Вознесение гор

Глава 17

Даниэл очнулся, лёжа в маленькой кровати. Она не слишком отличалась от его собственной, и если бы не разница в комнате, то он мог бы вообразить, что снова оказался дома. Его била сильная дрожь, хотя он, похоже, был накрыт плотным пледом и несколькими одеялами. Его тело чувствовалось сухим, обезвоженным, будто он целые дни провёл без воды.

Рядом с кроватью на столике стояли кувшин с водой и чашка, так что он налил себе воды, или, по крайней мере, попытался — минимум половину он пролил на пол, настолько сильно дрожали у него руки. Допив содержимое чашки, он снова осел на кровать, поплотнее натянув одеяла себе до шеи.

Когда он снова очнулся, у кровати была женщина. Ей, наверное, было за двадцать, хотя черты её лица были крупными и грубыми, как если бы она вела тяжёлую жизнь. Нос её был слегка скошен в сторону посередине, отчего её лицо выглядело несимметричным. Даниэл мог лишь предположить, что её нос был когда-то сломан, возможно неоднократно. Самым заметным в ней было то, что она не носила никакой одежды.

Одна её рука приподнимала его голову, и она поднесла чашку к его губам:

— Пей, баратт, иначе умрёшь, — сказала она почти лишённым сочувствия голосом. По её ауре он видел, что эта задача её раздражала, будто она предпочитала делать что угодно кроме как ухаживать за ним.

Он стал пить.

— Прошу прощения за причиняемое мной беспокойство, — сказал он ей, пытаясь отразить на своём лице благодарность.

Её единственным ответом было сплюнуть на, как он только сейчас осознал, земляной пол:

— Если можешь говорить, значит можешь есть, — ответила она. Женщина вышла, и чуть погодя вернулась с миской, которая пахла каким-то бульоном или супом. Она поставила миску на стол рядом с ним, а затем снова ушла.

Даниэл заснул прежде, чем попробовал бульон, а когда проснулся, тот уже остыл, и на поверхности плавали кусочки свернувшегося жира. Не сумев найти ложку, Даниэл стал просто пить из миски, проливая часть бульон себе на рубашку, когда у него тряслись руки. Он был дико голоден, и, несмотря на недостаток вкуса, выпил всё до конца, проглатывая маленькие кусочки мяса и неизвестных овощей, когда те соскальзывали ему в рот. Выбившись из сил, он откинулся на кровать, и вскоре у него закрылись глаза.

Позже женщина растрясла его, и Даниэл с удивлением осознал, что больше не чувствует жара или холода, а тело лишь слегка ноет, и ощущается некомфортно. Его бельё пахло застарелым потом, и он чувствовал скопившуюся за воротником грязь.

Ему также нужно было пописать.

Женщина протянула ему ещё одну миску, но принимая её, Даниэл спросил:

— Я могу где-нибудь облегчиться?

Она указала на притулившуюся у одной из стен глиняную вазу с тяжёлой крышкой, и Даниэл понял, что это, наверное, ночной горшок. Его родители ими не пользовались, но он слышал, что такие были у многих горожан в Колне, предпочитавших не выходить из дому холодными ночами.

— Благодарю, — сказал он, но она лишь хмыкнула в ответ, выходя прочь.

Писать в горшок было непривычно.

Впервые осмотрев комнатушку, в которой он находился, Даниэл задумался, куда делась его одежда. Замёрзнув, он быстро забрался обратно в кровать.

Следующие несколько дней текли медленно. Женщина возвращалась по несколько раз в день, принося ему всё более плотную пищу, в отличие от простого бульона. Она никогда не говорила, если он не задавал ей вопросы, и даже на них она иногда отказывалась отвечать.

— Где моя одежда?

Кривоносая проигнорировала его вопрос. Так он мысленно обозвал её, поскольку никакого имени получше у него для неё не было. Она упорно отказывалась называть своё настоящее имя, и, похоже, его собственное её тоже не интересовало, когда он назвался.

Несмотря на странный уход, Даниэл шёл на поправку. Его больше не лихорадило, и у него был здоровый аппетит. Бывшая у него на голове повязка исчезла — её убрали в какой-то момент, пока он был без сознания. Остаток его уха был воспалён, но теперь воспаление утихло. Оставшийся обрубок ныл, и был покрыт толстой коростой. Даниэлу было трудно держать свои руки подальше от него, но он знал, что если будет теребить ухо, то оно может снова начать кровоточить.

