Запрещённая планета

Состояние Морбиуса меня очень беспокоило. Он выглядел совсем больным, и я невольно задавался вопросом, что нам делать, если он свалится, прежде чем мы достигнем поверхности. Но он выдержал. По-видимому, состояние его улучшалось по мере того как мы поднимались, а температура и давление ослабевали. Когда кабина остановилась и мы снова очутились у входа, он, казалось, чувствовал себя так же, как и тогда, когда мы отправлялись в это невероятное путешествие.

Он провел нас через лабораторию в свой кабинет, а через него — в гостиную. Робот все так же стоял у двери, и один только вид его опять поразил меня. Морбиус пригласил нас сесть и сам опустился на диван. Он устало сказал:

— Робби, вина.

Робот повернулся и вышел, и только тут я осознал, что кто-то из нас наконец произнес слово с тех пор, как мы оторвались от этого неописуемого зрелища пятидесяти миль под ногами.

Но и теперь мы еще были не в силах говорить. Робот вернулся с графином вина и стаканами на подносе. Мне все еще казалось сверхъестественным видеть его в роли добросовестного дворецкого. Он наполнил стаканы и подал их нам, потом поставил графин на столик возле Морбиуса и удалился. Адамс первым осушил свой стакан и, оставаясь в кресле, сделал движение к Морбиусу.

— Итак, целью креллов было создание вещей без всяких материальных средств? — сказал он.

— Совершенно верно, командор, — ответил Морбиус.

— Да, — задумчиво произнес Адамс, — замечательный механизм вы показывали.

Внезапно Морбиус покраснел. Это был какой-то багровый румянец, который очень не понравился мне. Морбиус молчал.

Я предостерегающе взглянул на Адамса и сказал:

— Быть может, он нужен был им, чтобы научиться, как обходиться без него?

Морбиус посмотрел на меня. Теперь кровь быстро отлила от его лица.

— Вы улавливаете отблески правды, майор, — сказал он.

Лицо Адамса приняло непроницаемое выражение.

— Мы не имеем права обманывать людей на Земле, когда свяжемся с базой, — проговорил он. — Все это слишком грандиозно. Об этом нужно сообщить. Полностью и немедленно. — Он остановил свой взгляд ни Морбиусе. — И вы должны понять это, сэр. Никто не имеет права монополизировать такое великое открытие.

Судорожным движением Морбиус поднялся.

— Я ждал этого, командор, — сказал он. — Ждал с того самого момента, как вынужден был показать вам кое-что из достижений креллов. — Теперь не только лицо, но даже губы его побелели. — Что же вы намереваетесь делать? Постараетесь теперь отстранить меня, хочу я этого или нет? Но можно потерять годы, объясняя необъяснимое глупцам!..

— Что же я еще могу сделать? — перебил его Адамс. — Сказать, что вы исследуете тайны Вселенной? И, может быть, потом сообщите нам что-нибудь, если будете так добры и готовы?

Морбиус прошелся по комнате, сжав кулаки. Он делал страшные усилия, чтобы сдержать себя. С трудом он заговорил:

— В течение почти двадцати лет, командор, с тех пор, как я начал постигать учение креллов, я думал об этом. Обдумывал хладнокровно и по возможности беспристрастно, проверяя каждый аспект этой проблемы. — Он замолк, внимательно вглядываясь в лицо Адамса, как будто пытаясь прочесть его мысли. Потом продолжал:

— Я пришел к окончательному и неизбежному выводу, что Человечество еще не готово, ему еще не подобает владеть такими знаниями. По крайней мере, той его половине, которую представляете вы…

Он остановился, не отрывая взгляда от Адамса. Адамс ответил:

— Человечество не готово, а Великий Доктор Морбиус готов?

Густой румянец снова залил лицо Морбиуса, он отвернулся, сделав нетерпеливый и безнадежный жест. Я заметил, что он дрожит всем телом.

Я торопливо сказал:

— Может быть, у доктора Морбиуса, действительно, имеются основания опасаться… — И снова бросил на Адамса предостерегающий взгляд. Но если он и заметил его, то пренебрег им. Он стоял лицом к лицу с Морбиусом.

— Давайте вернемся немного назад, — сказал он, — к событиям прошлой ночи. Вы все еще утверждаете, что не имеете с этим ничего общего? Ничего не знаете об этом? Не можете даже объяснить себе?

Кровь отлила от лица Морбиуса, оставив на скулах безобразные пятна.

— Вы дурак, — сказал он вдруг, — Я предупреждал вас, не так ли? Прежде чем вы приземлились, я предупреждал вас…

— Вы имеете в виду вашу таинственную Силу? — опросил Адамс. — Вы хотите оказать, что она снова находится на свободе?

Эти слова оказались последней каплей. Морбиус поднял над головой сжатые кулаки, и я на секунду поверил, что он может ударить Адамса по лицу.

— Вы… Вы… — начал он, но затем гнев, казалось задушил его, и он пошатнулся. Я вовремя подскочил к нему, подхватил, оттащил к кушетке и усадил на нее.

— Что за… — начал было Адамс за моей спиной, но тут я грубо сказал ему, чтобы он заткнулся, и наклонился над Морбиусом. Глаза его были закрыты, а дыхание слишком частым и неглубоким. Я расстегнул ворот его куртки, нащупал пульс. Он был едва слышен…

Я сказал Адамсу:

— Принесите из вездехода запасной медицинский пакет. Быстро!

Едва он вышел из комнаты, как Морбиус попытался приподняться. Он открыл глаза и что-то бормотал. Я услышал:

— Я так устал… Так устал…

Осторожно уложив его на подушки, я сказал:

— Хорошо, хорошо… Только будьте спокойней…

Расстегнув пуговицы куртки, я приподнял его ноги и уложил на кушетку. Все это время он следил за мной. Выражение его глаз казалось совершенно здравым, но они были с поволокой, и это подтверждало диагноз, мгновенно сложившийся у меня в голове.

— Устал… — снова пробормотал он. — Слишком устал!.. — Это было решающим доводом. Мой пациент страдал полным изнеможением.

Вернулся Адамс с пакетом экстренной медицинской помощи, и Морбиус, увидев его, опять попытался приподняться. Он заговорил:

— Командор… я настаиваю… если вы не верите моему слову…

Я сделал знак Адамсу, и он отошел в сторону так, чтобы Морбиусу не было его видно. Мне было необходимо уложить больного. Я сказал ему:

— Теперь постарайтесь успокоиться. Делайте то, что я говорю, и все будет в порядке.

Он хотел что-то ответить, но, видимо, отказался от этого, как от слишком большого усилия. Его глаза закрылись.

Я отошел от кушетки и присоединился к Адамсу. Он стоял у окна и смотрел наружу, но быстро повернулся, лишь только я приблизился и тихо сказал ему:

— Я за все отвечаю. Выйдите, пока я уложу его в постель.

— Что с ним случилось? — подозрительно спросил он.

— Похоже на нервное истощение, — ответил я, — Но что бы с ним ни было, вы-то нисколько не поможете ему.

— Доктор, а вы уверены, что это не притворство?

— Не будьте дураком! Делайте то, что я говорю. — Я взял его за руку. — Подумайте, что было бы с нами, если бы у него случился удар и он бы умер у нас на руках!

Кажется, это дошло до него. Неожиданно усмехнувшись, он сказал:

— Ну, ладно, доктор, ладно…

Адамс вышел. Огромная дверь открылась и потом закрылась за ним. Я вернулся к своему пациенту. Он снова попытался приподняться, но я успокоил его и вскрыл пакет. Повернувшись так, чтобы ему не было видно, я наполнил шприц.

Морбиус опять заговорил. Его голос был слабым и неотчетливым. Он бормотал:

— Доктор… Доктор, не усыпляйте меня. Я не хочу спать…

Противоречить ему не имело смысла. Я спокойно ответил:

— А кто собирается вас усыплять? Наоборот, мне хочется взбодрить вас. — Я показал ему шприц. — И вот средство для этого.

