала, что он чем-то недоволен, и старалась поправить дело. Мы всё прощали друг другу. А вместе прожили сорок два счастливых года.

И лишь сравнительно недавно в партийном архиве обнаружились совершенно неожиданные документы, их опубликовал журнал «Огонек».

Началось все с письма, которое весной 1948 года член партии Нина Васильевна Кушнэр адресовала Дмитрию Трофимовичу Шепилову. Со временем он станет секретарем ЦК партии, а тогда был заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Вот это письмо:

«Я знаю члена ВКП(б) Черненко Константина Устиновича с 1934 года и считаю необходимым сообщить в ЦК ВКП(б) следующее:

В 1934 году Черненко К. У. работал инструктором Новоселовского райкома партии Восточно-Сибирского края. Приехав на работу в этот же район в качестве заведующего РАЙОНО, я познакомилась с ним и через несколько месяцев мы поженились.

Вскоре мне стало известно, что агроном района Елисеева Фаина родила ребенка и зарегистрировала на имя Черненко. В результате наших объяснений он мне сознался, что первую жену Нину он привез в Новоселово после демобилизации из армии, но вскоре отправил ее обратно к родителям. С Елисеевой он жил, находясь в командировке в одном из сельских районов, и поэтому вынужден был дать подписку прокурору района об уплате алиментов на ребенка.

В 1935 году нас перевели на работу в Уярский район Красноярского края, его заведующим отделом пропаганды райкома партии, меня заведующей парткабинетом. В 1936 году он резко меняет свое отношение ко мне. В 1937 году после смерти нашего ребенка он уходит на другую квартиру, оставляя меня в тяжелом состоянии. Весной 1937 года на закрытом заседании райкома партии обсуждали вопрос о поведении Черненко в семье. Было вынесено решение: записать Черненко строгий выговор и снять с работы заведующего отделом райкома партии. Я не знаю, утвердил ли Красноярский крайком партии выговор, но с работы он был снят и переведен на работу в Курагинский район Красноярского края.

Осенью 1937 года меня командировали на учебу в Высшую школу пропагандистов при ЦК ВКП(б). Будучи на учебе в школе, узнаю, что Черненко снова (здесь и далее подчеркнуто в оригинале. — Л. М.) женился — на враче Левиной Марии Михайловне. По окончании школы в 1939 году я была командирована в распоряжение Хабаровского крайкома партии.

В конце 1939 года я получила письмо от его новой жены Левиной, в котором она извиняется передо мной и сообщает, что Черненко и ее оставил с ребенком. В 1943 году, когда я вернулась в Красноярск, Черненко уехал учиться в школу парторганизаторов при ЦК ВКП(б). Родные его мне сообщили, что снова женился и живет с новой семьей в Пензе по месту работы.

Дополнительные данные:

Первая жена Нина, где живет, не знаю.

Вторая — Елисеева Фаина работает в одном из сельских районов Красноярского края.

Третья — Левина Мария Михайловна проживает в Москве.

Последняя жена проживает с ним в Пензе».

Заявление такого рода нельзя было списать в архив. Речь шла о партийном работнике, которого рекомендовали для службы в центральном аппарате. Пришлось проводить форменное расследование.

Факты подтвердились.

Другой заместитель начальника Управления пропаганды и агитации ЦК Константин Федорович Калашников подписал заключение: «Черненко в морально-бытовом отношении был крайне неустойчив и падок до женщин. Считаю нецелесообразным брать т. Черненко с такими “хвостами” в аппарат ЦК».

Дмитрий Шепилов, вернувшийся с войны в генеральских погонах, был высоким, красивым, интересным, всю жизнь в него влюблялись женщины. Им нравился его бархатистый, приятный голос. И он вовсе не был анахоретом. Но на него женщины в ЦК не жаловались. Шепилов доложил секретарю ЦК Михаилу Андреевичу Суслову: «Тов. Черненко К. У., сходясь с другими женщинами, бросал своих жен вместе с детьми».

Наказывать за это не стали, но решение секретариата ЦК о переводе Черненко в столицу отменили — «падок до женщин». Константин Устинович в 1948 году вместо Москвы поехал в Кишинев. И не прогадал!

В помощниках у Брежнева

Вскоре первым секретарем ЦК компартии Молдавии сделали Леонида Ильича Брежнева, которому Черненко понравился. Знакомство Брежнева с Константином Устиновичем оказалось благом для них обоих, и закончил свою карьеру Черненко в кресле хозяина страны.

В Кишиневе он проработал много лет, пока его наконец не взяли в центральный аппарат. Виктор Андреевич Голиков, помощник Брежнева, к тому времени уже секретаря ЦК КПСС, уверял, что это он перетащил Константина Устиновича в Москву:

— Примчался ко мне Черненко и умоляет: «Помоги. Приходят ко мне молдаване и говорят, что я восемь лет сижу, место занимаю. Помоги куда-нибудь уехать».

В 1956 году его утвердили заведующим сектором массовой агитации в агитпропе ЦК КПСС. 8 сентября он подписал специальное «Обязательство»:

«Я, Черненко Константин Устинович, состоя на работе в аппарате ЦК КПСС или будучи уволенным, настоящим обязуюсь хранить в строжайшем секрете все сведения и данные о работе, ни под каким видом их не разглашать и ни с кем не делиться ими.

Мне известно, что за нарушение данного мной обязательства я несу ответственность по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1947 года.

Так же обязуюсь сообщать Управлению делами ЦК ВКП(б) обо всех изменениях в сведениях, указанных в моей последней анкете, в частности о родственниках и знакомых, связанных с иностранцами или выехавших за границу».

4 мая 1960 года Никита Сергеевич Хрущев произвел большие перестановки в высшем руководстве. Среди прочего он решил отправить на пенсию маршала Ворошилова, занимавшего пост председателя президиума Верховного Совета СССР. Престарелый Климент Ефремович (ему исполнилось семьдесят девять лет!) засыпал на заседаниях, в беседах с послами и иностранными гостями нес отсебятину, из-за чего несколько раз возникали международные скандалы.

А его пост Хрущев передал Брежневу. Для Леонида Ильича новое назначение стало повышением, хотя сама должность была безвластной. Все решения принимались на заседаниях президиума ЦК, Верховный Совет лишь их оформлял. Но председательство придало Брежневу известности в стране, его фотографии стали появляться в газетах и кинохронике. Ему нравилось вручать ордена, поздравлять, устраивать приемы. И Леонид Ильич получил возможность ездить за границу, где его принимали как главу государства со всеми почестями. Он с удовольствием позировал фотокорреспондентам и операторам кинохроники. Он стал получать иностранные награды.

Помощником по международным делам он пригласил профессионального дипломата Андрея Михайловича Александрова-Агентова. Как человек практический спросил о зарплате и квартире. Заметил с сожалением, что зарплата останется такой же:

— Но зато, имей в виду, у нас в Верховном Совете очень хороший дачный поселок, да и кремлевская столовая тоже…

К себе на работу Брежнев пригласил и старого знакомого Черненко. Константин Устинович совсем не был рад этому предложению. Он прочно сидел на Старой площади и рассчитывал продвинуться в заместители заведующего отделом ЦК, поскольку шеф идеологического департамента Леонид Федорович Ильичев ему благоволил.

И тут позвонил Брежнев и предложил пост начальника канцелярии президиума Верховного Совета. По табели о рангах это было очевидное понижение, и должность бесперспективная. Да и вообще как можно уходить из ЦК?..

Подчиненный застал Черненко в тягостных размышлениях:

«Сидит мой шеф, обхватив голову обеими руками, туча тучей, сам чуть не плачет. Он вдруг сказал мне о предложении, которое ему сделал Брежнев. Подобный приступ откровенности случался с ним лишь в самых исключительных случаях.