Больше всего в его новом жилом положении фрустрировала полная изоляция, а также неумолимая скука. Ему нечем было заняться, не с кем поговорить, и ему уже несколько раз сказали сидеть на месте. Полное отсутствие одежды также не помогало.

Большую часть свободного времени он проводил, наблюдая за миром вне своей комнаты. Он пытался найти подходящую щель или дырку в стенах или двери, но они все были слишком маленькими. Даниэл был вынужден полагаться на своё особое чувство, чтобы исследовать мир вне деревянных стен.

Он был в городе, и, к его удивлению, тот был гораздо больше Колна. Возможно, он был даже больше Дэрхама, хотя Даниэл ни разу там не был, так что не мог сравнить. В пределах его восприятия не росло ни одного дерева богов — они переставали расти на некотором расстоянии от края города, где начинались здания.

Сами дома были полностью деревянными, но построены были странным образом. Даниэл не мог найти ни следа досок или каких-либо разрезов. Выглядели здания так, будто они просто выросли из земли, подобно дыхательным корням болотного кипариса. На них не росло ветвей или листьев — каждое здание было просто поднимавшейся из земли шишковатой массой древесины. Даже двери, похоже, каким-то образом являлись одним целым со зданиями. Петли оказались совсем не петлями, а какого-то рода гибким веществом, которое позволяло им открываться и закрываться, одновременно крепко удерживая дверь.

Направив своё восприятие вниз, Даниэл увидел, что древесина, которая поднималась, образуя каждое здание, вся была частью одного единственного корня, если его можно было так назвать. Даниэл начал подозревать, что сам корень шёл от одного или нескольких деревьев богов за городом, но не мог проследить его достаточно далеко, чтобы подтвердить эту мысль.

Обитавшие в этих зданиях люди и сами представляли интерес. В области ближе всего к Даниэлу было много похожих, однокомнатных жилищ. Они не были частью более крупных зданий, каждое из них на самом деле было просто одной комнатушкой, отдельной и индивидуальной, и в каждой был лишь один жилец.

Жильцы различались размерами, полом, формой и возрастом, но все они обладали одной общей чертой. Никто из них не носил одежду. Они были голыми, все до одного, и все очевидным образом светились силой.

Их яркость разнилась, как догадался Даниэл, согласно их относительной силе. Некоторые носили щиты, закрывавшие их тела, из-за чего было труднее увидеть их ауру, и оценить силу. Судя по его наблюдениям, они почти не разговаривали друг с другом, предпочитая проводить своё время в одиночестве. Гигиена была на минимальном уровне, и Даниэл совершенно не сомневался, что его мать была бы шокирована тем, как они жили.

Большинству из них было позволено покидать свои комнаты и возвращаться в них без ограничений, вынося свои собственные ночные горшки в лес, и где-то там их опорожняя, но Даниэл в их число не входил. Приносившая ему еду женщина строго приказала ему никогда не выходить. В какой-то момент он попытался открыть дверь, но та не поддавалась его касанию так, как поддавалась женщине, и на ней не было никакой очевидно щеколды или какого-то иного механизма для открывания.

Он был в плену.

После второй недели без какого-либо реального общения с людьми он уверился, что сходит с ума. Он начал обдумывать варианты, такие как прогрызть зубами дыру в двери. Настолько глубоким было его отчаяние.

Дверь открылось, и двое незнакомых ему мужчин жестом приказали ему пойти с ними. Оба носили ту же кожаную броню, что он видел на надзирателях. Словами они себя утруждать не стали, просто жестикулируя ему руками.

— У меня нет никакой одежды, — заупирался он, слегка смущаясь.

— Молчать, баратт! — рявкнул один из них.

— Но… — Вторая ремарка Даниэла спровоцировала их на действие.

Тот, что стоял ближе всего, подсёк ему ноги, в то время как другой развёл ладони, создав красную линию чего-то вроде похожей на верёвку энергии.

— Говори только тогда, когда к тебе обращаются, — приказал тот, кто подсёк его, и надавил ему на шею ладонью, пока второй хлестнул его плечи красным кнутом. Создаваемая им обжигающая боль заставила Даниэла задохнуться, и стёрла из его головы все мысли.

После первого удара они отпустили его, и красный кнут исчез.

— Встань, — сказал один из них, и Даниэл послушался, не осмеливаясь ответить.