Он с недоверием смотрел на меня, но позволил закатать рукав и только слегка поморщился, когда игла уколола его руку. Почти мгновенно он потерял сознание. Он спал мертвым сном, и, пожалуй, даже сами креллы не смогли бы его теперь разбудить.

Я встал, убрал шприц в пакет, закурил сигарету, потом посмотрел на Морбиуса и подумал, что ему лучше было бы лежать в постели. Я не знал, где сейчас Алтайра, а ей следовало бы рассказать о состоянии отца. Морбиусу нужно было остаться одному по крайней мере на ближайшие 12 часов. Но я даже не знал, где находится его спальня. Может быть, разыскать Робби и заставить его помочь мне? Правда, для этого пришлось бы «оживить» его. Эта мысль была почему-то мне неприятна.

Я вышел, чтобы разыскать Адамса. Мне казалось, что он должен находиться во внутреннем дворике, но его там не было. Корпус вездехода мешал мне осмотреться вокруг, и я вышел на голубовато-серую тропинку, чтобы обойти его.

Тишина поразила меня. Ее было слишком много, и я понял, какой она может быть страшной и сверхъестественной. Я беспокойно оглянулся на дом, и окна пристально уставились на меня. Внимательно оглядев площадку, где мы тогда видели Алтайру и ее животных, я убедился, что на ней ничего не было, кроме травы. Неожиданно оказалось, что мне не нравится ее цвет. Мне хотелось, чтобы она была зеленой, а не золотистой. Мне до боли захотелось, чтобы и небо было голубым, и жаркий солнечный свет — желтым…

Я пошел к роще, которая тянулась вдоль дороги, но, пройдя несколько ярдов, без причины изменил свое решение и направился к пруду. Внезапно я осознал, что почти бежал, и заставил себя остановиться.

Я находился как раз у того места, где останавливалась Алтайра, чтобы покормить своих животных, и мне пришло в голову, что ведь я могу позвать, крикнуть наконец. В этой тишине голос разнесется на мили. Я уже приложил руки рупором ко рту и глубоко вдохнул, когда вдруг увидел Адамса. Он был всего в ста ярдах и расхаживал по вымощенной аллее на противоположном берегу пруда, то появляясь, то исчезая среди кустарников. Руки его были засунуты в карманы, голова опущена. Он так задумался, что я сомневаюсь, помнил ли он даже, где находится.

Увидев его, я сделал все возможное, чтобы казаться совершенно спокойным. Как удачно, что я не успел крикнуть. Теперь, вместо того, чтобы терзаться своими страхами, я подумал о нем.

Нечего удивляться, что он прогуливается с такой не свойственной ему задумчивостью. Может быть, это показалось бы странным еще вчера. А посмотрите, что принес сегодняшний день. Во-первых, это неожиданное и чрезвычайное открытие, что Морбиус является единственным обладателем невероятных знаний, которые во что бы то ни стало должны быть переданы Человечеству!

Во-вторых, эта болезнь Морбиуса. А ведь он будет бороться против того, чтобы разделить свои знания с кем-нибудь.

И не было никого, кто бы решил, как ему следует поступить, — никого, кроме командора Джона Джастинга Адамса!

И ко всему тому — я был уверен, что не ошибался в своей догадке, — Джон Джастинг Адамс был влюблен в дочь Морбиуса…

Я опять двинулся к пруду, но успел сделать только несколько шагов и остановился как вкопанный. Казалось, мои мысли вызвали ее… Да, это была Алтайра. Она появилась в тот момент, когда фигура Адамса снова возникла в поле моего зрения. Девушка вышла из-за деревьев, окружающих с той стороны пруд, и руки ее были полны цветов, видимо, только что собранных. Это были крупные пурпурные цветы на длинных белых стеблях. Она рассматривала их, опустив голову.

Никто из них не замечал друг друга, пока они не столкнулись. Сошлись буквально на расстоянии одного шага и только тогда подняли головы и остановились. Не шелохнувшись, они смотрели друг на друга.

Что-то было в этой маленькой живописной картине — прелестное, совершенно естественное, немного драматичное в смысле общего рисунка и цвета, — что удерживало меня от поспешного движения так же, как и их.

Они не видели меня. Было ясно, что я должен либо уйти, либо окликнуть их. Но я не двинулся с места, а почему-то продолжал наблюдать за ними.

Трудно сказать, как долго они стояли так, глядя друг на друга, но я знал, что они молчали. Их фигуры были слишком далеко от меня, чтобы можно было что-то услышать или рассмотреть движение губ, но я был уверен, что они ни о чем не говорили. В том, как они смотрели друг на друга, было что-то вызывающее, какой-то оттенок настороженности — в особенности у Алтайры, — и это помогло мне догадаться, что между ними был конфликт. Конфликт, о котором я ничего не знал…

Затем вся эта неподвижная картина пришла в движение.

Видимо, Алтайра заговорила и почему-то отвернулась. Тогда Адамс в первый раз пошевельнулся. Он вынул руку из кармана и дотронулся до ее плеча. Алтайра быстро обернулась, ее голова откинулась назад, как бы в знак протеста… Но тут руки у нее раскрылись, и цветы алым потоком упали к ее ногам. Адамс обнял ее, она положила свои руки ему на плечи, и они соединились в поцелуе…

Я пришел в себя, повернулся и побрел по направлению к дому. Как жаль, что я ничему не мог помочь! Их фигуры еще виднелась между кустами. Они медленно удалялись, и рука Адамса обнимала девушку. Скоро они исчезли за деревьями…

Я возвратился в дом. Мысль о Робби уже не так сильно раздражала меня, и я начал его искать. Он стоял в своей пугающей неодушевленности как раз за дверью гостиной. Окликнув, я «оживил» его, и он не только показал мне комнату Морбиуса, но и перенес его туда.

Это была маленькая, поистине монашеская комнатка в конце коридора, ведущего из гостиной. Когда мы уложили все еще спящего Морбиуса в постель, я отослал Робби и проверил сердце, дыхание и кровяное давление своего пациента. Они оказались гораздо лучше, чем я ожидал, и, удостоверившись, что он устроен удобно, я вышел из его комнаты. И тут столкнулся с проблемой, которой сам не ожидал. Ведь Робби был активизирован! Как же теперь «угомонить» его?

Ответ был прост, но я нашел его лишь после получасового обдумывания всевозможных вариантов приказаний роботу. Я заметил, что он, будучи активизирован, своим мерцающим из-под жалюзи светом больше нервировал меня и все время заставлял чего-то опасаться, чем тогда, когда мертвым беззащитным горбуном маячил в углу. Он сам подсказал мне ответ. Я спросил:

— Робби, как мне выключить тебя?

И он послушно ответил, жужжа и прищелкивая. Оказалось, что это было так же легко, как и его активация. Я сказал:

— Ну, довольно!

Так и случилось. Он снова стоял в своем углу — огромный безжизненный кусок металла.

Я сел у окна, глядя поверх внутреннего дворика, курил сигареты одну за другой и старался бодрствовать, уговаривая себя, что сейчас не время уставать…

Я докуривал третью сигарету, когда мне показалось, что слышу отдаленный треск и свист пистолета «Д-Р». Я вскочил, подбежал к двери, распахнул ее. И остановился на пороге, удивляясь, не приснился ли мне этот звук.

Тишина была такой необычайно полной, что нельзя было поверить в то, что ее только что нарушили, и чем больше я вслушивался, тем меньше был уверен, что действительно слышал выстрел…

И тут я увидел Адамса и Алтайру. Они шли к дому по золотистой траве, не замечая меня. Я отступил, медленно и тихо закрыл дверь, пересек гостиную и сел в большое кресло. Прошла минута или две, прежде чем они вошли. Я сделал вид, что будто не сразу заметил их приход, пока они не оказались в комнате, а потом встал и заявил, что не слышал, как они вошли.

