Вознесение гор

Глава 29

Даниэл позволил Гарлину сидеть на своей кровати, пока он стоял и играл. С первой же ноты он увидел изменение в ауре мужчины, хотя выражение лица тот поддерживал ровное. После минуты игра Гарлин начал терять контроль и за выражением своего лица, его рот округлился до буквы «о» от изумления.

— Я… я никогда… — Голос Гарлина утих, пока он с трудом подбирал слова.

Даниэл улыбнулся, и начал играть другое произведение, песню о длинных летних днях. Эту песню мать пела ему в детстве, и он всё ещё знал слова. Закрыв глаза, он сосредоточился на музыке, и попытался не позволять своему заржавевшему голосу попадать мимо нот. Когда он закончил, то увидел, что Гарлин сидел, уронив лицо в ладони.

На долю секунды он напомнил Даниэлу скрывающего слёзы ребёнка, и Даниэл задумался, не делал ли Гарлин то же самое в загонах, когда был ребёнком, одиноким и напуганным.

— Ты в порядке? — спросил он.

Тот поднял взгляд, с покрасневшими глазами и опухшими веками:

— Пожалуйста, сыграй снова.

У Даниэла сердце разрывалось от прозвучавшей в его голосе нотки отчаяния. Надзиратели никогда не показывали ни малейшего следа более мягких эмоций. Смех над чьими-то неудачами был самым близким выражением настоящих эмоций, какие Даниэл только видел у них, и от него было далеко до доброты или соболезнования. Гарлин был наименее жестоким из них, но при виде его в таком состоянии у Даниэла встал в горле комок.

— С радостью, — сказал он надзирателю.

Полчаса спустя Гарлин признал, что ему пора, хотя он явно не хотел уходить.

— Если я приду завтра, ты поиграешь для меня ещё?

— Завтра — не аренный день, — с удивлением сказал Даниэл.

— Мне позволяют ходить куда захочу, когда у них нет для меня никаких дел, — сказал надзиратель.

Даниэл всё ещё колебался, беспокоясь о том, что странные визиты могут привлечь к нему нежелательное внимание других надзирателей или Ши'Хар.

— Я окажу тебе любую услугу, если ты позволишь мне это, — добавил Гарлин, и по звуку его голоса Даниэл понял, что тот говорил искренне.

Взгляд надзирателя многозначительно сполз вниз, и Даниэл внезапно смутился.

— Что? — залопотал он, осознав, что Гарлин предлагал ему услугу, которую он никогда не обдумывал, учитывая тот факт, что они оба были мужчинами. Силясь отыскать повод для отказа, который бы не оскорбил собеседника, Даниэл принялся лихорадочно думать:

— Я не хочу навлекать на тебя наказание.

— Наказывают лишь те действия, которые могут принести потомство, — с широкой улыбкой сказал Гарлин.

Даниэл уже обнаружил сей факт с Амарой, но надеялся, что это не было общеизвестным:

— Я буду играть для тебя, но мне не требуются услуги, Гарлин, — ответил Даниэл.

— Правда? — спросил тот. — Зачем тебе так поступать?

— Быть может, мы сможем подружиться, — сказал Даниэл.

— Но услуги тебе не нужны? — сказал Гарлин, похоже, действительно сбитый с толку.

— Там, откуда я родом, друзья помогают друг другу, но не за сексуальные услуги, — ответил Даниэл, надеясь, что не оскорбит Гарлина.

Надзиратель нахмурился:

— Здесь слово «друзья» имеет другое значение.

Даниэл уже давно осознал, что очень немногие знакомые ему слова имели то же самое значение среди эмоционально ущербных жителей Эллентрэа:

— И как тогда вы называете двух людей, которые помогают друг другу?

— Почему они помогают друг другу?

— Просто из доброты, потому что они друг другу нравятся, — объяснил Даниэл.

— А, — сказал Гарлин. — Это — большая редкость, но когда всё же случается, мы называем таких людей «глупцами».

Даниэл вздохнул:

— Тогда давай будем глупцами.

Надзирателя эта мысль будто смущала:

— Если кто-то узнает, я скажу, что мы — друзья. Иначе меня сочтут сумасшедшим.

Даниэл густо покраснел. Он наверное впервые по-настоящему смутился с тех пор, как покинул дом, но чуть погодя оставил эту тему. Правила и мораль людей Эллентрэа были для него странными.

