НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД

Я живу возле большого озера. Оно, если хотите знать, не хуже Нарочи. А может, и лучше, потому что на Нарочи я был всего лишь раз, а свое вдоль и поперек исколесил. Когда едешь из нашего села в Молодечно, дорога целых четырнадцать километров вьется вдоль берега. Вот какое длинное наше озеро! Правда, оно не очень широкое — километра два, не больше, но разве это мало!

Приятно смотреть на наше озеро утром, когда восходит солнце и полощет свои лучи в его прозрачной воде. Вокруг тишина. Только изредка пролетят дикие утки, хлопая крыльями, или мелькнет над водою стриж, или застонет чайка. Тогда рыбаки возвращаются с уловом и к берегу одна за другой подплывают лодки.

А вечером озеро становится еще прекраснее. Гладкая, как стекло, вода стоит недвижимо, и в ней отражаются и темно-голубое небо, и облака, и первые звезды. И розовая вечерняя заря купается в нем, и, как в зеркало, глядится лес. А над лугами встает туман, и тогда кажется, что нет конца нашему озеру!

Вечером мы купаемся. Мы — это я и мой товарищ Гришка Наруть. Мы плаваем, ныряем, но не отплываем далеко от берега. Боязно. Я хоть и умею плавать, но остерегаюсь омутов.

До самой ночи над озером стоит шум и гомон. Одна за другой плывут лодки, байдарки, порою протарахтит моторка, и с каждой лодки льется песня или звучит гармонь.

А когда поднимается буря, особенно осенью, страшным становится наше озеро. Оно бурлит и бушует. Пенистые волны с глухим шумом бьются о берега. Тогда, кажется, на озеро и не смотрел бы — такое оно неприветливое и страшное.

Мой отец не рыбак, потому у нас нет лодки, а я очень люблю ловить рыбу удочкой. С берега, понятно, удить нельзя — какая там рыба! Потому я всегда хожу к Грише Нарутю. Он мой сосед, и у его отца есть лодка. Мы с Гришей берем удочки и отплываем от берега. Домой всегда возвращаемся с добычей. Бывало, что на живца и щуку ловили.

Хороший товарищ Гриша Наруть, но я хочу рассказать не о нем. У Гриши есть младший брат Миколка. Ему только шесть лет, но он такой подвижный, такой шалун, что его мы назвали Миколкой-вьюном. Мы с Гришей начинаем собираться на рыбалку, а Миколка уже вертится возле нас:

— Возьми-и-и-те меня-я-а…

И он начинает так ныть, что не хочешь, а возьмешь. Так мы и едем на озеро втроем: мы с Гришей рыбачить, а Миколка мешать нам. Вечно он вертится, раскачивает лодку, кричит, а то начнет песни распевать, потом устанет и уснет. Мы только того и ждем.

Кроме Гриши Нарутя у меня есть еще два соседа: Антось Лозовский и Левон Пашкевич. Оба по девять классов закончили. Они очень дружны между собой, всегда ходят вместе. С нами они, понятно, не дружат. Я только в пятый класс перешел, а они уже в десятый. Но Антося Лозовского мы любили и уважали. И не только мы — Антося все уважали, даже Миколка-вьюн. Да и как было его не уважать! Он такой сильный, красивый и приветливый. Волосы у него черные, кудрявые. Глаза ласковые, улыбчивые. Я никогда не видел его злым. Бывало, встретишь его на улице или около озера, он всегда первый окликнет:

— Здоров, Сашок! Иди, брат, сюда!

Приятно, когда ты со старшим поздороваешься и он тебе ответит, но еще приятнее, если старший сам, первый, с тобой поздоровается.

И я, понятно, не иду к Антосю, а просто лечу.

— Знаешь, Сашок, не в службу, а в дружбу: мать поручила мне отнести вот этот сверток Мариле Шестаковой, портнихе. Ты знаешь ее?

— Знаю!

— И где она живет, знаешь?

— Зна-аю!

— Вот и хорошо. Отнеси этот сверток и отдай. Скажи, что моя мать прислала. Тут, вероятно, нитки и пуговицы. Одним словом, отдай. Я и сам бы отнес, но мы договорились с Левоном на уток съездить.

Я уже дрожу от нетерпения, мне не устоять на месте. Я готов пулей лететь к той Мариле.