Конечно, они были очень сдержанны, но невозможно было ошибиться, что в их отношениях появилось что-то новое. Между ними, казалось, установилась какая-то невидимая связь. Но тут я заметил, что Алтайра только что плакала. Слезы все еще наполняли ее глаза. Это совсем не вязалось с той сентиментальной картиной, которую я мысленно представил себе, и я выпалил:

— В чем дело?

И только тогда сообразил, что этот вопрос был самым бестактным, какой только можно было задать.

Но она улыбнулась мне и сказала:

— Пожалуйста, простите меня… Я знаю, что веду себя глупо… — Она подавила всхлипывание, искоса взглянула на Адамса и продолжала. — Доктор, пожалуйста, скажите мне…

Адамс перебил ее:

— Это все из-за Кхэна, ее тигра… Мы… Мы были… Мы возвращались из рощи… И он чуть не набросился на нее. Он вырвался из клетки, чтобы убить… К счастью, я вовремя увидел…

Он выглядел человеком, все глубже и глубже увязающем в трясине, и я поспешил сказать:

— Да, я слышал выстрел, но подумал, что мне приснилось…

— Ничего другого я не мог сделать, — опять заговорил Адамс. — Я вынужден был его убить…

Все это он говорил, по-видимому, мне, но сам смотрел на девушку. Она одарила его улыбкой, которая заставила меня признать ту сентиментальную картину, что я недавно себе нарисовал, в какой-то степени правильной.

Она сказала:

— Конечно, ты должен был, Дж…

Алтайра хотела произнести его имя, но сдержалась. Взглянув на меня, она опросила:

— А как отец, доктор Остроу?

Я не знал, что и говорить. Вообще-то я ожидал этого вопроса, но прежде, чем ответить, хотел бы знать, как много или как мало рассказал ей Адамс. Он поспешил вмешаться…

— Я сказал ей о вашем осмотре, доктор. И о том, что вы нашли его чрезмерно переутомленным…

Бедный Джон Джастинг Адамс! Я видел, что он был в замешательстве. Видимо, он сначала совершенно забыл о Морбиусе. Потом, вспомнив, подумал, как она расценит этот факт, что он забыл сообщить ей о болезни ее отца. Но и пугать ее ему не хотелось, а сказать что-то он все-таки был обязан…

— Ваш отец, Алтайра, чувствует себя лучше, — заговорил я. — Он спит в своей постели, и ему следует поспать еще по крайней мере часов 12. Я дал ему небольшую дозу снотворного. Мне кажется, что он слишком много работал и не отдыхал как следует…

— О, как я рада! Я знаю, что он мало спал, и пыталась говорить ему об этом. — Она подошла ближе и положила мне на руку свою ладонь. — Могу ли я сейчас пойти и взглянуть на него? Я не разбужу…

— Конечно, можете, дорогая, — ответил я и почувствовал себя ужасно старым. Она улыбнулась мне и вышла, старательно пытаясь не смотреть на Джона Джастинга Адамса…

Он судорожно схватил меня за руку так, что на ней, пожалуй, надолго могли бы остаться следы его пальцев.

— Я был вынужден, — негромко заговорил он. — Я вынужден был поступить именно так в отношении Морбиуса — ее отца, док!

— Конечно, конечно, вы были вынуждены, — ответил я и улыбнулся, ибо только сейчас понял, как он все-таки был молод. Но, по-видимому, мне не следовало улыбаться, потому что это ему не понравилось. Он спросил:

— Что вы подразумеваете под своим «конечно»?

И я не мог не улыбнуться снова. Он сердито глянул на меня, но затем его хмурый взгляд сменился застенчивой улыбкой. Он спросил:

— Разве это уж так заметно?

— Еще бы! — ответил я. — Тем более что я из числа довольно искушенных наблюдателей проклятой человеческой хитрости.

Он снова взял меня за руку. Теперь Адамс уже не улыбался. Он сказал:

— Послушайте, док. Я не знаю, что вы имеете в виду. Во всяком случае, это не верно! Мне хочется все вам объяснить. И поскорее!..

Его пальцы глубже и глубже впивались мне в руку.

— Вы меня мало знаете и, может быть, считаете плохим, но я не Джерри Фарман в отношении с женщинами. Видите ли, глубоко в душе у меня всегда было желание когда-нибудь найти настоящую девушку. И тогда я сразу же ушел бы из этого проклятого пространства. Я имею в виду, что мы могли бы пожениться, иметь семью и всегда быть вместе, как об этом мечтает каждый человек…

Адамс замолчал так же внезапно, как и начал. Чувствовалось, что он был очень смущен не столько передо мною, сколько перед самим собой. И прежде чем я смог придумать, что ответить, он отпустил мою руку, провел тыльной стороной ладони по лбу и сказал приглушенно, почти шепотом:

— О доктор! Этот тигр!.. — На мгновение он закрыл глаза, пытаясь прогнать возникшее видение. — Если бы я опоздал с выстрелом на какую-то долю секунды… Почему он хотел убить Алтайру?

Не подумав, я ляпнул:

— Джон, где ваша память? Разве я не рассказывал вам историю об единороге?

Кровь медленно прилила к его лицу, а мне следовало бы вырвать свой дурацкий язык. Но все дело было в том, что я вдруг понял, как сильно любил этого мальчика, и это открытие так поразило меня, что я стал крайне бестактным.

— Понимаю вас, — сказал он. Кровь отлила от его лица, и оно приняло обычное бесстрастное выражение.

Он подошел к окну и некоторое время стоял там, глядя наружу. Что-то появилось в очертании его плеч. Мальчик исчез, и на его месте снова был командор Адамс. Командор, опять столкнувшийся с проблемой долга…

Уже смеркалось, когда мы уехали. За рулем сидел Адамс. Мы подъехали к повороту в рощу, и в этот момент я обернулся. Алтайра все еще стояла во дворике и смотрела нам вслед.

Я сказал об этом Адамсу, но он только кивнул. Лицо его было застывшим, и казалось, он постарел на пять лет. Мы проехали две трети пути по пологому склону, спускавшемуся в пустыню, прежде чем снова заговорили.

Неожиданно Адамс сказал:

— Ну и денек, а? Как вы себя чувствуете, доктор?

— Все это невероятно, — ответил я. — К тому же я страшно устал.

Мне не хотелось, чтобы он задавал вопросы, так как от этого я чувствовал себя еще хуже. Наступило молчание, которое длилось, пока мы проезжали ущелье в скалах. Потом я даже успел поспать, наверное, около получаса, прежде чем Адамс снова заговорил, причем таким тоном, будто мы разговаривали все время.

— А все эти миллионы переключателей! А этот спуск в бездну! Я думаю, мы должны повторить его… Или эта дьявольская преисподняя в зеркале!.. Послушайте, уж не снились ли нам кошмары?

Я раздраженно ответил:

— Было бы очень хорошо, если бы все это оказалось сном, только сном! — Мне хотелось, чтобы на этом наш разговор прекратился, но Адамс не оставлял меня в покое. Он сказал:

— А эта ужасная Сила! Что это такое, доктор?

— Не знаю, — ответил я. — Я не ученый. — Но тут у меня в уме промелькнуло воспоминание. — Помните, он сказал там, внизу: «Космическая сила». Как вы думаете, не ее ли он и имел в виду?

Вездеход вильнул в сторону, потому что Адамс удивленно глянул на меня.

— Интересно! — сказал он.

После этого последовала долгая пауза, но я уже больше не мог дремать. Сознание снова начало интенсивно работать. Я поймал себя на том, что анализировал каждую минуту этого необычайного дня. И тут снова столкнулся с бесчисленным количеством «зачем» и «почему».

