Я живу возле большого озера. Оно, если хотите знать, не хуже Нарочи. А может, и лучше, потому что на Нарочи я был всего лишь раз, а свое вдоль и поперек исколесил. Когда едешь из нашего села в Молодечно, дорога целых четырнадцать километров вьется вдоль берега. Вот какое длинное наше озеро! Правда, оно не очень широкое — километра два, не больше, но разве это мало!
Приятно смотреть на наше озеро утром, когда восходит солнце и полощет свои лучи в его прозрачной воде. Вокруг тишина. Только изредка пролетят дикие утки, хлопая крыльями, или мелькнет над водою стриж, или застонет чайка. Тогда рыбаки возвращаются с уловом и к берегу одна за другой подплывают лодки.
А вечером озеро становится еще прекраснее. Гладкая, как стекло, вода стоит недвижимо, и в ней отражаются и темно-голубое небо, и облака, и первые звезды. И розовая вечерняя заря купается в нем, и, как в зеркало, глядится лес. А над лугами встает туман, и тогда кажется, что нет конца нашему озеру!
Вечером мы купаемся. Мы — это я и мой товарищ Гришка Наруть. Мы плаваем, ныряем, но не отплываем далеко от берега. Боязно. Я хоть и умею плавать, но остерегаюсь омутов.
До самой ночи над озером стоит шум и гомон. Одна за другой плывут лодки, байдарки, порою протарахтит моторка, и с каждой лодки льется песня или звучит гармонь.
А когда поднимается буря, особенно осенью, страшным становится наше озеро. Оно бурлит и бушует. Пенистые волны с глухим шумом бьются о берега. Тогда, кажется, на озеро и не смотрел бы — такое оно неприветливое и страшное.
Мой отец не рыбак, потому у нас нет лодки, а я очень люблю ловить рыбу удочкой. С берега, понятно, удить нельзя — какая там рыба! Потому я всегда хожу к Грише Нарутю. Он мой сосед, и у его отца есть лодка. Мы с Гришей берем удочки и отплываем от берега. Домой всегда возвращаемся с добычей. Бывало, что на живца и щуку ловили.
Хороший товарищ Гриша Наруть, но я хочу рассказать не о нем. У Гриши есть младший брат Миколка. Ему только шесть лет, но он такой подвижный, такой шалун, что его мы назвали Миколкой-вьюном. Мы с Гришей начинаем собираться на рыбалку, а Миколка уже вертится возле нас:
— Возьми-и-и-те меня-я-а…
И он начинает так ныть, что не хочешь, а возьмешь. Так мы и едем на озеро втроем: мы с Гришей рыбачить, а Миколка мешать нам. Вечно он вертится, раскачивает лодку, кричит, а то начнет песни распевать, потом устанет и уснет. Мы только того и ждем.
Кроме Гриши Нарутя у меня есть еще два соседа: Антось Лозовский и Левон Пашкевич. Оба по девять классов закончили. Они очень дружны между собой, всегда ходят вместе. С нами они, понятно, не дружат. Я только в пятый класс перешел, а они уже в десятый. Но Антося Лозовского мы любили и уважали. И не только мы — Антося все уважали, даже Миколка-вьюн. Да и как было его не уважать! Он такой сильный, красивый и приветливый. Волосы у него черные, кудрявые. Глаза ласковые, улыбчивые. Я никогда не видел его злым. Бывало, встретишь его на улице или около озера, он всегда первый окликнет:
— Здоров, Сашок! Иди, брат, сюда!
Приятно, когда ты со старшим поздороваешься и он тебе ответит, но еще приятнее, если старший сам, первый, с тобой поздоровается.
И я, понятно, не иду к Антосю, а просто лечу.
— Знаешь, Сашок, не в службу, а в дружбу: мать поручила мне отнести вот этот сверток Мариле Шестаковой, портнихе. Ты знаешь ее?
— Знаю!
— И где она живет, знаешь?
— Зна-аю!
— Вот и хорошо. Отнеси этот сверток и отдай. Скажи, что моя мать прислала. Тут, вероятно, нитки и пуговицы. Одним словом, отдай. Я и сам бы отнес, но мы договорились с Левоном на уток съездить.
Я уже дрожу от нетерпения, мне не устоять на месте. Я готов пулей лететь к той Мариле.
