Заходер и все-все-все…

Март. Наконец-то пришла «весна воды», как прелестно определил Пришвин. Снег тает вовсю, и у наших деревьев высокие черные копыта — кора намокла, напиталась влагой…

Начало апреля. Долго не распускалась зелень. И наконец прошел теплый дождь, а ночью был туман, словно природа хотела окутать тайной свою работу над чудом…

25 апреля. Медленная весна. Конец апреля. Листва еще не распустилась на деревьях, но дома за шоссе видны все туманнее — набухают почки да, видно, и сами ветки. Кружево все плотней. Появились скворцы. Вчера видел первого шмеля.

Уже на улице теплее, чем в доме, где перестали топить. А холоднее всего — трубы батарей отопления…

И вдруг брызнула — листва. Начала бузина.

Шмель — большой, тяжелый, яркий, жужжит тяжко, сильно бьется в стекло в застекленном уголке террасы.

Ему бы чуть-чуть вернуться назад — и вот она, свобода, цветущий сад, простор, солнце, пища, роса…

Но нет: только вперед! Только вперед.

Я боюсь, что бедняжка умрет

С тем же возгласом:

Только вперед!

…А потом выметет хозяйка засохший потускневший комочек.

15 мая 1967 г. Цветет сирень. Воробьи — словно дрова рубят. А с соловьями засыпаем и просыпаемся…

А сейчас — 8 утра, поет соловей. Аккомпанирует ему, вместо вечерних лягушек, воробьиный хор.

17 мая. В лесу с Даром нашли ежа. Взять нечем. Снял штаны, трусы и в трусах унес ежа. Отпустили — вдруг это ежиха и у нее дети голодные плачут…

Собаки простодушны, а мы — сукины дети!

Вдруг, наконец-то, долгожданный дождь, ливень с бурным ветром хлынул — и разрезал лето пополам. Наутро ветер, и — осень.

У нашей малины каждая ягода на свой шлык: одна кислая, другая крошится, третья без аромата… Зато вишня — мастер: рви любую, лишь бы темная, и не сомневайся!

Была великая сушь, дождя не было чуть ли не с мая. И травы — горят. Цветы поливаем каждый день, и, например, флоксы, чуть пропустим день, — «вешают носы»! Кусты, молодые деревца подсыхают. Но деревья — те, у которых корни глубоки, — зеленеют по-прежнему.

В лесу очень удивился: у березы колючая сосновая крона. Присмотревшись, увидал: за этой березой, совсем рядом, растет сосенка, совсем такой же толщины, но береза ее, видно, сильно переросла, и нижние ветки пропали, и видны только сосновые.

«Человек — мера всех вещей».

Мне это всегда казалось чем-то претенциозным, немного нечестным. Во всяком случае, можно это принять только как констатацию (для нас, людей, увы, это действительно так!), но уж никак не в качестве «этической» максимы.

Сейчас, на пороге космоса, это особенно ясно.

15 июля 1967 г. Тяжело заболел Дар. Подозрение на чуму или отравление. Мы суетимся, мечемся: поездка в больницу за врачом, за лекарствами, насильственное кормление, уколы и т. д.

Самое ужасное: полная неуверенность в том, что все это ему на пользу.

30 июля. Дара отстояли, кажется. Пора подумать о делах.

8 октября 1969 г. Погиб Дар. Кусок сердца оторван. И долго будет кровоточить. Мир праху твоему, мальчик, сыночек! Благородное существо. Свои четыре года ты прожил хорошо…

Катька («подобрыш», как называл Борис) — дворовая собака, прибилась к нам в первую нашу зиму. Прожила до глубокой старости. Была куцей и приносила забавных, тоже бесхвостых щенят, сначала от Дара, потом от Барри. Барри — щенок эрдельтерьера, которого мы взяли после гибели Дара.

11 января 1970 г. Катя терпеть не может Барри (и вообще, как пришельца, и из ревности, да к тому же из-за него нарушаются ее принципы: к чему пускают постороннюю собаку!).

Когда они гуляют «вместе» — Катя его игнорирует.

Но вот вчера я впустил Катю в дом. Она всегда ведет себя как мужичишка в барских хоромах — жмется, стесняется. Вдруг она подошла к Барри (тот лез на стол) и понюхала у него под хвостом. Нюхала она долго, старательно, с холодно-вежливым лицом — ни дать ни взять дипломат, который сообщает, что «правительство Ее величества оставляет за собой право потребовать возмещения убытков и проч.».