Зачем создан такой гигантский аппарат, призванный уничтожить вообще всякие материальные средства создания чего-либо?

Почему этот прибор, с одной стороны, так критически оценивает разум, с другой — развивает его?

Зачем была уничтожена — и, как говорит Морбиус, — в течение одной единственной ночи — вся раса крелловских сверхсуществ?

Почему Морбиус так боится, что его заставят сообщить о своих открытиях?

Откуда взялась эта местная порода животных? И почему, почему, почему их развитие не выработало защитной окраски?

Именно здесь я перестал задавать себе вопросы, потому что последний был одним из тех, на который я мог бы кое-что ответить, хотя бы предположительно. А всякий ответ в этой путанице загадок был лучше, чем ничего, мог бы даже дать ключ к другим. Получасовая — ну, пусть даже часовая — работа в моем кабинете, и я мог бы кое-что выяснить, пусть даже только попытаться это сделать. Я решил взяться за это дело сразу же, как только снова окажусь на борту корабля, или, по крайней мере, после того, как мы перекусим.

Я огляделся. Адамс вел машину слишком быстро, хотя теперь было совсем темно. Но мы уже миновали глубокое ущелье, так что беспокоиться было не о чем. Я начал думать о Фармане и других членах команды. Мне хотелось поскорее узнать, не произошли ли у них новые таинственные события, но потом сообразил, что, если бы что-то произошло, Джерри связался бы с Адамсом по видеотелефону.

Огни корабля виднелись теперь все яснее и яснее. Они были усилены периодической яркой вспышкой, которая, как я догадывался, была новой выдумкой Квинна. Эти соображения дали мне повод подумать о Квинне и о том, что именно ему-то и следовало быть тем человеком, которому Морбиус должен был показать силовую станцию креллов.

Совершенно неожиданно Адамс произнес:

— Лонни обязательно должен увидеть эти подземные сооружения.

Я засмеялся и сказал, что один из нас явно телепат.

Всходили спутники Олтэи. Их зеленовато-серый свет как-то особенно подчеркивал яркие, бронзово-желтые огни нашего корабля, совершенно не соответствовавшие характеру пейзажа планеты. Внезапно я, кажется, впервые остро почувствовал, что ведь мы, по сути дела, были здесь на положении контрабандистов…

— Ограждение готово, — произнес Адамс.

Я вгляделся и увидел металлические мачты вокруг корабля, стоящие на расстоянии около 40 футов друг от друга, как неподвижные часовые. Сначала они выглядели весьма безобидно, даже едва ли не наивно. Но когда мы миновали двадцатиярдовую веху, мачты ожили, затрещали и выбросили двадцатифутовые струи голубовато-белого пламени, которые потом соединились между собой и стали похожи на ярко и неровно накаленные провода. Сначала струи возникали только в том секторе, который находился непосредственно на нашем пути, но скоро, как только другие мачты получали импульс, они простирались все дальше, пока не очертили весь корабль. Внутри этого огненного круга сбегались часовые, собираясь в том месте, где ограждение начало действовать. Я услышал голос Бозана, отдававшего распоряжения. Внезапно луч корабельного прожектора прорезал темноту, пронесся сквозь суживающиеся огненные дуги ограждения и ударил нам в глаза, поймав вездеход в потоке яркого света.

— Хорошо! — сказал Адамс и удовлетворенно кивнул.

Последовало несколько распоряжений изнутри огненного кольца, и заграждение погасло — опять остался лишь ряд металлических мачт. Прожектор тоже был выключен. Адамс медленно проехал через заграждение и подрулил вплотную к борту корабля. Когда мы с трудом вылезли из вездехода, подошел Фарман.

— Включить ограждение! — крикнул он в темноту, и я услышал щелчок выключателя. Фарман взглянул на Адамса и сказал:

— А, командор. — Но потом спохватился и официально добавил: — Ограждение установлено. Докладывать нечего.

— Очень хорошо, — ответил Адамс. — А как справляется Лонни с тем модулятором?

— Он заперся на целый день в своей мастерской… Ну, как, вы выведали что-нибудь у Морбиуса?

Адамс не ответил, чтобы помучить Джерри, и пошел молча к трапу. Нам с Фарманом ничего не оставалось, как последовать за ним…

Повар был занят на дежурстве у ограждения, и мы поужинали чем-то холодным, обслуживаемые одним из ребят. Хотя мы с Адамсом сильно проголодались, но не могли утерпеть, чтобы в промежутках между проглоченными кусками не рассказать Джерри Фарману и Лонни Квинну обо всем, что видели. Сначала Квинн не хотел отрываться от своей работы, и понадобился персональный визит в мастерскую, чтобы вытащить его к ужину. Но скоро он перестал жалеть, что пришел. И действительно, он так заинтересовался, что начал сыпать вопросами со скоростью, будто разряжал в нас пистолет-дезинтегратор. Все лицо его было в пятнах смазочного масла, волосы торчали дыбом, а глаза так и сверкали за стеклами огромных очков. Целая туча вопросов повисла над нами, но и мы тоже не остались в долгу и сами начали задавать ему вопросы о том, откуда берется эта невероятная сила или о том адском источнике ослепительного огня в семидесяти милях под землей.

Когда мы рассказали уже почти все — вообще-то больше говорил я, а Адамс только изредка вставлял важные замечания — и дошли до упоминания Морбиусом слова «космическая», в отношении которого мы не были уверены, понимать ли его только как сравнение или Морбиус подразумевал буквально, я решил, что Лонни готов подпрыгнуть на стуле. На мгновение он онемел, но затем последовала новая скорострельная очередь вопросов, настолько торопливых, что мы не могли понять в его речи больше одного слова из трех. Но тут вмешался Адамс. Он сказал:

— Прекрати, Лонни, прекрати. Можешь быть уверен, что при первой возможности мы добьемся всех этих «удовольствий» для тебя.

На этом ужин закончился. Квинн заперся в мастерской в глубине корабля. Фарман отправился к себе в каюту урвать перед ночным дежурством несколько часов сна.

Адамс с Бозаном начали обход корабля. Я поспешил в свой кабинет. Там я заперся на ключ, надел халат, уставил операционный стол, приспособил лампы… Потом подошел к запасному вакуумному шкафу, открыл его и вынул тело уистити….

Наверное, в течение целого получаса, бледный и словно опьяневший, я разглядывал вскрытое тело на своем столе, когда начало действовать «ЕМ» ограждение. Как потом мне рассказывал Адамс, сам он в этот момент находился между трапом и силовой установкой, разговаривая с Бозаном, когда это произошло. Сектор ограждения, расположенный как раз против них, начал сильно вспыхивать, выбрасывая соединяющиеся между собой электрические струи. Это должно было означать, что кто-то или что-то приблизилось к кораблю за пределами ограждения. Но черный в лунном свете песок хорошо просматривался на мили. И на нем ничего не было. Ничего движущегося или хотя бы неподвижного.

— В чем дело? — спросил Адамс.

Бозан позвал Невского, самого доверенного помощника Квинна, которому было поручено следить за исправностью ограждения. Скоро Невский пришел, и все это время ограждение продолжало вспыхивать. Только теперь струи соединялись между собой и становились все короче и короче. Остальная часть ограждения, которая тоже должна была начать действовать, была совершенно мертва. Это не понравилось Адамсу и Бозану. Бозан позвал было еще нескольких дежурных, но отменил свой приказ, когда Невский, этот флегматик, спокойно потирая подбородок, сказал:.

