За семью замками. Снаружи

Глава 28

Агата толком не помнила дорогу до роддома. Только отрывками. Даже в последовательности уверена не была. Вокруг снег, в салоне жарко и много звуков. Мало движения, много остановок, потому что пробки.

Ехать было сложно. А им, как назло, через весь город.

Гаврила психовал. Жал на клаксон и матерился так, что уши в трубочку.

Но будто опоминался каждый раз, обращаясь к ней. Просил потерпеть и обещал, что им еще немного — скоро ей там что-то вколют и будет хорошо.

Шутить пытался, но видно было, что нервничает.

Срывался на Костю, который наяривал всю дорогу, как сумасшедший.

В итоге, когда мужчины откровенно перекрикивались, переходя все границы, Агата не выдержала. Протянула руку, требуя у Гаврилы:

— Дай, я сама…

Он нехотя, но вручил трубку. Сначала Агата слушала, как Костя матом кроет Гаврилу, погоду, авиалинии. Потом тишину, потому что она шепнула: «Кость»… И он заткнулся…

— Почему ты молчала? — Костя сказал отрывисто и с укором, но так, что понятно — злится сейчас на кого-угодно, но не на неё. Просто простить себе не может, что где-то далеко.

— Потому что ты всё равно не прилетишь, пока снег не закончится. Ну и смысл? А я рожу, не бойся…

Агата говорила Косте, а уверенности прибавлялось у самой.

Он не спешил отвечать. Явно подбирал слова. А Агате внезапно захотелось улыбнуться.

— В курсе меня держите. — Костя, скорее всего, улыбку почувствовал, и сам немного расслабился. Наверное, всего на несколько минут, а потом снова будет психовать, но хотя бы так… Отдал очередное ебанное указание. Улыбка Агаты стала ещё более теплой. — Хорошо? — А потом будто понял, что перегибает в генеральстве, смягчил вопросом.

Можно было бы съязвить, что Агата непременно попросил Стерву Павловну запилить Косте видяшку, но она поняла, что сейчас ему вообще не до смеха. Поэтому…

— Хорошо. Я люблю тебя…

— И я тебя. Блин…

Агата скинула, но продолжала улыбаться, пока не скрутила новая схватка. Пока Гаврила не выдохнул, произнося: «хух, на месте», пока не вышли вдвоем, вверх по ступенькам не поднялись, пока не обули бахилы…

Пока Агату не передали из рук в руки Павловне. Которая скользнула своим привычно тяжелым взглядом по Гавриле, спрашивая:

— Папашка где?

И пусть ответить хотелось только в рифму, Гаврила разродился правдивым:

— В аэропорту застрял…

— Вот и отлично. Значит, родим спокойно.

Павловна сказала будто бы реально облегченно, даже радостно как-то, Агата с Гаврилой переглянулись, губы задрожали одновременно и одинаково. Синхронно же оба рассмеялись.

Правда Агата смеялась недолго — интервал между схватками сокращался неумолимо. Походу кто-то очень торопился в этот мир… Или над чьим-то папкой нельзя безнаказанно ржать.

Гаврила обнял сестренку, поцеловал в макушку, сказал напоследок, сжав ладонями лицо: «без фокусов давай, договорились?» и только заполучив уверенный кивок, отпустил.

Следил, как к Агате подходит медсестра, как улыбается, спрашивает что-то, кивает, придерживает за локоть, помогая идти… А крейсер «Стерва Павловна» плывет впереди, не оглядываясь, листая какие-то записи.

И Гаврила ловит себя на том, что ему стрёмно, что пиздец, но выглядит эта процессия почему-то будто бы торжественно.

Прошло три часа.

Гаврила сидел в машине, глядя, как дворники сметают со стекла снег, который успевает растаять, не доезжая до пункта назначения, и скатывается уже каплями.

В салоне тачки было тихо и тепло, вокруг вьюга, за несколько сотен километров в бизнес-зале аэропорта с ума сходит Гордеев, а его Замочек… Рожает.

Стоило представить, что вот сейчас Агата, может быть, кричит так истошно, как кричат женщины при родах в фильмах, и Гаврилу передернуло. Не от отвращения, а потому что он волновался за сестренку, как за родную. Или может даже больше. Наверное, как за Полину бы волновался.

Или, дай Бог, как когда-то будет волноваться за Полину.

Усмехнулся, покрутил в руках телефон, разблокировал.

Окно переписки с ней открылось автоматически. Там… Много-много-много. Невероятно много. Потому что она сейчас не с ним, но они теперь вместе. Через столько лет. И так хорошо, что аж не верится. Спокойно… Как на рассвете в их селе. На речке.

Только плохо, что на расстоянии. Но это всё равно лучше, чем все годы до…

Последние сообщения были совсем не о них, но переполненными тревоги.

