Время дракона

- Да, ты оказываешь мне этим большую услугу, - наконец, произнёс Влад, а староста, услышав желаемую похвалу, прекратил пустословить и заговорил о важном:

- На сей раз, государь, если будет на то твоя воля, перед тобой предстанет крестьянин Хория, который судится сразу против пятерых.

- Сразу против пятерых? - удивился правитель - Ого! Хорошенькое дело ты мне подкинул. И кто же эти пятеро?

- Хория судится со своими соседями, - ответил староста. - А дело подкинул не я. Люди сами так выбрали.

- Ну, тогда пропусти истца и ответчиков вперёд, - сказал князь.

Беседуя с Тадеу, он почти сразу заметил, что несколько человек за спиной у старосты, на переднем крае толпы, искоса поглядывают друг на друга. Пожалуй, только стремление переглядываться и сделало их заметными. В целом это были ничем не примечательные люди чуть постарше самого государя. Все усатые, все с бритыми подбородками, все загорелые, все худощавые, да и одевались они почти одинаково - в светлую льняную одежду. Короче говоря, ничего особенного, а вот странное поведение сразу бросалось в глаза. К тому же этих людей было шестеро - что соответствовало словам старосты об истце и пятерых ответчиках.

Когда прозвучал вопрос о том, чьё дело приготовлено для разбора, каждый из шестерых сильнее стиснул в руках шапку, один натужно сглотнул, другой переступил с ноги на ногу, а остальные потупились. Когда первый раз прозвучало имя Хории, крестьянин, стоявший в шестёрке с левого краю, странно дёрнулся - наверное, хотел подать голос, но осёкся. Когда имя Хории прозвучало снова, тот же крестьянин посмотрел прямо на государя, сделав жалобное лицо. Влад мог бы побиться об заклад, что сейчас придётся судить как раз этих людей, и оказался прав. Когда, повинуясь княжескому приказу, степенный Тадеу отошёл в сторону, то именно эти шестеро сделали шаг вперёд и замерли в поклоне.

- Хватит уже кланяться, - махнул рукой правитель. - Пусть истец рассказывает дело. Кто из вас Хория? Пусть рассказывает, как ухитрился повздорить сразу с пятерыми.

Человек, стоявший в шестёрке с левого краю, произнёс:

- Это не я ухитрился, государь. Это они ополчились на меня, когда я сказал им, что они плохие соседи.

Жалобщик говорил с осторожностью, будто вёл лодку по незнакомой речной протоке и каждую минуту измерял шестом глубину. Видя, что плыть можно, не опасаясь мелей, он продолжил быстрее и бойчее, а затем так заторопился, что речь его стала похожа на скороговорку.

- Я живу на окраинной улице, поэтому соседей у меня пятеро, - затараторил Хория. - Справа сосед, и слева сосед, и через улицу трое, а позади двора соседей нет - только поле. Всего пятеро дворов со мной соседствуют, но я всё равно говорил себе: "Ты не пропадёшь. Даже пятеро станут хорошей подмогой в беде". А на деле вышло по-другому. На деле вышло, что встречать беду мне пришлось в одиночку. Вот я и сказал соседям, что они...

- Разбойники и разорители! Ведьма им мать! Тьфу! - вдруг послышался откуда-то старческий голос, такой хриплый и дребезжащий, что с ходу не получалось понять, принадлежит он мужчине или женщине.

Пятеро крестьян, стоявшие рядом с жалобщиком, оглянулись в ту сторону, откуда раздавалась ругань. Они как будто услышали что-то знакомое и давно надоевшее. Каждый из пятерых устало вздохнул, а один даже развёл руками.

- Я сказал им, что они плохие соседи, - продолжал тараторить Хория, - что хороший сосед всегда рад помочь, а бросают в беде только...

- Сучьи выкормыши! И свинячьи родичи! - опять раздалось откуда-то. - Ничего хорошего от них не дождёшься!

Хория замолчал, но в отличие от пятерых крестьян, стоявших рядом, не стал никуда оглядываться.

Государь тоже предпочёл не обращать внимания на крики:

- Что же это за беда, которую тебе пришлось встретить в одиночку? - спросил он.

- Такая беда, что не приведи Господь! - быстро отвечал жалобщик. - Сущее разорение!

- И что же случилось?

- Пожар. Вот что случилось, великий государь. Пожар случился. Ночью. Уж не знаю, с чего он начался. Помню только, что жена меня за плечи трясёт. Я чую - дым. Хотел крикнуть "горит!", но только дым стоял такой, что я своим криком поперхнулся. Мы с женой младших детей похватали, и, в чём были, на двор выскочили. А дед наш старый чуть не задохнулся, пока выбирался. Даже не знаю, как я сумел вернулся, чтоб ему помочь. Я старика еле нашёл в дыму-то, а жена вынесла иконы. Вот и всё, что спасли. Мы с Гицэ, это моего старшего сына так звать, пытались добро вытаскивать, да куда там! Схватили только овечьи тулупы, и то хорошо, потому что зима была. А больше ничего не успели. Дым повалил совсем густой...

- Как из адского пекла дым! - опять встрял надтреснутый голос. - А этим разбойникам и разорителям, хорошо бы нюхнуть, как адово пекло воняет! Ух, нанюхаются они этого смраду в своё время! Ух, нанюхаются!

Как и в прошлый раз, государь оставил стороннюю ругань без внимания:

- А соседи твои как связаны с пожаром? - спросил он.

- А так, что жена кинулась их звать на подмогу, - отвечал Хория. - Ну, они прибежали быстро. Давай воду таскать, в окна плескали, на крышу. Я даже подумал: "Может, успеем залить, пока не разгорелось". И тут дым пошёл сквозь крышу! Жена заголосила...

- А крыша у вас была из дранки? - спросил князь.

- Из драки, - кивнул крестьянин. - Из дранки. В нашей деревне она у всех из дранки. Но не в этом дело, а в том, что мы с Гицэ стали повыше водой плескать, чтоб не вспыхнуло, и тут видим - соседи-то наши стоят и в затылках чешут. "Кабы на наши дворы не перекинулось", - говорят. Я им кричу: "Так нет ещё огня-то!" А соседи не слушают. Привязали верёвку к одной из стропилин, дёрнули, ну и вся наша крыша внутрь дома провалилась.

- И чем дело кончилось? - спросил Влад.

- Пепелищем дело кончилось, - вздохнул Хория. - Когда крыша упала, так внутри дома почти сразу всё вспыхнуло. За полчаса прогорело. Ничего не осталось. Что было в доме, всё превратилось в пепел, а что не сгорело, то оплавилось.

- Хуже всяких поганцев такие соседи! Волки-разорители! Ух, дьяволово семя! Ведьма им мать! - опять раздался всё тот же старческий голос.

Теперь Влад не выдержал и глянул в ту сторону, откуда доносилась ругань. Она доносилась откуда-то с правого краю толпы. Любитель сквернословить находился совсем близко. Казалось удивительным, что его до сих пор не вытолкали вперёд.

Хория, проследив за взглядом князя, тяжело вздохнул и опять сделал жалобное лицо. Пятеро крестьян, с которыми жалобщик решил судиться, смотрели в ту же сторону, что и князь.

- Язва вас забери! - всё никак не унимался загадочный сквернослов. - Ишь уставились! Я ж знаю, я вам всем как соль в глазу! Ждёте всё, когда помру? Ух, дьяволово семя!

Владу вдруг вспомнилась поговорка: "Помяни дьявола, и он тут как тут". "Наверное, дьявол, как только слышит своё имя, сказанное громко и без опаски, сразу загорается любопытством, - подумал князь. - Нечистому интересно, кто же там такой смелый. Вдобавок бранное слово, сказанное умеючи, завораживает, прямо как хорошая музыка. Вот дьявол и бежит на эти звуки. Бежит почти против воли, потому что он, подобно человеку, большой грешник, а безмерное любопытство - один из грехов".

Влад подумал так, потому что змей-дракон, по-прежнему находившийся возле ног хозяйского коня, весь извёлся. Тварь привставала на задние лапы, затем начинала метаться вправо влево, а затем снова привставала - будто собака, которая слышит, как где-то рядом начинается свара, но поучаствовать в этой сваре нельзя, потому что хозяин не отпускает.

Между тем Влад тоже чувствовал странное, жгучее любопытство:

- Эй, Тадеу, - обратился он к старосте. - Ты говоришь, что следишь здесь за порядком и усмиряешь забияк? Тогда почему я слышу сквернословие, которое мешает мне творить суд?

Тадеу нисколько не смутился от этого замечания, лишь преисполнился служебного рвения. Он поспешно поклонился и ринулся в толпу. Толпа заволновалась, люди, стоявшие в первых рядах, начали оборачиваться, а староста углублялся в неё всё дальше, немилосердно работая локтями, затем послышалось сердитое неразборчивое бормотание и громкие скрипучие возгласы в ответ:

- А что ж теперь, и на суде молчать!? Вот я правду и говорю!

- Веди этого сквернослова сюда, - громко приказал правитель.

- Сейчас он выйдет, государь! - крикнул в ответ Тадеу, затем толпа расступилась, и к государю вышел седой плешивый старик, которого заботливо поддерживала под локоть молодая женщина.

Поддерживать и впрямь требовалось, потому что старик имел обыкновение резко оглядываться через плечо, и не замечал, что в такие минуты палка, на которую он опирался, отрывалась от земли, а тело опасно кренилось назад. Брови его беспрестанно двигались, глаза смотрели пристально, но не задерживались ни на чём. Человек обиженно поджимал губы, но временами казалось, что это выражение неосознанное. Одежда выглядела опрятно, но опрятность, вне всякого сомнения, достигалась чужими стараниями.

- Зачем ты его привела? - полушёпотом спросил Хория, оглянувшись на молодую женщину.

- Я не приводила. Он сам, - также полушёпотом ответила та. - Мы в хате сидели, я стирать взялась, ненадолго отвернулась, и тут смотрю - его нет. Пошла искать, а он сюда пришёл. Я же не могла силой тащить его обратно. Думала, в сторонке постоим - ничего не будет.

- А что ж получается, мне и сказать нельзя? - громко спросил старик.

Пятеро крестьян, с которыми судился Хория, начали ухмыляться.

- А вы чего уставились? Ух, аспиды-зубоскальцы! - зашипел сквернослов.