— Этому чертову распределителю опять, должно быть, чего-то не хватает… — И не спеша направился к контрольным аппаратам на другой стороне ограждения. Адамс и Бозан последовали за ним, видимо, как мы решили потом, спасая этим свою жизнь. Они смотрели, как Невский, бормоча себе под нос, залез в приборное отделение и начал что-то чинить. Через несколько минут Адамс спросил его, не кажется ли ему, что следует послать за мистером Квинном, но Невский с упрямством, присущим способным помощникам, спокойно сплюнул на песок и ответил:

— Неужели то, что может он, не могу я?

Это произошло тогда, когда молодой курсант Грэй подбежал к Адамсу. Он часто и тяжело дышал и чуть не выронил свою «Д-Р» винтовку, приветствуя командора.

— Докладывает пост, сэр. — Но на этом всякая военная формулировка кончилась. — Я снова слышал это, сэр, — торопливо заговорил он. — Дыхание! Оно двигалось как раз мимо меня! Но там ничего не было! Там ничего не было! — Голос его все повышался.

— Где ваш пост? — рявкнул Адамс. — На место! Быстро!

Но юноша не мог даже ответить, потому что не успел Адамс закончить, как раздался крик…

Он шел со стороны корабля, и каждый, кто находился снаружи, — часовые механики, Адамс и Бозан, — все слышали его. Это был страшный крик человека в ужасе и агонии. На какое-то невыносимое для всех мгновение он повис в тишине и затем замер… И после него тишина, казалось, сгустилась еще больше, чем раньше. Кричал Лонни Квинн, и сам Адамс обнаружил то, что от него осталось…

Я увидел это лишь несколько минут спустя, когда ко мне прибежал Грэй и громко застучал в дверь кабинета. Юноша был в таком состоянии, что едва мог говорить, и как только я узнал, что Квинн мертв, я ринулся вниз к небольшому отделению его рабочей мастерской. Над головой тревожно выла сирена, сопровождаемая голосом, выкрикивающим приказания. На полную мощность заработал прожектор, и его луч начал шарить в пустыне. Никого не было у останков Алонзо Квинна, когда я подошел к ним. И каким бы хладнокровным хирургом я ни был, мне с трудом удалось сдержать непреодолимое желание рвоты.

Он был разорван на куски. Даже хуже. Сначала его протащили через отверстие, которое было слишком мало, чтобы сквозь него могло пройти тело иначе как под воздействием какой-то почти немыслимой силы. На краях слухового отверстия мастерской были видны ужаснейшие доказательства этого, а все остальное, в еще более страшном виде, было разбросано по песку. На туловище не осталось ни одной конечности, и даже они были разорваны на части. А голова… Слава богу, что она лежала лицом вниз…

В уме моем зазвучали слова Морбиуса: «…Словно тряпичная кукла, растерзанная на куски злым, капризным ребенком…»

Уже после полуночи Адамс вызвал меня и Фармана в кают-компанию на совещание. Охрана в полном составе окружила корабль, лучевое ограждение снова действовало, прожектор работал неустанно, но никого и ничего не обнаружил, кроме… новых огромных бесформенных отпечатков ног. Они появлялись как раз там, где стоял Адамс и Бозан, когда начало действовать ограждение. Следы вели прямо к кораблю и потом вокруг него ко входу в мастерскую Квинна. Там они обрывались. Что заставило их пройти в шести футах от Адамса, направило между двумя постоянными патрулирующими караулами и помогло совершенно незаметно пересечь открытую площадку перед пулеметной установкой, было абсолютно неясно. Следы появлялись ниоткуда и исчезали никуда.

Итак, три оставшихся в живых офицера межзвездного крейсера «С-57-Д» смотрели друг на друга через пустой столовый стол.

— Я принял решение, — заговорил Адамс. — Мы иссякаем. Ясно, что я должен вернуть Морбиусу его права. На рассвете мы начнем работу по погрузке на корабль сердечника главного двигателя. С уходом Лонни это займет… — он помедлил, — возможно, около 12 часов. Но пока мы будем работать, на нас снова могут напасть. — Он перевел взгляд с меня на Фармана. — Какие будут предложения?

Последовал нетерпеливый стук в дверь, и вошел Бозан. Он явно был вестником более чем плохих новостей. Но все-таки Бозан обратился по форме и был очень корректен. Он отдал Адамсу честь и сказал:

— Докладываю об исчезновении человека, сэр. Номер 024863, специалист первого класса Джейс Дирокко.

Адамс вскочил, но снова сел.

— Это повар, — сказал он.

— Да, сэр, — подтвердил Бозан. — Он исчез, сэр.

Адамс забросал его вопросами, но мало выяснил. Всего лишь несколько минут назад, когда Бозан обходил корабль, проверяя каждого на своем посту, он обнаружил, что повара не хватает. Он все добросовестно обыскал, включая и корабль, но сомневаться в новом исчезновении не приходилось. Члены команды по-разному рассказывали, когда видели его в последний раз, но факт оставался фактом — он исчез.

— Команда интересуется, сэр, — спросил Бозан, — пошлем ли мы поисковую группу и… — Он не успел продолжить.

— Нет! — крикнул Адамс, ударяя кулаком о стол.

— Понятно, сэр! Правильно, сэр! — Бозан отдал честь и вышел.

И снова оставшиеся офицеры крейсера «С-57-Д» смотрели друг на друга через стол… Адамс медленно проговорил:

— Двое…

Фарман заметил:

— Похоже, что Морбиус не одурачивал нас этой Силой.

Я сказал:

— Ясно одно: ничего с ним не поделаешь. Та небольшая доза снотворного, которую я ему дал, только слегка выбила из колеи.

— Что же это такое? — спросил Адамс. — Какая-то… какой-то остаток от креллов…

Наступило молчание. Я первым нарушил его.

— Слишком много вещей, которых мы не понимаем, — заговорил я. — Если бы нам получить ответ хотя бы на один из этих вопросов, остальное, может быть, встанет на свое место.

Оба посмотрели на меня недоумевающе. Это с таким же успехом могли сказать и они. Я не был слишком уверен в себе, но продолжал:

— Возьмите хотя бы эту обезьянку уистити… — И я рассказал, как вынул ее труп из-под вездехода и вскрыл.

— Я чрезвычайно заинтересовался этим животным. Конечно, у меня не было и мысли делать какие-то там открытия. Я даже не собирался… — осторожно говорил я. Но то, как они смотрели на меня, дало мне понять, что я должен сказать им хоть что-нибудь о том, что обнаружил там, в кабинете.

— Ну, продолжайте! — потребовал Адамс. — О чем вы хотите сказать?

— Я не уверен, что знаю наверняка, — сказал я, — но эта обезьянка просто невозможна. Она не должна была жить. Такое не может быть живым. И все-таки мы видели ее живой. Факт остается фактом. Мы убили ее и слышали, как она умерла…

— Что вы такое говорите? — нервно произнес Фарман. — Неужели вы не можете объяснить по-человечески?..

Он почти кричал. Я думаю, что наши нервы в этот момент были слишком натянуты.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Если говорить просто, как для непрофессионалов, то надо сказать, что у этого животного нет ничего для жизни. Внутри сплошной биологический кошмар. Только сердце и две главные артерии. Никакого желудка, никаких кишок, лишь единственный проход. Никакой венозной системы. Грудная клетка, но в ней никаких легких. — И тут я обнаружил, что тяжело ударяю рукой по столу. — И никакой системы желез внутренней секреции. Понимаете ли вы? Никаких желез!.. Все заполнено множеством переплетенной фиброзной ткани, пригодной для этой цели не больше, чем набивочная вата…

Не знаю, как много собственного врачебного ужаса смог я им передать, но по крайней мере, они слушали. И даже думали, потому что Фарман спросил:

— А как насчет мозга?