Полинины: «ну что там?», «как Агата?», «ты что-то знаешь?», и Гавриловы: «в процессе», «не знаю», «нормально всё, не волнуйся»…

Которые наверняка злили переживавшую Полину, но она держалась. А Гаврила… Он правда не знал. И сам был полон тревоги, но в то же время спокоен.

Подумал себе, что бабЛампа сказала бы: «не суетитесь, малохольные, природой дано, что через боль, но наша девка разродится».

Гаврила Лампе всегда верил. Она в жизни не ошиблась.

А значит, их молодая, сильная, отчаянная девка справится.

Костя терроризировать Гаврилу перестал, хотя первый час наяривал так, что телефон перегревался.

Гаврила допускал даже, что переволновавшийся дебил в порыве чувств что-то сделал со своим. Но оказаться на месте Гордеева в жизни не хотел бы. Лучше так, как он — сидеть под роддомом на низком старте. Чтобы… Даже непонятно, что. Очевидно, что не пустят. Да и с какого перепугу? Он же не папашка…

Но на Костиного малого посмотреть хотел очень. И Агату поздравить. Ну когда она в себя придет.

И пусть они сходились с Павловной в мысли, что в процессе Костя там абсолютно не нужен, но сейчас Гавриле было откровенно жалко, что сразу после зайти к ней в палату у него не получится. Небо откроют в лучшем случае утром. Это жестоко. Но это тоже урок для Победителя. Очередное испытание на смирение.

Гаврила заблокировал мобильный, вжался затылком в подголовник, закрыл глаза, чувствуя себя внезапно умиротворенным. Зная, что на губах поигрывает улыбка, вспоминая, как неслись, как ругался, как смеялись потом…

Думая, что когда-то на правах дядьки обязательно расскажет пацану, как он отца-то сделал.

Когда телефон снова завибрировал — вздрогнул, тут же опуская голову, одновременно снимая блокировку.

Думал, нетерпеливая Полина.

С меньшей вероятностью — сестрёнка или вообще какой-то спам.

Оказалось, Костя.

Гаврила посмотрел на пересланное сообщение от пользователя «За семью замками»:

«Я всё. На тебя похож. Хороший…».

Дальше — на фотографию маленького и сморщенного новопроизведенного Гордеева.

Точнее сначала на его макушку с редкими темными волосами, потом на нос-пуговицей, закрытые глаза, сжатый с силой кулачок.

На губах Гаврилы почему-то заиграла улыбка, а нос будто защипало.

Он всегда умел радоваться за других. Но сейчас рад был так, как был бы за себя.

И не успел этому удивиться, как следом прилетело настроченное Костей:

«Это мой, прикинь? Я теперь папка…».

Костя всегда жил с осознанием, что он херовый.

Сначала херовый повод привязать к себе мужика.

Потом херовый сын.

Дальше херовый сирота-воспитанник.

Следом — просто херовый человек.

Потом херовый объект обожания. Такой же — херовый — муж.

Делец — не херовый, но херней занимающийся.

И на всей этой горе недоразумений не должно было оказаться вишенки.

Херовый отец.

Не должно было, но сын ещё не появился, а Костя уже проебался.

Агата родила сама, пока он был в отъезде. И чувствовал же… Чувствовал, блин, что не надо… А полетел.

В итоге получил, чего заслуживает.

Агата скинула ему фотку малого, и он охренел от какого-то нового чувства… Будто не веришь, не понимаешь, боишься… И в то же время счастлив. Но это всё равно не то. Потому что должен был не на фотке любоваться, а где-то рядом быть. Не получилось. Не срослось.

Небо открыли только утром. Костя вылетел первым же рейсом.

Был в столице ни свет, ни заря. И вроде бы стоило бы радоваться, а он бесился на себя же, что получилось как-то… У Агаты — ювелирно. А у него через жопу.

И пусть Гордеев понимал, что жена на него зла не держит, может даже рада, что всё сложилось вот так, но сам себя простить не мог. Вел внутренние диалоги, а натыкался на одно — ему бы радоваться, отцом же стал, а на душе болото из-за того, что первую же планку полосы препятствий сбил в прыжке.

Они с Агатой переписывались полночи и ещё утром. Костя думал, что её вырубил после родов, это же сложно, а она будто наоборот подключилась к бесконечной батарейке. Слала фото, записывала аудио шепотом. Может дремала, но слишком часто появлялась в эфире.

Приказала цветы не переть. Никаких громадных медведей и машин под шелковыми простынями. Вообще ничего не переть. Но ждала, что приедет…

Только прежде, чем Костя попал к Агате и малому, его словила Павловна. Сначала прошлась тяжелым взглядом от глаз до носков туфель, потом снова к глазам подняла, задержалась…

И впервые Костя поймал себя на том, что грымза даже не раздражает. Она помогла его сыну родиться, когда его рядом не было. Она имеет право так смотреть.