Влад, кивнув на него, спросил:

- Хория, тот ли это дед, которого ты упоминал, рассказывая про пожарище?

- Да, - печально ответил крестьянин. - Это мой дед, он самый.

- Он тебе родич по отцу или по матери?

- По отцу.

- А отец твой где?

- Отец давно умер, - Хория вздохнул. - А дед вот до сих пор жив.

- Этого старого человека зовут Бросу Кукувя, - добавил староста, который только что выбрался из толпы обратно к князю. - Ты, государь, на него не сердись. Он сильно в годах и потому слегка повредился умом, но ведь за это не судят. А повоевать он всегда любил, сколько я его помню. Особенно любил деревенскую ребятню хворостиной гонять, чтоб не шумели. Он и меня, когда я мальцом был, хворостиной гонял, и мне это только на пользу пошло...

- Погоди-ка, Тадеу, - прервал рассказчика правитель. - Ты говоришь, что давно знаешь старика. Получается, я разбираю дело здешних жителей? Истец и ответчики живут в Отопень?

- Да, государь, так уж случилось, - кивнул староста и добавил, - но люди сами так выбрали. Я не принуждал их.

Влад задумался на мгновение и снова повернулся к Хории, возле которого теперь стояли молодая женщина и старик.

- Так, - сказал правитель. - Значит, этот старик твой дед. А эта женщина - твоя жена?

Крестьянин кивнул.

- Ну а теперь, когда я увидел почти всех, кто упоминался в истории про пожар, - подытожил князь, - мне хочется знать, в чём же ты обвиняешь своих соседей.

- Во-первых, в самоуправстве, - начал перечислять жалобщик. - Из-за них погибло то, что могло и уцелеть. Ведь огня на крыше не было. Не было! А они отдали моё добро на съедение пожару, лишь бы только не рисковать!

- Ух, разбойники-разорители! - подтвердил старый Кукувя.

- А, во-вторых, - продолжал Хория, - они не проявили должного сочувствия к моей беде. Они сказали: "У тебя хлев уцелел? Уцелел. Птичник уцелел? Уцелел. А раз так, тогда и нечего жалиться. Вот, как мне было сказано!

- Так в чём состоит твоё второе обвинение? - спросил князь.

- В том, что мои соседи бросили меня в беде. Они говорили: "Нечего жалиться! У тебя стены в доме уцелели. Ты легко отделался. Летом отстроишься". А я спрашивал: "Разве это легко, когда всю зиму приходится жить в землянке?" Она у меня рядом с домом вместо погреба, и вот после пожара мне с семьёй пришлось туда переселиться. Детей-то я к жениной родне отправил, а мне с женой и деду старому пришлось в землянке жить. А ещё я в обиде на своих соседей за то, что...

- Есть ещё и третье обвинение? - удивлённо перебил Влад.

- Да, есть, - сказал крестьянин. - Они начали плохо говорить обо мне у меня за спиной. Начали говорить, что я склочный, как мой дед, и что...

- И чего же ты требуешь от своих соседей сейчас? - опять перебил государь.

- Во-первых, чтоб возместили мне хоть часть того имущества, которое сгорело, и часть тех денег, что я потратил на новую крышу и на отделку дома, а во-вторых, чтоб повинились и впредь не говорили обо мне дурного.

- Что ж, обвинение ясно, - произнёс князь, - но только сдаётся мне, что это не вся суть. Кажется, соседи, с которыми ты собрался судиться, за что-то обижены на твоего деда. Я прав?

Не успел Хория рта раскрыть, как все пятеро крестьян, выступавшие ответчиками в этом деле, затараторили наперебой:

- Спасу нет от этого старого сыча. Да! Спасу нет! Чуть что не так, он кричит: "Ух я вас!" Как сыч ухает! Это не мы придумали ему прозвище. Оно лет двадцать назад само прилипло. Вот когда старик начал ухать, тогда все и стали говорить - Кукувя, сычом стали называть.

- Хорош брехать! - огрызнулся старик. - Ух... борзота вшивая.

- И сколько нам это терпеть, государь? - сетовал один из пятерых ответчиков. - Вот Хория говорит, что мы злословим у него за спиной. А старику нас в глаза хаять можно? Сколько это терпеть?

- И как часто ваше терпение подвергается испытанию? - спросил Влад.

- Да почти каждый день! - сердито произнёс другой ответчик. - И всегда по ерундовой причине. Вот у меня возле их забора груша растёт, никому не мешает. В прошлом году у неё под корнями завелись муравьи. Моя жена стала муравьёв варом поливать, а Кукувя это увидел, начал кричать: "Ты чего к соседям помои сливаешь!?" - и давай ругаться. А теперь его внук против нас ещё и судится. Склочный! Весь в деда! А на счёт крыши это несправедливо. Погорельцу всегда кажется, что дом можно было отстоять...

- А кроме вас пятерых кто ещё прибежал на пожар? - задумчиво спросил правитель.

- Да полдеревни там было! - сказал староста.

- Да, полдеревни было, - жалобно протянул Хория, - но тушить не помогали.

- Люди, что скажете? - князь оглядел толпу. - Что скажете? Можно было отстоять дом?

Люди почему-то молчали. Наверное, не желали оказаться замешанными в этом споре.

- Да не знают они, - ответил за всех староста. - У нас, слава Богу, пожары редко бывают. Вот мы и не наученные тушить.

- И всё-таки это странно, - заметил князь. - На пожаре было полдеревни, а свидетелей - никого.

- А мне Кукувя небылицы рассказывал, - вдруг заговорил ещё один из пятерых ответчиков. Его речь казалась совсем не к месту, но как видно, он не мог сдержаться. - Небылицы выдумывал всякие. Скажет, к примеру: "Беги скорей на поле. Там чьи-то козы твой стог сена потрошат". Я бежал на поле, а там стог был целый, нетронутый, и коз никаких. Это Кукувя так шутил надо мной, а после всей деревне хвастался, как ловко меня одурачил и заставил бегать. Сейчас-то я мимо ушей все его шутки пропускаю, а ещё год назад по каждому слову проверял - цело ли сено, не увёл ли кто мою лошадь из стойла, и с кем сейчас моя жена. Я вроде и понимал, что старый сыч врёт, а проверить-то хотелось. Кукувя ведь нарочно выдумывал такое, чтоб проверка отнимала совсем мало времени. А я маялся и не знал, что лучше - проверить по-быстрому или локти кусать, если на сей раз правда окажется.

- А мне Кукувя камни в огород кидал, - поведал четвёртый ответчик. - Я кричу: "Ты чего делаешь?" А тот говорит: "Возвращаю тебе назад твои камни". Я удивился: "Почему мои?" А он говорит: "Потому что ты нам их накидал, пока мы не видели". Я говорю: "С ума спятил?". А Кукувя говорит: "А откуда ж они взялись? Раньше их не было". И не помнит уже, старый, что в прошлом годе его внук на огород новую землю привозил, чтоб в гряды насыпать. Опять же, этим летом дом обгоревший подновляли. У них же дом каменный. После ремонта могли камни остаться.

- А в прежние времена, до пожара, старик гнилыми яблоками любил кидать, - подхватил пятый ответчик. - Если у него в саду яблоко гнилое с дерева упадёт, то Кукувя подбирал и на дорогу кидал. Я сам видел! Подберет да на дорогу кинет. И получалось, что у меня перед домом всегда гнильё валялось. Он на дорогу выкидывал. А я убирай.

Пока соседи говорили, Кукувя сверкал на всех глазами, а его внук Хория тяжело вздыхал. Наверное, Хории не раз приходилось выслушивать жалобы на своего деда. Судя по лицу, недавний погорелец не собирался возражать, но затем вдруг смекнул, что дело поворачивается не в его пользу.

- Государь, всё, что они говорят, это было, - улучив минуту, громко произнёс Хория. - Это было, но ведь обиды положено прощать. А соседи затаили на меня обиду и потому допустили, чтобы мой дом сгорел.

Пятеро ответчиков тут же закричали:

- Чего?! Вот скажет тоже! Ишь придумал! Не верь ему, государь! Он просто деньги с нас получить хочет, вот и плетёт, невесть что! Да когда нам было думать об обидах? Когда? На пожаре не очень-то задумаешься. На пожаре надо шевелиться! Особенно, когда огонь на крыше.

- Да, - вдруг раздался в толпе одиночный возглас. - Огонь на крыше был! - а вслед за этим вся толпа грянула - Был огонь!

- Так значит, был? - удивлённо спросил государь.

- Был! - ещё раз грянула толпа.

- И дом отстоять было нельзя?

- Нельзя! Точно нельзя, - грянула толпа.

- А что ж вы раньше молчали, когда я к вам обращался? - продолжал удивляться Влад и предположил. - Может, я спрашивал не так? Сперва я спрашивал, проверяя правоту Хории, и мой вопрос вам не понравился. А сейчас я спросил, проверяя правоту ответчиков, и мой вопрос пришёлся вам по вкусу.

- Мы когда рушили крышу, то думали только об одном, - сказал ответчик, стоявший от Хории дальше всех. - Мы думали, как бы на наши дворы не перекинулось.

- А когда вы оставили погорельцев зимовать в землянке, - строго перебил Влад, - о чём вы думали? Почему никто из вас не дал погорельцам приют?

- С зимы до лета жить с сычом под одной крышей!? - почти с ужасом проговорили ответчики. - Избави Бог! По правде сказать, мы не взяли бы его к себе даже за деньги. Только этого не хватало! Избави Бог! Избави Бог от таких постояльцев!

- А ведь Хория деньги-то предлагал! - продолжал всё тот же крестьянин, стремившийся держаться от жалобщика подальше. - Хория предлагал деньги-то. Правда, со мной такого разговора не было, но я слышал, что другим в деревне предлагал, и никто не согласился. Поэтому пришлось жить в землянке. Странно, что Хория судится не против всей деревни, а только против нас пятерых.

- Против всей деревни он судиться не будет, - строго заметил староста. - Против всей деревни - это уж слишком! Я не позволю, чтоб вся округа над нами потешалась!

Государь поднял руку, призывая к тишине, и, когда крестьяне успокоились, произнёс:

- Хория, я всё никак не могу взять в толк, почему твой дед зимовал в землянке. Неужели у тебя не осталось родичей с отцовской стороны, которые могли бы приютить старика?

- Родичи есть, - отвечал жалобщик. - Есть двое дядей и тётка одна, но они живут далеко.