— Не знаю. Я не добрался до головы, — в этот момент я сам думал об этом. — И даже не знаю, хочется ли мне добираться…

Все долго молчали, пока Адамс не сказал:

— Прекрасно, док. Это еще одна тайна. Возможно, вы правы в отношении важности ответа, который помог бы нам кое в чем разобраться. Но у нас его нет. Сейчас я занят другой проблемой. Морбиус! Либо он разрешит наши затруднения — неважно как: под воздействием ли ваших наркотиков или без них — либо нет. И если нет, то он сам может оказаться в беде. Вдруг тот иммунитет, о котором он говорил, не выдержит?

Он намеренно ничего не сказал об Алтайре, но я знал, что он думает о ней.

— Так или иначе, — продолжал Адамс, — Морбиусу следует быть под нашей охраной. Мы должны защитить и себя, и его. Как только корабль будет готов к отлету, опасность уменьшится. Он должен быть у нас на борту.

— Но сейчас, пожалуй, больше кораблю необходима защита, — возразил Фарман. — Надо приложить все усилия, чтобы скорее погрузить обратно сердечник.

Адамс кивнул.

— В том-то и беда, Джерри. Как обойтись без людей? Даже без одного человека?

— А почему бы не поручить это мне? — сказал я. — Правда вы останетесь без врача. Но мой ассистент так же как и большинство из нас, не без достоинств.

Адамс быстро взглянул на меня. Он почти улыбнулся.

— А ведь это идея, док! Это идея!

Через полчаса я уже ехал на вездеходе с одним из старших курсантов военного училища. Я надел пояс Адамса с видеофоном. По словам Адамса, с помощью его я мог поддержать связь с кораблем, что само по себе было не так уж плохо. И тем не менее, сейчас, когда я был уже в пути и все неприятности, разыгравшиеся недавно, остались позади, я не чувствовал себя так уверенно, как тогда, когда предлагал свои услуги.

Спутники Олтэи стояли уже высоко, и пустыня казалась мрачнее, чем когда-либо. Мой водитель наградил меня десятью ужасными минутами, когда мы проезжали вдоль края ущелья. Он был молчаливым парнем по имени Рэндолл. Он казался равнодушным к этому путешествию через страну, которой он никогда не видел раньше и в которой, видимо, так неплохо себя чувствовало ужаснейшее невидимое чудовище, растерзавшее на кровавые куски одного из его товарищей и похитившее другого.

Я попытался заговорить с парнем, но безуспешно. Товарищи прозвали его «Разговорчивым», и теперь я, кажется, стал понимать, почему. Не могу утверждать, что его явное безразличие к окружающему придавало мне больше спокойствия. Я подозревал, что все это у него было напускным, чтобы лучше скрыть те же приступы малодушия, которые испытывал и я.

Мы уже миновали проход в скалах и спустились в долину, когда он наконец заговорил. Взглянув на окружающий пейзаж, такой безмятежный в зеленом лунном свете, он произнес:

— Мило!

После этого, видимо, чрезмерного усилия он опять умолк и не выдавил из себя ни слова, пока мы не остановились у внутреннего дворика дома Морбиуса.

Ни в одном окне не горел свет, нигде не было ни признака жизни, ниоткуда не доносилось ни звука… Я попросил его подождать, вылез из вездехода и пересек дворик. Когда я подошел уже к самой двери в дом, мне вдруг показалось что кто-то шевельнулся в кустах, которые росли вдоль тропинки. Я подавил свой невольный испуг, остановился и внимательно пригляделся, но скоро убедился, что глаза, а скорее всего нервы обманули меня.

Я толкнул дверь и обнаружил, что она открыта. Мне не хотелось шуметь и пугать Алтайру, поэтому я вернулся к вездеходу и тихо сказал Рэндоллу:

— Все в порядке. Вы можете возвращаться. Благодарю.

Он молча кивнул, вынул из кобуры свой «Д-Р» пистолет, положил его на сиденье рядом с собой, а затем проверил затвор ручного автоматического пулемета, установленного впереди места водителя. Взглянув на темный фасад здания, он сказал:

— Все-таки лучше выключить свет.

Потом сделал неопределенный жест, не то махнув рукой, не то изобразив что-то вроде приветствия, и уехал. Я стоял, смотрел ему вслед, пока темный силуэт вездехода не исчез в роще, и завидовал этому парню, возвращающемуся на корабль. Меня охватило чувство полного одиночества. Я повернулся, чтобы идти к дому, и внезапно поймал себя на том, что пристально смотрю на темные окна и думаю о той минуте, когда войду и, может быть, обнаружу, что его домочадцев уже посетил тот кошмар, который недавно наделал столько бед у нас на корабле…

Невольно я положил руку на пояс Адамса и уже нащупал выключатель видеофона, но вовремя сдержался. У Адамса и так было достаточно забот и тревог, чтобы еще я отвлекал его каждые пять минут потому только, что у меня дрожат колени. И тем более не следовало связываться с ним прежде, чем я выясню, что у Алтайры все в порядке.

Я быстро вернулся к двери, резко открыл ее, вошел в дом, прикрыл за собой — и очутился в кромешной тьме. Нащупывая в кармане блузы электрический фонарик, я шагнул вперед и… наткнулся на что-то большое, твердое и неподвижное. Я отшатнулся. В голове загудело. Душа ушла в пятки. Наконец я нашел кнопку электрического фонаря и увидел неуклюже застывшего выключенного робота, стоявшего посреди коридора. Пару раз судорожно глотнул воздух. У меня так пересохло во рту, что язык, казалось, распух и с трудом ворочался. Но я заставил его заработать, ласково сказав:

— Робби!

За жалюзи его шлема появилось знакомое мерцание. Это было все равно, что встретить друга после того, как ты долго блуждал в лесу. Я заставил его зажечь свет и вошел в гостиную. Робот следовал за мной. Я спросил его, как чувствуют себя Морбиус и Алтайра. Он подмигнул мне своими лампами, щелкнул и прогудел:

— Доктор Морбиус спал. Мисс Алтайра спала.

Прошедшее время звучало несколько странно, но я решил, что Робби употребил его потому, что некоторое время был выключен. Я сказал:

— Пойди и посмотри, как они чувствуют себя сейчас.

Робот повернулся и тяжело зашагал к двери, ведущей в коридор. В этот момент я все еще находился посреди гостиной, разбирая на стуле свою медицинскую сумку, когда он открыл дверь и через коридор до меня донесся крик в комнате Морбиуса…

В два прыжка я пересек гостиную, не забыв крикнуть Робби, чтобы он убирался с дороги. Он повернулся, встал возле стены, и я проскочил мимо него, заметив, что дверь в комнату Морбиуса была открыта. Я услышал голос Алтайры. Слов нельзя было разобрать, но тон ее голоса был негромким и как будто успокаивающим. Причем без всякой надежды на успех. Затем послышался голос Морбиуса, выкрикивавшего что-то бессвязное, и когда я достиг двери, то увидел его борющимся с Алтайрой. Заметив меня, он отвернулся от нее и двинулся в мою сторону, отчаянно размахивая руками. Он выкрикивал:

— Я не хочу спать!.. Не хочу!..

Его движения были судорожными и плохо координированными, а по глазам было заметно, что он все еще находился под действием наркотика, и таким сильным, что было просто удивительно, как он вообще мог держаться на ногах.