— Если бы ты знал, как я этого не хочу! — сказал он мне. — Но что делать? Отказаться — значит испортить отношения с Брежневым, а это мне может дорого обойтись».

Чутье не обмануло Черненко. Он перешел к Брежневу, и это был шаг, открывший ему дорогу к большой карьере.

Поначалу многие даже не замечали Черненко. Его ошибочно принимали просто за ближайшего помощника Брежнева и не подозревали о той особой роли, которую он многие годы играл в системе власти. Он и не стремился выставлять себя на первый план, избегал публичности. Выступать не любил и не умел. Все считали, что он должен оставаться в тени, он не возражал: в тени, значит в тени.

У Черненко за спиной было всего три класса школы крестьянской молодежи. Потом, уже в годы войны, он подучился в Высшей школе партийных организаторов при ЦК. Скудное образование не помешало Черненко сделать фантастическую карьеру. Причина тому не только давнее знакомство с Брежневым, но и очевидные природные способности. Знакомых и друзей у Леонида Ильича было много, а выдвинул он Черненко.

Когда Брежнев стал руководителем партии, он поставил Черненко во главе общего отдела ЦК. Это был единственный отдел, в котором сектора были номерные:

первый сектор ведал подготовкой материалов к заседаниям политбюро;

второй сектор — подготовкой материалов к заседаниям секретариата ЦК;

третий сектор занимался приемом и отправкой документов;

четвертый — приемом и отправкой шифртелеграмм;

пятому сектору был поручен контроль за исполнением решений ЦК.

Контроль был формальным: следили только за тем, чтобы документы исполнялись точно в срок. Когда подходил срок внесения в ЦК предложений по тому или иному пункту постановления, из общего отдела звонили в отраслевой:

— Срок подходит. Как у вас? Документы готовы?

Шестой сектор — это архив политбюро;

седьмой — архив секретариата;

восьмой — архив «особой папки».

Потом в составе отдела выделили группу по работе с письмами трудящихся (впоследствии подотдел). В целом в общем отделе трудилось около пятисот человек. В основном это были технические работники.

Первый и шестой секторы, которые обслуживали политбюро, находились в Кремле — там заседало политбюро, остальные — в первом подъезде на Старой площади.

В состав общего отдела входили архивы, где хранились высшие секреты государства — от военных до политических. Личный архив Сталина и те взрывоопасные материалы, которые таили от мира и еще больше от собственной страны: оригиналы секретных дополнительных протоколов, подписанных с немцами в 1939 году, документы о расстреле пленных польских офицеров в Катыни. И многое другое, что ограничено наисекретнейшим грифом «особой важности — особая папка» и что все еще не раскрыто.

Даже члены политбюро не имели доступа к этим документам или просто не знали, что там хранится. Только двое имели неограниченный доступ ко всем документам: генеральный секретарь, который, естественно, никогда не бывал в архиве, и Черненко, хранитель секретов партии.

Черненко создал электронную систему обработки информации, вычислительный центр ЦК. Компьютеры были отечественные, минского производства, но он распорядился заткнуть за пояс вычислительный центр Госплана. В общем отделе сформировалась колоссальная база данных по кадровым вопросам — на всю номенклатуру ЦК. Все документы, все постановления заносились в память компьютера. Черненко этим гордился. Любой документ можно было найти за считаные минуты.

Между Кремлем, где сидел Брежнев и где проходили заседания политбюро, и зданиями ЦК на Старой площади провели подземную пневматическую почту, что позволяло мгновенно доставлять нужные бумаги генеральному секретарю. За это Черненко получил Государственную премию.

Раньше общий отдел назывался особым сектором, а руководил им бессменный помощник Сталина — знаменитый Александр Николаевич Поскребышев, пользовавшийся большим влиянием в аппарате. Но и при нем это была всего лишь партийная канцелярия. Черненко превратил отдел в инструмент власти и орган управления партийным аппаратом.

Задача общего отдела — «обслуживание высших органов партии». Имелось в виду организационно-техническое обслуживание. Но получилось иначе. Ни один документ, в том числе самый секретный, самый важный, не мог миновать общего отдела. От Черненко зависело, какие бумаги лягут на стол генеральному секретарю, какие люди получат возможность изложить свое мнение, какую информацию получит генеральный.

Даже материалы КГБ шли через заведующего общим отделом. Только в исключительных случаях председатель Комитета госбезопасности докладывал лично генеральному. Но Юрий Владимирович Андропов появлялся в кабинете Брежнева раз в неделю, а Черненко — каждый день и не один раз.

Помощники Брежнева вспоминали, что Черненко сам приносил Леониду Ильичу все важнейшие документы, поступавшие в высшие эшелоны Центрального комитета, сопровождая их своими комментариями и рекомендациями. Причем делал он это с большим искусством, умел доложить дело так, чтобы оно не вызывало раздражения, сглаживал острые углы, что особенно нравилось Леониду Ильичу.

Когда Черненко возглавил общий отдел, появилась возможность быстро продвигать нужные Брежневу бумаги и тормозить ненужные. Одно решение принималось с курьерской скоростью, другое надолго застревало в партийной канцелярии.

Решения ЦК готовились всеми отделами, обсуждались на секретариате ЦК, а выпускал их в свет именно общий отдел. Известны случаи, когда бумаги, принятые на секретариате, хода не получали — общий отдел их не выпускал. Разумеется, этому предшествовала договоренность с генсеком, но тем не менее это свидетельствует о власти руководителя общего отдела.

От расположения Черненко зависели члены политбюро и секретари ЦК. Они не имели возможности без доклада зайти к генеральному секретарю. Все должны были спросить разрешения, объяснить, по какому вопросу желают видеть генерального. Один только Черненко мог заглянуть к Брежневу в любую минуту и решить любой вопрос.

Даже член политбюро, если он был заинтересован в том, чтобы его предложение получило благословение, должен был по-товарищески заглянуть к Черненко:

— Костя, как дела? Тут у меня одна важная бумага, доложи Леониду Ильичу.

Будущий член политбюро, а тогда первый секретарь Воронежского обкома Виталий Иванович Воротников вспоминал, как составил важную для его области записку и приехал с ней в Москву. Секретарь ЦК по сельскому хозяйству Федор Давыдович Кулаков прочитал все восемь страниц записки, ему понравилось.

Воротников сказал:

— Раз так, Федор Давыдович, тогда доложите Леониду Ильичу.

Кулаков задумался, покачал головой:

— Так у нас ничего не выйдет.

Он позвонил Черненко и стал ему рассказывать суть предложения:

— Надо бы познакомить с идеей Брежнева. А еще лучше, если бы Леонид Ильич принял Воротникова.

Выслушав ответ Черненко, Кулаков сказал Воротникову:

— Иди к Черненко, он все устроит.

Воротников сильно удивился, что член политбюро и секретарь ЦК не решается сам позвонить генеральному, а просит об этом заведующего общим отделом.

Виталий Иванович еще не вник в аппаратные тонкости. Со временем он сам станет членом политбюро, и ему многое откроется. Все документы поступали к Брежневу через Черненко. Брежнев сидел на пятом этаже, Черненко — на шестом. Он даже не стал читать записку, а сказал Воротникову:

— Оставь, а о приеме известим.

Черненко действительно все устроил. Брежнев на следующий же день принял Воротникова.

Константин Устинович избавил Брежнева от неинтересной черновой работы. Он все помнил, все знал, всегда был под рукой, готовый исполнить любое указание. Между ними установились весьма близкие, доверительные отношения, и Леонид Ильич давал Черненко поручения самого деликатного характера, с которыми он не обратился бы ни к кому другому…

Решая кадровые вопросы, Брежнев обязательно советовался прежде всего с Черненко, который все знал о партийных секретарях, о сотрудниках аппарата, о высшей номенклатуре, в том числе весьма деликатные подробности их жизни.