- И оттого, что они живут далеко, они не взяли старика к себе? - с подозрением спросил Влад.

- Мой дед сам не хотел с ними жить, - принялся оправдываться Хория. - Дед твердил, что незачем ему далеко уезжать от того места, где моя бабка, его жена, похоронена. Да и отец мой на том же погосте. А на моих родичей плохо думать не надо. Они денег на новую крышу помогли собрать...

- ...а старика к себе не взяли, - с усмешкой докончил Влад.

- Государь! - вдруг снова зазвучал надтреснутый голос Кукуви. - Государь, не пытай моего внука - я и сам скажу.

Влад обернулся в ту сторону.

- Неужто, я сам не могу выбрать, где помереть? - продолжал Кукувя. - Уж оставь за мной это право. Я думал, в землянке зиму не переживу. Думал, наконец-то приберёт меня Господь. Мне ведь давно на тот свет пора. Ух, пора. Зажился я... - глаза у старика покраснели и наполнились слезами, подбородок задрожал, - а вот всё никак не помираю. Живу со своей старческой немощью, мыкаюсь. И жена моя, покойница, и сын старший, Царствие ему Небесное, тут рядом на погосте..., - Кукувя всхлипнул. - А я всё никак не... - он так и не докончил.

- Не берёт, значит, никто к себе старого сыча, - задумчиво повторил князь. - Даже смерть его не берёт.

Тут Хория снова подал голос:

- Государь, речь-то сейчас не о моих родичах, а о моих соседях. Соседи мои ведут себя неверно, ведь обиды положено прощать.

- Да, прощать положено, - кивнул Влад и как бы невзначай спросил. - А приглашал ли ты своих соседей на новоселье, когда отстроился после пожара?

На лицах у пятерых ответчиков тотчас появились довольные ухмылки:

- Нет, нас не приглашали. Хория даже не отмечал новоселье. Даже не заикался на счёт праздника. Даже не заикался. А ведь положено отметить.

- Как же так, Хория? - спросил государь. - Неужто, ты не простил своим соседям?

Жалобщик промолчал, лишь вздохнул тяжело.

На этом государевы расспросы закончились. Обстоятельства дела выяснились, но вопрос, как это дело решать, остался. Здесь каждый казался виноват и в то же время невиновен. Владу было ясно, что стариковские пакости переполнили чашу терпения сельчан уже давно, поэтому причиной раздора стал не пожар. Пожар просто сделал явной ту неприязнь, которая подспудно жила в людях многие годы.

- Вот что я вам скажу, - после некоторых раздумий начал князь. - В этом деле решать нечего. Вы лучше меня знаете, что споры между соседями идут во вред обеим сторонам. К примеру, ты, Хория, понимать, что если я накажу твоих соседей, то в следующий раз, когда что-нибудь случится, они не станут помогать тебе. Вовсе не станут. Значит, нынешний штраф, который я могу взыскать в твою пользу, не покроет твоих будущих убытков.

Жалобщик промолчал, зато его склочный дед возразил:

- А и не надо нам помогать! Сами управимся! От таких разбойников-разорителей всё равно одни беды.

- К тому же, Хория, - продолжал правитель, - у тебя нет свидетелей, считающих, что дом можно было спасти. Ни одного свидетеля. А вот твои соседи говорят, что огонь на крыше был, и люди с ними согласны. Я уж не стану выяснять, кто в этой толпе свидетель, а кто горлан. Даже если там нет ни одного настоящего свидетеля, ты всё равно в меньшинстве - твоё слово против пятерых твоих соседей.

Государь посмотрел на ответчиков:

- А вы, все пятеро, понимаете, что не дело старику, пусть даже склочному, зимовать в землянке? Вы поступили плохо, но если я заставлю вас заплатить за это, вы не исправитесь, а только обозлитесь. К тому же Хория требует, чтобы вы перестали злословить. Если я вас накажу, то злословить вы точно не перестанете - даже под страхом смерти. Короче говоря, что бы я ни решил по этому делу, решение не принесёт мира, но приведёт к озлоблению. Именно поэтому я не стану выносить решение, а дам вам всем совет.

Видя, что крестьяне разочарованы, князь пояснил:

- Если государь выносит решение, то исполнить это решение придётся в любом случае, даже если оно вам не нравится. А вот государев совет - это не решение, поэтому вы можете исполнить всё по государеву слову, а можете не исполнять. Всё зависит от того, понравится ли вам совет. - Влад сделал многозначительную паузу.

Дьяволу, сидевшему возле ног княжеского коня, это совет уже нравился. Тварь ведь знала, что Влад собирался сказать селянам - её хозяин посоветует им почти то же самое, что она посоветовала господину некоторое время назад.

Между тем, приунывшие крестьяне воспрянули духом, а толпа, тихо загудевшая, когда государь отказался выносить решение, смолкла и обратилась в слух.

- Что же ты посоветуешь, государь? Посоветуй! Посоветуй! - раздалось с разных сторон.

- Сейчас я расскажу, как в таких случаях поступаю я сам, - начал князь. - Вы, возможно, знаете, что у меня тоже много лет были нелады с соседями. Живут эти соседи к северу от Румынской Страны в славном городе Брашове...

- Это те, на которых ты весной в поход ходил? - спросил кто-то в толпе.

- Да, - кивнул Влад, - я говорю как раз про них. Брашовян всюду знают, как людей честных и трудолюбивых, которые благодаря своему труду живут в достатке. Занимаются брашовяне ремеслом и торговлей. Очень много торгуют с нами, а мы - с ними. Казалось бы, если живём бок о бок, то ссориться нам ни к чему.

Правитель говорил не слишком громко, однако голос его разносился далеко, потому что наступила такая тишина, как если бы толпа в полтораста человек, окружавшая рассказчика, куда-то делась. Было даже слышно, как звякает уздечка у государева коня, пока животное трясёт головой, отгоняя муху.

- Ни к чему соседям ссориться, - говорил Влад, - и всё же с первого дня, как я сделался государем, у меня с брашовянами не заладилось. Попросил прислать воинов, чтобы от общего врага оборониться - не прислали. Договорился, чтобы мы друг с другом торговали беспошлинно, а брашовяне только в моей земле соблюдали этот договор, чтоб не платить, а вот в своей земле с наших купцов всё равно пошлину брали. Да ещё посмеивались! Я, когда узнал об этом, рассердился сильно, и брашовянам в Румынскую Землю приезжать запретил. "Если нужны им румынские товары, так пускай на границе у наших купцов покупают", - так я сказал. А брашовяне лишь посмеивались! Ездили себе и ездили окольными путями в объезд таможен. Ну, тогда я совсем рассердился. Начал этих купцов по своей земле ловить, а когда удавалось поймать, отбирал купленные ими товары и приказывал эти товары прилюдно сжечь. А брашовским купцам было больно смотреть, как горит их имущество! Они стенали так громко, будто их самих бросили в огонь! Кричали, что я разбойник и разоритель.

Услышав про имущество, погибшее в огне, и про то, как брашовяне злословили, многие крестьяне начали улыбаться, коситься в сторону Хории и его деда, однако сказать государю, что намёк понятен, никто не решился, поэтому тишина сохранялась.

- Купцы кричали и злословили, - невозмутимо продолжал правитель. - Если б я позволил, они бросились бы в огонь сами - спасать добро, но я не позволял. Я подумал: "Вот и хорошо. Теперь поймут, наконец, что я не шучу", - однако от моих действий сделалось только хуже. Сделалось хуже, потому что брашовяне начали рассказывать про меня одну небылицу за другой.

На слове "небылица" слушатели заулыбались ещё сильней. Как видно, и здесь они поняли, на кого намекал государь, а Влад будто не замечал улыбок и продолжал своё повествование:

- Чего только ни придумывали. Говорили, что везде по моему приказу понаставлены колья, на которые насажены невинные страдальцы. Говорили, что с началом моего правленья вся Румынская Страна уподобилась адской кухне, где людей свежуют, расчленяют, варят в воде, жарят в масле, жгут в печах, коптят на кострах и прочее, и прочее. Если же я спрашивал: "Откуда разносятся эти слухи?" - то слышал в ответ: "От брашовян". Я поначалу думал, что причина моих раздоров с брашовянами заключена в самих брашовянах, однако чем дальше, тем больше я начал уверяться, что истинная причина лишь в одном человеке, который гостил в Брашове очень долго. Звали этого человека Дан, и приходился он мне дальним родственником - у нас был общий прадед. Этот Дан жаждал занять моё место на троне и потому настраивал людей против меня. На редкость склочный был человек, но я терпел его...

При слове "склочный" толпа посмотрела в сторону Кукуви, а тот втянул голову в плечи, будто нахохлился.

- А Дан становился всё наглее и наглее, - рассказывал Влад. - Именно по его наущению брашовяне стали задерживать румынских купцов, торговавших в Брашове, и отбирать у них товар взамен того, который был сожжён мной. Вот тогда я не утерпел, вступил в брашовские земли, изловил этого Дана и велел зарыть его в землю живьём. Он очень просил, чтоб я смилостивился. Тогда я смилостивился и велел сперва отрубить ему голову, а уж после зарыть в землю. Отпели его, как положено. Надеюсь, его склочная душа упокоилась с миром. Но вот что удивительно - как только я этого Дана зарыл, так моя вражда со славным городом Брашовом сразу закончилась. Румынским купцам товар вернули, договор о беспошлинной торговле брашовяне стали соблюдать, злословие пошло на убыль.

Поняв, что поучительная история почти окончена, толпа напряглась. Князь вот-вот должен был сделать выводы из своего рассказа, и именно эти выводы следовало принять, как обещанный совет.

- Так пусть мой пример послужит вам уроком! - докончил государь. - Я всё ждал чего-то, а надо было сразу казнить одного склочного человека, и раздорам конец! Именно таков мой совет - не робейте и сделайте то, о чём давно помышляли. Избавьтесь от старика.

Такого совета никто не ожидал.

- Государь, неужто ты советуешь нам... - осторожно начал один из пятерых крестьян, против которых судился Хория.

- Советую, - невозмутимо ответил Влад. - А если государь вам посоветовал, то вы можете смело следовать совету, и это не будет считаться преступлением. Вы ведь сделаете всё по государеву слову.

- Шутишь, государь? - пятеро крестьян заулыбались, после чего заулыбалась почти вся толпа.