Алтайра изумленно приоткрыла рот и уставилась на меня так, будто видит привидение. Но у меня не было времени разговаривать с ней. Я был слишком занят ее отцом. Уклонившись от его стремительного натиска, я схватил его за запястья одной из тех хваток, которая известна как мертвая и не забывается тем, кто ее испытал. Морбиус бурно сопротивлялся, но под влиянием наркотика силы его ослабели, и я заставил его вернуться назад и довольно легко усадил на край кровати. Глаза Морбиуса закрылись, голова опустилась, но как только я начал укладывать его на подушки, судорожная дрожь охватила его. Он снова вскочил, сопротивляясь и выкрикивая какие-то слова, среди которых я смог разобрать только «нет» и «спать»…

Подошла Алтайра, чтобы помочь мне. Она дрожала, и на лице ее были видны следы слез, но достаточно хладнокровно и точно выполнила все, что я ей говорил, и скоро мы наполовину усадили, наполовину уложили Морбиуса поперек кровати так, чтобы голова опиралась о стену. Хоть он и оставался после этого совершенно неподвижен, глаза его были открыты. Как ни странно, но, когда он лежал как следует, он казался спокойнее. Может быть, это было оттого, что в такой позе он мог каким-то сверхчеловеческим усилием удерживать себя от сна. Медленно и осторожно я встал с постели. Морбиус не шевелился. Очень тихо я сказал Алтайре:

— Оставайтесь на своем месте. Не пройдет и минуты, как я…

Ее голубые глаза смотрели на меня с мучительной мольбой, и я ободряюще улыбнулся ей. Потом вышел в коридор, нашел Робби там, где я его оставил, и послал за своей медицинской сумкой. Вернувшись в комнату Морбиуса, я прислонился к косяку двери так, чтобы только Алтайра могла видеть меня. Хотя отец ее был неподвижен, глаза его были все еще открыты.

Пришел Робби. Я взял у него сумку, достал пакет первой помощи и наполнил шприц большой дозой хесперидола. Спрятав шприц в руке и следя за взглядом Морбиуса, я подошел к нему. Мое приближение на этот раз вызвало у него лишь небольшое сужение зрачков и ничего больше. Я снова сел рядом с ним на постель. Он начал бормотать что-то вроде «нет» и «спать», но когда я потянулся за его рукой он позволил мне поднять ее и закатать рукав, я уже был твердо уверен, что окончательно справился с ним.

Игла уколола его, и он слегка вздрогнул. Взглядом он впился в меня, но сам даже не шелохнулся. Не думаю, что он был в состоянии сделать это. Сопротивление, которое он оказывал снотворному, отняло у него все силы, кроме сверхъестественной решимости бодрствовать. Я осторожно вынул иглу и сказал:

— Не беспокойтесь. Вы больше не уснете.

Наблюдая за его лицом, я заметил, что через несколько секунд выражение его смягчилось, а еще через некоторое время он уже улыбнулся счастливой улыбкой Будды, пребывающего в нирване. Хесперидол всегда оказывает такое действие.

Я указал Алтайре на дверь. Она медленно вышла, все время оглядываясь на отца. Устроив его поудобнее и подоткнув со всех сторон подушками, я решил оставить его так. Он все продолжал улыбаться, широко открыв свои ничем не побежденные глаза.

Я вышел к Алтайре в коридор. Она была одета во что-то длинное, похожее на мантию. Волосы ее свободно падали на плечи. Она напоминала очаровательного, но очень испуганного ребенка. Я ободряюще взял ее за руку и сказал, что ее отец будет оставаться в таком состоянии, в каком она видела его только что, еще в течение нескольких часов. Я сделал ему укол одним из самых последних наркотических средств, которое делает человека счастливым, неподвижным, но не погружает в сон.

Она улыбнулась мне, но не могла говорить, потому что губы ее дрожали. Я провел ее в гостиную, сказав Робби, чтобы он остался у двери Морбиуса и сразу же сообщил нам, если тот попытается встать.

Закрыв в гостиную дверь, я усадил Алтайру в большое кресло, отыскал в столовой нише графин с вином, налил в стакан и заставил ее сделать хоть маленький глоток. Потом взял стакан для себя. Пододвинув стул, я сел напротив девушки и попросил ее рассказать, что же здесь произошло.

Она была так благодарна мне за то, что я вовремя появился в комнате Морбиуса, что до сих пор не догадывалась спросить, зачем я приехал.

Она рассказывала:

— Он… он долго спал. Наверное, несколько часов. Почти до тех пор, как вы пришли. Я сама собиралась ложиться, но услышала, что он начал кричать. Я не могла понять, чего он хочет… Я прибежала в его комнату и… и…

Она запнулась, но все-таки заставила себя продолжать:

— Я… я испугалась. Он не узнал меня. Он кричал, что боится уснуть из-за каких-то страшных кошмаров, которые ему снились… Он возненавидел… вас и все повторял ваше имя. И… имя Джона…

Она слегка покраснела и молчала несколько секунд.

— Он не узнавал меня, — снова повторяла она. — Он совсем меня не узнавал. И даже… даже пытался… ударить!

Я подумал, что сейчас последует поток слез, но девушка поборола себя. Право, она все больше нравилась мне. Взяв стакан, она сделала еще один глоток, потом посмотрела на меня, и я прочел в ее взгляде тот самый вопрос, которого больше всего боялся. Вопрос этот был наполнен страхом.

— Но… но почему вы пришли? — спросила она. — Что-нибудь случилось?.. Что-нибудь случилось… с Джоном?

Я поспешил ответить:

— Все в порядке, Алтайра. С ним ничего не случилось. Он превосходно себя чувствует. Я пришел сюда, чтобы позаботиться о вас и вашем отце.

— Но почему именно сейчас? — допытывалась она. — Почему именно так, среди ночи?.. Все-таки что-то должно было случиться.

И я вынужден был рассказать ей. Конечно, я не вдавался в подробности. Сказал только, что на корабль было совершено нападение и один человек был убит. Я говорил, что мы не видели нападающих и даже не представляем себе, как они выглядели. Мы решили, что раз где-то находится какое-то таинственное существо, а ее отец болен, то кто-то должен быть около нее… Адамс сам хотел прийти, говорил я, но вынужден был остаться со своей командой.

Она сидела в кресле, слушала меня серьезно и печально, глядя на меня своими огромными голубыми глазами. Я сделал вывод, что это были не только прекрасные глаза. Это были глаза умные.

Она ничего не ответила, когда я кончил, и молча обдумывала сказанное. Она больше не казалась мне ребенком, а выглядела теперь взрослой и серьезной женщиной.

Почему-то мне не понравилось ее молчание, и я задал вопрос, который уже не давал мне покоя. Я спросил:

— Алтайра! Не упоминал ли когда-нибудь ваш отец о какой-то опасности для вас от… от… — Я не смог найти нужных слов и оборвал фразу.

— Он рассказывал мне об ужасных вещах, — отвечала она, — которые произошли, когда все люди были убиты. Те, которые пришли с Земли вместе с ним и с моей матерью. Он говорил, что поэтому-то они с Робби и сделали снаружи дома эти ставни. Он рассказывал, что существует что-то такое, что ненавидит тех, кто хочет уйти отсюда и рассказать о тайнах этой планеты.

С минуту она молчала, раздумывая.

— Но он говорил также, что это не касается его самого или моей матери, потому что они не хотят отсюда уходить…

Я был растроган. Морбиус, которого я и раньше не подозревал во лжи, хотя многие обстоятельства заставляли подозревать его в этом, оказывается, рассказал своему ребенку то же, что и нам.

Вдруг Алтайра выпрямилась в кресле, как стрела, прижала руку ко рту, глаза ее потемнели.

— О! — воскликнула она. — Вы думаете… Вы считаете… что это МОЯ ВИНА? Потому что… я не хочу больше здесь оставаться? Потому что я хочу уйти с Джоном?

— Конечно, нет! — быстро ответил я. — Если бы это была ваша вина, то вы бы и были единственной, кто бы оказался в беде. Разве вы не понимаете этого, девочка?

Не знаю, говорил ли я в этот момент то, что думал. Пожалуй, что все-таки я так и думал. Во всяком случае, мои слова подействовали. Выражение ужаса на ее лице исчезло, и она вдруг доверчиво сказала:

— Мне кажется, что вы очень хороший. Вы… вы мне нравитесь. Вы чувствуете почти также, как и мой отец, но в то же время и… не совсем так.