Амара продолжала задерживаться после того, как приносила еду, иногда — для музыки, а иногда — для взаимных забав. В день после разговора с Гарлином Даниэл решил посмотреть, не сумеет ли он получше понять жителей Эллентрэа. Конкретнее, он хотел убедиться, что понимает их мотивации.

— Амара, — начал он, — я знаю, что тебе нравится музыка.

Она кивнула.

— Но другие вещи, наше с тобой времяпрепровождение…

Она без всякого выражения уставилась на него.

— Ты что, просто оказываешь мне услуги, чтобы я играл для тебя музыку?

Она кивнула:

— Да, но ты оказал мне так много взаимных услуг, что я всё ещё у тебя в долгу.

Даниэл беспокоился, что она оскорбится, как и поступила бы любая женщина в Колне, если бы он, по сути, намекнул на то, что она торговала собой. Амара, похоже, считала, что его вопрос и её ответ были совершенно приемлемы. Настроение Даниэла ухудшилось, когда он осознал, что их отношения, которые он считал чем-то особенным, для неё, похоже, были не более чем товарообменом.

Амара была не особо смышлёной, но почувствовала перемену в его настроении:

— Я сказала что-то не так?

Не в силах скрыть свою душевную боль, Даниэл ответил:

— Я любил тебя, Амара.

Она покачала головой, неправильно поняв его:

— Нет, позволь мне расплатиться. Я буду любить тебя. — Свои намерения она ясно показала руками.

Даниэл приостановил её:

— Это — не то, чего я хочу от тебя на самом деле, Амара.

— Но я — твоя подруга, — ответила она с выражением неуверенности на лице.

«Женщина говорил мне, что мы — друзья, при этом предлагая мне сексуальное удовлетворение». Несколькими годами ранее его мнение было бы иным, но сейчас от этой мысли ему просто стало грустно:

— Если бы я больше не мог играть музыку, если бы ты не была более у меня в долгу… то тогда что? Ты бы хотела этого по-прежнему?

Даниэл удержался от слова «любовь», поскольку было весьма ясно, что в её лексиконе оно не имело смысла.

Амара серьёзно уставилась на него:

— Ты думаешь о странных вещах.

— Я знаю, что я странный, с твоей точки зрения, но я хочу знать, что ты думаешь, — сказал Даниэл.

— Я думаю, что… может быть, — наконец ответила она.

— Ты чувствуешь что-то ко мне, Амара? — спросил он с выражением боли на лице.

Она быстро встала, отходя от него, как если бы ей внезапно стало не по себе:

— Не говори об этом. Люди умирают. Ты скоро умрёшь, или я умру.

Амара ушла, её походка была напряжённой и злой. Даниэл был расстроен её ответом, но не был удивлён. «Используешь её — и она считает это нормальным, но попытаешься заговорить о любви — и вызываешь гнев. Эти люди — безумцы».

На следующий день Амара вернулась, но почти ничего не говорила. Даниэл сыграл для неё песню, и она ушла. После обеда появился Гарлин, но с ним была женщина, ещё один надзиратель.

Она была, для Эллентрэа, ошеломительно красивой. Атлетического сложения, высокая и стройная, с гладкой кожей и тёмными волосами.

— Кто это? — с подозрением спросил Даниэл. Двумя годами ранее он бы мог ещё и смутиться, поскольку был голым, а они были одеты, но это уже давно перестало его волновать.

— Меня зовут Лэ́йла, — произнесла женщина вызывающим голосом. — Гарлин говорит, что ты издаёшь особые звуки.

Даниэл зыркнул на Гарлина:

— Можем мы немного поговорить?

Гарлин, выглядя почти смущённым, позволил ему выйти наружу, пока Лэйла ждала их внутри:

— Я ничего не мог поделать, — начал он сразу же, как только они остались наедине.

— Ты обещал хранить мою тайну.

— Ты что, не видел её? — заявил Гарлин.

«Он что, имеет ввиду её внешность?»

— Я думал, ты предпочитаешь обмениваться услугами с мужчинами, — озадаченно сказал Даниэл. Он только день тому назад отказал Гарлину, а теперь тот явился с женщиной. «Может, он пытается подкупить меня ею».

— Предпочитаю? У нас здесь редко бывает такой выбор, — ответил Гарлин. — Она хочет услышать твою музыку.