- Да вовсе я не шучу, - правитель вопреки общему веселью оставался серьёзным. - Я вам советую избавиться от этого склочника. А вот нравится или не нравится вам мой совет, это вы думайте сами.

- Что же это делается!? - испугался старик Кукувя. - Это ж меня сейчас укокошат!

- Ну, смотри, Кукувя! - крикнул кто-то из толпы. - Теперь, если что, есть у нас на тебя управа. Нам государь разрешил.

Народ весело загоготал, однако старосте, как представителю местной власти, было не до смеха.

- Государь, да неужто ты это всерьёз? - изумлённо спросил Тадеу.

- Всерьёз, - по-прежнему не поддаваясь общему веселью, ответил Влад. - Думаю, что последовать моему совету окажется легко. Когда старик опять примется воевать, так сразу найдутся охотники придушить его голыми руками.

- Что же это делается!? - заметался Кукувя. Он беспомощно поворачивался то к одному, то к другому. - Это ж мне и до именин не дожить! В декабре... В этом году на воскресенье выпадет... Мне яблочного пирога дадут...

Жалобный вид недавнего сквернослова почему-то никого не тронул.

- Ишь, совсем по-другому заговорил! - усмехнулся кто-то в толпе.

- А ты веди себя тихо, - посоветовал старику один из соседей Хории, - тогда можешь не бояться.

Кукувя сверкнул на непрошеного советчика глазами, угрожающе потряс палкой:

- А ты... а ты... ты..., - начал он, но вдруг сник и замолчал.

- Вот как сразу стало тихо и хорошо! - воскликнул князь.

- Государь, - запричитал Кукувя, - скажи им, что ты пошутил, а то они ж на самом деле меня укокошат! Я же знаю этих окаянных! Я же им как соль в глазу! Ух... - он сдвинул брови, хотел что-то выпалить и вдруг снова сник.

- Нет, всё останется, как есть, - ответил Влад. - А чему ты удивляешься, старик? Ты долго сквернословил, столько раз поминал дьявола, что дьявол к тебе явился. Ты не зря упоминал дьяволово семя. Моего отца называли Дракул, а я Дракулов сын. Получается, что дьяволово семя - это я и есть. Поэтому не жди, что я поступлю как человек богобоязненный. Я - Дракул, поэтому у меня всё навыворот и не как у людей. Вот, к примеру, я выехал сегодня со двора с твёрдым намерением успеть в монастырь к обедне. А теперь посмотри на солнце и сочти, который час! Обедня в монастыре вот-вот начнётся, а мне надо одолеть ещё половину пути! Вместо того чтобы заботиться о спасении своей души, я теряю время на склочников вроде тебя!

Тут староста, многозначительно оглянувшись на толпу, подступил к князю и произнёс:

- Государь, а не желаешь ли послушать обедню у нас? Конечно, наша обедня будет попроще, чем монастырская. У нас читают хуже и поют не так красиво, но всё-таки это лучше, чем ничего. Раз уж сегодня ты окончил судейство в то время, когда положено начинаться обедне, так останься, пока служба не кончится. Мы просим!

- Государь, мы просим! Просим! - хором грянула толпа.

Влад задумался, но совсем ненадолго - обстоятельства сами подсказывали, что приглашение надо принять. К тому же Войко, который на протяжении всего судейства ничем не привлекал к себе внимание, вдруг встрепенулся и поддержал общую просьбу:

- Останемся, господин?

- Что ж, - произнёс князь, ещё немного помедлив для вида, - если мне случилось оказаться здесь в урочное время, то я, пожалуй, останусь. Видно, сам Бог так устроил. К тому же, меня мучает жажда, а вода из колодца лучше, чем из походной фляги.

- Я покажу дорогу, государь! - воскликнул обрадованный Тадеу, ухватил княжеского коня за повод и потянул за собой.

Толпа заволновалась, загомонила и почти сразу пришла в движение, освобождая проход к одной из улиц, ответвляющихся от наезженного тракта. Когда Тадеу свернул на эту улицу, из людской гущи вдруг выскочил мальчик, который, почти прилипнув к боку старосты, спросил:

- Деда, деда... Бабушке что сказать?

- Беги, скажи, чтоб несла воду в серебряных стаканах, - отвечал Тадеу. - И хлеб чтоб несла. Прямо к церкви чтоб несла, - он на мгновение задумался, а затем добавил громовым голосом, обращаясь к толпе. - Эй, братцы! Вы не мешкайте, позаботьтесь о государевых слугах. Я ведь говорил вам, что государя принимать - дело непростое. Когда государь ест и пьёт, это значит, что едят и пьют все его люди.

- Это верно, - усмехнулся правитель.

- Государь, - совсем тихо произнёс староста, - а старика ты хорошо напугал. Может, месяца на три он и успокоится.

- Я дал вам средство, как успокоить старика навсегда, а не на три месяца, - громко ответил ему Влад. - Я не шутил, когда советовал. Не пытайся толковать мои слова так, как тебе удобнее.

* * *

Князь Влад согласился присутствовать на службе в деревенском храме не потому, что хотел оказать местным жителям милость, а из-за странного чувства, будто соприкоснулся с таинственной и великой силой. "Ты старался успеть к обедне? - сам себе говорил правитель. - Так вот она обедня. Именно тогда, когда ты смирился с мыслью, что на обедню не попадёшь, тебе предложили послушать обедню. Разве не чудо? Чудо. И притом самое настоящее".

"Конечно, - рассуждал Влад, - Бог мог тотчас перенести тебя вместе со всеми твоими слугами к монастырским воротам, но Он предпочёл перенести обедню к тебе", - так что неожиданная просьба сельчан казалась князю не менее удивительной, чем возможный полёт над облаками.

А впрочем, полёт тоже состоялся, ведь всю дорогу до церкви толпа окружала государя так плотно, что он не видел земли, по которой ступал его конь. К тому же движение человека в плотной толпе происходит почти само собой - его будто несут - и вот таким образом Влад "долетел" до большой площади, с краю которой стоял маленький храм.

Этому храму как нельзя более соответствовало выражение "дом Божий", ведь он сильно напоминал дома деревенских жителей - те же белёные стены чуть выше человеческого роста, та же четырёхскатная крыша из дранки, те же маленькие окошки. Правда, у дома Божьего имелось резное крыльцо-паперть, которое делало всю церковь на треть длиннее и забирало часть крыши на себя. В деревенских хатах такое крыльцо, занимающее треть жилища, посчитали бы роскошью, так что этим крыльцом дом Божий отличался от обычных домов прежде всего.

Чтобы отличие стало ещё заметнее, на крыше церкви поставили островерхую деревянную башенку с крестом на макушке, но вряд ли этот крест удалось бы заметить с соседних улиц. "Бог в этой деревне живёт по-простому и не задаётся", - подумал Влад. А ещё он подумал, что своды у таких домов-храмов всегда дощатые, поэтому, даже не видя их, можно было утверждать, что доски старательно побелены, а поверх побелки некий сельский художник нарисовал святых, ангелов и всё, что есть на небе.

Правитель охотно посмотрел бы на роспись, но понял, что не посмотрит, ведь служить готовились не в самой церкви, а на площади перед ней. Это казалось разумно, ведь в церквушке поместилось бы полсотни человек, а на площади собралось уже сотни две народу, не считая государя с охраной и слугами.

Перед крыльцом храма, обращённым как раз к площади, кто-то уже выставил два стола, один из которых служил престолом, а другой - жертвенником, и на столах этих уже разместилось всё нужное для богослужения, до поры укрытое вышитыми холщёвыми покрывалами.

Под покрывалом престола угадывалось очертание пухлой книги с застёжками. Рядом с ней, судя по всему, лежал крест. По этим предметам Влад и понял, что это престол. А вот жертвенник, на котором стояла большая чаша, круглое блюдо на ножке, винный кувшин, тарелка с просфорами и прочее, скрытое под тканью, казался обычным праздничным столом, ожидающим гостей, ведь в летнее время принято накрывать кушанья полотенцем или платком, чтоб мухи и осы не трогали.

Вид жертвенника прямо наводил на мысль о праздничном столе, а причина, по которой в голове Влада родилось подобное сравнение, могла заключаться в том, что государь давно не участвовал в церковных службах на улице. В храмах престол и жертвенник скрывались за Царскими Вратами, отворявшимися лишь иногда, а здесь всё было на виду. Тем не менее, открытость и простота поддерживали в князе ощущение чуда. "Бог словно пригласил тебя в гости, но без церемоний, по-приятельски", - говорил себе правитель.

Вокруг жертвенника ходил юноша в рясе, который, как заботливая хозяйка, заглядывал под покрывало то с одного края, то с другого и проверял, всё ли на местах. Рядом стояли ещё человек десять: мужчины разного возраста и трое мальчиков. Очевидно, юноша в рясе служил чтецом, мужчины исполняли обязанности церковного хора, а мальчики помогали в алтаре.

Вдруг чтец озадаченно сдвинул брови, сказал что-то одному из мальчишек, и тот опрометью кинулся в храм.

Видно было, что к обедне готовились второпях. "Значит, готовиться начали в то время, когда я закончил судить цыган", - догадался Влад.

Судя по всему, пока совершался делёж клада, жители села Отопень успели выйти на дорогу и соскучиться в ожидании. Затем они увидели, что время подбирается к девяти часам, и решили пригласить государя к обедне, если он приедет не слишком поздно. Тут же кликнули священника и спросили:

- Отче, можешь отслужить сейчас?

- Могу, - ответил священник.

"Наверное, было так, - рассуждал Влад. - Но почему? Ведь в деревнях церковные службы проходят по воскресеньям и по праздникам, а в будни церковь заперта. Почему же людям вдруг захотелось устроить обедню? Сейчас понедельник, и праздника никакого нет. Значит, затевали нарочно для меня. А если бы я поехал в монастырь в другой день или другой дорогой?"

Затевать обедню только ради венценосного гостя, который неизвестно когда появится, это большой риск, и всё же мысль об обедне показалась селянам здравой. "Не иначе, им подсказали. Не иначе, их направили на нужный путь! - подумал государь. - Чудо совершилось незаметно и мимоходом, но ведь именно так и случается большинство чудес - ты получил, что хотел, а жизнь идёт своим чередом".

Вдобавок, пока Бог исполнял негласную просьбу Влада, желавшего успеть к обедне, множество других людей, желавших встречи с государем, тоже получили то, о чём молились. Всё сплелось в одном замысле, и только увидев результат, можно было понять, как сложен оказался этот замысел. В нём присутствовало столько всяких "если", которые могли бы повлиять на итог.