Катя: «Странные люди! Маленькой собачке дают маленький кусочек! Это получается уж очень однообразно!»

Катька умеет «танцевать» на задних лапках, но делает это, только когда видит сахар…

Среди деятелей искусства она не одинока…

Барри опять распахнул дверь на террасу — потянуло сквозняком.

«Ах, вот откуда происходит выражение „холод собачий“», — сказал я.

2 апреля 1970 г. Игра Барри со щенком на террасе.

Барри растянулся на солнышке, и туда же, на сухую террасу, приплелся месячный Катер, очередной Катькин сын.

И боже ты мой, как они играли!

Огромный, как медведь, шестимесячный эрдель Барри — огромный по сравнению со щенулей — сам еще младенец, вел себя как снисходительный, любящий старший брат. Щенуля — весь-то ростом с Баррину голову — вытворял бог знает что. Он бросался чертом на Барри и ходил по нему, трепал его за уши и хватал за нос, а Барри все это терпел, только по временам осторожно отступал или отодвигал щенка и чуть-чуть раскрывал на него пасть с крупными белыми зубами и укладывался так, чтобы агрессору было удобнее, и вдруг вскакивал и припадал на передние ноги, приглашая продолжить игру…

Малыш свирепо рычал и лаял и с азартом налетал на Барри, а Барри, тот самый Барри, который никому, и нам в том числе, никогда не дает спуску, был нежен с ним, как нянюшка, как мамаша, позволял выделывать все что угодно.

И в этом, конечно, есть великая мудрость природы: ведь если бы старшие обращались с малышами иначе, из них никогда не выросли бы смелые, уверенные в себе псы…

А у нас на душе осталось какое-то чудесное, светлое чувство от этой сцены (длившейся, наверно, не менее получаса).

На столе лежала колбаса.

Собака сидела у стола и серьезно и печально смотрела на колбасу.

Галя принесла Барри в подарок объект его мечты, его давнишних вожделений — разорванную клизму-грушу.

Он не расстается с ней ни на секунду. Поминутно показывает нам. Но только показывает. Барри, который позволяет есть из его миски, таскать у него чуть ли не изо рта мясо, — тут ревниво охраняет свое достояние, не дает ни за что к ней прикоснуться — долгое время!

«Клизмовладелец», «Клизмодержатель»…

Но нет! Ведь клизма — это «духовная» собственность, это для души! Игрушка дороже хлеба. До поры до времени!

На другой день он уже готов на минутку расстаться со своим сокровищем. Даже оставляет его на дворе. Но через малое время умильно просится «на волю» и мчится проверить, все ли цело. (Сначала он бегал, чтобы поиграть, потом — словно бы просто для проверки.)

А на третий день уже все спокойнее. Придумал на прогулке чудную игру в стиле Иа-Иа и Полезного Горшка: зарывать в снег и откапывать свою игрушку. Когда первый раз закопал, то так очевидно испугался, что она пропала, — что немедленно кинулся откапывать.

Барри — совсем человечно ест и пьет все, что люди, готов делать все, что люди — дружить с кошкой, ездить на машине и т. д.

Джимми — строго блюдет собственное достоинство и чуть что — сразу: «это не собачье дело!»

Еще о Джимми, нашем маленьком пинчере.

Вдруг небо озарилось… Дождь хлынул потоком, и какая-то огромная и, видно, очень нахальная собачища зарычала, залаяла громовым голосом.

— Р-р-р! Трам! Там! Бам!

Этого Джимми уже не стерпел, он вскочил с пледа и кинулся к дверям, звонко-звонко залаяв…

Но как он ни торопился в сад — там уже никого не было.

Воспользовавшись хлынувшим ливнем, громоподобный пес, видимо, успел удрать…

О дожде.

Бананы, пальмы, кипарисы… Вся эта экзотика гордо рисуется на фоне небес. А под ногами у нас все та же травка — подорожники, колоски и какие-то мелкие, что и дома, цветочки, которые топтали мы всю жизнь и никогда не замечали…

Снежная буря у моря. С мокрыми ногами. Посинели от холода. И у гор волосы дыбом. Зяблик, как собачонка, гулял с нами — причем на шаг впереди — во время всей длинной прогулки по пляжу. Море, песок, снег — четкая граница между водой и снегом — песок.

У проталины, возле каких-то теплых труб, шел парок, и все птахи работали. Людей они не боятся.