Общий отдел стал ведущим в центральном аппарате не потому, что так Брежнев распорядился, а потому, что Черненко его таким сделал. Он стал проводить ежегодные совещания, собирая работников общих отделов обкомов и крайкомов. На совещаниях присутствовал Брежнев. Он этим поднимал авторитет Черненко.

— Леонид Ильич не просто присутствовал как свадебный генерал, — рассказывал мне Вадим Алексеевич Печенев, который стал помощником Черненко. — Брежнев выступал. Причем без бумажки. Иногда позволял себе назвать Константина Устиновича Костей. Все всё понимали. «Вот Костя вчера звездочку получил. Вы что думаете, это так? Вот как съезд прошел!» И начинал рассказывать. Он заводной был, Брежнев, мог зажечь аудиторию.

Леонид Ильич заботился о своем верном помощнике.

Тогда существовала четкая градация. Высшему партийному руководству по случаю шестидесятилетия присваивалось звание Героя Социалистического Труда. К промежуточным годовщинам давали орден Ленина или Октябрьской Революции. Черненко — хотя у него была не круглая дата — в марте 1976 года получил «Золотую Звезду». Формулировка указа многих поразила — за подготовку и проведение съезда партии. И тут же на мартовском пленуме его избрали секретарем ЦК.

Осенью 1979 года послу в ГДР Петру Андреевичу Абрасимову позвонил из Москвы Брежнев, сказал, что сам возглавит делегацию, которая приедет в Берлин на празднование тридцатилетия ГДР. Спросил, какая ожидается погода, как бы мимоходом сказал, что в составе делегации будет Черненко, и добавил:

— Ты там поговори с Хонеккером — не мешало бы немцам наградить его своим орденом.

Это поручение Абрасимов не успел выполнить.

Во время визита на второй или третий день в комнату советской делегации зашел руководитель ГДР Эрих Хонеккер. Брежнев спросил его:

— Эрих, что тебе — жалко Черненко орден дать?

Хонеккер недоуменно посмотрел на посла, который его не предупредил о пожелании советского лидера. На следующий день вечером приехал первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии в сопровождении нескольких членов политбюро и торжественно вручил Черненко орден Карла Маркса — высшую награду ГДР.

— Брежнев всех именовал по имени-отчеству, всех членов политбюро, а его одного Костей называл, — вспоминал главный помощник Черененко Виктор Прибытков. — Я чувствовал, что ему это не нравилось, но генсек есть генсек. «Ты, Костя, погляди, ну во что ты меня втягиваешь, ты сам с ним поговори». Вот Костя все и делал, очень покладисто и терпеливо…

Константин Устинович не был человеком корыстным, ничего не брал даже в весьма распущенные годы.

— На меня несколько раз выходили крупные руководители, — рассказывал Виктор Прибытков. — «Слушай, тут сейчас праздник, домашнего кое-чего подошлем». Я знал Черненко, поэтому отвечал: «Я сам не могу решить, мне надо с Константином Устиновичем поговорить» — «Да зачем советоваться, что это, взятка?» Я говорил, что таков порядок.

Однажды такую посылку Прибыткову все-таки всучили. Он не знал, что с ней делать, и позвонил жене Черненко:

— Анна Дмитриевна, вот такую штуку я допустил. Она: «Ради бога, не говори Константину Устиновичу». А что с посылкой делать? «Отдай Володе Маркину, начальнику охраны, что-нибудь придумаем». А что придумали? Отдали эти бутылки охране.

Прибытков все-таки пошел к Черненко и рассказал, что есть такие звонки. Как реагировать? Тот ответил:

— Знаешь что, у тебя много работы, не занимайся этим, не бери на себя эту обузу. Будут звонить, скажи, чтобы со мной связывались.

Конечно же, самому Черненко с предложением подношений никто позвонить не смел.

В последние годы жизни Брежнева роль Черненко невероятно возросла. Никто не мог обратиться к генеральному секретарю через голову Черненко. И получить подпись под нужной бумагой, и поговорить с Леонидом Ильичом можно было только через Черненко. Он тщательно фильтровал информацию, поступающую к Брежневу, определял график его работы. Секретари в приемной генсека были его подчиненными.

Брежнев не зря держал возле себя Черненко, которому мог абсолютно доверять. Леонид Ильич не всегда в состоянии был разобраться в том, что подписывал. Именно Черненко следил за тем, чтобы обезопасить шефа от ошибок и глупостей. Брежнев подписывал только то, что приносил Черненко.

Леонид Ильич стопроцентно доверял Черненко, знал, что тот его даже в мелочах не подведет, и часто, ничего не спрашивая, подписывал заготовленные им резолюции. Иногда Константин Устинович просто получал от Брежнева устное согласие и писал на документе: «Леониду Ильичу доложено. Он просит внести предложение». Всё, вопрос решен…

Чем хуже в последние годы своего правления чувствовал себя Леонид Ильич, чем меньше ему хотелось заниматься делами, тем большей становилась роль Черненко. Для Брежнева он стал чуть ли не единственным каналом связи с внешним миром.

В последние годы, когда Брежнев чувствовал себя совсем больным, Черненко стал ему особенно нужен. Когда другие помощники приходили к Брежневу с какими-то неотложными вопросами, он раздраженно говорил:

— Вечно вы тут со своими проблемами. Вот Костя умеет доложить…

Константин Устинович стал тенью Брежнева. Он информировал Леонида Ильича о происходящем в мире. Он готовил и приносил ему проекты всех решений, которые предстояло принять политбюро, в том числе по кадрам. Поначалу Константин Устинович осмеливался только давать советы, а в последние годы часто фактически принимал решения за Брежнева. К тому времени Черненко сам стал полноправным членом политбюро. Только он имел возможность по нескольку раз в день встречаться с генеральным секретарем. Референт Галина Дорошина привозила от Черненко документы и показывала Брежневу, где ему следует подписаться.

Второй человек в партии

Когда Брежнев незадолго до смерти, в мае 1982 года, сделал председателя КГБ Андропова секретарем ЦК и с Лубянки перевел его на Старую площадь, все решили, что больше всего шансов стать преемником у Юрия Владимировича. Но Андропову сообщали, что такие же авансы делались и Черненко, и это заставляло его дополнительно нервничать…

Секретарь ЦК Валентин Михайлович Фалин писал, что в одном из разговоров с Черненко Брежнев сказал ему:

— Костя, готовься принимать от меня дела.

«Не исключаю, — добавил Фалин, знавший толк в кремлевских интригах, — что те же слова в это же самое время слышал от него и кто-то другой. При всех дворах практикуются подобные игры».

Но Юрий Владимирович Андропов занял место Брежнева в ноябре 1982 года потому, что к этому времени уже занимал должность второго человека в партии.

2 декабря на заседании политбюро утвердили распределение обязанностей между секретарями ЦК. В соответствии с протоколом заседания Андропов взял на себя следующие вопросы:

«организация работы Политбюро ЦК КПСС;

оборона страны;

основные вопросы внутренней и внешней политики КПСС и внешней торговли;

подбор и расстановка основных руководящих кадров».

Вторым в списке секретарей стоял Черненко. Ему поручалось вести секретариаты ЦК и курировать важнейшие отделы: все идеологические, оргпартработы, административных органов, а также привычные ему общий отдел и отдел писем.