Если б Влад стал отказываться от разбора дел, он всё равно мог опоздать в монастырь. Например, расспросы о корове всё равно отняли бы время. И дорожное происшествие с цыганами тоже задержало бы князя, даже если б он просто велел оборванцам отнести деньги жупану Утмешу. Однако в этом случае правитель прибыл бы в Отопень не к обедне, а гораздо раньше.

Конечно, Влад только предполагал, как всё могло обернуться, ведь истолковывать чудеса - трудное дело. Человек никогда не узнает всю полноту Божьего замысла. Этот замысел слишком велик и многогранен, а человеческий ум слишком узок. Человек - жучок, который барахтается в луже, кажущейся ему озером. Мимо едет воз с сеном. С воза падает травинка, которая помогает жуку выбраться, но жучок не видит воза, не видит волов, тянущих этот воз, и не видит крестьянина, который идёт рядом с волами и погоняет их. Жучок слишком мал, чтобы разглядеть всё это. Он видит лишь травинку, которая упала в лужу и стала для него спасением.

Размышляя об этом, Влад вдруг вспомнил одну давнюю беседу с отцом Антимом, состоявшуюся после того, как княжеская семья вернулась из замка Яноша Гуньяди. Точную дату возвращения Влад успел позабыть, но зато удержал в памяти каждое слово беседы.

- Чадо, - спросил священник, - а сколько раз ты успел перечитать то Евангелие, которое я тебе давал?

- Я... - Влад замялся, потому что со времени отъезда из замка совсем не открывал ту книжку. Княжич не открывал её с тех самых пор, как Ивола отвлекла его от чтения и позвала в сад, чтобы вешать на дерево мерцишоры. Княжич не мог признаться, что так легко забросил чтение, поэтому сказал:

- Я не помню сколько раз, но достаточно, чтобы знать почти наизусть.

- Хорошо, - кивнул наставник, - тогда скажи мне, как ты понимаешь начальные слова этой книги: "Вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог".

Влад задумался на мгновение и выпалил:

- Я понимаю это так, что в давние времена Бог сказал людям слово, и люди жили по Его слову, а сейчас люди живут, как хотят, и слово Божье забывается.

- Что ж, - улыбнулся наставник. - Мысль занятная, и ты в чём-то близок к истине, но на самом деле начальные слова в Евангелии от Иоанна кратко повествуют о сотворении мира.

- Да? - удивился княжич.

- Да, - сказал наставник. - Мир был сотворён словом, но слово это особое.

- А что в нём особого? - озадаченно спросил Влад, предвидя, что сейчас начнётся головоломка.

Наверное, отец Антим считал, что ученик зря боится головоломок, поэтому улыбнулся и таинственно произнёс:

- Божье слово считается особым по многим причинам, но главное в том, что слово Божье имеет силу созидания.

- Созидания? - переспросил княжич, и вдруг его осенила догадка. - А ведь слово государя тоже имеет силу созидания. Государь говорит, а слуги исполняют, и происходит созидание. Так же и у Бога? Ты это хотел сказать, отче?

- Нет, - опять улыбнулся наставник, - я хотел сказать - слово Божье имеет силу созидания, потому что слово Божье это и есть созидание. Слово Божье это не звук и не крючки на бумаге, как некоторые думают. Слово Божье это нечто большее. Греки называют его "логос". К сожалению, на славянском языке так хорошо и точно не скажешь. Логос это источник слаженности и красоты. Логос это добро. Логос всё созидает и противостоит злу, которое всё путает и разрушает.

Княжич почувствовал, что от напряжения мысли у него начинает болеть голова.

- Если слово Божье - вовсе не слово, а созидание, то слово по сути считается делом? - спросил он. - А если это не слово, а дело, тогда почему его называют "слово"?

- Потому что с помощью него Господь разговаривает, - сказал священник. - Конечно, Бог может говорить и человеческими словами, но чаще Он говорит так, что не всякий поймёт. Чаще всего Бог сообщает что-то не трубным гласом, а через некое событие. Кому-то это событие покажется случайным, а кто-то угадает в нём часть большого замысла, но лишь угадает, а не увидит, ведь человек по сравнению с Богом - маленький жучок. Бывает, жучок оказывается в луже. Мимо едет воз с сеном. С воза падает травинка, которая помогает жуку выбраться, но жучок не видит воза, не видит волов, тянущих этот воз, и не видит крестьянина, который идёт рядом с волами и погоняет их. Жучок слишком мал, чтобы разглядеть всё это. Он видит лишь травинку. И если травинка упала в лужу, значит, Бог говорит со Своей тварью.

Через много лет Влад, уже сделавшись государем, вспомнил об этом разговоре, ведь неожиданное приглашение на деревенскую обедню в селе Отопень заставило задуматься всерьёз. "А что если вся моя нынешняя поездка в монастырь является чудом? - задался вопросом князь. - Что если все мои дорожные встречи не случайны? Что если Бог вступил со мной в беседу, но говорит не трубным гласом, а через события? Вдруг Он хочет напомнить мне о чём-то или что-то объяснить?"

Так размышлял князь, оказавшись на деревенской площади перед маленьким храмом, но размышления эти прервала старуха, державшая в руках поднос с серебряными стаканами и порезанным белым караваем на блюде. В стаканах была та самая вода, о которой говорил Влад, когда жаловался старосте на жажду и утверждал, что колодезная вода вкуснее, чем вода из походной фляги.

- Испей, государь, водицы. Покушай хлебушка, - сказала старуха, степенно кланяясь, и только тогда государь сообразил, что пора бы слезть с коня, и что все ждут только этого.

Несомненно, церковные служители уже надели облачение. Теперь им предстояло торжественно выйти из храма, чтобы начать освящение вина и просфор, но пока венценосный гость не слезет с коня и не займёт положенное место в первом ряду молящихся, ничего не могло начаться.

Князь высвободил ноги из стремян, соскочил на землю и хотел уже отведать воды, но тут к старухе подошёл Войко:

- Сперва я, государь, - сказал он, взял с подноса один из стаканов, пригубил, а затем подал этот стакан господину.

- Для чего опять церемонии? - устало спросил Влад. - Неужели ты думаешь, что кто-то здесь собрался меня травить?

- Положено пробовать, - возразил боярин, взяв в рот кусочек хлеба.

- Ну, значит, ты тоже не сможешь причаститься на нынешней обедне, - заметил правитель, с видимым удовольствием допивая холодную колодезную воду и доедая кусок каравая. - Если ты пробовал моё питьё и пищу, то осквернил своё нутро так же, как я.

- Когда государь ест и пьёт, то же делают все его слуги, - ответил Войко, повторяя недавние слова старосты. - Слуги обязаны следовать примеру господина и надеяться, что видят перед собой пример разумный. Если господин едет в монастырь, они едут тоже. Если господин не причащается, то и слуги не станут.

- Вот-вот, - сказал князь, будто не понимая, к чему клонит боярин. - Мы успеем причаститься ещё не раз, пока будем в монастыре. Поэтому я могу позволить себе пить воду, когда меня мучает жажда. Ни к чему сейчас терпеть лишения.

Влад не стал говорить Войке, что пил воду не только для того, чтобы утолить жажду, но и для того, чтобы зримо нарушить правила, требующие ещё с вечера перед причащением воздержаться от пищи и питья. Теперь у государя появился благовидный предлог, чтобы участвовать в церковной службе как сторонний наблюдатель, а не как человек, принадлежащий к здешней общине.

"Конечно, перед Богом все равны, но на деле государь, даже если захочет, не должен уравнивать себя с подданными, - считал Влад. - Когда они приглашают правителя вместе послушать обедню, совершить трапезу или стремятся как-то по-другому сблизиться с властителем, им всё равно нужен государь, а не брат и не сват. Если слишком сблизишься, твои новые "братья" первыми осудят тебя за это. Вот почему правитель может послушать обедню, не достойную его, но причащаться вместе с крестьянами - это уж слишком".

"Да, это слишком", - повторил себе князь, видя, что его воинов и слуг окружило множество женщин, которые по примеру старухи угостили приезжих колодезной водой и "чем Бог послал". Влад даже обрадовался, что всё происходит в пост перед Успением и к тому же в понедельник. В этот день положено вкушать только хлеб, воду и сырые плоды, а вот окажись ограничения более мягкими, гостей наверняка напоили бы вином, и неизвестно, как надолго государю пришлось бы задержаться в Отопень.

О выгодах, которые даёт понедельник, князь размышлял, уже стоя перед храмом. Справа от правителя встал Войко, слева - староста, а позади столпилась княжеская охрана, огорчившая немало сельчан, которые желали оказаться к почётному гостю поближе.

Толпа продолжала разочарованно гудеть, когда в дверях храма появились дьякон и священник. Она умолкла лишь в тот момент, когда дьякон торжественно возгласил по-славянски:

- Благослови-и-и-и-и-и, владыко-о-о-о.

- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, - так же торжественно возгласил священник в ответ.

* * *

- Слуги обязаны следовать примеру господина, - говорил Войко, а Влад мысленно отвечал: "Ты говоришь так потому, что предан мне. Жаль, что не все слуги похожи на тебя. Есть такие, которые заведомо не станут поддерживать господина в любом деле, и не считают себя обязанными. А ведь для господина это опасно! Если хотя бы половина его людей не готова следовать за ним куда угодно, ему следует ждать беды".

Конечно, Влад понимал, что нельзя во всякой беде винить слуг, ведь бывает, что они живут своим умом потому, что господин глуп. "Следовать глупому примеру мало кто захочет, - размышлял правитель. - А бывает, что господин умён, но его люди всё равно поступают по-своему. Что их заставляет?" На этот вопрос он пытался ответить себе не единожды, и всякий раз ответ получался новый.

В возрасте тринадцати лет младший Дракул тоже думал об отношениях слуг и господ, а заставляло думать об этом поведение отцовых бояр-жупанов, многие из которых держали себя так, будто они умнее государя. Княжич думал об их странном поведении с тех пор, как старший брат объяснил - ссора с Яношем Гуньяди случилась как раз по вине бояр, отказавшихся дальше воевать с султаном, а отец не смог укротить это своеволие.