А вечером, в снежную бурю, сбило много вальдшнепов. Бекасик на руках в столовой. Он сидел так смирно и так кротко смотрел большими, грустными черными глазами, что взрыв был неожиданным. Помял носик о стекло.

Лягушка жерлянка начала «отмерзать», и куда ее деть, я не мог решить: пища — холод.

Весной все быстро растет, а быстрее всего — заборы и скамейки (если их не убрали на зиму).

Когда кормишь синичек тем, что они больше всего любят, — их не увидишь на кормушке. Любят они больше всего семечки. Может, именно потому, что уж очень удобны. Цап и улетел, и не надо находиться в таком страшном месте, где за окном нет-нет да появится «ОН» — великий синицеед?

Комар пищит, подлец, так жалобно, словно взаймы просит.

Вышли на воздух в сад. Хозяйка объяснила, что нет дня рождения без бычка. Суть в том, что бычка на веревке привязывают к дереву одним концом, второй — держат люди на балконе и «управляют» привязанным бычком. Тебе (всем по очереди) завязывают глаза и дают палку, и ты должен его хлопнуть. Первым отличился сам Энгл, потом нигериец в живописном национальном костюме. Я нудил — не люблю обижать животных. Все же заставили. Я его погладил, чем вызвал дружный добрый смех.

Время от времени в кухне или в ванной видишь… тараканов. Они здесь страшно пугливы, и не без оснований: такие хлипкие, что, едва прикоснешься, распадаются на составные части. Даже жалко…

Неотразимость просьбы птенца — трепещущих крыльев, разинутого клюва, слабого крика, всего выражения открытости. Доверчивости. Надежды…

Сила слабости? Или, несмотря на бездну, разделяющую птиц и нас, в нас живет «родовая память»?

Галя два раза ночью вставала накормить его грудью. Он очень скоро надоел, особенно утром, когда выяснилось, как он обкак. И на второй день решили выпустить его на участок.

Вечером совесть нас замучила, единственно, что утешало, — он держался мудро возле террасы, куда кошки не ходят, — это собачья сторона.

Катька искупила свою вину.

Прибежала Галя и рассказала, что Пуська сидит в засаде. Что делать?

— Дар! Катька!!

От благородного Дара толку было немного. Но Катя сразу поняла, что от нее требуется. Катя сделала несколько прыжков на задних лапах (овечку), раздался кошачий вопль, и началась дикая погоня. Дар тоже принял участие. Словом, кошке устроили такую баню, что она — будь у нее характер помягче, — и думать забыла бы про вороненка. Но так как Пуся — это Пуся, то на всякий случай ей повесили на шею погремушку — голубую пластмассовую собачку!

По утрам и вечерам слетаются все вороны Болшева и Тарасовки. Громко предостерегают Краша о грозящих ему опасностях, не менее громко уговаривают вернуться на путь истинный и еще громче обсуждают, правильно ли мы воспитываем этого ребенка, нашу внешность, манеры, поступки и т. д.

Любимая игра Краша — в перетягивание каната (травинки) со мной. Причем он почему-то всегда норовит ухватить за корешок, а не за верхушку.

Галя его очень обидела. Играли они в «канат», причем Краш сидел на краю сухой веточки рябины. Коварная дама взяла и захлестнула ветку травинкой и сломала! Краш полетел вниз. Очень обиделся.

Просьбу свою — покормить — он начинает (нежным голосом) всегда оттуда, где сидит: с вишни, высокой ветки клена, крыши, трубы или даже телевизионной антенны. Долго зовет. Все надеется, бедняга, что мы туда к нему прилетим. И только убедившись (в который раз!), что дело безнадежное, слетает на свою кормительную скамейку.

В саду стоит старинная скамья, на спинке которой висят детские погремушки — игрушки Краша. На этой скамье или рядом с ней и происходит кормление.

Тема для сказки (а может, и больше): общая тревога.

Общая тревога (в сообществах различных животных) — первый шаг к состраданию.

(Соиспуг.) Сострах…

Он боится того же, что и я, значит, он тоже?.. Живой?..

Он — тоже «Я»?

Краш топал ногами, возбужденно орал и выплясывал на крыше, видя, что мы с Даром играем «в палочки»… Это его любимая игра — протягиваешь ему палочку, веточку, он отнимает и уносит или, затащив наверх, бросит.

Иногда — честное слово, такое впечатление — он прилетает, просто чтобы с нами поиграть: съест крошку-другую и прекращает, но не улетает, сидит, вертит головкой.