Третьим значился Горбачев — ему доверили сельскохозяйственный отдел, отдел сельскохозяйственного машиностроения, легкой и пищевой промышленности, отдел химической промышленности. Это было совсем не то, чем хотел заниматься Михаил Сергеевич, но положение второго человека в партии занял Черненко. Он получил право вести заседания секретариата ЦК, а в отсутствие Андропова — политбюро.

Тем не менее страной управлял Андропов — пока физически мог это делать. Он выдвигал Горбачева и важнейшие вопросы решал с его помощью, а Константина Устиновича старательно оттеснял от власти.

Но Юрий Владимирович не успел как следует перетряхнуть кадры. Союзники Горбачева не имели того влияния, каким обладал Черненко. Партийный аппарат живет своими законами.

Сейчас, наверное, не все помнят, но в позднесоветские годы смерть высших руководителей вызывала любые чувства, кроме сожаления и сочувствия. Видя, как сменяет друг друга череда кремлевских старцев, страна была уверена, что каждый сам подбирает себе наследника. В реальности слово генсека ничего не стоило после его смерти.

Конечно, Константин Устинович Черненко и по своим данным, и по состоянию здоровья не мог быть лидером государства. Но таков был механизм советской власти, что после смерти Андропова именно Черненко возглавил страну. Мнение Юрия Владимировича не могло сыграть сколько-нибудь значимой роли при избрании его преемника. Аппарат живет своими законами. Даже ленинские кадровые пожелания в свое время оставили без внимания, не то что предсмертную волю Андропова.

Когда Андропова отвезли в больницу, откуда он уже не выйдет, в руках Черненко оказались все рычаги управления страной. Аппарат ориентировался на второго секретаря ЦК. Так что приход к власти Черненко после смерти Юрия Владимировича был так же предрешен, как и утверждение генсеком Горбачева в марте 1985 года. В последние два месяца жизни тяжело больного Черненко именно Михаил Сергеевич уже фактически руководил текущими делами страны. Он вел заседания политбюро и секретариата ЦК. Он и был кандидатом номер один в генсеки.

Судьбу страны решали четверо: глава правительства Тихонов, министр обороны Устинов, министр иностранных дел Громыко и Черненко. Причем Громыко сам примеривался к посту генерального.

Как это произошло, Устинов потом рассказал главному кремлевскому медику — академику Евгению Ивановичу Чазову:

— Мы встретились вчетвером. Когда началось обсуждение, почувствовал, что на это место претендует Громыко, а его мог поддержать Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя. Знаешь его характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились.

«Я всегда верил Устинову, считая его честным и откровенным человеком. Но в тот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит душой, — пишет Чазов. — Больной, к тому же по характеру мягкий, идущий легко на компромиссы, непринципиальный Черненко вряд ли мог противостоять настойчивому, сильному и твердому Устинову, возглавлявшему военно-промышленный комплекс».

Вместо неизлечимо больного Андропова генеральным секретарем избрали Черненко, и во главе государства оказался столь же безнадежно больной человек. Охране приходилось постоянно выводить его в комнату отдыха, где врачи установили кислородный аппарат, помогавший ему дышать.

«От имени политбюро кандидатуру Черненко предложил пленуму 79-летний предсовмина Тихонов, — писал сотрудник ЦК Валерий Михайлович Легостаев. — Явление этих двух слабых старых людей на политической вершине страны, и без того измученной многолетним зрелищем брежневского увядания, произвело гнетущее впечатление. Как будто бы сам Брежнев вдруг встал из могилы, отряхнул с пиджака землю со снегом и пошел на свое прежнее рабочее место… Крушение всех надежд, тревога, подавленность и вместе с тем веселая отчаянная злоба — дать бы кому-нибудь по морде, а там будь что будет. По моим впечатлениям, именно в такое состояние привело общество избрание Черненко генсеком».

Как же так случилось, что в руководстве остались одни старцы, физически и морально не способные руководить огромным государством? А где же молодые? Почему они не взяли власть? Кадровая политика кремлевских вождей состояла в том, чтобы устранять сильные и самостоятельные фигуры, всех, кто мог составить конкуренцию. Новые и энергичные люди воспринимались как опасность.

Чурбанов и Щелоков

Когда Черненко избрали генеральным секретарем, он пересел на пятый этаж в основном здании ЦК на Старой площади, где находились кабинеты высших руководителей партии. До этого сидел на шестом — с тех пор, как стал секретарем ЦК.

На приставном столике у генерального секретаря стоял «домофон» — аппарат связи с высшими руководителями партии и государства. Нажав кнопку, он мгновенно соединялся с членами политбюро и секретарями ЦК. Вызываемый немедленно снимал трубку светло-желтого, без наборного диска аппарата и откликался: «Слушаю вас, Константин Устинович». Генеральный мог разговаривать, не снимая трубки.

Константин Устинович Черненко запомнился старым и безнадежно больным человеком, который скороговоркой зачитывал приготовленные ему тексты. Это вызывало не столько сочувствие, сколько раздражение. Но он не всегда был таким. Был и он молодым, здоровым, с неплохим чувством юмора и вполне доброжелательным.

О сильных мира сего всегда ходили слухи, которые потом оказывались правдой. Одни детей своих продвигали на высокие посты, другие сами неумеренно обогащались. О Черненко ничего подобного сказать нельзя.

Самое главное состоит в том, что Черненко совершенно не жаждал власти и не стремился стать главой партии и государства. Даже его жена, Анна Дмитриевна, была против того, чтобы он взваливал на себя такую ношу, и откровенно ему это говорила.

Едва Константин Устинович Черненко стал генеральным секретарем, его родного брата Александра утвердили членом коллегии Министерства внутренних дел. А брежневского зятя, Юрия Михайловича Чурбанова, напротив, лишили высокой должности первого заместителя министра. Его-то тесть уже ушел в мир иной.

Со смертью тестя звезда Чурбанова быстро закатилась. После похорон Брежнева он зашел к новому генеральному секретарю Андропову поблагодарить за внимание и поддержку в печальные для семьи дни. Юрий Владимирович обещал тезке:

— Пока я жив, никто вашу семью не тронет.

Но генеральный секретарь терпеть не мог министра внутренних дел Николая Анисимовича Щелокова. Началась чистка его хозяйства. Новый министр Виталий Васильевич Федорчук, человек жесткий и непримиримый, занялся и Чурбановым.

Считается, что при Черненко остановился процесс борьбы с коррупцией, начатый Андроповым. Но именно при Черненко страна узнала о так называемом «узбекском деле». При Черненко бывший министр внутренних дел Щелоков был лишен наград и исключен из партии. А Щелоков-то надеялся, что Черненко ему поможет, ведь они когда-то вместе начинали в Молдавии. Юрий Чурбанов, зять покойного генсека, которого ждала тюрьма, тоже обратился за помощью к Черненко. И тоже безуспешно.

Помощник генерального секретаря Виктор Прибытков вспоминает, как однажды ему позвонил Юрий Чурбанов — так, словно они вчера расстались, хотя виделись один раз и давно, еще в комсомольские годы.

Чурбанов попросил о встрече. Прибытков пригласил:

— Приезжай. Какие разговоры…

— Я не хочу появляться на том этаже, где сидит генеральный…

— Я на шестом, а не на пятом нахожусь. Приезжай! Тут спокойно поговорим…

— Нет, давай лучше на нейтральной территории…

Они встретились у памятника героям Плевны. Чурбанов в штатском сидел на скамеечке.

— Федорчук жмет до предела, — жаловался Чурбанов. — Копает, все копает… Сил никаких нет!

Чурбанов и Прибытков ходили от памятника до входа в метро «Площадь Ногина».