— Подожди, брат. Как войдешь в дом, поздоровайся, а будешь уходить, попрощайся, — объясняет мне Антось.

— Я и сам это знаю!

— Конечно, знаешь. А заторопишься — и забудешь. А надо быть культурным.

Я мчусь к Мариле Шестаковой. Это ничего, что она живет на другом конце села. Я и на конец света побежал бы, если бы меня Антось попросил.

Он часто зазывал меня и Гришу к себе во двор.

— Надо, ребятки, вот это полено распилить. Не в службу, а в дружбу. Одному никак не справиться.

Мы с Гришей беремся за пилу. Шах-шах-шах-шах! Идет работа! А Антось сидит на бревне и говорит:

— Хорошо пилите, ребята! Правильно делаете! Надо, братишки, привыкать к физическому труду. Человек, который не хочет и не любит работать, ничего не стоит. Это не человек, а тесто. Надо с детства приучать себя к трудностям — одним словом, закаляться. Кто из вас, например, может переплыть озеро? Никто! А я переплыву!

— Да неужели? — удивляемся мы.

— Ну да! Переплыву и даже не устану!

— А Левон? — спрашиваем мы.

— Гм… — Антось пожимает плечами. Нам уже понятно: Левон озеро не переплывет. Где ему!

Тем временем полено распилено.

— Клади, Антось, другое!

— Что, еще не устали?

— Клади, клади! — весело отвечаем мы.

Бывало, когда мы уходили от Антося, чубы у нас были мокрые, но мы были довольны.

Антось летом всегда брал книги у учителя Ивана Павловича. Бывало, увидит меня на улице и говорит:

— Знаешь, Сашок! Не в службу, а в дружбу: отнеси вот эту книгу Ивану Павловичу. Это первый том. Ты ему скажи, что я просил второй. Только не забудь, братец, поблагодари его. Ну понятно, поздороваться и попрощаться тоже не забудь.

— Я же знаю, Антось! — нетерпеливо говорю я.

— Безусловно, знаешь. Но вдруг забудешь. Вежливость — прежде всего. Пионер должен брать пример с нас, комсомольцев, быть культурным и вежливым. Не забывай этого.

И я не забывал. Бывало, Антось встретит Миколку-вьюна.

— Здорово, Миколка! — говорит.

Миколка на глазах растет от радости и восторга. А Антось подхватит его на руки, покачает, посадит на плечо и пробежит по улице. Даже «и-го-го!» закричит. Ну словно лошадь! Мы хватались за животы от смеха. Потом Антось поставит Миколку на землю, посмотрит на него и покачает головой:

— Ты это почему рубаху на пузе порвал? Разве ты не ногами ходишь, а на животе ползаешь? И колени дырявые! Ну, брат, это никуда не годится! Думаешь, у твоей мамы больше работы нет, как твои штаны и рубахи латать? Эх ты, пузырь! Беречь надо одежду, ценить труд родителей. Они заботятся о тебе.

Потом посмотрит на Миколкины уши и разведет руками:

— Э-э, брат! Да ты сегодня и не мылся!

— Мылся! — оправдывается Миколка. — Я мылся!

— А в ушах ласточкины гнезда! Чистота, брат, самое главное! К ней надо привыкать с пеленок, а ты, лентяй, даже уши помыть ленишься.

И тут же сделает выговор Грише:

— Плохо ты воспитываешь своего брата, Гриша. Ну на что это похоже! Ты же старше, показал бы пример, а в случае чего и наказал. Он же маленький, его надо учить.

— Разве ты не знаешь, Антось, какой он! Грязнуля, да и только.

— Ну, ну! Не обижай брата! Пионер, а клички придумываешь, и на кого? На брата?

Одним словом, воспитывал он нас здорово.

А в августе, как только созревают ранние яблоки и груши, Антось первый поделится с нами. Если ему попадает в руки яблоко, он его разрежет пополам и нам отдаст:

— Попробуйте, хлопцы.

Мы от такого внимания готовы были прыгать.

— Ну как, ничего? Можно есть? А я, признаться, сам еще не пробовал.

— Почему же ты, Антось, не пробовал?!

— Ничего, ничего! Я, ребята, уже не маленький и не лакомка. Надо прежде всего о младших заботиться. Не забывайте этого и вы.

Мы так и поступали. Бывало, самые лучшие яблоки и груши не едим, для Антося бережем.