Раздобыл где-то в траве теннисный мяч и играет в «нособол».

…афишировал знакомство со мной при гостях: налетал на меня, кусал, щипал, клевал, дергал за волосы…

Краш купался под душем. Галя сперва испугалась, что облила его, поливая (насосом!) цветы, а оказалось, что он сам идет под душ и с наслаждением трепещет крылышками (признак величайшего наслаждения), чистится, приседает и т. д.

Еще к вопросу о питании серой вороны, или что тигры действительно любят.

Ошалел от радости от жареной рыбы (которую пренебрежительно отверг, пока она была замороженной — сырой). От творога трепетал, стонал, «лаял» — издавал какие-то почти музыкальные звуки, — словом, ошибиться было невозможно.

Назвали мы его Крашем, разумеется, в надежде, что это похоже на воронье слово, которое (молчаливо предполагалось) ему приятно.

Но похоже на то, что это слово, если и воронье, то совсем не из приятных — так недоверчиво он смотрит, с такой неохотой откликается.

А вот если постучать (палочкой, ключиком) по блюдечку, где бывает хлеб с молочком и кашка с жареной рыбкой, или по банке с червями — вот тут сразу видно: это самое настоящее воронье слово!

Краш украсил свою вишню красными нитками — «концами»^[8]. Сам принес (натаскал), разделил на пряди, развесил…

13 июля. Краш доигрался: играл с Галей — таскал ее за волосы, клевал и вдруг сильно клюнул и ущипнул за шею. Галя, рассердившись, схватила его (мы никогда не брали его в руки, вообще он у нас, как сказал кто-то из гостей, «на курсовке»), Боже мой, какой поднялся вопль! Вороненок завизжал, как поросенок, захрипел… На шум прибежали собаки… Галя отпустила его. Он, очень обиженный, немедленно улетел. Мы думали, он, может, и не вернется.

Вернулся в обед и проникся, кажется, еще большим доверием.

15 июля. Были целый день в Москве. Знакомство с Каликом.

По дороге слушали радио. Пели популярные, т. е. надоевшие мелодии. И слушая (не слушая) арию Герцога, я вдруг вспомнил, как она нравилась в детстве, и отчетливо представил себе механизм «перехода» искусства от взрослых к детям (вплоть до целых жанров…).

Вернулись около 8. Краш не спал и встретил Галю с безумной радостью: кинулся ей навстречу откуда-то. Облетел вокруг нее и уселся на фонарь.

17 июля. Ночью проливной дождь. Мы проспали до десяти часов. Проспали и звери.

Первым пришел Дар, деликатно напомнил: утро, пора вставать. Потягиваясь, постоял и проверил, пока я не поднялся. Только вышел на террасу, прибежала (сонной рысцой) Катя. Начали их кормить — душераздирающие вопли Краша. Сидит на крыше террасы мокрая ворона и вопит. Идти на террасу он отказался. Пришлось вынести еду под дождь на воронью скамейку. Боже, до чего он был мокрый! Ел со всхлипываниями, стонами, захлебами — очень был голодный. Я еще раз попытался заманить его на террасу, уйти от дождя, но он не пожелал. Тяжело взлетел на свой любимый фонарь и, оскальзываясь на мокрой жестяной крышечке, стал отряхиваться, как собачонка…

25 июля. Представление Краша: срывал цветы (укладывал в воду), катался на воде, пил…

2 августа. Мы давно это предполагали, а сегодня увидели точное подтверждение: Галя на скамейке угощала Краша салом, он его очень любит. Катька вертелась возле них; Галя бросила и ей кусочек. Краш, конечно, это заметил (он замечает все!). (Удивительная скорость, с которой он видит. Т. е. понимает, что видит.)

Он подскочил к Гале и клюнул ее несколько раз в руку.

Она захохотала, позвала меня и повторила опыт еще два раза с неизменным эффектом. То ли он действительно наказывал, то ли хотел обратить на себя внимание?

Вообще-то он сейчас очень пугливый (у него линька). Ходит растрепанный и очень робеет, так же, как когда намокает. Но сало он так любит, что забывает даже об осторожности.

Научился открывать спичечные коробки.

Краш очень веселил соседку: помирала от хохота, любуясь, как он на крыше пытался открыть коробку.

А нас он сегодня развеселил тоже: я застал его, когда он таскал сырники со стола на террасе…

Галя умилялась: «Умница, деточка, плюнул маме в личико!»