— Ты скажи Константину Устиновичу, — попросил Чурбанов, — что я ни в чем не виноват… Этому Федорчуку все неймется! Без году неделя на министерстве, а поди ж ты…

Чурбанов рассчитывал, что Черненко вступится за зятя Брежнева. В тот же день Прибытков пересказал разговор Черненко. Тот внимательно выслушал своего помощника. Когда Прибытков договорил, Черненко раскрыл лежавшую перед ним папку с документами и сказал:

— Так, начинаем, Виктор, работать. Тут у нас вот на сегодня какие проблемы…

И ни слова о Чурбанове.

Брежнев умер, и прежние обязательства оказались недействительными.

Чурбанова перевели на смешную для него должность начальника Главного управления внутренних войск по военно-научной работе, а вскоре отправили на пенсию и отдали под суд. Процесс над Чурбановым был показательным. Наверное, самым громким в горбачевскую эпоху. Брежневского зятя приговорили к длительному сроку тюремного заключения. Трудно сказать, в какой степени он заслуживал столь сурового наказания.

Виктор Прибытков вспоминает, что окончательно разбираться с Щелоковым пришлось именно Черненко:

«Сложность этой разборки, в частности, заключалась в том, что родной брат Константина Устиновича — Николай Устинович — ходил у Щелокова хоть и не в первых, но в заместителях: в то время он заведовал системой высшего и среднего образования в МВД СССР — всеми учебными заведениями, вплоть до Академии МВД, что на Войковской, а также различными курсами, учебными пунктами и так далее…

(В реальности Николай Черненко не был заместителем министра, он возглавлял Управление учебных заведений и научно-исследовательских учреждений. — Л. М.)

И если Брежнев не мог (или не хотел) наказывать Щелокова лишь по той причине, что когда-то давным-давно они вместе работали в Молдавии, то Черненко (тоже работавший с Щелоковым в Молдавии) дополнительно был отягощен родственной связью с системой МВД. Но отношение Брежнева и Черненко к Щелокову, кажется, было куда сложнее… Однажды, когда вся страна с упоением вчитывалась в главы эпохальных произведений Брежнева: “Малая земля”, “Возрождение”, “Целина”, я задал неосторожный вопрос Константину Устиновичу:

— Не понимаю. Брежнев описывает молдавские годы, а про Щелокова — ни слова. Отчего так случилось?

Черненко, тоже работавший в те годы в Молдавии вместе с Брежневым и Щелоковым и не только читавший указанные произведения Брежнева, но и принимавший самое активное участие в их публикации, внимательно посмотрел на меня и ушел от прямого ответа:

— Есть кое-какие обстоятельства…»

Незадолго до июньского пленума 1983 года, на котором бывшего министра внутренних дел Щелокова и бывшего первого секретаря Краснодарского края Сергея Федоровича Медунова, которого чекисты Андропова обвинили в коррупции, вывели из ЦК, Черненко дал своему помощнику прочитать заключение военной прокуратуры о Щелокове. Там говорилось, что бывший министр «захапал» в личное пользование несколько служебных «мерседесов», что не брезговал забирать домой и на дачу, а также раздавать близким родственникам арестованные милицией вещественные доказательства и конфискованные произведения искусства и антиквариата…

Члены семьи Щелоковых были замечены в обмене в банках огромных сумм в потертых, захватанных, довольно ветхих рублях… Щелоков и его семья не гнушались деньгами, которые следователи ОБХСС вытряхивали из чулок и закопанных в землю бидонов своих «криминальных подопечных». Деньги, изъятые в «теневой экономике» у созревших раньше перестройки «цеховиков» и «рыночных воротил», менялись на новые, более крупные купюры, обращались в личный доход и без того не бедного министра…

Щелоков, еще оставаясь членом группы генеральных инспекторов Министерства обороны, как и Чурбанов, обращался за помощью к Черненко. Он надеялся, что Константин Устинович не бросит его в трудную минуту, ведь они оба были брежневскими людьми. Черненко его принял, но в помощи отказал.

Прибытков вспоминает: «Щелоков появился в дверях черненковского кабинета в привычном мундире. Он был весь увешан наградами. Медали и ордена тонко потренькивали при каждом его, как мне казалось, несколько неуверенном шаге. Лицо Щелокова, покрытое багровыми пятнами, все равно оставалось общего землисто-серого цвета. Бывший министр, кажется, не замечал ничего и никого вокруг: он шел к двери по будто бы начерченной прямой линии. Руки его дрожали…»

Щелоков приносил Черненко справку о том, что он оплатил через банк стоимость двух «мерседесов», предназначенных для МВД, но оказавшихся в личной собственности семьи министра.

— Этим он хочет сказать, что не надо рассматривать его вопрос на пленуме. — Черненко говорил с одышкой — не столько из-за астмы, сколько от гнева. — Как он мог? — несколько раз повторял Черненко один и тот же вопрос, горько качая головой…

В полдень 13 декабря 1984 года Щелоков надел парадный мундир с «Золотой Звездой» Героя Социалистического Труда. На мундире были одиннадцать советских орденов, десять медалей и шестнадцать иностранных наград. Он зарядил двуствольное охотничье ружье и выстрелил себе в голову. Ему было семьдесят четыре года.

Он оставил записку, адресованную генеральному секретарю Константину Устиновичу Черненко:

«Прошу Вас не допустить разгула обывательской клеветы обо мне. Этим невольно будут поносить авторитет руководителей всех рангов, это испытали все до прихода незабвенного Леонида Ильича. Спасибо за все добро и прошу меня извинить.

С уважением и любовью

Н. Щелоков».

О самоубийстве бывшего министра немедленно уведомили Черненко.

Виктор Прибытков вспоминает: «На Черненко это известие не произвело никакого впечатления. Похоже, он давно мысленно вычеркнул этого человека из списка реально живущих на земле. После всего, что он успел натворить, безудержно пользуясь властью, Щелоков для него был совершеннейшим нулем, пустым местом…»

Работа «молодого Маркса»

Профессора и доктора философии Вадима Печенева за искренний интерес к классическому марксизму, а отчасти из-за буйной шевелюры коллеги по ЦК КПСС называли молодым Марксом. Несмотря на долгие годы работы в аппарате, он сохранил естественные, человеческие реакции. Печенев руководил группой консультантов в отделе пропаганды ЦК, а потом стал помощником Черненко.

В недолгую бытность генеральным секретарем Константин Устинович совершил немало добрых поступков, забыть о которых было бы непорядочно. Он охотно разрешал своим помощникам творить хорошие дела и сам старался помогать людям, чем сильно отличался от своего предшественника Андропова. У того мысли текли в обратном направлении. Он все думал, кого бы еще наказать. Черненко же не был злым и жестоким.

— А в конце жизни это был добрый, приятный такой пожилой человек, — вспоминал Чазов, — несколько сентиментальный.

Помощник Черненко по идеологии Вадим Печенев, используя свою высокую должность, помог кинорежиссеру Ролану Антоновичу Быкову выпустить на экран фильм «Чучело», хотя этому изо всех сил сопротивлялись отдел культуры ЦК и Госкино. А первый секретарь Московского горкома Виктор Васильевич Гришин уже успел назвать фильм клеветой на социалистическую действительность…

Печенев сочинил письмо, которое Черненко подписал, с просьбой превратить дачи Бориса Леонидовича Пастернака и Корнея Ивановича Чуковского в литературные музеи, а не выселять оттуда родственников писателей, чтобы переделкинские дома достались руководителям Союза писателей.

К Черненко потоком шли просители, деятели искусств, дети известных родителей.

«У Черненко была одна слабость, — вспоминает Виктор Прибытков, — он не мог отказывать в просьбах, в том числе и личных. Он искренне считал, что если уж дошли до него, то это крайний шаг. Этот его “пунктик” знали и использовали многие. К нему прорывались через секретариат и помощников, через знакомых и знакомых их знакомых».