В тринадцать лет Влад ещё толком не начал жить, но был уверен, что может учить жить других, поэтому спросил у отца:

- Почему ты позволяешь жупанам перечить тебе? С ними надо строго! Если казнить одного или двух, то остальные сразу присмиреют. Они перестанут своевольничать, если показать им, что может с ними статься по воле государя. Тогда ты сможешь заключать военные союзы, с кем хочешь. Даже с Гуньяди.

- Не горячись, - усмехнулся отец, а сын, поняв, что родитель не последует его совету, расстроился.

Влад расстроился потому, что от всей души желал возвращения Сёчке, которое могло случиться только после примирения с Яношем, а примирению мешало упрямство бояр, у которых вся жизнь напоминала торг: "Ежели мы сделаем вот так, во что нам это обойдётся? А если поступим эдак, то чем надо будет пожертвовать?"

"Жупаны всё торгуются, торгуются, а решение принимать медлят", - думал тринадцатилетний отрок и ещё больше укрепился в этой мысли, когда стал принимать участие в заседаниях боярского совета.

Старший брат присутствовал на совете уже третий год, сидя в кресле справа от отцова трона, а Влада допустили на заседания только сейчас, усадив княжича в такое же кресло, как брата, но слева.

Новый участник ожидал, что теперь сможет проявить себя, однако родитель сразу охладил пыл своего сына, сказав:

- Ты сиди, слушай молча, а если чего не поймёшь, то спросишь после.

Опять Владу пришлось оставить свои советы при себе, и поэтому участие в заседаниях не стало для него началом новой жизни. Он будто сидел на обычном уроке с учителем и изучал очередную науку. Правда, было одно отличие - Влад точно знал, что отец и Мирча не проверят, насколько внимательно он следил за ходом заседания, и что в итоге усвоил. Это давало возможность лениться, и Влад, как нерадивый ученик, часто отвлекался, предаваясь сторонним размышлениям - в том числе про невестку и про то, почему жупаны не хотят примирения с Гуньяди.

В зале заседаний сама обстановка располагала к размышлениям. Здесь на стенах не имелось росписей или других украшений, которые отвлекали бы от раздумий. Окна были совсем маленькие, поэтому озорное солнце не могло запустить сюда солнечных зайчиков - больших мастеров отвлекать. В зал не долетал шум внезапно начавшегося дождя и щебет птиц, а единственное, что слышал Влад, это ровное гудение приглушённых голосов и один громкий голос - голос отца, или голос кого-то из бояр, или голос старшего брата.

Владу не позволялось говорить, поэтому он просто сидел, и внимание его перескакивало с предмета на предмет. Например, с подсчёта столбов, подпирающих сводчатый потолок в зале, княжич мог перейти к разглядыванию трещин в серых каменных плитах пола, а после начинал считать эти плиты или любовался коваными петлями тяжёлых деревянных дверей, закрывающих главный вход. Двери главного входа неизменно напоминали княжичу об обычае, связанном с заседаниями - именно через этот вход государю полагалось явиться на совет, после чего дойти до другого конца зала и сесть на трон.

Так установили не случайно, потому что путь от главного входа к тронному возвышению символизировал дорогу к власти. Кресла и скамьи бояр-жупанов стояли вдоль обочин этой "дороги", развёрнутые именно в её сторону, а не в сторону престола, так что государь, шедший через зал, оказывался под пристальными взглядами жупанов, будто решавших, достоин ли властвовать. В первый раз, проходя по "дороге" вслед за отцом, Влад даже оробел немного, потому что бояре, стоя возле своих мест, смотрели так пристально, будто видели насквозь.

Княжич предпочёл бы ходить к трону окольным путём - не через главную дверь зала, а через боковую, но воспользоваться ею государь и сыновья могли лишь в крайнем случае, потому что боярам не нравилось, когда кто-то идёт в обход них. Правителю и его наследникам следовало помнить, что власть в государстве даётся не только по праву рождения, но и по выбору жупанов, то есть всех родовитых людей Румынской Страны, которых обязательно созывали на общее собрание и просили "выбрать себе государя" всякий раз, когда происходила смена власти.

Выбирать особо не приходилось. Претендент всегда был один, потому что созыву собрания предшествовали разные интриги или даже войны, но собрание всё равно собиралось и выражало свою волю. Жупанам говорили:

- Вот перед вами стоит достойный муж, чьи предки были румынскими государями. Желаете ли видеть этого мужа своим новым государем?

- Желаем! - отвечали собравшиеся, а новый правитель в благодарность за избрание исполнял просьбы и раздавал хорошие должности.

Отец Влада тоже был избран, но сперва его избрал малый круг жупанов, особо знатных, а самым знатным из них считался Нан. Княжич помнил, как этот человек посещал скромное жилище изгнанников в Сигишоаре. Особенно запомнился меч в серебряных ножнах, висевший у гостя на поясе и выглядевший очень богато. Ножны стукались обо все углы и косяки в доме, привлекая внимание и будто крича: "Посмотрите на нас! И посмотрите на нашего хозяина! Посмотрите на его жёлтый бархатный кафтан! И на его щегольские сапоги из светлой кожи! И на его холёную бороду! А посмотрите, как важно держит голову! Не вам чета!"

В ту давнюю пору в Сигишоаре Владу казалось непонятно, отчего родитель принимает гордого незнакомца с особенной радостью, ведь даже дети могли заметить, что гость говорил строго и свысока, но отец почему-то не обижался, а отвечал спокойно и обстоятельно. Куда приятнее представлялся давний отцов приятель - Тудор. Он носил скромную одежду и не задирал нос. Так вели себя и другие гости, которые приезжали вместе с Тудором. А вот Нан привозил гордецов, не желавших лишний раз поднять кубок за здоровье своего будущего господина и уходивших спать на постоялый двор.

Лишь в тринадцать лет княжич начал понемногу разбираться в политике и тогда по-новому взглянул на свои детские воспоминания. Он догадался: "Отец не выбирал Нана себе в слуги - это Нан выбрал его и сделал государем. А вот Тудор потому держался проще, что не мог выбирать, кому служить. Он мог лишь радоваться, что выбран".

Точно так же радовались и остальные скромные люди вроде Тудора, которые участвовали в шумных застольях, длившихся до самой ночи в сигишоарском доме. Отец выбрал этих жупанов и пообещал им землю и деньги, которые когда-нибудь приобретёт. А вот Нану и его гордым товарищам изгнанник, живущий в Сигишоаре, мог обещать лишь то, что станет разумным правителем.

Влад понял всё это именно в тринадцать лет, сидя на совете возле отцова трона, ведь всех, кто в прежние времена посещал Сигишоару, княжич видел теперь в зале. Тудор отпустил бороду, тоже стал одеваться в дорогие кафтаны и важничать. Нан остался прежним. И всё же разница между этими жупанами была велика. Не даром же их кресла стояли друг напротив друга, а не рядом.

Такая расстановка тоже являлась своего рода символом, как и "дорога к власти". По правой стороне от "дороги" устроились жупаны, которые заседали в совете второй десяток лет, то есть Нан и его сотоварищи. А с левой стороны сидели пришлые - Тудор и другие, кто получил земли и высокие должности при нынешнем государе. Число старожилов и пришлых было одинаково. Справа сидели девять, и слева девять.

Конечно, на совет могли прийти и другие жупаны - придворные вроде казначея, начальника конюшни или главного виночерпия - но они, подобно Владу, не имели права говорить. Они присутствовали в зале лишь для того, чтобы узнать из первых уст о предстоящих тратах денег, большой конной охоте или большом пире и сделать соответствующие распоряжения. А вот влиять на государевы решения могли лишь те, кто заседал в совете постоянно - девять старожилов и девять пришлых. Правда, их равенство в числе вовсе не означало равенства сил.

Девять старожилов имели больше влияния, а если государь пытался делать что-то наперекор, то слышал:

- Не повторяй той ошибки, которую совершил покойный государь Александру Алдя.

В детские годы Влад различал румынских государей только по тому, кем они приходились его отцу - дедушка, отцов дядя с лысой головой, отцов старший брат, отцов младший брат. Теперь же княжич знал, что Александру Алдя, часто упоминаемый боярами, это как раз отцов младший брат, правивший менее шести лет и неожиданно умерший от болезни. Точную причину неожиданной смерти Влад не знал, и отец не знал, но эта смерть была одним из тех случаев, когда можно догадаться, в чём дело... правда, догадки так и останутся догадками.

Когда отец, желая отобрать трон у младшего брата, собрал армию и двинулся в Румынию, вдруг пришла весть, что брат заболел и скоропостижно умер. Даже младенец понял бы, что совпадение не случайно, но что было делать? Прямой вопрос к боярам представлялся неуместным. Отец Влада не мог прямо спросишь: "Кто придумал дать моему брату яд?" Даже если жупаны сказали бы новому государю всю правду, он не смог бы спокойно жить с такой правдой, потому что сам участвовал в этом злом деле - участвовал почти осознанно, называя брата "гнилая душонка" и желая ему смерти.

"Если спросить, было ли отравление, расспросы в любом случае кончатся плохо, - начал понимать Влад, сидя на совете. - Если жупаны скажут правду, отец расстроится, а если они станут уверять, что никто никого не травил, это тоже плохо, потому что отец всё равно не успокоится". Княжич мог почти наверняка утверждать, что родитель почувствовал бы враньё, сделался бы недовольным, затеял бы расследование, а чем грозит такая затея, можно было догадаться, вспомнив о государе Михае, который правил всего два с половиной года.

Михаем звался отцов старший брат, искавший среди бояр измену, но так и не успевший найти. Он погиб странной смертью - был убит в сражении с турками, в то время как его войско понесло лишь лёгкие потери. В отношении смерти Михая отец Влада тоже не мог дознаться истинных причин, и из-за этого сильно печалился, а Влад хорошо понимал родителя: "Как не печалиться, если судьба принуждает тебя жить в мире с людьми, которые изводят твой род!"

- Почему жупаны не соблюдают заповедей? - однажды спросил княжич у отца Антима.

- В этом виноват дьявол, - ответил священник. - Дьявол так ловко опутал жупанов, что из этих пут они вряд ли вырвутся.

- Ты говорил об этом моему отцу?

- Говорил, - вздохнул священник, - но твой отец не хочет поверить, ведь тогда выходит, что он оказался опутан заодно с жупанами - оказался опутан в тот день, когда принял власть.