Я ничего не ответил, а только улыбнулся ей. Может быть, это было глупо, но я почувствовал себя ужасно гордым. Потом она заговорила уже совсем другим тоном:

— Вы… вы друг Адамса, не правда ли? — И когда я утвердительно кивнул, она добавила: — Значит, вы понимаете то… то, что случилось с нами? Со мной и Джоном?

— Да, Алтайра, — ответил я. — Понимаю.

— Это… это так странно, — продолжала она, — Я больше не принадлежу себе. Или отцу. Я ничего не понимаю. Это так прекрасно, но и в то же время заставляет страдать. И почему-то пугает…

Что-то детское опять появилось в ее лице, когда она посмотрела на меня своими голубыми глазами.

— Неужели всем людям знакомо это чувство? — спросила она. — И вам тоже оно знакомо?

— Оно знакомо счастливым людям, Алтайра, — ответил я. — Мне тоже. Я знаю это чувство немного… А впрочем, может быть, слишком хорошо.

Я удивился: что это со мной? Уж не собираюсь ли я рассказывать этому ребенку о Каролине?

Я сказал:

— Но дело в том, что моя причина чувствовать так… Короче говоря, ее больше нет в живых.

Вряд ли я произнес это с пафосом. Скорее всего я сказал просто, как и нужно было. Ее голубые глаза вдруг смягчились жалостью. Она наклонилась вперед и на минуту положила мне на руку свою теплую ладонь.

Я молчал и смотрел на нее. Мне хотелось решить, заслуживает ли ее Джон Джастинг Адамс? И я пришел к выводу, что заслуживает. Я сказал:

— Позвольте отдать вам должное и заявить, что вы мне тоже нравитесь. И очень. Очень.

Я улыбнулся, вспомнив о том, что уже давно следовало сделать. Я положил руку на пояс Адамса, нащупал выключатель видеофона, нажал его и вытащил проектор, прикрепленный на длинном блестящем проводе.

— Не хотите ли поговорить с Джоном? — спросил я Алтайру. — Или даже увидеть его?

Она ничего не ответила, но ей и не надо было отвечать. Для этого было достаточно одного ее взгляда.

Я поднес проектор к лицу и произнес:

— Майор Остроу вызывает командора. — И Адамс почти тотчас же ответил мне. — Докладываю, — сказал я, — что все в порядке. Как дела у вас?

— Ничего нового, доктор. Вездеход благополучно вернулся, — донесся до меня далекий, с металлическим оттенком, слабый, но совершенно чистый голос Адамса.

— Морбиус пытался бороться со снотворным, но я дал ему хесперидол, и теперь опять все хорошо. Правда, есть еще кое-что… и кое-кто… — Я помолчал, потом спросил: — Вы одни?

Адамс, конечно, догадался, в чем дело, потому что сразу ответил:

— Да!

— Подождите минутку, — сказал я и повернул проектор так, чтобы он мог показать ему Алтайру. Потом я отстегнул пояс, надел его на девушку, снова усадил ее в кресло, дал ей в руки проектор и показал, как с ним обращаться.

— Мне нужно взглянуть на своего пациента, — небрежно сказал я и, уже выходя из гостиной, услышал голос Адамса, говорившего что-то Алтайре таким тоном, какого никогда раньше не замечал.

Плотно закрыв за собою дверь, я отправился в комнату Морбиуса. В коридоре неподвижно стоял Робби, но свет, мерцающий за его жалюзи, говорил о том, что он включен.

Морбиус сидел в том же положении, в каком я его оставил. Глаза у него оживились, когда он заметил меня. На лице появилась довольная улыбка.

Я заговорил с ним:

— Хорошо ли вы себя чувствуете, доктор Морбиус?

Он радостно кивнул. Теперь он еще больше был похож на бородатого Будду. Вообще-то он вполне мог разговаривать, но вряд ли понимал смысл своих слов.

Я вышел в коридор, посмотрел на часы и убедился, что пройдет еще много времени, прежде чем Морбиус выйдет из состояния нирваны. Возвращаясь в гостиную, я успел сделать по коридору всего несколько шагов, как вдруг замер на месте от внезапно пришедшей в голову идеи.

Это была одна из тех идей, которые возникают внезапно, во всей своей полноте и так ясно, будто вспышка молнии. Она испугала меня, но была такой захватывающей и явно правильной, что я почувствовал в себе силы победить страх. Снова взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось по крайней мере четыре часа, то есть больше, чем достаточно. Теперь нужно уложить спать Алтайру, чтобы убрать ее с дороги, а потом уже идти дальше, приняв все меры предосторожности.

Положившись на провидение, я вошел в гостиную. Алтайра уже закончила разговор с Адамсом. Пояс видеофона висел на ручке кресла, а она сидела, откинувшись назад, глядя прямо перед собой и, видимо, созерцая свое таинственное будущее.

С ней все обошлось без всяких хлопот. Она была настолько поглощена своими видениями, что, когда я сказал, что ее отец будет отдыхать еще часов пять-шесть и ей самой следует поспать, она согласилась без малейшего возражения. Улыбнувшись мне и сказав: «Спокойной ночи», она вышла так послушно, будто была примерной школьницей, а я не терпящей пререканий классной дамой. Видимо, ее ум настолько наполнился новыми, необычайными для нее ощущениями, что подобная реакция на мои слова оказалась чисто автоматической. И я не удивился этому. Бедное дитя! Бедное дитя! Девятнадцать лет безмятежной жизни — и вдруг такие переживания!..

После ее ухода я подождал еще десять минут. Время, казалось, тянется невыносимо. Наконец эти десять минут прошли, и я отправился в другой конец гостиной, к кабинету Морбиуса. Но на полпути остановился, быстро вернулся к столовой нише и нащупал выключатель, которым пользовался Морбиус, когда показывал нам, как закрываются стальные ставни. Легкое нажатие — и окна мгновенно и бесшумно задвинулись. Зеленоватый лунный свет погас.

Довольный своей предосторожностью, я сразу же забыл о ней и опять пошел к противоположной стороне гостиной. Я почти бежал, но, когда дошел до кабинета, невольно замедлил шаг. Мне было страшно. Страх был противоречивым: с одной стороны, я боялся, что провидение может помешать выполнению моего намерения, а с другой — я пугался даже самой мысли о его осуществлении…

Я открыл дверь. В глаза ударил свет. Я глубоко вздохнул, вошел и направился к двери в скале. Видимо, провидение не было против меня, потому что дверь креллов оказалась открытой, как и тогда, когда Морбиус выпроваживал нас отсюда. Я снова глубоко вздохнул. Мне было трудно дышать, и сердце колотилось неровно.

Наклонив голову, я прошел под странной формы сводом и ступил на каменный пол коридора. Шаги отдавались мягким приглушенным эхом. Пройдя коридор, я очутился в лаборатории и остановился. Звук шагов замер — и тишина, воцарившаяся немедленно, была подобна удару. Было похоже, будто я натолкнулся на какую-то мягкую невидимую преграду. Медленно прошел я к огороженной площадке лаборатории и сел там, где тогда сидел Морбиус. Потом потянулся за наушниками, которые креллы называли «вратами», надел их на голову, приладил гибкие рукоятки, чтобы электроды пришлись там, где устанавливал их Морбиус: по одному на каждый висок, а третий на темя.

Теперь надо было успокоиться, но сердце билось все еще тяжело. Я перебрал в памяти все, что слышал от Морбиуса, и понял, что хотел бы знать гораздо больше. Нажав первый выключатель, расположенный за перилами, я посмотрел вверх на распределительную доску и увидел слабую вспышку регистратора.

Белый выключатель находился как раз у меня под рукой. Оставалось только сделать движение пальцем приблизительно на дюйм вправо.

На какое-то мгновение я вспомнил о Джоне Адамсе и подумал о том, что он делает теперь и как бы он вел себя, если бы мог меня увидеть.