Он позволил восстановить Вячеслава Михайловича Молотова в партии. За Молотовым, которого пригласили в ЦК, прислали сразу две машины. Во второй сидел врач: в ЦК побаивались, вдруг с ним что-нибудь случится в самый неподходящий момент. Партийным чиновникам и в голову не приходило, что сталинский соратник переживет и самого Черненко, которому он в отцы годился. Вячеслава Михайловича доставили на Старую площадь, где он не был двадцать с лишним лет. Черненко сообщил Молотову, что он вновь является полноправным членом партии и на днях ему выпишут новый партбилет. По этому случаю Молотов позволил себе выпить шампанского.

Черненко одобрил статью Инны Павловны Руденко «Долг» в «Комсомольской правде» о бедственном положении тех, кто вернулся из Афганистана. Это была первая такая публикация, автора могли съесть с потрохами. Ведь не дозволялось ни писать, ни говорить о погибших и раненных в Афганистане. Солдат и офицеров там убивали, но всех заставляли молчать. Сотрудники военкомата являлись к несчастным родителям прямо с врачом — приходилось откачивать людей, которым говорили, что их сын убит, что привезли цинковый гроб и завтра будут тайно хоронить. И людям, чьи дети погибли в далекой стране, запрещалось говорить о своем горе, поминать их.

Только при Черненко начали помогать ветеранам-афганцам.

В 1984 году к нему обратился полковник из Главного политического управления, он предупреждал, что боевые действия в Афганистане превратились в войну с народом, что военные операции приобрели характер полицейских, карательных, они сопровождаются грабежами и осквернением мечетей и святых для мусульман мест.

Черненко переправил письмо министру обороны Устинову с просьбой не только вникнуть, но и позаботиться о том, чтобы полковник не пострадал за свою откровенность.

Вот что Черненко действительно любил — это футбол. Он был поклонником «Спартака». В трудные для футбольной команды времена — в середине 1970-х — многое для нее сделал. Когда «Спартак» потерял место в высшей лиге, Черненко обратился за помощью к знаменитым братьям Старостиным. Они присоветовали поставить старшим тренером Константина Ивановича Бескова, начальником команды стал Николай Петрович Старостин.

Но Бесков был «динамовцем» и, соответственно, действующим офицером МВД. Уход в «Спартак» означал потерю в зарплате и потерю военной пенсии. Черненко нашел решение. Подполковника Бескова откомандировали в «Спартак», оставив в кадрах внутренних войск. Нужных «Спартаку» игроков забирали из «Динамо» и ЦСКА. Если требовалось, Черненко сам звонил и министру внутренних дел, и министру обороны. Ему они отказать не могли. Лучшего болельщика у «Спартака не было. В 1977 году «Спартак» вернулся в высшую лигу, в 1979-м стал чемпионом.

Когда во МХАТе поставили яркую и темпераментную пьесу Михаила Филипповича Шатрова «Так победим!» с Александром Александровичем Калягиным в роли Ленина, спектакль не пропускали. Главный режиссер театра Олег Николаевич Ефремов обратился к Черненко. И он помог. Привел на спектакль все политбюро во главе с Брежневым. Леонид Ильич был уже плох, мало что понял, но для театра это в ту пору имело огромное значение. Блюстители идеологической чистоты оставили МХАТ в покое.

Главный режиссер Театра на Таганке Юрий Петрович Любимов, когда его совсем уж допекли, обратился к Черненко. Константин Устинович, по всем отзывам, был человеком вполне доброжелательным.

Любимов позвонил ему по «вертушке», стоявшей в кабинете директора Института физических проблем, знаменитого академика Петра Леонидовича Капицы (он когда-то участвовал в разработке ядерного оружия, и с тех пор у него остался аппарат правительственной связи АТС-2).

— Не может быть! — удивился Черненко рассказу Любимова о том, как его преследуют. — Ну и ну, вот, оказывается, до чего мы дожили.

— Неужели я вам буду неправду говорить? — продолжал Любимов. — Извините, что я вас побеспокоил. Просто я больше не могу так работать.

— Перезвоните мне через несколько дней, — сказал Черненко, — а я разберусь.

Но в следующий раз Константин Устинович, которого, видимо, накрутили, был уже не так любезен:

— Почему вы к нам обращаетесь? У вас есть свой секретарь ЦК по пропаганде, товарищ Зимянин, он такой же секретарь ЦК, как и я. Обратитесь к товарищу Зимянину, он этим занимается.

— Вы знаете, — пояснил Любимов, — с ним очень трудно: он не слушает. Он громким голосом очень быстро читает большую нотацию, и на этом разговор заканчивается. Бесполезно…

— Я вам повторяю: позвоните товарищу Зимянину, — закончил разговор Черненко.

Любимов позвонил Зимянину.

— Мы вам покажем! — возбужденно говорил Михаил Васильевич. — Вы что это беспокоите членов политбюро, до какой наглости вы дошли!

То есть Черненко действительно попросил Зимянина разобраться. Вот тот и разбирался:

— Все ваше окружение антисоветское!

— Ну, раз все антисоветчики, один вы советчик, то посоветуйте хоть что-нибудь.

— Ах, вы еще это, шутить, я вам дошучусь!

Смерть министра обороны

Перед назначением председателем Совета министров Казахстана Нурсултана Абишевича Назарбаева трижды вызывали в Москву — на смотрины. Несколько дней Назарбаев сидел безвылазно в гостинице. Но Черненко был совсем плох, не мог найти в себе силы встретиться. Назарбаеву звонили:

— Принять не может — болен. Лети обратно.

Через неделю снова вызов в Москву. Сидел в той же гостинице, пока не позвонили:

— Возвращайся в Алма-Ату.

И только с третьей попытки получилось. В марте 1984 года в кабинет генерального секретаря его привел главный партийный кадровик Егор Кузьмич Лигачев. Он коротко представил Назарбаева генеральному секретарю. Константин Устинович даже не смог ничего произнести, кроме нескольких слов:

— Вернетесь, передайте привет товарищам.

Весной 1984 года министра юстиции Владимира Теребилова вызвали в ЦК. С ним разговаривал Горбачев, который предложил перейти председателем Верховного суда СССР. Затем Теребилова, как положено, провели к генсеку. Беседа с Черненко заняла несколько минут. Здороваясь, он даже не встал. Спросил:

— С Горбачевым переговорили? Ну и ладно… Я вас знаю.

И вяло махнул рукой.

Черненко продержался еще год. В определенном смысле избрание его было подарком судьбы для Горбачева. Если бы генеральным избрали, скажем, более крепкого Андрея Андреевича Громыко, он бы надолго занял кресло. Михаил Сергеевич мог бы и не дождаться, пока оно освободится.

Черненко, надо отдать ему должное, не пытался отодвинуть Горбачева, как многие поступили бы на его месте. К Михаилу Сергеевичу у него могло быть завистливое и неприязненное отношение: молодой, здоровый, я скоро уйду, а он сядет на мое место. Но он под держивал Горбачева.

Михаил Сергеевич смог стать генеральным только потому, что Черненко настоял на том, чтобы в его отсутствие именно Горбачев вел заседания секретариата и политбюро.

Но сам Черненко чувствовал себя все хуже.

Дмитрий Федорович Устинов, оптимист и жизнелюб, был опорой Черненко. Поддержка министра обороны многое значила для Черненко. С ним Константин Устинович чувствовал себя увереннее и бодрее.