— Подожди, брат. Как войдешь в дом, поздоровайся, а будешь уходить, попрощайся, — объясняет мне Антось.
— Я и сам это знаю!
— Конечно, знаешь. А заторопишься — и забудешь. А надо быть культурным.
Я мчусь к Мариле Шестаковой. Это ничего, что она живет на другом конце села. Я и на конец света побежал бы, если бы меня Антось попросил.
Он часто зазывал меня и Гришу к себе во двор.
— Надо, ребятки, вот это полено распилить. Не в службу, а в дружбу. Одному никак не справиться.
Мы с Гришей беремся за пилу. Шах-шах-шах-шах! Идет работа! А Антось сидит на бревне и говорит:
— Хорошо пилите, ребята! Правильно делаете! Надо, братишки, привыкать к физическому труду. Человек, который не хочет и не любит работать, ничего не стоит. Это не человек, а тесто. Надо с детства приучать себя к трудностям — одним словом, закаляться. Кто из вас, например, может переплыть озеро? Никто! А я переплыву!
— Да неужели? — удивляемся мы.
— Ну да! Переплыву и даже не устану!
— А Левон? — спрашиваем мы.
— Гм… — Антось пожимает плечами. Нам уже понятно: Левон озеро не переплывет. Где ему!
Тем временем полено распилено.
— Клади, Антось, другое!
— Что, еще не устали?
— Клади, клади! — весело отвечаем мы.
Бывало, когда мы уходили от Антося, чубы у нас были мокрые, но мы были довольны.
Антось летом всегда брал книги у учителя Ивана Павловича. Бывало, увидит меня на улице и говорит:
— Знаешь, Сашок! Не в службу, а в дружбу: отнеси вот эту книгу Ивану Павловичу. Это первый том. Ты ему скажи, что я просил второй. Только не забудь, братец, поблагодари его. Ну понятно, поздороваться и попрощаться тоже не забудь.
— Я же знаю, Антось! — нетерпеливо говорю я.
— Безусловно, знаешь. Но вдруг забудешь. Вежливость — прежде всего. Пионер должен брать пример с нас, комсомольцев, быть культурным и вежливым. Не забывай этого.
И я не забывал. Бывало, Антось встретит Миколку-вьюна.
— Здорово, Миколка! — говорит.
Миколка на глазах растет от радости и восторга. А Антось подхватит его на руки, покачает, посадит на плечо и пробежит по улице. Даже «и-го-го!» закричит. Ну словно лошадь! Мы хватались за животы от смеха. Потом Антось поставит Миколку на землю, посмотрит на него и покачает головой:
— Ты это почему рубаху на пузе порвал? Разве ты не ногами ходишь, а на животе ползаешь? И колени дырявые! Ну, брат, это никуда не годится! Думаешь, у твоей мамы больше работы нет, как твои штаны и рубахи латать? Эх ты, пузырь! Беречь надо одежду, ценить труд родителей. Они заботятся о тебе.
Потом посмотрит на Миколкины уши и разведет руками:
— Э-э, брат! Да ты сегодня и не мылся!
— Мылся! — оправдывается Миколка. — Я мылся!
— А в ушах ласточкины гнезда! Чистота, брат, самое главное! К ней надо привыкать с пеленок, а ты, лентяй, даже уши помыть ленишься.
И тут же сделает выговор Грише:
— Плохо ты воспитываешь своего брата, Гриша. Ну на что это похоже! Ты же старше, показал бы пример, а в случае чего и наказал. Он же маленький, его надо учить.
— Разве ты не знаешь, Антось, какой он! Грязнуля, да и только.
— Ну, ну! Не обижай брата! Пионер, а клички придумываешь, и на кого? На брата?
Одним словом, воспитывал он нас здорово.
А в августе, как только созревают ранние яблоки и груши, Антось первый поделится с нами. Если ему попадает в руки яблоко, он его разрежет пополам и нам отдаст:
— Попробуйте, хлопцы.
Мы от такого внимания готовы были прыгать.
— Ну как, ничего? Можно есть? А я, признаться, сам еще не пробовал.
— Почему же ты, Антось, не пробовал?!
— Ничего, ничего! Я, ребята, уже не маленький и не лакомка. Надо прежде всего о младших заботиться. Не забывайте этого и вы.