Одним словом, мы любили и уважали Антося Лозовского. Разве только мы! Даже взрослые уважали его и ставили нам в пример.

А вот уж Левон Пашкевич был совсем другой. Тонкий, длинный как жердь, волосы светлые, брови белые, даже ресницы белые. Нос острый, и все лицо — одни веснушки, на руках тоже веснушки. Ходит всегда мрачный, всегда о чем-то думает. Он, вероятно, только по одному слову в день произносил. Бывало, скажешь ему: «Добрый день», а он, вместо того чтобы ответить «день добрый», говорит: «Так, так!» Мы, бывало, нарочно здоровались с ним по двадцать раз в день, и он каждый раз отвечал: «Так, так!» За это и прозвали его Тактаком. «Вон Тактак идет!» Но Левон, видимо, не знал об этом, потому что никогда не обижался. Хоть бы когда-нибудь он засмеялся или пошутил! Идет, смотрит себе под ноги, будто что-то потерял, а теперь ищет. Мы с Гришей не раз думали: почему с ним Антось дружит? Антось такой хороший хлопец, а дружит с этаким Тактаком! На месте Антося мы бы с ним и не подумали дружить.

Не нравился нам Левон Пашкевич.

* * *

Невдалеке от нашего села, на самом берегу озера, стояла старая баня. Кому она принадлежала, мы не знали, но никто никогда в той бане не мылся. Крыша ее провалилась, стены едва держались. За баней, уткнувшись носом в берег, стояла лодка. Она почти наполовину была вытащена на берег, чтоб во время бури ее не смыло волной.

Лодкой кто-то пользовался, но очень редко и, видимо, только ночами. В жаркие дни она рассыхалась. Но мы не интересовались этой лодкой. У Гришиного отца была исправная большая лодка.

Однажды жарким летним днем Миколка-вьюн стащил Гришину удочку, накопал червяков и, собрав десятка два своих друзей, объявил, что поведет их ловить рыбу. Друзья обрадовались. Кому в детстве не хотелось быть рыболовом или охотником!

Миколка повел их к бане, подальше от дома. Он знал, что Гриша будет искать удочку и найдет, если Миколка хорошо не спрячется. Кроме того, за баней стояла лодка, а Миколка знал, что мы с Гришей всегда ловим рыбу с лодки.

Приведя друзей к озеру, Миколка оставил их на берегу, а сам залез в лодку. В ней было много воды, но Миколка не обратил на это внимания. Он закатал штанины и сел на корму, а ноги опустил в озеро.

Миколка, как настоящий опытный рыбак, насадил на крючок червяка и забросил удочку. Друзья Миколки следили за ним затаив дыхание.

Прошло несколько минут. Поплавок неподвижно стоял на воде, но Миколка терпеливо ждал. Ребята стали перешептываться. Миколка прикрикнул на них:

— Тише! Рыбу пугаете!

Он забросил удочку в другое место, однако поплавок и там не шевелился. Теперь Миколка понял, в чем тут дело. Он вытащил удочку, оборвал червяка и решительно сказал:

— Худой червяк. Подайте потолще!

Ему мигом подали самого толстого червяка.

Кто-то хихикнул:

— Умная твоя рыба, Миколка.

— А ты думаешь, она глупее тебя и не знает, какой червяк лучше?

Ребята некоторое время сидели молча, однако рыба опять не клевала. Мальчикам надоело ждать. Некоторые даже собрались идти домой. И тут наконец до Миколки дошло! Он вспомнил, что я и Гриша никогда не ловили рыбу у самого берега.

— Столкните лодку в воду! — приказал он.

Мальчикам это понравилось. Им надоело сидеть сложа руки. Они, как муравьи, облепили лодку и, кряхтя, стали сталкивать ее в воду. Нелегко давалась им эта работа, но вскоре лодка закачалась на воде. Миколке пришлось переменить место. Он перелез с кормы на середину и, довольный собою, запел:

Ой Неман, ой батька мой Неман,

Как солнце, как день, дорогой!