— Ты надеешься, что она будет твоей подругой, — бросил обвинение Даниэл, внезапно начав понимать. «Он надеется использовать меня, чтобы переспать с ней».

Гарлин улыбнулся:

— С той музыкой, которую ты делаешь, она, возможно, будет подругой нам обоим.

Даниэл уставился на него с открытым ртом. Там, где он вырос, никто никогда не упоминал такие вещи, не говоря уже о том, чтобы открыто их обсуждать.

— Нет, что бы между вами двумя ни происходило, я не хочу иметь к этому никакого отношения.

Вернувшись внутрь, Даниэл пошёл было взять цистру, но Лэйла заговорила с ним:

— Ты — Тирион, дичок.

Он бросил на неё взгляд. Симметрия её лица лишь слегка нарушалась кривизной её носа. Тот был когда-то сломан, но, с другой стороны, так было практически у всех людей в Эллентрэа. Редко у кого из них был идеальный нос.

— Так меня назвали, — сказал Даниэл.

— Говорят, у тебя больше двухсот убийств на арене, — сказала она, облизнув губы.

— Сейчас уже гораздо больше, — сказал он ей. Прежде чем она смогла спросить что-то ещё, Даниэл начал играть — его уже начало раздражать то, как она держалась. Лэйла замолчала, её лицо замерло, пока её уши силились понять то, что слышали.

Гарлин тихо засмеялся над её изумлением, и помог ей сесть, пока Даниэл играл.

Они слушали почти час, прежде чем уйти. По правде говоря, они пытались сделать кое-что ещё, и Даниэл был вынужден попросить их уйти, не желая становиться свидетелем их связи.

Прошли месяцы, и в жизни Даниэла установился новый порядок. На арене он теперь встречался не менее чем с тремя противниками, и уже смотрел в будущее, пытаясь придумать, как разобраться с четырьмя, когда Ши'Хар в конце концов решат, что трое — уже слишком легко для него.

Даниэл уже понял, что большинство человеческих магов Эллентрэа были гораздо слабее его, в плане общей силы. Если его оставляли в покое, он мог убить их в любом количестве, если ему давали возможность превратить внутреннюю часть арены в ураган. Проблема заключалась в том, чтобы защищаться в течение необходимого для этого времени. Против двух он мог позволить себе такое, начертив круг. Однако троих было достаточно, чтобы стать для него угрозой, если он не выделял значительную часть силы на свою защиту. Четверо… это число вполне могло стать для него переломным.

Гарлин и его новая подруга Лэйла плохо хранили его тайну. С каждым проходившим месяцем всё больше надзирателей являлись послушать музыку Даниэла. Число посетителей росло, и к тому времени, как миновал год, дошло до того, что Даниэл был вынужден стоять снаружи и играть для толпы надзирателей каждый вечер.

Многие из них предлагали ему «услуги» за личные песни, но Даниэл отвергал их поползновения. Он уже давно усвоил, что поскольку люди Эллентрэа не имели никакой собственности или других средств обмена, они использовали секс почти как деньги.

Те, у кого было немного власти, например — надзиратели, часто злоупотребляли безымянными слугами, вроде Амары, заставляя их предоставлять услуги даром. Обменивались они лишь с другими надзирателями, или с людьми вроде Даниэла, считавшимися слишком опасными, чтобы их можно было попытаться принудить угрозами. Безымянные также обменивались между собой, и иногда — с теми, кого выбирали для боёв на аренах.

В этой системе равный обмен получался лишь между людьми, обладавшими сходным количеством власти, и на всех её уровнях участники злоупотребляли теми, кто находился ниже них в этой иерархии.

Чем больше Даниэл узнавал, тем больше он разочаровывался, и несмотря на то, что получал много предложений, он отказывал всем кроме Амары. У него всё ещё были слабости, и хотя она отказывалась признаваться в каких-либо чувствах, Даниэл притворялся, что глубоко внутри он ей каким-то образом небезразличен. Люди Эллентрэа были жестоко честны, а Даниэлу нужно было лгать самому себе, чтобы не сойти с ума. Самообман в плане его отношений с Амарой был единственным, что не давало ему расклеиться.

Сны продолжали беспокоить его по ночам, но уже не так часто. Он пробыл рабом Ши'Хар уже более четырёх лет, и прежняя жизнь казалась ему как никогда далёкой. Тем не менее, порой он просыпался, один, в темноте, в слезах, с истаивающим перед его внутренним взором видением зелёных глаз.