К сожалению, в словах священника была доля правды. Отец Влада запутался, причём очень сильно. К примеру, он поддерживал дружбу с турками, хотя христианский государь должен избегать дружбы с государством магометан.

Влад знал - родитель охотно порвал бы с ними, но союза желали жупаны-старожилы, которые выбирали этот путь потому, что у турецкого султана "гостили" их дети, отданные туда много лет назад нерадивым Александру Алдя. У всех, даже у Нана, кто-то из сыновей находился в заложниках, и потому старожилы повторяли:

- Нам самим это не нравится, государь, но поделать мы ничего не можем.

"Отец запутался в своей политике давным-давно, - понял княжич. - Взять хотя бы ту войну, когда он, ещё не породнившись с Гуньяди, провожал турецкое войско в земли венгров". Влад и раньше знал, что отец никого не "провожал", а участвовал в турецком походе, но лишь в тринадцать лет княжич догадался, почему родитель предпочитал не вспоминать о том походе и не любил, когда другие вспоминали. Ведь тогда пришлось бы вспомнить о нарушенном слове - румынский государь обещал королю Жигмонду и последующим венгерским королям охранять южную венгерскую границу, но не охранял её, поскольку это шло в разрез с обязательствами перед турками.

Ещё со времён великого Мирчи румынские государи как турецкие данники были обязаны участвовать в турецких походах, а турки, как назло, любили воевать с венграми. "Как охранять венгерскую границу и одновременно нападать на эту границу? - мысленно усмехался Влад. - Хоть разорвись!" Можно сказать, его отец почти разорвался, когда собрал армию и ходил вместе с султаном по венгерской земле, но сам никого не грабил, а лишь "провожал" грабителей.

Конечно, праведный правитель-христианин так не поступил бы. И уж тем более не стал бы советовать тем, кто страдает от поганых:

- Лучше не сопротивляйтесь, и тогда вы сохраните ваши жизни.

- Но ведь ты должен оберегать нас! Помоги нам! - молили венгерские жители.

- Я помогаю, - отвечал "защитник". - Я даю вам совет, который убережёт вас от смерти.

"Да, трудно себе представить, чтобы христианин так ответил христианам, - размышлял юный княжич. - Но что отец мог ответить? Так отвечают от бессилия". Влад понимал - его родитель был бессилен изменить что-либо, а если б решил всё-таки сразиться с турками, то половина румынского войска не пошла бы в бой. Жупаны-старожилы и их люди не пошли бы. Зато наверняка сказали бы:

- Государь, не повторяй той ошибки, которую совершил покойный Александру Алдя.

Старожилы боярского совета ни за что не хотели ссориться с султаном. Они с большой неохотой дали согласие, чтобы старший княжеский сын женился на сестре Яноша Гуньяди, ведь Янош считался грозой турок.

С такой же неохотой жупаны-старожилы согласились помочь венграм разбить отряд Мезид-бега. Нан очень противился этой войне, но Тудор решительно встал на сторону своего князя, поэтому несогласным пришлось смириться.

- Если истребить турков всех до одного, то султан не узнает, а если даже заподозрит, то мы будем всё отрицать, - пообещал государь своим боярам и для пущей убедительности добавил по поводу Гуньяди. - Янку-воевода обидчив. Как бы он не повернул своё войско против нас, если откажемся помочь.

Прежде Влад не знал всех этих подробностей, но теперь ему начали рассказывать. Рассказывал отец, да и Мирча тоже. Они объяснили, что Гуньяди ещё до того, как разбить Мезид-бега, затеял большую войну против султана.

Венгр звал своих румынских союзников участвовать в походе, однако половина жупанов в отцовом совете зароптала, сказав, что воевать не согласна. Одно дело тихонько изничтожить турков вдалеке от их границ, и совсем другое дело выйти почти к самым границам турецких владений и противостоять поганым полчищам открыто.

- Мы не можем воевать, государь, - твёрдо сказал Нан и добавил. - Не повторяй той ошибки, которую совершил покойный государь Александру Алдя.

Отец призадумался, а Гуньяди меж тем успел обидеться.

- Что же ты будешь делать, отец? - спросил Влад, который теперь понимал, как глупо выглядел, когда советовал родителю казнить одного-двух своевольных жупанов и таким образом привести к повиновению остальных.

Родитель тоже видел, что сын, сидя на советах, потихоньку умнеет, и потому ответил сыну без всякой усмешки:

- Что буду делать? Пока ничего. Подождём и посмотрим, что случится.

Ждать пришлось недолго. Княжеская семья только-только успела вернуться из замка Гуньяд, заново устроиться во дворце и отпраздновать Троицу, как с севера, из-за гор, пришла неприятная весть. Получив эту весть, отец Влада тут же созвал совет, повелев боярам оставить все дела.

Пройдя вместе с сыновьями к трону, государь уселся на своё место и строго произнёс:

- Жупаны, сегодня мне сообщили, что в мадьярских землях объявился некий Басараб, который грозится лишить меня власти. Что вы на это скажете?

Отец сидел на троне уверенно - как человек, который прав и может доказать свою правоту. Казалось, государю осталось лишь предъявить доказательства и праздновать победу над своевольными жупанами, однако жупан Нан, глядя на эту уверенность, повёл себя как-то странно:

- А что за Басараб такой? - спросил он, перегнувшись через подлокотник кресла, дабы лучше слышать ответ князя.

Боярин не выглядел удивлённым, поэтому Влад начал подозревать, что Нан разузнал всё ещё до начала совета. Остальных жупанов-старожилов объявленная новость тоже не ошарашила, а ведь должна была ошарашить.

- Этот Басараб уверяет всех, что он мой двоюродный племянник, - сохраняя в голосе строгость, произнёс государь. - И ещё этот человек говорит, что по сравнению со мной имеет больше прав властвовать, потому что его дед - старший брат моего отца.

Государь созвал совет для того, чтобы заставить своих слуг забеспокоиться, однако это удалось только наполовину. Тудор весьма обеспокоился - он нахмурился и закусил губу; ещё один из пришлых заёрзал; третий схватился за подлокотники своего кресла, будто боялся это кресло потерять; четвёртый крякнул, пробормотав "мда"; остальные пришлые начали оглядываться вправо-влево, а вот старожилы вели себя по-другому. Они сидели расслабленно, будто отдыхали. Кто-то погладил бороду, но большинство даже не шелохнулись и не моргнули.

- Государь, да мало ли таких наглецов, которые зарятся на твою власть! - ответил Нан, а соседний с ним боярин, тоже степенный и бородатый, подхватил:

- Государь, мухи всегда слетаются на мёд, так надо ли удивляться, что многие из этих мух стремятся сесть на трон!

- Меня смущают не сами притязания Басараба, - пояснил правитель. - Меня смущает то, что этот самозванец объявился в мадьярских землях. Во владениях Янку-воеводы.

- А! - протянул Нан, будто только сейчас понял, о чём речь. - Так вот оно что! Ты хочешь сказать, государь, что мадьяры нами недовольны и строят нам козни?

Казалось, боярин всё равно продолжает считать новость о Басарабе пустяком, поэтому князь спросил напрямую:

- Разве я не предупреждал вас, что Янку-воевода обидчив? Разве я не предупреждал, что с ним лучше жить в мире?

- Так значит, Басарабу покровительствует Янку? - продолжал спрашивать Нан.

- Государь же сказал, - сердито буркнул Тудор. - Чего ты прикидываешься непонятливым?

Нан не ответил, а князь, выждав немного, добавил:

- Я имею сведения, что Басараб собирает войско. Но может статься, что вместе с этим войском к нам придут наемники Янку. Дело серьёзное, жупаны. Что вы мне посоветуете?

Ненадолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом деревянных кресел, потому что некоторые бояре продолжали ёрзать и оборачиваться.

- Вот ведь дела, - непринуждённо сказал Нан. - Выходит, государь, ты зря породнился с Янку. Он строит нам козни, невзирая на то, что его сестра замужем за твоим сыном.

- Если б мы согласились участвовать в войне, ничего этого не случилось бы, - сказал Тудор, обращаясь в первую очередь Нану, но тот лишь усмехнулся.

"Всё как всегда, - подумал Влад. - У старожилов есть своё мнение, и ничем их не проймёшь". Он заметил, как старший брат, сидящий по другую сторону от отцова трона, медленно сжимает руку в кулак. Того и гляди, мог стукнуть по подлокотнику кресла. Наверное, Мирчу сдерживало лишь то, что он ещё не правитель. "Брат прав, - вдруг подумал Влад, будто забыв все свои прежние рассуждения об отравленном Александру Алдя и убитом Михае. - Давно пора дать отпор своеволию! Если брат решится, я его поддержу".

Между тем отец оглядел собравшихся и снова спросил:

- Жупаны, так что же вы мне скажете?

- Государь, - Нан медленно поднялся и оглянулся на своих товарищей-старожилов, давая понять, что говорит от их имени, - мы не можем воевать. Не забудь, кто гостит у султана.

Государь тут же возразил:

- Если мы отправимся в поход вместе с Янку-воеводой и победим, я смогу потребовать у султана, чтобы он вернул вам ваших детей. Это лучший способ вернуть их. Разве не этого вы от меня ждёте?

- Я видел, как Янку воюет, - ответил Нан. - Он любит рисковать, и готов рисковать даже тем, что ему не принадлежит. Он слишком горяч, а мы не можем горячиться в таком деле. Если война будет проиграна, что тогда?

- Она проиграна не будет, - твёрдо сказал государь. - У Янку хорошее войско. Ещё не поздно послать письмо и сказать, что мы передумали.

- Нет, государь, - сказал Нан. - Писем твоему свату мы слать не будем.

Это прозвучало совсем не почтительно. Могло даже показаться, что жупан приказывает своему государю. Мирча и Влад вопросительно посмотрели на родителя. Похоже, терпение у него тоже заканчивалось. Даже Тудор и его товарищи теперь думали не столько о своих креслах, которые можно потерять с приходом Басараба, сколько о кресле некоего жупана-старожила, которое может освободиться прямо сейчас. Однако кресло так и не освободилось - своевольный жупан знал, когда следует остановиться.

Увидев, что князь подался на троне вперёд, Нан почтительно поклонился и добавил:

- Прости, государь. Я сказал вовсе не то, что хотел. Я вовсе не собирался указывать тебе, а только хотел уберечь от ошибки. Не совершай той ошибки, которую совершил покойный государь Александру Алдя. Он пытался в одно и то же время сохранять дружбу с турками и с мадьярами, но это невозможно.