Поэтому он сказал искреннее:

— Спасибо, — Павловна хмыкнула. — Всё, как договаривались.

А потом фыркнула. Мол, успокойся, мальчик. Я не сомневаюсь, что «всё, как договаривались».

— Поздравляю, Константин.

Женщина подошла, протянула руку. По-мужски. Для пожатия.

В прошлой жизни Костя женщинам не особо-то пожимал. Даже мужчинам не так часто, как им того хотелось бы, но Павловне не отказал. Как оказалось, пожатие у неё сильное. Внушающее.

Только этой формальностью она не ограничилась. Продолжая сжимать Костину руку, свободной хлопнула его по плечу, приблизилась в уху, сказала негромко:

— Если второго захотите — тоже можно ко мне. Только рожать — без вас. А с Агатой мы сработались.

После чего отдалилась…

И Костя, наверное, впервые увидел, как эта женщина улыбается. Самодовольно. И просто довольно тоже.

И пусть ему до Стервы похер, но почему-то стало легче. К Агате он шел уже без этого дебильного чувства вины. Зато ясно ощущая, как вибрирует струна нетерпения и греет понимание, что вот сейчас… Через минуту…

Ему накинули на плечи халат, заставили натянуть бахилы. Он тщательно мыл руки и натягивал на рожу маску.

Прежде, чем зайти в палату, постучался.

Оказалось — зря. Потому что попал сначала в небольшой холл, там замер, прислушиваясь. Было тихо-тихо. Только невнятное кряхтение и тихий шепот:

— Голубоглазый ты, да? А знаешь, у кого такие же?

Пусть обращено было не к нему, и скорее всего он слышать не должен был, но Костя почувствовал, что губы кривятся в усмешке. Не злой и не ироничной. Просто хорошо ему.

Он заглядывает сначала, потом стучится… Вежливо…

Видит, что Агата сидит на кровати с приподнятой спинкой, держа на руках малого.

Видимо, кормила, но уже закончила.

Вскинула на Костю взгляд, заулыбалась…

— Привет, — поздоровался Костя, Агата просто кивнула. За неё сказали глаза — наполнились одновременно слезами и восторгом.

Это было трогательно и искренне. Достаточно, чтобы Костя подошел, стянул маску на подбородок, а губами прижался ко лбу.

— Ты как вообще?

Его адово тянула залипнуть на малого, но почему-то страшно было это делать.

Оторвавшись от кожи Агаты, он зафиксировал взглядом ее лицо. Скользил. Изучал. Сравнивал.

Она не изменилась.

Просто уставшая. И просто счастливая. Пиздец красивая. Как всегда.

Агата чуть подвинулась, Костя сел на край кровати.

— Из меня вылез человек, но я думала, что это будет больнее.

Агата ответила легкомысленно, пожимая при этом плечами.

Бегала глазами по Костиному лицу, наверное, так же, как он жрал её. И видно было, что столько хочет сказать… Что на самом деле с ней этой ночью так много произошло… Но держится, потому что боится его расстроить. Всё пропустившего.

Максим снова закряхтел, делая непонятные движения ручками. И Агата, и Костя посмотрели на него.

Агата улыбнулась, аккуратно проводя по маленькому лбу, Костя замер, следя за этим…

— Так и есть головастый…

Сказал невпопад, поднял взгляд на Агату, поймал её быстрый ответный — осаждающий. Говорящий: ну ты нашёл, с чего начать…

Но в нём не было злости, только ирония. Ведь кому, как не ей, понимать, что Костя просто в шоке. Она сама в шоке. До сих пор не верится…

— А глаза твои…

Агата сказала тихо, они с Костей снова посмотрели друг на друга. Чуть-чуть улыбаясь, но Агата — со слезами, которые уже не просто застилают глаза, одна скатилась.

Костя потянулся к щеке, смахнул, потом посмотрел на сына…

— Я не знаю, что говорить, Агат…

И признался.

— Ничего не надо, только ты пообещай, пожалуйста, что если со мной что-то случится — ты его не бросишь.

Агата видела, что Костя хмурится, но мотнула головой, прося не перечить.

— Просто пообещай. Хорошо? Мне так спокойно будет.

Костя колебался довольно долго. Не потому, что сомневался, а потому, что не хотел такое допускать. Этого не будет. С ней ничего не случится. Так зачем обещать?

Но Агата победила. Сама об этом не думала, наверное, но всегда побеждала. Его так точно.

Костя потянул её на себя. Макс снова закряхтел, вызывая у Агаты улыбку.

Костя же снова прижался губами к прохладному лбу…

— Обещаю, Агат. Я всё сделаю, чтобы у него не было так, как у нас. Он в другом мире жить будет. Я его сам построю. И ты будешь. Веришь мне?

— Верю.

— Значит, всё будет.