Мы так и поступали. Бывало, самые лучшие яблоки и груши не едим, для Антося бережем.
Одним словом, мы любили и уважали Антося Лозовского. Разве только мы! Даже взрослые уважали его и ставили нам в пример.
А вот уж Левон Пашкевич был совсем другой. Тонкий, длинный как жердь, волосы светлые, брови белые, даже ресницы белые. Нос острый, и все лицо — одни веснушки, на руках тоже веснушки. Ходит всегда мрачный, всегда о чем-то думает. Он, вероятно, только по одному слову в день произносил. Бывало, скажешь ему: «Добрый день», а он, вместо того чтобы ответить «день добрый», говорит: «Так, так!» Мы, бывало, нарочно здоровались с ним по двадцать раз в день, и он каждый раз отвечал: «Так, так!» За это и прозвали его Тактаком. «Вон Тактак идет!» Но Левон, видимо, не знал об этом, потому что никогда не обижался. Хоть бы когда-нибудь он засмеялся или пошутил! Идет, смотрит себе под ноги, будто что-то потерял, а теперь ищет. Мы с Гришей не раз думали: почему с ним Антось дружит? Антось такой хороший хлопец, а дружит с этаким Тактаком! На месте Антося мы бы с ним и не подумали дружить.
Не нравился нам Левон Пашкевич.
Невдалеке от нашего села, на самом берегу озера, стояла старая баня. Кому она принадлежала, мы не знали, но никто никогда в той бане не мылся. Крыша ее провалилась, стены едва держались. За баней, уткнувшись носом в берег, стояла лодка. Она почти наполовину была вытащена на берег, чтоб во время бури ее не смыло волной.
Лодкой кто-то пользовался, но очень редко и, видимо, только ночами. В жаркие дни она рассыхалась. Но мы не интересовались этой лодкой. У Гришиного отца была исправная большая лодка.
Однажды жарким летним днем Миколка-вьюн стащил Гришину удочку, накопал червяков и, собрав десятка два своих друзей, объявил, что поведет их ловить рыбу. Друзья обрадовались. Кому в детстве не хотелось быть рыболовом или охотником!
Миколка повел их к бане, подальше от дома. Он знал, что Гриша будет искать удочку и найдет, если Миколка хорошо не спрячется. Кроме того, за баней стояла лодка, а Миколка знал, что мы с Гришей всегда ловим рыбу с лодки.
Приведя друзей к озеру, Миколка оставил их на берегу, а сам залез в лодку. В ней было много воды, но Миколка не обратил на это внимания. Он закатал штанины и сел на корму, а ноги опустил в озеро.
Миколка, как настоящий опытный рыбак, насадил на крючок червяка и забросил удочку. Друзья Миколки следили за ним затаив дыхание.
Прошло несколько минут. Поплавок неподвижно стоял на воде, но Миколка терпеливо ждал. Ребята стали перешептываться. Миколка прикрикнул на них:
— Тише! Рыбу пугаете!
Он забросил удочку в другое место, однако поплавок и там не шевелился. Теперь Миколка понял, в чем тут дело. Он вытащил удочку, оборвал червяка и решительно сказал:
— Худой червяк. Подайте потолще!
Ему мигом подали самого толстого червяка.
Кто-то хихикнул:
— Умная твоя рыба, Миколка.
— А ты думаешь, она глупее тебя и не знает, какой червяк лучше?
Ребята некоторое время сидели молча, однако рыба опять не клевала. Мальчикам надоело ждать. Некоторые даже собрались идти домой. И тут наконец до Миколки дошло! Он вспомнил, что я и Гриша никогда не ловили рыбу у самого берега.
— Столкните лодку в воду! — приказал он.
Мальчикам это понравилось. Им надоело сидеть сложа руки. Они, как муравьи, облепили лодку и, кряхтя, стали сталкивать ее в воду. Нелегко давалась им эта работа, но вскоре лодка закачалась на воде. Миколке пришлось переменить место. Он перелез с кормы на середину и, довольный собою, запел:
Ой Неман, ой батька мой Неман,
Как солнце, как день, дорогой!