Вскоре мальчики заметили, что лодка медленно отплывает от берега. Они с завистью смотрели на Миколку, которому, словно назло, стало везти. Время от времени он снимал с крючка то ерша, то плотичку величиной с мизинец, и радости его не было конца. Когда он вытащил большого окуня и повернулся лицом к берегу, чтоб похвастаться перед друзьями, и уже хотел крикнуть: «Вот какая рыбина!» — рыбина эта выскользнула из его рук и плюхнулась в лодку, а он закричал:

— А-а-а! Ма-а-ма-а!

Лодку отнесло уже метров за сто от берега, и только теперь Миколка заметил, что воды в ней набралось почти до половины. Мальчику стало страшно, и он в ужасе повторял: «Мама! Мама!»

Возле старой бани поднялся крик. Плач перемешивался с визгом… Дети поняли, в какую беду попал рыболов.

Наконец кто-то из детей догадался побежать в село.

Лодку тем временем относило от берега все дальше и дальше.

Миколка уже не кричал. У него хватило догадки приняться за другое — вычерпывать воду. Для этого он приспособил шапку.

На берегу стали собираться люди. Первой прибежала Миколкина мать. В отчаянии она заламывала руки и кричала. Потом пришли три старухи и два старика. Потом — безногий инвалид и дети со всего села. Кого из взрослых можно было застать дома в ясный летний день! Все работали в поле.

Возле бани стоял шум. Мать Миколки потеряла сознание. Кто-то лил ей на лицо холодную воду.

Когда я и Гриша прибежали к бане, там уже было много людей. Был там и Антось Лозовский. Мы, понятно, бросились к нему в надежде, что он спасет Миколку. Он же может переплыть озеро, и к тому же он очень любит этого мальчишку-вьюна. Но Антось взглянул на нас такими глазами, что мы потеряли не только надежду, ко и дар речи. Гриша хотел сам поплыть и стал уже раздеваться, но мать ухватилась за него и не пустила.

— И ты! И ты! — повторяла она.

А лодка тем временем отплывала все дальше и дальше.

Антось Лозовский размахивал руками и кричал, что это преступление! Что за это надо наказывать родителей! Что такие вещи называются вопиющей безнадзорностью, что с нею надо бороться! И наказывать виновных!

— Ты бы, хлопец, — обратился к нему инвалид, — чем болтать, сделал бы что-нибудь.

— Что я могу сделать? — крикнул Антось. — До него почти полкилометра.

— Беги в село, там есть лодки. Бери любую и догоняй.

Это предложение, видимо, понравилось Антосю. Он мгновенно исчез.

И в эту минуту к берегу подбежал Левон Пашкевич. Он держал в руках весло от байдарки и ружье. Видимо, шел с охоты, а байдарку свою спрятал где-то в тростнике.

Левон быстро сбросил брюки и бросился в озеро, держась за весло.

Возле бани все замолкли. Взгляды всех были направлены туда, где покачивалась Миколкина лодка, к которой плыл Левон.

А Левон плыл. Плыл не торопясь, но уверенно. Откуда у него, у такого хлопца, который, кажется, если бы согнулся, то сразу сломался, было столько силы! Я не спускал с него глаз. Вот он взмахивает рукой раз, другой, третий… Миколкина лодка все ближе и ближе.

Наконец и Миколка увидел Левона. Он закричал от радости. Никто не слышал этого крика, но я был уверен, что Миколка вскрикнул. И кто знает, может, он в этот момент даже запел: «Ой Неман, ой батька мой Неман!» От Миколки всего можно было ожидать. Очевидно было только то, что он быстрее стал вычерпывать воду из своего дырявого корабля.

Голова Левона поднялась над лодкой. Еще минута, и он был уже в лодке.

Лодка начала медленно двигаться к берегу.

Люди ожили, заговорили, послышались шутки и смех.

Левон ловко орудовал веслом от байдарки. Ах, если бы ему настоящие весла от лодки, он уже давно был бы около берега.

И вот лодка у берега.

Левон соскочил в воду, взял Миколку под мышки и поставил на землю. Мать одной рукой обняла Миколку, другой Левона, поцеловала его и заплакала. Левон покраснел и улыбнулся. И каким красивым и счастливым стало его лицо от этой застенчивой улыбки!

Левона окружили, стали хвалить, пожимать ему руки, а он, смущенный, забрал свое ружье и весло и зашагал в деревню.

Вот и всё.

Если теперь кто-нибудь говорит, что Антось лучше и красивее Левона, мы с Гришей отвечаем:

— Это только на первый взгляд…


1956

Загрузка...