Забыв о наготе, он последовал за ними по узким улочкам их города. Они шли почти две мили, а Даниэл пытался тщательно запомнить дорогу. Переулки между домами не были прямыми — они случайным образом виляли, не подчиняясь никакому очевидному принципу или замыслу. По большей части здания были маленькими, однокомнатными жилищами вроде того, где держали Даниэла, но по мере приближения к центру образования, о котором он начинал думать как о городе, Даниэл увидел и более крупные здания, о назначении которых он мог лишь гадать.

Они наконец остановились рядом с самым крупным зданием, какое он когда-либо видел. Оно возвышалось над остальными, поднимаясь в небо почти на сотню футов. По другую его сторону была большая круглая область диаметром по крайней мере в сотню ярдов. Со всех сторон кроме стороны, обращённой к зданию, эту область окружали то ли сидения, то ли ступени.

Их встретил чернокожий лесной бог, и Даниэла сдали на руки двум другим мужчинам, таким же обнажённым. Первые двое, бывших, как он догадался, надзирателями, ушли, а голые принялись жестами отдавать ему приказы. Все трое последовали за лесным богом в обход здания, пройдя через небольшие ворота, и выйдя в крытую область сбоку от круглого поля.

— Выходи туда, и жди, когда свет сменится на красный, — сказал лесной бог.

— И что мне делать? — спросил Даниэл.

— Тебе не сказали? — спросил золотоволосый мужчина. Даниэлу было трудно смотреть в его кроваво-красные глаза.

— Нет, сэр, — кротко ответил он. Даниэл не хотел получить ещё один удар плетью, хотя уже успел заметить, что после предыдущего раза на нём не осталось ни царапины.

Бог засмеялся, позабавившись какой-то тайной шутке:

— Просто выходи на поле. Твой противник скоро тебе всё продемонстрирует.

Нервничая, Даниэл сделал, как ему было велено, и как только он вышел на открытое пространство, по краям поля взметнулась вверх стена энергии, окружив поле куполом из будто бы непробиваемой силы. В противоположной стороне, более чем в восьмидесяти ярдах, стояла маленькая девочка.

— Привет? — неуверенно сказал Даниэл, но она проигнорировала его оклик.

Девочка была обнажена, как и почти все, кого он здесь видел, за исключением надзирателей и лесных богов, и ей вряд ли было больше одиннадцати или двенадцати лет. Грудь её всё ещё была плоской, а бёдра были практически лишены изгибов. Вокруг неё не было щита, но Даниэл видел, что она обладала сильным сиянием. Однако его внимание приковали к себе её волосы. Они были ярко-рыжими, и хотя стрижка её была короткой, он не мог не вспомнить о Кэйт.

Круглые границы поля были отмечены в четырёх точках длинными шестами, поднимавшимися из окружавшей поле стены. На кончике каждого шеста была деревянная сфера, испускавшая видимый свет. Когда Даниэл вошёл, они светились синим, но теперь цвет сменился на красный.

В его ушах прозвучал громкий звук, вроде музыкального звона, когда сферы сменили цвет. Девочка, стоявшая на противоположном конце поля, сразу же исчезла.

— Какого чёрта? — выпалил Даниэл, прежде чем закрыть рот. Секунду назад она стояла там, ясно видимая как для его глаз, так и для его «иного» восприятия, а затем полностью исчезла. От неё не осталось ни следа. Она будто совершенно прекратила существовать.

Даниэл ждал, совершенно сбитый с толку, не зная, что делать, или что от него ожидалось. Минуту спустя девочка ненадолго появилась снова, мелькнув лишь в десяти ярдах от него. Его разум её не ощущал… лишь его взгляд отметил её мимолётное присутствие. Озадаченный, Даниэл повернулся в том направлении, где видел её.

Она снова появилась, но на этот раз прямо позади него, и он заметил её своим разумом, а не глазами. Даниэл увидел, как её аура всколыхнулась, и от как от неё метнулась прочь вспышка силы, пройдя через его поясницу, и выйдя из живота. Он почти ничего не почувствовал кроме странного колющего ощущения. Бросив взгляд вниз, он увидел, как из маленькой дырки у него в животе потекла кровь.

«Она пырнула меня!». Его разум не сразу осознал это, но Даниэл почувствовал, как боль в его пояснице и животе начала расти. Он отшатнулся в сторону как раз в тот момент, когда девочка снова появилась, послав ещё один импульс силы через то место, где он только что стоял. Она исчезла прежде, чем он смог отреагировать.

— Она пырнула меня! — заорал он в пустоту, надеясь, что кто-нибудь услышит его. Он знал, что это не могло быть правильным. Даниэл не был уверен, что следовало использовать именно слово «пырнула», поскольку она не пользовалась ножом, однако времени найти более подходящий термин у него не было.