Вскоре мальчики заметили, что лодка медленно отплывает от берега. Они с завистью смотрели на Миколку, которому, словно назло, стало везти. Время от времени он снимал с крючка то ерша, то плотичку величиной с мизинец, и радости его не было конца. Когда он вытащил большого окуня и повернулся лицом к берегу, чтоб похвастаться перед друзьями, и уже хотел крикнуть: «Вот какая рыбина!» — рыбина эта выскользнула из его рук и плюхнулась в лодку, а он закричал:
— А-а-а! Ма-а-ма-а!
Лодку отнесло уже метров за сто от берега, и только теперь Миколка заметил, что воды в ней набралось почти до половины. Мальчику стало страшно, и он в ужасе повторял: «Мама! Мама!»
Возле старой бани поднялся крик. Плач перемешивался с визгом… Дети поняли, в какую беду попал рыболов.
Наконец кто-то из детей догадался побежать в село.
Лодку тем временем относило от берега все дальше и дальше.
Миколка уже не кричал. У него хватило догадки приняться за другое — вычерпывать воду. Для этого он приспособил шапку.
На берегу стали собираться люди. Первой прибежала Миколкина мать. В отчаянии она заламывала руки и кричала. Потом пришли три старухи и два старика. Потом — безногий инвалид и дети со всего села. Кого из взрослых можно было застать дома в ясный летний день! Все работали в поле.
Возле бани стоял шум. Мать Миколки потеряла сознание. Кто-то лил ей на лицо холодную воду.
Когда я и Гриша прибежали к бане, там уже было много людей. Был там и Антось Лозовский. Мы, понятно, бросились к нему в надежде, что он спасет Миколку. Он же может переплыть озеро, и к тому же он очень любит этого мальчишку-вьюна. Но Антось взглянул на нас такими глазами, что мы потеряли не только надежду, ко и дар речи. Гриша хотел сам поплыть и стал уже раздеваться, но мать ухватилась за него и не пустила.
— И ты! И ты! — повторяла она.
А лодка тем временем отплывала все дальше и дальше.
Антось Лозовский размахивал руками и кричал, что это преступление! Что за это надо наказывать родителей! Что такие вещи называются вопиющей безнадзорностью, что с нею надо бороться! И наказывать виновных!
— Ты бы, хлопец, — обратился к нему инвалид, — чем болтать, сделал бы что-нибудь.
— Что я могу сделать? — крикнул Антось. — До него почти полкилометра.
— Беги в село, там есть лодки. Бери любую и догоняй.
Это предложение, видимо, понравилось Антосю. Он мгновенно исчез.
И в эту минуту к берегу подбежал Левон Пашкевич. Он держал в руках весло от байдарки и ружье. Видимо, шел с охоты, а байдарку свою спрятал где-то в тростнике.
Левон быстро сбросил брюки и бросился в озеро, держась за весло.
Возле бани все замолкли. Взгляды всех были направлены туда, где покачивалась Миколкина лодка, к которой плыл Левон.
А Левон плыл. Плыл не торопясь, но уверенно. Откуда у него, у такого хлопца, который, кажется, если бы согнулся, то сразу сломался, было столько силы! Я не спускал с него глаз. Вот он взмахивает рукой раз, другой, третий… Миколкина лодка все ближе и ближе.
Наконец и Миколка увидел Левона. Он закричал от радости. Никто не слышал этого крика, но я был уверен, что Миколка вскрикнул. И кто знает, может, он в этот момент даже запел: «Ой Неман, ой батька мой Неман!» От Миколки всего можно было ожидать. Очевидно было только то, что он быстрее стал вычерпывать воду из своего дырявого корабля.
Голова Левона поднялась над лодкой. Еще минута, и он был уже в лодке.
Лодка начала медленно двигаться к берегу.
Люди ожили, заговорили, послышались шутки и смех.
Левон ловко орудовал веслом от байдарки. Ах, если бы ему настоящие весла от лодки, он уже давно был бы около берега.
И вот лодка у берега.
Левон соскочил в воду, взял Миколку под мышки и поставил на землю. Мать одной рукой обняла Миколку, другой Левона, поцеловала его и заплакала. Левон покраснел и улыбнулся. И каким красивым и счастливым стало его лицо от этой застенчивой улыбки!
Левона окружили, стали хвалить, пожимать ему руки, а он, смущенный, забрал свое ружье и весло и зашагал в деревню.
Вот и всё.
Если теперь кто-нибудь говорит, что Антось лучше и красивее Левона, мы с Гришей отвечаем:
— Это только на первый взгляд…
1956