- Как же ты предлагаешь мне поступить? - спросил князь.

- Поезжай к султану и расскажи ему про Басараба, - рассудительно произнёс Нан. - Мы ведь не зря платим султану три тысячи золотых ежегодно. Он должен защищать нас, как обещал. Вот и пускай защищает.

- Вы советуете мне ехать к султану? - уточнил князь.

- Да, государь, - ответили бояре-старожилы. - Да. Советуем. Всё верно. Поезжай. Так будет лучше. Да. Да. Поезжай.

Тудор и остальные пришлые молчали. Мирча тоже не знал, что сказать, лишь смотрел на родителя, а тот задумался - сидел на троне, облокотившись на левую сторону, и размышлял. На лице государя едва заметно проглядывала растерянность.

Влад сидел как раз слева от трона - с той стороны, куда склонился отец - поэтому вдруг подумал, что отцово поведение является знаком, и что пора перестать быть безгласным участником всех собраний. Княжич даже приоткрыл рот, но вдруг понял, что советы отрока тут неуместны. Родитель если и ждал подсказку, то от кого-то другого. Даже могло показаться, что этот кто-то уже явился, и государь преклонил ухо к его устам. Отец только что выглядел растерянным, а теперь улыбнулся, хитро прищурился. Будто и впрямь услышал подсказку со стороны.

Кто же был этот невидимый советчик? Обычному слуге, чтобы нашёптывать в ухо государя, сидящего на троне, пришлось бы согнуться в поясном поклоне, но воображение княжича почему-то рисовало не кланяющегося человека, а чешуйчатую спину зверя, переходящую в длинный хвост.

"Нет, этого не может быть!" - мысленно воскликнул Влад, не веря в собственную догадку. Пусть к княжичу пару раз приходила та самая зверушка с чешуйчатым телом, но ведь она приходила только в снах. Княжич не мог поверить, что отец среди бела дня ведёт себя так, будто видит и слышит кого-то!

- Хорошо, - меж тем произнёс родитель. - Жупаны, я приму ваш совет и поеду к султану просить помощи и защиты, но поеду только в том случае, если вы примете мои условия.

- А что за условия? - спросил Нан, уже успевший усесться обратно в кресло.

- Условия очень простые, - отвечал отец Влада, который теперь сделался таким же беззаботным, как жупаны-старожилы в начале заседания. - Во-первых, пока не явится Басараб, государем будет считаться мой старший сын. Будете наставлять его в делах, как наставляете меня, но ничего не делайте у него за спиной. Если станете скрытничать, по возвращении я строго спрошу с вас за это.

Мирча аж рот открыл. Старший государев сын не ожидал, что получит власть так скоро.

- Во-вторых, - продолжал родитель, - вы должны не только считать моего старшего сына государем, но и беречь, как бережёте собственных детей. Если хоть один волос упадёт с его головы, а также с голов других моих сыновей или моей жены, берегитесь.

- Справедливо, - произнёс Нан. Судя по всему, он не видел в предлагаемых условиях ничего сложного.

- В-третьих, - сказал отец Влада, - когда я вернусь от султана, вы все, кто присутствует сейчас на совете, должны приехать к турецкой границе меня встречать. А тех, кто меня не встретит, я буду считать изменниками.

- Это тоже справедливо, - кивнул Нан.

- И, наконец, четвёртое условие, - произнёс князь. - Если обо мне спросит Янку-воевода или кто другой, говорите, что я не по своей воле оказался у султана. Говорите, что я поехал осматривать крепости на южной границе и оказался в плену у поганых, которые напали внезапно и отвезли меня к своему повелителю.

- Государь, а не покажется ли странным, что ты поехал осматривать крепости на юге в то время, когда на тебя движется армия с севера? - с сомнением спросил Нан. - Может, нам следует придумать нечто более правдоподобное?

- Главное, скажите, что я попал в плен, - произнёс отец. - А доказательства этого я предоставлю. Принимаете ли вы мои условия?

- Принимаем, государь, - хором ответили жупаны-старожилы, а пришлые молча кивнули.

- Тогда сейчас мы идём в храм, где вы все поцелуете крест и поклянётесь в точности исполнить данное мне обещание, - торжественно произнёс правитель, поднимаясь с трона.

Послышался грохот отодвигаемой мебели, как всегда бывало, когда бояре разом поднимались с кресел и скамей. Затем все пошли в церковь, там Влад забыл про свои подозрения на счёт змея-советчика и не вспоминал о нём до вечера, пока не явился вместе с Мирчей в отцовы покои, чтобы получить последние наставления перед расставанием.

Родитель, которому завтра предстояло отправиться в дальний путь, говорил много и подробно. Таких разговоров давно не случалось. Владу даже почудилось, будто возвратились времена рассказов о семейном прошлом - рассказов о дедушке, о Нюрнберге, о короле Жигмонде, о матери, о турках, о греках и прочем.

Те рассказы всегда звучали в поздний час, когда на улице наступала глубокая тишина, а в комнате различались даже самые неуловимые звуки - потрескивание свечи и шорох одежды. Княжич снова слышал эти звуки, а также то, как в соседней комнате цокают по половицам чьи-то когти. Наверное, это ходила собака, которая выбирала себе место у порога комнаты и, наконец, улеглась там. Или это цокала не собака, а некая чешуйчатая тварь, которую отец Влада видел наяву, а сам Влад - лишь во сне?

Как бы там ни было, вечерний разговор в отцовых покоях напоминал прежние рассказы не во всём, потому что теперь это было не застолье. Родитель сидел в кресле довольно далеко от стола, и сыновья тоже сидели далеко - на широкой лавке возле отцова кресла. "Нет, - думал Влад, - всё-таки прежние времена ушли. В прежние времена мы с Мирчей сидели, как птенцы, разинув рты, а теперь всё не так". За прошедшие годы оба птенца успели вырасти, а в усах и волосах у того, кто рассказывал птенцам истории, теперь проглядывала первая седина. Многое изменилось! Изменилась даже тень, которая падала на стену за отцовой спиной.

Тень больше не была похожа на дедову тень, которую Влад видел в Сигишоаре. Тень вся съёжилась, превратилась во что-то бесформенное и была почти неподвижна. К тому же, ей незачем было помогать рассказчику, ведь тот не в пример прежним временам говорил очень скучно. Отец лишь перечислял всякие мелкие дела, которые сыновьям предстояло доделать вместо него.

Вдруг Мирча перебил:

- Отец, а ты ехать не боишься? Ведь может быть всякое.

- Нет, - отвечал тот, - я не боюсь. Страшно было только в тот раз, когда пришлось объяснять султану, почему моё посольство в Константинополис растянулось на четырнадцать лет. Я ведь после побега к грекам очень долго не показывался при турецком дворе, а затем пришлось приехать к туркам на поклон. Вот тогда было страшно. Но султан, увидев меня, лишь посмеялся и сказал: "Как скоро ты вернулся. Моя борода ещё не побелела", - родитель почти погрузился в воспоминания, но одёрнул себя. - Так о чём я...

Мирча снова перебил:

- А сейчас не боишься ехать?

- Сейчас бояться нечего, - сухо ответил родитель. - Разве что чрезмерного турецкого радушия, которое помешает мне вернуться из гостей скоро.

Государь оглядел сыновей и прибавил, обращаясь к старшему:

- Не забывай советоваться с Владом о делах. Пусть на троне есть место лишь для одного, но править вы с братом должны вместе.

- Мы разберёмся, - небрежно отозвался Мирча.

- Отец, а ты оставишь нам своего советчика? - вдруг подал голос Влад.

- Советчика? - удивлённо переспросил родитель.

- Да, - кивнул Влад. - Я про змея на клинке твоего меча. Ведь этот змей по-прежнему у тебя на службе и даёт тебе советы.

- Да брось шутить, - осторожно улыбнулся обладатель меча.

Княжич улыбнулся тоже, но всё-таки решил возразить:

- В прежние времена ты говорил, что дьяволы тебе служат. Оставь нам того, который на мече. А с собой возьми другого дьявола, который висит у тебя на шее.

- Влад, - родитель посмотрел с укором, - ты уже не мал. Это в детстве я потворствовал тебе, когда ты утверждал, что мои змеи живые, но теперь будь серьёзнее.

- Но ведь ты сам говорил, что с помощью крестной силы укротил дьяволов и заставил тебе служить, - продолжал возражать княжич.

- Да, говорил, - еле слышно пробормотал отец, - но это не значит, что они советуют мне, что делать.

Когда-то давно родитель уверял, что в приручённых дьяволах нет ничего страшного. А если так, то почему он теперь избегал разговора об этом? "В чём дело?" - думал Влад, глядя на родителя и не понимая, почему отец не захотел отшутиться, как в прежние времена. К примеру, мог бы сказать "забирай, если хочешь, но смотри, чтоб не укусил".

Существовало столько способов отшутиться, однако родитель не стал этого делать. Он не хотел говорить о своих дьяволах. Наверное, запоздало понял, что слуги-дьяволы весьма опасны. Пусть у того дьявола, которого хотел одолжить Влад, на спине висел крест, стеснявший движения и отнимавший силы, но ведь приручённая зверушка сохранила свою суть. Наверное, отец понял это и запоздало решил оградить сына.

Теперь Влад и сам понимал, что родитель ошибался, когда говорил, что в приручённых дьяволах нет ничего страшного. Конечно, они были страшны, ведь приручённый дьявол никогда не смог бы сделаться добрым, сколько бы крестов на нём ни висело. Теперь это казалось так очевидно! И всё же княжич хотел рискнуть. "Конечно, - рассуждал он, - дьявол никогда не поменяет свой образ мыслей - в дьявольских советах всегда останется зародыш чего-то плохого, но ведь и в человеке всегда есть такой зародыш. Человек не может совершать одни только добрые дела. Человек всегда грешит, как бы ни стремился к безгрешному идеалу".

По мнению Влада, пользовался советами дьяволов было вполне допустимо, если пользоваться осторожно - прежде, чем следовать, не лишне было бы свериться со своей совестью, ведь совесть это такая защита от зла, которая не ослабевает. Так думал тринадцатилетний княжич, а родитель, возможно, возразил бы ему, сказав, что совесть со временем грубеет, из-за чего человек перестаёт остро чувствовать неправоту, а дьявол с каждым годом становится всё хитрее и изворотливее.