Устинов рассказывал ему:

— Ты знаешь, я тут своих помощников поднял на крыло. Прихожу утром в девять и говорю: «А где у тебя чемодан?» — «Какой чемодан?» — «Как какой? Мы через полчаса летим в Североморск». Ну, они мужики тертые, у них всё при себе. Вызвали машины и в аэропорт. Полетели в Североморск. Никто ничего не знал, даже командующий флотом. Я им говорю: «Веди на подлодку. Погляжу». Протащил их там через кубрики. Они запыхались. Потом собрал военный совет и объяснил, зачем приехал: начинаем новое строительство. Вечером улетел.

И радостно заключил:

— Дал я им шороху!

Осенью 1984 года состоялись совместные военные учения на территории Чехословакии. В них принимали участие Устинов и министр национальной обороны Чехословакии генерал армии Мартин Дзур. Он стал министром обороны еще при Александре Дубчеке, во время Пражской весны. В августе 1968 года генерал приказал армии не оказывать сопротивления вступившим в страну войскам Варшавского договора, поэтому сохранил свой пост, когда других соратников снятого с должности либерального первого секретаря ЦК компартии Чехословакии выбросили из политической жизни.

После маневров советская делегация задержалась, чтобы принять участие в праздновании сорокалетия Словацкого национального восстания. Советских гостей повезли в горы, прием устроили на открытой террасе. Погода была плохая. Устинов сильно простудился. Возможно, заразился от кого-то вирусной инфекцией, которую вначале приняли за обычный грипп. Военачальники братских армий, как это было принято, крепко обнимались и жарко целовались. Тот же недуг поразил и министра обороны Чехословакии генерала Мартина Дзура…

Вернувшись с маневров, Устинов почувствовал недомогание, у него началась лихорадка, очаг инфекции возник в легких.

Министру обороны предстояло провести большое совещание: подводились итоги боевой и политической подготовки Вооруженных сил СССР в 1984 году и ставились задачи на будущий год. Собрали все руководство вооруженных сил страны — военных округов, групп войск, армий, корпусов. Присутствовал центральный аппарат Министерства обороны и Генерального штаба, а также представители ЦК КПСС, Совета министров, военно-промышленного комплекса, Министерства иностранных дел и Комитета госбезопасности.

А чувствовал себя министр очень плохо.

«Все присутствующие обратили внимание на состояние Дмитрия Федоровича, — рассказывал заместитель начальника Главного политического управления генерал-полковник Борис Павлович Уткин. — Он был менее энергичен, чем прежде, плохо выглядел. Отнесли это к озабоченности предстоящим совещанием. Между тем объяснялось это другим — болезнью».

На другой день Устинов должен был произнести большую речь. Министру советовали выступить коротко, а основной доклад поручить первому заму — маршалу Сергею Леонидовичу Соколову. Устинов не соглашался. Начальник Центрального военно-медицинского управления Федор Иванович Коротков распорядился сделать ему какие-то уколы. И он вышел на трибуну.

Минут тридцать Устинов говорил нормально. За его спиной офицер Генштаба по ходу доклада демонстрировал те или иные таблицы, карты, схемы. А потом Устинов побледнел, стал ошибаться, как-то странно запинаться. Все поняли: с министром что-то неладное. Казалось, он сейчас упадет. Его помощник генерал Игорь Вячеславович Илларионов — к президиуму:

— Не видите, что ли? Он сейчас свалится.

Когда Устинов опять запнулся, Соколов подошел к министру:

— Дмитрий Федорович, пора нам перерыв сделать.

Устинов пытался еще что-то говорить, но помощник взял его под руку и помог сесть. После двадцатиминутного перерыва на трибуну поднялся маршал Соколов:

— Министр обороны поручил мне дочитать его доклад.

Вызвали врачей. Чазов забрал Дмитрия Федоровича к себе в Центральную клиническую больницу, откуда тот уже не выйдет. Хотя поначалу ничто не предвещало трагического исхода.

Устинов был заводным и веселым человеком, отличался таким жизнелюбием, что его трудно было выбить из колеи. Обладал фантастической работоспособностью и, казалось, отменным здоровьем. Однако он перенес болезнь и смерть жены, что сильно на него подействовало. Болел сам, и серьезно: две операции по поводу злокачественной опухоли, инфаркт миокарда, урологическую операцию. Он продолжал работать в прежнем бешеном темпе, не давая пощады ни себе, ни другим. Надорвался, и страна надорвалась вместе с ним.

Из больницы он позвонил своему первому заместителю в Министерстве обороны маршалу Василию Ивановичу Петрову. Голос был слабый, и Петров не сразу понял, кто с ним говорит.

Устинов огорченно произнес:

— Вы меня не узнаёте.

Вот теперь маршал сообразил, что звонит министр:

— Петров, слушаю вас.

— Я должен был лететь во Вьетнам на празднование сорокалетия их армии, — сказал Устинов, — врачи не разрешают. С моей группой летите вы! Вопрос согласован с Ле Зуаном и Константином Устиновичем Черненко.

— Я постараюсь с честью эту задачу выполнить, срыва не будет, — обещал маршал Петров и поинтересовался: — Как у вас дела, Дмитрий Федорович?

— Воспалились легкие, но эту болезнь я преодолею, — ответил тот тихо.

«Перед заседанием политбюро, — записал в дневнике председатель Совета министров России Виталий Воротников, — Черненко информировал, что Устинов несколько дней в больнице. Наступило резкое ухудшение. (А я не знал, что с ним. Рак? Неизвестно.) Все посочувствовали — надо надеяться. Состояние здоровья, особенно руководителей страны, тайна за семью печатями, никакой информации не получишь. Каждый имел в поликлинике определенный код (номер истории болезни). Под этот код шли все процедуры, лекарства. Кто и когда завел такой порядок?»

Устинова положили на третьем этаже в Центральной клинической больнице, где в люксе на четвертом этаже обосновался тяжело больной генеральный секретарь. Черненко периодически укладывался на больничную койку. Немного подлечат, он выйдет.

Огорченный Константин Устинович пошел навестить Дмитрия Федоровича: что же он там расхворался? Устинов, лежа на больничной койке, утешал генсека:

— Держись, Костя! Ну, ты давай, не поддавайся. Ничего, все пройдет, все нормально. Твоя болезнь обязательно отступит. Нам не пристало сдаваться…

— Ты-то как сам?

— Я пробуду дня три-четыре, оклемаюсь — и на службу, хватит тут лежать. Работы невпроворот, дел уйма.

А через четыре дня его не стало.

Лечение не давало эффекта. Несмотря на проводимую терапию, у Дмитрия Федоровича шел инфекционный процесс вирусного происхождения. Начала увеличиваться аневризма аорты, что грозило разрывом сосуда и мгновенной смертью. Устинова пришлось оперировать. Операция протекала тяжело — массированное кровотечение. Обычное переливание крови не помогало, прибегли к прямому переливанию. Подошла кровь присутствовавшего в операционной анестезиолога, его сразу положили на стол.

Несмотря на усилия медицины, Устинов 20 декабря 1984 года погиб от нарастающей интоксикации. Заболевший одновременно с ним министр национальной обороны Чехословакии генерал армии Мартин Дзур пережил его на три недели.

«Умер Устинов, — записал в дневнике заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев. — Хоронят обыденно. Видно, не хотят «“ акцентировать”».

На похороны Черненко не пришел, хотя смерть Устинова была для него сильнейшим потрясением. Этот удар был сильнее, чем смерть Брежнева.

— Дмитрий Федорович, я от тебя этого не ожидал, — с горечью произнес он.

Но врачи запретили ему присутствовать на похоронах из-за сильного мороза.

Пока веселый, мажорный, заводной Устинов был рядом, Черненко еще бодрился. Потеряв надежного соратника, Константин Устинович совсем сник. Ему самому жить оставалось считаные недели.