Кто бы ни наблюдал за ним, ответа не было, но Даниэлу показалось, что он услышал смех.

Рыжая снова возникла, на этот раз по левую сторону от него. Она снова послала в него крошечную вспышку силы, пронзив бедро его левой ноги. Даниэл заметил, что ощутил её появление лишь своим разумом. Она оставалась полностью невидимой для его глаз. Когда она появилась в первый раз, перед тем, как пырнула его, всё было наоборот.

«Она не исчезает, она каким-то образом делается невидимой», — сделал наблюдение он. «Она может заставлять себя проявляться либо для зрения, либо для разума, по выбору».

Его нога подогнулась под его весом, и он ощутил, как следующая её атака прошла по воздуху там, где была его голова. Этот удар стал бы для него последним.

«Но она не может определить, где я нахожусь, когда сама полностью невидима — иначе я уже был бы мёртв». У него сложилось впечатление, что она снова проявилась для его разума потому, что для использования своих способностей в нападении на него ей приходилось становиться видимой для той странной силы, которую они применяли, чем бы она ни была. Первый раз она появилась для того, чтобы оценить расстояние — чтобы увидеть, не сдвинулся ли он с места. «Следующая атака придётся прямо сюда, поскольку она заметила меня, когда промахнулась секунду назад».

Уйдя в безумный перекат, он ощутил, как его тело обо что-то ударилось, и девочка внезапно появилась. Ему повезло откатиться прямо ей в ноги, когда она приблизилась для следующей атаки. Он был более чем вдвое крупнее её, и его тело сбило её с ног. Самый сильной его эмоцией в тот момент был страх, и он быстро схватил её, подмяв под себя, а она сама пыталась вырваться, появляясь и вновь исчезая.

— Я не хочу делать тебе больно, — закричал он ей, крепко схватив её за плечи.

Бросив попытки стать невидимой, девочка зарычала на него, послав ещё один импульс силы ему в грудь. Его пронзила обжигающая боль, и Даниэл обнаружил, что ему стало трудно дышать, он будто захлёбывался.

Он в отчаянии сжал её шею, одновременно пытаясь обрушить свою силу на её ауру. Он не стал утруждать себя усмирением — Даниэл уже подозревал, что, возможно, умирает. Вместо этого он мысленно скрёб её когтями, будто пытаясь порвать её разум на части.

Она противилась его усилиям, сжав своё внутреннее «я» в плотный шар, отклоняя его неуклюжие атаки. Единственным хорошим последствием этого было то, что она больше не могла посылать в него пронзающие вспышки силы.

Дико рвя её ауру, чтобы она была вынуждена поддерживать защиту, он одновременно боролся с ней физически. Она была крошечной по сравнению с ним, и Даниэл полностью подмял под себя её тело. Она кусалась и царапала его кожу ногтями, но надежды высвободиться у неё не было. Крепко сжав руки у неё на горле, он мысленно бился с ней, чтобы не дать ей времени на атаку, пока недостаток воздуха не сделает своё дело.

Лицо девочки приобрело шокирующий пурпурный оттенок, а глаза выпучились, роняя слёзы боли и страха. Они были коричнево-зелёными, менее яркими, чем у Кэйт, но достаточно похожими, чтобы невольно напомнить о ней Даниэлу.

Наконец она перестала сопротивляться, её руки ослабли, а язык гротескно вывалился изо рта. В этот момент Даниэл выпустил её, думая дать ей воздуха прежде, чем она умрёт, но когда он убрал руки, то увидел, что уже слишком поздно. Её трахея смялась от силы хватки его рук. Разум Даниэла беспомощно наблюдал, как она совсем посинела, а её сердце дало сбой, запинаясь, и медленно останавливаясь в её груди.

Даниэл встал рядом с ней на колени, и его затошнило, но его желудок был недостаточно полон, чтобы что-то исторгнуть. Слёзы потекли из его глаз, но рыдать он не стал. Его тело для этого слишком устало. Его захватило онемение, и, осмотрев землю поблизости, он осознал, что она покрыта кровью… его кровью. Рана на животе медленно кровоточила, на ноге — кровоточила быстрее, и… он ничего не мог сказать о своей груди. Одно лёгкое уже было заполнено кровью, и он забулькал, когда попытался наполнить воздухом другое лёгкое.

Даниэл осел на сухую, песчаную землю.