Тайная дипломатия Громыко

9 января 1985 года на политбюро рассматривался вопрос об участии в совещании политического консультативного комитета Организации Варшавского договора в Софии. Черненко предоставил слово академику Чазову. Тот сказал:

— Константин Устинович не сможет возглавить советскую делегацию. Выезд генерального секретаря куда-либо нежелателен.

7 февраля Черненко в последний раз приехал в свой кабинет. Сказал членам политбюро:

— Я на некоторое время как-то вышел из боевого строя, но старался внимательно читать все документы и по наиболее важным вопросам принимать решения. Думаю, что нам следует продолжать в таком же духе нашу работу, не выдумывая каких-то новых форм.

Черненко поздравил с днем рождения члена политбюро Григория Васильевича Романова, которого Андропов перевел из Ленинграда секретарем ЦК по оборонному комплексу. Обсудили несколько вопросов, и Константин Устинович с трудом поднялся:

— Желаю всем товарищам больших успехов.

Пока Черненко оставался генеральным, все шло по обычной колее. Решили снимать о нем большой документальный фильм. Уговорили героя:

— Давайте сделаем фильм к следующему партийному съезду. Такой фильм, который вам понравится.

Режиссером должен был стать известный документалист Леонид Владимирович Махнач. Запланировали съемки там, где работал будущий генеральный, — в Красноярске, Пензе, Молдавии. Но не успели…

В феврале его помощники работали над статьей, которая должна была появиться за подписью Черненко. В эти дни он почувствовал себя лучше и из Центральной клинической больницы приехал к себе на дачу в Усово. Его старший помощник Прибытков жил там же. Вечером он с женой и сыном пошел в кино. Во время сеанса по трансляции объявили:

— Прибыткову срочно выйти.

Оказывается, его ищет Черненко:

— Константин Устинович просит вас срочно позвонить.

Что случилось? В одиннадцатом часу встревоженный Прибытков позвонил генеральному на дачу.

— Слушай, — сказал Черненко, — вот мы говорили с Вадимом Печеневым, хотели вставить кусок о социальной политике партии. Но что-то этого куска нет. У тебя есть текст под руками? Ты завтра договорись с Вадимом — кусок должен быть.

А голос очень слабый…

Виктор Гришин в марте 1985 года вытащил умирающего Черненко из постели, чтобы вручить ему удостоверение об избрании депутатом Верховного Совета РСФСР. Рядом с ним стоял первый секретарь Куйбышевского райкома партии Юрий Анатольевич Прокофьев.

Прокофьеву дозволили присутствовать на этой печально знаменитой церемонии, показанной в программе «Время», и подарить умирающему генеральному секретарю цветы, потому что именно его району выпала счастливая доля выдвинуть Черненко в депутаты Верховного Совета РСФСР. Скучный и мелкий чиновник, Прокофьев как начал в школе трудовую деятельность старшим пионервожатым, так и шел неостановимо по комсомольской лестнице. Потом его перевели на партийную работу, и он стал трудолюбиво двигаться вверх. Пройдет несколько лет, и Прокофьев займет место Гришина.

Страна увидела, что глава государства еле стоит на ногах. Черненко неадекватно оценивал свое состояние. Ему казалось, что, держась за ручку кресла, он может стоять. На самом деле он был плох. Но сказать ему, что в таком состоянии не следует вообще участвовать в публичной церемонии, никто не решался.

Андрей Андреевич Громыко упрекал других членов политбюро за раболепство. Рассказывал сыну, как они с Андроповым были у тяжело больного Брежнева. Тому нездоровилось. Леонид Ильич вдруг сказал:

— А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще. Надо что-то предпринимать.

Брежнев был настроен на серьезный, долгий разговор. Но Андропов тут же сказал:

— Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите. Соратники у вас крепкие, мы не подведем.

Брежнев растрогался и со слезами на глазах ответил:

— Если вы все так считаете, то еще поработаю.

Громыко осуждал Андропова за лесть, но сам практически то же самое сказал уже умиравшему Черненко.

Дня за три до своей смерти Константин Устинович позвонил министру иностранных дел:

— Андрей Андреевич, чувствую себя плохо. Вот и думаю, не следует ли мне самому подать в отставку. Советуюсь с тобой…

Громыко не хотел рисковать:

— Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, насколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично.

— Значит, не спешить? — переспросил с надеждой в слабеющем голосе Константин Устинович.

— Да! Спешить не надо, это было бы неоправданно.

Черненко остался доволен разговором. Громыко подтвердил свою славу великого дипломата. Для страны такая дипломатия была, конечно, губительна. Но министр в эти сложные дни думал о себе.

Черненко пришел к власти в момент обострения отношений с Соединенными Штатами. Константин Устинович считал своей важнейшей задачей смягчить напряженность и улучшить отношения с Западом, избавить людей от страха войны.

Вместе с министром иностранных дел Громыко он принимал премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Как положено, зачитал заготовленный текст, а потом вдруг сказал Тэтчер:

— Давайте дружить по всем линиям. У нас есть много резервов, контактов, возможностей для настоящих отношений дружбы между нашими народами, между правительствами… Что нам мешает?

Громыко испугался: не полагалось так разговаривать с западными политиками. Дружить можно было только с соцстранами. А Черненко был искренен в своем желании прекратить конфронтацию. Но его слова остались благим пожеланием. В мире плохо понимали, что происходит в Советском Союзе, отгородившемся от всего мира.

Когда в феврале 1983 года американская делегация прилетела на похороны Юрия Андропова, эксперты по Советскому Союзу даже не знали, был ли он женат, — настолько мало было о нем известно. На похоронах они впервые увидели его вдову.

О Черненко в Вашингтоне знали еще меньше. Опять же не подозревали о том, как серьезно он болен. Президент США Рональд Рейган строил планы в отношении советского руководителя. Записал в дневнике:

«22 февраля 1984 года. Мы с государственным секретарем Шульцем обсуждали дела с Советами: как мы должны реагировать на мягкий тон Черненко в беседе с Шульцем. У меня есть хорошее ощущение, что я должен обсудить с ним наши проблемы один на один и попытаться убедить его в том, что Советы много приобретут, если присоединятся к семье народов».

Через десять дней, 2 марта, Рейган пометил в дневнике: «Секретное совещание с участием нашего посла в Москве Хартмана. Обсуждали план установления контактов с Советами. Я убежден, что настало время мне встретиться с Черненко в июле. Мы собираемся начать с контактов на министерском уровне — обсуждать темы, которые были заморожены после того, как сбили корейский самолет».

Рональд Рейган последовательно писал личные письма трем руководителям Советского Союза: Брежневу, Черненко и Андропову. С каждым из них хотел встретиться и поговорить. Не удалось, все трое были слишком больны, чтобы найти в себе силы для поездки в Соединенные Штаты на переговоры. Как выразился Рейган, «они умирают, не дождавшись встречи со мной».

В полдень 10 марта 1985 года генеральный секретарь ЦК КПСС потерял сознание. В 19 часов 20 минут у него остановилось сердце.

11 марта был пасмурный и тоскливый день. На заседании политбюро академик Чазов зачитал медицинское заключение о смерти Черненко.

«Меня разбудили в четыре часа утра и сообщили, что умер Черненко, — пометил в дневнике президент Рональд Рейган 11 марта. — Я задумался над тем, надо ли мне ехать на похороны. Инстинкт говорит: нет. Джордж Шульц пытался меня переубедить, но не сумел. Не думаю, что он на самом деле хочет, чтобы я ехал… Есть сообщения, что Горбачев возглавит Советский Союз».

Печалились, похоже, только семья и ближайшее окружение покойного. И на поминки по Черненко члены политбюро не приехали. Появился лишь секретарь ЦК по промышленности Владимир Иванович Долгих, тоже выходец из Красноярска.